Анна Яковлева
Птичка над моим окошком…
Роман

   Все события, происходящие в романе, вымышленны, любое сходство с реально существующими людьми – случайно.

   … Слышимость была аховой, как в амфитеатре. Точно строители спьяну перепутали и вместо звукоизоляции проложили звукоусиление.
   Скрип и ритмичное характерное постукивание кровати за стеной вопреки всем попыткам оградить себя от чужой частной жизни (для чего были испробованы наушники с релаксирующими звуками леса и моря и детектив по НТВ) проникали в подкорку, будоражили воображение сильней, чем закрученный детективный сюжет, и – самое отвратительное! – вызывали ответную реакцию в крови.
   – Уроды. – Августа не находила себе места, вертелась с боку на бок и ненавидела соседей изо всех дамских сил.
   Соседи спаривались уже два часа. Ясно же: продолжительность эрекции не могла быть естественной, не иначе, за стенкой кувыркались завзятые любители какой-нибудь дури.
   Августа едва сдержалась, чтобы не плюнуть на стену, поднялась и прошлепала на кухню – выпить валерьянки.
   Счастье, что брат Даниил спит в дальней комнате. Как бы она смотрела в глаза тринадцатилетнему озабоченному юнцу?
   Вообще, соседняя квартира стала источником постоянного раздражения.
   Пару месяцев назад оттуда съехали беспокойные постояльцы, и не успела Августа перекреститься, как за стеной начался ремонт.
   После ремонта квартира какое-то время хранила молчание, и Августа тихо радовалась этому обстоятельству. Сглазила. Теперь не знала, куда деться от умопомрачительных звуков. А кто бы смог заснуть под такой аккомпанемент?
   Росло подозрение, что квартиру сдали новым квартирантам – наркоманам.
   Даже если предположить, что эти двое за стенкой не нарки, а дважды женаты и трижды обвенчаны, все равно этот грандиозный трах, этот секс без границ – это… это черт знает, что такое. Никаких приличий.
   При таком вулканическом темпераменте, как у этой парочки, нужно жить в отдельном доме. Или снимать номер в гостинице.
   На исходе часа Быка Августа не выдержала. Конечно, она не озабоченный подросток, но тоже живой человек. Со всей осторожностью, на какую была способна, повернула дверной замок, выскользнула на лестничную площадку, ступая на носках и трусливо вздрагивая от каждого шороха, прокралась к квартире номер 22 и яростно, испытывая садистское наслаждение, вдавила кнопку звонка.
   После чего с сознанием исполненного долга юркнула обратно, прикрыла дверь, медленно и беззвучно повернула замок. Yes-s!
   Вернулась в постель, сдерживая стук сердца и дыхание, прислушалась: в вакханалии за стеной наступил антракт.
 
   … Частный дом – это «cool», круто, всегда утверждал Данька, и Августа (особенно в связи с соседями) была с братом согласна.
   Погода и природа тут были ни при чем, хотя весной, когда на Любашкином участке белым цвели яблони и розовым – абрикос в самом дальнем углу сада, было действительно «cool». Впрочем, летом тоже было ничего. И осенью, чего уж там. Но главное – благословенный покой.
   До недавних пор Данька с превеликим удовольствием ездил в гости к институтской подруге Августы, крестной тете Любе Тетерской и ее сыну – обжорливому Егорке. Разница между детьми была семь лет, Данька верховодил, и это тоже было круто.
   Пока брат набивал руку на дедовщине, Августа с Любашкой разговаривали разговоры.
   Любаня была матерью-одиночкой, дом достался ей от родителей, поддерживать его в порядке помогал двоюродный брат, дальнобойщик Сергей – тоже Тетерский – неразговорчивый и мрачноватый тридцатидвухлетний холостяк.
   Сергей был мужчиной грубым, русским владел со словарем, но Данька при любой возможности ходил за дядей Сережей как пришитый и душу готов был заложить за то, чтобы посидеть в фуре.
