Страница:
Из кустарников, пригибаясь к земле, бежал согнувшийся человек. Петруха ощупал нож за голенищем сапога. За бегущим мчались еще двое. Раздались удары сабли о саблю. Там дрались. Из леса появилось еще несколько таких же согбенных фигур с обнаженными саблями, сверкавшими при свете луны. Они мчались быстро и бесшумно. Раздался глухой хряск, как на бойне, когда бьют быка, и тот, кто был впереди, еще пробежал несколько шагов и лег под ноги набежавшей толпе. Там стеснились, неизвестно, резали они друг друга или кого-то добивали. Потом все вместе убежали, что-то волоча, и на земле ничего не осталось.
Японка лежала ни жива ни мертва. Петруха, которого вся эта чертовщина озаботила, хотел подняться, но она цепко схватила его за рубаху и злыми рывками потребовала сейчас же лечь.
Сизов возвратился поздно. Когда ушла Фуми, от ее дома подошла собака, посмотрела на Сизова. Петруха шел во тьме без фонаря. «Кто-то на часах?» – подумал он. Стоял товарищ. Сизов подошел.
– Иди, иди! Ты не первый сегодня, – сказал часовой. – Одного еще нет до сих пор.
– Неужто!
– Унтерцер Тарасов вон пьет сидит сакэ с японцем. Да еще говорили бы тихо.
Петр беззвучно полез в палатку. Потом он одумался, вышел и рассказал часовому обо всем, что видел.
– Да, у них какое-то беспокойство. Все время шевелятся и не спят, – отвечал матрос.
– Ты поди к дежурному офицеру, – сказал из-под палатки унтер-офицер. – Погоди, я сейчас встану и скажу, что посылал тебя. И фонарь возьми… Твой фарт, что у них промеж себя что-то не ладится, иначе бы они тебя выследили.
Глава 22
Японка лежала ни жива ни мертва. Петруха, которого вся эта чертовщина озаботила, хотел подняться, но она цепко схватила его за рубаху и злыми рывками потребовала сейчас же лечь.
Сизов возвратился поздно. Когда ушла Фуми, от ее дома подошла собака, посмотрела на Сизова. Петруха шел во тьме без фонаря. «Кто-то на часах?» – подумал он. Стоял товарищ. Сизов подошел.
– Иди, иди! Ты не первый сегодня, – сказал часовой. – Одного еще нет до сих пор.
– Неужто!
– Унтерцер Тарасов вон пьет сидит сакэ с японцем. Да еще говорили бы тихо.
Петр беззвучно полез в палатку. Потом он одумался, вышел и рассказал часовому обо всем, что видел.
– Да, у них какое-то беспокойство. Все время шевелятся и не спят, – отвечал матрос.
– Ты поди к дежурному офицеру, – сказал из-под палатки унтер-офицер. – Погоди, я сейчас встану и скажу, что посылал тебя. И фонарь возьми… Твой фарт, что у них промеж себя что-то не ладится, иначе бы они тебя выследили.
Глава 22
ФУДЗИ-САН
– Это – сокровище, – сняв шляпу и показывая на черный остов «Дианы», объяснял толпе младших чиновников сам дайкан, – его надо обязательно спасти.
Хэйбэй не только моряк. Он плотник, он знает, как строятся суда. Он и лоцман.
Только что по приказанию Уэкава, который прислан чиновниками бакуфу в помощь Эгава, секли лозами жителя соседней деревни за то, что не явился вовремя. Исполосовали всю спину, а потом плевали на ранки и втирали слюну, чтобы скорей зажило. Теперь этот рыбак сидит в лодке прямо, как на празднике, и не шевелится. От работы он не освобожден. Так обучается трудолюбию. Деничиро считается у Кавадзи самым распорядительным чиновником. Он ретивый помощник Мурагаки, ездил с ним на Сахалин и там тоже распоряжался хорошо.
Море стихло совершенно. Сто рыбацких лодок подошли к «Диане». Деничиро кричал, стоя в самой гуще флотилии на высокой корме рыболовного суденышка, а лодки строились рядами.
