Страница:
Замечание княжны Вязмитиновой о теперешнем местопребывании грешной души князя Аполлона заметно заинтересовало княгиню Зеленскую. Она пробуравила лицо Марии Андреевны любопытным взглядом, покосилась назад, на софу, быстро что-то сообразила и, приблизившись к гостье, мягко взяла ее под локоть.
— Пойдем-ка, княжна, на воздух, — сказала она. — Душно здесь как-то. Заодно и потолкуем. Сдается мне, что тема для разговора у нас найдется.
Она говорила с подобающей случаю мягкой скорбью, но Мария Андреевна безошибочно угадала под этой оболочкой стальной каркас и не стала противиться — ей и самой нужно было переговорить с княгиней без свидетелей.
Они вышли в сад, где на старых разлапистых яблонях наливались желтизной крупные плоды, и присели на облупившуюся скамейку с решетчатой спинкой. Княжна посмотрела на Аграфену Антоновну и поспешно отвела взгляд. Беспощадное полуденное солнце, пробиваясь сквозь колеблющийся полог листвы, высвечивало на лице княгини каждую морщинку, каждый волосок, каждый комочек свалявшейся пудры. Это было отталкивающее зрелище, и княжне пришлось сделать над собою усилие, чтобы справиться с отвращением.
— Ну, говори, княжна, — суровым тоном предложила Аграфена Антоновна, разом отбрасывая в сторону свою напускную скорбь. — Да прежде знай, что поступок твой я ценю и уважаю. Ведомо мне, что ты нас не жалуешь, однако поступила по-христиански, сама приехала, а не мужиков прислала. За то тебе великое спасибо. Ну а то, что камень за пазухой держишь, так кто из нас без греха? Выкладывай, чего тянуть. Что это ты такое там, перед княжнами, сказала? Почему это ты решила, что князь наш в раю? Оно бы, конечно, хорошо, да только княжна Людмила правду говорит, самоубийцам в царствии небесном не место.
— Он не самоубийца, — сказала Мария Андреевна и заставила себя снова посмотреть на княгиню, чтобы проверить, какой эффект произвели ее слова. — Его застрелили.
Она была разочарована. При этом известии на лице Аграфены Антоновны не дрогнула ни одна жилка и глаза ее тоже оставались спокойными и неподвижными.
— Вон как, — сказала княгиня. — Ты что же, сама видела, как в него стреляли, или тебе сказал кто? Ежели нет, то как ты можешь так уверенно говорить, что не он сам себя убил? Между нами говоря, ему, бедняге, давно пора было это сделать. И чего тянул столько времени? Господи, прости меня, грешную!
И она перекрестилась, набожно закатив глаза.
— Выслушайте меня, княгиня, — сказала Мария Андреевна. — Полагаю, то, что я скажу, будет вам неприятно, но выслушать придется, иначе я расскажу это кому-нибудь другому.
Закатившиеся под лоб глаза Аграфены Антоновны мигом вернулись на место и снова уставились на княжну с выражением недоброго интереса.
— Вон как ты заговорила, — напевно протянула княгиня. — Ты не грозить ли мне вздумала? Довольно, княжна, не забывайся! Последний наш разговор мне хорошо памятен. Тогда я смолчала, принимая во внимание твои расстроенные чувства, да ты, видно, этого не поняла и решила, что можешь и дальше меня пугать. Да только пугать-то тебе меня нечем, так и знай!
Мария Андреевна поморщилась, даже не пытаясь этого скрыть.
— Аграфена Антоновна, — сказала она, — дело серьезное. Что бы вы обо мне ни думали, я повторяю: князя Аполлона Игнатьевича убили, и сделал это тот же человек, который застрелил на охоте графа Федора Дементьевича Бухвостова.
— Да как ты можешь это знать? — снова спросила княгиня, но по ее мрачному тону Мария Андреевна поняла, что та задета за живое.
— Тот, кто стрелял в князя, попытался представить все как самоубийство, — сказала она. — Но, во-первых, пуля прошла насквозь, что почти немыслимо, когда стреляют из дуэльного пистолета...
— Господи, пресвятая Богородица! — перебила ее княгиня. — Какие страсти ты рассказываешь, княжна! Это просто неприлично.
— Во-вторых, — спокойно продолжала Мария Андреевна, как если бы ее вовсе не перебивали, — на жилете князя не осталось никаких следов пороха и гари. Сие означает, что стреляли в него с некоторого расстояния, а князь, если и успел выпалить из своего пистолета, то не в себя, а в убийцу — увы, безуспешно.
— Да уж, — рассеянно пробормотала княгиня, — стрелок из него был, как из бутылки молоток. Он и смолоду-то не мог с трех шагов в столетний дуб попасть...
Княжна посмотрела на нее с интересом. Было видно, что Аграфена Антоновна что-то напряженно обдумывает, и княжна дорого бы дала за то, чтобы прочесть ее мысли.
— И, наконец, пуля, которую мне удалось извлечь из спинки сиденья, — продолжала она, — слишком велика для князева пистолета. Именно эта пуля доказывает, что смерть Аполлона Игнатьевича и графа Бухвостова — дело рук одного человека.
— Не понимаю, — снова проявляя живой интерес к разговору, сказала княгиня. — Как это пуля может что-то доказывать? Мало ли на свете пуль?
Княжна показала ей две пули — ту, что висела на цепочке, и ту, которую она нашла в коляске князя.
— Видите эти бороздки? Они одинаковы. Эти пули вышли из одной формы, и других таких нет.
Княгиня извлекла откуда-то лорнет, поднесла его к глазам и, наклонившись, долго разглядывала два сплющенных кусочка свинца.
— Умна, княжна, — сказала она наконец. — Этакого въедливого ума, как у тебя, я еще не встречала. Умна, умна, ничего не скажешь...
— Я сочувствую вашему горю, — начала княжна, — но...
— Брось, — перебила ее княгиня. — Будет вздор нести. Ты умна, и я не совсем дура, и отношения мы с тобой давно уж выяснили, так что не надобны мне твои реверансы. Знаешь ведь, что горя никакого нет. Был бы человек, а то одно пустое место. Невелика потеря. Глаза-то не таращи, не то, гляди, вывалятся... Дико тебе такие речи слушать? Ничего, потерпишь, я-то ведь тебя слушала. Так что ж, княжна, ты, видно, от большого ума решила, что и мужа своего я на тот свет спровадила? Славно придумано!
— Я этого не говорила, — сдержанно заметила княжна.
