Страница:
На перроне мы долго трясли всем попутным дембелям руки, обнимались, хлопали по плечам и орали. Пара милиционеров, прохаживавшихся по перрону, не обращала на это внимания. Они сами, судя по рожам, недавно отслужили срочную, и все это дело вполне понимали. Военный патруль тоже скромно посматривал в противоположную сторону: шум был, а драки не было…
Народ расползся, и нас осталось трое: я, Игорь и водитель I класса, которого все называли Лосенком. Я уж не помню, с каких рыжиков он решил ехать с нами. Вообще-то Лосенка звали Юрой, но это имя для него употребляли очень редко.
Мы прошли через вокзал, очутились у пригородных касс-автоматов, Игорь орал, что можно не брать, но я уперся и купил всем троим билеты. Потом через подземный переход прошли на самую дальнюю, у забора, платформу. Здесь купили
— опять же за мой счет, три мороженых по 19 копеек в хрустящих вафельных стаканчиках и, пошучивая насчет «вафель», схрупали все за пару-тройку минут.
На платформе толпился в основном всякий дачный люд: с рюкзаками, пакетами, авоськами. Все было такое привычное, свое, родное, бестолковое…
На меня пялили глаза. В отличие от своих спутников, одетых в ушитую парадку, на мне был линялый комбез, да и загорел я, само собой, куда чернее
— как-никак всего месяц, как с Антильских островов вернулся… Смешно, но я уже начал сомневаться в этом. Может, мне все это дело во сне показали? И придумал я себе этого Брауна с невероятными приключениями… Я прикинул, что сейчас, если бы я взялся рассказывать Игорю и Лосенку про свои похождения, то под бутылку они бы с радостью все выслушали с интересом, а потом сказали: «Ну, здоров врать!» И были бы правы. Я сам бы ни за что не поверил.
Электричка подошла, мы влезли и сумели усесться, хотя народу набилось много. Проехали с десяток остановок…
— Вон Афган сидит, — вдруг сказал Лосенок, показав куда-то за мою спину. На соседних лавочках разговаривали четверо, одетые в необычную по тем временам форму с кепками-ушанками на головах, с выгоревшими до желтизны ХБ погонами-хлястиками, широких мятых брюках и в ботинках. Они тоже были выпивши, но говорили как-то вполголоса, а один все пытался подобрать на гитаре какую-то незнакомую песню.
— С понтом дела, — заметил Игорь, впрочем, постаравшись, чтоб «афганцы» его не услышали. — Воевали! Может, где-то пару раз пальнули в них, а уже куда там — ветераны!
— Вообще-то, чтоб убить, и одного раза хватит, — неожиданно сказал я. Тут у меня начали выпрыгивать из памяти разные эпизоды, словно бы кадры из фильмов. Их для меня «отсняли» глаза Дика Брауна да и мои собственные тоже, которыми пользовался Браун на Хайди. То рядовой — по-ихнему «приват» — Брайт с дырявой головой, то разорванный в клочья Комиссар, то Камикадзе, обугленный, как головешка. А наша с Киской атака на научный центр? Сколько мы тогда уложили?
Я обернулся и увидел мрачноватый взгляд из-под козырька. Через щеку у мужика тянулся неровный розовый шрам со следами швов. Ему вряд ли было больше лет, чем мне, если, конечно, считать, сколько лет прожило мое тело.
— Чего уставился? — хрипло пробурчал он, обращаясь ко мне. — Морда не нравится? Хошь, такую же обеспечу?
— Андрюха, — хлопнул его по плечу другой, настроенный миролюбиво, — остынь, а? Сегодня день нормальный…
— А хрена ли он зырит? — дернулся тот, что со шрамом, — всем, блин, надо вылупиться…
— Чего ты хочешь? — усмехнулся его товарищ. — Это ж дети. Жизни не знают…
— У, е-мое, взрослые нашлись! — задиристо привскочил Игорь, но я дернул его за ремень и усадил на место.
Но того, со шрамом, уже повело. Кроме того, Игорь своим выкриком наступил на хвост и остальным. Тот самый парень, который осаживал шрамоватого, встал и не спеша подошел к нам.
— Вы чего, ребята? — сказал он тихо и зло, — Совсем оборзели? Может, в тамбур пройдем, потолкуем?
— Погоди, — теперь я встал, потому что Игорь с пьяной балды уже готов был, не дожидаясь выхода в тамбур, показать, чему его в ВДВ учили. А у этих ребят тоже синели тельняшки в вороте хэбэ и, кроме того, злости накопилось на десятерых.
— А чего годить? — прищурился «афганец». — Вас, сучар, надо жизни учить! Сидели тут, падлы, спортом занимались! Ты видел, как человека миной разносит?
Народ, видя, что наклевывается крупная драка при вагонной узкости и трое на четверо довольно много, — срочно потеснился.
Матюки сыпались с обеих сторон. Я понимал, что лучший способ избежать драки — это не идти в тамбур, потому что «афганцы» тоже не хотят драться на людях. Вряд ли, конечно, кто-либо взялся бы нас растаскивать, но все-таки как-то неудобно — свидетелей много.
Андрюха со шрамом больше других рвался показать свою особую крутость. Отчего-то он прицелился на меня, хотя, честно сказать, один на один ему было нечего ловить. Разве что на злости бы выехал. Второй, тот самый, что предложил выйти, был поспокойнее. Но этот, судя по темным следам от лычек на выгоревших погонах, — старший сержант, был крепкий вол-чара. Пожалуй, по первой прикидке, мне его даже в паре с Игорем не удалось бы одолеть. Метр девяносто, лобастый, со здоровыми кулаками и длинными ручищами, без особых мышц, он был наверняка способен наносить режущие, хлесткие удары. Попадет в челюсть снизу — секунд на десять можешь отдохнуть. На костяшках кулаков просматривались мозоли — стало быть, в карате он кое-что смыслит.
В двух остальных тоже ничего утешительного не было. Они были где-то вровень с Игорем. А у нас третьим был Лосенок, который казался слишком малорослым для такого серьезного разговора.
Наконец на второй минуте перемата Андрюха со шрамом схватил меня за грудки. Не дожидаясь, пока он влепит мне по носу, я дал ему по рукам и оттолкнул:
— Не цапай, падла!
Шрамоватый отлетел на скамейку, завизжало сразу несколько баб, какой-то мужик заорал:
— Вы чего, совсем ох…ли?! — но разнимать не сунулся. Тот, что со следами от лычек, махнул, но я успел отшатнуться, и он достал меня только вскользь, по уху.
— Ну, бля! — выкрикнул Игорь и прыгнул на сержанта, но не подрассчитал, и тот вмочил ему справа здорового крючка. Шрамоватый Андрюха хотел добавить слева, но носом налетел на мой кулак и умылся красными соплями, плюс собственным клыком разорвал себе губу. Третий и четвертый «афганцы» одним махом перелетели через спинку сиденья в наш отсек и тут же сшибли на пол Лосенка. Я отскочил дальше в проход, потому что угодить в «пятый угол» мне как-то не улыбалось.