   Августа и в мыслях не могла допустить, чтобы ее Данька крутил баранку: у брата обнаружился абсолютный музыкальный слух – в отца, неудачливого рок-музыканта, спившегося от разочарования, когда выяснилось, что он не Джимми Хендрикс, а также не Би Би Кинг и вообще пролетел мимо всех рейтингов судьбы.
   По инициативе Любани Сергей стал крестным отцом Даниила. На роль крестного Тетерский был предложен с дальним прицелом: Любаня мечтала окрутить брата с Августой.
   Догадаться о планах подруги было несложно: слишком часто для дальнобойщика Сергей попадался Августе на глаза.
   Августа испытывала чувство вины перед Любкиным братом, как будто голову морочила много лет. На самом деле она никакого повода не давала. Между ними всегда была дистанция – вспаханная нейтральная полоса, на которую нельзя ступить безнаказанно. Оба барражировали вдоль полосы, присматривались, принюхивались, как пограничники соседних держав, но сунуться на запрещенную территорию не рисковали. Августа не представляла, что удерживало Сергея, ее удерживал интерес… Медицинский.
   Дальнобойщик Серега Тетерский страдал профессиональными заболеваниями всех водителей: радикулитом, гастритом и геморроем – это не считая гайморита.
   Гайморит был очевиден. Остальные диагнозы Августа ставила по косвенным признакам (по напряженной пояснице, по затраченному на толчке времени и по цвету лица, по французскому прононсу, а также по настроению Сергея – угрюмому), но улик было достаточно, чтобы вычеркнуть дальнобойщика из списка ухажеров.
   О маленьком бзике подруги Любаня узнала случайно, когда тонко рекламировала брательника.
   – Устенька, посмотри, какой мужчина! – с материнской любовью кивая на Сергея в раскрытое окно кухни, говорила она, шинкуя капусту на салат. – Какая стать, какой разворот плеч. Ты знаешь, он ведь снайпером служил. Просидел осенью на позиции больше двух суток, а позиция была в реке. И все – простыл, кашель, насморк. Нет бы сразу в госпиталь. Ты же знаешь мужиков – ой, да само пройдет. Смешно – из-за хронических соплей демобилизовался.
   Услышав эту историю, Августа сделала смелый и далекоидущий вывод: к списку хронических заболеваний дальнобойщика добавила простатит.
   – Ничего смешного, – Августа в этот момент колола орехи на какой-то сложный салат с массой ингредиентов, – насморк – бич человечества. А гайморит, сама знаешь, вообще неизлечим.
   Гипердиагностика – это тоже своего рода клиника.
   К радости Августы, непоследовательная Любашка перескочила с личности Сергея на профессиональные привычки медиков.
   – Это преувеличение. Гайморит трудно, но лечится. Все время удивляюсь, насколько прав Фрейд, – почтительно изрекла Любаня, – везде сплошная психология. Знаешь, почему мы обожаем запугивать пациентов?
   Для поддержания Любашкиного авторитета Августа прикинулась веником:
   – Почему?
   – Чтобы переложить ответственность. Хотя бы частично. Потому что пациент – он кто?
   – Кто? – усмехнулась Августа. Кому, как не ей, знать, кто такие эти пациенты – либо маниакальные личности, влюбленные в собственные болезни, либо пофигисты, типа Сергея. Разумная середина среди них большая редкость, исключение, подтверждающее правило.
   – Среднестатистический обыватель, который ни за что не хочет отвечать, даже за себя. За себя в первую очередь. Потому что если за себя отвечать, то надо менять образ жизни, а менять лень.
   – Точно, – подхватила Августа, – им хоть кол на голове теши. Говоришь, говоришь: нельзя. Стена. Глухая.
   Орех вырвался из орехокола и укатился. Августа наклонилась за ним под стол.