— Ой ли? Ты ведь прошлый раз почти прямо заявила, что Бухвостова графа по моему наущению убили. А коли пули одинаковы, так и убийца, стало быть, один — я. Разве не про это ты мне битый час толкуешь? Разве не этим пугаешь? Вот и видно, что ум и рассудок — не одно и то же. Я тебе скажу как на духу, без утайки: кабы надо было, уж я бы нашла способ от мужа избавиться. Да только кому он мешал-то? Мне? Смешно, ей-богу. Коли на то пошло, сама подумай: какая мне от его смерти выгода? Кто мне, вдове безденежной, опеку над тобою доверит? Ну, кто? То-то и оно, что никто. Посему пульки эти, кои ты в кулачке прячешь, меня не чернят, а, наоборот, обеляют. Так-то, голубушка. Зря ты мне столько обидных вещей наговорила, зря убить грозилась. Повиниться бы надобно, в ножки упасть, да разве от тебя, гордячки, дождешься?
Она вдруг заплакала медленными тяжелыми слезами — на сей раз самыми настоящими, без обмана. Слезы ее повергли княжну в великое смущение. Мария Андреевна вдруг почувствовала, что теряет уверенность в своей правоте, и то, что всего лишь полчаса назад казалось ей простым и ясным, под воздействием слез Аграфены Антоновны стало рушиться. С огромным трудом княжна взяла себя в руки, напомнив себе, что плачущий враг все равно остается врагом, а мертвый друг, увы, продолжает оставаться мертвым, сколько бы слез ни пролилось над его могилой. Это рассуждение помогло ей собраться с духом, и она встала, не замечая, что все еще сжимает в кулаке две пули.
— Я искренне сожалею, что послужила причиной ваших слез, — сказала она дрожащим голосом. — Поверьте, княгиня, я сдержу данное вам обещание и во что бы то ни стало докопаюсь до истины. И если окажется, что я перед вами виновата, действительно упаду перед вами на колени, моля о прощении.
— Не было бы поздно, — сказала Аграфена Антоновна сквозь прижатый к лицу платок.
— Просить прощения никогда не бывает поздно. Вы должны согласиться, что это справедливо для всех, а не только для меня одной.
Княгиня вскинула на нее красные, распухшие от слез глаза, и в глазах этих на миг сверкнула такая нечеловеческая злоба, что княжна невольно попятилась.
— Ступай, княжна, — сдавленным голосом произнесла Аграфена Антоновна. — Недосуг мне сейчас от тебя, девчонки, дерзости выслушивать. Постыдилась бы, все-таки покойник в доме! За князя тебе спасибо, а теперь иди. Не могу я тебя видеть, и слышать тоже не могу...
Княжна молча ушла, забыв сделать полагающийся по этикету реверанс. Впрочем, вполне возможно, что виновата в этом была не забывчивость, а, напротив, чересчур хорошая память: не далее как четверть часа назад Аграфена Антоновна сама сказала, что реверансы княжны Вязмитиновой ей не нужны. Во всяком случае, сама княгиня поняла неучтивость княжны именно так и сделала в памяти еще одну зарубку. Ее счет к чересчур заносчивой княжне рос не по дням, а по часам, и княгиня с нетерпением ждала часа, когда сможет наконец поквитаться с ненавистной девчонкой.
С трудом скрывая клокотавшую в груди ярость, она вернулась в дом. Принесенные княжною пули не шли у нее из головы. Они и впрямь были одинаковы, но что с того? В отличие от княжны Вязмитиновой, Аграфена Антоновна мало смыслила в оружии, зная о нем только то, что оно стреляет и может убить. Большего ей до сего дня не требовалось; она никогда не предполагала, что ей когда-нибудь понадобятся иные знания, помимо знания того, как плетутся интриги.
Посему на крыльце Аграфена Антоновна поймала за шиворот пробегавшего мимо лакея и без предисловий спросила у него, каким манером изготовляют пули. Плутоватая физиономия лакея, доселе выражавшая притворную скорбь по безвременно почившему князю Аполлону, вытянулась от искреннего изумления. Однако высказывать свое недоумение вслух лакей не отважился, хорошо зная, что в противном случае непременно попадет на конюшню, где и будет надлежащим образом выпорот, невзирая на присутствие в доме покойника. Поэтому, несколько раз испуганно моргнув на княгиню глазами, лакей взял себя в руки и вполне исчерпывающе описал несложный процесс отливки пуль. Он был уверен, что его перебьют на втором слове, но княгиня снова удивила его, дослушав до конца и даже задав дополнительный вопрос, касавшийся изъянов, изредка наблюдаемых на поверхности пуль. Лакей просветил барыню и по этому вопросу, после чего был милостиво отпущен и убежал по своим лакейским делам, будучи почти уверенным, что его хозяйка повредилась умом от нежданно свалившегося на нее горя.
Убедившись в том, что княжна Мария не лгала, Аграфена Антоновна прошла в покой, где лежал князь Аполлон. Отец Евлампий, настоятель вязмитиновского храма, еще не приехал, но князь Аполлон уже выглядел так, как надлежит выглядеть покойнику, происходящему из благородного семейства и почившему в кругу скорбящих родственников. Его обмыли, переодели и причесали, и даже церковный венчик со словами заупокойной молитвы, невесть откуда взявшийся, лежал на восковом лбу князя. По самую грудь князь был укрыт белой тканью, из-под которой видны были только его сложенные на груди руки с торчащей меж ними тонкою церковною свечой. Огонек свечи испуганно вздрогнул, когда княгиня решительно приблизилась к смертному ложу своего супруга.
— Эх, князь, князь, — вздохнула она, — теперь ведь тебя хоронить надобно. Опять от тебя одни расходы! И что ты за человек? Ничего от тебя не видать, кроме разорения, — ни от живого не видать, ни от мертвого.
Подойдя к покойнику вплотную, она уже взялась было за верхний край покрывала, когда внезапно родившаяся в мозгу здравая мысль остановила ее.
— Господи, — крестясь, пробормотала княгиня, — да что ж это я, и впрямь с ума сошла?
С этими словами она отошла от князя и, распахнув дверь, кликнула горничную. Та прибежала, тяжело бухая босыми косолапыми ступнями. Княгиня велела ей немедля принести платье, в коем князя доставили домой. Платье это, еще не успевшее просохнуть и отвратительно пахнувшее тиной, было ей сию же минуту представлено. Беглый осмотр сюртука и жилета вновь подтвердил слова княжны Вязмитиновой: на одежде князя не было ни малейших следов пороховой гари. Даже несведущая в стрелковой премудрости Аграфена Антоновна понимала: если бы князь стрелял в себя, то почти наверняка в упор, потому что иначе ему было бы неудобно. А коли так, то пламя, которое вырывается из дула при выстреле, непременно опалило бы одежду в том месте, куда был приставлен пистолет.
