Страница:
Никого, кроме тех, кто загорал поблизости от палаток на пляже западной лагуны, не было видно. Было действительно очень жарко, хотя в вертолете это не чувствовалось.
— Надо сесть, — сказала Синди, — засвидетельствовать почтение инспектору.
Тут я убедился, что сажает вертолет она вполне уверенно. Наша тарахтелка-стрекоза благополучно приземлилась на пятачок, даже меньший, чем посадочный круг «Дороти». Здесь стоял выкрашенный в белый цвет вертолет с поплавками и буквами «Ю Эн» на фюзеляже.
Все переговоры с инспектором и его ленивыми бразильцами вела Синди, а я сидел в кабине, пожевывая чуингам, и подставлял морду под вентилятор. Инспектор, тощий, очень вежливый индиец, нежно смягчая английские слова, сказал Синди:
— Рекомендую вам поскорее перевести яхту в лагуну, мисс. В ближайшие трое суток возможно ухудшение погоды. Если вы поставите яхту сюда, то она будет в безопасности, даже если разразится циклон.
Синди сказала, что обязательно этим воспользуется, влезла в кабину, послала инспектору воздушный поцелуй и взмыла вместе со мной в небеса. Прокатившись еще разок вокруг острова на высоте в триста футов, Синди повернула к яхте и блистательно посадила вертолет на посадочный круг «Дороти».
— Ну, как прогулка? — спросила Мэри. Тот же вопрос задала и Марсела, только по-испански.
— Прекрасно, — ответил я на двух языках.
— Тогда продолжим экскурсию в другой стихии, — напыщенно произнесла Мэри.
— Мне не терпится показать тебе подводный мир!
— Скажи лучше, что тебе хочется побыть с ним вдвоем… — съехидничала Синди.
— Начинается… — проворчал я. — Давайте сделаем так: мы с Марселой наверху, а вы вдвоем на вашей субмарине…
— Это не получится, — возразила Мэри. — Вы не умеете контролировать спуск аппарата, и этому так просто не научишься.
— Тогда возьми с собой Марселу, — предложил я, все больше ощущая, что работа шахиншаха весьма трудная и требующая не только физической силы, но и крепких нервов.
— А я бы хотела тебя! — без особого стеснения произнесла Мэри. — Ну,
девчонки, не считайте меня сепаратисткой!
— Марсела, — пояснил я, — она хочет спуститься со мной на подводном аппарате, ты не против?
— Ты все равно сейчас ни на что не пригодный человек, — махнула рукой Марсела. Вчера она перепила прохладительных напитков, и голос у нее звучал, как у бывалой алкоголички.
— Она не против, — перевел я для Синди и Мэри, после чего на полной мордочке последней появилась веселая ухмылка.
В среднем трюме «Дороти», которая уже застопорила ход и автоматически отдала якоря, Мэри показывала мне подводный аппарат. Он был похож на некий гибрид короткой и очень толстой торпеды с вертолетом. Выкрашен он был в ярко-оранжевый цвет, и на цилиндрической части корпуса виднелась надпись «Аквамарин». Кормовая часть была в точности, как у торпеды — четыре лопасти вертикального и горизонтального рулей, а между ними — винт. Носовая часть представляла собой большой прозрачный шар из очень толстого и прочного стекла, сквозь который просматривались два кресла. С боков от кабины, а также под ней располагались фары, судя по всему, очень мощные. Позади кабины, уже на верхней части «торпеды» находилась в сложенном виде телескопическая штанга с механической рукой-манипулятором. Дальше было два люка: круглый — входной и прямоугольный — как пояснила Мэри — грузовой.
«Аквамарин» стоял на четырех лапах, которые можно было при желании убрать под обтекатели внутрь корпуса аппарата. Для того чтобы его при качке судна-носителя не колотило о борта, он был зафиксирован с носа и с кормы облегающими корпус захватами на телескопических штангах. Размещался аппарат в прямоугольном, довольно узком отсеке, в который можно было попасть через герметический люк, завинчивавшийся изнутри. Мэри, закончив краткую лекцию, завинтила его и указала мне на люк в «Аквамарине»:
— Залезай и садись в пассажирскую кабину, где стекло.
Внутри было очень тесно: вдвоем не разойтись. Позади пассажирской кабины стояло еще одно кресло, а также пульт, с которого осуществлялось управление аппаратом. Я уселся в одно из кресел и стал глядеть вперед, слушая, как возится за моей спиной Мэри, щелкая кнопками-тумблерами и перебрасываясь короткими фразами с Синди, которая сидела наверху, в рубке «Дороги», и должна была выпустить нас в океан. Впереди за стеклом тускло горели лампы в водонепроницаемых плафонах, освещавшие шлюзовой отсек. Из динамика долетел глуховатый голос Синди:
— Герметичность в норме. Начинаю заполнение шлюза.
— Вижу, — ответила Мэри.
Действительно, пенясь и клокоча, вода стала заливаться в отсек и вокруг стеклянного шара появилась колеблющаяся линия быстро поднимающегося уровня воды. Внизу медленно возникла сперва узкая, а потом все более расширяющаяся прямоугольная щель. Это отодвигалась заслонка, отделявшая отсек от океана. Вскоре мне уже хорошо была видна зеленая толща воды, пронизанная косыми, золотистыми лучами солнца. Лампы, горевшие в отсеке, погасли.
— Заслонка отошла, — сообщила Синди, — даю команду на разъем захватов.
— Поняла. Начинаю заполнение цистерн, — ответила Мэри.
Прошла минута, мы по-прежнему висели на захватах. Я даже подумал, что возникла неполадка, и обернулся к Мэри.
— Все нормально, — сказала она успокаивающе, — разъемы отходят только при отрицательной плавучести аппарата.
Где-то булькало и шипело. Вода заполняла балластные цистерны. Потом шипение прекратилось, что-то гулко лязгнуло, и сквозь стекло кабины я увидел, что отсек, его потолок и стенки быстро уходят вверх.
— Отошли захваты. Есть погружение! Дифферент на нос три градуса, опоры под обтекателями. Даю нагрузку на винт. Глубина двадцать футов. Горизонтальная скорость полтора узла, — бубнила Мэри. — Курс норд-ост тридцать два-десять.
