Страница:
Женщина ударила по рукам тех, кто потянулся к сухарям, и стала по очереди класть детям в рот крошки. Она рассказывала:
– Ворвались они… эти страшные люди, закутанные в овчины… Скакали повсюду на небольших лошадях и забирали все, что замечали…. Они схватили моего мужа – он хотел оградить семью… Они схватили всех моих детей и увезли – не знаю, живы ли они?.. Всадники волокли меня на аркане, держали рабой на потеху всем. Однажды ночью мне удалось скрыться, и я пробралась сюда, в эти развалины… Здесь я не нашла своего дома. Только кучи мусора. Днем бегают ящерицы, ночью воют и подкрадываются шакалы… Около города я встретила этих брошенных монголками детей. Мы вместе искали еду и выкапывали корешки дикого лука… Теперь эти дети стали моими детьми, и мы умрем вместе, а может быть, и выживем…
Туган отдал женщине последние сухари и, ведя в поводу коня, вышел из города.
Туган пробирался все дальше к Самарканду. Он не встречал караванов. Кое-где на полях показывались редкие посевы. Раза два прорысили монгольские всадники. Тогда работавшие поселяне падали как подкошенные и уползали в канавы. Когда облачко пыли, провожавшее монголов, уплывало за холмы, на полях снова подымались напуганные поселяне и принимались вскапывать землю.
Глава вторая
Глава третья
Глава четвертая
Туган и Бент-Занкиджа шли рядом по безмолвным пустынным улицам разрушенного города. Туган вел коня в поводу. Гулко отдавался стук копыт в стенах покинутых зданий. Оба вспоминали далекие дни юности, проведенной в шумном Гургандже, в доме погибшего во время разлива реки старого Мирзы-Юсуфа.
– Все эти долгие годы моих скитаний я думал о тебе, Бент-Занкиджа!
– Вот опять перед тобой подруга твоего детства… И мне тоже пришлось увидеть блеск молний и услышать удары грома, который потряс всю нашу землю… Но там, где в яростную бурю падают могучие дубы и платаны, там иногда сохраняется невредимой маленькая мышка – и я спаслась!
– Расскажи, что с тобой было в эти страшные годы?
– Слушай, что со мной произошло. Когда монголы схватили меня в Бухаре и заставили петь их свирепому владыке грустные песни про гибель Хорезма, он похвалил меня и приказал содержать в его походном хоре китайских певиц… Вместе с ними я побывала всюду, где проходил этот истребитель людей. Однажды Чингисхан стал жаловаться на боли в глазах, на то, что вместо одного месяца перед ним проплывают два месяца, что вместо одного джейрана ему в степи мерещатся сразу три. Он думал, что с ним шутят злые духи. Монгольские шаманы молились и плясали перед Чингисханом, но не сумели отогнать злых духов. Лекари боялись коснуться его и заглянуть в его ужасающие глаза. Однако приехавший в лагерь Чингисхана старый арабский каддах,[189] по имени Зин-Забан, храбро взялся вылечить Потрясателя вселенной. Он действительно быстро помог Чингисхану. Свирепый владыка остался доволен и спросил, какую награду он хочет? Старый лекарь не просил сокровищ, а только указал пальцем на певицу женского хора, и этой певицей оказалась я! Чингисхан приказал отдать меня лекарю. Старик запер меня в эндеруне,[190] где я пела про черные кудри юноши и родинку на щеке. Лекарь услышал и побил меня узорчатым поясом. Я запела о воине, забывшем улыбку. Старик опять стал учить меня сыромятным ремнем. Тогда я убежала от него, и меня приютили у себя в походных шатрах женщины презираемого у нас бродячего племени огнепоклонников – люли. Я ходила закутанной, как они, в черное покрывало, и никто меня не выдал… Но, себе на горе, старый каддах Зин-Забан пошел жаловаться на меня грозному Чингисхану и умолял, чтобы воины меня разыскали… Монгольский владыка так рассвирепел, что все кругом попадали на землю, спрятав лица в ладони… «Как ты осмелился упустить из своих рук мой дар? – кричал Чингисхан. – Как ты не сумел подчинить себе твою жену? Мужчина, которого не слушается жена, не смеет жить в моих владениях! Возьмите его!» И бедного старого лекаря схватили палачи и тут же отрубили ему седую голову. «Какая страшная развязка!»[191] С того времени я живу у племени люли. Узнав, что Хаджи Рахим сидит в клетке, я стала приносить ему хлеб, орехи, виноград… Я помогала ему писать…
– И ты, сама гонимая, помогала ему?
