Страница:
Владимир Ионов
Tot-Svet@mail.ru
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()
©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()
Глава 1.
Дежурный редактор Агентства новостей стремглав откатился от рабочего стола и крикнул:
– Сюда братцы! Смотрите, что выпало на экран!
– Чего там? Читай, – вяло откликнулись коллеги, привыкшие к любым сообщениям репортеров.
– Не! Во, чего пишут: «сегодня в 10 часов 56 минут ушел из жизни известный журналист, писатель, психолог Владимир Волгарь». А глянте адрес отправителя: «totsvet@mail.ru», – нараспев прочитал дежурный.
– А подпись чья? – спросил кто-то.
– Только адрес: Тот свет, собака, мэйл точка ру.
– Туфта, – заключила пухленькая Ира Вечерняя, зам главного редактора Агентства. – Я вчера с ним разговаривала, обещал интересный текст.
– Ну, может, вот он и есть, – сообразил дежурный.
– Надо проверять. Волгарю пока не звоните, – мало ли что? – Прозвоните редакции, где он работал, нет ли чего у них? – распорядилась Ира и раздраженно задавила в пепельницу недокуренную сигарету.
– А, может, его жене? – осторожно спросила молоденькая практикантка Агентства и виновато прикусила уголок нижней губы.
– Обалдела что ли? – вскинулась на нее Вечерняя. – А если это чья-то идиотская хохма? Представляешь, что может случиться с человеком?
– Ну, как бы, может быть, да, – согласилось «юное дарование», как кликали в Агентстве практикантку.
– Ира, скажи Максу, пусть он распорядится, а я пока выйду на это «мыло», может, чего и прорежется, – решил дежурный. Он вообще парень молодой и решительный до наглости.
Вечерняя, ничего не сказав, пошла в каморку Главного.
– Привет, Влад! Ну, и как ты там? – отстучал дежурный на адрес отправителя. И, откинувшись на спинку видавшего виды кресла, уставился на экран монитора.
– Сюда братцы! Смотрите, что выпало на экран!
– Чего там? Читай, – вяло откликнулись коллеги, привыкшие к любым сообщениям репортеров.
– Не! Во, чего пишут: «сегодня в 10 часов 56 минут ушел из жизни известный журналист, писатель, психолог Владимир Волгарь». А глянте адрес отправителя: «totsvet@mail.ru», – нараспев прочитал дежурный.
– А подпись чья? – спросил кто-то.
– Только адрес: Тот свет, собака, мэйл точка ру.
– Туфта, – заключила пухленькая Ира Вечерняя, зам главного редактора Агентства. – Я вчера с ним разговаривала, обещал интересный текст.
– Ну, может, вот он и есть, – сообразил дежурный.
– Надо проверять. Волгарю пока не звоните, – мало ли что? – Прозвоните редакции, где он работал, нет ли чего у них? – распорядилась Ира и раздраженно задавила в пепельницу недокуренную сигарету.
– А, может, его жене? – осторожно спросила молоденькая практикантка Агентства и виновато прикусила уголок нижней губы.
– Обалдела что ли? – вскинулась на нее Вечерняя. – А если это чья-то идиотская хохма? Представляешь, что может случиться с человеком?
– Ну, как бы, может быть, да, – согласилось «юное дарование», как кликали в Агентстве практикантку.
– Ира, скажи Максу, пусть он распорядится, а я пока выйду на это «мыло», может, чего и прорежется, – решил дежурный. Он вообще парень молодой и решительный до наглости.
Вечерняя, ничего не сказав, пошла в каморку Главного.
– Привет, Влад! Ну, и как ты там? – отстучал дежурный на адрес отправителя. И, откинувшись на спинку видавшего виды кресла, уставился на экран монитора.
Глава 2.
– Я не «там», я Здесь. Это вы еще «там». Не знаю, что будет дальше, а пока здесь любопытно. – Всплыл на экране ответ к изумлению коллег, сбившихся вокруг монитора дежурного.
– Ну, ты чумишь или как? Тогда отпиши, что видишь и где конкретно находишься? И можно ли это выдать на ленту? – с нервной дрожью в пальцах отстучал дежурный.
– Конкретно, я нахожусь Здесь, где все будут. Ещё не огляделся, получил только адрес, с которого пишу, и видел издалека нескольких знакомых. В разное время вы писали о них. Про ленту… Я для чего сообщил вам первым? Вывешивайте текст. А если вздумаете что-то подробнее сообщить, пусть кто-то заглянет на сайт Liveinternet.ru, почитает там мои дневники. Это, как я понимаю, Арсений сейчас на выпуске? Передавай от меня привет Ире и Максу. И скажи, что не жду скорого свидания с ними. Влад.
К столу выпускающего подлетел Макс, высокий, тонкий, потемневший от азарта погони за новостями главный редактор Агентства. Растолкал сбившихся у стола коллег.
– Эй, вы чего тут? Какой на хрен ТОТ СВЕТ, если он сам пишет?
– Он еще и отвечает мне, – хмыкнул Арсений, покрасневший от репортерского нетерпения. И без того рыжий, он теперь пламенел, как цветущий боярышник. – Вот читай! – И укрупнил текст.
– Хочет опять нас под монастырь подвести… Ладно, сохрани всё и – в свет! Только не в Тот, а в этот. Пусть потом сам расхлебывает, – решил Макс и убежал в свой закуток, где одним махом сдвинул со стола бумаги и вызвал на свой монитор тексты Влада. Обалдеть! Волгарь вроде серьезный человек, а выдает черте что. На смех хочет поднять? Вот сейчас будет звону! – И застучал по клавиатуре: – Владимир Борисович, мы выдали ваше сообщение с адресом отправителя, так что расхлебывать эту кашу будете сами. Но если Вы это серьезно – во что мне трудно поверить – слезно прошу Вас иметь нас в виду первыми – мы ведь живем информацией, а это была бы бомба. Обещайте!!!
– Привет, Максим! Что тебе обещать? – всплыло на экране.
– Как жи…, – хотел написать «живешь» и осекся. – Это что, какое-то другое измерение, где ты сейчас находишься? И вообще, в чем дело? Если можно, если не вздуваешь нас, пиши подробно и комментируй всё, что видишь вокруг себя. А я гарантирую всё собрать и отдать кому-нибудь для отдельного издания. Оторвут с руками. Ты не представляешь, что ты заварил… Вот уже звонят с выпусков. Минуту! Кто вас дурачит? Не верите, не давайте, – прокричал в трубку. – Извини, Влад. В каком ты хоть там состоянии? Я чего-то ничего не понимаю и понять пока не могу… Для связи у тебя только этот адрес? А телефон?
