Страница:
И когда эти мысли приняли отчетливую форму твердого решения, Александр созвал войско.
К вечеру войско стояло перед царем. Оно стояло пестрое, многоликое на пылающей зноем желтой земле. В безжизненном небе висело потускневшее малиновое солнце.
Александр поднялся на возвышение.
«Как сейчас обрадуются старики! — думал он. — Как возблагодарят и царя, и богов!..»
Войско затихло. Безмолвие сузийского плоскогорья словно поглотило людей.
— Слушайте мое решение, о воины!
Войско слушало.
— Я решил отпустить домой всех, кто больше не пригоден к военной службе. По старости. Или по увечьям… Я отправлю вас на родину и каждого награжу так, что дома земляки ваши будут завидовать вам!
Царь ждал взрыва ликующих голосов. Но войско молчало. Александр с изумлением понял, что воины не обрадовались, а глубоко обиделись на своего царя. Сначала где-то вдали, в глубине отрядов, началось ворчание. Оно становилось громче, приближалось к передним рядам. Уже можно было расслышать слова.
— Конечно, мы царю больше не нужны. Много ли мы отдали ему? Всего только свою молодость и здоровье! А теперь, когда мы потеряли свои силы, — так уходи, ты не нужен!
— Разве не видите, какая одежда на нем? Персидская на нем одежда! И персидское войско ему по душе. На что мы ему?
— Уже и друзья его надели персидские столы. А мы все еще помним Македонию и отцовские обычаи.
— Какие там друзья в персидских платьях? А в чем им быть, если они персы?
— Что ж? Пойдем пасти коз в Македонию, а мечами колоть дрова. Пускай персы пользуются славой наших побед!
— Как видно, не мы, а персы ходили с ним в поход и завоевали для него царство!
И уже крики поднялись со всех сторон:
— Раз мы тебе не нужны — увольняй всех! Мы уйдем. Воюй один, если ты сын Зевса. Так вот пусть твой отец Зевс и берет для тебя города!
Александр, уже привыкший к персидской лести и земным поклонам, онемел, слыша, как македоняне поносят его — его, своего царя! В ярости он соскочил с возвышения и бросился в гущу войска. Он заметил тех, кто особенно громко кричал и грубил, и своей рукой вытолкнул их из рядов одного за другим. Задыхаясь от негодования, он крикнул страже:
— Взять их! И казнить! Немедленно!
Стража тотчас арестовала растерявшихся людей. Войско замерло. Тринадцать человек, не промолвив ни слова, ушли со стражей, повинуясь воле царя, над которым только что глумились.
Александр, разгневанный и расстроенный, снова поднялся на возвышение.
Его речь обрушилась на воинов, как индийский ливень:
— Не за тем, чтобы удержать вас, македоняне, будет сказано мной это слово — вы можете уходить куда хотите, — но чтобы вы поняли, кем вы стали и с кем расстаетесь. Когда отец мой Филипп пришел на царство, вы были нищими. Одетые в кожухи, пасли вы в горах по нескольку штук овец и с трудом отстаивали их от иллирийцев, трибаллов и соседей фракийцев. Он надел на вас вместо кожухов хламиды, свел вас с гор на равнины, сделал вас грозными противниками для окрестных варваров, научил вас охранять себя, полагаясь не на природные твердыни, а на собственную доблесть…
Александр перечислял все, что сделал для Македонии Филипп, и воины молча кивали головами. Да, это так и было.
Напомнил, с чем вышли они в Азию. У Филиппа было долгов пятьсот талантов. Да еще сам Александр взял в долг восемьсот талантов, когда повел их из страны, которая не могла накормить свой народ досыта.
Напомнил, что сделал для них он, Александр. Он распахнул дорогу через Геллеспонт, хотя персы были тогда господами на море. Завоевал побережье Срединного моря. Богатства лидийцев, сокровища персов и индов отдал им. Он отдал им Великое море. Они уже нынче сатрапы, они — стратеги, они — таксиархи…
— А теперь я собрался отослать тех из вас, кто не годен к военной службе, и отослать так, чтобы дома им завидовали. Но вы хотите уйти все. Что ж, ступайте все. И, придя домой объявите, что Александра, своего царя, который победил персов, мидян, бактрийцев и саков, завоевал Парфию, Хорезм и Гирканию, переправился через Инд, через который никто не смог переправиться, кроме Диониса; переправился через Гидасп, Акесин и Гидраот; переправился бы и через Гифасис, если бы не остановились; проплыл по Великому морю, прошел через пустыню гедросов, где раньше никто не проходил с войском, в то время как флот шел от земли Индов в Персидское море, — и такого царя вы оставили в Сузах и ушли, бросив его под охраной побежденных варваров. Такое известие принесет вам, пожалуй, славу и милость богов. Ступайте!
Ни на кого не глядя, Александр покинул возвышение и ушел во дворец. Свита, телохранители ушли вслед за ним. Войско стояло в молчании.
Это было горькое молчание. И горькие слова могли бы сказать воины в ответ Александру:
«Да, ты провел нас победителями через всю землю. А скольким из нас зажигали погребальные костры на тех дорогах, по которым мы шли? А сколько из нас остались изувеченными ради нашей и твоей славы? А как, в какой тоске по родине будут доживать те из нас, которые остались в твоих Александриях, среди чужой земли и чужого народа? И мы, завоевавшие вместе с тобой весь мир, — разве стали мы счастливее, потеряв и молодость, и здоровье? И как же не видишь ты, отсылая старых воинов домой, как это им тяжело и обидно? У них больше нет сил носить сариссу и скакать на коне, — так пусть идут эти победители всех стран к себе в Македонию пасти коз, они тебе больше не нужны!»
Воины в растерянности разбрелись по лагерю. Солнце погасло, наступила душная тьма. Задумчиво, еле переговариваясь, сидели у костров. Некоторые шли к военачальникам.
— Как же нам быть? Уходить в Македонию?
Военачальники отвечали сдержанно:
— Царь вам разрешил.
— Так что же? Уходить?
— Можете уходить.
Много обидных слов царю было сказано и вслух, и втихомолку. Но время шло, и уже начались другие разговоры. Они — воины и привыкли жить по-военному, в походах, в военных лагерях… А теперь надо уходить домой. Но как же так — взять да и уйти? Столько лет они были с Александром вместе, столько горя вынесли вместе, столько славных побед отпраздновали! Как же им оставить его?
Нет. Пусть будет так, как велит Александр. Пусть идут старики — ведь они пойдут и с наградами, и со славой.
