Страница:
Интересно, что итоги голосования (а соборный принцип, напоминаю, требует для принятия решения 75% голосов) замечательно иллюстрировали исходное значение слов «соборное решение», то есть получающееся в результате снисхождения Духа Святаго: часть маркианцев уже на Соборе поменяла под действием выступлений свои взгляды, а еще часть ушла, что и сделало возможным вышеуказанные итоги голосования. Маркианство после Собора полностью не исчезло – оно есть и по сию пору, правда уже за пределами ВРПЦ, и по аналогии с арианством можно предположить, что оно будет живо еще довольно долго. Но наиболее сильные и зримые проявления маркианских сверхспособностей исчезли, как будто анафема Собора лишила их силы – все воцерковленные люди России уверены, что так оно и есть. Так была побеждена самая опасная за последние века угроза русскому православию, а может быть, и всему христианству, – она, безусловно, была страшнее физических гонений на Церковь со стороны большевиков, точно по словам Спасителя: «Не бойтесь убивающих тело, души же убить не могущих; а бойтесь Того, Кто и душу может погубить в геенне».
Когда я уже вернулся из России и готовил эту книгу, в частности обсуждая ее с научным руководителем и коллегами на семинарах, один из преподавателей с нашего факультета, профессор Мартинез, спросил по поводу этой главы: «А какое место занимает в России религия в жизни народа? Вот вы весьма любопытно пишете, уважаемый господин душ Сантуш, о духовенстве, о реформах и Соборах, о ересях и каноне – а вот помимо духовенства, много ли тех, кто готов, как говорил Христос, бросить все и пойти за Ним? Во многом ли люди себя ограничивают в повседневной жизни ради заповедей Христа; боятся ли смерти?» Я задумался и дополнил эту главу тем разделом, который вы сейчас читаете.
Людей, для которых православная вера является не просто частью жизни, а ее основным содержанием, в России, конечно, меньшинство, но не такое уж и малое – по моим представлениям и наблюдениям, процентов 10—12 от общей численности православных, то есть около 55 миллионов человек. Это те, для кого пропустить более одной воскресной службы подряд – ЧП, а такие вещи, как воровство, прелюбодеяние или отказ в посильной помощи нуждающемуся, даже не придут им в голову. Их доля выше в малых городах и поселках и ниже в мегаполисах, и они обычно скромны по манерам поведения и положению в жизни и потому мало заметны, хотя их сразу видно по выражению лица и особенно по глазам. Но именно они являются аккумуляторами истинно российского духа, и в любую тяжкую для страны пору они – первая подмога. Среди остальных (помимо духовного сословия, о котором я уже писал в соответствующем разделе) еще процентов 20—25 от всех православных составляют люди, живущие обычной земной жизнью, такой же, как мы, для которых тем не менее наличие Бога и Церкви является постоянно присутствующим и ощущаемым фактором этой жизни.
Русские очень любят рассуждать и спорить о вопросах веры; жаркие дебаты на богословские темы не редкость и среди застолья, и на улице. Но этим дело не ограничивается – религиозность накладывает отпечаток на все аспекты жизни русских. Мысль «Нехорошо так поступать, потому что Господь не велит» точно посещает русских чаще, чем нас; им она заменяет многие общественные нормы. Русские больше, чем мы, склонны прощать других – я имею в виду тех, кого прощать нет оснований с позиций обычной морали. Притом под словом «прощать» я имею в виду не отсутствие враждебных действий или даже слов, как это зачастую понимается у нас, а восстановление дружелюбного отношения и общения в полном объеме. Русским более свойственна простая жалость, без элементов долга и справедливости: например, я не могу сказать, что там больше подают нищим, чем у нас, но если у нас никто не подаст профессиональному попрошайке, то русский запросто может сделать это и сказать: «Ну и что, разве мне решать, кто достоин помощи?»
Как я уже писал в главе «Экономика», русским более свойственна не тяга к неограниченной роскоши, а созерцательное отношение к жизни. Они более склонны задавать себе вопрос «А зачем это все?», и хотя многих это приведет лишь к меланхолии, пьянству и другим негативным проявлениям, но многие и задумываются над этим вопросом, и разрешают его для себя в религиозном ключе. Русские более склонны видеть в своей жизни непосредственное проявление Божьей воли и не противиться ему; такие соображения, как «не буду противиться этому ходу событий не потому, что ленюсь или боюсь, а потому что ощущаю, что это со мной неспроста», весьма распространены.
Столь же распространены представления о том, что твои достижения являются не твоей заслугой, во всяком случае не только и не столько ею, а проявлением Божьего благоволения или иного Его промысла о тебе. Это порождает чувство благодарности – у русских в быту благодарственные молитвы даже более часты, чем просительные. Но еще это приводит к характерному мироощущению: для того, чтобы сохранить свое счастье и отвести напасти, надо не столько прилагать усилия для сохранения имеющегося – близких, здоровья, денег, – сколько молить Бога и совершать угодные Ему дела. И наоборот, стоическое терпение в тяжелых жизненных обстоятельств, отсутствие ропота на судьбу и вера в то, что все будет решено Господом наилучшим образом, также почитаются за большую добродетель и весьма распространены. Бороться же за исправление нежелательных обстоятельств своими силами, обычным земным образом, считается приемлемым, но не главным средством исправления этих обстоятельств.
Загробная жизнь для многих русских гораздо более реальна, чем для нас: в обычной жизни достаточно часто встречается боязнь наказания на Страшном суде за уже совершенные грехи, не дающая человеку покоя и заставляющая его это замаливать или чем-то хорошим компенсировать. Столь же часто встречается не концептуальное, а совершенно реальное и серьезное ожидание встречи после смерти с почившими близкими – абсолютное большинство русских, например, верит тому, что венчанные супруги непременно встретятся на небесах, и специально для этого венчаются, хотя это не догмат, а просто предание.