– Мобильником не снабдили. А свой не знаю где. Но электронную почту, как видишь, получаю. Я тебя понял, и буду пробовать писать на твой адрес. До связи, Влад.
– Ну, ты чумишь или как? Тогда отпиши, что видишь и где конкретно находишься? И можно ли это выдать на ленту? – с нервной дрожью в пальцах отстучал дежурный.
– Конкретно, я нахожусь Здесь, где все будут. Ещё не огляделся, получил только адрес, с которого пишу, и видел издалека нескольких знакомых. В разное время вы писали о них. Про ленту… Я для чего сообщил вам первым? Вывешивайте текст. А если вздумаете что-то подробнее сообщить, пусть кто-то заглянет на сайт Liveinternet.ru, почитает там мои дневники. Это, как я понимаю, Арсений сейчас на выпуске? Передавай от меня привет Ире и Максу. И скажи, что не жду скорого свидания с ними. Влад.
К столу выпускающего подлетел Макс, высокий, тонкий, потемневший от азарта погони за новостями главный редактор Агентства. Растолкал сбившихся у стола коллег.
– Эй, вы чего тут? Какой на хрен ТОТ СВЕТ, если он сам пишет?
– Он еще и отвечает мне, – хмыкнул Арсений, покрасневший от репортерского нетерпения. И без того рыжий, он теперь пламенел, как цветущий боярышник. – Вот читай! – И укрупнил текст.
– Хочет опять нас под монастырь подвести… Ладно, сохрани всё и – в свет! Только не в Тот, а в этот. Пусть потом сам расхлебывает, – решил Макс и убежал в свой закуток, где одним махом сдвинул со стола бумаги и вызвал на свой монитор тексты Влада. Обалдеть! Волгарь вроде серьезный человек, а выдает черте что. На смех хочет поднять? Вот сейчас будет звону! – И застучал по клавиатуре: – Владимир Борисович, мы выдали ваше сообщение с адресом отправителя, так что расхлебывать эту кашу будете сами. Но если Вы это серьезно – во что мне трудно поверить – слезно прошу Вас иметь нас в виду первыми – мы ведь живем информацией, а это была бы бомба. Обещайте!!!
– Привет, Максим! Что тебе обещать? – всплыло на экране.
– Как жи…, – хотел написать «живешь» и осекся. – Это что, какое-то другое измерение, где ты сейчас находишься? И вообще, в чем дело? Если можно, если не вздуваешь нас, пиши подробно и комментируй всё, что видишь вокруг себя. А я гарантирую всё собрать и отдать кому-нибудь для отдельного издания. Оторвут с руками. Ты не представляешь, что ты заварил… Вот уже звонят с выпусков. Минуту! Кто вас дурачит? Не верите, не давайте, – прокричал в трубку. – Извини, Влад. В каком ты хоть там состоянии? Я чего-то ничего не понимаю и понять пока не могу… Для связи у тебя только этот адрес? А телефон?
– Мобильником не снабдили. А свой не знаю где. Но электронную почту, как видишь, получаю. Я тебя понял, и буду пробовать писать на твой адрес. До связи, Влад.
Глава 3.
Как не трудно догадаться, новость, выданная Арсением, вызвала сущий гвалт в редакциях газет, радио и телевидения. Волгаря знали все как самого опытного репортера, аналитика и комментатора из всей когорты региональных журналистов. Его уважали, ему завидовали, его тихо ненавидели. И потому сообщение Агентства никого не оставило равнодушным. Были охи сожаления, растерянность и ехидство, и никто не знал, что делать – ставить в номер или бросить в корзину. Если ставить, то на какую полосу, голым сообщением Агентства или с комментарием, в какой выпуск и с картинкой или без… И как во всё это поверить? Стали запрашивать: блеф это или серьезно? На что Макс ответил за собственной подписью: «Коллеги, я понимаю ваше смятение, сам был в таком же состоянии, пока не получил от Влада подтверждение и текста, и адреса отправителя. Так что действуйте по своему усмотрению. Мы свое дело сделали. Максим Калачев».
Легко сказать «по своему усмотрению», если РАН – агентство частное, а у нас в учредителях то правительство, то законодательное собрание, пресс-службы которых, обычно гораздые чего-нибудь указать или навязать, теперь отмахиваются, не зная что предпринять.
Вскоре в редакциях получили авторитетную точку опоры: ИТАР-ТАСС, со ссылкой на региональное Агентство новостей, выдало уже известный всем текст с добавлением, что в 70–80 годы Владимир Волгарь работал собственным корреспондентом ТАСС в ряде регионов страны и за рубежом и был одним из лучших журналистов, опыт работы которого Коллегия ТАСС рекомендовала для изучения всем корреспондентам своей системы в Советском Союзе.
Это уже – первая полоса и ближайший выпуск новостей с повторением ее в главном вечернем блоке. Закавыка только в том, надо ли добавить к сообщению собственный комментарий или еще ждать какого-то подтверждения?
Пока ответственные секретари и редакторы выпусков проявляли решительность или преодолевали сомнение, в «Сточной яме», как в шутку именуют сайт региональных СМИ, появилась реплика некоего «Наблюдателя»:
«Братцы по оружию, плюнте мне в монитор, если я не прав: старина Волгарь нутром почуял угасание интереса к себе и выдал вам эту лажу, чтобы вы окропили умильными слезами его светлую память. Помяните мое слово, он всплывет, как только вы уйметесь со своими всхлипами.»
Естественно, «Наблюдатель» поднял этим шквал осуждения, одобрения и рассуждений о скверне и цельности души человеческой, о позорной практике прятаться за «никами».
И вдруг: «Коллеги! Я хочу вмешаться в ваш шум не для того, чтобы прекратить его – шумите сколько угодно, но хочу, чтобы вы знали: я улавливаю здесь и мыли, которыми вы прикрываете поток слов или строк, чувствую даже ваши помыслы, еще неясные вам самим, и предугадываю слова, которые вы скажете, оказавшись Здесь. Помните, ваши мысли материальны, а помыслы – подсудны. Владимир Волгарь».
– А я положил на то, что ты сейчас баешь, Волгарь. К сему, Наблюдатель.
– Саша, убери, то, что ты «положил», иначе может больше не пригодиться. Повторю: помыслы подсудны. Влад.
– Да шел бы ты! – сорвался Наблюдатель.