Вокруг заорали: «Милиция! Милиция!», но ее, конечно, не было. Верзила-сержант, пнув пару раз под дых нокаутированного Игоря, рванул на меня, не глядя на своего корешка Андрюху, который, разбрызгивая капли крови из разбитого носа и разорванной губы, фигачил Игоря по ребрам. В общем, я хорошо представлял, что будет дальше. Вся логика детдомовских драк и школьных тоже, а уж тем более уличных говорила «Беги, Коля!» Верзила, бесспорно, мог отметелить меня и один. В нем было под сто кило, и он хорошо знал все, чем я мог ему ответить. К тому же я слишком долго валялся в американских клиниках. Тренированности поубавилось. Поскольку трое остальных уже заканчивали топтать Игоря и Лосенка, то мне они тоже неплохо добавили бы. Месяц в больнице — самое слабое, на что я мог рассчитывать. Но тут, будто бы через невидимые наушники, мне кто-то рявкнул в ухо:
— Черный пояс девятый дан! — Кроме меня, конечно, этого никто не услышал. Но зато все увидели, что было дальше. Кроме меня Нет, кое-что я тоже успел разглядеть и запомнить, но только отрывками. Какая-то дьявольская сила придала моему телу немыслимую реакцию, сверхвысокую подвижность и ударную мощь на порядок выше, чем я имел в лучшие времена.
От удара пяткой, точнее каблуком, в подбородок верзила рухнул на пол плашмя, будто получив пулю в лоб. Такой прием я видел, даже отрабатывал, наверно, но никогда в реальности не применял. Андрюха со шрамом, весь измазанный в собственной крови, перепрыгнув через Игоря, с отчаянной силой боднул меня головой в живот. Это была сила побольше, чем удар у нашего ротного, от которого надо было минут десять восстанавливать дыхание. Однако за какую-то долю секунды та страшная сила, которую мне кто-то передавал, превратила брюшной пресс в нечто твердокаменное. С тем же успехом Андрюха мог боднуть головой парапет на набережной. От удара он завалился набок и остался лежать. Игорь, размазывая по лицу кровь (ему тоже успели нос расквасить), отполз в сторону, потому что те, что пинали сжавшегося в ком Лосенка, разом сунулись ко мне и очутились на полу. Я не помню, как сшиб их! Слишком быстро были нанесены эти удары.
— Убили! Убили! — истошно взвыла какая-то бабка — Держите!
Ну, это она слишком много хотела. Те, кто мог, уже были в других вагонах, а те, кто от страха двинуться боялся, жались в стороне от прохода, у окон вагона.
Как раз в это время поезд стал притормаживать Игорь с Лосенком, кое-как встав на ноги и оклемавшись, матерясь, отводили душу, пиная вырубленных «афганцев».
— Остановка! — крикнул я — Завязывай! Хватай шмотки — и ходу!
Все. Я снова стал обыкновенным. Мы похватали чемоданы и выскочили в тамбур, а оттуда, едва с шипением разошлись в стороны двери вагона, выпрыгнули на перрон. Сбежав с платформы вниз, мы нырнули в гущу придорожной посадки и, убедившись, что за нами никто не гонится, присели на чемоданы.
— Е-мое, — сказал Игорь, — это ж надо так влететь!
— Точно, — прошепелявил Лосенок, — мне зуб вышибли.
У Игоря был разбит нос, имелась ссадина на скуле и обещал быть фингал под глазом. Лосенку рассекли бровь, разбили губу и ободрали ботинком шею. У меня одно ухо было заметно горячее другого, а когда Лосенок достал из чемодана зеркальце, и мы по очереди изучили свои травмы, я убедился, что оно здорово распухло и покраснело. Оба кулака были ободраны, а еще царапина на лбу, но я ее получил, кажется, уже после дела, продираясь через кусты.
— Ну, ты даешь! — восхищенно, даже слишком, заметил Лосенок — Как ты их сделал?! Класс!
— Толково, — подтвердил Игорь, — я вот сплоховал — подставился.
Он осторожно поворочал челюстью.
— Вроде не своротил Ну, у него и удар! Я аж не почуял.
— Умыться бы надо, — озабоченно сказал Лосенок, — а то все в кровянке. И зачем я, блин, с вами поехал?!
— Да, ладно, — отмахнулся Игорь, — чего там! Сейчас сядем на следующую электричку, две остановки еще доедем — и дома. А тем гадам — наука. Не фига выделываться. Вломили мы им хорошо!
— Это точно, — сказал Лосенок, которому хотелось поскорее забыть о том, как его пинали, и вспомнить о том, что он тоже сумел потоптать поверженных «афганцев».
— И все из-за фигни какой-то, — проворчал я, — посмотрел, видишь ли, не так! Суки драные! Козлы!
У меня на душе было как-то очень кисло. Правда, радовало, что отделался я более-менее легко и вроде бы навалял сразу четверым нехилым мужикам. Однако тошно было, что подрались из-за ерунды, хотя ребята в общем-то были не самые дерьмовые. Если бы Игорь не полез в бутылку, так, наверно, ничего бы и не было. Но, конечно, кислее всего было оттого, что сон, показавшийся мне очень дурацким, были вовсе не сном, а чем-то другим. Во всяком случае, в том, что мной кто-то управляет, я убедился надежно.
Это означало, что те самые неизвестные хозяева, а точнее, тот самый «главный камуфляжник» может приказать мне все, что угодно. Или убить кого-нибудь, или самому сдохнуть. И ничегошеньки я сделать не смогу! Я — робот! Правда, соображающий.
Вот я и сообразил, что мог, повинуясь командам, которые долетали до меня хрен знает откуда, приложить насмерть этих вообще-то не самых дерьмовых ребят-«афганцев». Своих, русских, советских. Ведь Браун, сидя в моем теле, одним ударом вдавил нос негра Варгаса в его мозги. Где гарантия, что теперь уже я сам не провернул что-то похожее?
Стало страшно. Я начал представлять себе, как отошедшие от перепуга
граждане-пассажиры, приглядевшись к тому, что «афганцы» не встают, понемногу начнут беспокоиться, вызовут милицию, и выяснится, что те, кто этих «афганцев» уложил, выскочили на такой-то остановке. Скажут, что нас было трое, поди, сумеют и описания дать. Мой комбез — примета хорошая, кроме того, я наверняка лучше всех запомнился, потому что единственный из семерых не падал.
— Электричка идет! — прислушался Игорь. — Давай бегом!
Мы побежали. Успели запрыгнуть в вагон, но на сей раз решили постоять в тамбуре, чтоб не пугать народ своими рожами. На сей раз доехали без приключений.
На платформе стояла группа пацанов.
— О, Игоряша! — завопил кто-то. — Здорово! Игорь помрачнел. Ему не шибко хотелось светиться синяками в кругу друзей.