   – Девчонки, ну, скоро? – прогундосил в этот момент бас, и в оконном проеме возник Егорка, восседающий на плечах у дяди.
   Августа из-под стола наблюдала, как Любашка делает энергичные знаки, и, когда стала распрямляться, ударилась затылком о крышку стола – несильно, но обидно. Досада на подругу удвоилась.
   – Ну-ка, брысь, – шуганула непонятливых родственников Любашка, – нечего подслушивать.
   – Ма, – заныл любитель поесть, – дай хоть бутер!
   – Держите. – У Любки на этот случай всегда имелся пакет со стратегическим запасом – бутербродами с колбасой и сыром. – А какой надежный, – вспомнила о своей своднической миссии Любаня, отогнав от окна родственников, – вот увидишь, достанется какой-нибудь оторве. Будет за ним как за каменной стеной.
   Августа долгим взглядом проводила уплывающую странную фигуру из двух тел – маленького и большого. Она бы не хотела жить с каменной стеной, подточенной геморроем и гастритом. Примерно так Августа и высказалась, чтобы Любаня на ее счет не строила иллюзий.
   – Пусть вылечится для начала.
   – Ну ты даешь, – Любаня ошарашенно посмотрела на подругу, – а если ты сама заболеешь?
   – А я никому не навязываюсь, – отрезала Августа.
   Конфликт не разгорелся, потому что Любаня была голубем мира, но даже голубь мира способен обидеться, и подруга весь обед дулась, и, кажется, успела подать знак Сергею, что разговор с Августой ничего не дал, во всяком случае, Серега, попробовав сложный салат, процитировал строчку из песенки Раджа Капура:
   – Лучше голый и голодный, но любимец всенародный.
   Часто Августа не могла понять, хамит Сергей или просто так мыслит. Из-за геморроя и гастрита.
 
   … Матвея Степуру можно было обвинить в чем угодно, только не в мизантропии.
   Ни субъективных, ни объективных причин для мизантропии не существовало в помине: ему только исполнилось двадцать семь, родители были живы и жили отдельно (отдельно и от Матвея, и друг от друга).
   Ничего похожего на неприятности, такие как внезапная болезнь, карточный долг, долг банковский, незапланированная беременность, неожиданная влюбленность или (свят, свят, свят) роковая страсть, из которой одна дорога – под венец или в петлю, – ничего такого не было в его жизни.
   Еще несколько дней назад Матвей Степура носил пробы золота в отдел технического контроля, гонял работяг из итээровской душевой, бродил с ружьишком по юго-восточной оконечности Сихотэ-Алиня, ловил руками хариуса в прозрачных водах Анюя и даже не догадывался, что уже через пару дней будет жаждать чьей-то крови. Совсем даже наоборот – Матвей Степура пребывал в благостном предвкушении отпуска.
   Вот он в отпуске… А тут такая засада… с самого утра.
   Нет-нет, к самому утру не было никаких претензий – утро было чудесным, свежим, полным волнующих перспектив. Перспективы эти брали начало в умопомрачительном вчерашнем вечере.
   Вечер… м-м-м… вечер был просто зашибись. И ночь, кстати, тоже…
   Витася подцепил на нудистском пляже двух курортниц с шикарным экстерьером: оливковые тела без следов от купальника, пирсинг в пупках, браслеты на узких и вытянутых, как у персонажей Эль Греко, щиколотках и запястьях, а на тугих, выпуклых ягодицах – тату. При взгляде на роскошных самок возбуждение наступало сразу и навсегда, а торможение не наступало вовсе.
   – Беленькая и черненькая – Одетта и Одиллия, – рекомендовал девиц уже слегка поддатый Витасик.
   У Витасика к тому моменту сложились доверительные отношения с Одиллией, и примерно через полтора часа он отбыл с девицей домой.
   Одетта осталась у Матвея.
   – Ты моряк, что ли? – заподозрила курортница через три часа акробатических этюдов в постели.