– Моменте море, Саша. Привет Нине и Костику!
Легко сказать «по своему усмотрению», если РАН – агентство частное, а у нас в учредителях то правительство, то законодательное собрание, пресс-службы которых, обычно гораздые чего-нибудь указать или навязать, теперь отмахиваются, не зная что предпринять.
Вскоре в редакциях получили авторитетную точку опоры: ИТАР-ТАСС, со ссылкой на региональное Агентство новостей, выдало уже известный всем текст с добавлением, что в 70–80 годы Владимир Волгарь работал собственным корреспондентом ТАСС в ряде регионов страны и за рубежом и был одним из лучших журналистов, опыт работы которого Коллегия ТАСС рекомендовала для изучения всем корреспондентам своей системы в Советском Союзе.
Это уже – первая полоса и ближайший выпуск новостей с повторением ее в главном вечернем блоке. Закавыка только в том, надо ли добавить к сообщению собственный комментарий или еще ждать какого-то подтверждения?
Пока ответственные секретари и редакторы выпусков проявляли решительность или преодолевали сомнение, в «Сточной яме», как в шутку именуют сайт региональных СМИ, появилась реплика некоего «Наблюдателя»:
«Братцы по оружию, плюнте мне в монитор, если я не прав: старина Волгарь нутром почуял угасание интереса к себе и выдал вам эту лажу, чтобы вы окропили умильными слезами его светлую память. Помяните мое слово, он всплывет, как только вы уйметесь со своими всхлипами.»
Естественно, «Наблюдатель» поднял этим шквал осуждения, одобрения и рассуждений о скверне и цельности души человеческой, о позорной практике прятаться за «никами».
И вдруг: «Коллеги! Я хочу вмешаться в ваш шум не для того, чтобы прекратить его – шумите сколько угодно, но хочу, чтобы вы знали: я улавливаю здесь и мыли, которыми вы прикрываете поток слов или строк, чувствую даже ваши помыслы, еще неясные вам самим, и предугадываю слова, которые вы скажете, оказавшись Здесь. Помните, ваши мысли материальны, а помыслы – подсудны. Владимир Волгарь».
– А я положил на то, что ты сейчас баешь, Волгарь. К сему, Наблюдатель.
– Саша, убери, то, что ты «положил», иначе может больше не пригодиться. Повторю: помыслы подсудны. Влад.
– Да шел бы ты! – сорвался Наблюдатель.
– Моменте море, Саша. Привет Нине и Костику!
Глава 4.
Выпускник отделения журналистики Нижегородского университета Александр Сарафанов был недоволен своей внешностью: слишком приземист, широк в талии, круглолиц, краснощек, словом, не «мачо», и положением, которое занимал в региональном профессиональном цехе, ибо считал себя явно недооцененным. Поэтому лез в стрингеры столичных изданий. Не во внештатники, потому что «внештатный корреспондент» звучит как-то унизительно, а именно в «стрингеры». Хоть это те же штаны, только назад пуговкой, зато звучно и модно. Пробовал он себя в любых жанрах и направлениях журналистики. Кое-что у него действительно получалось и в информационной поденке, и даже в аналитике. Пару раз его напечатала претенциозная газета «Сегодня», почившая вскоре в Лету, но это не помешало Сарафанову присвоить себе псевдоним «Александр Крутой», узаконить его в членском билете Союза журналистов и, вследствие этого, быть снисходительным и даже слегка надменным по отношению к коллегам, занимающим равное с ним положение в региональном пишуще-снимающем братстве, но ставящим под своими текстами унылые собственные фамилии. Перед журналистами, заезжающими в регион из центра, и местными собкорами столичных изданий Саша заметно заискивал, видя в них возможных сталкеров его восхождения к высотам отечественной Четвертой власти.
Нину, рыжую восторженную дурнушку Сарафанов-Крутой подцепил в университете, где сразу после окончания вуза попытался преподавать на том же отделении мастерство репортажа. В большинстве там сейчас девчонки – журналистика вообще активно феминизируется – и Александр Васильевич ходил в аудитории гоголем, рисовался мастером популярного жанра. Но примеры приводил из других авторов, небрежно сообщая, что в них, на его просвещенный взгляд, достойно похвалы или порицания. Девчонки же тоже кое-что читали и имели о прочитанном мнение, с Крутым они не соглашались, над его напыщенностью похихикивали. Только Нина, в недавнем прошлом литсотрудник районки, защищала Сарафанова до покраснения ушей, отмечая неординарность его собственных публикаций и оценок коллег. Как-то Сарафанов подслушал их спор, остался доволен Нининой позицией, после лекции попросил её остаться в аудитории, без обиняков признал своей лучшей ученицей и в подтверждение сказанного предложил продолжить разговор в кафе «Театральное». С этого у них и начались отношения, быстро переросшие в ведение совместного хозяйства на съемной квартире преподавателя. Впрочем, преподавал Сарафанов недолго. Его курс занятий закончился, а на новый почему-то не пригласили.
– Сашок, ты чего это у меня пуганый какой-то сегодня? Случилось что? – встретила Нина Сарафанова, когда он приплёлся домой.
– Да так…, – вяло отозвался Сарафанов.
– Чего так-то? Я, чай, вижу какой ты. Влетело от кого?
– Что за речь, Нинок, «влетело», «чай»?… Ты забывай свой районный «воляпюк». Чай, в приличном месте теперь живешь.
– Ну, так и объясни прилично, что там у тебя случилось?
– С Волгарем инцидент вышел. АН сегодня выдал его собственный текст, что, мол, ушёл из жизни и обратный адрес: «Тот свет» Представляешь, дуба дал, а пишет мыло в АН? Ну, я и сбросил в «яму», что Волгарь и оттуда себя пиарит. Дал под ником «Наблюдатель», а он, прикинь, и отвечает: «Моменто море», Саша, и привет Нине с Костиком».
– И чего?
– Чего-чего? Дура, что ли? Говорю, он сам пишет, что дубанулся, помер, значит. А пишет! И меня сразу угадал под ником. Врубилась?
– Нет, чегой-то. Как помер? Волгарь помер? Я его вчера по телеку видела, выглядел хорошо… А от чего помер, не сказали? Сколько же ему было? – И Нина присела на стул, будто ноги перестали её держать.