Выходит, княжна не солгала ни словом, рассказывая Аграфене Антоновне о своих находках. Ложью могли быть и наверняка были высказываемые ею заверения в своем почтении и сочувствии. В душе девчонка наверняка злорадствовала, наслаждаясь каждым мгновением своего пребывания в доме поверженной соперницы. О, на ее месте сама Аграфена Антоновна, верно, лопнула бы от злорадства! В этом, по ее мнению, не было ничего зазорного и тем более странного. Странно было другое: зачем все-таки княжне понадобилось с нею откровенничать? Ведь она приехала в Курносовку исключительно ради разговора с княгиней — разговора, который, по большому счету, закончился ничем...
«Пугнуть решила, — вернулась к прежнему мнению княгиня. — Выложить все прямо в глаза и посмотреть, что я запою. Ан не тут-то было! Ничего, соплячка, мы с тобой еще посчитаемся!»
Потом она обернулась и посмотрела на тело князя. В глазах ее на мгновение появилось выражение жалости, но тут же погасло, уступив место холодной злобе.
— Погоди, — прошептала она, обращаясь неизвестно к кому. — Погоди у меня, негодяй! Ты еще попадешься мне в руки, не будь я княгиня Зеленская!
Со двора послышался стук подъехавшего экипажа — верно, приехал отец Евлампий. Княгиня наспех затолкала под комод ком сырого окровавленного тряпья, бывшего некогда платьем Аполлона Игнатьевича, и, нацепив на лицо маску сдержанной скорби, отправилась встречать батюшку.
Глава 13
— Пойдем-ка, княжна, на воздух, — сказала она. — Душно здесь как-то. Заодно и потолкуем. Сдается мне, что тема для разговора у нас найдется.
Она говорила с подобающей случаю мягкой скорбью, но Мария Андреевна безошибочно угадала под этой оболочкой стальной каркас и не стала противиться — ей и самой нужно было переговорить с княгиней без свидетелей.
Они вышли в сад, где на старых разлапистых яблонях наливались желтизной крупные плоды, и присели на облупившуюся скамейку с решетчатой спинкой. Княжна посмотрела на Аграфену Антоновну и поспешно отвела взгляд. Беспощадное полуденное солнце, пробиваясь сквозь колеблющийся полог листвы, высвечивало на лице княгини каждую морщинку, каждый волосок, каждый комочек свалявшейся пудры. Это было отталкивающее зрелище, и княжне пришлось сделать над собою усилие, чтобы справиться с отвращением.
— Ну, говори, княжна, — суровым тоном предложила Аграфена Антоновна, разом отбрасывая в сторону свою напускную скорбь. — Да прежде знай, что поступок твой я ценю и уважаю. Ведомо мне, что ты нас не жалуешь, однако поступила по-христиански, сама приехала, а не мужиков прислала. За то тебе великое спасибо. Ну а то, что камень за пазухой держишь, так кто из нас без греха? Выкладывай, чего тянуть. Что это ты такое там, перед княжнами, сказала? Почему это ты решила, что князь наш в раю? Оно бы, конечно, хорошо, да только княжна Людмила правду говорит, самоубийцам в царствии небесном не место.
— Он не самоубийца, — сказала Мария Андреевна и заставила себя снова посмотреть на княгиню, чтобы проверить, какой эффект произвели ее слова. — Его застрелили.
Она была разочарована. При этом известии на лице Аграфены Антоновны не дрогнула ни одна жилка и глаза ее тоже оставались спокойными и неподвижными.
— Вон как, — сказала княгиня. — Ты что же, сама видела, как в него стреляли, или тебе сказал кто? Ежели нет, то как ты можешь так уверенно говорить, что не он сам себя убил? Между нами говоря, ему, бедняге, давно пора было это сделать. И чего тянул столько времени? Господи, прости меня, грешную!
И она перекрестилась, набожно закатив глаза.
— Выслушайте меня, княгиня, — сказала Мария Андреевна. — Полагаю, то, что я скажу, будет вам неприятно, но выслушать придется, иначе я расскажу это кому-нибудь другому.
Закатившиеся под лоб глаза Аграфены Антоновны мигом вернулись на место и снова уставились на княжну с выражением недоброго интереса.
— Вон как ты заговорила, — напевно протянула княгиня. — Ты не грозить ли мне вздумала? Довольно, княжна, не забывайся! Последний наш разговор мне хорошо памятен. Тогда я смолчала, принимая во внимание твои расстроенные чувства, да ты, видно, этого не поняла и решила, что можешь и дальше меня пугать. Да только пугать-то тебе меня нечем, так и знай!
Мария Андреевна поморщилась, даже не пытаясь этого скрыть.
— Аграфена Антоновна, — сказала она, — дело серьезное. Что бы вы обо мне ни думали, я повторяю: князя Аполлона Игнатьевича убили, и сделал это тот же человек, который застрелил на охоте графа Федора Дементьевича Бухвостова.
— Да как ты можешь это знать? — снова спросила княгиня, но по ее мрачному тону Мария Андреевна поняла, что та задета за живое.
— Тот, кто стрелял в князя, попытался представить все как самоубийство, — сказала она. — Но, во-первых, пуля прошла насквозь, что почти немыслимо, когда стреляют из дуэльного пистолета...
— Господи, пресвятая Богородица! — перебила ее княгиня. — Какие страсти ты рассказываешь, княжна! Это просто неприлично.
— Во-вторых, — спокойно продолжала Мария Андреевна, как если бы ее вовсе не перебивали, — на жилете князя не осталось никаких следов пороха и гари. Сие означает, что стреляли в него с некоторого расстояния, а князь, если и успел выпалить из своего пистолета, то не в себя, а в убийцу — увы, безуспешно.
— Да уж, — рассеянно пробормотала княгиня, — стрелок из него был, как из бутылки молоток. Он и смолоду-то не мог с трех шагов в столетний дуб попасть...
Княжна посмотрела на нее с интересом. Было видно, что Аграфена Антоновна что-то напряженно обдумывает, и княжна дорого бы дала за то, чтобы прочесть ее мысли.
— И, наконец, пуля, которую мне удалось извлечь из спинки сиденья, — продолжала она, — слишком велика для князева пистолета. Именно эта пуля доказывает, что смерть Аполлона Игнатьевича и графа Бухвостова — дело рук одного человека.
— Не понимаю, — снова проявляя живой интерес к разговору, сказала княгиня. — Как это пуля может что-то доказывать? Мало ли на свете пуль?
Княжна показала ей две пули — ту, что висела на цепочке, и ту, которую она нашла в коляске князя.
— Видите эти бороздки? Они одинаковы. Эти пули вышли из одной формы, и других таких нет.
