-----------------------------------------------------------------------
Авт.сб. "Купол Галактики".
OCR & spellcheck by HarryFan, 13 September 2000
-----------------------------------------------------------------------
Опять Великий Кальмар!..
Он свернул и бросил газету в воду. Она поплыла корабликом и вдруг
исчезла: море скрутилось воронкой и взяло ее в себя.
Сейчас она опускается на дно и ляжет там, развернув белые крылья...
Великое море и Кальмар - Великий.
Море... Его шум идет отовсюду. Он бежит над блеском мокрых камней,
путается в скалистых гранях и рождает маленьких, шумовых детишек. Те
скачут через бурые пучки голубиных гнезд и зеленые прожилки ящериц.
Если вслушиваться, то шум делится на два разных, оба неторопливых и
размеренных: широки взмахи бронзового маятника времени.
Шум говорит одно и то же: "Спи, спи, спи... Иди в покой, в
неподвижность".
...Солнце со звоном бежит по воде. Маятник движется неторопливо, и на
берег наплывают призмы волн (водоросли потянулись к скалам, и эти
светятся, искрятся пурпурными точками). Снова движение - маятник пошел в
другую сторону. Теперь обнажается белый камень в глубине.
Газетчики... Зачем они звали? Что, он не видел перевернутых шхун и
экипаж, утонувший в каютах?
Или догадываются? Чепуха.
"Это сделал Великий Кальмар?" - спрашивали они. И так видно, что он -
сломан такелаж, вывернута часть борта.
Вероятно, закинул щупальца и, ухватив мачты, повис на них. И опрокинул
судно.
...Полдень. Скамья теплая и ласковая - солнце! Все же эти воды не могут
уравнять жар. Холод и жар, две крайности. Человек тянет свою линию в
промежутке крайностей, но способность стать посредине приходит со
старостью. Это мудрость?.. Угасанье сил?..
...Отличная перспектива - зеленая бухта и кусок моря, отхваченный
челюстями берегов. И тени бабочек синие. Тени круглы, как солнце. Это
солнечные тени. Они бегут с бабочками, и слабые миражи ходят по каменной
горячей стене. На ней дремлет кот, тонко посвистывая носом. Иногда
настораживается и, подняв голову, узит глаза на все дневное. Зоркие глаза,
холодные.
"Буду в полночь. Мефисто".
- Слушай, кот, вещая душа! Ты не спишь ночами, ты все видишь, все
знаешь. Что будет? Он придет? Как я его увижу ночью? Ах да, полнолуние...
Наконец-то я его увижу, если эта телеграмма не просто заблудившиеся в
проводе электрические придонные искры. Вопрос: где кончается жажда
всезнания и начинается мечта о всемогуществе? А вот к нам идет вкусный
холодный чай, идет на негнущихся ногах моего старого Генри. Спасибо,
старина, спасибо. Ты веришь в судьбу?.. Мне показали "Марианну". Это была
трудолюбивая шхуна - сначала грузы на Папуа, потом сбор "морских огурцов"
Большого Барьерного рифа.
Оттуда виден австралийский берег.
Судно опрокинуто на мелком месте. Значит, он где-то здесь.
А почерк его - ночь, спящий экипаж, крик вахтенного, когда он видит
светящуюся массу Великого. Тот закидывает руки на мачты и повисает на
борту - живой яростный груз!
Всегда одно - ночь и небольшие шхуны. Или яхты.
Эта цепь ночных нападений опоясала шар и подошла сюда. И вот газетчики
вопят: "Внимание, внимание, появился Великий Кальмар!"
Ну а я что должен делать? 1115 новых видов абиссальной фауны - самое
важное в конце концов.
...Библиотека. Тишина, запах кожи, запахи рук.
От моря, лезущего в каждую щель, от постоянно густой влажности бумага
взбухла и книги раздулись.
А, Мильтон... "И более достойно царить в аду, чем быть слугою в небе".
Вот что мог бы сказать Мефисто. Сатанинская гордость в этих словах.
Безмерная. Кстати, каковы пределы роста кальмара-архитевтиса? Есть ли
мера? Или мерой служит безмерность придонных глубин? И это одинаково с
погоней за знанием - чем больше их, чем полнее они, тем агрессивнее и
безжалостнее?
И надо платить за знания: таково дьявольское условие. Они заплатили
оба. Он платил болью, Джо - своими муками.
А если месть? Зачем было ждать так долго?.. Он всегда, давно готов.
...Солнце пробивает наборное, давних веков стекло. Его краски оживили
комнату. Они пестры, как рыбы-попугаи в изломах кораллов. Вот список яхт и
шхун за этот год.
Индийский океан: "Сага", "Шипшир", "Смелый", "Каракатица".
Тихий океан: "Джемини", "Пирл", "Индус", "Флер", "Марипоза".
Атлантика: "Могол", "Артур", "Дэви Крокет", "Пигги", "Мститель".
...Тронутые руками времени бумаги, пачка пожелтевших листов, сотни,
тысячи телеграмм - жизнь Мефисто. Как соединяют мысль, познанье и
действие. Какая удача, что маленький Джо был военным телеграфистом. А
потом несчастье, словно удар или ожог: саркома. Мальчик стал скелет:
огромный костяк, огромные руки и ноги, маленькая сухая голова. Он сказал:
лучше жить хоть так.
Мефисто отлично владеет ключом. Вот первая, как труха, рассыпающаяся
телеграмма. Тире и точки, тире и точки, и перевод всей этой тарабарщины:
"...Я слаб, отец, и ноги меня не держат. Это еще действует наркоз. Сижу
в пещере. Всю ночь кто-то долго глядел на меня огненными глазами. В них
блеск фосфора настолько силен, что свет очерчивает странный, чудовищный
контур. Мне страшно. Мефисто". (Такой избрали псевдоним - он сам.)
И примечание карандашом: "Начинается адаптация".
Мне тоже, тоже страшно, сынок, но только страх пришел сейчас. Вот
череда телеграмм, длинная цепь, выкованная из звеньев страха.
6 июля: "...я так мал и слаб. Что я сделал этому, с горящим взглядом?"
7 июля: "...оказывается, это зеркало, поставленное для самонаблюдений,
чужое тело вселяет в меня непрерывный ужас. Оно стиснуло меня - не
шевельнешься, я вмурован в него, вмазан, стиснут, оно чужое, чужое, чужое!
Я задыхаюсь в нем".
8 июля: "...ничего, не расстраивайся, отец, не расстраивайся, я сам
хотел, я притерплюсь. Зато какой мир окружает меня! Ночами черный и
горящий, днем пронизанный светом и движением".
10 июля: "...Рыбы, рыбы, рыбы. Они все охотятся за мной. Они
выслеживают меня, они хотят съесть. Мне трудно здесь, я еще слаб и вял".
21 июля: "...Сегодня хороший для меня день. Сносное самочувствие и
превосходные цветовые эффекты в сплетении кораллов. Прогуляюсь".