– От чего, от чего? Я откуда знаю? От воспаления ушлости. Ты чего, не врубаешься? Умер, а пишет! Такой хипишь поднял – на всю Ивановскую. В редакции все в осадок выпали. Ну, я и врезал в «яме». Там гвалт, знаешь, какой был? Ах, Волгарь, ох, Волгарь… Да, Володя, где ты и как? А он – «я там, где все будут»… Мне тошно стало, я и отбацал: «Плюнте мне в монитор, если Волгарь не дурит всех». Как он понял, что я не верю – не представляю. И, главно, «моменте море»…
– Что это значит? – спросила Нина.
– Словарь расхожих фраз возьми! – И Сарафанов ушел в свою комнату с мыслью: «и чего я в ней тогда нашел?»
Нашел-то он в ней, конечно, много всего. Нина выправилась внешне – похудела и постройнела, макияж научилась класть на лицо так, что он красил её, не бросаясь в глаза. На работе её ценили, потому что одна тянула целый отдел общественных связей и политики. Обычно в редакциях на этом отделе минимум двое крутятся, а она и одна управлялась вполне пристойно. Правда, Волгарь ей время от времени помогал комментариями, когда освободился от постоянной работы в своём еженедельнике. И дома она оказалась хозяйкой на зависть. Крутой при ней был сыт, выглажен и мог кого хочешь привести в дом: там всегда чисто, уютно, приветливо.
Как переводится «мементе море» она, конечно знала, но что это значит в применении к Сарафанову? Расхожая фраза или предупреждение?
– Сашок! – крикнула Нина мужу, – если Волгарь действительно уже на том свете и пишет оттуда электронные послания, это же сенсация! Такого нигде не было! Какой у него обратный адрес?
– Откуда я знаю? Мне он ответил на форуме «ямы». Зайди на АН, там вся информация. Они уже раскручивают это на всю катушку, – отозвался из своей комнаты Сарафанов.
– Как плохо, что дома у нас нет компьютера! – буквально взвыла Нина. – Мы когда-нибудь заведём его? Я хочу ноутбук!
– А я хочу кабриолет, – появился в гостиной Сарафанов. – На кой ляд тебе компьютер дома, если их в редакции навалом? Чтобы Костик потом сутками торчал у экрана?
– Сравнил тоже – ноутбук с кабриолетом!
– И ты тоже сравнила… – Сарафанов хотел, было, сказать «Крутого с Сарафановой», но осекся, поняв, что Нине есть, что ответить на это. Она – уже завотделом, а он – все еще корреспондент, хоть и стрингер тоже.
– Неужели тебе не интересно, что происходит сейчас вокруг Волгаря? Это же мировая сенсация. Если только он действительно не перепутал февраль с 1-м апреля.
– Вот именно!
– А если перепутал, это же классный сюжет фантастической повести!
– Ну, он же у нас писатель, вот и дурит всем головы «классным сюжетом». Одного не пойму, как он раскусил, что это я «Наблюдателем» прикрылся?
– Это тем более интересно. Я – в редакцию! – решила Нина.
Нину, рыжую восторженную дурнушку Сарафанов-Крутой подцепил в университете, где сразу после окончания вуза попытался преподавать на том же отделении мастерство репортажа. В большинстве там сейчас девчонки – журналистика вообще активно феминизируется – и Александр Васильевич ходил в аудитории гоголем, рисовался мастером популярного жанра. Но примеры приводил из других авторов, небрежно сообщая, что в них, на его просвещенный взгляд, достойно похвалы или порицания. Девчонки же тоже кое-что читали и имели о прочитанном мнение, с Крутым они не соглашались, над его напыщенностью похихикивали. Только Нина, в недавнем прошлом литсотрудник районки, защищала Сарафанова до покраснения ушей, отмечая неординарность его собственных публикаций и оценок коллег. Как-то Сарафанов подслушал их спор, остался доволен Нининой позицией, после лекции попросил её остаться в аудитории, без обиняков признал своей лучшей ученицей и в подтверждение сказанного предложил продолжить разговор в кафе «Театральное». С этого у них и начались отношения, быстро переросшие в ведение совместного хозяйства на съемной квартире преподавателя. Впрочем, преподавал Сарафанов недолго. Его курс занятий закончился, а на новый почему-то не пригласили.
– Сашок, ты чего это у меня пуганый какой-то сегодня? Случилось что? – встретила Нина Сарафанова, когда он приплёлся домой.
– Да так…, – вяло отозвался Сарафанов.
– Чего так-то? Я, чай, вижу какой ты. Влетело от кого?
– Что за речь, Нинок, «влетело», «чай»?… Ты забывай свой районный «воляпюк». Чай, в приличном месте теперь живешь.
– Ну, так и объясни прилично, что там у тебя случилось?
– С Волгарем инцидент вышел. АН сегодня выдал его собственный текст, что, мол, ушёл из жизни и обратный адрес: «Тот свет» Представляешь, дуба дал, а пишет мыло в АН? Ну, я и сбросил в «яму», что Волгарь и оттуда себя пиарит. Дал под ником «Наблюдатель», а он, прикинь, и отвечает: «Моменто море», Саша, и привет Нине с Костиком».
– И чего?
– Чего-чего? Дура, что ли? Говорю, он сам пишет, что дубанулся, помер, значит. А пишет! И меня сразу угадал под ником. Врубилась?
– Нет, чегой-то. Как помер? Волгарь помер? Я его вчера по телеку видела, выглядел хорошо… А от чего помер, не сказали? Сколько же ему было? – И Нина присела на стул, будто ноги перестали её держать.
– От чего, от чего? Я откуда знаю? От воспаления ушлости. Ты чего, не врубаешься? Умер, а пишет! Такой хипишь поднял – на всю Ивановскую. В редакции все в осадок выпали. Ну, я и врезал в «яме». Там гвалт, знаешь, какой был? Ах, Волгарь, ох, Волгарь… Да, Володя, где ты и как? А он – «я там, где все будут»… Мне тошно стало, я и отбацал: «Плюнте мне в монитор, если Волгарь не дурит всех». Как он понял, что я не верю – не представляю. И, главно, «моменте море»…
– Что это значит? – спросила Нина.
– Словарь расхожих фраз возьми! – И Сарафанов ушел в свою комнату с мыслью: «и чего я в ней тогда нашел?»
Нашел-то он в ней, конечно, много всего. Нина выправилась внешне – похудела и постройнела, макияж научилась класть на лицо так, что он красил её, не бросаясь в глаза. На работе её ценили, потому что одна тянула целый отдел общественных связей и политики. Обычно в редакциях на этом отделе минимум двое крутятся, а она и одна управлялась вполне пристойно. Правда, Волгарь ей время от времени помогал комментариями, когда освободился от постоянной работы в своём еженедельнике. И дома она оказалась хозяйкой на зависть. Крутой при ней был сыт, выглажен и мог кого хочешь привести в дом: там всегда чисто, уютно, приветливо.