Наконец, русские очень серьезно относятся к богоизбранности своей страны: так, социологические опросы показывают, что более 80% русских твердо уверены, что изложенные в Апокалипсисе события произойдут во всем мире, но не в Российской Империи – ее армия под незримым водительством Архистратига Михаила отразит войска Антихриста, и Россия будет стоять оплотом истинной веры в своих границах, как за стеной, под покровом Пресвятой Богородицы. В этом, кстати, одно из наиболее глубинных обоснований русского изоляционизма (принципа автономности).
В общем и целом, дорогие соотечественники, российский социум воцерковлен значительно сильнее, чем наш, – и воцерковлен реально, то есть не только в части следования установленным порядкам, но и в общественном сознании. И это именно воцерковление, а не просто абстрактная вера или превознесение нравственных норм самих по себе. Потому что «обмирщенное» православие у русских уже было: и православие без Церкви – последние десятилетия перед 1917 годом, и православие без Христа, с одними нравственными нормами, непонятно откуда взявшимися, – с 1930-х годов и до конца Второй Империи.
Нельзя не сказать несколько слов о веровании служилого сословия. Как я уже писал, опричники весьма религиозны, но у их веры есть особенность, которая поначалу показалась мне дикой, – они верят в переселение душ. Для индуиста, буддиста или поклонника New Age’а это естественно, но для православного? Когда я стал разбираться с этим, выяснились любопытные подробности: во-первых, опричники считают, что души не всех людей неоднократно возвращаются на Землю, а только воинов (и в физическом, и в духовном смысле слова), потому что их мало, и их судьба и удел – вечный бой. При этом воины в их представлении вовсе не тождественны просто солдатам. Во-вторых, они полагают, что в опричники и идут те, в кого вошла душа вечного воина, а если это происходит с человеком не в минимально разрешенные 15 лет, а во взрослом возрасте, то это всего лишь значит, что после какого-то шока предыдущего воплощения душе надо немного отдохнуть. В их представлении здесь нет никакого предопределения, просто никто другой в опричники пойти и не захочет.
Я указывал нескольким из них, какие аргументы использовала Церковь, когда в свое время не принимала учения о метемпсихозе: наиболее существенным из них лично мне всегда казался тот, что если душа проживает несколько жизней, то как может она нести ответ на Страшном суде за эту конкретную жизнь? Но при обсуждении с опричниками именно этого аргумента выяснилось, что они представляют себе переселение душ довольно своеобразно, вовсе не так, как отвергнутые Церковью учения, и напрямую их взгляды догме вроде бы и не противоречат. В частности, никакой кармы, оставляющей судьбу и спасение каждого механически работающему духовному закону, вместо живого милосердия Божьего, они не признают. Не вдаваясь в подробности, которые я к тому же не все понял, могу сказать, что вера в многократное перевоплощение части своей души для вечных боев занимает весьма важное место в мироощущении опричников. Церковь, судя по всему, относится к этому терпимо. Вообще мироощущение у опричников содержит, помимо православия, весьма значительный элемент стоицизма, идущий сквозь времена, как я уже писал, от их предков по духу – древних варягов. Если у остальных истинно верующих людей страха нет потому, что Господь не допустит случиться с тобой ничему реально плохому, то опричники вовсе не ждут для себя ничего хорошего, но боязнь за свою жизнь считают противоречащей долгу и чести своего сословия.
В России существует градация религий: с 1998 года – по тому, насколько эта религия является традиционной, и с 2013 года – по тому, имеет ли она организационный и духовный центр за границей. Конституция в России декларирует свободу вероисповедания (кроме сатанизма и тому подобного), поэтому право на отправление культа имеют все, но их права на публичную деятельность сильно дифференцированы. Нетрадиционные религии не имеют права на публичную проповедь (российское определение публичности см. в главах «Социальная сфера» и «Культура») и на любые свои школы, но никак не ущемлены в способах финансирования; для государства они как бы не существуют. Религии традиционные, но имеющие центр за границей имеют право на публичную проповедь, но не на свои общеобразовательные школы (хотя имеют право на факультативные), а также жестко регламентированы в источниках финансирования и постоянно в этом контролируются. Наконец, есть религии, и традиционные для народов Российской Империи, и не имеющие центра за границей – они не отличаются по правам от Православной церкви, кроме как в общегосударственной символике, и в частности имеют свои общеобразовательные школы. Но надо твердо понимать, что дискриминированы могут быть только организованные религии в их организационной и прозелитской деятельности – сами люди, верующие не по-православному, в своей светской жизни дискриминированы быть не могут, это требование Конституции.
С 1998 года к традиционным религиям народов России, помимо православия, были отнесены ислам, иудаизм и буддизм ламаистского толка (издревле исповедуется калмыками, бурятами и тувинцами). А с 2013 года абсолютно полноправной религией остался только ислам – у него вообще на тот момент не было мирового центра; католицизм и протестантизм одновременно были и нетрадиционными, и имели центры за границей, иудаизм имел центр в Израиле, а буддизм в Китае (Тибете) – впрочем, последнее было властям неочевидно, и реально никаких ограничений буддизм не претерпел, во всяком случае в местах традиционного исповедания. Кстати, в исламе этот подход позволил властям дискриминировать определенные течения, как раз явно имеющие центры за границей, – в первую очередь это относится к ваххабизму. Но эта ситуация радикально изменилась в 2020 году, когда в связи с присоединением Европы и Израиля к Российской Империи католичество, протестантизм и иудаизм стали традиционными религиями народов Империи, и к тому же их центры, не меняя своего географического положения, из заграничных стали российскими.
С 2025 года, после исхода Римско-католической церкви в Американскую Федерацию, католицизм опять оказался религией с центром за границей, хотя и традиционной для народов России (западноевропейцев). С другой стороны, с созданием Исламского Халифата в 2022 году у ислама появился отчетливый мировой центр.