– Через каждые три дня я ходила в тюрьму и передавала ему еду. Вместе с хлебом я передавала Хаджи Рахиму несколько листков чистой бумаги, а он украдкой протягивал мне написанные им за три дня листы своих воспоминаний. Переписав у себя в шатре эти листы, я возвращала новые страницы повести о нашествии монголов на Хорезм… Таким образом, одновременно с той книгой, которую писал в клетке Хаджи Рахим, у меня накопились листы второй такой же книги, переписанной моей рукой. Да будет благословенна память Мирзы-Юсуфа, научившего меня писать!..
– Ты сделала великое дело, – сказал Туган. – Если злобные имамы сожгут записи Хаджи Рахима, у нас сохранятся вторые их листы! И внуки наши, и правнуки будут читать повесть Хаджи Рахима о злодеяниях Чингисхана.
Они подошли к берегу быстрой мутной реки. Здесь стояли закоптелые шерстяные шатры племени люли.
У подножья старого платана, на обрывки ковра, Бент-Занкиджа положила пачку бумажных листов. Яркая луна, поднявшаяся над развалинами Самарканда, освещала желтые страницы, где ровными строками излагалась повесть гонимого скитальца.
Бент-Занкиджа опустилась на ковер и, перебирая листы, говорила:
– Хаджи Рахим крайне ослабел, запертый в холодной, никогда не согреваемой клетке, но он нисколько не унывал, точно его жгли собственные пламенные мысли… Он уже писал с трудом… Видишь, как в этих строках у него дрожат и прыгают буквы! Слушай, что Хаджи Рахим написал на последней странице…
Бент-Занкиджа взяла исписанный арабской вязью лист бумаги и стала читать:
«…Мой истертый калям дописал последние строки повести о набеге беспощадных монголов на цветущие долины нашей родины… Запыленный опилками усердия, составитель этой книги хотел бы сказать еще много о тех малодушных людях Хорезма, которые не решились самоотверженно выступить на борьбу с жестоким губителем племен, свирепым Чингисханом…
…Если бы все хорезмийцы твердо и единодушно подняли меч гнева и, не щадя себя, яростно бросились на врагов родины, то высокомерные монголы и их краснобородый владыка и полгода не удержались бы в Хорезме, а навсегда бы скрылись в своих далеких степях…
…Монголы одолевали больше вследствие несогласия, уступчивости и робости противников, чем силой своих кривых мечей… Смелый Джелаль эд-Дин показал, что с небольшим отрядом отчаянных джигитов он умел разбивать монгольские скопища…
…Но калям выпадает из моих холодеющих пальцев… Силы дервиша-скитальца слабеют, а дни бегут, приближая день расплаты… И я могу начертить лишь несколько строк из стихотворения поэта:[192]
Бент-Занкиджа приложила к губам тонкий смуглый пальчик с тремя серебряными кольцами, подумала, сдвинув изогнутые брови, старательно сложила исписанные листы и завернула их в кусок пестрой материи. Она подняла блестящие черные глаза на Тугана и сказала:
– Теперь я позову трех смелых юношей из племени люли… Вы отправитесь к яме казненных выручать Хаджи Рахима. Ведь ночь длинна и еще не кончилась! Мы спасем его!
– Ворвались они… эти страшные люди, закутанные в овчины… Скакали повсюду на небольших лошадях и забирали все, что замечали…. Они схватили моего мужа – он хотел оградить семью… Они схватили всех моих детей и увезли – не знаю, живы ли они?.. Всадники волокли меня на аркане, держали рабой на потеху всем. Однажды ночью мне удалось скрыться, и я пробралась сюда, в эти развалины… Здесь я не нашла своего дома. Только кучи мусора. Днем бегают ящерицы, ночью воют и подкрадываются шакалы… Около города я встретила этих брошенных монголками детей. Мы вместе искали еду и выкапывали корешки дикого лука… Теперь эти дети стали моими детьми, и мы умрем вместе, а может быть, и выживем…
Туган отдал женщине последние сухари и, ведя в поводу коня, вышел из города.
Туган пробирался все дальше к Самарканду. Он не встречал караванов. Кое-где на полях показывались редкие посевы. Раза два прорысили монгольские всадники. Тогда работавшие поселяне падали как подкошенные и уползали в канавы. Когда облачко пыли, провожавшее монголов, уплывало за холмы, на полях снова подымались напуганные поселяне и принимались вскапывать землю.
Глава вторая
Где шумный город Самарканд?
Через несколько дней Туган остановился на пустынной возвышенности, изрытой могильными буграми. Перед ним зеленела долина реки, где громоздились развалины недавно еще славного Самарканда. Домики с плоскими крышами лепились один около другого, но никакого движения не замечалось в бывшей столице Мавераннагра, где раньше трудились десятки тысяч искусных рабочих.
Поломанные и размытые дождями крепостные стены огибали среднюю часть города. Там сохранилась закоптелая часть высокой мечети, выстроенной последним хорезм-шахом Мухаммедом, и две круглые башни.