Хэйбэй стоял на руле большой джонки. Он подошел к самому борту полузатопленного загадочного корабля. Его окна наполовину в воде, борт черен. Хэйбэй осмотрел трап, борт. Он потрогал обшивку и поскреб ногтем. Чистая медь! Настоящее сокровище! Он знал медь лишь в монетах, которых немного доставалось и ему, и его отцу. А тут целый корабль из драгоценной меди! Фрегат сидел на мели, и крепко сидел.
Путятин, тронув плечо Хэйбэя, ступил на борт фрегата, и за ним туда поднялись все русские.
– Команда, кажется, лазала здесь вчера без всякого присмотра, – заметил Шиллинг.
– Может, и японцы побывали, – предположил Можайский.
– Да, господа, опять кто-то был. Я думал, что вчера мне это только показалось.
– Это матросы, свои же лазали, – ответил адмиралу Степан Степанович.
– Как и зачем они сюда попали, когда ни одна из шлюпок вечером не ходила? – недоумевал Евфимий Васильевич.
– Зачем? Грабить! Затем и побывали. А попали сюда с японцами и на японских лодках. Наши с японцами два сапога пара, одинаковые грабители. Надо пороть, пороть, чтобы шкура слезла. Они уж тут себе любовниц завели!
– Не может быть!
– Все может быть… И Эгава наверняка знает, но не станет трогать никого. Мне кажется, что сюда прислан чиновник с головой! Он сегодня порол своих за опоздание на работу. И дайкан Эгава зря лупить не будет!
– Но ведь если были случаи с женщинами, так это безобразие! Да и как можно… кругом часовые, их и наши!
– Все можно! Уже спелись, у них с японцами круговая порука!
– Что же делать?
«Наказывать можно, если попадется. А не попадется, и нечего беспокоиться! Надо брать хороший пример с дайкана!» – подумал Лесовский.
На палубе рядами еще стояли ящики с грузами, но тут же валялись разбитые бочки и ящики, банки и пустые бутылки.
Двое матросов надели водолазные костюмы. Они показались Хэйбэю масками для сабельного боя, с латами и шлемами. Матросы исчезали под водой. Закрутились и застучали лебедки, подтягивая концы отданных якорей. Дрогнул фрегат, на миг показалось, что он ожил.
Сибирцев вместе с матросами выпускал канат от якоря, лежавшего на дне моря, через клюз, а потом через борт перегнали его обратно на палубу, прикрепили к буйку. Буйки с канатами грузно плюхнулись в спокойное море. Теперь «Диана» без якорей. Буйки показывают места, где в сохранности на дне моря лежат оба якоря.
– Канаты выпущены, якоря закреплены! – доложил Сибирцев.
Водолаз Синичкин, с откинутым шлемом и с красным лицом, стал докладывать адмиралу и капитану, что пластыри держатся, но есть новые пробоины. Капитан велел концы, которыми пластыри прикреплены, вытянуть потуже…
– Подавайте буксир! – приказал адмирал, когда матросы закончили работу.
Через клюз подали на японскую лодку и стали травить толстый канат.
– Э-эй! – заорали на большом суденышке, и вся сотня лодок задвигалась.
Японцы передавали канат друг другу, и вскоре вся флотилия, как огромная упряжка, подвязалась к буксиру гигантской елочкой с обеих сторон.
– Прикажете собрать и сложить на юте все оставшееся оружие? – спросил капитан.
– Обязательно! Сейчас же…
Лесовский отдал приказание. Матросы рассыпались по фрегату. Доставали из полузатопленных кают офицерское оружие, бросали на ют мокрые палаши, пистолеты, штыки. Собралась целая груда.
Путятин оглядел море, взглянул на Фудзи и вздохнул.
Море на редкость спокойно, и погода благоприятствует. Легкий попутный ветер.
– Пойдем на веслах до Хэда, – сказал он.
Божественно и благородно возвышается Фудзи в розовом снегу с голубизной склонов и с черной зеленью хвойных лесов, сбежавших с ее подножия на побережье к полям и апельсиновым садам у Токайдо. «Может быть, все обойдется благополучно и спасем наш корабль?!»
Тысяча весел усердно заработала по всему морю, пытаясь оттащить нос «Дианы». Но фрегат не шел. Лесовский велел тянуть в другую сторону. Он отдал рупор переводчику, и вся масса японцев вдруг расхохоталась, слыша, как эта западная труба доносит к ним на море японские выражения. Татноскэ надулся, как истинный трубач, и хрипло и зло повторял приказания, пока лодки переходили. Потянули нос направо.