Таким образом, на сегодняшний день религиями традиционными, но имеющими центр за границей и потому ущемленными в некоторых правах являются католицизм (центр у нас); некоторые деноминации протестантов (центр у нас); традиционный ислам (центр в Халифате) – в отличие от равилитского, см. ниже; хасидский иудаизм любавичского толка (центр у нас). Полноправными же религиями считаются: а) армяно-григорианская церковь; б) основная часть иудаизма, кроме вышеуказанного любавичского хасидизма; в) ламаистский буддизм – наличие у него центра в Поднебесной было сочтено Конституционным судом недоказанным; г) часть протестантских деноминаций, в основном из Северной Европы; д) равилитский ислам. Описывать эти религии я не буду – это предмет лишь специального интереса, – кроме равилитского ислама, поскольку это любопытно.
Когда в конце XX – начале XXI века ислам подвергался сильнейшему давлению по всем фронтам со стороны Запада, при этом находясь в материальном и геополитическом смыслах на мировой периферии, это не производило на мусульман особого впечатления – все понятно, Аллах испытывает их и готовит к решающему сражению с шайтаном-Западом. Но когда Запад был-таки сокрушен, причем явно волей Всевышнего (вспомните пророчество муллы Омара), но вовсе не ими, это заставило многих задуматься: так кого больше любит Аллах, кого Он делает Своим мечом – мусульман или христиан (последние по Корану являются «людьми Писания», то есть тоже избранниками Всевышнего, а не неверными-язычниками)? Но особенно остро этот кризис религиозной самоидентификации коснулся мусульманских народов, оказавшихся частью православной империи (не важно, когда оказавшихся – в стародавние времена или только что): кем считать себя в чуждом окружении, когда единоверцы наконец-то создали волею Аллаха самое большое в мире государство, живущее по законам ислама? Теми ли, кто должен собраться и отбыть туда – но ведь именно здесь родина! Или теми, кто должен терпеливо ждать, покуда и эта «территория войны», дар-эль-харк, не превратится в «территорию ислама», дар-эль-ислам, – но эта Империя сильна, сильнее всех в мире, в том числе и духом, так что очень сомнительно, что ее можно победить в обозримом будущем. А может, следует считать себя передовым отрядом, который должен не ждать, а готовить изнутри победу в последнем джихаде – но Всевышний явно благоволит к этой Империи, и не пойдем ли мы в этом случае против Его воли? Так в чем же смысл нашего существования как мусульман?
Как уже говорилось, многие ответили для себя на этот вопрос принятием православия или вообще переходом в русскую нацию, но большинство искало ответ в рамках ислама. И наконец в 2023 году его дал молодой мулла, татарин Равиль Идиатуллин. «Все в мирах происходит по воле Аллаха, и ничего не делается просто так, – сказал он. – Во всем есть смысл, и задача разумных понять его по признакам, и тогда они смогут послужить Аллаху. Давайте посмотрим, какие признаки мы видим ныне: Аллах явно любит империю русских и дает ей силу – это видно не только по результатам – они впечатляли и у сынов Иблиса, американцев, но и по тому, как они достигнуты. А также и по тому, что не дал Он Омару III победить православных, как дал почти полтора тысячелетия назад Омару I. Значит, воля Аллаха не в том, чтобы повергнуть эту империю. Но и Халифат явно образовался по Его воле, и Его благоволение на нем – значит, замысел Его и не в том, чтобы уничтожить за грехи ислам и мусульман, и, значит, не в том Его воля про нас, чтобы нам перейти в христианство. Но если благословенны Аллахом и Халифат с исламом, и Империя с православием, то в чем же замысел Его о нас – мусульманах, живущих в Империи? Только слепой не увидит этого, поскольку в Коране ясно сказано: христиане суть люди Писания, и есть среди них праведники, верящие в Господа и Судный день, и уготовано им воздаяние от Аллаха, и попадут они на небеса. Но так же ясно сказано, что крайне близки они к неверности и тогда только попадут в рай, если удержатся у этой опасной черты и не перейдут ее. Разве там не сказано ясно, что есть среди людей Писания такие, которым можно доверить и кинтар золота, и отдадут его тебе – а есть и такие, что не отдадут и мелкую монету, сколько ни стой у них над душой? У последователей же Пророка единобожие гораздо строже – значит, наша цель от Аллаха в том, чтобы влиять на православных, живя среди них в Империи, и не давать им скатиться под прикрытием Писания в многобожие и идолопоклонство. Так же, как дело жизни одних воевать или торговать, других же – обучать воинов и купцов, и эти другие не менее важны и уважаемы. И наступит день, может уже и незадолго до Судного дня, когда выяснится, что мы и они веруем по-разному в одного Господа; ибо разве не сказано в Коране: «О люди Писания, давайте признаем единое слово для нас и для вас»?
Вот основная суть равилизма, который за десять лет стал полностью доминировать среди российских мусульман, давая им ощущение своей роли, причем сакральной, в Империи. И Империя признала равилитский ислам не дискриминируемой религией (центр находится в России) и в целом нормально к нему относится, как и Русская православная церковь, – настолько, насколько религиозные люди вообще могут нормально относиться к иноверцам.
Глава 10
К началу XXI века в России, как и на Западе, и в экономически процветающих странах Востока, абсолютно доминирующей стала тенденция увеличения продолжительности всеобщего обязательного образования за счет увеличения объемов преподаваемых знаний. Эта тенденция относилась и к высшему образованию (для некоторых профессий продолжительность образования всех уровней достигла 25 лет, то есть трети жизни), но об этом речь пойдет далее. В России обязательное школьное образование в 60—80-х годах ХХ века было 10-летним, в 90-х годах завершился его переход на 11-летнее, а после 2007-го – на 12-летнее. Аргументировалось это возросшим в результате научно-технического прогресса объемом необходимых человеку знаний вообще, и особенно квалифицированному работнику. Единогласия в обществе это удлинение не вызвало, наоборот, многие считали его неоправданным (родители и учителя), но исключительно в плане того, что возросший объем материала можно было донести и за прежние десять лет, за счет более эффективного использования времени. В объективной же необходимости увеличения объема материала никто не сомневался. Ведь уровень сложности техники, с которой приходится иметь дело на каждом шагу, растет? Растет! Значит, и взаимодействующие с ней люди, и на работе и в быту, должны по уровню своих знаний этому обстоятельству соответствовать, именно уровень знаний определяет конкурентоспособность страны в нашем веке. Тем более что мы можем такому уровню отвечать – в советское время наша система школьного образования уже была лучшей в мире! Эти соображения считались общим местом, пока всеобщие реформы в стране не докатились и до сферы образования.