Княгиня извлекла откуда-то лорнет, поднесла его к глазам и, наклонившись, долго разглядывала два сплющенных кусочка свинца.
— Умна, княжна, — сказала она наконец. — Этакого въедливого ума, как у тебя, я еще не встречала. Умна, умна, ничего не скажешь...
— Я сочувствую вашему горю, — начала княжна, — но...
— Брось, — перебила ее княгиня. — Будет вздор нести. Ты умна, и я не совсем дура, и отношения мы с тобой давно уж выяснили, так что не надобны мне твои реверансы. Знаешь ведь, что горя никакого нет. Был бы человек, а то одно пустое место. Невелика потеря. Глаза-то не таращи, не то, гляди, вывалятся... Дико тебе такие речи слушать? Ничего, потерпишь, я-то ведь тебя слушала. Так что ж, княжна, ты, видно, от большого ума решила, что и мужа своего я на тот свет спровадила? Славно придумано!
— Я этого не говорила, — сдержанно заметила княжна.
— Ой ли? Ты ведь прошлый раз почти прямо заявила, что Бухвостова графа по моему наущению убили. А коли пули одинаковы, так и убийца, стало быть, один — я. Разве не про это ты мне битый час толкуешь? Разве не этим пугаешь? Вот и видно, что ум и рассудок — не одно и то же. Я тебе скажу как на духу, без утайки: кабы надо было, уж я бы нашла способ от мужа избавиться. Да только кому он мешал-то? Мне? Смешно, ей-богу. Коли на то пошло, сама подумай: какая мне от его смерти выгода? Кто мне, вдове безденежной, опеку над тобою доверит? Ну, кто? То-то и оно, что никто. Посему пульки эти, кои ты в кулачке прячешь, меня не чернят, а, наоборот, обеляют. Так-то, голубушка. Зря ты мне столько обидных вещей наговорила, зря убить грозилась. Повиниться бы надобно, в ножки упасть, да разве от тебя, гордячки, дождешься?
Она вдруг заплакала медленными тяжелыми слезами — на сей раз самыми настоящими, без обмана. Слезы ее повергли княжну в великое смущение. Мария Андреевна вдруг почувствовала, что теряет уверенность в своей правоте, и то, что всего лишь полчаса назад казалось ей простым и ясным, под воздействием слез Аграфены Антоновны стало рушиться. С огромным трудом княжна взяла себя в руки, напомнив себе, что плачущий враг все равно остается врагом, а мертвый друг, увы, продолжает оставаться мертвым, сколько бы слез ни пролилось над его могилой. Это рассуждение помогло ей собраться с духом, и она встала, не замечая, что все еще сжимает в кулаке две пули.
— Я искренне сожалею, что послужила причиной ваших слез, — сказала она дрожащим голосом. — Поверьте, княгиня, я сдержу данное вам обещание и во что бы то ни стало докопаюсь до истины. И если окажется, что я перед вами виновата, действительно упаду перед вами на колени, моля о прощении.
— Не было бы поздно, — сказала Аграфена Антоновна сквозь прижатый к лицу платок.
— Просить прощения никогда не бывает поздно. Вы должны согласиться, что это справедливо для всех, а не только для меня одной.
Княгиня вскинула на нее красные, распухшие от слез глаза, и в глазах этих на миг сверкнула такая нечеловеческая злоба, что княжна невольно попятилась.
— Ступай, княжна, — сдавленным голосом произнесла Аграфена Антоновна. — Недосуг мне сейчас от тебя, девчонки, дерзости выслушивать. Постыдилась бы, все-таки покойник в доме! За князя тебе спасибо, а теперь иди. Не могу я тебя видеть, и слышать тоже не могу...
Княжна молча ушла, забыв сделать полагающийся по этикету реверанс. Впрочем, вполне возможно, что виновата в этом была не забывчивость, а, напротив, чересчур хорошая память: не далее как четверть часа назад Аграфена Антоновна сама сказала, что реверансы княжны Вязмитиновой ей не нужны. Во всяком случае, сама княгиня поняла неучтивость княжны именно так и сделала в памяти еще одну зарубку. Ее счет к чересчур заносчивой княжне рос не по дням, а по часам, и княгиня с нетерпением ждала часа, когда сможет наконец поквитаться с ненавистной девчонкой.
С трудом скрывая клокотавшую в груди ярость, она вернулась в дом. Принесенные княжною пули не шли у нее из головы. Они и впрямь были одинаковы, но что с того? В отличие от княжны Вязмитиновой, Аграфена Антоновна мало смыслила в оружии, зная о нем только то, что оно стреляет и может убить. Большего ей до сего дня не требовалось; она никогда не предполагала, что ей когда-нибудь понадобятся иные знания, помимо знания того, как плетутся интриги.
Посему на крыльце Аграфена Антоновна поймала за шиворот пробегавшего мимо лакея и без предисловий спросила у него, каким манером изготовляют пули. Плутоватая физиономия лакея, доселе выражавшая притворную скорбь по безвременно почившему князю Аполлону, вытянулась от искреннего изумления. Однако высказывать свое недоумение вслух лакей не отважился, хорошо зная, что в противном случае непременно попадет на конюшню, где и будет надлежащим образом выпорот, невзирая на присутствие в доме покойника. Поэтому, несколько раз испуганно моргнув на княгиню глазами, лакей взял себя в руки и вполне исчерпывающе описал несложный процесс отливки пуль. Он был уверен, что его перебьют на втором слове, но княгиня снова удивила его, дослушав до конца и даже задав дополнительный вопрос, касавшийся изъянов, изредка наблюдаемых на поверхности пуль. Лакей просветил барыню и по этому вопросу, после чего был милостиво отпущен и убежал по своим лакейским делам, будучи почти уверенным, что его хозяйка повредилась умом от нежданно свалившегося на нее горя.
Убедившись в том, что княжна Мария не лгала, Аграфена Антоновна прошла в покой, где лежал князь Аполлон. Отец Евлампий, настоятель вязмитиновского храма, еще не приехал, но князь Аполлон уже выглядел так, как надлежит выглядеть покойнику, происходящему из благородного семейства и почившему в кругу скорбящих родственников. Его обмыли, переодели и причесали, и даже церковный венчик со словами заупокойной молитвы, невесть откуда взявшийся, лежал на восковом лбу князя. По самую грудь князь был укрыт белой тканью, из-под которой видны были только его сложенные на груди руки с торчащей меж ними тонкою церковною свечой. Огонек свечи испуганно вздрогнул, когда княгиня решительно приблизилась к смертному ложу своего супруга.
— Эх, князь, князь, — вздохнула она, — теперь ведь тебя хоронить надобно. Опять от тебя одни расходы! И что ты за человек? Ничего от тебя не видать, кроме разорения, — ни от живого не видать, ни от мертвого.