Буксир подтянулся, миг еще «Диана» упиралась, словно приросла ко дну. Закричали десятники и чиновники, расставленные дайканом Эгава. Рыбаки на лодках сильней налегли на весла, их крики покатились по рядам лодок. Фрегат вдруг зашуршал и пополз по мели, закачался. Весь караван тронулся. Переводчик закричал в рупор. Нос «Дианы» стал заворачиваться. Еще заскрежетало под обломанным килем.
– Снялись с мели!
– Сошли… Стянулись, – облегченно вздохнул Лесовский. Он вспотел.
Водолаз пристегнул шлем и по веревочной лестнице, шаг за шагом, опять полез на глазах у Хэйбэя, как в подводную палату. Видит он сказочную подводную жизнь? Водолаз скоро поднялся и что-то докладывал Путятину и сенсе Лесовскому. Суетились матросы, таскали какие-то полотнища, продергивали веревки под судно, куда спустился второй водолаз. Путятин торопил их.
– Степан Степанович, – обратился адмирал к капитану, когда все оставили «Диану» и перешли на джонку, – прикажите-ка забрать сюда все оружие, которое мы оставили на фрегате.
– Да, на джонке места много! – согласился Лесовский. – И лучше иметь при себе. Мало ли что может случиться!
Матросы с лейтенантом Шиллингом кинулись наверх и стали подавать оружие с палубы фрегата.
На этот раз Шиллинг сошел последним. Вдруг он вскочил к рубке, отвязал судовой колокол и сам принес его на джонку.
– Благодарю вас! – сказал ему адмирал.
Несмотря на крушение, гибель пороха и запасов продовольствия, у всех, как замечал Евфимий Васильевич, чувствовался подъем сил. Климат, верно, целительный. Тут не было до дури изнуряющей жары тропиков и не было этих жгучих ветров, убийственных холодов, мороси, как на берегах амурского лимана. Он еще вчера заметил, что все как-то бодрей обычного, словно рады, что корабль утонул, запросто ступили на землю. Да и японцы, кажется, рады! Как они хохотали вчера и сегодня!
Алексей Николаевич оглушен неожиданностями и переполнен впечатлениями. В душе он словно еще чего-то ждет, еще более увлекательного. Из-за этого кораблекрушения открылась и недоступная земля, и замкнутый народ. Даже адмирал наш переменился. Теперь есть у нас хоть настоящие сведения о Японии.
«Народ, только что переживший землетрясение! – думал Алексей Николаевич. – Тащили все, что могли, для моряков, как погорельцам. Снимали с себя халаты…»
На джонке хлопотал японец-повар. На столиках подал в каюту чай, суп, рис и креветки.
– Сколько времени, как идем? – спросил адмирал, выходя после обеда наверх.
– Идем два часа, – отвечал Сибирцев.
– А Фудзи, кажется, все такая же! – заметил адмирал.
Он повернулся лицом к вулкану. Небо было совершенно голубым, но на вершине Фудзи появилась белая полоска. Она бухла. Вершину стали быстро обкладывать облака, словно Фудзи натягивала тучную стяженную шапку.
Путятин поднял руку в том направлении и хотел что-то сказать, но раздумал. Глаза его задернулись обычной мутью.
– Коса-о кабурева-а амэкадзэ,[96] – закричал кто-то из рыбаков, заметив, что Путятин смотрит на Фудзи.
Рулевой на ближайшей лодке схватил огромный нож и перерубил свою веревку, за которую прикреплен был к буксиру.
Переводчик что-то закричал лодочникам.
– Что они делают? – спросил Лесовский, взбегая на высокую корму.
На всех лодках рубили канаты. Вокруг подымались паруса, все побелело, подул ветер, и флотилия стала рассеиваться по морю.
Лесовский кричал в рупор, но никто не слушал, он затопал ногами, в бешенстве сжав кулаки.
– «Диана» не идет… Что случилось, Татноскэ? – спросил Путятин.
Шиллинг перевел вопрос адмирала. Толстый переводчик втягивал в себя воздух.
– Что? – громко спросил адмирал по-голландски. – Что случилось, я вас спрашиваю! Отвечайте!
Татноскэ, дрожа от страха, деланно или на самом деле, показывал на Фудзи и что-то говорил Шиллингу.