У Владимира Восстановителя до коренной реформы системы школьного образования руки не дошли, хотя он многое для нее сделал в подготовительном режиме – в первую очередь перевел ее финансирование от так называемого остаточного принципа к приоритетному, что по крайней мере оздоровило ситуацию в среде людей, профессионально занимающихся образованием. Но когда начались реформы Гавриила Великого, правительство взялось за эту область вплотную.
Кроме общей атмосферы глобальных перемен, реформе образовательной системы способствовало и то обстоятельство, что в любом случае надо было выстраивать схему образования для опричников – качественно новую даже в своих чисто гражданских аспектах. Как это принято в российской власти, сначала была создана комиссия – но не бессмысленное бюрократическое образование, а ударная рабочая группа, достаточно обеспеченная ресурсами и полномочиями. Она проанализировала (и самостоятельными исследованиями, и изучением исследований, проведенных другими), насколько взрослые люди разных поколений владеют пройденным в школе материалом. Результат расстроил – весьма небольшая часть помнила даже основы многих предметов, причем это относилось не только к тем, кто учился в 1990-х (с ними по-другому быть и не могло), но и к тем, кто закончил школу еще в период ее расцвета, до краха Второй Империи. Впрочем, такой результат был вполне ожидаем.
Комиссия, однако, не остановилась на этом прискорбном факте и сделала следующий шаг в анализе – по каждому предмету определила владение им отдельно у тех, кто с этим предметом хоть как-то связан по работе (инженер – с математикой, гуманитарий – с литературой и т. д.), и у тех, кто не связан. Выяснилось, что если у первых активные базовые знания невелики (кроме тех, которые они регулярно используют в работе, как, например, конструктор тригонометрию), но все-таки присутствуют, то вторые не знают практически ничего. Это было бы очень обидно, если бы по ходу не выяснилось, что в остальных странах картина та же, причем в некоторых – например, в США – даже хуже. Но самое интересное открылось дальше. Оказалось, что для большинства профессий, в том числе общепринято считающихся престижными и творческими, нет вообще никаких школьных дисциплин, которые бы им соответствовали и были использованы преуспевающими в этих профессиях людьми. А если что-то базовое эти люди и знали, то знания эти оказывались не просто специализированными, а ультраспециализированными. Например, журналист, ведущий в журнале колонку про искусство, естественно, знал историю – но только историю культуры: он мог, конечно, ответить на вопрос, в какой стране и когда творили барбизонцы, но вот что вообще происходило в это время с этой страной, с кем она воевала, как развивалась – об этом он, как правило, не имел никакого понятия. Менеджер турагентства знал, естественно, географию и знал про любую страну не только то, где она находится и какой там климат, но и другие важные для него и его клиентов вещи – состояние ее экономики, историю, культуру. Но вот каковы основные партии в этой стране, он уже обычно не знал, поскольку отдыхающие этим не интересуются. Открывшаяся картина заставила задуматься: а для чего мы вообще учим наших детей в школе, если они не используют и забывают большую часть полученных знаний, зачем тратим на школьное образование немалые деньги, которые можно было бы вместо этого пустить на увеличение пенсий, освоение космоса или производство авианосцев?
Можно было бы подумать, что школа просто учит не тому, ведь какие-то знания люди все-таки получают, иначе они не могли бы работать. Но всеобщее обязательное образование по самой своей природе вовсе не предполагает давать специализированные знания и навыки, тем более что с этим прекрасно справляются платные курсы. Да и надо ли, задалась вопросом комиссия, учить тому, что реально необходимо в повседневной жизни? Ведь тому, что действительно надо, все научаются и так, сначала подражая окружающим, а в более старшем возрасте сознательно учась у них. Например, никто специально не учит ребенка говорить, а он все равно научается, хотя это, если вдуматься, гораздо сложнее, чем читать и писать. Даже если признать, что многие родители его этому учат, то в неблагополучных семьях, где ребенком вообще никто не занимается, все умственно полноценные дети тем не менее начинают говорить.
Более того, скрупулезное исследование однозначно показало, что те дети, которые по каким-то причинам не учились в первом-втором классе школы и не занимались при этом с частными учителями, все равно все каким-то образом научились читать (таким образом, утверждение, что в США много тех, кто читать не умеет, оказалось выдумкой). А как же раньше, сто лет назад, когда лишь меньшинство ходило в школу и соответственно большинство читать не умело? – возражали оппоненты. Однако это обстоятельство вполне укладывалось в те представления, которые начали сформировываться у комиссии. Умение читать в современном мире не есть требование великосветского этикета или императив для интеллектуалов – это навык, без которого почти невозможно существовать на чисто бытовом уровне, потому что невозможно понять ни этикетку на товаре, ни гиперссылку в Сети. А сто лет назад мир был устроен так, что без этого вполне можно было обойтись – именно потому, что он был рассчитан на большинство, которое читать не умело. Вот писать в современном мире обычному человеку совершенно не обязательно, поэтому не ходившие в школу дети этому и не научаются (как, впрочем, и многие ходившие) – но это если под словом «писать» понимать писание ручкой на бумаге и без ошибок. А если понимать под этим пользование клавиатурой без соблюдения орфографии, то этому научаются все – потому что без этого нельзя пользоваться компьютером, а компьютер стал частью повседневной жизни. Дело тут именно в бытовой и социальной необходимости, а не в сложности или простоте – те же сто лет назад печатать на пишущей машинке (та же клавиатура) считалось гораздо сложнее, чем просто писать, и этому специально учили. Но самым убедительным оказался тот факт, что большинство лучших хакеров и даже программистов-системщиков – а это, по принятым представлениям, уже одна из наиболее сложных и престижных в современном мире профессий – никогда не учились своей специальности в традиционном, формализованном смысле.