А зачем уходить всем? Разве Александр отсылает всех?
Наступило утро. Началась обычная лагерная жизнь. Воины ждали выхода царя.
Царь не вышел. Он закрылся в своих покоях. Даже телохранители не могли войти к нему.
Александр всю ночь пролежал без сна. Все существо его было потрясено тяжкой обидой, гневом, негодованием.
На рассвете наступило забытье. Он слышал голос Гефестиона и не знал, снится ему это или Гефестион сидит возле него.
Вошел юный слуга — ему показалось, что царь зовет его.
Александр открыл глаза. Он был один. Все вокруг было в каком-то тумане.
Мелькнула страшная мысль:
«Неужели опять слепну?! Как тогда, у скифов… После удара камнем…»
Он велел принести вина. Юноша принес вино.
— Царь, пришел Гефестион.
Царь молча махнул рукой, приказав выйти. Его никто не должен видеть сейчас таким беспомощным…
Он пил чашу за чашей, не подливая воды. Вино давало отдых мыслям, давало забвение. Он не хотел ни о чем помнить, не хотел ничего знать. Нет его. Он умер.
Шатаясь, он вернулся на ложе. Тишина. Мгла…
Опять кто-то говорит с ним. Голос далекий, еле слышный:
«Искандер, думаешь ли ты обо мне когда-нибудь?.. Ах, Искандер…»
«Роксана, моя светлая!..»
«Нет, Искандер, я уже не светлая. Одиночество иссушило мне сердце. Ведь ты не любишь меня, Искандер, ты взял себе другую жену».
«Жена моя только ты, Роксана!»
«Да, только я. Но ты оставил меня так надолго. И на все дела у тебя хватает времени — только нет времени для меня. И самая длинная у тебя дорога — это дорога ко мне. Я живу среди вавилонской роскоши, а мне душно здесь, и тоска сводит меня с ума. Этот дворец страшен… Здесь стоят каменные чудовища — крылатые быки. Внизу чужой город, чужой народ…
Я хочу в горы, Искандер, там вольный воздух, там ласковое солнце, там растут крокусы… Белые крокусы… Я умру здесь, Искандер!..»
«Я скоро буду у тебя, Роксана. Скоро!»
«Я ее убью, Искандер… Потому что я уже не светлая. Я ее ненавижу. И я ее убью!..»
Александр открыл глаза. Отсвет малиновой зари лежал на полу, среди колонн. Вечер? Утро?
Александр встал. Болела голова, ныла рана в груди, из которой вырезали зазубренную стрелу. Александр и на второй день не вышел к войску.
Вечером к нему собрались этеры.
— Царь, — сказал Леоннат, — прости их. Они в смятении. И не знают, что делать.
— Как не знают? Знают. Они сказали, что все уйдут домой. Пусть идут.
Вступился и Гефестион.
— Царь, забудь эту размолвку!
— Размолвку? Нет. Это не размолвка. Пусть идут.
— Что же ты будешь делать без войска?
— У меня мое персидское войско.
На третий день македоняне увидели, что во дворец едут персидские военачальники. Нисейские[*] кони играли под ними. Одежды светились золотом. Персы ехали надменно, с неподвижными лицами. Они глядели на македонян и не видели их.
Войско насторожилось. Что это? Почему персы собираются к царю?
Вскоре военачальники объявили воинам решение царя.
Начальство над войском вручается персам. Варварское войско делится на лохи, как войско македонян. Будет персидская агема. Отряд «серебряных щитов» будет персидским. Будет персидская фаланга. И конница этеров тоже будет персидской.
Среди македонян сразу поднялся неудержимый шум. Отдать персам своего царя-полководца и все свои завоевания, добытые с такими мучениями, с такой кровью? Этого македоняне вынести не могли. Воины со всего лагеря ринулись к царскому дворцу. Оружие со звоном падало к царскому порогу, громоздясь грудой в знак того, что македоняне пришли как умоляющие. Они кричали, чтобы их впустили к царю.
Александр сидел над списками войск. Он не шутил.
Персидские военачальники отдавали земной поклон и, получив поцелуй царя, торжественно садились вокруг него. Александр распределял между ними начальство над различными частями войск.
Гул и шум за стенами дворца становились громче, настойчивей.
«Собрались уходить, — думал Александр, — пусть идут!.. Пусть идут! — а сердце сжималось от горя. Он и сам не знал, как он вынесет, если македоняне и в самом деле уйдут. Но пусть идут!»
Вошел начальник дворцовой стражи:
— Царь, они никуда не хотят уходить. Они плачут!
Александр поднял голову, лицо его вспыхнуло. Растолкав персидских вельмож, царь почти бегом бросился к войску. Он остановился на верхней ступени белой лестницы, над грудой македонского оружия, брошенного к его порогу.
Воины, увидев его, снова закричали, прося прощения. Многие плакали.
— Что вы хотите, македоняне? — спросил Александр. — О чем вы просите?
Вышел вперед один из военачальников конницы этеров Каллин:
— Царь, македонян огорчает то, что ты уже породнился с персами. Персы зовутся родственниками Александра и целуют тебя. Из македонян же никто не удостоился этой чести!
— Всех вас я считаю своими родственниками! — закричал Александр. — И отныне так и буду вас называть!
И македоняне, помирившись со своим царем, снова взяли свое оружие, брошенное у ступеней дворца, запели пеан[*] и разошлись по своим палаткам.
Стало так, как сказал царь. Старые, увечные, больные, усталые — все ушли в Македонию. Царь щедро наградил их за службу и сверх жалованья каждому выдал по таланту.
Но детей их, рожденных в лагере, оставил у себя. Это сначало ошеломило воинов. Жены-азиатки, взятые во время похода, оказались любимыми, а дети, родившиеся здесь, — дорогими. Отцов уводили из семей…
Александр сам пришел в лагерь:
— Оставьте здесь свои семьи, македоняне. Пусть не приходит вместе с ними в Македонию раздор. Как они помирятся с теми семьями, которые ждут вас дома? Я сам позабочусь здесь о воспитании ваших детей. Я воспитаю их по-македонски, я сделаю из них воинов македонян. А когда они вырастут, я сам приведу их в Македонию и передам в ваши отцовские руки!
На это нечего было возразить. Надежда на встречу облегчила горе разлуки.
«Что еще сделать для них? — думал Александр, видя, как строятся для похода его старые воины. — Чем еще утешить их?»
— Кратер, друг мой, ты пойдешь с ними и проводишь их, — сказал он своему верному полководцу. — Они увидят, что я отдаю их под твою охрану, и оценят это. Они ведь знают, что я дорожу тобой пуще глаза!