18 августа: "...Спасся чудом. До сих пор мне мерещатся противные жадные
морды, длинные зубы, оскаленные, светящиеся, их круглые и злобные глаза.
Возьми меня к себе. Мне страшно".
19 августа: "...Возьми, отец!"
Он вспомнил себя - успех в науке высушил его. Он стал прямой, логичный
и жестокий к другим и к себе.
Познанье иссушило сердце, оставался вопрошающий мозг.
Тот день был врезан в память. Он сел на камень в том месте, где толстый
кабель нырял в море. Соображал, чем его можно прикрыть. Волна плескалась и
булькала в камнях, и вдруг он увидел Мефисто. Он крикнул: "Как ты посмел!"
Мефисто полз к нему, тянул щупальца и глядел черными глазами. Они
таращились и от резкого волнения вращались в противоположные друг другу
стороны. Крупные стежки шрама опоясывали голову.
Это липкое длинное тело, вместившее душу и мозг Джо, было ненавистно и
родило только страх. Он стал пятиться, отходить, пока не споткнулся о
камень и не упал... А тогда пришла ярость, фиолетовое чудовище.
26 августа: "Я понял тебя, отец, и это меня опечалило.
Раньше я тебя никогда не понимал и гордился тобой. Я долго не буду тебя
беспокоить, долго!"
Тогда и пришло первое их молчание - долгое.
20 сентября: "...Болел и потому не ел две недели. Пост оказался полезен
- восстановил силы. Не выхожу. Смену дня замечаю по игре оттенков воды.
Днем она зеленоватая, к вечеру чернеет, проходя все оттенки зеленых, синих
и пурпурных тонов".
21 сентября: "...Генри опустил мне на шнуре большую и вкусную треску. Я
видел его наклоненное доброе лицо. Мне захотелось всплыть. Я унес рыбу к
себе и съел всю, без остатка. Я уже привык к сыроеденью и подумал только
механически: "А почему она не зажарена?" Насытившись, я спал (теперь я
сплю охотно и помногу, но сон этот больше похож на дремоту). Меня
коснулись подозрительные движения воды. Я увидел мурен. Они смотрели,
шевеля плавниками. Мне хотелось вскочить и убежать, но я сдержался. Мурены
слизистые и толстые, у них собачьи зубы, и запах их невкусен. Они снились
мне всю ночь".
22 сентября: "...Земных снов у меня нет. Полагаю, что мозг мой так
истощен привыканием к чужому, что маневрирует только кратковременной
памятью. Помни, я люблю тебя".
Что он видел тогда в нем? Не только отца, но и гордость свою? "Папа,
если все удастся, я буду твоим морским глазом". Я убеждал себя, что лучше
ему жить так, чем умирать.
Ничто не говорило об удаче операции, я не мог знать, что в морской воде
и пище есть фактор сращения чужеродных тканей.
25 сентября: "...Я знаю, что ты терпеть не мог маму. Ее женское и
требовательное пришло в конфликт с твоим стремлением к знанию. Мне стало
тоскливо, и я позвал к себе память о ней. Я старался вообразить себя
маленьким, в коротких штанах, с обручем и собакой. Это было трудно
сделать, потому что ко мне пробрались маленькие медузы (их ты просмотрел в
наших водах). Они жглись. Наконец пришло мамино лицо, но оно было окрашено
зеленым".
30 сентября: "...Я изобрел защиту от рыб. Вчера отыскал актиний,
похожих на красные гвоздики с нашей клумбы. Их посадил у входа в пещеру на
камнях, а двух самых крупных держу в руках. Сегодня утром мурены опять
явились ко мне. Я сунул актинии им прямо в глаза, они отпрыгнули и
убежали. Жить можно".
11 апреля: "...Наблюденье: здесь все едят друг друга. Самых маленьких
едят те, что больше их (рачки и рыбы), тех - большие, больших поедают
огромные. Пища достается тем, у кого рот большой и зубастый".
18 апреля: "...Видел китовую акулу, глотающую рачков и планктон. Мы
встретились нос к носу, но я ее не испугался. Больших с маленьким ртом
здесь не уважают".
Бедный мальчик! Он еще шутил. Я же препарировал его ежедневный улов (он
складывал все в проволочную сумку, подвешенную к бую).
29 мая: "...Подбрось-ка мне цветовые таблицы, а то напутаю в описании
окраски придонной мелочи. Сегодня в полдень сверху опустили бечевку. К ней
была привязана макрель. Я решил - ага, это мне! - и сцапал ее. Тотчас
сверху дернули, и в меня впился большой крючок. Меня поймали. Это больно.
Я упирался изо всех сил, хватался за что мог, но меня тянули наверх. Я не
сразу сообразил, что нужно делать, но потом запутал леску в камнях и
вырвал крючок с куском мяса. Истекаю кровью. Увидев рану, испытал
противоестественное - мне захотелось есть самого себя. Тому виной рыбаки.
Я им еще припомню. Мефисто".
30 мая: "...Весь день пролежал в пещере, размышляя о жизни. Решил -
нужно быть сильным и хитрым. Сильные и хитрые много и вкусно едят и спят в
самых уютных пещерах. Я должен приспособиться. Принять все правила игры".
1 июля: "...твое поручение изловить скорпену выполнил, но укололся и
чуть не умер. Ты безжалостен ко мне, отец. Или ты хочешь от меня
избавиться? Ответь, во время операции около меня лежало старое мое тело.
Что ты с ним сделал? Иногда мне кажется, что оно где-то рядом и я еще
встречу его".
7 июля: "Сегодня в моем мозгу горят невыносимые видения, звучат слова,
гремящие, как медь, слова, которых я никогда не выскажу".
17 июля: "Меня вчера чуть не съели. Я увернулся и, сжавшись, упал в
камни, а надо мной пронеслось что-то с разверстой пастью. Это не была
акула. Такого ты никогда не увидишь. Закажи кинокамеру для осьминога.
Ха-ха!"
18 июля: "...я так одинок, отец. Возьми меня обратно и держи в
каком-нибудь чане. Я несчастен и жалок".
"...Я силен, рано утром я плыл, развивал скорость. Я пронизал толщу, и
вынесся в верхний слой, и все ускорял движение. Мимо неслись, вытягивались
в серебристые полоски макрели и сарганы. Я выплеснулся, взлетел в твой
удушливый мир и упал обратно.
Брызги осыпали мое тело. Я чувствовал безотчетную радость. Но
ненадолго. Я вернулся в пещеру, думал и был несчастлив..."
"...Поймал скумбрию и съел ее. Это вкусно, но еще вкуснее крабы.
Вкуснее крабов бывают только устрицы. Охочусь за ними так - беру камешек,
подкрадываюсь и вкладываю его между распахнутых створок. Потом отщипываю
по кусочку и ем. И все время оглядываюсь".
Кто знал, что через пятнадцать лет он получит от газетчиков кличку
Великий Кальмар. Вот кого я боялся - газетчиков. Теперь я смеюсь над ними.