— Где это вы так? — ухмыльнулся какой-то конопатый допризывник. — «Принял столб за девушку, хотел поцеловать, ой, как не хотелось мне морду разбивать…»
— Не везет сегодня солдатам, — заметил другой, — перед вами поезд приходил, четверо «афганов» с фингалами приехали.
— Один высокий, один со шрамом? — быстро спросил я.
— Точно, один здоровый. И со шрамом был, только у них у всех на мордах накорябано.
— Они к нам подходили, — пояснял какой-то патлатый, — спрашивали, где Санька Терентьев жил…
— Погоди, — удивился Игорь, — он чего, переехал, что ли?
— А ты чего, не знаешь? Привезли его с Афгана… В цинковом гробу.
Игорь опустил голову, видно было, что ему это совсем крылья подрезало.
— Ну, дела… — вздохнул он. — Он же со мной с одного призыва. Мы даже в одну учебку попасть могли. А потом — поменяли… Вот, блин, жизнь!
— Он, короче, под самый дембель погиб, — сказал конопатый, — им уже надо было в самолет садиться, а тут приходят и говорят: «Наш взвод в ущелье зажали, надо выручать». Ну, вот они и пошли напоследок… Говорят, что Санька там вообще всех спас, только его убили. Это мужики рассказывали, что его привозили.
— Эти? — перебил я. — Которые с фингалами?
— Нет, другие. Эти тогда не приезжали. Они вроде бы хотели матери Санькиной чего-то передать или отцу.
— Нехорошо получилось, — пробурчал Игорь, — выходит, они Санькины друзья, а мы их побили…
— Так это вы их? — удивленно спросил конопатый. — Втроем?
— Да вон, Колька один их всех уделал. Они б нас с Юркой затоптали, если б не он.
— Ты купаться не пойдешь? — спросил патлатый.
— К вечеру, может быть. Сейчас надо хоть домой показаться. Ладно, мы
пошли!
Поручкавшись с земляками Игоря, мы двинулись по обочине асфальтированной улицы мимо домов, заборов, калиток… На улице почти никого не было. Те, кто работал, вкалывали, а те, кому работать было не нужно, сидели, должно быть, на речке. Я тоже предпочел бы искупаться, нежели наносить официальный визит, к тому же с распухшим ухом. Кроме того, известие о том, что «афганцы» тоже в этом благословенном месте пасутся, меня вовсе не радовало. Очень не хотелось нового мордобоя, тем более что на сей раз мои хозяева могли и не вмешаться, не передать мне свою таинственную силу… А вот у «афганцев» желание распечатать мне морду могло возникнуть.
Наконец, мы свернули в калитку небольшого, скорее дачного, чем сельского дома, обсаженного кустами смородины и крыжовником, с небольшим яблоневым садом, в междурядьях которого уже вовсю зеленела картофельная ботва с цветочками.
Народ расползся, и нас осталось трое: я, Игорь и водитель I класса, которого все называли Лосенком. Я уж не помню, с каких рыжиков он решил ехать с нами. Вообще-то Лосенка звали Юрой, но это имя для него употребляли очень редко.
Мы прошли через вокзал, очутились у пригородных касс-автоматов, Игорь орал, что можно не брать, но я уперся и купил всем троим билеты. Потом через подземный переход прошли на самую дальнюю, у забора, платформу. Здесь купили
— опять же за мой счет, три мороженых по 19 копеек в хрустящих вафельных стаканчиках и, пошучивая насчет «вафель», схрупали все за пару-тройку минут.
На платформе толпился в основном всякий дачный люд: с рюкзаками, пакетами, авоськами. Все было такое привычное, свое, родное, бестолковое…
На меня пялили глаза. В отличие от своих спутников, одетых в ушитую парадку, на мне был линялый комбез, да и загорел я, само собой, куда чернее
— как-никак всего месяц, как с Антильских островов вернулся… Смешно, но я уже начал сомневаться в этом. Может, мне все это дело во сне показали? И придумал я себе этого Брауна с невероятными приключениями… Я прикинул, что сейчас, если бы я взялся рассказывать Игорю и Лосенку про свои похождения, то под бутылку они бы с радостью все выслушали с интересом, а потом сказали: «Ну, здоров врать!» И были бы правы. Я сам бы ни за что не поверил.
Электричка подошла, мы влезли и сумели усесться, хотя народу набилось много. Проехали с десяток остановок…
— Вон Афган сидит, — вдруг сказал Лосенок, показав куда-то за мою спину. На соседних лавочках разговаривали четверо, одетые в необычную по тем временам форму с кепками-ушанками на головах, с выгоревшими до желтизны ХБ погонами-хлястиками, широких мятых брюках и в ботинках. Они тоже были выпивши, но говорили как-то вполголоса, а один все пытался подобрать на гитаре какую-то незнакомую песню.
— С понтом дела, — заметил Игорь, впрочем, постаравшись, чтоб «афганцы» его не услышали. — Воевали! Может, где-то пару раз пальнули в них, а уже куда там — ветераны!
— Вообще-то, чтоб убить, и одного раза хватит, — неожиданно сказал я. Тут у меня начали выпрыгивать из памяти разные эпизоды, словно бы кадры из фильмов. Их для меня «отсняли» глаза Дика Брауна да и мои собственные тоже, которыми пользовался Браун на Хайди. То рядовой — по-ихнему «приват» — Брайт с дырявой головой, то разорванный в клочья Комиссар, то Камикадзе, обугленный, как головешка. А наша с Киской атака на научный центр? Сколько мы тогда уложили?
Я обернулся и увидел мрачноватый взгляд из-под козырька. Через щеку у мужика тянулся неровный розовый шрам со следами швов. Ему вряд ли было больше лет, чем мне, если, конечно, считать, сколько лет прожило мое тело.
— Чего уставился? — хрипло пробурчал он, обращаясь ко мне. — Морда не нравится? Хошь, такую же обеспечу?
— Андрюха, — хлопнул его по плечу другой, настроенный миролюбиво, — остынь, а? Сегодня день нормальный…
— А хрена ли он зырит? — дернулся тот, что со шрамом, — всем, блин, надо вылупиться…
— Чего ты хочешь? — усмехнулся его товарищ. — Это ж дети. Жизни не знают…
— У, е-мое, взрослые нашлись! — задиристо привскочил Игорь, но я дернул его за ремень и усадил на место.
Но того, со шрамом, уже повело. Кроме того, Игорь своим выкриком наступил на хвост и остальным. Тот самый парень, который осаживал шрамоватого, встал и не спеша подошел к нам.
— Вы чего, ребята? — сказал он тихо и зло, — Совсем оборзели? Может, в тамбур пройдем, потолкуем?
— Погоди, — теперь я встал, потому что Игорь с пьяной балды уже готов был, не дожидаясь выхода в тамбур, показать, чему его в ВДВ учили. А у этих ребят тоже синели тельняшки в вороте хэбэ и, кроме того, злости накопилось на десятерых.