— Поняла, — отозвалась Синди, — доверни две минуты к норду…
Было захватывающе интересно и, вместе с тем, немного жутко. Толстое стекло шара, в котором я сидел, было почти незаметно, и создавалось ощущение, будто я, совершенно голый и беззащитный, погружаюсь в морскую пучину. Слева, чуть позади над моей головой нависала зыбкая темно-бурая тень
— днище «Дороти». Створка, выпустившая нас, постепенно задвигалась обратно, закрывая проем.
— Скорость три узла, — доложила Мэри. — Глубина тридцать.
Жаль, что я никогда не интересовался ихтиологией, а потому даже не знал названий рыб, которые стаями и в одиночку барражировали справа, слева, впереди, выше и ниже меня. Единственно, кого я мог определить безошибочно, так это акул. Меня они тоже определили безошибочно. Одна бестия, в девять футов длиной, прошла сперва поперек курса аппарата, потом описала вокруг него полный крут и появилась уже заметно ниже и скользнула по стеклу. Пасть она не открывала, но мне и без того было известно, что у нее там за зубки.
— Не бойся, — сказала Мэри. — Это стекло выдерживает двадцать атмосфер давления. Скорее корпус аппарата не выдержит, чем это стекло.
— А вообще здесь глубоко? — спросил я как-то уж очень по-сухопутному.
— Нет, — усмехнулась Мэри, — здесь мелководье. Порог Авес, как его называют. Есть провальчики в две, в три тысячи футов, но в среднем — не глубже тысячи. А вот восточнее — впадина Гренада, там почти четырнадцать тысяч футов, ну а западнее — Венесуэльская впадина — там восемнадцать тысяч с лишним…
— А сейчас какая глубина? — спросил я, задирая голову и пытаясь разобрать, где поверхность океана. Там по-прежнему маячила тень «Дороти», столбом затенявшая воду на большую глубину, а кроме того, сияло зеленовато-желтое расплывчатое пятно, похожее на расползшийся по сковородке яичный желток — солнце.
— Сейчас всего сто футов, совсем мало. Ты не хочешь подкрепиться?
Когда нас учили обращаться с аквалангами, то мы ниже тридцати футов не опускались. Ведь для того чтобы прицепить к борту корабля магнитную мину с часовым или радиовзрывным устройством, глубоко забираться не обязательно.
Целая тройка акул опять появилась в отдалении от «Аквамарина» и снова начала описывать круги, только теперь уже значительно выше, и их длинные, зыбкие, неправильной формы силуэты не раз мелькали вверху, отпечатываясь длинными полосами тени… Большая стая рыбешек, переливаясь радужно-перламутровыми красками на своих полузеркальных чешуйках, промелькнула над головой в косых нитях солнечных лучей, с настырностью все еще пробивавших воду. Несколько рыбин покрупнее, выпучив глазищи и открывая пасти, словно торпеды, пронеслись через эту пеструю стаю и явно кого-то сожрали, потому что вода замутилась бурой мутью, в которой можно было разглядеть кусочки плавников и чешуйки. Но и те, большие рыбины, тоже были под прицелом: одна из акул молниеносно крутнулась кверху пузом, открыла пасть с несчитанными зубами и хапнула.
Таков уж, видно, был здешний обычай: те, что побольше, жрут тех, что поменьше. Впрочем, этот обычай относился к категории всеобщих.
— Ты не хотел бы подкрепиться? — спросила Мэри. — Хочешь шоколада с тонизирующими кубиками?
— Давай! — сказал я попросту. Мэри, поставив управление на автоматический режим, приоткрыла какой-то шкафчик и достала оттуда плитку швейцарского шоколада и целлофановую упаковку, в которой просматривалось нечто похожее на вафли и халву одновременно. Затем моя добрая хозяюшка добыла два пакетика с черничным соком, отрезала уголки и вставила полиэтиленовые соломинки.
— Очень вкусно! — сказала она, подавая мне сок. — Особенно с шоколадом и кубиками!
Действительно, все это давало очень приятное сочетание. Кубики имели вкус и печенья, и халвы, и грецкого ореха, шоколад приятно отдавал топлеными сливками, а терпкий, чуть кисловатый сок устранял ощущение приторности. Именно с этого момента у меня появилось чувство уюта и пропал даже подспудный страх перед глубиной и ее кровожадными обитателями. Мы сидели в удобных креслах, посасывая черничный сок и неторопливо надкусывая сладости. Сидели и вспоминали то, что произошло между нами вчера, но молча, про себя. Убежден, что и Мэри размышляла об этом, потому что, когда наши глаза встречались, она торопливо отводила их в сторону, будто я мог по ним что-нибудь определить.
Когда мы прожевали и кубики, и шоколад, Мэри спросила:
— Ну, как вам нравится западный образ жизни?
— Прелестно, — заявил я с досадой, потому что попытки Мэри повсюду и везде доказывать преимущества того образа жизни, который я с детства испытывал на своей шкуре, были заметным минусом к общему благоприятному впечатлению о ней, которое у меня сложилось. Из вредности нужно было сказать что-нибудь коммунистическое, но, как на грех, все из головы повыветрилось.
— А наверняка все коммунисты втайне завидуют буржуям, верно?
— Обязательно, — кивнул я, — именно поэтому мы покончим с господством империализма янки и утвердим на всей планете идеи Чучхэ! Как сказал великий вождь и учитель товарищ Ким Ир Сен, империализм обречен уже потому, что обречен исторически, а ветер с Востока довлеет над ветром с Запада!
— Вы перепутали, — усмехнулась Мэри, — последнюю фразу сказал не Ким Ир Сен, а Мао Цзедун.
— Товарищ Ким Ир Сен творчески развил и углубил все лучшее, что содержалось в трудах Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, Мао и Хо Ши Мина, — сообщил я Мэри, пытаясь сохранить на лице выражение святой веры во всю кучу этих идей и трудов. — Таким образом, произнося любую фразу из трудов предшествующих философов, мы неизбежно цитируем последующего и в конечном итоге можем сослаться на труды Кима.