"...Сегодня я ушел на глубину километра. Тяжело и страшно. Здесь такая
глубина черноты, которую трудно и вообразить себе. И в ней горели тысячи
огней, и я подумал: "Как в городе". Я увидел выходящего из глубин
кашалота. В него впился кракен. На тупом рыле кашалота он выглядел
шевелящимся венцом. Вокруг чудовищной и прекрасной пары кипело что-то
светящееся и облепляло их, вычерчивая и проясняя очертания. Я желал победы
кракену.
Я же опустился на дно и долго сидел. Вокруг меня было немного звезд и
парочка морских огурцов. Я ждал так долго, что увидел чешуйчатого плоского
ящера. Он шел по дну, медленно и тяжело ворочая головой, и лапы его были
толще тела. Несмотря на темноту, я видел его отчетливо медлительные
движения, срыванье придонных живорастений, неторопливые пережевывающие
движения и красный глаз на затылке. Я понял - это мое инфракрасное зрение.
Меня ящер не заметил, хотя и прошел совсем близко. Намекни Бартону, что
глубинные его снимки на дне достоверны". (Я намекнул, но Бартон мне не
поверил. А потом его яхта, которой я так завидовал, исчезла.)
"...Сцапал дельфина-белобочку. Он рвался из моих рук и испустил серию
различных звуков. Остальная стая скрылась. Причем мною было отмечено
следующее: поначалу его вскрики были другого тона, и стая рванулась к
нему, а когда я распустил все руки в положенном мною диаметре, он
заговорил другое, и стая ушла. Он предупредил. Так как по установлению
этого факта мне безразлично, может он говорить или нет, то я прокусил ему
череп. Насытившись, я ушел к себе и долго размышлял над жизнью дельфинов.
Они многого добьются. Они умны, имеют язык и общественны. По-видимому,
дельфины будущие владыки моря".
"...Нет, властелинам моря нужна сила, а дельфины слабы. Морем властвуют
кракены. Изредка я вижу их, сильно пугаюсь и несусь изо всех сил. Потом
забиваюсь к себе в пещеру и сижу там часами".
"...Иногда я вижу людей. Они недвижны, и лишь их волосы слабо шевелит
течение. Они медленно погружаются вглубь. Они так похожи на тебя, отец,
что я пугаюсь и убегаю. Я понял: я боюсь стать таким же неподвижным. Но
мне любопытно, из укромного места я слежу за ними. А они плывут,
неподвижные, загадочные. Но мне кажется - они бросятся, и схватят меня, и
будут что-то делать. Мне будет больно, я не люблю боль".
"...Что я люблю? Я люблю много есть, я люблю хватать других и убивать
их.
Чего я не люблю? Когда меня хотят съесть. Не люблю людей, не люблю
родниковую воду, бьющую промеж камней. Абстрактные знания, ранее
привлекавшие меня, сейчас уступают знаниям, как уберечься и быть сытым".
"...Увидел странных рыб, черных и крупноголовых, с торчащими изо рта
кривыми и тонкими зубами. Рыбы мерцали синим светом. Я схватил их. Все мое
существо кричало - нельзя их есть, нельзя. Мозг сказал мне, что знать
верно можно, только попробовав.
Я поймал восемь штук. Шесть я отдал тебе, а две съел. И сейчас весь
горю. Мне страшно. Я умру и буду недвижен. Помогите, отец!"
(Затем тусклые смыслом, больные слова.)
"...Выжил, вы мне никогда и ничем не помогаете. Я могу рассчитывать
только на себя. Все мне враги. Весь день сидел в пещере и думал о
могуществе. В чем оно заключено? В силе, в зубах или плавниках? Я умнее
краба, умнее рыб, умнее осьминога. Я имею человеческий ум. Он - сила".
"...Решил - не нужно верить вам, отец".
"...Сегодня видел кракена. Он неторопливо плыл мимо и тянулся почти
бесконечно. Какие у него сверкающие глаза, какой крепкий клюв, длинные и
толстые щупальца. Он был чудовищно прекрасен. Хорошо быть кракеном".
"...Вы просили, и я нырнул в пучину. Я долго и медленно погружался
вниз, изо всех сил работая водометом и руками. Я миновал километр за
километром. Креветки обстреляли меня светящимся соком.
Я погружался. Навстречу неслись огни прямо в глаза и тут же рассыпались
фейерверками. Дышать становилось все труднее, руки слабели, тело
плющилось, и временами казалось, что меня жует большая беззубая рыба.
Все во мне кричало - вернись! Погибнешь! Но ум говорил - держись, ты
узнаешь новое, оно пригодится. Наконец я опустился на дно. Оно было
безжизненно, почти безжизненно, только шевелилось что-то похожее на
большое одеяло. Оно плоско-черное, с зелеными слабыми огоньками.
От него шло ощущение пронзительной, ядовитой силы.
Рядом я увидел странную девятилучевую звезду, я схватил ее и стал
подниматься, и черное гналось за мной, колыхаясь.
Я рванулся и выплыл на поверхность. Там долго лежал без сил, и волны
укачивали меня. Никто не напал на меня.
Отдохнув, я поплыл к вам. Вопрос: стоит ли рисковать из-за несъедобной
дряни?"
"...Сегодня мне приходят мысли, холодные, как подводный ключ. Я умолчу
о них. Размышляя, я забыл завалить вход в пещеру, и ко мне вошли три
мурены. Я раздробил им головы и съел их".
Через два года: "...Я ищу новую пещеру. Я могу спать всюду - меня
боятся, но считаю это излишним риском. Всегда найдется дурак с ртом больше
мозга. В пещере же уютно и надежно. Ем почти всех. Думаю обычно о еде. Да,
тех рыб, что нужны были тебе, я съел по дороге. Жди другого случая. На
вкус они так себе. Кстати, почему ты не купаешься в море? Я У берега вижу
много людей, а тебя никогда".
"...Сегодня нашел подходящую пещеру. В ней жила компания осьминогов.
Они никак не хотели выходить - надувались, таращили на меня глаза. Я
поймал треску и, показывая им, выманил и разорвал их".
"...Принес удобный камень и приспособил его как дверь. Ты интересуешься
черепахой-логерхедом. Отвечаю - невкусно, но есть все-таки можно. Сегодня
ко мне спустили наживку. На один крюк было насажено две рыбы - маленький
тунец и рыба-летучка. Я рассвирепел, всплыл на поверхность и, ухватив
лодку за борт, опрокинул ее. Теперь этот человек спокойно лежит рядом со
мной. Чтобы его не унесло течением, я прижал камнем. Что мне с ним делать?
Съесть?"
"...Как ты смеешь мне указывать! Нарочно съел его, хотя он груб и
невкусен. Я чуть не подавился пуговицей, но, как видишь, все же настоял на
своем. А может быть, и ты, нацепив маску, заглянешь ко мне? Приглашаю.
Мефисто".
Прошло еще три года:
"...Я огромен и безжалостен, я умнее всех. Только ум и никаких чувств.