— А чего годить? — прищурился «афганец». — Вас, сучар, надо жизни учить! Сидели тут, падлы, спортом занимались! Ты видел, как человека миной разносит?
Народ, видя, что наклевывается крупная драка при вагонной узкости и трое на четверо довольно много, — срочно потеснился.
Матюки сыпались с обеих сторон. Я понимал, что лучший способ избежать драки — это не идти в тамбур, потому что «афганцы» тоже не хотят драться на людях. Вряд ли, конечно, кто-либо взялся бы нас растаскивать, но все-таки как-то неудобно — свидетелей много.
Андрюха со шрамом больше других рвался показать свою особую крутость. Отчего-то он прицелился на меня, хотя, честно сказать, один на один ему было нечего ловить. Разве что на злости бы выехал. Второй, тот самый, что предложил выйти, был поспокойнее. Но этот, судя по темным следам от лычек на выгоревших погонах, — старший сержант, был крепкий вол-чара. Пожалуй, по первой прикидке, мне его даже в паре с Игорем не удалось бы одолеть. Метр девяносто, лобастый, со здоровыми кулаками и длинными ручищами, без особых мышц, он был наверняка способен наносить режущие, хлесткие удары. Попадет в челюсть снизу — секунд на десять можешь отдохнуть. На костяшках кулаков просматривались мозоли — стало быть, в карате он кое-что смыслит.
В двух остальных тоже ничего утешительного не было. Они были где-то вровень с Игорем. А у нас третьим был Лосенок, который казался слишком малорослым для такого серьезного разговора.
Наконец на второй минуте перемата Андрюха со шрамом схватил меня за грудки. Не дожидаясь, пока он влепит мне по носу, я дал ему по рукам и оттолкнул:
— Не цапай, падла!
Шрамоватый отлетел на скамейку, завизжало сразу несколько баб, какой-то мужик заорал:
— Вы чего, совсем ох…ли?! — но разнимать не сунулся. Тот, что со следами от лычек, махнул, но я успел отшатнуться, и он достал меня только вскользь, по уху.
— Ну, бля! — выкрикнул Игорь и прыгнул на сержанта, но не подрассчитал, и тот вмочил ему справа здорового крючка. Шрамоватый Андрюха хотел добавить слева, но носом налетел на мой кулак и умылся красными соплями, плюс собственным клыком разорвал себе губу. Третий и четвертый «афганцы» одним махом перелетели через спинку сиденья в наш отсек и тут же сшибли на пол Лосенка. Я отскочил дальше в проход, потому что угодить в «пятый угол» мне как-то не улыбалось.
Вокруг заорали: «Милиция! Милиция!», но ее, конечно, не было. Верзила-сержант, пнув пару раз под дых нокаутированного Игоря, рванул на меня, не глядя на своего корешка Андрюху, который, разбрызгивая капли крови из разбитого носа и разорванной губы, фигачил Игоря по ребрам. В общем, я хорошо представлял, что будет дальше. Вся логика детдомовских драк и школьных тоже, а уж тем более уличных говорила «Беги, Коля!» Верзила, бесспорно, мог отметелить меня и один. В нем было под сто кило, и он хорошо знал все, чем я мог ему ответить. К тому же я слишком долго валялся в американских клиниках. Тренированности поубавилось. Поскольку трое остальных уже заканчивали топтать Игоря и Лосенка, то мне они тоже неплохо добавили бы. Месяц в больнице — самое слабое, на что я мог рассчитывать. Но тут, будто бы через невидимые наушники, мне кто-то рявкнул в ухо:
— Черный пояс девятый дан! — Кроме меня, конечно, этого никто не услышал. Но зато все увидели, что было дальше. Кроме меня Нет, кое-что я тоже успел разглядеть и запомнить, но только отрывками. Какая-то дьявольская сила придала моему телу немыслимую реакцию, сверхвысокую подвижность и ударную мощь на порядок выше, чем я имел в лучшие времена.
От удара пяткой, точнее каблуком, в подбородок верзила рухнул на пол плашмя, будто получив пулю в лоб. Такой прием я видел, даже отрабатывал, наверно, но никогда в реальности не применял. Андрюха со шрамом, весь измазанный в собственной крови, перепрыгнув через Игоря, с отчаянной силой боднул меня головой в живот. Это была сила побольше, чем удар у нашего ротного, от которого надо было минут десять восстанавливать дыхание. Однако за какую-то долю секунды та страшная сила, которую мне кто-то передавал, превратила брюшной пресс в нечто твердокаменное. С тем же успехом Андрюха мог боднуть головой парапет на набережной. От удара он завалился набок и остался лежать. Игорь, размазывая по лицу кровь (ему тоже успели нос расквасить), отполз в сторону, потому что те, что пинали сжавшегося в ком Лосенка, разом сунулись ко мне и очутились на полу. Я не помню, как сшиб их! Слишком быстро были нанесены эти удары.
— Убили! Убили! — истошно взвыла какая-то бабка — Держите!
Ну, это она слишком много хотела. Те, кто мог, уже были в других вагонах, а те, кто от страха двинуться боялся, жались в стороне от прохода, у окон вагона.
Как раз в это время поезд стал притормаживать Игорь с Лосенком, кое-как встав на ноги и оклемавшись, матерясь, отводили душу, пиная вырубленных «афганцев».
— Остановка! — крикнул я — Завязывай! Хватай шмотки — и ходу!
Все. Я снова стал обыкновенным. Мы похватали чемоданы и выскочили в тамбур, а оттуда, едва с шипением разошлись в стороны двери вагона, выпрыгнули на перрон. Сбежав с платформы вниз, мы нырнули в гущу придорожной посадки и, убедившись, что за нами никто не гонится, присели на чемоданы.
— Е-мое, — сказал Игорь, — это ж надо так влететь!
— Точно, — прошепелявил Лосенок, — мне зуб вышибли.
У Игоря был разбит нос, имелась ссадина на скуле и обещал быть фингал под глазом. Лосенку рассекли бровь, разбили губу и ободрали ботинком шею. У меня одно ухо было заметно горячее другого, а когда Лосенок достал из чемодана зеркальце, и мы по очереди изучили свои травмы, я убедился, что оно здорово распухло и покраснело. Оба кулака были ободраны, а еще царапина на лбу, но я ее получил, кажется, уже после дела, продираясь через кусты.
— Ну, ты даешь! — восхищенно, даже слишком, заметил Лосенок — Как ты их сделал?! Класс!
— Толково, — подтвердил Игорь, — я вот сплоховал — подставился.
Он осторожно поворочал челюстью.
— Вроде не своротил Ну, у него и удар! Я аж не почуял.
— Умыться бы надо, — озабоченно сказал Лосенок, — а то все в кровянке. И зачем я, блин, с вами поехал?!
— Да, ладно, — отмахнулся Игорь, — чего там! Сейчас сядем на следующую электричку, две остановки еще доедем — и дома. А тем гадам — наука. Не фига выделываться. Вломили мы им хорошо!