Кратер, как всегда, без возражений принял приказ. Он стоял перед царем, сдержанный, невозмутимый. Александр давно уже заметил, как поседела его борода, как осунулось его лицо, как он постарел… В суете дел, пиров, забот и замыслов Александр не видел, не замечал самых близких людей. Они здесь, рядом, — и это хорошо. Но вдруг наступал час, когда словно каким-то беспощадным лучом освещалось лицо друга, и он с удивлением видел, что человек уже не тот, что он многое потерял — силу, молодость. Александр обнял Кратера.
— Но я отпускаю тебя не только вождем уходящих войск, — сказал он, — ты доведешь их домой и возьмешь на себя управление Македонией…
— А Антипатр? — прервал Кратер в изумлении.
— Ты возьмешь на себя управление Македонией, — твердо продолжал Александр, — Фракией и Фессалией. Антипатру я уже послал приказ явиться ко мне и привести молодое войско. Но не раньше, чем ты придешь в Македонию и примешь правление из его рук.
Македоняне, молча вздыхая, провожали своих стариков. Их уходило почти десять тысяч. С ними уходил их любимый полководец Кратер…
Старики шли со своей македонской выправкой, стройно держа ряды, все дальше, все дальше уходили они по желтой равнине.
В обозе стоял плач их азиатских жен и крик их азиатских детей.
К вечеру войско стояло перед царем. Оно стояло пестрое, многоликое на пылающей зноем желтой земле. В безжизненном небе висело потускневшее малиновое солнце.
Александр поднялся на возвышение.
«Как сейчас обрадуются старики! — думал он. — Как возблагодарят и царя, и богов!..»
Войско затихло. Безмолвие сузийского плоскогорья словно поглотило людей.
— Слушайте мое решение, о воины!
Войско слушало.
— Я решил отпустить домой всех, кто больше не пригоден к военной службе. По старости. Или по увечьям… Я отправлю вас на родину и каждого награжу так, что дома земляки ваши будут завидовать вам!
Царь ждал взрыва ликующих голосов. Но войско молчало. Александр с изумлением понял, что воины не обрадовались, а глубоко обиделись на своего царя. Сначала где-то вдали, в глубине отрядов, началось ворчание. Оно становилось громче, приближалось к передним рядам. Уже можно было расслышать слова.
— Конечно, мы царю больше не нужны. Много ли мы отдали ему? Всего только свою молодость и здоровье! А теперь, когда мы потеряли свои силы, — так уходи, ты не нужен!
— Разве не видите, какая одежда на нем? Персидская на нем одежда! И персидское войско ему по душе. На что мы ему?
— Уже и друзья его надели персидские столы. А мы все еще помним Македонию и отцовские обычаи.
— Какие там друзья в персидских платьях? А в чем им быть, если они персы?
— Что ж? Пойдем пасти коз в Македонию, а мечами колоть дрова. Пускай персы пользуются славой наших побед!
— Как видно, не мы, а персы ходили с ним в поход и завоевали для него царство!
И уже крики поднялись со всех сторон:
— Раз мы тебе не нужны — увольняй всех! Мы уйдем. Воюй один, если ты сын Зевса. Так вот пусть твой отец Зевс и берет для тебя города!
Александр, уже привыкший к персидской лести и земным поклонам, онемел, слыша, как македоняне поносят его — его, своего царя! В ярости он соскочил с возвышения и бросился в гущу войска. Он заметил тех, кто особенно громко кричал и грубил, и своей рукой вытолкнул их из рядов одного за другим. Задыхаясь от негодования, он крикнул страже:
— Взять их! И казнить! Немедленно!
Стража тотчас арестовала растерявшихся людей. Войско замерло. Тринадцать человек, не промолвив ни слова, ушли со стражей, повинуясь воле царя, над которым только что глумились.
Александр, разгневанный и расстроенный, снова поднялся на возвышение.
Его речь обрушилась на воинов, как индийский ливень:
— Не за тем, чтобы удержать вас, македоняне, будет сказано мной это слово — вы можете уходить куда хотите, — но чтобы вы поняли, кем вы стали и с кем расстаетесь. Когда отец мой Филипп пришел на царство, вы были нищими. Одетые в кожухи, пасли вы в горах по нескольку штук овец и с трудом отстаивали их от иллирийцев, трибаллов и соседей фракийцев. Он надел на вас вместо кожухов хламиды, свел вас с гор на равнины, сделал вас грозными противниками для окрестных варваров, научил вас охранять себя, полагаясь не на природные твердыни, а на собственную доблесть…
Александр перечислял все, что сделал для Македонии Филипп, и воины молча кивали головами. Да, это так и было.
Напомнил, с чем вышли они в Азию. У Филиппа было долгов пятьсот талантов. Да еще сам Александр взял в долг восемьсот талантов, когда повел их из страны, которая не могла накормить свой народ досыта.
Напомнил, что сделал для них он, Александр. Он распахнул дорогу через Геллеспонт, хотя персы были тогда господами на море. Завоевал побережье Срединного моря. Богатства лидийцев, сокровища персов и индов отдал им. Он отдал им Великое море. Они уже нынче сатрапы, они — стратеги, они — таксиархи…
— А теперь я собрался отослать тех из вас, кто не годен к военной службе, и отослать так, чтобы дома им завидовали. Но вы хотите уйти все. Что ж, ступайте все. И, придя домой объявите, что Александра, своего царя, который победил персов, мидян, бактрийцев и саков, завоевал Парфию, Хорезм и Гирканию, переправился через Инд, через который никто не смог переправиться, кроме Диониса; переправился через Гидасп, Акесин и Гидраот; переправился бы и через Гифасис, если бы не остановились; проплыл по Великому морю, прошел через пустыню гедросов, где раньше никто не проходил с войском, в то время как флот шел от земли Индов в Персидское море, — и такого царя вы оставили в Сузах и ушли, бросив его под охраной побежденных варваров. Такое известие принесет вам, пожалуй, славу и милость богов. Ступайте!
Ни на кого не глядя, Александр покинул возвышение и ушел во дворец. Свита, телохранители ушли вслед за ним. Войско стояло в молчании.