Хромой нищий приблизился к Тугану и просунул из отрепьев тощую руку:
– Подай убогому, славный бек-джигит! Да сохранит тебя в битвах Аллах! Да отведет он вражескую стрелу от твоего храброго сердца!
– Где же город? Где блестящая столица султанов и шахов? Где важные купцы, где веселый шум молотков в мастерских? – говорил Туган, рассуждая больше с самим собой, чем с нищим.
– Всего этого больше нет! – сказал нищий. – Ведь тут прошли монголы! Разве они что-нибудь оставят? Ты спрашиваешь, куда девался город? Одну часть людей вырезали безжалостные всадники, другую часть угнали они в свои далекие степи, остальные жители бежали в скалистые горы, где многие уже погибли…
– Долго ли беглецы будут скитаться?
– Туда за городом, выше по реке, уже понемногу сходятся люди и строят себе хижины из хвороста и глины. Но живут они всегда в страхе: монголы могут вернуться каждый день, забрать кого хотят и утащить с собой на арканах… Да сохранит тебя Аллах за твою щедрость!
– А что это за башня в середине города?
– Заворачивай коня подальше от этих башен! Там тюрьма! Монгольские ханы уже завели тюрьму в мертвом городе. При ней живут монгольские палачи, они железными палками разбивают головы осужденных. Я расскажу тебе, как они это делают…
Туган, не слушая, спустился вниз по косогору. Пробравшись между развалинами города, Туган подъехал к крепости, где возвышались две старые башни, мрачные и безмолвные. Вдоль стены на земле сидели унылые родственники заключенных. Часовые с копьями сторожили у ворот. Оседланные кони дремали, привязанные к столбам.
– Ты откуда? Отъезжай! – крикнул часовой.
– У меня дело к смотрителю тюрьмы, – сказал Туган.
– Ты по ней стосковался?
– Может быть, если в башне сидит мой брат.
– У нас в тюрьме немало разбойников. Но долго они не засиживаются: их приводят на площадку перед рвом и стукают по темени железной булавой. Поищи там, во рву, – может быть, найдешь тело брата. Как звали его?
– Он дервиш и пишет книги, Хаджи Рахим Багдади.
– Длинноволосый безумный дервиш? Такой еще жив! Мы его зовем «дивона«(юродивый). Посажен надолго…
– «Навеки и до смерти»?
– Я слишком с тобой разболтался… Привяжи коня и ступай во двор. Спросишь начальника тюрьмы. Его дом стоит там же. Около двери на крюке повешен кувшин. Не забудь положить в этот кувшин не меньше шести дирхемов. Тогда начальник будет тебя слушать…
Туган привязал коня и вошел в ворота. Начальник тюрьмы стоял на террасе дома в красном ватном халате и зеленых туфлях на босу ногу. Полуголый тощий повар, звеня железной цепью на ногах, рубил сечкой в деревянной миске баранину для кебаба. Конец седой бороды начальника, его ногти и ладони были выкрашены красной хенной. Камышовой тростью он ударял повара по плечу и приговаривал:
– Подбавь перцу! Не ленись! Так! Полей гранатовым соком!
Туган заметил подвешенный у двери глиняный кувшин и опустил в него десять медных дирхемов. Начальник мрачным взглядом уставился на Тугана.
– Я мусульманский воин из отряда Субудай-багатура. С его разрешения еду разыскивать родных. Вот моя пайцза! – Туган достал висевшую у него на шнурке дощечку с вырезанной надписью и рисунком птицы.
Начальник повертел пайцзу и возвратил ее Тугану.
– Что тебя привело в этот дом отверженных?
– Я ищу родственника, дервиша Хаджи Рахима аль Багдади. Нет ли такого?
– Да проклянет его Аллах и да сохранит нас, меня и тебя, от сомнения и знакомства с ним!
– За что его посадили? Я знал его человеком праведным.
– Хорош праведник! Он посажен по требованию святейшего шейх-уль-ислама и достойнейших имамов за равнодушие к священным книгам, за дерзкое вольнодумство и за то, что в разговоре он никогда не упоминал имени Аллаха всевышнего. Гибелью стал его конец!.. Огонь будет его жилищем!.. Туда ему и дорога!
Туган подумал и сказал:
– Обвинения ему предъявлены тяжкие, но, может быть, ты все же позволишь мне как-нибудь облегчить его судьбу?
– Не старайся напрасно! Ему сохранили жизнь только по требованию Махмуд-Ялвача, великого визиря у могучего владыки нашей страны, хана Джагатая. Дервиша не выпустят, прежде чем он не напишет книгу о жизни и походах Потрясателя вселенной Чингисхана.
– А когда Хаджи Рахим окончит свои записки, его выпустят?