— Это точно, — сказал Лосенок, которому хотелось поскорее забыть о том, как его пинали, и вспомнить о том, что он тоже сумел потоптать поверженных «афганцев».
— И все из-за фигни какой-то, — проворчал я, — посмотрел, видишь ли, не так! Суки драные! Козлы!
У меня на душе было как-то очень кисло. Правда, радовало, что отделался я более-менее легко и вроде бы навалял сразу четверым нехилым мужикам. Однако тошно было, что подрались из-за ерунды, хотя ребята в общем-то были не самые дерьмовые. Если бы Игорь не полез в бутылку, так, наверно, ничего бы и не было. Но, конечно, кислее всего было оттого, что сон, показавшийся мне очень дурацким, были вовсе не сном, а чем-то другим. Во всяком случае, в том, что мной кто-то управляет, я убедился надежно.
Это означало, что те самые неизвестные хозяева, а точнее, тот самый «главный камуфляжник» может приказать мне все, что угодно. Или убить кого-нибудь, или самому сдохнуть. И ничегошеньки я сделать не смогу! Я — робот! Правда, соображающий.
Вот я и сообразил, что мог, повинуясь командам, которые долетали до меня хрен знает откуда, приложить насмерть этих вообще-то не самых дерьмовых ребят-«афганцев». Своих, русских, советских. Ведь Браун, сидя в моем теле, одним ударом вдавил нос негра Варгаса в его мозги. Где гарантия, что теперь уже я сам не провернул что-то похожее?
Стало страшно. Я начал представлять себе, как отошедшие от перепуга
граждане-пассажиры, приглядевшись к тому, что «афганцы» не встают, понемногу начнут беспокоиться, вызовут милицию, и выяснится, что те, кто этих «афганцев» уложил, выскочили на такой-то остановке. Скажут, что нас было трое, поди, сумеют и описания дать. Мой комбез — примета хорошая, кроме того, я наверняка лучше всех запомнился, потому что единственный из семерых не падал.
— Электричка идет! — прислушался Игорь. — Давай бегом!
Мы побежали. Успели запрыгнуть в вагон, но на сей раз решили постоять в тамбуре, чтоб не пугать народ своими рожами. На сей раз доехали без приключений.
На платформе стояла группа пацанов.
— О, Игоряша! — завопил кто-то. — Здорово! Игорь помрачнел. Ему не шибко хотелось светиться синяками в кругу друзей.
— Где это вы так? — ухмыльнулся какой-то конопатый допризывник. — «Принял столб за девушку, хотел поцеловать, ой, как не хотелось мне морду разбивать…»
— Не везет сегодня солдатам, — заметил другой, — перед вами поезд приходил, четверо «афганов» с фингалами приехали.
— Один высокий, один со шрамом? — быстро спросил я.
— Точно, один здоровый. И со шрамом был, только у них у всех на мордах накорябано.
— Они к нам подходили, — пояснял какой-то патлатый, — спрашивали, где Санька Терентьев жил…
— Погоди, — удивился Игорь, — он чего, переехал, что ли?
— А ты чего, не знаешь? Привезли его с Афгана… В цинковом гробу.
Игорь опустил голову, видно было, что ему это совсем крылья подрезало.
— Ну, дела… — вздохнул он. — Он же со мной с одного призыва. Мы даже в одну учебку попасть могли. А потом — поменяли… Вот, блин, жизнь!
— Он, короче, под самый дембель погиб, — сказал конопатый, — им уже надо было в самолет садиться, а тут приходят и говорят: «Наш взвод в ущелье зажали, надо выручать». Ну, вот они и пошли напоследок… Говорят, что Санька там вообще всех спас, только его убили. Это мужики рассказывали, что его привозили.
— Эти? — перебил я. — Которые с фингалами?
— Нет, другие. Эти тогда не приезжали. Они вроде бы хотели матери Санькиной чего-то передать или отцу.
— Нехорошо получилось, — пробурчал Игорь, — выходит, они Санькины друзья, а мы их побили…
— Так это вы их? — удивленно спросил конопатый. — Втроем?
— Да вон, Колька один их всех уделал. Они б нас с Юркой затоптали, если б не он.
— Ты купаться не пойдешь? — спросил патлатый.
— К вечеру, может быть. Сейчас надо хоть домой показаться. Ладно, мы
пошли!
Поручкавшись с земляками Игоря, мы двинулись по обочине асфальтированной улицы мимо домов, заборов, калиток… На улице почти никого не было. Те, кто работал, вкалывали, а те, кому работать было не нужно, сидели, должно быть, на речке. Я тоже предпочел бы искупаться, нежели наносить официальный визит, к тому же с распухшим ухом. Кроме того, известие о том, что «афганцы» тоже в этом благословенном месте пасутся, меня вовсе не радовало. Очень не хотелось нового мордобоя, тем более что на сей раз мои хозяева могли и не вмешаться, не передать мне свою таинственную силу… А вот у «афганцев» желание распечатать мне морду могло возникнуть.
Наконец, мы свернули в калитку небольшого, скорее дачного, чем сельского дома, обсаженного кустами смородины и крыжовником, с небольшим яблоневым садом, в междурядьях которого уже вовсю зеленела картофельная ботва с цветочками.
Чебаковы
Нас почти сразу заметили. Во-первых, здоровенная псина, сидевшая на цепи у самого входа в дом. Она обгавкала нас, едва мы отворили калитку и двинулись мимо крыжовника по кирпичной дорожке.
— Джек! — весело крикнул Игорь, и псина завиляла хвостом. Почти в этот же момент на крыльце появился сперва голый по пояс мужик, а затем полная, загорелая тетка в ситцевом халате и шлепанцах.
— Игорек! — завизжала тетка. — Слава Богу! Родичи — как я понял, тетка была мамой, а мужик — папой Игоря — подскочили к нему и стали лобызать. Мне было немного завидно. Я не знал на всей земле ни одного человека, который бы так обрадовался моему возвращению. В детдоме, наверно, просто поулыбались бы, поспрашивали, но на шею виснуть никто бы не стал.
— Ой, батюшки! — вскрикнула мамаша, наконец-то разглядев, что у Игоря ссадина и фингал. — Да ты весь избит! Кто тебя?!
— Долго объяснять… — отвернулся Игорь. — Подрались по дороге.
— Это фигня, — сказал благодушно его папан, — синяки мужчину украшают. Вам вломили или вы вломили?
— Да мы, мы… Вот, пап, знакомься, это Коля. А это Юра.
— Вместе служили? — поинтересовался папаша.
— Вместе ехали.
— Ехали, ехали и — подрались?! — проворчала мать. — Ой, дураки! Ой, дураки! Ведь и убить бы могли… Здоровые такие, силу деть некуда…
— Ладно тебе стонать, — отмахнулся отец, — чего не бывает, верно? Значит, я — Иван Михалыч Чебаков, а это жена моя — Валентина Паллна. Будем знакомы!