Это было горькое молчание. И горькие слова могли бы сказать воины в ответ Александру:
«Да, ты провел нас победителями через всю землю. А скольким из нас зажигали погребальные костры на тех дорогах, по которым мы шли? А сколько из нас остались изувеченными ради нашей и твоей славы? А как, в какой тоске по родине будут доживать те из нас, которые остались в твоих Александриях, среди чужой земли и чужого народа? И мы, завоевавшие вместе с тобой весь мир, — разве стали мы счастливее, потеряв и молодость, и здоровье? И как же не видишь ты, отсылая старых воинов домой, как это им тяжело и обидно? У них больше нет сил носить сариссу и скакать на коне, — так пусть идут эти победители всех стран к себе в Македонию пасти коз, они тебе больше не нужны!»
Воины в растерянности разбрелись по лагерю. Солнце погасло, наступила душная тьма. Задумчиво, еле переговариваясь, сидели у костров. Некоторые шли к военачальникам.
— Как же нам быть? Уходить в Македонию?
Военачальники отвечали сдержанно:
— Царь вам разрешил.
— Так что же? Уходить?
— Можете уходить.
Много обидных слов царю было сказано и вслух, и втихомолку. Но время шло, и уже начались другие разговоры. Они — воины и привыкли жить по-военному, в походах, в военных лагерях… А теперь надо уходить домой. Но как же так — взять да и уйти? Столько лет они были с Александром вместе, столько горя вынесли вместе, столько славных побед отпраздновали! Как же им оставить его?
Нет. Пусть будет так, как велит Александр. Пусть идут старики — ведь они пойдут и с наградами, и со славой.
А зачем уходить всем? Разве Александр отсылает всех?
Наступило утро. Началась обычная лагерная жизнь. Воины ждали выхода царя.
Царь не вышел. Он закрылся в своих покоях. Даже телохранители не могли войти к нему.
Александр всю ночь пролежал без сна. Все существо его было потрясено тяжкой обидой, гневом, негодованием.
На рассвете наступило забытье. Он слышал голос Гефестиона и не знал, снится ему это или Гефестион сидит возле него.
Вошел юный слуга — ему показалось, что царь зовет его.
Александр открыл глаза. Он был один. Все вокруг было в каком-то тумане.
Мелькнула страшная мысль:
«Неужели опять слепну?! Как тогда, у скифов… После удара камнем…»
Он велел принести вина. Юноша принес вино.
— Царь, пришел Гефестион.
Царь молча махнул рукой, приказав выйти. Его никто не должен видеть сейчас таким беспомощным…
Он пил чашу за чашей, не подливая воды. Вино давало отдых мыслям, давало забвение. Он не хотел ни о чем помнить, не хотел ничего знать. Нет его. Он умер.
Шатаясь, он вернулся на ложе. Тишина. Мгла…
Опять кто-то говорит с ним. Голос далекий, еле слышный:
«Искандер, думаешь ли ты обо мне когда-нибудь?.. Ах, Искандер…»
«Роксана, моя светлая!..»
«Нет, Искандер, я уже не светлая. Одиночество иссушило мне сердце. Ведь ты не любишь меня, Искандер, ты взял себе другую жену».
«Жена моя только ты, Роксана!»
«Да, только я. Но ты оставил меня так надолго. И на все дела у тебя хватает времени — только нет времени для меня. И самая длинная у тебя дорога — это дорога ко мне. Я живу среди вавилонской роскоши, а мне душно здесь, и тоска сводит меня с ума. Этот дворец страшен… Здесь стоят каменные чудовища — крылатые быки. Внизу чужой город, чужой народ…
Я хочу в горы, Искандер, там вольный воздух, там ласковое солнце, там растут крокусы… Белые крокусы… Я умру здесь, Искандер!..»
«Я скоро буду у тебя, Роксана. Скоро!»
«Я ее убью, Искандер… Потому что я уже не светлая. Я ее ненавижу. И я ее убью!..»
Александр открыл глаза. Отсвет малиновой зари лежал на полу, среди колонн. Вечер? Утро?
Александр встал. Болела голова, ныла рана в груди, из которой вырезали зазубренную стрелу. Александр и на второй день не вышел к войску.
Вечером к нему собрались этеры.
— Царь, — сказал Леоннат, — прости их. Они в смятении. И не знают, что делать.
— Как не знают? Знают. Они сказали, что все уйдут домой. Пусть идут.
Вступился и Гефестион.
— Царь, забудь эту размолвку!
— Размолвку? Нет. Это не размолвка. Пусть идут.
— Что же ты будешь делать без войска?
— У меня мое персидское войско.
На третий день македоняне увидели, что во дворец едут персидские военачальники. Нисейские[*] кони играли под ними. Одежды светились золотом. Персы ехали надменно, с неподвижными лицами. Они глядели на македонян и не видели их.
Войско насторожилось. Что это? Почему персы собираются к царю?
Вскоре военачальники объявили воинам решение царя.
Начальство над войском вручается персам. Варварское войско делится на лохи, как войско македонян. Будет персидская агема. Отряд «серебряных щитов» будет персидским. Будет персидская фаланга. И конница этеров тоже будет персидской.
Среди македонян сразу поднялся неудержимый шум. Отдать персам своего царя-полководца и все свои завоевания, добытые с такими мучениями, с такой кровью? Этого македоняне вынести не могли. Воины со всего лагеря ринулись к царскому дворцу. Оружие со звоном падало к царскому порогу, громоздясь грудой в знак того, что македоняне пришли как умоляющие. Они кричали, чтобы их впустили к царю.
Александр сидел над списками войск. Он не шутил.
Персидские военачальники отдавали земной поклон и, получив поцелуй царя, торжественно садились вокруг него. Александр распределял между ними начальство над различными частями войск.
Гул и шум за стенами дворца становились громче, настойчивей.
«Собрались уходить, — думал Александр, — пусть идут!.. Пусть идут! — а сердце сжималось от горя. Он и сам не знал, как он вынесет, если македоняне и в самом деле уйдут. Но пусть идут!»
Вошел начальник дворцовой стражи:
— Царь, они никуда не хотят уходить. Они плачут!
Александр поднял голову, лицо его вспыхнуло. Растолкав персидских вельмож, царь почти бегом бросился к войску. Он остановился на верхней ступени белой лестницы, над грудой македонского оружия, брошенного к его порогу.
Воины, увидев его, снова закричали, прося прощения. Многие плакали.
— Что вы хотите, македоняне? — спросил Александр. — О чем вы просите?
Вышел вперед один из военачальников конницы этеров Каллин:
— Царь, македонян огорчает то, что ты уже породнился с персами. Персы зовутся родственниками Александра и целуют тебя. Из македонян же никто не удостоился этой чести!
— Всех вас я считаю своими родственниками! — закричал Александр. — И отныне так и буду вас называть!