   – Старатель, – заплетающимся языком вымолвил Матвей.
   Тут в дверь кто-то позвонил. Мотя, пошатываясь, соорудил из простыни тогу и поплелся в прихожую, где несколько секунд рассматривал в глазок пустую лестничную площадку.
   – Кто там? – сонно осведомилась нудистка у вернувшегося Матвея.
   – Завистники, – отозвался он, засыпая на ходу…
   В распахнутую балконную дверь врывались звуки ночного города, треск цикад и сонное бормотание птиц.
 
   … Пробуждение свело на нет радость здорового секса.
   – Сели красиво, – командовал хорошо поставленный, зычный женский голос, – спину держим. Локоть. Так. Пальцы мячик схватили. Хорошо. Поехали. И-и – раз, и-и – два, и-и – три, и-и… – Голос был противный, как пенопласт по стеклу. Крик павлина, а не голос.
   Матвею спросонья показалось, что диван, на котором он наверстывал упущенные в тайге удовольствия, стоит на сцене или в музыкальном классе. Он в испуге разлепил веко: что? где?
   Стена в золотую и зеленую полоску, диван с бледно-коричневой обивкой – все те же и там же.
   Стрелки часов безучастно показывали время – восемь утра.
   Чтоб тебя разорвало, чтоб тебя черти слопали, чтоб на тебя кирпич упал, чтоб ты голос потеряла, коза, овца, выхухоль. Укротительница от музыки.
   У Матвея был абсолютный музыкальный слух и «тупой угол» между большим и указательным пальцами – как раз для захвата грифа скрипки. Учитель прочил Матюше большое концертное будущее. Но дело было не в абсолютном слухе – дело было в принципе. Матвей Степура принципиально не желал проводить за скрипкой отпущенное для игр детство, а из-под палки нельзя стать музыкантом.
   Голос за стеной продолжал властвовать, подчинять себе все живое и неживое:
   – Не зажимай руку, мягче, мягче. Legato. Что означает legato? «Связно», бестолочь.
   Ясно: лавры неутомимого Леопольда Моцарта, папашки Вольфганга Амадея, не дают покоя изуверам родителям.
   Матвей издал протяжный стон и попытался засунуть голову под подушку.
   На подушке лежало что-то тяжелое и мешало. Раздражаясь все больше, Матвей подслеповато уставился на пряди светлых, выгоревших на солнце волос. Вчерашняя курортница-нудистка, вспомнил он. Имя девушки Матвей, как ни силился, вспомнить не смог. Ну не Одетта же, на самом деле…
   Гостья спала сном праведницы и выводила носом рулады. Матвей с завистью прислушался к переливам и сделал еще одну попытку вспомнить имя цирцеи. Тоня. Да, кажется, Тоня. Или Таня.
   Под пристальным взглядом Матвея нудистка завозилась, села, не давая себе труда прикрыть прелести, зевнула, открыв розовое, как у щенка, нёбо:
   – Где это?
   Прямо в глаза Матвею лез смуглый сосок.
   – Что?
   – Голоса. Где это?
   – У соседей.
   – Не повезло тебе с соседями, – сообразила Тоня или Таня.
   Кто ж спорит.
   Нудисточка сладко потянулась, на что-то надеясь, выставила себя напоказ, и, кажется, не торопилась уходить.
   Матвей ничем не мог порадовать Тоню или Таню: от ночного влечения не осталось и следа, он хотел в сортир, хотел в душ, хотел полную кружку крепкого, дымящегося чаю, но при Тоне-Тане не хотел ничего, испытывал нарастающее чувство досады и с нетерпением ждал, когда нудисточка догадается освободить жилплощадь.
   – У тебя кофе есть? – поинтересовалась та вместо того, чтобы шустро собраться и исчезнуть.
   Пришлось простимулировать.
   – Нет, в доме пусто, я только вчера прилетел и не успел ничего купить, – моментально соврал Матвей.