Подойдя к покойнику вплотную, она уже взялась было за верхний край покрывала, когда внезапно родившаяся в мозгу здравая мысль остановила ее.
— Господи, — крестясь, пробормотала княгиня, — да что ж это я, и впрямь с ума сошла?
С этими словами она отошла от князя и, распахнув дверь, кликнула горничную. Та прибежала, тяжело бухая босыми косолапыми ступнями. Княгиня велела ей немедля принести платье, в коем князя доставили домой. Платье это, еще не успевшее просохнуть и отвратительно пахнувшее тиной, было ей сию же минуту представлено. Беглый осмотр сюртука и жилета вновь подтвердил слова княжны Вязмитиновой: на одежде князя не было ни малейших следов пороховой гари. Даже несведущая в стрелковой премудрости Аграфена Антоновна понимала: если бы князь стрелял в себя, то почти наверняка в упор, потому что иначе ему было бы неудобно. А коли так, то пламя, которое вырывается из дула при выстреле, непременно опалило бы одежду в том месте, куда был приставлен пистолет.
Выходит, княжна не солгала ни словом, рассказывая Аграфене Антоновне о своих находках. Ложью могли быть и наверняка были высказываемые ею заверения в своем почтении и сочувствии. В душе девчонка наверняка злорадствовала, наслаждаясь каждым мгновением своего пребывания в доме поверженной соперницы. О, на ее месте сама Аграфена Антоновна, верно, лопнула бы от злорадства! В этом, по ее мнению, не было ничего зазорного и тем более странного. Странно было другое: зачем все-таки княжне понадобилось с нею откровенничать? Ведь она приехала в Курносовку исключительно ради разговора с княгиней — разговора, который, по большому счету, закончился ничем...
«Пугнуть решила, — вернулась к прежнему мнению княгиня. — Выложить все прямо в глаза и посмотреть, что я запою. Ан не тут-то было! Ничего, соплячка, мы с тобой еще посчитаемся!»
Потом она обернулась и посмотрела на тело князя. В глазах ее на мгновение появилось выражение жалости, но тут же погасло, уступив место холодной злобе.
— Погоди, — прошептала она, обращаясь неизвестно к кому. — Погоди у меня, негодяй! Ты еще попадешься мне в руки, не будь я княгиня Зеленская!
Со двора послышался стук подъехавшего экипажа — верно, приехал отец Евлампий. Княгиня наспех затолкала под комод ком сырого окровавленного тряпья, бывшего некогда платьем Аполлона Игнатьевича, и, нацепив на лицо маску сдержанной скорби, отправилась встречать батюшку.
Глава 13
Со дня похорон Аполлона Игнатьевича прошло уже полторы недели. За это время деревья в парке еще больше пожелтели и шуршащий ковер опавшей листвы на посыпанных гравием дорожках сделался толще. Сентябрь властно вступал в свои права, но небо все еще сохраняло пронзительную голубизну, и солнце продолжало греть — уже не так горячо и яростно, как летом, но ласково, мягко, будто прощаясь. Птичий гомон в кронах старых деревьев окончательно смолк. Аисты готовились к отлету в теплые края и широкими кругами парили в голубом небе, прощаясь с родными местами. Это привычное зрелище навевало не менее привычную грусть, хотя княжна знала, что за грядущей зимою непременно наступит весна.
Увы, с некоторых пор ей стало известно и другое: весна наступает далеко не для всех, и то, что тебе посчастливилось увидеть отлет птичьих стай, вовсе не означает, что ты их обязательно встретишь. Птицы вернутся, но вот ты можешь до этого не дожить...
Она гнала прочь мрачные мысли, спускаясь вниз и часами прогуливаясь по дорожкам старого вязмитиновского парка, дыша прозрачным, чуть горьковатым воздухом ранней осени, шурша опавшей листвой, читая затянутые изумрудным бархатом мха надписи на постаментах мраморных статуй и между делом производя в уме кое-какие расчеты — словом, выбирая место.
В эти полторы недели она совершенно забросила свои занятия стрельбой и вела настолько благопристойный, как нельзя более подходящий для богатой дворянской девицы образ жизни, что хорошо изучившая ее привычки домашняя прислуга мало-помалу начала волноваться: уж не захворала ли барышня? Один лишь Архипыч, камердинер покойного князя Александра Николаевича, имел на сей счет особое мнение, коим, впрочем, ни с кем не стал делиться: их сиятельство княжна Мария Андреевна сама знала, что к чему, и в его советах не нуждалась, а дворовым сплетникам до ее замыслов и вовсе не было никакого дела. В чем они, эти замыслы, заключаются, Архипыч не знал, однако усматривал в непривычно тихом поведении княжны верные признаки надвигающейся бури. Так же, бывало, затихал и покойный князь Александр Николаевич, и всякий раз после такого затишья кто-нибудь из его врагов исчезал из виду надолго, а бывало, что и навсегда. Внучка пошла в деда и умом, и статью, а на что она способна, из всей прислуги знал, опять же, один Архипыч, который вдвоем с княжной пережил в разграбленном доме нашествие французов и своими глазами видел, как их сиятельство собственной рукой отправила на тот свет басурмана, который покушался на ее жизнь.
Возвращаясь со своих долгих прогулок по парку, княжна не раз ловила на себе вопросительный взгляд слезящихся старческих глаз Архипыча, но в ответ на его немой вопрос лишь ласково улыбалась и кивала головой: дескать, не волнуйся, старик, все будет хорошо. И Архипыч, привыкший доверять своим хозяевам, действительно успокаивался и уходил в свою каморку, а княжна, глядя ему в спину, бывало, завидовала старику: в отличие от него, она не была целиком уверена в благополучном исходе своей затеи.
Время шло, а тот, кого она ждала, все не появлялся. Это было тревожно и странно: Мария Андреевна не верила, что, зайдя столь далеко, ее враги остановятся и повернут обратно. Ее разговор с Аграфеной Антоновной, по замыслу княжны, должен был не затормозить, а, напротив, подхлестнуть события, заставить их пуститься вскачь. Но вокруг по-прежнему было тихо, и в душу княжны начал мало-помалу закрадываться страх: а вдруг она что-то упустила из виду? Вдруг события вовсе не стояли на месте? Вдруг, когда она, наконец, прозреет, будет уже поздно?
Ясным прохладным утром, как раз тогда, когда сомнения и страхи княжны достигли, казалось, наивысшей точки, в поместье объявился поручик Юсупов, коего Мария Андреевна уже не чаяла увидеть. Он приехал в наемном экипаже, по обыкновению держа на коленях свою толстую черную трость с золоченой песьей головой вместо набалдашника. На голове его вместо привычного кивера сидела почему-то белая офицерская фуражка с красным околышем и кантом. Она была надета слегка набекрень, открывая взглядам всех, у кого было желание смотреть в ту сторону, полоску бинта, пересекавшую загорелый лоб и смешно топорщившую его смоляные волосы.