И македоняне, помирившись со своим царем, снова взяли свое оружие, брошенное у ступеней дворца, запели пеан[*] и разошлись по своим палаткам.
Стало так, как сказал царь. Старые, увечные, больные, усталые — все ушли в Македонию. Царь щедро наградил их за службу и сверх жалованья каждому выдал по таланту.
Но детей их, рожденных в лагере, оставил у себя. Это сначало ошеломило воинов. Жены-азиатки, взятые во время похода, оказались любимыми, а дети, родившиеся здесь, — дорогими. Отцов уводили из семей…
Александр сам пришел в лагерь:
— Оставьте здесь свои семьи, македоняне. Пусть не приходит вместе с ними в Македонию раздор. Как они помирятся с теми семьями, которые ждут вас дома? Я сам позабочусь здесь о воспитании ваших детей. Я воспитаю их по-македонски, я сделаю из них воинов македонян. А когда они вырастут, я сам приведу их в Македонию и передам в ваши отцовские руки!
На это нечего было возразить. Надежда на встречу облегчила горе разлуки.
«Что еще сделать для них? — думал Александр, видя, как строятся для похода его старые воины. — Чем еще утешить их?»
— Кратер, друг мой, ты пойдешь с ними и проводишь их, — сказал он своему верному полководцу. — Они увидят, что я отдаю их под твою охрану, и оценят это. Они ведь знают, что я дорожу тобой пуще глаза!
Кратер, как всегда, без возражений принял приказ. Он стоял перед царем, сдержанный, невозмутимый. Александр давно уже заметил, как поседела его борода, как осунулось его лицо, как он постарел… В суете дел, пиров, забот и замыслов Александр не видел, не замечал самых близких людей. Они здесь, рядом, — и это хорошо. Но вдруг наступал час, когда словно каким-то беспощадным лучом освещалось лицо друга, и он с удивлением видел, что человек уже не тот, что он многое потерял — силу, молодость. Александр обнял Кратера.
— Но я отпускаю тебя не только вождем уходящих войск, — сказал он, — ты доведешь их домой и возьмешь на себя управление Македонией…
— А Антипатр? — прервал Кратер в изумлении.
— Ты возьмешь на себя управление Македонией, — твердо продолжал Александр, — Фракией и Фессалией. Антипатру я уже послал приказ явиться ко мне и привести молодое войско. Но не раньше, чем ты придешь в Македонию и примешь правление из его рук.
Македоняне, молча вздыхая, провожали своих стариков. Их уходило почти десять тысяч. С ними уходил их любимый полководец Кратер…
Старики шли со своей македонской выправкой, стройно держа ряды, все дальше, все дальше уходили они по желтой равнине.
В обозе стоял плач их азиатских жен и крик их азиатских детей.
МЕСТЬ ДИОНИСА
Вот и снова Экбатаны, прохлада гор и лесов, старый дворец мидийских царей с разноцветными зубчатыми стенами.
Царь принес жертвы — они были благоприятны. В угоду богам в городе прошумели эллинские игры и состязания.
И на вечернем пиру, в кругу близких друзей, Александр под тем же внезапным лучом озарения увидел своего любимого друга Гефестиона. Гефестион молча пил. Его похудевшее лицо было желтым, под глазами лежали коричневые тени.
— Все ли хорошо у тебя, Гефестион? — негромко, со страхом спросил Александр, заглядывая ему в глаза.
Гефестион ответил улыбкой:
— Ничего плохого не случилось.
— Что же томит тебя?
— Не знаю.
— Может быть, тебе неприятна твоя жена Дрипетида?
— Я не видел ее со дня свадьбы.
Александр нахмурился, закусив губу. Он приказал жениться Гефестиону на женщине, которая ему противна.
— Она мешает тебе?
— Я не знаю, где она.
Значит, дело не в Дрипетиде. Просто, как видно, он болен. Надо послать к нему врача.
А где его, Александрова, персидская жена Статира? Он тоже ее не видит. И она не является к нему. Это хорошо, что не является. Может быть, она поняла, что он женился на ней, лишь следуя своим замыслам смешать народы. А может, просто ненавидит его — за гибель своего отца, за гибель своего персидского царства…
После пира Александр велел врачу Главкию осмотреть Гефестиона — акарнанца Филиппа уже не было в живых.
Главкия вернулся к царю в полночь. Царь стоял на крепостной стене старого дворца. Он невидящими глазами смотрел на город, спящий внизу. Огромная медная луна висела в небе. Над ней остановилось длинное темное облако, зловеще подсвеченное оранжевым светом.
— Что?
— Он болен, царь. И ему не надо пить вина.
— Опасно?
— Нет. Если будет лечиться. Думаю, что это лихорадка.
— Это опасно?
— Врач должен находиться при нем. Но с ним трудно, царь. Он не хочет ничего слушать. Я сказал, чтобы он не пил так много вина. А он отвечает, что он пьет для бодрости, что иначе у него нет сил!
— Не оставляй его. Если отлучишься, вели другому врачу остаться при нем. Он лег?
— Да, царь. Он сказал, что очень хочет спать.
Александр спать не мог.
Что же с Гефестионом? Лихорадка. Но это не такая уж страшная болезнь. Он выздоровеет. Он должен выздороветь!
Александр повторил эти слова, стараясь поверить им. Но злые предчувствия томили его, и сердце его холодело от страха. На заре, так и не ложившись, он прошел в покои Гефестиона.
Гефестион сразу открыл глаза, и Александр с болью заметил, что глаза эти полны неестественного жаркого блеска и что тени на лице еще глубже.
Александр сел рядом. Они молча смотрели друг на друга. Александру показалось, что Гефестион прощается с ним.
— Ты что? — сказал он, бледнея. — Ты что?..
Гефестион как-то неловко, словно стесняясь, что болен, усмехнулся:
— Еще не умираю.
Александр встал, заглянул в кратер, стоявший на столе. Вино блестело на самом дне.
— Клянусь Зевсом, ты опять пил, Гефестион! Тебе нельзя пить вина, разве ты не знаешь?
— Меня мучит жажда. Как в Гедросии.
О, эта Гедросия! Она живет в них, в их крови, в их мозгу… Они прошли через ее губительное дыхание, они победили ее. Но так ли это? Не мстит ли им Гедросия за эту победу?
— Нам предстоит много дел, Гефестион. Мы с тобою построим новые корабли и обогнем Аравию. Мы возьмем аравийскую землю — там большие природные богатства, недаром ведь Аравию называют счастливой. Говорят, когда плывешь мимо ее берегов, то воздух полон ароматами… Мы и там построим новый город — Александрию Аравийскую. Ты сам — клянусь Зевсом! — ты сам будешь строить ее!