– Чего захотел! Даже если он раскается в своих прегрешениях, его выведут из тюрьмы только для того, чтобы перед толпой на площади ему отрезать язык и руки. Вот почему «дивона «уже два года пишет книгу и будет писать еще лет тридцать, чтобы отдалить день своей гибели.
Туган сказал:
– Так как Хаджи Рахим был моим благодетелем, научил меня читать и писать по-арабски и кормил меня, когда я умирал от голода, я готов на богоугодные дела пожертвовать мой единственный золотой динар… – Туган показал золотую монету. – А ты, великий начальник, прояви милость к обреченному на гибель и позволь мне повидать Хаджи Рахима.
– Дай мне золотой динар и ступай в следующий двор. Там ты можешь любоваться сколько захочешь своим сумасшедшим «дивоной».
Туган положил золотую монету в выкрашенную красной хенной ладонь начальника тюрьмы и прошел в каменные ворота.
Поломанные и размытые дождями крепостные стены огибали среднюю часть города. Там сохранилась закоптелая часть высокой мечети, выстроенной последним хорезм-шахом Мухаммедом, и две круглые башни.
Хромой нищий приблизился к Тугану и просунул из отрепьев тощую руку:
– Подай убогому, славный бек-джигит! Да сохранит тебя в битвах Аллах! Да отведет он вражескую стрелу от твоего храброго сердца!
– Где же город? Где блестящая столица султанов и шахов? Где важные купцы, где веселый шум молотков в мастерских? – говорил Туган, рассуждая больше с самим собой, чем с нищим.
– Всего этого больше нет! – сказал нищий. – Ведь тут прошли монголы! Разве они что-нибудь оставят? Ты спрашиваешь, куда девался город? Одну часть людей вырезали безжалостные всадники, другую часть угнали они в свои далекие степи, остальные жители бежали в скалистые горы, где многие уже погибли…
– Долго ли беглецы будут скитаться?
– Туда за городом, выше по реке, уже понемногу сходятся люди и строят себе хижины из хвороста и глины. Но живут они всегда в страхе: монголы могут вернуться каждый день, забрать кого хотят и утащить с собой на арканах… Да сохранит тебя Аллах за твою щедрость!
– А что это за башня в середине города?
– Заворачивай коня подальше от этих башен! Там тюрьма! Монгольские ханы уже завели тюрьму в мертвом городе. При ней живут монгольские палачи, они железными палками разбивают головы осужденных. Я расскажу тебе, как они это делают…
Туган, не слушая, спустился вниз по косогору. Пробравшись между развалинами города, Туган подъехал к крепости, где возвышались две старые башни, мрачные и безмолвные. Вдоль стены на земле сидели унылые родственники заключенных. Часовые с копьями сторожили у ворот. Оседланные кони дремали, привязанные к столбам.
– Ты откуда? Отъезжай! – крикнул часовой.
– У меня дело к смотрителю тюрьмы, – сказал Туган.
– Ты по ней стосковался?
– Может быть, если в башне сидит мой брат.
– У нас в тюрьме немало разбойников. Но долго они не засиживаются: их приводят на площадку перед рвом и стукают по темени железной булавой. Поищи там, во рву, – может быть, найдешь тело брата. Как звали его?
– Он дервиш и пишет книги, Хаджи Рахим Багдади.
– Длинноволосый безумный дервиш? Такой еще жив! Мы его зовем «дивона«(юродивый). Посажен надолго…
– «Навеки и до смерти»?
– Я слишком с тобой разболтался… Привяжи коня и ступай во двор. Спросишь начальника тюрьмы. Его дом стоит там же. Около двери на крюке повешен кувшин. Не забудь положить в этот кувшин не меньше шести дирхемов. Тогда начальник будет тебя слушать…
Туган привязал коня и вошел в ворота. Начальник тюрьмы стоял на террасе дома в красном ватном халате и зеленых туфлях на босу ногу. Полуголый тощий повар, звеня железной цепью на ногах, рубил сечкой в деревянной миске баранину для кебаба. Конец седой бороды начальника, его ногти и ладони были выкрашены красной хенной. Камышовой тростью он ударял повара по плечу и приговаривал:
– Подбавь перцу! Не ленись! Так! Полей гранатовым соком!
Туган заметил подвешенный у двери глиняный кувшин и опустил в него десять медных дирхемов. Начальник мрачным взглядом уставился на Тугана.
– Я мусульманский воин из отряда Субудай-багатура. С его разрешения еду разыскивать родных. Вот моя пайцза! – Туган достал висевшую у него на шнурке дощечку с вырезанной надписью и рисунком птицы.
Начальник повертел пайцзу и возвратил ее Тугану.
– Что тебя привело в этот дом отверженных?