Из коляски поручик выбрался далеко не так изящно и ловко, как делал это раньше, и сразу же всем своим весом налег на трость. Княжна мысленно отметила это обстоятельство как весьма подозрительное: Юсупов исчез с горизонта как раз в день смерти князя Зеленского, и вот, изволите ли видеть, появился с забинтованной головой и хромая пуще прежнего! Уж не было ли все это оставлено поручику на память князем, пытавшимся подороже продать свою жизнь?
— Здравствуйте, сударь, — приветливо произнесла княжна, протягивая для поцелуя руку в перчатке. — Вас долго не было. Я уже думала, что вы решили меня покинуть, и как раз в тот момент, когда вокруг творятся такие ужасные дела.
— Обвинения ваши несправедливы, сударыня, — сказал Юсупов, галантно прижимаясь губами к надушенной перчатке княжны — пожалуй, несколько выше и дольше, чем это позволяли приличия. — Отпуск мой еще не кончен, а кроме срочного вызова в полк, только смерть может заставить меня отказаться от счастья видеть вас.
— Однако вас не было полторы недели, — капризно молвила княжна, опираясь на предложенную поручиком руку и вместе с ним направляясь в сторону крыльца. — Что случилось? Вы были больны? Ах! — воскликнула она, будто только что увидев бинт. — У вас голова забинтована! Вы ранены?
— Не столько ранен, сколько ушиблен, — с некоторым смущением признался Юсупов. — Право, не стоит об этом говорить.
— То есть как это — не стоит? — возмутилась княжна. — Вас не было почти две недели, потом вы являетесь с забинтованной головой и заявляете, что об этом не стоит говорить?! Нет, сударь, вам не отвертеться. Немедля, сию же минуту расскажите мне, что произошло, иначе я умру от любопытства. Ведь эта рана, насколько я могу судить, и явилась причиной вашего столь длительного отсутствия. Признавайтесь, вы дрались на дуэли?
— Увы, — сокрушенно ответил Юсупов, — хвастаться нечем. Меня просто хватили по голове суковатой дубиной, едва не проломив череп. Клянусь честью, я ясно видел искры, которые снопами брызнули у меня из глаз! Удивительно, как это лес от них не загорелся.
Княжна остановилась и сердито вырвала руку.
— Вам все шуточки, — обиженно сказала она. — Разговариваете со мной, как с маленькой девочкой, а я... а мне... Какой еще лес? Какая дубина?
— Мне показалось, что дубовая, — сказал Юсупов, озадаченно глядя на княжну, которая, казалось, готова была вот-вот расплакаться от обиды. — Клянусь вам, сударыня, все именно так и было! Возвращаясь в город после нашего последнего свидания, я подвергся нападению каких-то мерзавцев, коих даже не успел как следует сосчитать. Они выпалили по мне из ружья — к счастью, мимо, — а потом налетели на меня, как стая бешеных собак. На беду при мне не оказалось пистолета — кто же ездит на свидание, вооружившись до зубов? Пришлось отбиваться саблей, которая, будь она неладна, сломалась уже после третьего удара. После этого дело было, как вы сами понимаете, кончено. Меня оглушили ударом по голове, стащили с лошади... Я, как мог, отбивался тростью и даже, кажется, проломил одному из негодяев его еловую голову. Потом они, чего-то испугавшись, разбежались, но не забыли при этом забрать с собою мою лошадь. Сейчас, когда я описываю вам это нелепое событие, оно кажется почти комичным, но тогда мне было не до смеха. Собственно, смеяться не над чем и сейчас. Полагаю, я встретился с теми же людьми, которые убили князя Аполлона Игнатьевича.
— Какой ужас! — всплеснув руками, воскликнула княжна. — И вы об этом так легко говорите? Ничего себе, пустяк! Ведь князя после встречи с этими негодяями похоронили, я сама была на отпевании и хотела спросить, отчего вы туда не явились, но теперь, конечно, не буду... Ах, какой кошмар! И ведь это в двух шагах от моего дома! А я и не знала, что мне грозит столь серьезная опасность... Какое счастье, что вы вернулись!
Щеки ее раскраснелись, голос дрожал от волнения.
— А... Гм... — сказал поручик Юсупов, совершенно сбитый с толку такой внезапной переменой в поведении обычно сдержанной и даже, как ему казалось, холодноватой княжны. Ему даже почудилось, что Мария Андреевна вот-вот сама предложит ему поскорее обвенчаться. — Сударыня, — продолжал он, справившись наконец с растерянностью, — я счастлив служить вам. Но неужто вы и впрямь рады меня видеть? Неужели я могу надеяться, что наконец-то завоевал ваше дружеское расположение и, быть может, даже... любовь?
Княжна смущенно опустила глаза, не зная, как ответить на этот излишне прямой вопрос, но в это время из-за дома, с заднего двора, с громом вылетела пустая подвода и с невиданной скоростью скрылась в глубине аллеи, которая вела к воротам. Правивший подводой мужик стоял на передке во весь рост и крутил над головой кнутом, погоняя и без того летевшую во весь опор лошадь. Поручик проводил это мимолетное виденье удивленным взглядом и обернулся к Марии Андреевне. Княжна смотрела на него с ангельской улыбкой, очень красившей ее милое лицо.
— Что это с ним? — не удержался Юсупов от неуместного вопроса. — Полетел как угорелый.
— Ах, да какая разница! — капризно ответила княжна. — Что вам за дело до какого-то мужика? И откуда, скажите на милость, могу я знать, что у него стряслось? Может быть, его отправил управляющий по какому-то делу... не знаю. Я просто не в состоянии за всеми уследить, они все время расползаются, как тараканы, а когда приползают обратно, то непременно пьяные в стельку. Не желаю о них говорить! Пойдемте в дом, сударь, и вы мне подробно расскажете о своем приключении.
Рука об руку они поднялись по широким ступеням парадного крыльца. Архипыч распахнул перед ними дверь, согнувшись в поклоне, и княжна в сопровождении опиравшегося на трость блестящего гусара скрылась в доме.
— Чую, будет дело, — блудливо ухмыляясь, сказал кучер Гаврила, наблюдавший эту сцену вместе с кучкой дворовых, стоявших поодаль. — Отлеталась пташка. Эх, народ, скоро свадебку справим! Небось, их сиятельство по такому случаю бочки водки не пожалеет. Ты как считаешь, Архипыч?