Мэри посмотрела на меня с заинтересованной миной на лице. По-моему, она силилась постичь смысл той абракадабры, которую я изрек с самым ученым и серьезным видом. Чтобы отбить у нее в дальнейшем охоту вести со мной идеологические прения, я сделал лицо еще более умное и изрек:
— Великий друг всех людей доброй воли, гениальный теоретик плановой экономики периода развитого социализма и постепенного перехода к коммунизму Леонид Брежнев в своей работе «Кем быть?» (эту работу я придумал тут же, на месте, поскольку слышал от Комиссара о работах Ленина «Что делать?» и «С чего начать?») заявляет, что учение марксизма всесильно, потому что оно верно, а если бы оно не было всесильно, то не было бы верно. Буржуазная идеология не в силах дать народу ни целого куска хлеба, ни целостного мировоззрения. Классы и нации находятся в ожесточенном, антагонистическом противоречии с тенденцией развития парадоксальных иллюзий в загнивающей буржуазной поп-культуре, проникнутой духом сексуальной наживы.
Мэри сделала очень широкие и совершенно обалдевшие глаза, но сказать чего-либо не успела. Из динамика прозвенел голосок Синди:
— Мэри, как вы там? До цели триста ярдов.
— Все нормально, крошка, сейчас усилю свет и посмотрю.
О, это было здорово! Мощные, расходящиеся в конусы потоки света хлынули из прожекторов и пробили сгустившуюся вокруг нас тьму на несколько сот ярдов вперед. В разные стороны прыснули рыбы, рыбки и рыбешки. Словно пылинки в солнечных лучах или снег в свете уличного фонаря, замельтешил планктон. И там, впереди, за этой планктонной вьюгой, мы увидели то, из-за чего спускались под воду.
Издали то, что мы увидели, больше всего походило на именинный торт с погасшими свечками, к тому же объеденный многочисленными гостями. Посреди довольно ровного каменисто-песчаного участка дна возвышалось что-то пестрое и бесформенное, обросшее водорослями, раковинами и кораллами. Но тем не менее это был действительно затонувший корабль, конечно, порядочно рассыпавшийся и расползшийся, но все же сохранивший очертания высокой кормы и носа, обызвестковавшиеся обломки мачт, кусок бушприта и даже какой-то надстройки, где вроде бы виднелись позеленелые медные детали.
— Корабль! — восторженно пробормотала Мэри. — Включаю видеокамеру! Смотрите, девочки! Вы видите?
— Ой! — донесся с «Дороти» голосок Синди. — И правда, корабль! Какой он старый…
— Анхель, — спросила Марсела, видимо, забрав у Синди микрофон, — это что такое?
— Фрегат, а может быть, — галеон, — ответил я по-испански, — одним словом, старинное судно, затонувшее триста лет назад.
Мэри взяла управление на себя и медленно подводила аппарат к затонувшему кораблю.
«Аквамарин» опустился на дно, раскрыв все четыре опоры и немного взбаламутив воду. До борта корабля было всего десять футов. Теперь в свете прожекторов было хорошо видно, что в бортах судна зияют многочисленные дыры. Одни из них были, возможно, проломаны пушечными ядрами, другие появились много позже, от трудов подводных червей и моллюсков.
Мэри принесла «Никон» и начала щелкать затвором, нацеливая объектив то на общий план, то на детали.
— По-моему, вон там, ближе к носу, — сказал я, — какая-то бочка… Должно быть, пиратское золотишко или добыча конкистадоров.
Я, конечно, пошутил. Но Мэри уже включила пульт управления манипулятором. С чуть слышным гудением где-то над нашей головой повернулась штанга, раздвинулась и потянулась к бочке. Длины ее не хватило, и Мэри пришлось
пустить в ход «ноги» «Аквамарина». Задняя пара подогнулась, вынесла свои стальные «копытца» вперед, потом то же сделала передняя, потом опять задняя и снова передняя. Три таких шага — и теперь бочка оказалась в пределах досягаемости. Цап! Но древняя дубовая клепка уже давным-давно была изъедена древоточцами, и лишь ветки кораллов, оплетавшие бочку, не давали им рассыпаться, а остатки обручей растворились в морской воде еще двести лет назад. Бочка рассыпалась, словно высосанная яичная скорлупа, сжатая пальцами. Поднятая муть осела быстро, и в луче фар «Аквамарина» блеснуло то, что я никак не ожидал увидеть и лишь иронизировал по этому поводу…
— Золото! — это слово вырвалось и у меня, и у Мэри одновременно.
Всю жизнь, наверно, лет с десяти, я мечтал найти клад. С деньгами у меня никогда не было серьезных проблем, потому что не было самих денег. Именно поэтому я мог надеяться на какое-нибудь чудо. Когда скаутмастер вел нас в поход, мне представлялось, что где-нибудь в дупле или под кустом наверняка может лежать кувшин, в который золотоискатель или гангстер спрятал сокровище. Слава Богу, я был достаточно умен, чтобы не поделиться своими надеждами с приятелями. Они наверняка сделали бы из меня посмешище. Впрочем, мечта о кладе у меня сохранялась и потом, даже когда я воевал во Вьетнаме и в Африке. Конечно, главной мечтой тогда было просто остаться живым, но когда это удавалось и мы выбирались из джунглей на отдых, мне думалось о том, как неплохо бы найти в горах пещеру, где стоит пятьдесят золотых Будд общим весом в десять тонн, или, скажем, отыскать тайник, устроенный охотниками за алмазами…
— Это золото? — просила из динамика Марсела. — Настоящее?
— Настоящее, малышка, — ответил я, — если бы это была медь, то за столь давнее время она бы превратилась в зеленую труху.
Мэри в это время осторожно подводила манипулятор к первому слитку, выпавшему из рассыпавшейся бочки. Цап! «Клешня» крепко схватила прямоугольный брусок и потянула его к грузовому люку.
— Есть! — сказала она удовлетворенно.
— Настраивай его на поиск и автоматический захват аналогов, — посоветовала Синди сверху. — Я вижу их там почти два десятка, этих брусочков… замучаешься, если будешь управлять вручную.
— Сейчас, — ответила Мэри, — только взгляну на снятые характеристики… Ты слышишь, Синди: 98,5% при весе 21 фунт 11 тройских унций и 5 пеннивейтов. Интересно, почем нынче тройская унция?
— Поторапливайся, — сказала Синди, — у вас регенерационные патроны для очистки воздуха проработают еще час, не больше, потом начнете травиться углекислотой.
— Хорошо, — кивнула Мэри, — включаю автоматический поиск и захват.
Механическая лапа потянулась к слиткам, ловко ухватила еще один и намного быстрее, чем в первый раз, уложила в грузовой отсек. Мэри, посасывая остатки сока через трубочку, не вмешивалась в его работу.