Ты не можешь себе представить, какие здесь живут дураки! Пример - четыре
архитевтиса напали на кашалота. Первый вцепился ему в голову, а три
остальных дрались между собой из-за еще не убитого кита. Тот вынырнул,
съел напавшего на него, потом повернулся к дерущейся троице. И опять один
вцепился в кашалота, а двое так и дрались между собой. Щупальца кусками
летели в стороны. Идиоты! Не волнуйся, я не ем человечков, я питаюсь
дельфинами и молодыми кашалотами".
"...Ты мне предлагаешь обмен: я буду тебе ловить новые виды рыб, а ты
меня кормить. Брось, я не дурак. Сейчас я тебе нужен. Но кто может
поручиться за будущее?! Ты завидуешь мне, моему уму и силе, ты хочешь
отравить меня. Я не верю тебе, я никому не верю. Я одинок. Одиночество -
сила".
"...Вчера я убил первого взрослого кашалота. Я дождался, когда
архитевтис вцепится в эту гору мяса, подкрался и прокусил кашалотий череп.
Архитевтис бросился на меня, пришлось убить его".
"...В этих водах я самый большой и сильный. Я никого не боюсь. Пробую
силу на вас, людях. Вчера увидел яхту. Я все рассчитал. Ухватившись за
правый борт, я повис всей своей тяжестью и опрокинул. После чего лег на
дно и смотрел, как людей ели акулы. Их набежало штук двадцать. Они
метались длинными тенями, а я лежал на скале и смотрел. Огромный,
безжалостный и прекрасный. На следующий раз попробую опрокинуть пароход".
"...Вышло и с пароходом. Название: "Святая Анна". Я знаю - я буду
расти, расти, расти много лет. Знаю - я сам кракен. Я стану сильным. Я -
умный. Я - холодный разум в глубинах океана. Я буду властелином моего
холодного и огромного царства. Я буду жить вечно. Я всюду распространяю
страх. Я буду равнодушен к покорным и беспощаден к врагам. Я внушу ужас. Я
буду царить в океанах по праву ума, силы и хитрости. Есть приятно, но
внушать страх еще приятнее".
"...Встретил осьминога, огромного осьминога, тонны на две. Увидев меня,
он побледнел и притворился мертвым. Я оставил ему жизнь - нужно же их
приучать к покорности! Я всплыл около лодки, полной рыбаков. Позеленевшие,
вытянутые лица! Я оставил их жить".
"...сегодня я видел кракена неизмеримой длины и мощи. Он был глуп.
Говорю "был", потому что его уже нет - я подкрался и прокусил ему череп.
Теперь сижу в скалах на его месте и расту, расту".
"...Я страх, я ужас морей. Когда я всплываю, океан волнуется и все
живое прячется от меня. Даже вы, люди, сворачиваете в сторону".
"...Я ухожу в свое царство, в одиночество, в молчание. Навсегда.
Прощай, двуногое ничтожество. Мефисто".
...Умер закат - золотая полоска. В бухте появилось большое скопление
ночесветок. Вода светится. В нее уходит кабель. Он вползает в нее, как
резиновый шланг. Много тайн выкачал он из моря, из светящихся глубин.
Кроме одной - Мефисто.
Он громаден, наверное. Никто не знает, каких размеров достигают
архитевтисы в таком возрасте.
Скажем так: Мефисто - его эгоизм, погруженный в глубины моря. Нет, он
эгоизм науки.
Мефисто - его жадные глаза, брошенные в море, ищущие руки, опущенные до
самого отдаленного морского дна. А сейчас придет его Джо, милый сын,
раздвоившийся в смерти, лежащий одновременно и под холмиком в саду, и в
теле гигантского кальмара. "Великий Кальмар - а я его отец. Дико! Словно
увидеть сына ракетой, машиной, кораблем, молнией".
- Генри, кофе!
Вот он, обжигающий и ароматный. Кофе! Приятный запах счастья с
горчинкой печали, аромат цветов с горечью увядающих листьев.
- Иду, Мефисто.
...Какие влажные дорожки, как ласково касаются листья моих щек -
прохладные и влажные их ладоши. Так касаются холодные руки, сплетающиеся
струи глубин. Покойно лежат на донном песке, мягком, золотом песке. Вот и
лестница, ведущая вниз, и перила, лишние для привычного человека.
Светит луна, и видно все. Думал ли я, что Мефисто вырастет в чудовище?
А думал ли Райт о бомбардировщиках "либрейтор"?
Кох - о бациллах в бомбах?
Бэкон о пулемете? Думал ли сэр Резерфорд о водородной бомбе?
...Вода черна, она шевелится, отражая луну, и родит жирный блеск.
Сколько еще в ней тайн. Их не схватишь.
И все пропитано ожиданьем и страхом. Дрожь в руках, под сердцем. И все
дрожит вокруг. Прощай, вкусный кофе Генри.
Прощай, мое богатство и большая свобода, подаренная им. Спасибо за нее
тебе, отец! Ты был добр, ты хорошо вел торговые дела.
- Мефисто, я жду-у-у!
Звук пронесся, отразился и ушел в воду. Та молчала. Старик сутулился,
глядя в воду. Ему стало казаться, что ничего нет и не будет. Он зевнул -
от напряжения и подумал, что завтрашний день будет теплый. Оттого не сразу
заметил перемену, а увидев, замер, положив ладонь на грудь, к сердцу.
Вода еще молчала, но в ней, среди скользящих лунных блесков,
растерзанной лунной плоти, проходила какая-то работа. Вот, шевельнулась.
Лунные отблески заколыхались.
Скольжение отблесков ускорилось, медными полосками вскинулись летучие
рыбы, исчезла белая запятая рыбачьей лодки.
И вдруг море поднялось, закипело и вспенилось. Мелькнули быстро
вращающиеся колеса и покатились к берегу. Они расправились, вздыбились
лесом рук-щупалец.
Щупальца упали на сосны, вцепились в них. Трещали и ломались стволы,
громыхали и скатывались камни, ревел сбегающий поток воды. Из черноты
выплывало тело кракена - огромное и черное, словно затонувший корабль.
Мефисто пришел.
Сверкнули фосфором глаза, будто колеса, и Мефисто стал уходить в воду.
Исчезало тело, но еще светились гневные глаза. Щупальца, упав на берег,
заскользили обратно.
Старик по-прежнему стоял, прижав обе руки к груди. В ней сидело острое.
Оно пробило грудь и не давало дышать. Он не мог шевельнуться и не двинулся
даже тогда, когда, черное и толстое, толще сосны, скользило мимо щупальце
Мефисто. В слепом своем пути оно хватало присосками камни, доски, лодки -
все, что ему попадалось. И, словно еще один малый камень, совсем не
заметив, оно прихватило отца. Еще блеснули глаза, и потянулась рябь -
Мефисто уходил в океан.
...На берегу мелькали огни и маленькие людские тени. И возносились
слабые их вскрики.