— Да, да, Александр…
Темные, пылающие глаза Гефестиона глядели куда-то в пространство. Александр, увлеченный своими замыслами, продолжал:
— Я думаю, надо будет заселить берега Персидского залива — там пустынно. И острова тоже. В Персидском заливе много жемчуга. Видишь, сколько нам дел предстоит с тобою? Выздоравливай скорей, Гефестион. Сбрось с себя эту проклятую немочь, Гефестион!
— Я ее скоро сброшу, Александр.
— Скоро?
Мгновение он смотрел на Гефестиона остановившимися глазами. Александр уловил тайный смысл этого короткого слова и поспешно вышел, стараясь сдержать рыдание. Нет, боги не допустят этого!
Это была осень 324 года. Над Экбатанами сияло ясное прохладное небо. В городе пышно справлялись праздники Дионисия.
Александр приносил щедрые жертвы богам — за его военное счастье, за его удачи, за его славу… И неслышимо для окружающих шептал тайную молитву — пусть боги не отнимают у него Гефестиона.
Боевые состязания и состязания музыкантов и певцов. Состязания гимнастические и веселые, нарядные процессии в честь бога Диониса. После зрелищ — пиры. После пиров — снова на стадий…[*] И люди, и боги были счастливы.
И только Александр не мог ни пить, ни веселиться, как прежде. Совершив необходимый обряд жертвоприношений, он ушел в покои Гефестиона. Вместе с врачом Главкием, который не отходил от больного, Александр варил напиток из целебных трав, делал припарки, самозабвенно стараясь удержать друга в мире живых.
Гефестион следил за ним благодарными глазами, но чувствовал, как, несмотря на все старания, жизнь уходит из его тела…
— Я не отпущу тебя, Гефестион. Нет, не отпущу. Этого не будет.
Так прошло шесть дней. Александр уже ни днем ни ночью не покидал Гефестиона. Ему казалось, что только его присутствие удерживает друга на земле.
Гефестион то дрожал в ознобе, то сгорал от жара. И в те минуты, когда Александр отлучался, он требовал у Главкия вина. Врач умолял не пить вино — оно губительно. Гефестион грозно приказывал дать вина, он уверял, что вино возвращает ему силы. И Главкия, тайком от Александра, подавал ему чашу с вином.
На седьмой день, рано утром, Александр вошел в покой Гефестиона и тихо остановился на пороге. Гефестион лежал спокойно. Дыхание было легким, и на лице, словно отсвет вечерней зари, горел темный румянец.
Александр неслышно подошел к его ложу, сел. Гефестион спокоен, ему лучше, смерть отступила.
Смерть! Сколько смертей видел на своем веку полководец Александр! Тысячи, десятки тысяч. Сколько людей убил он сам, своей рукой. А теперь смерть стоит у ложа человека, который ему так дорог!
Нет, боги не допустят этого. Нет, не допустят. И почему он может умереть? Умирают под копьем, под мечом, под стрелой. А во дворце, в дни праздника, среди тишины и роскоши… Как может умереть человек?
Он взял чашу, налил вина, вышел на дворцовый двор. И там, в углу, на домашнем алтаре совершил возлияние богу Дионису.
— Прости меня, о Дионис! Прости и защити моего друга!
Он так горячо каялся в преступлении, совершенном в Фивах, где он когда-то разрушил храм Диониса, и так жарко просил милости бога, что это его успокоило. Бог Дионис не может остаться глухим к его мольбам!
Пришли телохранители царя, его этеры.
— Царь, тебе надо показаться народу. Праздник без царя — не праздник. Сейчас на стадии начинается гимнастическое состязание мальчиков. Ждут тебя, чтобы начать.
Александр, приказав Главкии не отходить от Гефестиона, отправился вместе со свитой на стадий.
Это было увлекательное и радостное зрелище. Толпы людей кругом, кричащих, подбадривающих, вопящих от восторга… Тонкие, бронзовые, загорелые тела мальчиков, бегущих вокруг стадия. Как они ловки, как быстры, как мелькают их ноги!..
— Царь…
Царь кричал вместе со всеми, захваченный зрелищем.
— Царь…
— Кто меня зовет?
Юноша из свиты Гефестиона, бледный, испуганный, стоял возле него.
— Царь… Гефестиону плохо…
Александр вскочил и бросился бегом к своей колеснице. Он не помнил, как домчался, как взбежал по лестнице… Умерив шаг, чтобы не испугать больного, он вошел в его покой.
— Что с ним?
Врач молча стоял в стороне, опустив глаза.
— Что с тобой, Гефестион?!
Гефестион не ответил.
— Гефестион!
Александр взял его за руку. Рука упала. Александр глядел на него остановившимися глазами.
И вдруг понял:
— Он умер!
Будто мечом ударили прямо в сердце. Александр с криком и рыданиями упал на холодеющее тело Гефестиона. Он кричал и плакал как исступленный и укорял богов за их жестокость…
Три дня друзья не могли увести Александра от тела Гефестиона. Три дня он ничего не брал в рот и ни о чем не мог ни слышать, ни говорить…
На четвертый день он пришел в себя. Что-то сломалось в его душе. Ему казалось, что радости в его жизни больше не будет. Не может быть. Жизнь впереди как пустынная дорога. Гефестиона нет. Нет. В эти минуты, холодный и угрюмый, Александр презирал богов — они могли спасти Гефестиона. И не спасли его.
Готовили погребальное шествие. Царь приказал не жалеть ничего для похоронного обряда — ни золота, ни драгоценностей… Распоряжаясь, приказывая, объясняя, каким надо сделать погребальный костер, он понемногу втянулся в обыденную жизнь.
Царь принес жертвы — они были благоприятны. В угоду богам в городе прошумели эллинские игры и состязания.
И на вечернем пиру, в кругу близких друзей, Александр под тем же внезапным лучом озарения увидел своего любимого друга Гефестиона. Гефестион молча пил. Его похудевшее лицо было желтым, под глазами лежали коричневые тени.
— Все ли хорошо у тебя, Гефестион? — негромко, со страхом спросил Александр, заглядывая ему в глаза.
Гефестион ответил улыбкой:
— Ничего плохого не случилось.
— Что же томит тебя?
— Не знаю.
— Может быть, тебе неприятна твоя жена Дрипетида?
— Я не видел ее со дня свадьбы.
Александр нахмурился, закусив губу. Он приказал жениться Гефестиону на женщине, которая ему противна.