— Николай, — я осторожно пожал Чебакову заскорузлую от мозолей лапу. Лосенок тоже скромненько поручкался.
— Ладно, чего стоять, — распорядился Иван Михалыч, — давай, Валентина, накрывай. И зови Зинку с Ленкой, одна не корячься.
— Давайте поможем! — деловито предложил Лосенок. — Чего надо делать?
— Сиди! — строго заметил Чебаков. — Три бабы в доме, не справятся, что ли? А мы тут посидим на скамеечке, покурим. Чемоданы только в комнату занесите. Игорь покажет, куда…
Когда мы вернулись, Чебаков-старший повел нас в тенистый угол сада, где на врытых в землю обрубках бревен были устроены скамейки и столик. За таким хорошо стучать в домино или пить пиво.
У забора, в недрах малинового куста, Чебаков разыскал ведро с водой, где обнаружилось четыре бутылки «Жигулевского».
— Глаз — алмаз! — похвалился он. — Как знал — четыре положил. — После этого Михалыч сходил к сараю, где у него на веревках сушились подлещики и плотвички. Взяв каждому по паре штук, Чебаков зацепил рубчатую пробку на край стола, прихлопнул ладонью и так открыл бутылку.
— Нормально, — похвалил он, хлебнув из горлышка. — Не остыло. Ну, давайте? рассказывайте. Как там, в армии было, не туго?
Игорь начал рассказывать, мы с Лосенком помалкивали, посасывая пиво. Наверно, и я бы тоже рассказывал, если бы у меня были родители. И если б сам я был нормальным, обычным дембелем. Даже привирал бы, например, для понта, как это делал Игорь. Конечно, и мне бы хотелось показаться покруче, половчее, чтобы отец не знал о том, что и мне иногда доводилось тосковать под славными алыми знаменами…
Россказни Игоря перебила звонкая фраза:
— Все готово, идите кушать, мама зовет!
— Ленка, — представил Игорь, — сеструха. Их таких двое, они близнецы. Вторая — Зинка, у нее родинка на шее.
— Ты бы, папа, их хоть умыться сводил, — поджав губки, сказала длинноногая, в коротком платье, белобрысая девица, похожая на Игоря, — а то от них портянками пахнет…
— Ладно тебе, — проворчал Михалыч, — вечером баню натоплю. А сейчас и так сойдет, в умывальнике вода есть, морды сполоснут, и хватит.
— А у вас баня своя? — спросил Лосенок. — Здорово!
— Потом все покажу. Вы на девку не обижайтесь, они у меня обе шибко умные уродились. В институт идти хотят. Иностранные языки учить. Думают, за границу их возьмут, прошмондовок…
— Папа! — повысила голос Лена.
— А чего? Все одно не возьмут вас, приблудных. Там тыщи надо давать, чтоб пропустили. Завалят на экзаменах, да и все.
Лена убежала, а Чебаков-старший повел нас к умывальнику. От пива и сушеной плотвы аппетит только разыгрался, и я почуял великую жажду пожрать на халяву. Обедать сели на терраске.
Не знаю, долго ли Чебаковы готовились к приезду сына, но стол вышел у них не хилый. Шампанское, водка, пиво, квас в бутылках, на тарелках маняще ароматились холодцы, салат из помидоров, огурцов и лука, свекла с майонезом, чего-то куриное, чего-то рыбное, грибки соленые, пироги… И все такое домашнее, не казенное. Нигде до сей поры мне ничего подобного лопать не приходилось…
— Так, — сказал Иван Михалыч, алчно блеснув узкими, немного припухшими глазами. — Значит, девочкам шампань, а мальчикам — родимую…
— Мне тоже водочки налей, — улыбнулась Валентина Павловна. — Не каждый день сын приезжает…
— Ну, со свиданьицем! — провозгласил Михалыч. Звякнули рюмки.
На террасе было прохладно, распахнули две застекленные рамы, и оттуда заструился прохладный воздух. Игорь сидел во главе стола, как именинник, Михалыч справа от него, Павловна — слева, потом напротив друг друга близнецы, а дальше, по разные стороны стола, мы с Лосенком.
Поскольку рядом с Лосенком сидела девица без родинки, то есть Лена, я сообразил, что рядом со мной сидит Зина. Они и правда были очень сильно похожи друг на друга. Лосенок попытался проявить галантность и положить Лене салат, но та сказала:
— Не беспокойтесь, сама разберусь.
Лосенок покраснел и, скромненько положив себе холодца, сидел немного скованно. Я своей соседке услуг не предлагал, потому как решил, что и мне скажут какую-нибудь гадость. Девчонки были симпатичные, даже красивые, но уж слишком воображулистые. Опять же, я не был уверен, что от меня действительно не пахнет портянками, потому что комбез я не снимал с себя ровно столько, сколько меня везли из западного полушария в восточное. А сколько это заняло суток — я мог только догадываться.
И потом я хотел жрать. Наверно, я должен был набрать калории после месяца в коме — если это, конечно, было на самом деле. Я вообще очень сильно сомневался во многом, что еще вчера казалось вполне реальным. Если бы не сегодняшняя драка с «афганцами», так я б и вовсе подумал, что все во сне привиделось…
— Ох, и хорошо мне! — произнесла, раскрасневшись, Павловна, — Сколько ж я поволновалась! Даже в церковь ходила, Богу свечки ставила… Наверно, есть он. Бог все-таки…
— Болтай побольше, — отмахнулся папаша, — чего там с ним стрястись могло? В Афганистан бы попал, тогда еще понятно, можно бы поволноваться.
— Терентьевы вон не дождались… — вздохнула Павловна. — Гроб получили. Сегодня его дружки заехали, небось уважают. Тоже подрались, видно, где-то. Кто-то им синяков понаставил. Ну, молодежь теперь — бандиты готовые!
— Вы на похоронах-то у Саньки были? — спросил, помрачнев, Игорь.
— Сходили… — проворчал Михалыч. — Век бы не ходить. Гроб открыть и то не разрешили. Говорят, в куски…
— Помянем? — предложил Игорь. Встали. Выпили, не чокаясь.
— Закусили? — спросила Валентина Павловна. — Теперь горяченького похлебаем!
Она отправилась на кухню и принесла оттуда кастрюлю наваристого борща… Девчонки быстро собрали тарелки из-под закусок, расставили глубокие, мать стала разливать половником пахучее до слюнотечения вкусное варево. Мне она не пожалела — аж до краев.
— А похоронили-то как, с салютом? — спросил Игорь.
— Тихо похоронили. В военкомате сказали, чтоб не очень звонили по округе. Ну а у нас-то разве спрячешь? Не Москва. Человек с полета пришло. За эту войну у нас уже пятый. И по-моему, ни разу с салютом не хоронили. Да и гробы тоже не открывали.
Я вспомнил, как там, в поезде, верзила-«афганец» орал: «Вы видели, как человека миной разносит?» Я-то видел, хотя и глазами Брауна. Во Вьетнаме. А мины там, возможно, были те же, что у душманов, — наши. Мог и сам я взлететь на мине там, в объекте Х-45… Если б у той, на которую я наступил, не разъело начисто взрыватель.