— Ты уверена, что он не нахватает камней и раковин? — спросил я с сомнением.
— Ты наивная девочка, Энджел, — хмыкнула Мэри. — В «клешню» встроен датчик, который излучает электромагнитные колебания стандартной частоты. Каждое вещество отражает эти колебания по-своему, золото — так, а базальт — совсем по-другому. Манипулятор не ошибется!
Да, перед этими технократками-лесбиянками я выглядел, точно, полной деревенщиной! А Мэри, при всей своей симпатичности, еще и ляпнула в довершение:
— Техническая отсталость и дремучая тупость — вот что ваш коммунизм несет миру!
Как складно бы я посадил ее в лужу, если бы признался в своем американском происхождении! Но в принципе, я вовсе не собирался всерьез защищать коммунизм, а вот собственной малограмотности было стыдно. Поэтому я сказал очередную порцию чуши, которую выдумал сам:
— Когда лес рубят — летят щепки, нам более важно победить империализм, а уж затем мы создадим условия для нормального образования хайдийцев. Это сказал вождь мирового пролетариата товарищ Сталин!
— Уверена, что о существовании Хайди это чудовище даже не подозревало, — усмехнулась Мэри.
Между тем клешня ловко хватала бруски золота и грузила в отсек. Она даже выдернула несколько штук из песка, куда те зарылись, выпав из раздавленной бочки. Погрузив двадцать брусков, манипулятор вдруг перестал работать, и механический голос сообщил:
— Предельная загрузка.
— Значит, придется еще один рейс сделать! — вздохнула Мэри, глядя на рассыпанные и еще не собранные слитки.
— Неужели тут была всего одна бочка? — подумал я вслух.
— Хм… — Мэри ущипнула свой пухлый подбородок. — Действительно, вряд ли здесь кто-то успел побывать до нас. Бочка выпала скорее всего во-он из той пробоины. Ну-ка, попробуем…
Аппарат сделал несколько шагов по дну, телескопическая штанга, подчиняясь воле Мэри, резко удлинилась и уперлась в обросший всякой живностью борт судна. То же самое проделала и вторая «клешня». Поднялась муть, что-то треснуло. Аппарат сделал еще несколько шагов уже в сплошной мути, которую пробить прожекторами было невозможно. Послышался еще более сильный треск, а затем дно океана под опорами «Аквамарина» слегка вздрогнуло.
— Что вы там ломаете? — забеспокоилась Синди с борта «Дороги». — Конфигурация объекта на сканере эхолота изменилась, а по телевидению одна муть… И вообще, пора готовить всплытие!
— Времени еще двадцать минут, — отмахнулась Мэри. Эта подводная медведица впала в азарт. Десять из двадцати минут мы ожидали, пока осядет муть, а когда вода стала прозрачной, мы увидели, что нос затонувшего корабля отломился и упал на грунт. В образовавшийся пролом были видны десятки бочек, точь-в-точь таких же, как та, содержимое которой мы не смогли погрузить на «Аквамарин» полностью.
— Неужели и там — то же самое? — вскричала Марсела, увидев это на телеэкране. Слово «золото» она произнести не смогла.
— Всплывайте немедленно! — потребовала Синди.
Продолжение спокойного дня
— Надо сесть, — сказала Синди, — засвидетельствовать почтение инспектору.
Тут я убедился, что сажает вертолет она вполне уверенно. Наша тарахтелка-стрекоза благополучно приземлилась на пятачок, даже меньший, чем посадочный круг «Дороти». Здесь стоял выкрашенный в белый цвет вертолет с поплавками и буквами «Ю Эн» на фюзеляже.
Все переговоры с инспектором и его ленивыми бразильцами вела Синди, а я сидел в кабине, пожевывая чуингам, и подставлял морду под вентилятор. Инспектор, тощий, очень вежливый индиец, нежно смягчая английские слова, сказал Синди:
— Рекомендую вам поскорее перевести яхту в лагуну, мисс. В ближайшие трое суток возможно ухудшение погоды. Если вы поставите яхту сюда, то она будет в безопасности, даже если разразится циклон.
Синди сказала, что обязательно этим воспользуется, влезла в кабину, послала инспектору воздушный поцелуй и взмыла вместе со мной в небеса. Прокатившись еще разок вокруг острова на высоте в триста футов, Синди повернула к яхте и блистательно посадила вертолет на посадочный круг «Дороти».
— Ну, как прогулка? — спросила Мэри. Тот же вопрос задала и Марсела, только по-испански.
— Прекрасно, — ответил я на двух языках.
— Тогда продолжим экскурсию в другой стихии, — напыщенно произнесла Мэри.
— Мне не терпится показать тебе подводный мир!
— Скажи лучше, что тебе хочется побыть с ним вдвоем… — съехидничала Синди.
— Начинается… — проворчал я. — Давайте сделаем так: мы с Марселой наверху, а вы вдвоем на вашей субмарине…
— Это не получится, — возразила Мэри. — Вы не умеете контролировать спуск аппарата, и этому так просто не научишься.
— Тогда возьми с собой Марселу, — предложил я, все больше ощущая, что работа шахиншаха весьма трудная и требующая не только физической силы, но и крепких нервов.
— А я бы хотела тебя! — без особого стеснения произнесла Мэри. — Ну,
девчонки, не считайте меня сепаратисткой!
— Марсела, — пояснил я, — она хочет спуститься со мной на подводном аппарате, ты не против?
— Ты все равно сейчас ни на что не пригодный человек, — махнула рукой Марсела. Вчера она перепила прохладительных напитков, и голос у нее звучал, как у бывалой алкоголички.
— Она не против, — перевел я для Синди и Мэри, после чего на полной мордочке последней появилась веселая ухмылка.
В среднем трюме «Дороти», которая уже застопорила ход и автоматически отдала якоря, Мэри показывала мне подводный аппарат. Он был похож на некий гибрид короткой и очень толстой торпеды с вертолетом. Выкрашен он был в ярко-оранжевый цвет, и на цилиндрической части корпуса виднелась надпись «Аквамарин». Кормовая часть была в точности, как у торпеды — четыре лопасти вертикального и горизонтального рулей, а между ними — винт. Носовая часть представляла собой большой прозрачный шар из очень толстого и прочного стекла, сквозь который просматривались два кресла. С боков от кабины, а также под ней располагались фары, судя по всему, очень мощные. Позади кабины, уже на верхней части «торпеды» находилась в сложенном виде телескопическая штанга с механической рукой-манипулятором. Дальше было два люка: круглый — входной и прямоугольный — как пояснила Мэри — грузовой.