— Она мешает тебе?
— Я не знаю, где она.
Значит, дело не в Дрипетиде. Просто, как видно, он болен. Надо послать к нему врача.
А где его, Александрова, персидская жена Статира? Он тоже ее не видит. И она не является к нему. Это хорошо, что не является. Может быть, она поняла, что он женился на ней, лишь следуя своим замыслам смешать народы. А может, просто ненавидит его — за гибель своего отца, за гибель своего персидского царства…
После пира Александр велел врачу Главкию осмотреть Гефестиона — акарнанца Филиппа уже не было в живых.
Главкия вернулся к царю в полночь. Царь стоял на крепостной стене старого дворца. Он невидящими глазами смотрел на город, спящий внизу. Огромная медная луна висела в небе. Над ней остановилось длинное темное облако, зловеще подсвеченное оранжевым светом.
— Что?
— Он болен, царь. И ему не надо пить вина.
— Опасно?
— Нет. Если будет лечиться. Думаю, что это лихорадка.
— Это опасно?
— Врач должен находиться при нем. Но с ним трудно, царь. Он не хочет ничего слушать. Я сказал, чтобы он не пил так много вина. А он отвечает, что он пьет для бодрости, что иначе у него нет сил!
— Не оставляй его. Если отлучишься, вели другому врачу остаться при нем. Он лег?
— Да, царь. Он сказал, что очень хочет спать.
Александр спать не мог.
Что же с Гефестионом? Лихорадка. Но это не такая уж страшная болезнь. Он выздоровеет. Он должен выздороветь!
Александр повторил эти слова, стараясь поверить им. Но злые предчувствия томили его, и сердце его холодело от страха. На заре, так и не ложившись, он прошел в покои Гефестиона.
Гефестион сразу открыл глаза, и Александр с болью заметил, что глаза эти полны неестественного жаркого блеска и что тени на лице еще глубже.
Александр сел рядом. Они молча смотрели друг на друга. Александру показалось, что Гефестион прощается с ним.
— Ты что? — сказал он, бледнея. — Ты что?..
Гефестион как-то неловко, словно стесняясь, что болен, усмехнулся:
— Еще не умираю.
Александр встал, заглянул в кратер, стоявший на столе. Вино блестело на самом дне.
— Клянусь Зевсом, ты опять пил, Гефестион! Тебе нельзя пить вина, разве ты не знаешь?
— Меня мучит жажда. Как в Гедросии.
О, эта Гедросия! Она живет в них, в их крови, в их мозгу… Они прошли через ее губительное дыхание, они победили ее. Но так ли это? Не мстит ли им Гедросия за эту победу?
— Нам предстоит много дел, Гефестион. Мы с тобою построим новые корабли и обогнем Аравию. Мы возьмем аравийскую землю — там большие природные богатства, недаром ведь Аравию называют счастливой. Говорят, когда плывешь мимо ее берегов, то воздух полон ароматами… Мы и там построим новый город — Александрию Аравийскую. Ты сам — клянусь Зевсом! — ты сам будешь строить ее!
— Да, да, Александр…
Темные, пылающие глаза Гефестиона глядели куда-то в пространство. Александр, увлеченный своими замыслами, продолжал:
— Я думаю, надо будет заселить берега Персидского залива — там пустынно. И острова тоже. В Персидском заливе много жемчуга. Видишь, сколько нам дел предстоит с тобою? Выздоравливай скорей, Гефестион. Сбрось с себя эту проклятую немочь, Гефестион!
— Я ее скоро сброшу, Александр.
— Скоро?
Мгновение он смотрел на Гефестиона остановившимися глазами. Александр уловил тайный смысл этого короткого слова и поспешно вышел, стараясь сдержать рыдание. Нет, боги не допустят этого!
Это была осень 324 года. Над Экбатанами сияло ясное прохладное небо. В городе пышно справлялись праздники Дионисия.
Александр приносил щедрые жертвы богам — за его военное счастье, за его удачи, за его славу… И неслышимо для окружающих шептал тайную молитву — пусть боги не отнимают у него Гефестиона.
Боевые состязания и состязания музыкантов и певцов. Состязания гимнастические и веселые, нарядные процессии в честь бога Диониса. После зрелищ — пиры. После пиров — снова на стадий…[*] И люди, и боги были счастливы.
И только Александр не мог ни пить, ни веселиться, как прежде. Совершив необходимый обряд жертвоприношений, он ушел в покои Гефестиона. Вместе с врачом Главкием, который не отходил от больного, Александр варил напиток из целебных трав, делал припарки, самозабвенно стараясь удержать друга в мире живых.
Гефестион следил за ним благодарными глазами, но чувствовал, как, несмотря на все старания, жизнь уходит из его тела…
— Я не отпущу тебя, Гефестион. Нет, не отпущу. Этого не будет.
Так прошло шесть дней. Александр уже ни днем ни ночью не покидал Гефестиона. Ему казалось, что только его присутствие удерживает друга на земле.
Гефестион то дрожал в ознобе, то сгорал от жара. И в те минуты, когда Александр отлучался, он требовал у Главкия вина. Врач умолял не пить вино — оно губительно. Гефестион грозно приказывал дать вина, он уверял, что вино возвращает ему силы. И Главкия, тайком от Александра, подавал ему чашу с вином.
На седьмой день, рано утром, Александр вошел в покой Гефестиона и тихо остановился на пороге. Гефестион лежал спокойно. Дыхание было легким, и на лице, словно отсвет вечерней зари, горел темный румянец.
Александр неслышно подошел к его ложу, сел. Гефестион спокоен, ему лучше, смерть отступила.
Смерть! Сколько смертей видел на своем веку полководец Александр! Тысячи, десятки тысяч. Сколько людей убил он сам, своей рукой. А теперь смерть стоит у ложа человека, который ему так дорог!
Нет, боги не допустят этого. Нет, не допустят. И почему он может умереть? Умирают под копьем, под мечом, под стрелой. А во дворце, в дни праздника, среди тишины и роскоши… Как может умереть человек?
Он взял чашу, налил вина, вышел на дворцовый двор. И там, в углу, на домашнем алтаре совершил возлияние богу Дионису.
— Прости меня, о Дионис! Прости и защити моего друга!
Он так горячо каялся в преступлении, совершенном в Фивах, где он когда-то разрушил храм Диониса, и так жарко просил милости бога, что это его успокоило. Бог Дионис не может остаться глухим к его мольбам!
Пришли телохранители царя, его этеры.