Как переводится «мементе море» она, конечно знала, но что это значит в применении к Сарафанову? Расхожая фраза или предупреждение?
– Сашок! – крикнула Нина мужу, – если Волгарь действительно уже на том свете и пишет оттуда электронные послания, это же сенсация! Такого нигде не было! Какой у него обратный адрес?
– Откуда я знаю? Мне он ответил на форуме «ямы». Зайди на АН, там вся информация. Они уже раскручивают это на всю катушку, – отозвался из своей комнаты Сарафанов.
– Как плохо, что дома у нас нет компьютера! – буквально взвыла Нина. – Мы когда-нибудь заведём его? Я хочу ноутбук!
– А я хочу кабриолет, – появился в гостиной Сарафанов. – На кой ляд тебе компьютер дома, если их в редакции навалом? Чтобы Костик потом сутками торчал у экрана?
– Сравнил тоже – ноутбук с кабриолетом!
– И ты тоже сравнила… – Сарафанов хотел, было, сказать «Крутого с Сарафановой», но осекся, поняв, что Нине есть, что ответить на это. Она – уже завотделом, а он – все еще корреспондент, хоть и стрингер тоже.
– Неужели тебе не интересно, что происходит сейчас вокруг Волгаря? Это же мировая сенсация. Если только он действительно не перепутал февраль с 1-м апреля.
– Вот именно!
– А если перепутал, это же классный сюжет фантастической повести!
– Ну, он же у нас писатель, вот и дурит всем головы «классным сюжетом». Одного не пойму, как он раскусил, что это я «Наблюдателем» прикрылся?
– Это тем более интересно. Я – в редакцию! – решила Нина.
Глава 5
Он понимал всех, кто осыпа́л его одним и тем же вопросом: «Где вы, что можете нам рассказать»?
«И впрямь – где я, что собой представляю? Почему отвечаю: «там, где все будут?», тогда как о себе говорю: «Я – Здесь»? Почему мне дали адрес: «Totsvet@mial.ru»? Значит это только для оставшихся «там». И только для связи со мной? Интересно, имеют ли какой-то адрес те, кого я уже видел Здесь, Иван Петрович, например? Или – отец и мать? И почему, я кого-то уже успел заметить, а их – нет? Здесь разные пространства для тех, кто появился раньше и кто позже? Или действительно есть АД и РАЙ, как об этом говорят ТАМ? Тогда где же я?»
Он огляделся. Вокруг прозрачное голубое марево. Но стоит о чем-то подумать, и оно проявляется сквозь голубизну пространства: вот дерево, вот цветы, вода плещет мелкой волной. А вот улыбается сквозь усы Отец. Совсем не изменился – такой же бравый «Чапай». Интересно, а сам Василий Иванович здесь? Ну, вот: тоже проявился из марева… Значит, существует то, о чем ты мыслишь. «Я мыслю, значит, существую!» – утверждали когда-то идеалисты. Я – идеалист? Но существую ГДЕ, в каком пространстве или в какой плоскости? О! здравствуйте, Иван Петрович!
– Здравствуй, Борисыч! – появился совсем рядом. – Ну, вот и ты здесь. Какими судьбами? – И замерцал, как бы удаляясь в пространство, из которого только что образовался.
– Не знаю… Я ехал на машине… Помню, засмотрелся на поезд, шедший по насыпи, параллельной дороге. Хотел прочитать табличку: откуда он и куда… Потом был встречный КАМАЗ. И вот я здесь… А где мы, Иван Петрович?
– Мы – ЗДЕСЬ, ГДЕ ВСЕ БУДУТ. Разве ты еще не понял?
– Я тоже так отвечаю на вопросы, но где ИМЕННО мы?
– Кому ты отвечаешь? – приблизился вплотную Иван Петрович.
– Коллегам. Я им сообщил, что ушел из жизни, и они спрашивают, где я теперь?
– А как они спрашивают? Ты их слышишь или тебе дали Адрес? – И цвет Ивана Петровича стал более ярким, чем был только что.
– Дали. Разве его не всем дают?
– У меня пока нет. Хотя я – бывшее высшее должностное лицо, как ты знаешь. Мне вопросов не задают. Я еще не осмысливал и не переоценивал, что делал «там». А ты когда успел?
– Когда писал мемуары. Недавно.
– Да-да, Адрес получают только осмыслившие себя «там». – И собеседник растворился в голубизне.
«Ясно, Иван Петрович до самого появления Здесь считал, что все делал правильно и мыслил верно. А я переосмыслил свою жизнь. И мне дали Адрес, чтобы я помогал переосмысливать её другим? Или для чего-то ещё? И кто дал? Создатель? Или кто-то от Его Имени? Но я не верю попам, выступающим от Его Имени. Они торгуют Его благодатью, устрашают Его Именем, учат льстить. А я просто верю Ему, не льстя и не подкупая. Верю, что Он создал мир, зародил жизнь, наделил разумом и учредил Заветы, по которым надо жить в Его мире, который делится на Там и Здесь. Но там и здесь не обязательно крестить лбы, ставить свечи – ведь Он наделил мир светом. Надо просто знать и помнить, что Он есть и поступать по Заветам».
– А как ты получаешь послания на Адрес? – с трудом разобрал он вопрос отца.
– Послание или вопрос я слышу как голос, выделяющийся из шума других голосов. Они шумят, как море во время шторма, а некоторые можно понять, они звучат отдельно. И вместе с голосом, я вижу образ говорящего. Иногда очень ясно и близко, или как из тумана и сквозь шум. Ты говоришь сквозь шум… Ответь, у тебя есть Адрес?
– У меня его нет, – донесся удаляющийся голос.
– А у мамы? Ты встречаешь её? – спросил Волгарь.
– Я здесь. И у меня есть Адрес, разве ты не знал? – ответила мать очень ясно и приблизилась.
– Ты же не писала мне раньше…
– А ты ни о чем меня не спрашивал и вспоминал очень редко.
– Я всегда помнил тебя и относился с огромным уважением за твою запредельную самоотверженность, за одарённость, за теплоту.
– И ни разу не был на моей могиле…
– Да я жил в других городах, а когда приезжал в родной, боялся, что не найду её. Когда хоронили отца, я ужаснулся размерами кладбища и частоколом крестов. Их было несметное количество и на них висели венки из цветов, покрытых инеем, и я бы не нашел твою могилку сам, а просить сестер проводить меня к ней постеснялся. Они замерзли и торопились на поминки.