«Аквамарин» стоял на четырех лапах, которые можно было при желании убрать под обтекатели внутрь корпуса аппарата. Для того чтобы его при качке судна-носителя не колотило о борта, он был зафиксирован с носа и с кормы облегающими корпус захватами на телескопических штангах. Размещался аппарат в прямоугольном, довольно узком отсеке, в который можно было попасть через герметический люк, завинчивавшийся изнутри. Мэри, закончив краткую лекцию, завинтила его и указала мне на люк в «Аквамарине»:
— Залезай и садись в пассажирскую кабину, где стекло.
Внутри было очень тесно: вдвоем не разойтись. Позади пассажирской кабины стояло еще одно кресло, а также пульт, с которого осуществлялось управление аппаратом. Я уселся в одно из кресел и стал глядеть вперед, слушая, как возится за моей спиной Мэри, щелкая кнопками-тумблерами и перебрасываясь короткими фразами с Синди, которая сидела наверху, в рубке «Дороги», и должна была выпустить нас в океан. Впереди за стеклом тускло горели лампы в водонепроницаемых плафонах, освещавшие шлюзовой отсек. Из динамика долетел глуховатый голос Синди:
— Герметичность в норме. Начинаю заполнение шлюза.
— Вижу, — ответила Мэри.
Действительно, пенясь и клокоча, вода стала заливаться в отсек и вокруг стеклянного шара появилась колеблющаяся линия быстро поднимающегося уровня воды. Внизу медленно возникла сперва узкая, а потом все более расширяющаяся прямоугольная щель. Это отодвигалась заслонка, отделявшая отсек от океана. Вскоре мне уже хорошо была видна зеленая толща воды, пронизанная косыми, золотистыми лучами солнца. Лампы, горевшие в отсеке, погасли.
— Заслонка отошла, — сообщила Синди, — даю команду на разъем захватов.
— Поняла. Начинаю заполнение цистерн, — ответила Мэри.
Прошла минута, мы по-прежнему висели на захватах. Я даже подумал, что возникла неполадка, и обернулся к Мэри.
— Все нормально, — сказала она успокаивающе, — разъемы отходят только при отрицательной плавучести аппарата.
Где-то булькало и шипело. Вода заполняла балластные цистерны. Потом шипение прекратилось, что-то гулко лязгнуло, и сквозь стекло кабины я увидел, что отсек, его потолок и стенки быстро уходят вверх.
— Отошли захваты. Есть погружение! Дифферент на нос три градуса, опоры под обтекателями. Даю нагрузку на винт. Глубина двадцать футов. Горизонтальная скорость полтора узла, — бубнила Мэри. — Курс норд-ост тридцать два-десять.
— Поняла, — отозвалась Синди, — доверни две минуты к норду…
Было захватывающе интересно и, вместе с тем, немного жутко. Толстое стекло шара, в котором я сидел, было почти незаметно, и создавалось ощущение, будто я, совершенно голый и беззащитный, погружаюсь в морскую пучину. Слева, чуть позади над моей головой нависала зыбкая темно-бурая тень
— днище «Дороти». Створка, выпустившая нас, постепенно задвигалась обратно, закрывая проем.
— Скорость три узла, — доложила Мэри. — Глубина тридцать.
Жаль, что я никогда не интересовался ихтиологией, а потому даже не знал названий рыб, которые стаями и в одиночку барражировали справа, слева, впереди, выше и ниже меня. Единственно, кого я мог определить безошибочно, так это акул. Меня они тоже определили безошибочно. Одна бестия, в девять футов длиной, прошла сперва поперек курса аппарата, потом описала вокруг него полный крут и появилась уже заметно ниже и скользнула по стеклу. Пасть она не открывала, но мне и без того было известно, что у нее там за зубки.
— Не бойся, — сказала Мэри. — Это стекло выдерживает двадцать атмосфер давления. Скорее корпус аппарата не выдержит, чем это стекло.
— А вообще здесь глубоко? — спросил я как-то уж очень по-сухопутному.
— Нет, — усмехнулась Мэри, — здесь мелководье. Порог Авес, как его называют. Есть провальчики в две, в три тысячи футов, но в среднем — не глубже тысячи. А вот восточнее — впадина Гренада, там почти четырнадцать тысяч футов, ну а западнее — Венесуэльская впадина — там восемнадцать тысяч с лишним…
— А сейчас какая глубина? — спросил я, задирая голову и пытаясь разобрать, где поверхность океана. Там по-прежнему маячила тень «Дороти», столбом затенявшая воду на большую глубину, а кроме того, сияло зеленовато-желтое расплывчатое пятно, похожее на расползшийся по сковородке яичный желток — солнце.
— Сейчас всего сто футов, совсем мало. Ты не хочешь подкрепиться?
Когда нас учили обращаться с аквалангами, то мы ниже тридцати футов не опускались. Ведь для того чтобы прицепить к борту корабля магнитную мину с часовым или радиовзрывным устройством, глубоко забираться не обязательно.
Целая тройка акул опять появилась в отдалении от «Аквамарина» и снова начала описывать круги, только теперь уже значительно выше, и их длинные, зыбкие, неправильной формы силуэты не раз мелькали вверху, отпечатываясь длинными полосами тени… Большая стая рыбешек, переливаясь радужно-перламутровыми красками на своих полузеркальных чешуйках, промелькнула над головой в косых нитях солнечных лучей, с настырностью все еще пробивавших воду. Несколько рыбин покрупнее, выпучив глазищи и открывая пасти, словно торпеды, пронеслись через эту пеструю стаю и явно кого-то сожрали, потому что вода замутилась бурой мутью, в которой можно было разглядеть кусочки плавников и чешуйки. Но и те, большие рыбины, тоже были под прицелом: одна из акул молниеносно крутнулась кверху пузом, открыла пасть с несчитанными зубами и хапнула.
Таков уж, видно, был здешний обычай: те, что побольше, жрут тех, что поменьше. Впрочем, этот обычай относился к категории всеобщих.
— Ты не хотел бы подкрепиться? — спросила Мэри. — Хочешь шоколада с тонизирующими кубиками?