– Что он мелет? – спросил Лесовский.
Гребцы на парусных лодках быстро мчались мимо бортов и что-то кричали. Японцы в лодке Путятина неподвижно сидели, глядя на него и как бы ожидая распоряжений.
– Пу-тя-тин… Пу-тя-тин… – кричали в лодках и показывали на Фудзи.
Хэйбэй отдал руль адмиралу, вскочил и, потянув веревку, стал подымать парус. В помощь ему кинулись матросы.
Налетел сильнейший порыв ветра, какие бывают лишь на море, и, заполоскав, наполнил парус.
– Шквал идет! – закричал Можайский.
Небо быстро закрывалось низкими тучами. Волны вдруг поднялись и, как белые звери, стали прыгать на «Диану».
– И-но-ура… И-но-ура… – кричали лодочники.
Татноскэ объяснил наконец, что лодочники увидели приближение шквала, надо убегать в бухту Иноура.
Первые удары шквала еще не могли поднять волн, они рябили море, словно набрасывая на него железную сетку, и рвали с первых гребней лохматые клочья. Только около «Дианы» шел бой морских чудовищ.
Но вот замела сплошная водяная метель и стала все закрывать. Сквозь нее послышался рокот раската первого вырвавшегося из океана вала.
На время стихло, опали вихри, открылась «Диана», и видно стало, как волны хлещут теперь, ходят по ее палубе. Пошел ливень, и снова все закрылось.
Хэйбэй обеими руками чесал голову, как бы желая прийти в себя от ужаса. Он принял руль из рук адмирала. Он знал, куда править, а Путятин не знал здесь моря.
Вот огромный вал покрыл «Диану». Она исчезла и снова появилась. Она стала еще выше, подымаясь из воды. Путятин видел, что ее кренило и больше ей уже не подняться. Одна за другой упали мачты. Адмирал сам переложил руль, рискуя попасть под волну. Он желал видеть гибель своего судна… Но «Диана» выправилась и снова захлебнулась в волне, закрывшей ее, вверх пошел левый борт, мачты легли в пену моря, и вдруг корабль грузно повалился, как купающийся кит. Казалось, слышен гул и плеск. Фрегат перевернулся, уже виден не борт, а полуоторванный киль, пластыри, и теперь уж волны накрывали его плотно.
Путятин перекрестился, словно человек погиб у него на глазах. Все молчали, пораженные.
Матросы на джонке спешно закрепили парус, взяв рифы. Ее понесло куда-то к лесам и горам. Среди воды появились стоячие камни с потоками тропической зелени, свисавшей как со столбов.
Хэйбэй не раз уходил в эту бухту от шквала. Почерневший парус вздулся бугром. На кривом стволе толстой лианы, под которым промчался баркас, сидела обезьяна. Она внимательно смотрела на адмирала и вдруг схватилась обеими лапами за нос и заверещала. Выскочила другая обезьяна и стала тянуть ее со ствола, и, сильно качаясь от ветра, обе пошли, как пьяные, по стволу.
Матросы и японцы смяли парус под ноги и сели за весла. За скалами стало теплей. С разбегу джонка выбросилась на отмель.
Татноскэ сказал адмиралу, что надо идти в деревню Иноура. Он показал на соломенные крыши.
«Не было счастья, да несчастье помогло!» – подумал Можайский, оглядывая скалы среди вод, увитые зеленью, и бухты, заливчики и горы полуострова. Берег здесь крутой, высокий. Обойдя вокруг света, Александр не видел более красивого места. «Уж теперь-то мы сойдемся с японцами, как бы ни противились их чиновники и наш адмирал… Право, нет худа без добра!»
Ему, как и всем, казалось, что его ждет здесь что-то необыкновенное, что все чувства его найдут здесь высшее проявление, он еще отдаст тут и силы и душу. Но в чем и как, он еще не знал. Полный ожиданий и тревог, он с надеждой вглядывался в горы Идзу, которые, казалось, что-то таили за собой, как занавес в театре.
«Дианы» больше не существовало.
В деревне за горячим чаем Путятин сказал капитану:
– А мы, господа, должны вспомнить судьбу Лаперуза. Нам больше ничего не остается!
– То есть… Строить судно?
– Да!