– Я ищу родственника, дервиша Хаджи Рахима аль Багдади. Нет ли такого?
– Да проклянет его Аллах и да сохранит нас, меня и тебя, от сомнения и знакомства с ним!
– За что его посадили? Я знал его человеком праведным.
– Хорош праведник! Он посажен по требованию святейшего шейх-уль-ислама и достойнейших имамов за равнодушие к священным книгам, за дерзкое вольнодумство и за то, что в разговоре он никогда не упоминал имени Аллаха всевышнего. Гибелью стал его конец!.. Огонь будет его жилищем!.. Туда ему и дорога!
Туган подумал и сказал:
– Обвинения ему предъявлены тяжкие, но, может быть, ты все же позволишь мне как-нибудь облегчить его судьбу?
– Не старайся напрасно! Ему сохранили жизнь только по требованию Махмуд-Ялвача, великого визиря у могучего владыки нашей страны, хана Джагатая. Дервиша не выпустят, прежде чем он не напишет книгу о жизни и походах Потрясателя вселенной Чингисхана.
– А когда Хаджи Рахим окончит свои записки, его выпустят?
– Чего захотел! Даже если он раскается в своих прегрешениях, его выведут из тюрьмы только для того, чтобы перед толпой на площади ему отрезать язык и руки. Вот почему «дивона «уже два года пишет книгу и будет писать еще лет тридцать, чтобы отдалить день своей гибели.
Туган сказал:
– Так как Хаджи Рахим был моим благодетелем, научил меня читать и писать по-арабски и кормил меня, когда я умирал от голода, я готов на богоугодные дела пожертвовать мой единственный золотой динар… – Туган показал золотую монету. – А ты, великий начальник, прояви милость к обреченному на гибель и позволь мне повидать Хаджи Рахима.
– Дай мне золотой динар и ступай в следующий двор. Там ты можешь любоваться сколько захочешь своим сумасшедшим «дивоной».
Туган положил золотую монету в выкрашенную красной хенной ладонь начальника тюрьмы и прошел в каменные ворота.
Глава третья
В железной клетке
В глубине узкого дворика в стене темнело квадратное отверстие с железной решеткой. Там в груде тряпок копошилось что-то темное.
Около клети прижалась к стене тонкая фигура, завернутая в длинную, до земли, черную шаль, обычную у женщин бродячего племени люли.
Туган осторожно подошел. Женщина повернула голову. Знакомые черты поразили его: то же смуглое золотистое лицо, те же карие пытливые глаза, но исчезла прежняя беззаботность. Метнув пристальный взгляд, женщина отвернулась. Сомнений нет – это была Бент-Занкиджа!
Туган подошел ближе, вглядываясь внутрь клетки. В ней заключенный мог с трудом сидеть согнувшись. Из темноты показались косматая грива черных вьющихся волос и горящие, впивающиеся глаза. Несмотря на страшную перемену в исхудавшем лице, Туган не мог не узнать Хаджи Рахима. Дервиш подполз к прутьям клетки и прижался к ним волосатым лицом.
– Ты пришел вовремя, младший мой брат! – хрипел он. – Подойди ближе, Туган, и выслушай мои последние желания. Злобные имамы хотят сгноить меня в клетке и для устрашения толпы обстричь мне уши и разрубить на части… Но разве могут они убить свободную мысль, задушить мою пылающую ненависть?.. Теперь я написал все, что они хотели, но, прочтя мои записки, они сожгут на костре и мои записки, и меня… Ведь я не расхваливал, как они, краснобородого Чингисхана и не сочинял хвалебных медовых песен татарским поработителям Хорезма, толстокожим убийцам женщин и детей… Я смело написал правду о том, что видели мои глаза… Я сделал все, что мог, теперь пришел мой последний день разлуки. Похороните меня под старым платаном на берегу Салара… Мой учитель Абу-Али Ибн-Сина был величайший мудрец, а гонимый тупыми злобными имамами, он умер в тюрьме на гнилой соломе… Он знал все тайны вселенной, но не знал одной: как спастись от смерти!..
Туган говорил тихо:
– Помнишь ли, чему ты меня учил в пустыне, когда мы с тобой были связаны веревками и над нами был занесен меч грозного «черного всадника», Кара-Кончара? Не ты ли тогда говорил: «Подожди унывать, ночь длинна и еще не кончилась!»? А теперь я тебе говорю то же самое: «Подожди унывать, ночь даже не началась!»
Хаджи Рахим быстро приподнялся, точно силы вернулись к нему. Туган продолжал тихо, вполголоса, стараясь убедить:
– Слушай, старший брат мой, и сделай то, что я скажу. Я дам тебе три черных шарика, и ты их проглотишь. Тогда ты будешь неподвижен, как мертвец, перестанешь чувствовать боль и увидишь сон, будто ты перелетел через горы в долину прохладных напитков и благоухающих цветов… Там пасутся белые как снег кони и поют прекрасными голосами золотые птицы… И там во сне ты встретишь снова девушку, которую любил в шестнадцать лет…
– А потом, проснувшись, я снова буду грызть железные прутья? Мне не надо такого сна!