— Давай! — сказал я попросту. Мэри, поставив управление на автоматический режим, приоткрыла какой-то шкафчик и достала оттуда плитку швейцарского шоколада и целлофановую упаковку, в которой просматривалось нечто похожее на вафли и халву одновременно. Затем моя добрая хозяюшка добыла два пакетика с черничным соком, отрезала уголки и вставила полиэтиленовые соломинки.
— Очень вкусно! — сказала она, подавая мне сок. — Особенно с шоколадом и кубиками!
Действительно, все это давало очень приятное сочетание. Кубики имели вкус и печенья, и халвы, и грецкого ореха, шоколад приятно отдавал топлеными сливками, а терпкий, чуть кисловатый сок устранял ощущение приторности. Именно с этого момента у меня появилось чувство уюта и пропал даже подспудный страх перед глубиной и ее кровожадными обитателями. Мы сидели в удобных креслах, посасывая черничный сок и неторопливо надкусывая сладости. Сидели и вспоминали то, что произошло между нами вчера, но молча, про себя. Убежден, что и Мэри размышляла об этом, потому что, когда наши глаза встречались, она торопливо отводила их в сторону, будто я мог по ним что-нибудь определить.
Когда мы прожевали и кубики, и шоколад, Мэри спросила:
— Ну, как вам нравится западный образ жизни?
— Прелестно, — заявил я с досадой, потому что попытки Мэри повсюду и везде доказывать преимущества того образа жизни, который я с детства испытывал на своей шкуре, были заметным минусом к общему благоприятному впечатлению о ней, которое у меня сложилось. Из вредности нужно было сказать что-нибудь коммунистическое, но, как на грех, все из головы повыветрилось.
— А наверняка все коммунисты втайне завидуют буржуям, верно?
— Обязательно, — кивнул я, — именно поэтому мы покончим с господством империализма янки и утвердим на всей планете идеи Чучхэ! Как сказал великий вождь и учитель товарищ Ким Ир Сен, империализм обречен уже потому, что обречен исторически, а ветер с Востока довлеет над ветром с Запада!
— Вы перепутали, — усмехнулась Мэри, — последнюю фразу сказал не Ким Ир Сен, а Мао Цзедун.
— Товарищ Ким Ир Сен творчески развил и углубил все лучшее, что содержалось в трудах Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, Мао и Хо Ши Мина, — сообщил я Мэри, пытаясь сохранить на лице выражение святой веры во всю кучу этих идей и трудов. — Таким образом, произнося любую фразу из трудов предшествующих философов, мы неизбежно цитируем последующего и в конечном итоге можем сослаться на труды Кима.
Мэри посмотрела на меня с заинтересованной миной на лице. По-моему, она силилась постичь смысл той абракадабры, которую я изрек с самым ученым и серьезным видом. Чтобы отбить у нее в дальнейшем охоту вести со мной идеологические прения, я сделал лицо еще более умное и изрек:
— Великий друг всех людей доброй воли, гениальный теоретик плановой экономики периода развитого социализма и постепенного перехода к коммунизму Леонид Брежнев в своей работе «Кем быть?» (эту работу я придумал тут же, на месте, поскольку слышал от Комиссара о работах Ленина «Что делать?» и «С чего начать?») заявляет, что учение марксизма всесильно, потому что оно верно, а если бы оно не было всесильно, то не было бы верно. Буржуазная идеология не в силах дать народу ни целого куска хлеба, ни целостного мировоззрения. Классы и нации находятся в ожесточенном, антагонистическом противоречии с тенденцией развития парадоксальных иллюзий в загнивающей буржуазной поп-культуре, проникнутой духом сексуальной наживы.
Мэри сделала очень широкие и совершенно обалдевшие глаза, но сказать чего-либо не успела. Из динамика прозвенел голосок Синди:
— Мэри, как вы там? До цели триста ярдов.
— Все нормально, крошка, сейчас усилю свет и посмотрю.
О, это было здорово! Мощные, расходящиеся в конусы потоки света хлынули из прожекторов и пробили сгустившуюся вокруг нас тьму на несколько сот ярдов вперед. В разные стороны прыснули рыбы, рыбки и рыбешки. Словно пылинки в солнечных лучах или снег в свете уличного фонаря, замельтешил планктон. И там, впереди, за этой планктонной вьюгой, мы увидели то, из-за чего спускались под воду.
Издали то, что мы увидели, больше всего походило на именинный торт с погасшими свечками, к тому же объеденный многочисленными гостями. Посреди довольно ровного каменисто-песчаного участка дна возвышалось что-то пестрое и бесформенное, обросшее водорослями, раковинами и кораллами. Но тем не менее это был действительно затонувший корабль, конечно, порядочно рассыпавшийся и расползшийся, но все же сохранивший очертания высокой кормы и носа, обызвестковавшиеся обломки мачт, кусок бушприта и даже какой-то надстройки, где вроде бы виднелись позеленелые медные детали.
— Корабль! — восторженно пробормотала Мэри. — Включаю видеокамеру! Смотрите, девочки! Вы видите?
— Ой! — донесся с «Дороти» голосок Синди. — И правда, корабль! Какой он старый…
— Анхель, — спросила Марсела, видимо, забрав у Синди микрофон, — это что такое?
— Фрегат, а может быть, — галеон, — ответил я по-испански, — одним словом, старинное судно, затонувшее триста лет назад.
Мэри взяла управление на себя и медленно подводила аппарат к затонувшему кораблю.
«Аквамарин» опустился на дно, раскрыв все четыре опоры и немного взбаламутив воду. До борта корабля было всего десять футов. Теперь в свете прожекторов было хорошо видно, что в бортах судна зияют многочисленные дыры. Одни из них были, возможно, проломаны пушечными ядрами, другие появились много позже, от трудов подводных червей и моллюсков.
Мэри принесла «Никон» и начала щелкать затвором, нацеливая объектив то на общий план, то на детали.
— По-моему, вон там, ближе к носу, — сказал я, — какая-то бочка… Должно быть, пиратское золотишко или добыча конкистадоров.