— Молчи, коли Бог ума не дал, — посоветовал старик-камердинер. — Свадебку он справит... На собачьей свадьбе погуляешь, и будет с тебя. Чует мое сердце, поручику этому несладко придется.
— Это почему же? — удивился кучер. — Княжну-то видал? Прямо патокой течет, хоть ты на хлеб ее мажь!
— То-то и оно, — сказал Архипыч. — Не к добру это. Я ихнюю породу хорошо знаю, повыщиплет она этому павлину перышки, как пить дать повыщиплет. Ну, будет языками чесать, ступай на конюшню. Неужто у тебя работы нету?
...Тяжелее всего, как и предполагала княжна, оказалось дождаться возвращения подводы. Ее не было почти два часа, и в течение этих двух часов она имела превосходную возможность испытать свои дипломатические способности. Поручик, несмотря на свою хромоту и забинтованную голову, рвался на прогулку по парку, как засидевшийся на кушетке пудель, и княжне пришлось немало потрудиться, чтобы, с одной стороны, удержать его в доме, а с другой — не дать ему снова завести разговор о своих нежных чувствах, тайном венчании и прочем вздоре, который, вне всякого сомнения, вертелся у Юсупова на самом кончике языка.
Наконец чуткое ухо княжны уловило в отдалении громыхание тележных колес, и она поняла, что час пробил.
— Однако, поручик, что-то мы с вами засиделись в четырех стенах, — сказала она, вставая. Юсупов немедленно вскочил и слегка поморщился, неловко наступив на больную ногу. — Не пойти ли нам и в самом деле прогуляться? День просто чудесен, вы не находите? А скоро, вообразите себе, наступит зима, все покроется снегом... Бр-р-р-р!
Увы, с некоторых пор ей стало известно и другое: весна наступает далеко не для всех, и то, что тебе посчастливилось увидеть отлет птичьих стай, вовсе не означает, что ты их обязательно встретишь. Птицы вернутся, но вот ты можешь до этого не дожить...
Она гнала прочь мрачные мысли, спускаясь вниз и часами прогуливаясь по дорожкам старого вязмитиновского парка, дыша прозрачным, чуть горьковатым воздухом ранней осени, шурша опавшей листвой, читая затянутые изумрудным бархатом мха надписи на постаментах мраморных статуй и между делом производя в уме кое-какие расчеты — словом, выбирая место.
В эти полторы недели она совершенно забросила свои занятия стрельбой и вела настолько благопристойный, как нельзя более подходящий для богатой дворянской девицы образ жизни, что хорошо изучившая ее привычки домашняя прислуга мало-помалу начала волноваться: уж не захворала ли барышня? Один лишь Архипыч, камердинер покойного князя Александра Николаевича, имел на сей счет особое мнение, коим, впрочем, ни с кем не стал делиться: их сиятельство княжна Мария Андреевна сама знала, что к чему, и в его советах не нуждалась, а дворовым сплетникам до ее замыслов и вовсе не было никакого дела. В чем они, эти замыслы, заключаются, Архипыч не знал, однако усматривал в непривычно тихом поведении княжны верные признаки надвигающейся бури. Так же, бывало, затихал и покойный князь Александр Николаевич, и всякий раз после такого затишья кто-нибудь из его врагов исчезал из виду надолго, а бывало, что и навсегда. Внучка пошла в деда и умом, и статью, а на что она способна, из всей прислуги знал, опять же, один Архипыч, который вдвоем с княжной пережил в разграбленном доме нашествие французов и своими глазами видел, как их сиятельство собственной рукой отправила на тот свет басурмана, который покушался на ее жизнь.
Возвращаясь со своих долгих прогулок по парку, княжна не раз ловила на себе вопросительный взгляд слезящихся старческих глаз Архипыча, но в ответ на его немой вопрос лишь ласково улыбалась и кивала головой: дескать, не волнуйся, старик, все будет хорошо. И Архипыч, привыкший доверять своим хозяевам, действительно успокаивался и уходил в свою каморку, а княжна, глядя ему в спину, бывало, завидовала старику: в отличие от него, она не была целиком уверена в благополучном исходе своей затеи.
Время шло, а тот, кого она ждала, все не появлялся. Это было тревожно и странно: Мария Андреевна не верила, что, зайдя столь далеко, ее враги остановятся и повернут обратно. Ее разговор с Аграфеной Антоновной, по замыслу княжны, должен был не затормозить, а, напротив, подхлестнуть события, заставить их пуститься вскачь. Но вокруг по-прежнему было тихо, и в душу княжны начал мало-помалу закрадываться страх: а вдруг она что-то упустила из виду? Вдруг события вовсе не стояли на месте? Вдруг, когда она, наконец, прозреет, будет уже поздно?
Ясным прохладным утром, как раз тогда, когда сомнения и страхи княжны достигли, казалось, наивысшей точки, в поместье объявился поручик Юсупов, коего Мария Андреевна уже не чаяла увидеть. Он приехал в наемном экипаже, по обыкновению держа на коленях свою толстую черную трость с золоченой песьей головой вместо набалдашника. На голове его вместо привычного кивера сидела почему-то белая офицерская фуражка с красным околышем и кантом. Она была надета слегка набекрень, открывая взглядам всех, у кого было желание смотреть в ту сторону, полоску бинта, пересекавшую загорелый лоб и смешно топорщившую его смоляные волосы.
Из коляски поручик выбрался далеко не так изящно и ловко, как делал это раньше, и сразу же всем своим весом налег на трость. Княжна мысленно отметила это обстоятельство как весьма подозрительное: Юсупов исчез с горизонта как раз в день смерти князя Зеленского, и вот, изволите ли видеть, появился с забинтованной головой и хромая пуще прежнего! Уж не было ли все это оставлено поручику на память князем, пытавшимся подороже продать свою жизнь?
— Здравствуйте, сударь, — приветливо произнесла княжна, протягивая для поцелуя руку в перчатке. — Вас долго не было. Я уже думала, что вы решили меня покинуть, и как раз в тот момент, когда вокруг творятся такие ужасные дела.
— Обвинения ваши несправедливы, сударыня, — сказал Юсупов, галантно прижимаясь губами к надушенной перчатке княжны — пожалуй, несколько выше и дольше, чем это позволяли приличия. — Отпуск мой еще не кончен, а кроме срочного вызова в полк, только смерть может заставить меня отказаться от счастья видеть вас.
— Однако вас не было полторы недели, — капризно молвила княжна, опираясь на предложенную поручиком руку и вместе с ним направляясь в сторону крыльца. — Что случилось? Вы были больны? Ах! — воскликнула она, будто только что увидев бинт. — У вас голова забинтована! Вы ранены?