– Подожди и слушай дальше! Пока тебе пригрезится горная долина, где ты будешь наслаждаться неомрачаемым забвением, я объясню твоим тюремщикам, что ты умер и твое тело надо предать земле. Тогда тюремщики раскроют клетку, подцепят крюком твое тело и поволокут в яму казненных. Вытерпи это, как бы ни было больно, не закричи и не плачь! Иначе тебе разобьют железной палкой голову… Когда же ты будешь лежать в яме среди трупов и в полночь подползут шакалы, чтобы грызть твои ноги, я буду ждать вместе с тремя воинами. Мы завернем тебя в плащ и быстро унесемся за город в безлюдное место… Там разум вернется в твое тело, я посажу тебя на коня, и ты уедешь на запад или на восток, где начнешь новую жизнь…
– Да, ты правильно сказал: ночь еще не кончилась!.. Я готов отправиться в долину белых коней!.. Дай скорее целебные шарики! – И Хаджи Рахим протянул руку, черную и жесткую, как лапа беркута.
Туган достал из цветного мешочка три черных шарика и передал Хаджи Рахиму. Тот, не колеблясь, их проглотил. Он начал что-то шептать, все неразборчивее и тише, покачнулся и свалился на бок.
К клетке подошел стражник с копьем.
– Мой начальник приказал дольше не оставаться возле отверженного преступника!
– Заключенный не нуждается в милости твоего строгого начальника: он умер!
Стражник недоверчиво просунул в клетку копье и кольнул лежавшего дервиша.
– Не кричит? Не ворочается? Видно, в самом деле умер!.. Теперь тело безумного «дивоны «будет выброшено в яму… Если захотите его похоронить, поторопитесь это сделать сегодня же ночью. К утру собаки и шакалы изгрызут покойника так, что вы и костей его не соберете… Спасибо за щедрость! Всем нам когда-нибудь придется умереть!..
Около клети прижалась к стене тонкая фигура, завернутая в длинную, до земли, черную шаль, обычную у женщин бродячего племени люли.
Туган осторожно подошел. Женщина повернула голову. Знакомые черты поразили его: то же смуглое золотистое лицо, те же карие пытливые глаза, но исчезла прежняя беззаботность. Метнув пристальный взгляд, женщина отвернулась. Сомнений нет – это была Бент-Занкиджа!
Туган подошел ближе, вглядываясь внутрь клетки. В ней заключенный мог с трудом сидеть согнувшись. Из темноты показались косматая грива черных вьющихся волос и горящие, впивающиеся глаза. Несмотря на страшную перемену в исхудавшем лице, Туган не мог не узнать Хаджи Рахима. Дервиш подполз к прутьям клетки и прижался к ним волосатым лицом.
– Ты пришел вовремя, младший мой брат! – хрипел он. – Подойди ближе, Туган, и выслушай мои последние желания. Злобные имамы хотят сгноить меня в клетке и для устрашения толпы обстричь мне уши и разрубить на части… Но разве могут они убить свободную мысль, задушить мою пылающую ненависть?.. Теперь я написал все, что они хотели, но, прочтя мои записки, они сожгут на костре и мои записки, и меня… Ведь я не расхваливал, как они, краснобородого Чингисхана и не сочинял хвалебных медовых песен татарским поработителям Хорезма, толстокожим убийцам женщин и детей… Я смело написал правду о том, что видели мои глаза… Я сделал все, что мог, теперь пришел мой последний день разлуки. Похороните меня под старым платаном на берегу Салара… Мой учитель Абу-Али Ибн-Сина был величайший мудрец, а гонимый тупыми злобными имамами, он умер в тюрьме на гнилой соломе… Он знал все тайны вселенной, но не знал одной: как спастись от смерти!..
Туган говорил тихо:
– Помнишь ли, чему ты меня учил в пустыне, когда мы с тобой были связаны веревками и над нами был занесен меч грозного «черного всадника», Кара-Кончара? Не ты ли тогда говорил: «Подожди унывать, ночь длинна и еще не кончилась!»? А теперь я тебе говорю то же самое: «Подожди унывать, ночь даже не началась!»