   Задолго до его приезда мама набила полки шкафов и холодильника под завязку.
   – Могу сгонять в магазин. – Как на беду, Тоня-Таня оказалась на редкость отзывчивой. Если повзрослевшая при свете дня нудистка продолжит в том же духе, подумал Матвей, он переквалифицируется из женолюба в женофоба.
   – Не-а, ко мне сейчас матушка приедет. Ты это, – покосился на полосатую стену Матвей, – иди домой.
   Это была безобидная ложь: матушка отдыхала в Турции и со дня на день должна была вернуться. О своем желании отдохнуть мать писала по электронке и страшно переживала, что они разминутся на пару дней. Матвей, как хороший сын, настоял, чтобы родительница не брала ничего в голову, а ехала отдыхать.
   – Позвонишь? – снова уступила цирцея.
   – Позвоню, – малодушно соврал Матвей и накрыл наконец голову подушкой.
   В этот момент за стеной рука будущего гения сфальшивила и была остановлена неумолимым хлопком:
   – Достаточно. Давай следующее упражнение. И-и-и… Птичка-над-моим-окошком, – вывел мелодию голос.
   – М-м-м, – в отчаянии промычал Матвей в подушку.
   В голове мелькнуло: существуют же какие-то законы в защиту детей от произвола родителей и учителей? И летние каникулы никто не отменял, если он правильно помнит.
   – Со второго такта, еще раз, – снова раздалось за стеной. Был слышен каждый оттенок в интонации. Или это только игра воображения?
   А если это чудовище дает уроки на дому? И что теперь – так будет всегда? Не-ет, только не это. Команды не отличались разнообразием:
   – Считай вслух.
   – И-и – раз, и-и – два, и-и… – понеслось в два голоса.
   Второй – неокрепший басок – был еле слышен.
   В прихожей хлопнула дверь, нудистка вымелась, Матвей со вздохом отбросил подушку и перевернулся на спину.
   Последние два года все известные актрисы, малоизвестные актрисульки, совсем неизвестные восходящие звездочки, одноклассницы, соседки, подруги по университету, просто знакомые и знакомые знакомых – все являлись Матвею во снах в откровенных позах и одеждах. Витася грубо намекал, что это спермотоксикоз и пора завязывать с тайгой, возвращаться к оседлому образу жизни на малой родине.
   – И-и – раз, и-и – два, – снова солировала дамочка.
   Голос был везде, окружал и сжимался вокруг дивана наподобие колец удава.
   Чтобы извлечь хоть какую-то пользу из ситуации, Матвей попытался представить дамочку порнозвездой. Напрасный труд – голос за стеной не монтировался с роскошным телом и удовольствием, зато отлично монтировался с мифологическими персонажами – с гарпией или фурией. Или сиреной – в мифологии Матвей был не силен.
   В душе поднимались протест и бессильная ярость: у него были совсем другие планы на отпуск, совсем. Первым пунктом в плане значился крепкий и продолжительный сон. Так он долго не продержится.
   Матвей сосредоточился.
   Этот командирский голос вполне мог бы принадлежать… укротительнице в цирке. Или гувернантке с узкими губами, этакой французской «мадам», менторским тоном высушивающей мозг ребенка запретами на радости. Еще… еще… тетушке Тома Сойера – тете Полли, свято чтущей библейское правило: «Кто щадит младенца, тот губит его». Как сексуальные объекты персонажи были абсолютно безобидны.
   И тут вдруг полусонное сознание выкинуло фортель: голос взял и вселился в секс-диву в профессиональном облачении: в карнавальной маске, в ботфортах, в кожаном лифчике и поясе для чулок, с плетками, наручниками и разными интересными прибамбасами из секс-шопа. «И-и – раз, – приговаривала блудница, щекоча партнера плетью по ребрам, – и-и – два…»
   Матвея окатило жаром, он вынырнул из воображаемой реальности, с беспокойством прислушался к нарастающему возбуждению. «Поздравляю, Степура, – сказал сам себе, – это диагноз».