Прискакал на коне Эгава Тародзаэмон. Он все время следил с берега за ходом судна.
– Я видел гибель «Дианы»… – сказал он, войдя и поклонившись.
– Что же, господин дайкан, в нашем положении нельзя падать духом. Мы решили строить новое судно, – сказал ему Путятин.
Эгава притих. Переводчик подробно пересказывал ему все, о чем стал говорить адмирал.
– Это очень приятно слышать, – сказал наконец Эгава, – только, пожалуйста, напишите все, что вам нужно. Составьте список всего, что вам для постройки судна потребуется. И мы вам все это предоставим! – подняв голову и глядя адмиралу в глаза, сказал он.
Разговор происходил на соломенных матах, где уставшие, разутые офицеры сидели, просунув ноги под низенькие столики.
– Идея, кажется, находит отклик! – сказал Лесовский. – Это уж совсем недурно.
Но адмирал так привык к отказам японцев, что не верил ушам своим и слушал настороженно.
– Нужен лес. Нужны пильщики и плотники. Нужно железо. Нужны кузнецы. Нужна медь. Ведь медь у вас очень дорога. Пожалуйста, имейте это в виду. Список нужных вещей мы составим вам. Я прикажу своим людям сделать из дерева образцы, которые надобно будет впоследствии отковать из меди.
– Пожалуйста, напишите в списке, сколько и какого надо леса и какие вещи из меди и какие вещи вам надо сделать из железа, – ответил Эгава. – Да, пожалуйста, представьте рисунки, если возможно, и укажите, что должны сделать мы и сколько и каких мастеров мы должны прислать в помощь вам.
– Когда, вы полагаете, это можно сделать?
– Да это как можно скорей надо сделать!
– Мы можем образцы сделать хоть завтра. Даже сегодня.
– Это будет хорошо.
Эгава прибыл с кавалькадой конных самураев. Один из них обратил на себя внимание Сибирцева, устало сидевшего со всеми вместе за чашкой чая, пока дайкан говорил с адмиралом. Конь у этого японца был высок, как и у самого Эгава. Всадник ловко соскочил с седла. На нем были сапожки, какие носят американские ковбои, и шпоры. Алексею Николаевичу показалось, что и седло на коне совершенно не такое, как у японцев.
Возбуждаясь быстро и преодолевая усталость, Сибирцев вскочил и подошел к коню.
– Что за седло! – воскликнул он. – Настоящее кавалерийское! Из блестящей кожи, со стременами. Коре ва…[97] – заговорил он по-японски, обращаясь к хозяину коня и показывая на седло.
– Don't try to speak japan,[98] – ответил японец на английском языке.
– O-o! It's wonderfully![99] – удивился Алексей Николаевич.
Так вот откуда у Эгава невиданная среди японцев посадка в седле и манера скакать повсюду на коне и так быстро отдавать распоряжения…
– Yes, I am american,[100] – пояснил японец, потуже запахивая короткое красное кимоно, похожее на ковбойскую рубашку с отворотом. Он достал из кармана брюк серебряный портсигар и предложил табак.
– I don't smoke. Many thanks,[101] – ответил Сибирцев.
Тогда японец достал дагерротип, изображающий мексиканца в шляпе, увешанного оружием.
– Кто это? – спросил Сибирцев.
– Я сам! В Америке! – резким тенором воскликнул японец и поднял руку с вытянутой ладонью над головой.
Накахама знал, что находится в исключительном положении. Его, единственного из простолюдинов, за всю историю Японии, принял сам сиогун, ныне покойный, такое любопытство разобрало Верхнего Господина, когда дошли до него рассказы японца, прожившего годы в Америке. Все же, чтобы закон исполнялся и считалось бы, что сиогуна этот бывший рыбак, простолюдин не увидел, перед троном были повешены тонкие бамбуки, вроде занавеса, через который все было видно.
Первый в истории страны американский японец, стараясь как можно точнее отвечать на вопросы Верхнего Господина, смотрел на него, как полагается при разговоре, зная от американцев, что тут бояться больше нечего.
Так и получилось. За все проступки его не наказали, а отпустили с похвалами. Поэтому теперь Накахама море по колено. Он учил дайкана Эгава скакать по-испански, и, пока еще не было указа, запрещающего ему говорить с иностранцами, он осмелился встретиться с ро-эбису как бы вдруг. Он жил у Эгава как за пазухой, на всем готовом, но поговорить там по-английски не с кем. Он только начал учить сына Эгава и самого дайкана.