Авт.сб. "Купол Галактики".
OCR & spellcheck by HarryFan, 13 September 2000
-----------------------------------------------------------------------
Опять Великий Кальмар!..
Он свернул и бросил газету в воду. Она поплыла корабликом и вдруг
исчезла: море скрутилось воронкой и взяло ее в себя.
Сейчас она опускается на дно и ляжет там, развернув белые крылья...
Великое море и Кальмар - Великий.
Море... Его шум идет отовсюду. Он бежит над блеском мокрых камней,
путается в скалистых гранях и рождает маленьких, шумовых детишек. Те
скачут через бурые пучки голубиных гнезд и зеленые прожилки ящериц.
Если вслушиваться, то шум делится на два разных, оба неторопливых и
размеренных: широки взмахи бронзового маятника времени.
Шум говорит одно и то же: "Спи, спи, спи... Иди в покой, в
неподвижность".
...Солнце со звоном бежит по воде. Маятник движется неторопливо, и на
берег наплывают призмы волн (водоросли потянулись к скалам, и эти
светятся, искрятся пурпурными точками). Снова движение - маятник пошел в
другую сторону. Теперь обнажается белый камень в глубине.
Газетчики... Зачем они звали? Что, он не видел перевернутых шхун и
экипаж, утонувший в каютах?
Или догадываются? Чепуха.
"Это сделал Великий Кальмар?" - спрашивали они. И так видно, что он -
сломан такелаж, вывернута часть борта.
Вероятно, закинул щупальца и, ухватив мачты, повис на них. И опрокинул
судно.
...Полдень. Скамья теплая и ласковая - солнце! Все же эти воды не могут
уравнять жар. Холод и жар, две крайности. Человек тянет свою линию в
промежутке крайностей, но способность стать посредине приходит со
старостью. Это мудрость?.. Угасанье сил?..
...Отличная перспектива - зеленая бухта и кусок моря, отхваченный
челюстями берегов. И тени бабочек синие. Тени круглы, как солнце. Это
солнечные тени. Они бегут с бабочками, и слабые миражи ходят по каменной
горячей стене. На ней дремлет кот, тонко посвистывая носом. Иногда
настораживается и, подняв голову, узит глаза на все дневное. Зоркие глаза,
холодные.
"Буду в полночь. Мефисто".
- Слушай, кот, вещая душа! Ты не спишь ночами, ты все видишь, все
знаешь. Что будет? Он придет? Как я его увижу ночью? Ах да, полнолуние...
Наконец-то я его увижу, если эта телеграмма не просто заблудившиеся в
проводе электрические придонные искры. Вопрос: где кончается жажда
всезнания и начинается мечта о всемогуществе? А вот к нам идет вкусный
холодный чай, идет на негнущихся ногах моего старого Генри. Спасибо,
старина, спасибо. Ты веришь в судьбу?.. Мне показали "Марианну". Это была
трудолюбивая шхуна - сначала грузы на Папуа, потом сбор "морских огурцов"
Большого Барьерного рифа.
Оттуда виден австралийский берег.
Судно опрокинуто на мелком месте. Значит, он где-то здесь.
А почерк его - ночь, спящий экипаж, крик вахтенного, когда он видит
светящуюся массу Великого. Тот закидывает руки на мачты и повисает на
борту - живой яростный груз!
Всегда одно - ночь и небольшие шхуны. Или яхты.
Эта цепь ночных нападений опоясала шар и подошла сюда. И вот газетчики
вопят: "Внимание, внимание, появился Великий Кальмар!"
Ну а я что должен делать? 1115 новых видов абиссальной фауны - самое
важное в конце концов.
...Библиотека. Тишина, запах кожи, запахи рук.
От моря, лезущего в каждую щель, от постоянно густой влажности бумага
взбухла и книги раздулись.
А, Мильтон... "И более достойно царить в аду, чем быть слугою в небе".
Вот что мог бы сказать Мефисто. Сатанинская гордость в этих словах.
Безмерная. Кстати, каковы пределы роста кальмара-архитевтиса? Есть ли
мера? Или мерой служит безмерность придонных глубин? И это одинаково с
погоней за знанием - чем больше их, чем полнее они, тем агрессивнее и
безжалостнее?
И надо платить за знания: таково дьявольское условие. Они заплатили
оба. Он платил болью, Джо - своими муками.
А если месть? Зачем было ждать так долго?.. Он всегда, давно готов.
...Солнце пробивает наборное, давних веков стекло. Его краски оживили
комнату. Они пестры, как рыбы-попугаи в изломах кораллов. Вот список яхт и
шхун за этот год.
Индийский океан: "Сага", "Шипшир", "Смелый", "Каракатица".
Тихий океан: "Джемини", "Пирл", "Индус", "Флер", "Марипоза".
Атлантика: "Могол", "Артур", "Дэви Крокет", "Пигги", "Мститель".
...Тронутые руками времени бумаги, пачка пожелтевших листов, сотни,
тысячи телеграмм - жизнь Мефисто. Как соединяют мысль, познанье и
действие. Какая удача, что маленький Джо был военным телеграфистом. А
потом несчастье, словно удар или ожог: саркома. Мальчик стал скелет:
огромный костяк, огромные руки и ноги, маленькая сухая голова. Он сказал:
лучше жить хоть так.
Мефисто отлично владеет ключом. Вот первая, как труха, рассыпающаяся
телеграмма. Тире и точки, тире и точки, и перевод всей этой тарабарщины:
"...Я слаб, отец, и ноги меня не держат. Это еще действует наркоз. Сижу
в пещере. Всю ночь кто-то долго глядел на меня огненными глазами. В них
блеск фосфора настолько силен, что свет очерчивает странный, чудовищный
контур. Мне страшно. Мефисто". (Такой избрали псевдоним - он сам.)
И примечание карандашом: "Начинается адаптация".
Мне тоже, тоже страшно, сынок, но только страх пришел сейчас. Вот
череда телеграмм, длинная цепь, выкованная из звеньев страха.
6 июля: "...я так мал и слаб. Что я сделал этому, с горящим взглядом?"
7 июля: "...оказывается, это зеркало, поставленное для самонаблюдений,
чужое тело вселяет в меня непрерывный ужас. Оно стиснуло меня - не
шевельнешься, я вмурован в него, вмазан, стиснут, оно чужое, чужое, чужое!
Я задыхаюсь в нем".
8 июля: "...ничего, не расстраивайся, отец, не расстраивайся, я сам
хотел, я притерплюсь. Зато какой мир окружает меня! Ночами черный и
горящий, днем пронизанный светом и движением".
10 июля: "...Рыбы, рыбы, рыбы. Они все охотятся за мной. Они
выслеживают меня, они хотят съесть. Мне трудно здесь, я еще слаб и вял".
21 июля: "...Сегодня хороший для меня день. Сносное самочувствие и
превосходные цветовые эффекты в сплетении кораллов. Прогуляюсь".