Правда, я никогда не думал о том, что бывает, когда куда-нибудь, где нет войны, привозят обитый цинком гроб и говорят: «Вот здесь ваш сын. Его на куски разорвало. Не открывайте, ради Бога!» Хорошо, что борщ к этому времени я уже съел целиком.
И тут я услышал английскую речь. Моя соседка, обращаясь к своей копии, сидевшей напротив, произнесла:
— Не кажется ли вам, леди, что мы попали в дурное общество?
— О да, мисс, это люди не нашего круга…
В памяти моей что-то чиркнуло, законтачило. Я вспомнил, как лежал в юаровском госпитале, где читал классическую британскую литературу после непристойного ранения в задницу. Конечно, лежал не я, а Браун, и мне не пробивало осколком мины обе половинки навылет, но какую-то боль в этом месте я почуял. Правда, это было не главное. Главное, я припомнил прочтенных там Лоренса Стерна, Тобиаса Смоллета, Чарлза Диккенса, наконец. Я ведь их в подлиннике читал, то есть не я, конечно, а Браун, но ведь я все помнил… И уж не знаю отчего, но бес толкнул меня в ребро, и я небрежно выдал:
— На вашем месте, милые леди, я не делал бы столь поспешных выводов…
На лорда я, разумеется, походил не очень, опять же мне мешал «прирожденный» американский акцент, доставшийся по наследству от Брауна, однако на близнецов моя фраза произвела впечатление атомного взрыва.
Впрочем, не только на них. Папаша Чебаков довольно заржал:
— О, молодец! Умой их, умой! А то взяли моду между собой по-английски болтать. Чтоб не понимали их, значит. И чтоб отцу с матерью доказать: мол, неумытые и неграмотные! А мы, дескать, вами выхоженные и выкормленные, вас ни в грош не ставим!
— Ну все, завелся! — проворчала Валентина. — Другой бы радовался, что девки учатся, а этому — зазорно. А чего ты им сказал-то, сынок?
— Ну, это так не объяснишь… — засмущался я.
— Матом обложил? — ухмыльнулся Михалыч.
— Не все ж такие, как ты, — произнесла Зинка, — он просто сказал, чтоб мы не делали поспешных выводов.
— Это каких же таких выводов? — сощурился папаша.
— Насчет нашего застолья, — пояснила Лена. — Я сказала Зинке, что здесь одни дураки сидят!
— Что-о? — побагровел Иван Михалыч. — Что ты сказала?
— Что слышал! — Ленка и Зинка разом встали из-за стола и вышли с терраски в сад, а затем убежали за калитку.
— Джек! — весело крикнул Игорь, и псина завиляла хвостом. Почти в этот же момент на крыльце появился сперва голый по пояс мужик, а затем полная, загорелая тетка в ситцевом халате и шлепанцах.
— Игорек! — завизжала тетка. — Слава Богу! Родичи — как я понял, тетка была мамой, а мужик — папой Игоря — подскочили к нему и стали лобызать. Мне было немного завидно. Я не знал на всей земле ни одного человека, который бы так обрадовался моему возвращению. В детдоме, наверно, просто поулыбались бы, поспрашивали, но на шею виснуть никто бы не стал.
— Ой, батюшки! — вскрикнула мамаша, наконец-то разглядев, что у Игоря ссадина и фингал. — Да ты весь избит! Кто тебя?!
— Долго объяснять… — отвернулся Игорь. — Подрались по дороге.
— Это фигня, — сказал благодушно его папан, — синяки мужчину украшают. Вам вломили или вы вломили?
— Да мы, мы… Вот, пап, знакомься, это Коля. А это Юра.
— Вместе служили? — поинтересовался папаша.
— Вместе ехали.
— Ехали, ехали и — подрались?! — проворчала мать. — Ой, дураки! Ой, дураки! Ведь и убить бы могли… Здоровые такие, силу деть некуда…
— Ладно тебе стонать, — отмахнулся отец, — чего не бывает, верно? Значит, я — Иван Михалыч Чебаков, а это жена моя — Валентина Паллна. Будем знакомы!
— Николай, — я осторожно пожал Чебакову заскорузлую от мозолей лапу. Лосенок тоже скромненько поручкался.
— Ладно, чего стоять, — распорядился Иван Михалыч, — давай, Валентина, накрывай. И зови Зинку с Ленкой, одна не корячься.
— Давайте поможем! — деловито предложил Лосенок. — Чего надо делать?
— Сиди! — строго заметил Чебаков. — Три бабы в доме, не справятся, что ли? А мы тут посидим на скамеечке, покурим. Чемоданы только в комнату занесите. Игорь покажет, куда…
Когда мы вернулись, Чебаков-старший повел нас в тенистый угол сада, где на врытых в землю обрубках бревен были устроены скамейки и столик. За таким хорошо стучать в домино или пить пиво.
У забора, в недрах малинового куста, Чебаков разыскал ведро с водой, где обнаружилось четыре бутылки «Жигулевского».
— Глаз — алмаз! — похвалился он. — Как знал — четыре положил. — После этого Михалыч сходил к сараю, где у него на веревках сушились подлещики и плотвички. Взяв каждому по паре штук, Чебаков зацепил рубчатую пробку на край стола, прихлопнул ладонью и так открыл бутылку.
— Нормально, — похвалил он, хлебнув из горлышка. — Не остыло. Ну, давайте? рассказывайте. Как там, в армии было, не туго?
Игорь начал рассказывать, мы с Лосенком помалкивали, посасывая пиво. Наверно, и я бы тоже рассказывал, если бы у меня были родители. И если б сам я был нормальным, обычным дембелем. Даже привирал бы, например, для понта, как это делал Игорь. Конечно, и мне бы хотелось показаться покруче, половчее, чтобы отец не знал о том, что и мне иногда доводилось тосковать под славными алыми знаменами…
Россказни Игоря перебила звонкая фраза:
— Все готово, идите кушать, мама зовет!
— Ленка, — представил Игорь, — сеструха. Их таких двое, они близнецы. Вторая — Зинка, у нее родинка на шее.
— Ты бы, папа, их хоть умыться сводил, — поджав губки, сказала длинноногая, в коротком платье, белобрысая девица, похожая на Игоря, — а то от них портянками пахнет…
— Ладно тебе, — проворчал Михалыч, — вечером баню натоплю. А сейчас и так сойдет, в умывальнике вода есть, морды сполоснут, и хватит.
— А у вас баня своя? — спросил Лосенок. — Здорово!
— Потом все покажу. Вы на девку не обижайтесь, они у меня обе шибко умные уродились. В институт идти хотят. Иностранные языки учить. Думают, за границу их возьмут, прошмондовок…
— Папа! — повысила голос Лена.
— А чего? Все одно не возьмут вас, приблудных. Там тыщи надо давать, чтоб пропустили. Завалят на экзаменах, да и все.