* * *
   … Если бы не вульгарный кризис в экономике, Матвей никогда бы не уехал к отцу на север.
   Хотя, может, он просто редкий неудачник? Вот и оказался у черта на рогах, в таежном поселке, которого и на карте-то нет, тупо заполняет журналы учета проб. Графа «Отобрано», графа «Обработано». Графа «Итого».
   Романтика, блин. Ни жилья нормального, ни цивилизации. Ни телок. Снежные ковры девять месяцев в году, тайга и мат – вот его реальность. Живет среди неудачников, заряжается энергетикой неудачников. Удачливые все здесь, на его малой родине, в теплых краях. Взять хотя бы Витасика – бывшего одноклассника, вечно сопливого Виталия Шутихина. Таких лоботрясов поискать, а поди ж ты – корреспондент телевизионной программы «Новости сегодня».
   Еще три года назад все было наоборот: это Витасик завидовал Матвею, который сразу после универа подвизался на должности экономиста в крепкой строительной конторе.
   Контору тряхнуло так конкретно, что ее закрыли. Матвею до сих пор было неловко вспоминать наивные мечты о карьере, дружбе и любви. Все сплелось в змеиный клубок, змеи оживали, поднимали голову и шипели, стоило только случайно задеть.
   Матвей старался не задевать, обходил воспоминания стороной.
   Хорошая профессия – строитель, мрачно думал он, хаотично перемещаясь по квартире с сиротской кружкой, полной дымящегося чая. За каким чертом он учился на экономиста? Теперь его дипломом только подтереться.
   Пока он отвисает в тайге, здесь все места перераспределяются между своими. А он – кому он свой? Чем дольше сидит на севере, тем верней его забывают даже сокурсники, даже одноклассники, даже родственники.
 
   … В попавшуюся по дороге аптеку Матвей завернул, чтобы пополнить запас презервативов: Шутихин обещал вечеринку, а Шутихин слово держал.
   Сам Витасик в этот судьбоносный момент канючил в трубку:
   – Ну сколько можно тебя ждать? Купи пиво, огненной воды бутылки две, а лучше три! И пожрать чего-нибудь.
   – Ты же сказал, телки будут, – полузадушенным шепотом уточнил Матвей.
   – Будут, вот те крест на пузе.
   Значит, резинки нужно купить обязательно. В компании у них с Витасиком были разные обязанности. Пока Витась глушил спиртное и закусывал, Матвей сбрасывал накопленное за семь месяцев сексуальное напряжение.
   И вот тогда… вот тогда периферийным зрением, кромкой сознания, шестым чувством, каждой клеткой Матвей Степура уловил некое сияние. Сияние усилилось, и у Матвея обострились все чувства, будто с него содрали кожу, и он вдруг всем обнаженным существом не понял – нет, угадал: перед ним ангел.
   Очередь продвинулась вперед, а Матвей, сраженный видением, продолжал стоять столбом.
   И тут ангел обратился с простым и где-то даже оскорбительным для ангела земным вопросом:
   – Вы крайний?
   Голос тоже был неземной. Даже не голос, а гармония сфер. Через барабанную перепонку музыка проникла в грудь, внеся хаос в отлаженную работу всех органов, и обосновалась где-то в районе сердечной сумки.
   Ослепленный сиянием, Матвей сфокусировал взгляд…
   Чего-то такого он и ожидал.
   Сияние исходило от смуглого существа с тонкими чертами узкого, интеллигентного лица, с высокомерными бровями, серыми внимательными глазами эльфа, в которых Матюша с готовностью бы утопился. Вблизи оказалось, что глаза у существа родом из северных морей и такие же изменчивые: серые со стальным отливом.