– Я поняла и простила.
– А как тебе Здесь?
– Мне спокойно.
– А мы где, в Раю или еще где-то?
– Мы Здесь. Это совсем не то, о чем говорят в церкви.
– Ты же в неё не ходила…
– Она была далеко, и мне некогда было ходить туда.
– Но у тебя есть Адрес, значит, это не связано между собой – ходила ты в церковь или нет.
– Я не знаю.
Мать окутала его каким-то очень мягким теплом и, наслаждаясь им, они замолчали.
«И впрямь – где я, что собой представляю? Почему отвечаю: «там, где все будут?», тогда как о себе говорю: «Я – Здесь»? Почему мне дали адрес: «Totsvet@mial.ru»? Значит это только для оставшихся «там». И только для связи со мной? Интересно, имеют ли какой-то адрес те, кого я уже видел Здесь, Иван Петрович, например? Или – отец и мать? И почему, я кого-то уже успел заметить, а их – нет? Здесь разные пространства для тех, кто появился раньше и кто позже? Или действительно есть АД и РАЙ, как об этом говорят ТАМ? Тогда где же я?»
Он огляделся. Вокруг прозрачное голубое марево. Но стоит о чем-то подумать, и оно проявляется сквозь голубизну пространства: вот дерево, вот цветы, вода плещет мелкой волной. А вот улыбается сквозь усы Отец. Совсем не изменился – такой же бравый «Чапай». Интересно, а сам Василий Иванович здесь? Ну, вот: тоже проявился из марева… Значит, существует то, о чем ты мыслишь. «Я мыслю, значит, существую!» – утверждали когда-то идеалисты. Я – идеалист? Но существую ГДЕ, в каком пространстве или в какой плоскости? О! здравствуйте, Иван Петрович!
– Здравствуй, Борисыч! – появился совсем рядом. – Ну, вот и ты здесь. Какими судьбами? – И замерцал, как бы удаляясь в пространство, из которого только что образовался.
– Не знаю… Я ехал на машине… Помню, засмотрелся на поезд, шедший по насыпи, параллельной дороге. Хотел прочитать табличку: откуда он и куда… Потом был встречный КАМАЗ. И вот я здесь… А где мы, Иван Петрович?
– Мы – ЗДЕСЬ, ГДЕ ВСЕ БУДУТ. Разве ты еще не понял?
– Я тоже так отвечаю на вопросы, но где ИМЕННО мы?
– Кому ты отвечаешь? – приблизился вплотную Иван Петрович.
– Коллегам. Я им сообщил, что ушел из жизни, и они спрашивают, где я теперь?
– А как они спрашивают? Ты их слышишь или тебе дали Адрес? – И цвет Ивана Петровича стал более ярким, чем был только что.
– Дали. Разве его не всем дают?
– У меня пока нет. Хотя я – бывшее высшее должностное лицо, как ты знаешь. Мне вопросов не задают. Я еще не осмысливал и не переоценивал, что делал «там». А ты когда успел?
– Когда писал мемуары. Недавно.
– Да-да, Адрес получают только осмыслившие себя «там». – И собеседник растворился в голубизне.
«Ясно, Иван Петрович до самого появления Здесь считал, что все делал правильно и мыслил верно. А я переосмыслил свою жизнь. И мне дали Адрес, чтобы я помогал переосмысливать её другим? Или для чего-то ещё? И кто дал? Создатель? Или кто-то от Его Имени? Но я не верю попам, выступающим от Его Имени. Они торгуют Его благодатью, устрашают Его Именем, учат льстить. А я просто верю Ему, не льстя и не подкупая. Верю, что Он создал мир, зародил жизнь, наделил разумом и учредил Заветы, по которым надо жить в Его мире, который делится на Там и Здесь. Но там и здесь не обязательно крестить лбы, ставить свечи – ведь Он наделил мир светом. Надо просто знать и помнить, что Он есть и поступать по Заветам».
– А как ты получаешь послания на Адрес? – с трудом разобрал он вопрос отца.
– Послание или вопрос я слышу как голос, выделяющийся из шума других голосов. Они шумят, как море во время шторма, а некоторые можно понять, они звучат отдельно. И вместе с голосом, я вижу образ говорящего. Иногда очень ясно и близко, или как из тумана и сквозь шум. Ты говоришь сквозь шум… Ответь, у тебя есть Адрес?
– У меня его нет, – донесся удаляющийся голос.
– А у мамы? Ты встречаешь её? – спросил Волгарь.
– Я здесь. И у меня есть Адрес, разве ты не знал? – ответила мать очень ясно и приблизилась.
– Ты же не писала мне раньше…
– А ты ни о чем меня не спрашивал и вспоминал очень редко.
– Я всегда помнил тебя и относился с огромным уважением за твою запредельную самоотверженность, за одарённость, за теплоту.
– И ни разу не был на моей могиле…
– Да я жил в других городах, а когда приезжал в родной, боялся, что не найду её. Когда хоронили отца, я ужаснулся размерами кладбища и частоколом крестов. Их было несметное количество и на них висели венки из цветов, покрытых инеем, и я бы не нашел твою могилку сам, а просить сестер проводить меня к ней постеснялся. Они замерзли и торопились на поминки.
– Я поняла и простила.
– А как тебе Здесь?
– Мне спокойно.
– А мы где, в Раю или еще где-то?
– Мы Здесь. Это совсем не то, о чем говорят в церкви.
– Ты же в неё не ходила…
– Она была далеко, и мне некогда было ходить туда.
– Но у тебя есть Адрес, значит, это не связано между собой – ходила ты в церковь или нет.
– Я не знаю.
Мать окутала его каким-то очень мягким теплом и, наслаждаясь им, они замолчали.
Глава 6.
Голоса по-прежнему сливались в шторм, и он нарастал. Ясного не было ни одного, но понятно становилось только то, что шторм подняло РАН – региональное Агентство новостей, выдавшее его текст и обратный адрес сообщения. Из того, что можно было разобрать, выделялись названия газет, издательских домов, журналов и телевизионных компаний. Понял и несколько фамилий знакомых журналистов. Спрашивали и просили об одном: «Помнишь ли? И можно ли рассчитывать на эксклюзивное интервью?»
– Интервью – пожалуйста, но насколько оно получится эксклюзивным, сказать не могу, потому что вопросы пока одни и те же, – отвечал Волгарь.