Народная религиозность.
Когда я уже вернулся из России и готовил эту книгу, в частности обсуждая ее с научным руководителем и коллегами на семинарах, один из преподавателей с нашего факультета, профессор Мартинез, спросил по поводу этой главы: «А какое место занимает в России религия в жизни народа? Вот вы весьма любопытно пишете, уважаемый господин душ Сантуш, о духовенстве, о реформах и Соборах, о ересях и каноне – а вот помимо духовенства, много ли тех, кто готов, как говорил Христос, бросить все и пойти за Ним? Во многом ли люди себя ограничивают в повседневной жизни ради заповедей Христа; боятся ли смерти?» Я задумался и дополнил эту главу тем разделом, который вы сейчас читаете.
Людей, для которых православная вера является не просто частью жизни, а ее основным содержанием, в России, конечно, меньшинство, но не такое уж и малое – по моим представлениям и наблюдениям, процентов 10—12 от общей численности православных, то есть около 55 миллионов человек. Это те, для кого пропустить более одной воскресной службы подряд – ЧП, а такие вещи, как воровство, прелюбодеяние или отказ в посильной помощи нуждающемуся, даже не придут им в голову. Их доля выше в малых городах и поселках и ниже в мегаполисах, и они обычно скромны по манерам поведения и положению в жизни и потому мало заметны, хотя их сразу видно по выражению лица и особенно по глазам. Но именно они являются аккумуляторами истинно российского духа, и в любую тяжкую для страны пору они – первая подмога. Среди остальных (помимо духовного сословия, о котором я уже писал в соответствующем разделе) еще процентов 20—25 от всех православных составляют люди, живущие обычной земной жизнью, такой же, как мы, для которых тем не менее наличие Бога и Церкви является постоянно присутствующим и ощущаемым фактором этой жизни.
Русские очень любят рассуждать и спорить о вопросах веры; жаркие дебаты на богословские темы не редкость и среди застолья, и на улице. Но этим дело не ограничивается – религиозность накладывает отпечаток на все аспекты жизни русских. Мысль «Нехорошо так поступать, потому что Господь не велит» точно посещает русских чаще, чем нас; им она заменяет многие общественные нормы. Русские больше, чем мы, склонны прощать других – я имею в виду тех, кого прощать нет оснований с позиций обычной морали. Притом под словом «прощать» я имею в виду не отсутствие враждебных действий или даже слов, как это зачастую понимается у нас, а восстановление дружелюбного отношения и общения в полном объеме. Русским более свойственна простая жалость, без элементов долга и справедливости: например, я не могу сказать, что там больше подают нищим, чем у нас, но если у нас никто не подаст профессиональному попрошайке, то русский запросто может сделать это и сказать: «Ну и что, разве мне решать, кто достоин помощи?»
Как я уже писал в главе «Экономика», русским более свойственна не тяга к неограниченной роскоши, а созерцательное отношение к жизни. Они более склонны задавать себе вопрос «А зачем это все?», и хотя многих это приведет лишь к меланхолии, пьянству и другим негативным проявлениям, но многие и задумываются над этим вопросом, и разрешают его для себя в религиозном ключе. Русские более склонны видеть в своей жизни непосредственное проявление Божьей воли и не противиться ему; такие соображения, как «не буду противиться этому ходу событий не потому, что ленюсь или боюсь, а потому что ощущаю, что это со мной неспроста», весьма распространены.
Столь же распространены представления о том, что твои достижения являются не твоей заслугой, во всяком случае не только и не столько ею, а проявлением Божьего благоволения или иного Его промысла о тебе. Это порождает чувство благодарности – у русских в быту благодарственные молитвы даже более часты, чем просительные. Но еще это приводит к характерному мироощущению: для того, чтобы сохранить свое счастье и отвести напасти, надо не столько прилагать усилия для сохранения имеющегося – близких, здоровья, денег, – сколько молить Бога и совершать угодные Ему дела. И наоборот, стоическое терпение в тяжелых жизненных обстоятельств, отсутствие ропота на судьбу и вера в то, что все будет решено Господом наилучшим образом, также почитаются за большую добродетель и весьма распространены. Бороться же за исправление нежелательных обстоятельств своими силами, обычным земным образом, считается приемлемым, но не главным средством исправления этих обстоятельств.
Загробная жизнь для многих русских гораздо более реальна, чем для нас: в обычной жизни достаточно часто встречается боязнь наказания на Страшном суде за уже совершенные грехи, не дающая человеку покоя и заставляющая его это замаливать или чем-то хорошим компенсировать. Столь же часто встречается не концептуальное, а совершенно реальное и серьезное ожидание встречи после смерти с почившими близкими – абсолютное большинство русских, например, верит тому, что венчанные супруги непременно встретятся на небесах, и специально для этого венчаются, хотя это не догмат, а просто предание.
Наконец, русские очень серьезно относятся к богоизбранности своей страны: так, социологические опросы показывают, что более 80% русских твердо уверены, что изложенные в Апокалипсисе события произойдут во всем мире, но не в Российской Империи – ее армия под незримым водительством Архистратига Михаила отразит войска Антихриста, и Россия будет стоять оплотом истинной веры в своих границах, как за стеной, под покровом Пресвятой Богородицы. В этом, кстати, одно из наиболее глубинных обоснований русского изоляционизма (принципа автономности).