— Не столько ранен, сколько ушиблен, — с некоторым смущением признался Юсупов. — Право, не стоит об этом говорить.
— То есть как это — не стоит? — возмутилась княжна. — Вас не было почти две недели, потом вы являетесь с забинтованной головой и заявляете, что об этом не стоит говорить?! Нет, сударь, вам не отвертеться. Немедля, сию же минуту расскажите мне, что произошло, иначе я умру от любопытства. Ведь эта рана, насколько я могу судить, и явилась причиной вашего столь длительного отсутствия. Признавайтесь, вы дрались на дуэли?
— Увы, — сокрушенно ответил Юсупов, — хвастаться нечем. Меня просто хватили по голове суковатой дубиной, едва не проломив череп. Клянусь честью, я ясно видел искры, которые снопами брызнули у меня из глаз! Удивительно, как это лес от них не загорелся.
Княжна остановилась и сердито вырвала руку.
— Вам все шуточки, — обиженно сказала она. — Разговариваете со мной, как с маленькой девочкой, а я... а мне... Какой еще лес? Какая дубина?
— Мне показалось, что дубовая, — сказал Юсупов, озадаченно глядя на княжну, которая, казалось, готова была вот-вот расплакаться от обиды. — Клянусь вам, сударыня, все именно так и было! Возвращаясь в город после нашего последнего свидания, я подвергся нападению каких-то мерзавцев, коих даже не успел как следует сосчитать. Они выпалили по мне из ружья — к счастью, мимо, — а потом налетели на меня, как стая бешеных собак. На беду при мне не оказалось пистолета — кто же ездит на свидание, вооружившись до зубов? Пришлось отбиваться саблей, которая, будь она неладна, сломалась уже после третьего удара. После этого дело было, как вы сами понимаете, кончено. Меня оглушили ударом по голове, стащили с лошади... Я, как мог, отбивался тростью и даже, кажется, проломил одному из негодяев его еловую голову. Потом они, чего-то испугавшись, разбежались, но не забыли при этом забрать с собою мою лошадь. Сейчас, когда я описываю вам это нелепое событие, оно кажется почти комичным, но тогда мне было не до смеха. Собственно, смеяться не над чем и сейчас. Полагаю, я встретился с теми же людьми, которые убили князя Аполлона Игнатьевича.
— Какой ужас! — всплеснув руками, воскликнула княжна. — И вы об этом так легко говорите? Ничего себе, пустяк! Ведь князя после встречи с этими негодяями похоронили, я сама была на отпевании и хотела спросить, отчего вы туда не явились, но теперь, конечно, не буду... Ах, какой кошмар! И ведь это в двух шагах от моего дома! А я и не знала, что мне грозит столь серьезная опасность... Какое счастье, что вы вернулись!
Щеки ее раскраснелись, голос дрожал от волнения.
— А... Гм... — сказал поручик Юсупов, совершенно сбитый с толку такой внезапной переменой в поведении обычно сдержанной и даже, как ему казалось, холодноватой княжны. Ему даже почудилось, что Мария Андреевна вот-вот сама предложит ему поскорее обвенчаться. — Сударыня, — продолжал он, справившись наконец с растерянностью, — я счастлив служить вам. Но неужто вы и впрямь рады меня видеть? Неужели я могу надеяться, что наконец-то завоевал ваше дружеское расположение и, быть может, даже... любовь?
Княжна смущенно опустила глаза, не зная, как ответить на этот излишне прямой вопрос, но в это время из-за дома, с заднего двора, с громом вылетела пустая подвода и с невиданной скоростью скрылась в глубине аллеи, которая вела к воротам. Правивший подводой мужик стоял на передке во весь рост и крутил над головой кнутом, погоняя и без того летевшую во весь опор лошадь. Поручик проводил это мимолетное виденье удивленным взглядом и обернулся к Марии Андреевне. Княжна смотрела на него с ангельской улыбкой, очень красившей ее милое лицо.
— Что это с ним? — не удержался Юсупов от неуместного вопроса. — Полетел как угорелый.
— Ах, да какая разница! — капризно ответила княжна. — Что вам за дело до какого-то мужика? И откуда, скажите на милость, могу я знать, что у него стряслось? Может быть, его отправил управляющий по какому-то делу... не знаю. Я просто не в состоянии за всеми уследить, они все время расползаются, как тараканы, а когда приползают обратно, то непременно пьяные в стельку. Не желаю о них говорить! Пойдемте в дом, сударь, и вы мне подробно расскажете о своем приключении.
Рука об руку они поднялись по широким ступеням парадного крыльца. Архипыч распахнул перед ними дверь, согнувшись в поклоне, и княжна в сопровождении опиравшегося на трость блестящего гусара скрылась в доме.
— Чую, будет дело, — блудливо ухмыляясь, сказал кучер Гаврила, наблюдавший эту сцену вместе с кучкой дворовых, стоявших поодаль. — Отлеталась пташка. Эх, народ, скоро свадебку справим! Небось, их сиятельство по такому случаю бочки водки не пожалеет. Ты как считаешь, Архипыч?
— Молчи, коли Бог ума не дал, — посоветовал старик-камердинер. — Свадебку он справит... На собачьей свадьбе погуляешь, и будет с тебя. Чует мое сердце, поручику этому несладко придется.
— Это почему же? — удивился кучер. — Княжну-то видал? Прямо патокой течет, хоть ты на хлеб ее мажь!
— То-то и оно, — сказал Архипыч. — Не к добру это. Я ихнюю породу хорошо знаю, повыщиплет она этому павлину перышки, как пить дать повыщиплет. Ну, будет языками чесать, ступай на конюшню. Неужто у тебя работы нету?
...Тяжелее всего, как и предполагала княжна, оказалось дождаться возвращения подводы. Ее не было почти два часа, и в течение этих двух часов она имела превосходную возможность испытать свои дипломатические способности. Поручик, несмотря на свою хромоту и забинтованную голову, рвался на прогулку по парку, как засидевшийся на кушетке пудель, и княжне пришлось немало потрудиться, чтобы, с одной стороны, удержать его в доме, а с другой — не дать ему снова завести разговор о своих нежных чувствах, тайном венчании и прочем вздоре, который, вне всякого сомнения, вертелся у Юсупова на самом кончике языка.
Наконец чуткое ухо княжны уловило в отдалении громыхание тележных колес, и она поняла, что час пробил.
— Однако, поручик, что-то мы с вами засиделись в четырех стенах, — сказала она, вставая. Юсупов немедленно вскочил и слегка поморщился, неловко наступив на больную ногу. — Не пойти ли нам и в самом деле прогуляться? День просто чудесен, вы не находите? А скоро, вообразите себе, наступит зима, все покроется снегом... Бр-р-р-р!