– Владимир, это Нина Сарафанова. Спасибо за привет, Сашок передал мне его. Ты, пожалуйста, не обижайся на Сарафанова, что он нехорошо подумал о тебе. Трудно ведь представить, что все происходит на самом деле, что ты не разыграл всех с обратным адресом. Как же может быть такое? Я бы тоже не поверила. Это твоя душа отвечает? Всем же интересно. Я ужасно волнуюсь… А Сарафанов сник совсем. Он сильно тебя оскорбил? Прости его. Можно, я задам несколько вопросов?
– Ты уже их задаешь, я хорошо тебя слышу.
– Ты слышишь меня или читаешь – я ведь пишу тебе on line.
– Я слышу. У меня нет компьютера. И отвечаю мысленно.
– Владимир, а какой ты? Как был в жизни?
– Я не вижу себя, только ощущаю.
– Это твоя душа говорит со мной?
– Да, это Душа. И она видит твою Душу. Я узнал и Душу Сарафанова.
– Какая она? Мне это важно.
– Там много пятен.
– Она грязная?
– Нет. Просто много темных пятен. Их можно очистить, если он осознает свои мысли и поступки.
– А как это делается? Подскажи, пожалуйста, а то ведь он наверно не знает.
– Человек сам себе учитель. Просто он должен советоваться с собственной Душой, спрашивать у нее прав он или нет. Создатель наделил каждую Душу пониманием того, что такое Совесть.
– Это трудно – жить по совести?
– Не легко. Но человек призван так жить, и он должен осознать это. Тогда не будет пятен на Душе.
– А если не осознает, он попадёт в Ад?
– Я этого не знаю. Мне кажется, он сольется с шумом. Его Душу никто не увидит и не различит в пространстве. И он не получит обратного Адреса.
– И любой вопрос к нему останется без ответа?
– Да.
– Интересно!..
– Владимир, а можно я спрошу про свою Душу, какая она?
– На ней одно пятно. Оно у вас общее с Сарафановым. Но у тебя чуть светлее.
– А что они означают, если общие? Муж и жена – одна сатана?
– Ты сама знаешь, что оно значит.
– Догадываюсь. Это… аборт?
– Да.
– Сашок тогда настоял… Извини, Володя, еще один дурацкий, наверно, вопрос: ты Ленина там не видел?
– Здесь я его не видел. Потому, что не думал о нем, а может быть потому, что он не похоронен.
– Но ведь тебя тоже… не хоронили…
– Крематорий я заказывал сам. Давно. Извини, Нина, меня ждут.
– Владимир, а можно я опубликую нашу беседу? И как подтвердить, что она была?… Что я её не выдумала?
– Беседа с Душой не требует подтверждения. Всяк, имеющий Душу, знает это.
– Интервью – пожалуйста, но насколько оно получится эксклюзивным, сказать не могу, потому что вопросы пока одни и те же, – отвечал Волгарь.
– Владимир, это Нина Сарафанова. Спасибо за привет, Сашок передал мне его. Ты, пожалуйста, не обижайся на Сарафанова, что он нехорошо подумал о тебе. Трудно ведь представить, что все происходит на самом деле, что ты не разыграл всех с обратным адресом. Как же может быть такое? Я бы тоже не поверила. Это твоя душа отвечает? Всем же интересно. Я ужасно волнуюсь… А Сарафанов сник совсем. Он сильно тебя оскорбил? Прости его. Можно, я задам несколько вопросов?
– Ты уже их задаешь, я хорошо тебя слышу.
– Ты слышишь меня или читаешь – я ведь пишу тебе on line.
– Я слышу. У меня нет компьютера. И отвечаю мысленно.
– Владимир, а какой ты? Как был в жизни?
– Я не вижу себя, только ощущаю.
– Это твоя душа говорит со мной?
– Да, это Душа. И она видит твою Душу. Я узнал и Душу Сарафанова.
– Какая она? Мне это важно.
– Там много пятен.
– Она грязная?
– Нет. Просто много темных пятен. Их можно очистить, если он осознает свои мысли и поступки.
– А как это делается? Подскажи, пожалуйста, а то ведь он наверно не знает.
– Человек сам себе учитель. Просто он должен советоваться с собственной Душой, спрашивать у нее прав он или нет. Создатель наделил каждую Душу пониманием того, что такое Совесть.
– Это трудно – жить по совести?
– Не легко. Но человек призван так жить, и он должен осознать это. Тогда не будет пятен на Душе.
– А если не осознает, он попадёт в Ад?
– Я этого не знаю. Мне кажется, он сольется с шумом. Его Душу никто не увидит и не различит в пространстве. И он не получит обратного Адреса.
– И любой вопрос к нему останется без ответа?
– Да.
– Интересно!..
– Владимир, а можно я спрошу про свою Душу, какая она?
– На ней одно пятно. Оно у вас общее с Сарафановым. Но у тебя чуть светлее.
– А что они означают, если общие? Муж и жена – одна сатана?
– Ты сама знаешь, что оно значит.
– Догадываюсь. Это… аборт?
– Да.
– Сашок тогда настоял… Извини, Володя, еще один дурацкий, наверно, вопрос: ты Ленина там не видел?
– Здесь я его не видел. Потому, что не думал о нем, а может быть потому, что он не похоронен.
– Но ведь тебя тоже… не хоронили…
– Крематорий я заказывал сам. Давно. Извини, Нина, меня ждут.
– Владимир, а можно я опубликую нашу беседу? И как подтвердить, что она была?… Что я её не выдумала?
– Беседа с Душой не требует подтверждения. Всяк, имеющий Душу, знает это.
Глава 7.
Голубое пространство сгустилось и подтолкнуло Волгаря вперед – туда, где светился образ давнего задушевного приятеля, отца Павла, которого Волгарь поминал во многих спорах с другими священнослужителями или часто и с удовольствием просто вспоминал встречи с ним.
…Павел не знал другой стези, кроме служения церкви. Он вырос в монастыре при сестрах – послушницах, принятый туда в младенчестве, как сирота. Когда Мологский женский монастырь вместе с древним городом Молога пошел под воды рукотворного Рыбинского моря, сестры пошли «помиру», а Павла – чистую душу – вместе с другими молодцами из Мологи отправили в ремесленное училище учить строительному делу. Всего год он держал топор в руках, да такие же «мастера», как он, подбили сигануть на войну. Ночью пробрались на баржу, уходившую из Рыбинска под Сталинград. Голодные, под брезентом, укрывавшим груз, доплыли до Костромы. Там их сняла охрана, неделю мурыжили в военной комендатуре, потом с обратной баржой отправили в тот же Рыбинск, в то же ремесленное заведение.