В общем и целом, дорогие соотечественники, российский социум воцерковлен значительно сильнее, чем наш, – и воцерковлен реально, то есть не только в части следования установленным порядкам, но и в общественном сознании. И это именно воцерковление, а не просто абстрактная вера или превознесение нравственных норм самих по себе. Потому что «обмирщенное» православие у русских уже было: и православие без Церкви – последние десятилетия перед 1917 годом, и православие без Христа, с одними нравственными нормами, непонятно откуда взявшимися, – с 1930-х годов и до конца Второй Империи.
Нельзя не сказать несколько слов о веровании служилого сословия. Как я уже писал, опричники весьма религиозны, но у их веры есть особенность, которая поначалу показалась мне дикой, – они верят в переселение душ. Для индуиста, буддиста или поклонника New Age’а это естественно, но для православного? Когда я стал разбираться с этим, выяснились любопытные подробности: во-первых, опричники считают, что души не всех людей неоднократно возвращаются на Землю, а только воинов (и в физическом, и в духовном смысле слова), потому что их мало, и их судьба и удел – вечный бой. При этом воины в их представлении вовсе не тождественны просто солдатам. Во-вторых, они полагают, что в опричники и идут те, в кого вошла душа вечного воина, а если это происходит с человеком не в минимально разрешенные 15 лет, а во взрослом возрасте, то это всего лишь значит, что после какого-то шока предыдущего воплощения душе надо немного отдохнуть. В их представлении здесь нет никакого предопределения, просто никто другой в опричники пойти и не захочет.
Я указывал нескольким из них, какие аргументы использовала Церковь, когда в свое время не принимала учения о метемпсихозе: наиболее существенным из них лично мне всегда казался тот, что если душа проживает несколько жизней, то как может она нести ответ на Страшном суде за эту конкретную жизнь? Но при обсуждении с опричниками именно этого аргумента выяснилось, что они представляют себе переселение душ довольно своеобразно, вовсе не так, как отвергнутые Церковью учения, и напрямую их взгляды догме вроде бы и не противоречат. В частности, никакой кармы, оставляющей судьбу и спасение каждого механически работающему духовному закону, вместо живого милосердия Божьего, они не признают. Не вдаваясь в подробности, которые я к тому же не все понял, могу сказать, что вера в многократное перевоплощение части своей души для вечных боев занимает весьма важное место в мироощущении опричников. Церковь, судя по всему, относится к этому терпимо. Вообще мироощущение у опричников содержит, помимо православия, весьма значительный элемент стоицизма, идущий сквозь времена, как я уже писал, от их предков по духу – древних варягов. Если у остальных истинно верующих людей страха нет потому, что Господь не допустит случиться с тобой ничему реально плохому, то опричники вовсе не ждут для себя ничего хорошего, но боязнь за свою жизнь считают противоречащей долгу и чести своего сословия.
Другие религии.
В России существует градация религий: с 1998 года – по тому, насколько эта религия является традиционной, и с 2013 года – по тому, имеет ли она организационный и духовный центр за границей. Конституция в России декларирует свободу вероисповедания (кроме сатанизма и тому подобного), поэтому право на отправление культа имеют все, но их права на публичную деятельность сильно дифференцированы. Нетрадиционные религии не имеют права на публичную проповедь (российское определение публичности см. в главах «Социальная сфера» и «Культура») и на любые свои школы, но никак не ущемлены в способах финансирования; для государства они как бы не существуют. Религии традиционные, но имеющие центр за границей имеют право на публичную проповедь, но не на свои общеобразовательные школы (хотя имеют право на факультативные), а также жестко регламентированы в источниках финансирования и постоянно в этом контролируются. Наконец, есть религии, и традиционные для народов Российской Империи, и не имеющие центра за границей – они не отличаются по правам от Православной церкви, кроме как в общегосударственной символике, и в частности имеют свои общеобразовательные школы. Но надо твердо понимать, что дискриминированы могут быть только организованные религии в их организационной и прозелитской деятельности – сами люди, верующие не по-православному, в своей светской жизни дискриминированы быть не могут, это требование Конституции.
С 1998 года к традиционным религиям народов России, помимо православия, были отнесены ислам, иудаизм и буддизм ламаистского толка (издревле исповедуется калмыками, бурятами и тувинцами). А с 2013 года абсолютно полноправной религией остался только ислам – у него вообще на тот момент не было мирового центра; католицизм и протестантизм одновременно были и нетрадиционными, и имели центры за границей, иудаизм имел центр в Израиле, а буддизм в Китае (Тибете) – впрочем, последнее было властям неочевидно, и реально никаких ограничений буддизм не претерпел, во всяком случае в местах традиционного исповедания. Кстати, в исламе этот подход позволил властям дискриминировать определенные течения, как раз явно имеющие центры за границей, – в первую очередь это относится к ваххабизму. Но эта ситуация радикально изменилась в 2020 году, когда в связи с присоединением Европы и Израиля к Российской Империи католичество, протестантизм и иудаизм стали традиционными религиями народов Империи, и к тому же их центры, не меняя своего географического положения, из заграничных стали российскими.
С 2025 года, после исхода Римско-католической церкви в Американскую Федерацию, католицизм опять оказался религией с центром за границей, хотя и традиционной для народов России (западноевропейцев). С другой стороны, с созданием Исламского Халифата в 2022 году у ислама появился отчетливый мировой центр.
Таким образом, на сегодняшний день религиями традиционными, но имеющими центр за границей и потому ущемленными в некоторых правах являются католицизм (центр у нас); некоторые деноминации протестантов (центр у нас); традиционный ислам (центр в Халифате) – в отличие от равилитского, см. ниже; хасидский иудаизм любавичского толка (центр у нас). Полноправными же религиями считаются: а) армяно-григорианская церковь; б) основная часть иудаизма, кроме вышеуказанного любавичского хасидизма; в) ламаистский буддизм – наличие у него центра в Поднебесной было сочтено Конституционным судом недоказанным; г) часть протестантских деноминаций, в основном из Северной Европы; д) равилитский ислам. Описывать эти религии я не буду – это предмет лишь специального интереса, – кроме равилитского ислама, поскольку это любопытно.