18 августа: "...Спасся чудом. До сих пор мне мерещатся противные жадные
морды, длинные зубы, оскаленные, светящиеся, их круглые и злобные глаза.
Возьми меня к себе. Мне страшно".
19 августа: "...Возьми, отец!"
Он вспомнил себя - успех в науке высушил его. Он стал прямой, логичный
и жестокий к другим и к себе.
Познанье иссушило сердце, оставался вопрошающий мозг.
Тот день был врезан в память. Он сел на камень в том месте, где толстый
кабель нырял в море. Соображал, чем его можно прикрыть. Волна плескалась и
булькала в камнях, и вдруг он увидел Мефисто. Он крикнул: "Как ты посмел!"
Мефисто полз к нему, тянул щупальца и глядел черными глазами. Они
таращились и от резкого волнения вращались в противоположные друг другу
стороны. Крупные стежки шрама опоясывали голову.
Это липкое длинное тело, вместившее душу и мозг Джо, было ненавистно и
родило только страх. Он стал пятиться, отходить, пока не споткнулся о
камень и не упал... А тогда пришла ярость, фиолетовое чудовище.
26 августа: "Я понял тебя, отец, и это меня опечалило.
Раньше я тебя никогда не понимал и гордился тобой. Я долго не буду тебя
беспокоить, долго!"
Тогда и пришло первое их молчание - долгое.
20 сентября: "...Болел и потому не ел две недели. Пост оказался полезен
- восстановил силы. Не выхожу. Смену дня замечаю по игре оттенков воды.
Днем она зеленоватая, к вечеру чернеет, проходя все оттенки зеленых, синих
и пурпурных тонов".
21 сентября: "...Генри опустил мне на шнуре большую и вкусную треску. Я
видел его наклоненное доброе лицо. Мне захотелось всплыть. Я унес рыбу к
себе и съел всю, без остатка. Я уже привык к сыроеденью и подумал только
механически: "А почему она не зажарена?" Насытившись, я спал (теперь я
сплю охотно и помногу, но сон этот больше похож на дремоту). Меня
коснулись подозрительные движения воды. Я увидел мурен. Они смотрели,
шевеля плавниками. Мне хотелось вскочить и убежать, но я сдержался. Мурены
слизистые и толстые, у них собачьи зубы, и запах их невкусен. Они снились
мне всю ночь".
22 сентября: "...Земных снов у меня нет. Полагаю, что мозг мой так
истощен привыканием к чужому, что маневрирует только кратковременной
памятью. Помни, я люблю тебя".
Что он видел тогда в нем? Не только отца, но и гордость свою? "Папа,
если все удастся, я буду твоим морским глазом". Я убеждал себя, что лучше
ему жить так, чем умирать.
Ничто не говорило об удаче операции, я не мог знать, что в морской воде
и пище есть фактор сращения чужеродных тканей.
25 сентября: "...Я знаю, что ты терпеть не мог маму. Ее женское и
требовательное пришло в конфликт с твоим стремлением к знанию. Мне стало
тоскливо, и я позвал к себе память о ней. Я старался вообразить себя
маленьким, в коротких штанах, с обручем и собакой. Это было трудно
сделать, потому что ко мне пробрались маленькие медузы (их ты просмотрел в
наших водах). Они жглись. Наконец пришло мамино лицо, но оно было окрашено
зеленым".
30 сентября: "...Я изобрел защиту от рыб. Вчера отыскал актиний,
похожих на красные гвоздики с нашей клумбы. Их посадил у входа в пещеру на
камнях, а двух самых крупных держу в руках. Сегодня утром мурены опять
явились ко мне. Я сунул актинии им прямо в глаза, они отпрыгнули и
убежали. Жить можно".
11 апреля: "...Наблюденье: здесь все едят друг друга. Самых маленьких
едят те, что больше их (рачки и рыбы), тех - большие, больших поедают
огромные. Пища достается тем, у кого рот большой и зубастый".
18 апреля: "...Видел китовую акулу, глотающую рачков и планктон. Мы
встретились нос к носу, но я ее не испугался. Больших с маленьким ртом
здесь не уважают".
Бедный мальчик! Он еще шутил. Я же препарировал его ежедневный улов (он
складывал все в проволочную сумку, подвешенную к бую).
29 мая: "...Подбрось-ка мне цветовые таблицы, а то напутаю в описании
окраски придонной мелочи. Сегодня в полдень сверху опустили бечевку. К ней
была привязана макрель. Я решил - ага, это мне! - и сцапал ее. Тотчас
сверху дернули, и в меня впился большой крючок. Меня поймали. Это больно.
Я упирался изо всех сил, хватался за что мог, но меня тянули наверх. Я не
сразу сообразил, что нужно делать, но потом запутал леску в камнях и
вырвал крючок с куском мяса. Истекаю кровью. Увидев рану, испытал
противоестественное - мне захотелось есть самого себя. Тому виной рыбаки.
Я им еще припомню. Мефисто".
30 мая: "...Весь день пролежал в пещере, размышляя о жизни. Решил -
нужно быть сильным и хитрым. Сильные и хитрые много и вкусно едят и спят в
самых уютных пещерах. Я должен приспособиться. Принять все правила игры".
1 июля: "...твое поручение изловить скорпену выполнил, но укололся и
чуть не умер. Ты безжалостен ко мне, отец. Или ты хочешь от меня
избавиться? Ответь, во время операции около меня лежало старое мое тело.
Что ты с ним сделал? Иногда мне кажется, что оно где-то рядом и я еще
встречу его".
7 июля: "Сегодня в моем мозгу горят невыносимые видения, звучат слова,
гремящие, как медь, слова, которых я никогда не выскажу".
17 июля: "Меня вчера чуть не съели. Я увернулся и, сжавшись, упал в
камни, а надо мной пронеслось что-то с разверстой пастью. Это не была
акула. Такого ты никогда не увидишь. Закажи кинокамеру для осьминога.
Ха-ха!"
18 июля: "...я так одинок, отец. Возьми меня обратно и держи в
каком-нибудь чане. Я несчастен и жалок".
"...Я силен, рано утром я плыл, развивал скорость. Я пронизал толщу, и
вынесся в верхний слой, и все ускорял движение. Мимо неслись, вытягивались
в серебристые полоски макрели и сарганы. Я выплеснулся, взлетел в твой
удушливый мир и упал обратно.
Брызги осыпали мое тело. Я чувствовал безотчетную радость. Но
ненадолго. Я вернулся в пещеру, думал и был несчастлив..."
"...Поймал скумбрию и съел ее. Это вкусно, но еще вкуснее крабы.
Вкуснее крабов бывают только устрицы. Охочусь за ними так - беру камешек,
подкрадываюсь и вкладываю его между распахнутых створок. Потом отщипываю
по кусочку и ем. И все время оглядываюсь".
Кто знал, что через пятнадцать лет он получит от газетчиков кличку
Великий Кальмар. Вот кого я боялся - газетчиков. Теперь я смеюсь над ними.