Я, конечно, пошутил. Но Мэри уже включила пульт управления манипулятором. С чуть слышным гудением где-то над нашей головой повернулась штанга, раздвинулась и потянулась к бочке. Длины ее не хватило, и Мэри пришлось
пустить в ход «ноги» «Аквамарина». Задняя пара подогнулась, вынесла свои стальные «копытца» вперед, потом то же сделала передняя, потом опять задняя и снова передняя. Три таких шага — и теперь бочка оказалась в пределах досягаемости. Цап! Но древняя дубовая клепка уже давным-давно была изъедена древоточцами, и лишь ветки кораллов, оплетавшие бочку, не давали им рассыпаться, а остатки обручей растворились в морской воде еще двести лет назад. Бочка рассыпалась, словно высосанная яичная скорлупа, сжатая пальцами. Поднятая муть осела быстро, и в луче фар «Аквамарина» блеснуло то, что я никак не ожидал увидеть и лишь иронизировал по этому поводу…
— Золото! — это слово вырвалось и у меня, и у Мэри одновременно.
Всю жизнь, наверно, лет с десяти, я мечтал найти клад. С деньгами у меня никогда не было серьезных проблем, потому что не было самих денег. Именно поэтому я мог надеяться на какое-нибудь чудо. Когда скаутмастер вел нас в поход, мне представлялось, что где-нибудь в дупле или под кустом наверняка может лежать кувшин, в который золотоискатель или гангстер спрятал сокровище. Слава Богу, я был достаточно умен, чтобы не поделиться своими надеждами с приятелями. Они наверняка сделали бы из меня посмешище. Впрочем, мечта о кладе у меня сохранялась и потом, даже когда я воевал во Вьетнаме и в Африке. Конечно, главной мечтой тогда было просто остаться живым, но когда это удавалось и мы выбирались из джунглей на отдых, мне думалось о том, как неплохо бы найти в горах пещеру, где стоит пятьдесят золотых Будд общим весом в десять тонн, или, скажем, отыскать тайник, устроенный охотниками за алмазами…
— Это золото? — просила из динамика Марсела. — Настоящее?
— Настоящее, малышка, — ответил я, — если бы это была медь, то за столь давнее время она бы превратилась в зеленую труху.
Мэри в это время осторожно подводила манипулятор к первому слитку, выпавшему из рассыпавшейся бочки. Цап! «Клешня» крепко схватила прямоугольный брусок и потянула его к грузовому люку.
— Есть! — сказала она удовлетворенно.
— Настраивай его на поиск и автоматический захват аналогов, — посоветовала Синди сверху. — Я вижу их там почти два десятка, этих брусочков… замучаешься, если будешь управлять вручную.
— Сейчас, — ответила Мэри, — только взгляну на снятые характеристики… Ты слышишь, Синди: 98,5% при весе 21 фунт 11 тройских унций и 5 пеннивейтов. Интересно, почем нынче тройская унция?
— Поторапливайся, — сказала Синди, — у вас регенерационные патроны для очистки воздуха проработают еще час, не больше, потом начнете травиться углекислотой.
— Хорошо, — кивнула Мэри, — включаю автоматический поиск и захват.
Механическая лапа потянулась к слиткам, ловко ухватила еще один и намного быстрее, чем в первый раз, уложила в грузовой отсек. Мэри, посасывая остатки сока через трубочку, не вмешивалась в его работу.
— Ты уверена, что он не нахватает камней и раковин? — спросил я с сомнением.
— Ты наивная девочка, Энджел, — хмыкнула Мэри. — В «клешню» встроен датчик, который излучает электромагнитные колебания стандартной частоты. Каждое вещество отражает эти колебания по-своему, золото — так, а базальт — совсем по-другому. Манипулятор не ошибется!
Да, перед этими технократками-лесбиянками я выглядел, точно, полной деревенщиной! А Мэри, при всей своей симпатичности, еще и ляпнула в довершение:
— Техническая отсталость и дремучая тупость — вот что ваш коммунизм несет миру!
Как складно бы я посадил ее в лужу, если бы признался в своем американском происхождении! Но в принципе, я вовсе не собирался всерьез защищать коммунизм, а вот собственной малограмотности было стыдно. Поэтому я сказал очередную порцию чуши, которую выдумал сам:
— Когда лес рубят — летят щепки, нам более важно победить империализм, а уж затем мы создадим условия для нормального образования хайдийцев. Это сказал вождь мирового пролетариата товарищ Сталин!
— Уверена, что о существовании Хайди это чудовище даже не подозревало, — усмехнулась Мэри.
Между тем клешня ловко хватала бруски золота и грузила в отсек. Она даже выдернула несколько штук из песка, куда те зарылись, выпав из раздавленной бочки. Погрузив двадцать брусков, манипулятор вдруг перестал работать, и механический голос сообщил:
— Предельная загрузка.
— Значит, придется еще один рейс сделать! — вздохнула Мэри, глядя на рассыпанные и еще не собранные слитки.
— Неужели тут была всего одна бочка? — подумал я вслух.
— Хм… — Мэри ущипнула свой пухлый подбородок. — Действительно, вряд ли здесь кто-то успел побывать до нас. Бочка выпала скорее всего во-он из той пробоины. Ну-ка, попробуем…
Аппарат сделал несколько шагов по дну, телескопическая штанга, подчиняясь воле Мэри, резко удлинилась и уперлась в обросший всякой живностью борт судна. То же самое проделала и вторая «клешня». Поднялась муть, что-то треснуло. Аппарат сделал еще несколько шагов уже в сплошной мути, которую пробить прожекторами было невозможно. Послышался еще более сильный треск, а затем дно океана под опорами «Аквамарина» слегка вздрогнуло.
— Что вы там ломаете? — забеспокоилась Синди с борта «Дороги». — Конфигурация объекта на сканере эхолота изменилась, а по телевидению одна муть… И вообще, пора готовить всплытие!
— Времени еще двадцать минут, — отмахнулась Мэри. Эта подводная медведица впала в азарт. Десять из двадцати минут мы ожидали, пока осядет муть, а когда вода стала прозрачной, мы увидели, что нос затонувшего корабля отломился и упал на грунт. В образовавшийся пролом были видны десятки бочек, точь-в-точь таких же, как та, содержимое которой мы не смогли погрузить на «Аквамарин» полностью.
— Неужели и там — то же самое? — вскричала Марсела, увидев это на телеэкране. Слово «золото» она произнести не смогла.
— Всплывайте немедленно! — потребовала Синди.