Когда в конце XX – начале XXI века ислам подвергался сильнейшему давлению по всем фронтам со стороны Запада, при этом находясь в материальном и геополитическом смыслах на мировой периферии, это не производило на мусульман особого впечатления – все понятно, Аллах испытывает их и готовит к решающему сражению с шайтаном-Западом. Но когда Запад был-таки сокрушен, причем явно волей Всевышнего (вспомните пророчество муллы Омара), но вовсе не ими, это заставило многих задуматься: так кого больше любит Аллах, кого Он делает Своим мечом – мусульман или христиан (последние по Корану являются «людьми Писания», то есть тоже избранниками Всевышнего, а не неверными-язычниками)? Но особенно остро этот кризис религиозной самоидентификации коснулся мусульманских народов, оказавшихся частью православной империи (не важно, когда оказавшихся – в стародавние времена или только что): кем считать себя в чуждом окружении, когда единоверцы наконец-то создали волею Аллаха самое большое в мире государство, живущее по законам ислама? Теми ли, кто должен собраться и отбыть туда – но ведь именно здесь родина! Или теми, кто должен терпеливо ждать, покуда и эта «территория войны», дар-эль-харк, не превратится в «территорию ислама», дар-эль-ислам, – но эта Империя сильна, сильнее всех в мире, в том числе и духом, так что очень сомнительно, что ее можно победить в обозримом будущем. А может, следует считать себя передовым отрядом, который должен не ждать, а готовить изнутри победу в последнем джихаде – но Всевышний явно благоволит к этой Империи, и не пойдем ли мы в этом случае против Его воли? Так в чем же смысл нашего существования как мусульман?
Как уже говорилось, многие ответили для себя на этот вопрос принятием православия или вообще переходом в русскую нацию, но большинство искало ответ в рамках ислама. И наконец в 2023 году его дал молодой мулла, татарин Равиль Идиатуллин. «Все в мирах происходит по воле Аллаха, и ничего не делается просто так, – сказал он. – Во всем есть смысл, и задача разумных понять его по признакам, и тогда они смогут послужить Аллаху. Давайте посмотрим, какие признаки мы видим ныне: Аллах явно любит империю русских и дает ей силу – это видно не только по результатам – они впечатляли и у сынов Иблиса, американцев, но и по тому, как они достигнуты. А также и по тому, что не дал Он Омару III победить православных, как дал почти полтора тысячелетия назад Омару I. Значит, воля Аллаха не в том, чтобы повергнуть эту империю. Но и Халифат явно образовался по Его воле, и Его благоволение на нем – значит, замысел Его и не в том, чтобы уничтожить за грехи ислам и мусульман, и, значит, не в том Его воля про нас, чтобы нам перейти в христианство. Но если благословенны Аллахом и Халифат с исламом, и Империя с православием, то в чем же замысел Его о нас – мусульманах, живущих в Империи? Только слепой не увидит этого, поскольку в Коране ясно сказано: христиане суть люди Писания, и есть среди них праведники, верящие в Господа и Судный день, и уготовано им воздаяние от Аллаха, и попадут они на небеса. Но так же ясно сказано, что крайне близки они к неверности и тогда только попадут в рай, если удержатся у этой опасной черты и не перейдут ее. Разве там не сказано ясно, что есть среди людей Писания такие, которым можно доверить и кинтар золота, и отдадут его тебе – а есть и такие, что не отдадут и мелкую монету, сколько ни стой у них над душой? У последователей же Пророка единобожие гораздо строже – значит, наша цель от Аллаха в том, чтобы влиять на православных, живя среди них в Империи, и не давать им скатиться под прикрытием Писания в многобожие и идолопоклонство. Так же, как дело жизни одних воевать или торговать, других же – обучать воинов и купцов, и эти другие не менее важны и уважаемы. И наступит день, может уже и незадолго до Судного дня, когда выяснится, что мы и они веруем по-разному в одного Господа; ибо разве не сказано в Коране: «О люди Писания, давайте признаем единое слово для нас и для вас»?
Вот основная суть равилизма, который за десять лет стал полностью доминировать среди российских мусульман, давая им ощущение своей роли, причем сакральной, в Империи. И Империя признала равилитский ислам не дискриминируемой религией (центр находится в России) и в целом нормально к нему относится, как и Русская православная церковь, – настолько, насколько религиозные люди вообще могут нормально относиться к иноверцам.
Глава 10
Образование и наука
Школьное образование (концепция).
К началу XXI века в России, как и на Западе, и в экономически процветающих странах Востока, абсолютно доминирующей стала тенденция увеличения продолжительности всеобщего обязательного образования за счет увеличения объемов преподаваемых знаний. Эта тенденция относилась и к высшему образованию (для некоторых профессий продолжительность образования всех уровней достигла 25 лет, то есть трети жизни), но об этом речь пойдет далее. В России обязательное школьное образование в 60—80-х годах ХХ века было 10-летним, в 90-х годах завершился его переход на 11-летнее, а после 2007-го – на 12-летнее. Аргументировалось это возросшим в результате научно-технического прогресса объемом необходимых человеку знаний вообще, и особенно квалифицированному работнику. Единогласия в обществе это удлинение не вызвало, наоборот, многие считали его неоправданным (родители и учителя), но исключительно в плане того, что возросший объем материала можно было донести и за прежние десять лет, за счет более эффективного использования времени. В объективной же необходимости увеличения объема материала никто не сомневался. Ведь уровень сложности техники, с которой приходится иметь дело на каждом шагу, растет? Растет! Значит, и взаимодействующие с ней люди, и на работе и в быту, должны по уровню своих знаний этому обстоятельству соответствовать, именно уровень знаний определяет конкурентоспособность страны в нашем веке. Тем более что мы можем такому уровню отвечать – в советское время наша система школьного образования уже была лучшей в мире! Эти соображения считались общим местом, пока всеобщие реформы в стране не докатились и до сферы образования.