После второго года обучения Пашку отписали в Ярославль на постройку окопов по крутому берегу Волги. А вот дружков его забрали в лётную школу. Пашка туда не подошел, потому что замечен был за молитвой в кладовке общежития, и ему записали в личном деле: «склонен к вере и пропаганде религиозного дурмана». С такой записью Павла не только в лётную школу не взяли, а даже на стройке не двигали ни в бригадиры, ни в мастера, хотя на работе его слушались и постарше его люди.
Так и откопал да оттяпал он всю войну. И никогда не отрицал записанной ему склонности. Только вот насчет «дурмана» готов был спорить с кем угодно. «Я склонен не к дурману, я верую, – говорил он, – верую в Творца всего сущего на земле, вдохнувшего в меня да и вас тоже бессмертную Душу, и в сына Его – Иисуса Христа».
Однажды после воскресной службы в храме Крестовоздвижения на окраине Ярославля, куда Павел приходил в каждый выходной, его поманил к себе проводивший богослужение владыка Никодим.
– Кто ты? – спросил он мягко и благословил, привычно коснувшись головы Павла.
– Раб Божий Павел. Я плотник здешнего стройтреста, в младенчестве – сирота при женской обители в Мологе, – торопливо сообщил Павел.
– То-то, я вижу, службу знаешь.
– Так ведь я с самого детства…
Они еще поговорили о вере Павла и его знаниях в церковном служении. Оказалось, парень в Мологе словно курс семинарии прошел.
– Ты вот что, – сказал в итоге владыка, – если хочешь, увольняйся со строки и приходи ко мне. Знаешь, где Федоровский собор? Посмотрим, что тебе дальше делать.
Так Павел стал послушником при архиепископе Ярославском и Ростовском Никодиме, от него же принял монашеский постриг и послан был служить иеромонахом в глухой приход епархии, в сохранившийся от разгрома и затопления храм на берегу моря, поглотившего родную Мологу.
Жизнь он вел простую, деревенскую. Приход свой любил, знал каждого прихожанина от имени до умысла, был с ними прост и помогал, чем мог, и одинокой бабке, и председателю колхоза, когда тот просил повлиять на кого-то словом пастыря. В свободное от святых треб время охотно плотничал и в колхозе, и у колхозников, принимая за работу разве что лукошко яиц или молока кринку. Председатель как-то отвалил ему целую сотню рублей за то, что Павел один поставил стропила и обрешетку на колхозном клубе. Так он и эти деньги истратил на ту же крышу – купил два воза еловой дранки. Зато потом Павла пускали без билета на любой киносеанс. А однажды по его заказу киномеханик передвижки лишний раз привез индийское кино «Зита и Гита», и Павел просидел на нем три сеанса кряду, всякий раз умываясь слезами горя и радости.
…Павел не знал другой стези, кроме служения церкви. Он вырос в монастыре при сестрах – послушницах, принятый туда в младенчестве, как сирота. Когда Мологский женский монастырь вместе с древним городом Молога пошел под воды рукотворного Рыбинского моря, сестры пошли «помиру», а Павла – чистую душу – вместе с другими молодцами из Мологи отправили в ремесленное училище учить строительному делу. Всего год он держал топор в руках, да такие же «мастера», как он, подбили сигануть на войну. Ночью пробрались на баржу, уходившую из Рыбинска под Сталинград. Голодные, под брезентом, укрывавшим груз, доплыли до Костромы. Там их сняла охрана, неделю мурыжили в военной комендатуре, потом с обратной баржой отправили в тот же Рыбинск, в то же ремесленное заведение.
После второго года обучения Пашку отписали в Ярославль на постройку окопов по крутому берегу Волги. А вот дружков его забрали в лётную школу. Пашка туда не подошел, потому что замечен был за молитвой в кладовке общежития, и ему записали в личном деле: «склонен к вере и пропаганде религиозного дурмана». С такой записью Павла не только в лётную школу не взяли, а даже на стройке не двигали ни в бригадиры, ни в мастера, хотя на работе его слушались и постарше его люди.
Так и откопал да оттяпал он всю войну. И никогда не отрицал записанной ему склонности. Только вот насчет «дурмана» готов был спорить с кем угодно. «Я склонен не к дурману, я верую, – говорил он, – верую в Творца всего сущего на земле, вдохнувшего в меня да и вас тоже бессмертную Душу, и в сына Его – Иисуса Христа».
Однажды после воскресной службы в храме Крестовоздвижения на окраине Ярославля, куда Павел приходил в каждый выходной, его поманил к себе проводивший богослужение владыка Никодим.
– Кто ты? – спросил он мягко и благословил, привычно коснувшись головы Павла.
– Раб Божий Павел. Я плотник здешнего стройтреста, в младенчестве – сирота при женской обители в Мологе, – торопливо сообщил Павел.
– То-то, я вижу, службу знаешь.
– Так ведь я с самого детства…
Они еще поговорили о вере Павла и его знаниях в церковном служении. Оказалось, парень в Мологе словно курс семинарии прошел.
– Ты вот что, – сказал в итоге владыка, – если хочешь, увольняйся со строки и приходи ко мне. Знаешь, где Федоровский собор? Посмотрим, что тебе дальше делать.
Так Павел стал послушником при архиепископе Ярославском и Ростовском Никодиме, от него же принял монашеский постриг и послан был служить иеромонахом в глухой приход епархии, в сохранившийся от разгрома и затопления храм на берегу моря, поглотившего родную Мологу.
Жизнь он вел простую, деревенскую. Приход свой любил, знал каждого прихожанина от имени до умысла, был с ними прост и помогал, чем мог, и одинокой бабке, и председателю колхоза, когда тот просил повлиять на кого-то словом пастыря. В свободное от святых треб время охотно плотничал и в колхозе, и у колхозников, принимая за работу разве что лукошко яиц или молока кринку. Председатель как-то отвалил ему целую сотню рублей за то, что Павел один поставил стропила и обрешетку на колхозном клубе. Так он и эти деньги истратил на ту же крышу – купил два воза еловой дранки. Зато потом Павла пускали без билета на любой киносеанс. А однажды по его заказу киномеханик передвижки лишний раз привез индийское кино «Зита и Гита», и Павел просидел на нем три сеанса кряду, всякий раз умываясь слезами горя и радости.