"...Сегодня я ушел на глубину километра. Тяжело и страшно. Здесь такая
глубина черноты, которую трудно и вообразить себе. И в ней горели тысячи
огней, и я подумал: "Как в городе". Я увидел выходящего из глубин
кашалота. В него впился кракен. На тупом рыле кашалота он выглядел
шевелящимся венцом. Вокруг чудовищной и прекрасной пары кипело что-то
светящееся и облепляло их, вычерчивая и проясняя очертания. Я желал победы
кракену.
Я же опустился на дно и долго сидел. Вокруг меня было немного звезд и
парочка морских огурцов. Я ждал так долго, что увидел чешуйчатого плоского
ящера. Он шел по дну, медленно и тяжело ворочая головой, и лапы его были
толще тела. Несмотря на темноту, я видел его отчетливо медлительные
движения, срыванье придонных живорастений, неторопливые пережевывающие
движения и красный глаз на затылке. Я понял - это мое инфракрасное зрение.
Меня ящер не заметил, хотя и прошел совсем близко. Намекни Бартону, что
глубинные его снимки на дне достоверны". (Я намекнул, но Бартон мне не
поверил. А потом его яхта, которой я так завидовал, исчезла.)
"...Сцапал дельфина-белобочку. Он рвался из моих рук и испустил серию
различных звуков. Остальная стая скрылась. Причем мною было отмечено
следующее: поначалу его вскрики были другого тона, и стая рванулась к
нему, а когда я распустил все руки в положенном мною диаметре, он
заговорил другое, и стая ушла. Он предупредил. Так как по установлению
этого факта мне безразлично, может он говорить или нет, то я прокусил ему
череп. Насытившись, я ушел к себе и долго размышлял над жизнью дельфинов.
Они многого добьются. Они умны, имеют язык и общественны. По-видимому,
дельфины будущие владыки моря".
"...Нет, властелинам моря нужна сила, а дельфины слабы. Морем властвуют
кракены. Изредка я вижу их, сильно пугаюсь и несусь изо всех сил. Потом
забиваюсь к себе в пещеру и сижу там часами".
"...Иногда я вижу людей. Они недвижны, и лишь их волосы слабо шевелит
течение. Они медленно погружаются вглубь. Они так похожи на тебя, отец,
что я пугаюсь и убегаю. Я понял: я боюсь стать таким же неподвижным. Но
мне любопытно, из укромного места я слежу за ними. А они плывут,
неподвижные, загадочные. Но мне кажется - они бросятся, и схватят меня, и
будут что-то делать. Мне будет больно, я не люблю боль".
"...Что я люблю? Я люблю много есть, я люблю хватать других и убивать
их.
Чего я не люблю? Когда меня хотят съесть. Не люблю людей, не люблю
родниковую воду, бьющую промеж камней. Абстрактные знания, ранее
привлекавшие меня, сейчас уступают знаниям, как уберечься и быть сытым".
"...Увидел странных рыб, черных и крупноголовых, с торчащими изо рта
кривыми и тонкими зубами. Рыбы мерцали синим светом. Я схватил их. Все мое
существо кричало - нельзя их есть, нельзя. Мозг сказал мне, что знать
верно можно, только попробовав.
Я поймал восемь штук. Шесть я отдал тебе, а две съел. И сейчас весь
горю. Мне страшно. Я умру и буду недвижен. Помогите, отец!"
(Затем тусклые смыслом, больные слова.)
"...Выжил, вы мне никогда и ничем не помогаете. Я могу рассчитывать
только на себя. Все мне враги. Весь день сидел в пещере и думал о
могуществе. В чем оно заключено? В силе, в зубах или плавниках? Я умнее
краба, умнее рыб, умнее осьминога. Я имею человеческий ум. Он - сила".
"...Решил - не нужно верить вам, отец".
"...Сегодня видел кракена. Он неторопливо плыл мимо и тянулся почти
бесконечно. Какие у него сверкающие глаза, какой крепкий клюв, длинные и
толстые щупальца. Он был чудовищно прекрасен. Хорошо быть кракеном".
"...Вы просили, и я нырнул в пучину. Я долго и медленно погружался
вниз, изо всех сил работая водометом и руками. Я миновал километр за
километром. Креветки обстреляли меня светящимся соком.
Я погружался. Навстречу неслись огни прямо в глаза и тут же рассыпались
фейерверками. Дышать становилось все труднее, руки слабели, тело
плющилось, и временами казалось, что меня жует большая беззубая рыба.
Все во мне кричало - вернись! Погибнешь! Но ум говорил - держись, ты
узнаешь новое, оно пригодится. Наконец я опустился на дно. Оно было
безжизненно, почти безжизненно, только шевелилось что-то похожее на
большое одеяло. Оно плоско-черное, с зелеными слабыми огоньками.
От него шло ощущение пронзительной, ядовитой силы.
Рядом я увидел странную девятилучевую звезду, я схватил ее и стал
подниматься, и черное гналось за мной, колыхаясь.
Я рванулся и выплыл на поверхность. Там долго лежал без сил, и волны
укачивали меня. Никто не напал на меня.
Отдохнув, я поплыл к вам. Вопрос: стоит ли рисковать из-за несъедобной
дряни?"
"...Сегодня мне приходят мысли, холодные, как подводный ключ. Я умолчу
о них. Размышляя, я забыл завалить вход в пещеру, и ко мне вошли три
мурены. Я раздробил им головы и съел их".
Через два года: "...Я ищу новую пещеру. Я могу спать всюду - меня
боятся, но считаю это излишним риском. Всегда найдется дурак с ртом больше
мозга. В пещере же уютно и надежно. Ем почти всех. Думаю обычно о еде. Да,
тех рыб, что нужны были тебе, я съел по дороге. Жди другого случая. На
вкус они так себе. Кстати, почему ты не купаешься в море? Я У берега вижу
много людей, а тебя никогда".
"...Сегодня нашел подходящую пещеру. В ней жила компания осьминогов.
Они никак не хотели выходить - надувались, таращили на меня глаза. Я
поймал треску и, показывая им, выманил и разорвал их".
"...Принес удобный камень и приспособил его как дверь. Ты интересуешься
черепахой-логерхедом. Отвечаю - невкусно, но есть все-таки можно. Сегодня
ко мне спустили наживку. На один крюк было насажено две рыбы - маленький
тунец и рыба-летучка. Я рассвирепел, всплыл на поверхность и, ухватив
лодку за борт, опрокинул ее. Теперь этот человек спокойно лежит рядом со
мной. Чтобы его не унесло течением, я прижал камнем. Что мне с ним делать?
Съесть?"
"...Как ты смеешь мне указывать! Нарочно съел его, хотя он груб и
невкусен. Я чуть не подавился пуговицей, но, как видишь, все же настоял на
своем. А может быть, и ты, нацепив маску, заглянешь ко мне? Приглашаю.
Мефисто".
Прошло еще три года:
"...Я огромен и безжалостен, я умнее всех. Только ум и никаких чувств.