— Царь, тебе надо показаться народу. Праздник без царя — не праздник. Сейчас на стадии начинается гимнастическое состязание мальчиков. Ждут тебя, чтобы начать.
Александр, приказав Главкии не отходить от Гефестиона, отправился вместе со свитой на стадий.
Это было увлекательное и радостное зрелище. Толпы людей кругом, кричащих, подбадривающих, вопящих от восторга… Тонкие, бронзовые, загорелые тела мальчиков, бегущих вокруг стадия. Как они ловки, как быстры, как мелькают их ноги!..
— Царь…
Царь кричал вместе со всеми, захваченный зрелищем.
— Царь…
— Кто меня зовет?
Юноша из свиты Гефестиона, бледный, испуганный, стоял возле него.
— Царь… Гефестиону плохо…
Александр вскочил и бросился бегом к своей колеснице. Он не помнил, как домчался, как взбежал по лестнице… Умерив шаг, чтобы не испугать больного, он вошел в его покой.
— Что с ним?
Врач молча стоял в стороне, опустив глаза.
— Что с тобой, Гефестион?!
Гефестион не ответил.
— Гефестион!
Александр взял его за руку. Рука упала. Александр глядел на него остановившимися глазами.
И вдруг понял:
— Он умер!
Будто мечом ударили прямо в сердце. Александр с криком и рыданиями упал на холодеющее тело Гефестиона. Он кричал и плакал как исступленный и укорял богов за их жестокость…
Три дня друзья не могли увести Александра от тела Гефестиона. Три дня он ничего не брал в рот и ни о чем не мог ни слышать, ни говорить…
На четвертый день он пришел в себя. Что-то сломалось в его душе. Ему казалось, что радости в его жизни больше не будет. Не может быть. Жизнь впереди как пустынная дорога. Гефестиона нет. Нет. В эти минуты, холодный и угрюмый, Александр презирал богов — они могли спасти Гефестиона. И не спасли его.
Готовили погребальное шествие. Царь приказал не жалеть ничего для похоронного обряда — ни золота, ни драгоценностей… Распоряжаясь, приказывая, объясняя, каким надо сделать погребальный костер, он понемногу втянулся в обыденную жизнь.
ВАВИЛОН
В горах уже наступила зима. Сугробы снега засверкали в ущельях, и морщины серых скал стали белыми.
Огромное войско Александра двигалось к Вавилону. На пятый день пути македоняне увидели Евфрат. Спокойные зеленые воды огромной реки шли вровень с берегами. На тучной земле желтели хлеба. Поселяне снимали с финиковых пальм темно-золотые плоды.
Александр со своим отрядом этеров ехал впереди войска. Угрюмый и молчаливый, забывший, что такое улыбка, он глядел вперед, в фиолетовую даль, куда ушла, сопровождаемая Фердиккой, погребальная колесница Гефестиона, направляясь в Вавилон.
Войско осталось на берегу Евфрата, около Киса, маленького города без стен. Александр со свитой продолжал путь к Вавилону.
Очертания стен великого города уже поднимались перед глазами, когда произошла эта странная, таинственная встреча. На дороге стояли вавилонские предсказатели — халдеи. Они остановили царя:
— Царь, выслушай нас. То, что мы скажем, тебе необходимо знать.
Александр молча сошел с коня. Халдеи отвели его в сторону.
— Царь, — заговорили они все сразу, — не входи в Вавилон сегодня. Нам было предсказание от бога Бэла — для тебя будет это не к добру!
— Не входи в город, царь, гляди на запад! Не с этой стороны вступай в Вавилон, обойди город и вступи в него с запада лицом к востоку!
Александр задумался. Может быть, так и надо сделать, как видно, халдеи что-то знают… Он спустился вниз по реке, чтобы там переправиться и войти в город с запада.
Дорога шла по широкой, изрезанной каналами долине. Вода переливалась через край, среди полей стояли темные лужи. Тяжкое, сырое дыхание низины перехватывало горло. Скоро копыта коней начали увязать в болотистой почве; дальше ехать было нельзя, нужно было сделать далекий объезд, чтобы добраться до города.
Философ Анаксарх, который не покидал свиты царя, сказал:
— Неужели, царь, ты и в самом деле веришь предсказаниям этих халдеев? Они просто не хотят, чтобы ты проехал мимо развалин храма бога Бэла, что у восточной стены. Ты приказал восстановить храм, а они этого, как видно, не сделали. Вот теперь и стараются затруднить тебе въезд в Вавилон с востока.
Огромное войско Александра двигалось к Вавилону. На пятый день пути македоняне увидели Евфрат. Спокойные зеленые воды огромной реки шли вровень с берегами. На тучной земле желтели хлеба. Поселяне снимали с финиковых пальм темно-золотые плоды.
Александр со своим отрядом этеров ехал впереди войска. Угрюмый и молчаливый, забывший, что такое улыбка, он глядел вперед, в фиолетовую даль, куда ушла, сопровождаемая Фердиккой, погребальная колесница Гефестиона, направляясь в Вавилон.
Войско осталось на берегу Евфрата, около Киса, маленького города без стен. Александр со свитой продолжал путь к Вавилону.
Очертания стен великого города уже поднимались перед глазами, когда произошла эта странная, таинственная встреча. На дороге стояли вавилонские предсказатели — халдеи. Они остановили царя:
— Царь, выслушай нас. То, что мы скажем, тебе необходимо знать.
Александр молча сошел с коня. Халдеи отвели его в сторону.
— Царь, — заговорили они все сразу, — не входи в Вавилон сегодня. Нам было предсказание от бога Бэла — для тебя будет это не к добру!
— Не входи в город, царь, гляди на запад! Не с этой стороны вступай в Вавилон, обойди город и вступи в него с запада лицом к востоку!
Александр задумался. Может быть, так и надо сделать, как видно, халдеи что-то знают… Он спустился вниз по реке, чтобы там переправиться и войти в город с запада.
Дорога шла по широкой, изрезанной каналами долине. Вода переливалась через край, среди полей стояли темные лужи. Тяжкое, сырое дыхание низины перехватывало горло. Скоро копыта коней начали увязать в болотистой почве; дальше ехать было нельзя, нужно было сделать далекий объезд, чтобы добраться до города.
Философ Анаксарх, который не покидал свиты царя, сказал:
— Неужели, царь, ты и в самом деле веришь предсказаниям этих халдеев? Они просто не хотят, чтобы ты проехал мимо развалин храма бога Бэла, что у восточной стены. Ты приказал восстановить храм, а они этого, как видно, не сделали. Вот теперь и стараются затруднить тебе въезд в Вавилон с востока.