У Владимира Восстановителя до коренной реформы системы школьного образования руки не дошли, хотя он многое для нее сделал в подготовительном режиме – в первую очередь перевел ее финансирование от так называемого остаточного принципа к приоритетному, что по крайней мере оздоровило ситуацию в среде людей, профессионально занимающихся образованием. Но когда начались реформы Гавриила Великого, правительство взялось за эту область вплотную.
Кроме общей атмосферы глобальных перемен, реформе образовательной системы способствовало и то обстоятельство, что в любом случае надо было выстраивать схему образования для опричников – качественно новую даже в своих чисто гражданских аспектах. Как это принято в российской власти, сначала была создана комиссия – но не бессмысленное бюрократическое образование, а ударная рабочая группа, достаточно обеспеченная ресурсами и полномочиями. Она проанализировала (и самостоятельными исследованиями, и изучением исследований, проведенных другими), насколько взрослые люди разных поколений владеют пройденным в школе материалом. Результат расстроил – весьма небольшая часть помнила даже основы многих предметов, причем это относилось не только к тем, кто учился в 1990-х (с ними по-другому быть и не могло), но и к тем, кто закончил школу еще в период ее расцвета, до краха Второй Империи. Впрочем, такой результат был вполне ожидаем.
Комиссия, однако, не остановилась на этом прискорбном факте и сделала следующий шаг в анализе – по каждому предмету определила владение им отдельно у тех, кто с этим предметом хоть как-то связан по работе (инженер – с математикой, гуманитарий – с литературой и т. д.), и у тех, кто не связан. Выяснилось, что если у первых активные базовые знания невелики (кроме тех, которые они регулярно используют в работе, как, например, конструктор тригонометрию), но все-таки присутствуют, то вторые не знают практически ничего. Это было бы очень обидно, если бы по ходу не выяснилось, что в остальных странах картина та же, причем в некоторых – например, в США – даже хуже. Но самое интересное открылось дальше. Оказалось, что для большинства профессий, в том числе общепринято считающихся престижными и творческими, нет вообще никаких школьных дисциплин, которые бы им соответствовали и были использованы преуспевающими в этих профессиях людьми. А если что-то базовое эти люди и знали, то знания эти оказывались не просто специализированными, а ультраспециализированными. Например, журналист, ведущий в журнале колонку про искусство, естественно, знал историю – но только историю культуры: он мог, конечно, ответить на вопрос, в какой стране и когда творили барбизонцы, но вот что вообще происходило в это время с этой страной, с кем она воевала, как развивалась – об этом он, как правило, не имел никакого понятия. Менеджер турагентства знал, естественно, географию и знал про любую страну не только то, где она находится и какой там климат, но и другие важные для него и его клиентов вещи – состояние ее экономики, историю, культуру. Но вот каковы основные партии в этой стране, он уже обычно не знал, поскольку отдыхающие этим не интересуются. Открывшаяся картина заставила задуматься: а для чего мы вообще учим наших детей в школе, если они не используют и забывают большую часть полученных знаний, зачем тратим на школьное образование немалые деньги, которые можно было бы вместо этого пустить на увеличение пенсий, освоение космоса или производство авианосцев?
Можно было бы подумать, что школа просто учит не тому, ведь какие-то знания люди все-таки получают, иначе они не могли бы работать. Но всеобщее обязательное образование по самой своей природе вовсе не предполагает давать специализированные знания и навыки, тем более что с этим прекрасно справляются платные курсы. Да и надо ли, задалась вопросом комиссия, учить тому, что реально необходимо в повседневной жизни? Ведь тому, что действительно надо, все научаются и так, сначала подражая окружающим, а в более старшем возрасте сознательно учась у них. Например, никто специально не учит ребенка говорить, а он все равно научается, хотя это, если вдуматься, гораздо сложнее, чем читать и писать. Даже если признать, что многие родители его этому учат, то в неблагополучных семьях, где ребенком вообще никто не занимается, все умственно полноценные дети тем не менее начинают говорить.
Более того, скрупулезное исследование однозначно показало, что те дети, которые по каким-то причинам не учились в первом-втором классе школы и не занимались при этом с частными учителями, все равно все каким-то образом научились читать (таким образом, утверждение, что в США много тех, кто читать не умеет, оказалось выдумкой). А как же раньше, сто лет назад, когда лишь меньшинство ходило в школу и соответственно большинство читать не умело? – возражали оппоненты. Однако это обстоятельство вполне укладывалось в те представления, которые начали сформировываться у комиссии. Умение читать в современном мире не есть требование великосветского этикета или императив для интеллектуалов – это навык, без которого почти невозможно существовать на чисто бытовом уровне, потому что невозможно понять ни этикетку на товаре, ни гиперссылку в Сети. А сто лет назад мир был устроен так, что без этого вполне можно было обойтись – именно потому, что он был рассчитан на большинство, которое читать не умело. Вот писать в современном мире обычному человеку совершенно не обязательно, поэтому не ходившие в школу дети этому и не научаются (как, впрочем, и многие ходившие) – но это если под словом «писать» понимать писание ручкой на бумаге и без ошибок. А если понимать под этим пользование клавиатурой без соблюдения орфографии, то этому научаются все – потому что без этого нельзя пользоваться компьютером, а компьютер стал частью повседневной жизни. Дело тут именно в бытовой и социальной необходимости, а не в сложности или простоте – те же сто лет назад печатать на пишущей машинке (та же клавиатура) считалось гораздо сложнее, чем просто писать, и этому специально учили. Но самым убедительным оказался тот факт, что большинство лучших хакеров и даже программистов-системщиков – а это, по принятым представлениям, уже одна из наиболее сложных и престижных в современном мире профессий – никогда не учились своей специальности в традиционном, формализованном смысле.