Ты не можешь себе представить, какие здесь живут дураки! Пример - четыре
архитевтиса напали на кашалота. Первый вцепился ему в голову, а три
остальных дрались между собой из-за еще не убитого кита. Тот вынырнул,
съел напавшего на него, потом повернулся к дерущейся троице. И опять один
вцепился в кашалота, а двое так и дрались между собой. Щупальца кусками
летели в стороны. Идиоты! Не волнуйся, я не ем человечков, я питаюсь
дельфинами и молодыми кашалотами".
"...Ты мне предлагаешь обмен: я буду тебе ловить новые виды рыб, а ты
меня кормить. Брось, я не дурак. Сейчас я тебе нужен. Но кто может
поручиться за будущее?! Ты завидуешь мне, моему уму и силе, ты хочешь
отравить меня. Я не верю тебе, я никому не верю. Я одинок. Одиночество -
сила".
"...Вчера я убил первого взрослого кашалота. Я дождался, когда
архитевтис вцепится в эту гору мяса, подкрался и прокусил кашалотий череп.
Архитевтис бросился на меня, пришлось убить его".
"...В этих водах я самый большой и сильный. Я никого не боюсь. Пробую
силу на вас, людях. Вчера увидел яхту. Я все рассчитал. Ухватившись за
правый борт, я повис всей своей тяжестью и опрокинул. После чего лег на
дно и смотрел, как людей ели акулы. Их набежало штук двадцать. Они
метались длинными тенями, а я лежал на скале и смотрел. Огромный,
безжалостный и прекрасный. На следующий раз попробую опрокинуть пароход".
"...Вышло и с пароходом. Название: "Святая Анна". Я знаю - я буду
расти, расти, расти много лет. Знаю - я сам кракен. Я стану сильным. Я -
умный. Я - холодный разум в глубинах океана. Я буду властелином моего
холодного и огромного царства. Я буду жить вечно. Я всюду распространяю
страх. Я буду равнодушен к покорным и беспощаден к врагам. Я внушу ужас. Я
буду царить в океанах по праву ума, силы и хитрости. Есть приятно, но
внушать страх еще приятнее".
"...Встретил осьминога, огромного осьминога, тонны на две. Увидев меня,
он побледнел и притворился мертвым. Я оставил ему жизнь - нужно же их
приучать к покорности! Я всплыл около лодки, полной рыбаков. Позеленевшие,
вытянутые лица! Я оставил их жить".
"...сегодня я видел кракена неизмеримой длины и мощи. Он был глуп.
Говорю "был", потому что его уже нет - я подкрался и прокусил ему череп.
Теперь сижу в скалах на его месте и расту, расту".
"...Я страх, я ужас морей. Когда я всплываю, океан волнуется и все
живое прячется от меня. Даже вы, люди, сворачиваете в сторону".
"...Я ухожу в свое царство, в одиночество, в молчание. Навсегда.
Прощай, двуногое ничтожество. Мефисто".
...Умер закат - золотая полоска. В бухте появилось большое скопление
ночесветок. Вода светится. В нее уходит кабель. Он вползает в нее, как
резиновый шланг. Много тайн выкачал он из моря, из светящихся глубин.
Кроме одной - Мефисто.
Он громаден, наверное. Никто не знает, каких размеров достигают
архитевтисы в таком возрасте.
Скажем так: Мефисто - его эгоизм, погруженный в глубины моря. Нет, он
эгоизм науки.
Мефисто - его жадные глаза, брошенные в море, ищущие руки, опущенные до
самого отдаленного морского дна. А сейчас придет его Джо, милый сын,
раздвоившийся в смерти, лежащий одновременно и под холмиком в саду, и в
теле гигантского кальмара. "Великий Кальмар - а я его отец. Дико! Словно
увидеть сына ракетой, машиной, кораблем, молнией".
- Генри, кофе!
Вот он, обжигающий и ароматный. Кофе! Приятный запах счастья с
горчинкой печали, аромат цветов с горечью увядающих листьев.
- Иду, Мефисто.
...Какие влажные дорожки, как ласково касаются листья моих щек -
прохладные и влажные их ладоши. Так касаются холодные руки, сплетающиеся
струи глубин. Покойно лежат на донном песке, мягком, золотом песке. Вот и
лестница, ведущая вниз, и перила, лишние для привычного человека.
Светит луна, и видно все. Думал ли я, что Мефисто вырастет в чудовище?
А думал ли Райт о бомбардировщиках "либрейтор"?
Кох - о бациллах в бомбах?
Бэкон о пулемете? Думал ли сэр Резерфорд о водородной бомбе?
...Вода черна, она шевелится, отражая луну, и родит жирный блеск.
Сколько еще в ней тайн. Их не схватишь.
И все пропитано ожиданьем и страхом. Дрожь в руках, под сердцем. И все
дрожит вокруг. Прощай, вкусный кофе Генри.
Прощай, мое богатство и большая свобода, подаренная им. Спасибо за нее
тебе, отец! Ты был добр, ты хорошо вел торговые дела.
- Мефисто, я жду-у-у!
Звук пронесся, отразился и ушел в воду. Та молчала. Старик сутулился,
глядя в воду. Ему стало казаться, что ничего нет и не будет. Он зевнул -
от напряжения и подумал, что завтрашний день будет теплый. Оттого не сразу
заметил перемену, а увидев, замер, положив ладонь на грудь, к сердцу.
Вода еще молчала, но в ней, среди скользящих лунных блесков,
растерзанной лунной плоти, проходила какая-то работа. Вот, шевельнулась.
Лунные отблески заколыхались.
Скольжение отблесков ускорилось, медными полосками вскинулись летучие
рыбы, исчезла белая запятая рыбачьей лодки.
И вдруг море поднялось, закипело и вспенилось. Мелькнули быстро
вращающиеся колеса и покатились к берегу. Они расправились, вздыбились
лесом рук-щупалец.
Щупальца упали на сосны, вцепились в них. Трещали и ломались стволы,
громыхали и скатывались камни, ревел сбегающий поток воды. Из черноты
выплывало тело кракена - огромное и черное, словно затонувший корабль.
Мефисто пришел.
Сверкнули фосфором глаза, будто колеса, и Мефисто стал уходить в воду.
Исчезало тело, но еще светились гневные глаза. Щупальца, упав на берег,
заскользили обратно.
Старик по-прежнему стоял, прижав обе руки к груди. В ней сидело острое.
Оно пробило грудь и не давало дышать. Он не мог шевельнуться и не двинулся
даже тогда, когда, черное и толстое, толще сосны, скользило мимо щупальце
Мефисто. В слепом своем пути оно хватало присосками камни, доски, лодки -
все, что ему попадалось. И, словно еще один малый камень, совсем не
заметив, оно прихватило отца. Еще блеснули глаза, и потянулась рябь -
Мефисто уходил в океан.
...На берегу мелькали огни и маленькие людские тени. И возносились
слабые их вскрики.