Хаджи Рахим быстро приподнялся, точно силы вернулись к нему. Туган продолжал тихо, вполголоса, стараясь убедить:
– Слушай, старший брат мой, и сделай то, что я скажу. Я дам тебе три черных шарика, и ты их проглотишь. Тогда ты будешь неподвижен, как мертвец, перестанешь чувствовать боль и увидишь сон, будто ты перелетел через горы в долину прохладных напитков и благоухающих цветов… Там пасутся белые как снег кони и поют прекрасными голосами золотые птицы… И там во сне ты встретишь снова девушку, которую любил в шестнадцать лет…
– А потом, проснувшись, я снова буду грызть железные прутья? Мне не надо такого сна!
– Подожди и слушай дальше! Пока тебе пригрезится горная долина, где ты будешь наслаждаться неомрачаемым забвением, я объясню твоим тюремщикам, что ты умер и твое тело надо предать земле. Тогда тюремщики раскроют клетку, подцепят крюком твое тело и поволокут в яму казненных. Вытерпи это, как бы ни было больно, не закричи и не плачь! Иначе тебе разобьют железной палкой голову… Когда же ты будешь лежать в яме среди трупов и в полночь подползут шакалы, чтобы грызть твои ноги, я буду ждать вместе с тремя воинами. Мы завернем тебя в плащ и быстро унесемся за город в безлюдное место… Там разум вернется в твое тело, я посажу тебя на коня, и ты уедешь на запад или на восток, где начнешь новую жизнь…
– Да, ты правильно сказал: ночь еще не кончилась!.. Я готов отправиться в долину белых коней!.. Дай скорее целебные шарики! – И Хаджи Рахим протянул руку, черную и жесткую, как лапа беркута.
Туган достал из цветного мешочка три черных шарика и передал Хаджи Рахиму. Тот, не колеблясь, их проглотил. Он начал что-то шептать, все неразборчивее и тише, покачнулся и свалился на бок.
К клетке подошел стражник с копьем.
– Мой начальник приказал дольше не оставаться возле отверженного преступника!
– Заключенный не нуждается в милости твоего строгого начальника: он умер!
Стражник недоверчиво просунул в клетку копье и кольнул лежавшего дервиша.
– Не кричит? Не ворочается? Видно, в самом деле умер!.. Теперь тело безумного «дивоны «будет выброшено в яму… Если захотите его похоронить, поторопитесь это сделать сегодня же ночью. К утру собаки и шакалы изгрызут покойника так, что вы и костей его не соберете… Спасибо за щедрость! Всем нам когда-нибудь придется умереть!..
Глава четвертая
Последняя страница книги
Упорный и терпеливый увидит благоприятный конец начатого дела.Хаджи Рахим
Туган и Бент-Занкиджа шли рядом по безмолвным пустынным улицам разрушенного города. Туган вел коня в поводу. Гулко отдавался стук копыт в стенах покинутых зданий. Оба вспоминали далекие дни юности, проведенной в шумном Гургандже, в доме погибшего во время разлива реки старого Мирзы-Юсуфа.
– Все эти долгие годы моих скитаний я думал о тебе, Бент-Занкиджа!
– Вот опять перед тобой подруга твоего детства… И мне тоже пришлось увидеть блеск молний и услышать удары грома, который потряс всю нашу землю… Но там, где в яростную бурю падают могучие дубы и платаны, там иногда сохраняется невредимой маленькая мышка – и я спаслась!
– Расскажи, что с тобой было в эти страшные годы?
– Слушай, что со мной произошло. Когда монголы схватили меня в Бухаре и заставили петь их свирепому владыке грустные песни про гибель Хорезма, он похвалил меня и приказал содержать в его походном хоре китайских певиц… Вместе с ними я побывала всюду, где проходил этот истребитель людей. Однажды Чингисхан стал жаловаться на боли в глазах, на то, что вместо одного месяца перед ним проплывают два месяца, что вместо одного джейрана ему в степи мерещатся сразу три. Он думал, что с ним шутят злые духи. Монгольские шаманы молились и плясали перед Чингисханом, но не сумели отогнать злых духов. Лекари боялись коснуться его и заглянуть в его ужасающие глаза. Однако приехавший в лагерь Чингисхана старый арабский каддах,[189] по имени Зин-Забан, храбро взялся вылечить Потрясателя вселенной. Он действительно быстро помог Чингисхану. Свирепый владыка остался доволен и спросил, какую награду он хочет? Старый лекарь не просил сокровищ, а только указал пальцем на певицу женского хора, и этой певицей оказалась я! Чингисхан приказал отдать меня лекарю. Старик запер меня в эндеруне,[190] где я пела про черные кудри юноши и родинку на щеке. Лекарь услышал и побил меня узорчатым поясом. Я запела о воине, забывшем улыбку. Старик опять стал учить меня сыромятным ремнем. Тогда я убежала от него, и меня приютили у себя в походных шатрах женщины презираемого у нас бродячего племени огнепоклонников – люли. Я ходила закутанной, как они, в черное покрывало, и никто меня не выдал… Но, себе на горе, старый каддах Зин-Забан пошел жаловаться на меня грозному Чингисхану и умолял, чтобы воины меня разыскали… Монгольский владыка так рассвирепел, что все кругом попадали на землю, спрятав лица в ладони… «Как ты осмелился упустить из своих рук мой дар? – кричал Чингисхан. – Как ты не сумел подчинить себе твою жену? Мужчина, которого не слушается жена, не смеет жить в моих владениях! Возьмите его!» И бедного старого лекаря схватили палачи и тут же отрубили ему седую голову. «Какая страшная развязка!»[191] С того времени я живу у племени люли. Узнав, что Хаджи Рахим сидит в клетке, я стала приносить ему хлеб, орехи, виноград… Я помогала ему писать…
– И ты, сама гонимая, помогала ему?