Лена убежала, а Чебаков-старший повел нас к умывальнику. От пива и сушеной плотвы аппетит только разыгрался, и я почуял великую жажду пожрать на халяву. Обедать сели на терраске.
Не знаю, долго ли Чебаковы готовились к приезду сына, но стол вышел у них не хилый. Шампанское, водка, пиво, квас в бутылках, на тарелках маняще ароматились холодцы, салат из помидоров, огурцов и лука, свекла с майонезом, чего-то куриное, чего-то рыбное, грибки соленые, пироги… И все такое домашнее, не казенное. Нигде до сей поры мне ничего подобного лопать не приходилось…
— Так, — сказал Иван Михалыч, алчно блеснув узкими, немного припухшими глазами. — Значит, девочкам шампань, а мальчикам — родимую…
— Мне тоже водочки налей, — улыбнулась Валентина Павловна. — Не каждый день сын приезжает…
— Ну, со свиданьицем! — провозгласил Михалыч. Звякнули рюмки.
На террасе было прохладно, распахнули две застекленные рамы, и оттуда заструился прохладный воздух. Игорь сидел во главе стола, как именинник, Михалыч справа от него, Павловна — слева, потом напротив друг друга близнецы, а дальше, по разные стороны стола, мы с Лосенком.
Поскольку рядом с Лосенком сидела девица без родинки, то есть Лена, я сообразил, что рядом со мной сидит Зина. Они и правда были очень сильно похожи друг на друга. Лосенок попытался проявить галантность и положить Лене салат, но та сказала:
— Не беспокойтесь, сама разберусь.
Лосенок покраснел и, скромненько положив себе холодца, сидел немного скованно. Я своей соседке услуг не предлагал, потому как решил, что и мне скажут какую-нибудь гадость. Девчонки были симпатичные, даже красивые, но уж слишком воображулистые. Опять же, я не был уверен, что от меня действительно не пахнет портянками, потому что комбез я не снимал с себя ровно столько, сколько меня везли из западного полушария в восточное. А сколько это заняло суток — я мог только догадываться.
И потом я хотел жрать. Наверно, я должен был набрать калории после месяца в коме — если это, конечно, было на самом деле. Я вообще очень сильно сомневался во многом, что еще вчера казалось вполне реальным. Если бы не сегодняшняя драка с «афганцами», так я б и вовсе подумал, что все во сне привиделось…
— Ох, и хорошо мне! — произнесла, раскрасневшись, Павловна, — Сколько ж я поволновалась! Даже в церковь ходила, Богу свечки ставила… Наверно, есть он. Бог все-таки…
— Болтай побольше, — отмахнулся папаша, — чего там с ним стрястись могло? В Афганистан бы попал, тогда еще понятно, можно бы поволноваться.
— Терентьевы вон не дождались… — вздохнула Павловна. — Гроб получили. Сегодня его дружки заехали, небось уважают. Тоже подрались, видно, где-то. Кто-то им синяков понаставил. Ну, молодежь теперь — бандиты готовые!
— Вы на похоронах-то у Саньки были? — спросил, помрачнев, Игорь.
— Сходили… — проворчал Михалыч. — Век бы не ходить. Гроб открыть и то не разрешили. Говорят, в куски…
— Помянем? — предложил Игорь. Встали. Выпили, не чокаясь.
— Закусили? — спросила Валентина Павловна. — Теперь горяченького похлебаем!
Она отправилась на кухню и принесла оттуда кастрюлю наваристого борща… Девчонки быстро собрали тарелки из-под закусок, расставили глубокие, мать стала разливать половником пахучее до слюнотечения вкусное варево. Мне она не пожалела — аж до краев.
— А похоронили-то как, с салютом? — спросил Игорь.
— Тихо похоронили. В военкомате сказали, чтоб не очень звонили по округе. Ну а у нас-то разве спрячешь? Не Москва. Человек с полета пришло. За эту войну у нас уже пятый. И по-моему, ни разу с салютом не хоронили. Да и гробы тоже не открывали.
Я вспомнил, как там, в поезде, верзила-«афганец» орал: «Вы видели, как человека миной разносит?» Я-то видел, хотя и глазами Брауна. Во Вьетнаме. А мины там, возможно, были те же, что у душманов, — наши. Мог и сам я взлететь на мине там, в объекте Х-45… Если б у той, на которую я наступил, не разъело начисто взрыватель.
Правда, я никогда не думал о том, что бывает, когда куда-нибудь, где нет войны, привозят обитый цинком гроб и говорят: «Вот здесь ваш сын. Его на куски разорвало. Не открывайте, ради Бога!» Хорошо, что борщ к этому времени я уже съел целиком.
И тут я услышал английскую речь. Моя соседка, обращаясь к своей копии, сидевшей напротив, произнесла:
— Не кажется ли вам, леди, что мы попали в дурное общество?
— О да, мисс, это люди не нашего круга…
В памяти моей что-то чиркнуло, законтачило. Я вспомнил, как лежал в юаровском госпитале, где читал классическую британскую литературу после непристойного ранения в задницу. Конечно, лежал не я, а Браун, и мне не пробивало осколком мины обе половинки навылет, но какую-то боль в этом месте я почуял. Правда, это было не главное. Главное, я припомнил прочтенных там Лоренса Стерна, Тобиаса Смоллета, Чарлза Диккенса, наконец. Я ведь их в подлиннике читал, то есть не я, конечно, а Браун, но ведь я все помнил… И уж не знаю отчего, но бес толкнул меня в ребро, и я небрежно выдал:
— На вашем месте, милые леди, я не делал бы столь поспешных выводов…
На лорда я, разумеется, походил не очень, опять же мне мешал «прирожденный» американский акцент, доставшийся по наследству от Брауна, однако на близнецов моя фраза произвела впечатление атомного взрыва.
Впрочем, не только на них. Папаша Чебаков довольно заржал:
— О, молодец! Умой их, умой! А то взяли моду между собой по-английски болтать. Чтоб не понимали их, значит. И чтоб отцу с матерью доказать: мол, неумытые и неграмотные! А мы, дескать, вами выхоженные и выкормленные, вас ни в грош не ставим!
— Ну все, завелся! — проворчала Валентина. — Другой бы радовался, что девки учатся, а этому — зазорно. А чего ты им сказал-то, сынок?
— Ну, это так не объяснишь… — засмущался я.
— Матом обложил? — ухмыльнулся Михалыч.
— Не все ж такие, как ты, — произнесла Зинка, — он просто сказал, чтоб мы не делали поспешных выводов.
— Это каких же таких выводов? — сощурился папаша.
— Насчет нашего застолья, — пояснила Лена. — Я сказала Зинке, что здесь одни дураки сидят!
— Что-о? — побагровел Иван Михалыч. — Что ты сказала?
— Что слышал! — Ленка и Зинка разом встали из-за стола и вышли с терраски в сад, а затем убежали за калитку.