   Одет эльф был во все черное: черные джинсы, черную майку, черные босоножки, открывающие беззащитные пальчики с маникюром. Черный цвет только подчеркивал хрупкость и внеземное происхождение существа и вносил загадочность.
   Вместо того чтобы хоть что-то предпринять, улыбнуться, сказать «Привет» или – как вариант – ответить, что он крайний, Матвей стоял, как идиот, с открытым ртом и не отрываясь пялился на девушку.
   Ужасная правда состояла в том, что в тайге он разучился знакомиться с ангелами. Никогда еще Мотя так не завидовал Витасику, тому куражу, раскованности, местами переходящей в тонкую, трудноуловимую наглость, изобретательности и остроумию, с которыми тот обзаводился знакомствами.
   В решающую минуту язык Матвея одеревенел, и не только язык – тело стало чужим и непослушным.
   Заглянув в холодные серые глаза, Мотя с отчаянием понял, что пропер свой шанс самым бездарным образом.
   Дернув плечиком, ангел скользящей походкой обошел оторопевшего молодого человека с отвисшей челюстью и пристроился за малосимпатичной старухой.
   Сердце после остановки сорвалось с места, Мотя наконец сообразил, что сейчас между ним и ангелом кто-нибудь вклинится, а этого он допустить никак не мог.
   Сделав над собой усилие, оторвал тяжелые ноги от пола, вплотную приблизился к ангелоподобному существу и уловил абсолютно невещественный запах – ветра и мокрого снега.
   С этого момента, как водится, очередь стала двигаться семимильными шагами, и через пару минут чернокрылый ангел оказался у окошка.
   – Привет, Ирма. – Существо положило на стойку узкую бестелесную руку с блестящими ноготками – лапку пернатого.
   Первым делом Матвей обследовал безымянный палец: птица была не окольцована. Кто ж ее окольцует – она же ангел.
   – Привет, – лицо девицы в окне озарилось, – как ты?
   – Нормально.
   Зависть острым коготком царапнула Матвея: ничем не примечательная девица говорила с ангелом, как говорят с подругой детства, дальней родственницей, одноклассницей, соседкой. Ангел по определению никому не мог быть одноклассницей, подругой детства и соседкой. Не мог, и все.
   – Беруши есть?
   – Нет.
   – А натрия бромид? – по-человечьи усталым голосом осведомился ангел.
   – Тебе или Даньке?
   – Мне. Даньке только лоботомия поможет.
   – Тебе в ампулах или в таблетках?
   – В таблетках, если есть.
   – Сейчас посмотрю. – Счастливица в окне покинула рабочее место и отошла к многочисленным ящичкам в глубине зала.
   В руки Матвею плыл редкий второй шанс. Во всяком случае, именно так он истолковал совместное ожидание у аптечного окна.
   Вместо соловьиной трели, пощелкивания и посвистывания Матвей издал хриплый клекот:
   – Э-э… мм.
   Ангелоподобное существо обернулось.
   В ту же секунду вокруг все неуловимо изменилось, Матвей услышал дыхание судьбы с легким перегаром мистики.
   – А этот… бромид – это от чего? – наконец выдавил он.
   Внезапно в серых глазах зародились волны. Холодные, пенистые, они обдали Матвея брызгами.
   – От бессонницы.
   – Неужели ангелы спят?
   Шторм усилился, отражение Матвея раскачивалось на потемневших грозовых волнах, как щепка.
   Видимо, опасаясь, что холодные волны выйдут из берегов, существо на секунду прикрыло глаза:
   – Хотела бы я посмотреть на ангела, которому не повезет с соседями, как некоторым смертным.
   – Что, сильно достают? – участливо спросил Матвей.
   Неожиданно ангел смягчился, и северное море подпустило тепла:
   – Сильно. Так сильно, что вот успокоительные потребовались. Не мне, – торопливо добавило существо, – пожилой женщине. У нее гипертония, нервничать совсем нельзя, а тут эти… соседи спать не дают.