– Через каждые три дня я ходила в тюрьму и передавала ему еду. Вместе с хлебом я передавала Хаджи Рахиму несколько листков чистой бумаги, а он украдкой протягивал мне написанные им за три дня листы своих воспоминаний. Переписав у себя в шатре эти листы, я возвращала новые страницы повести о нашествии монголов на Хорезм… Таким образом, одновременно с той книгой, которую писал в клетке Хаджи Рахим, у меня накопились листы второй такой же книги, переписанной моей рукой. Да будет благословенна память Мирзы-Юсуфа, научившего меня писать!..
– Ты сделала великое дело, – сказал Туган. – Если злобные имамы сожгут записи Хаджи Рахима, у нас сохранятся вторые их листы! И внуки наши, и правнуки будут читать повесть Хаджи Рахима о злодеяниях Чингисхана.
Они подошли к берегу быстрой мутной реки. Здесь стояли закоптелые шерстяные шатры племени люли.
У подножья старого платана, на обрывки ковра, Бент-Занкиджа положила пачку бумажных листов. Яркая луна, поднявшаяся над развалинами Самарканда, освещала желтые страницы, где ровными строками излагалась повесть гонимого скитальца.
Бент-Занкиджа опустилась на ковер и, перебирая листы, говорила:
– Хаджи Рахим крайне ослабел, запертый в холодной, никогда не согреваемой клетке, но он нисколько не унывал, точно его жгли собственные пламенные мысли… Он уже писал с трудом… Видишь, как в этих строках у него дрожат и прыгают буквы! Слушай, что Хаджи Рахим написал на последней странице…
Бент-Занкиджа взяла исписанный арабской вязью лист бумаги и стала читать:
«…Мой истертый калям дописал последние строки повести о набеге беспощадных монголов на цветущие долины нашей родины… Запыленный опилками усердия, составитель этой книги хотел бы сказать еще много о тех малодушных людях Хорезма, которые не решились самоотверженно выступить на борьбу с жестоким губителем племен, свирепым Чингисханом…
…Если бы все хорезмийцы твердо и единодушно подняли меч гнева и, не щадя себя, яростно бросились на врагов родины, то высокомерные монголы и их краснобородый владыка и полгода не удержались бы в Хорезме, а навсегда бы скрылись в своих далеких степях…
…Монголы одолевали больше вследствие несогласия, уступчивости и робости противников, чем силой своих кривых мечей… Смелый Джелаль эд-Дин показал, что с небольшим отрядом отчаянных джигитов он умел разбивать монгольские скопища…
…Но калям выпадает из моих холодеющих пальцев… Силы дервиша-скитальца слабеют, а дни бегут, приближая день расплаты… И я могу начертить лишь несколько строк из стихотворения поэта:[192]
…Скажу на прощанье моему неведомому читателю: «Надменные имамы и раздувшиеся от важности улемы меня упрекают в неверии! Злобна и тупа их близорукость! Неверие, такое, как мое, не легкое и не пустое дело».[193] Нет тверже и пламеннее моей веры: в победу скованного мыслителя над тупоумным палачом, в победу угнетенного труженика над свирепым насильником, в победу знания над ложью!.. Я знаю, настанет лучшая пора, когда правда, забота о человеке и свобода поведут нашу родину к всеобщему счастью и свету!.. Это придет, это будет!»
Подобно весеннему дождю,
Подобно весеннему ветру
Исчезла моя молодость!
Я задержался в этой жизни,
А вожак каравана
Уже нагрузил верблюдов
И торопит двинуться в путь…
Бент-Занкиджа приложила к губам тонкий смуглый пальчик с тремя серебряными кольцами, подумала, сдвинув изогнутые брови, старательно сложила исписанные листы и завернула их в кусок пестрой материи. Она подняла блестящие черные глаза на Тугана и сказала:
– Теперь я позову трех смелых юношей из племени люли… Вы отправитесь к яме казненных выручать Хаджи Рахима. Ведь ночь длинна и еще не кончилась! Мы спасем его!