Продолжение спокойного дня
Всплыли мы быстро, примерно в полутора милях от яхты, и Синди подвела «Дороги» к «Аквамарину». Мы поджидали их, восседая на манипуляторе и проветривая отсеки. Потом вновь погрузились ненадолго, чтобы «Дороги» могла нас принять в шлюзовой отсек.
Когда «Аквамарин» был взят на захваты и воду из шлюза выкачали, мы с Мэри принялись выгружать трофеи. В каждом слитке было почти по двадцать два фунта, а всего их, как уже говорилось, набралось двадцать.
Набрав по нескольку слитков, мы с Мэри вылезли из шлюза, и тут нас уже ждали Марсела и Синди. Сгрузив добычу, мы полезли вниз вновь, уже вчетвером, и только со второго захода освободили весь отсек.
Похоже, никто из нас ни разу в жизни не видел, как выглядят четыреста с лишним фунтов золота в слитках. Все четверо стояли и молчали, видимо, припоминая, что там, всего в трехстах футах под нами, лежит еще не один десяток таких бочек…
Первой очнулась Мэри.
— Так! — сказала она повелительно. — На борту есть грузовая стрела и лебедка, а также платформа-клетка для того, чтобы снимать акул и осматривать подводную часть корабля. В клетку можно поставить две бочки. Аппарат можно использовать в беспилотном варианте и в грузовой отсек войдет почти четыре. Мы с Синди идем в рубку, а вы будете работать с лебедкой, ваша задача только принимать груз.
Лебедка находилась на шлюпочной палубе. Управлялась она с пульта, расположенного в рубке, и нам с Марселой оставалось только наблюдать, как, подчиняясь командам оттуда, несколько железных штанг сами собой развернулись в грузовую стрелу, а из-под палубы высунулась крепкая стальная клетка. Одна из ее стенок откидывалась, словно крышка мышеловки. Именно так, с откинутой крышкой, нацепив крюком стрелы за прочное стальное кольцо на верхней части клетки, мы подняли клетку с палубы, а затем — погрузили в океан.
Для связи Мэри выдала мне маленький радиотелефончик, который я повесил себе на шею. Из-под днища «Дороти» вырвались воздушные пузыри — опять открылся шлюзовой отсек, и «Аквамарин», на сей раз уже подчиняясь дистанционному управлению, пошел вниз.
— Мэри, — спросил я в свой «токи-уоки», — а можно разок поглядеть, как вы там грузите бочки?
— Пожалуйста, — ответила она. — Потом у вас не будет времени.
Мы поднялись в рубку. Мэри сидела перед экраном, где проецировалось изображение с бортовых видеокамер «Аквамарина». На сей раз он погружался почти отвесно, и на дисплее компьютера было видно, что у него выпущены «ноги». Камера следила за погружением клетки. Синди наблюдала за направлением погружения аппарата. На сканере эхолота скопление мерцающих точек было заметно иной формы, чем то, что мы видели на распечатке, показанной Мэри. Нос корабля, который мы с Мэри отломили, лежал в стороне от основной кучи обломков.
Погружение шло довольно быстро. Расстопоренная лебедка отматывала стальной трос под действием веса клетки, на дисплее менялись отметки глубины. «Аквамарин» тоже погружался быстро, куда быстрее, чем тогда, когда мы находились на борту. Минут через десять и клетка, и аппарат стояли на грунте в десяти ярдах от потонувшего корабля.
Когда «Аквамарин» был взят на захваты и воду из шлюза выкачали, мы с Мэри принялись выгружать трофеи. В каждом слитке было почти по двадцать два фунта, а всего их, как уже говорилось, набралось двадцать.
Набрав по нескольку слитков, мы с Мэри вылезли из шлюза, и тут нас уже ждали Марсела и Синди. Сгрузив добычу, мы полезли вниз вновь, уже вчетвером, и только со второго захода освободили весь отсек.
Похоже, никто из нас ни разу в жизни не видел, как выглядят четыреста с лишним фунтов золота в слитках. Все четверо стояли и молчали, видимо, припоминая, что там, всего в трехстах футах под нами, лежит еще не один десяток таких бочек…
Первой очнулась Мэри.
— Так! — сказала она повелительно. — На борту есть грузовая стрела и лебедка, а также платформа-клетка для того, чтобы снимать акул и осматривать подводную часть корабля. В клетку можно поставить две бочки. Аппарат можно использовать в беспилотном варианте и в грузовой отсек войдет почти четыре. Мы с Синди идем в рубку, а вы будете работать с лебедкой, ваша задача только принимать груз.
Лебедка находилась на шлюпочной палубе. Управлялась она с пульта, расположенного в рубке, и нам с Марселой оставалось только наблюдать, как, подчиняясь командам оттуда, несколько железных штанг сами собой развернулись в грузовую стрелу, а из-под палубы высунулась крепкая стальная клетка. Одна из ее стенок откидывалась, словно крышка мышеловки. Именно так, с откинутой крышкой, нацепив крюком стрелы за прочное стальное кольцо на верхней части клетки, мы подняли клетку с палубы, а затем — погрузили в океан.
Для связи Мэри выдала мне маленький радиотелефончик, который я повесил себе на шею. Из-под днища «Дороти» вырвались воздушные пузыри — опять открылся шлюзовой отсек, и «Аквамарин», на сей раз уже подчиняясь дистанционному управлению, пошел вниз.
— Мэри, — спросил я в свой «токи-уоки», — а можно разок поглядеть, как вы там грузите бочки?
— Пожалуйста, — ответила она. — Потом у вас не будет времени.
Мы поднялись в рубку. Мэри сидела перед экраном, где проецировалось изображение с бортовых видеокамер «Аквамарина». На сей раз он погружался почти отвесно, и на дисплее компьютера было видно, что у него выпущены «ноги». Камера следила за погружением клетки. Синди наблюдала за направлением погружения аппарата. На сканере эхолота скопление мерцающих точек было заметно иной формы, чем то, что мы видели на распечатке, показанной Мэри. Нос корабля, который мы с Мэри отломили, лежал в стороне от основной кучи обломков.
Погружение шло довольно быстро. Расстопоренная лебедка отматывала стальной трос под действием веса клетки, на дисплее менялись отметки глубины. «Аквамарин» тоже погружался быстро, куда быстрее, чем тогда, когда мы находились на борту. Минут через десять и клетка, и аппарат стояли на грунте в десяти ярдах от потонувшего корабля.