Алексей Николаевич и японец Накахама назвали себя и пожали руки.
Вышел Хори и позвал американца, тот просил Сибирцева извинить его и пошел в дом, но вскоре вышел.
– It's Tokkaido Road,[102] – показал он на узкую дорогу, идущую между деревенскими садами. – And no permission for foreiners… to come. It's only… – Он засмеялся, закидывая голову, и хлопнул Сибирцева по плечу: – Monkey business![103]
Он птицей вскочил в седло, натянул поводья и, дав коню шпоры, галопом умчался куда-то по дороге, ведущей к горам.
– Какие чудеса! – сказал Алексей Николаевич и подозвал Можайского. – Ты видел японца? Говорит по-английски! И уверяет, что нам нечего опасаться, если не будет позволения возвратиться по Токайдо к нашему лагерю.
– Так это Токайдо?
– Да.
– Вот это?! Впрочем, знаешь, дорога отличная, утрамбованная, только узка.
– Что ты хочешь, здесь деревня. Вот пойдем в лагерь, там посмотрим, какова дорога за околицей.
– Ты думаешь, есть у них околицы? Но как же Эгава? Не притянут его к ответственности за такого американца?
– Видно, он нужный человек.
– Может быть, такой же изобретатель, как Александр Федорович?
Можайский вздрогнул. Что толку в его изобретениях! Ничего не применимо, что не придумаешь! Никому пока не нужно!
– Из-за этого погибло судно!
– Путятин смотрел на Фудзи и сам махнул рукой и велел всем разбегаться! – ответил отец Хэйбэя и добавил, что вчера все японцы хвалили его и восхищались, какой Путятин умный.
– Как же вы поняли его?
– Конечно, все поняли, – ответил Хэйбэй. – Он показал, и все увидели.
Эгава и чиновники требовали новых объяснений. Как посмели без разрешения бросить судно, обрубить буксиры и бежать?
– Путятин велел! – сказал молодой рыбак из Иноура.
– Да, он долго смотрел на гору Фудзи и махнул рукой, – подтвердил старшина лодочников. – Он очень правильно понял. Все знает!
Дайкан бранился и грозил пороть нерадивых, как порол их в канун сбора, когда ленились, но рыбаки стояли на своем.
Татноскэ объяснил Шиллингу, почему нельзя идти по берегу обратно в Миасима. Здесь-то и проходит главная императорская дорога между двумя столицами.
– Дорога утрамбована, красиво обсажена соснами и содержится в порядке, – объяснял Татноскэ. – Никогда по Токайдо не дозволялось путешествовать иностранцам.
– А разве в Японии бывали иностранцы?
– Конечно, пленные…
Шиллинг ответил, что теперь страна все равно открывается, что же прятать эту дорогу.
– Пока еще Токайдо не проселочная дорога, – объяснил Татноскэ.
Пришел Эгава и просил адмирала не идти пешком, уверял, что за это ему – дайкану – придется отвечать.
Японец Накахама, с которым вчера познакомился Сибирцев, сидел тут же. Он в суконной мексиканской куртке и в рубашке с кушаком, из-за которого торчит рукоятка пистолета. Эгава запросил у правительства разрешения познакомить Накахама с роэбису, и пока нет ответа.
– Даже нечего ему подарить на память! – сетовал Сибирцев, шаря по карманам. – Good fellow![104] – хлопнул он Накахама по плечу.
Тот достал бутыль сакэ и отдал Сибирцеву.
– Good indian![105] – сказал Накахама и тоже хлопнул Алексея.
Когда этот японец говорил со своими, речь его была тиха и плавна. Стоило ему заговорить по-английски, как голос менялся, становился на несколько тонов выше, превращался в резкий тенор, словно включали музыкальную шкатулку, воспроизводившую человеческую речь, лицо заострялось и жесты Накахама становились размашистей.
– Непозволительно гостей заставлять идти пешком. Вы поступаете против нашего обычая, – уверял Эгава. – Лодки для вас готовы. Мы доставим вас в Миасима.
– Come, come,[106] – говорил Накахама.
Адмирал уже приказал выстроиться своим отдохнувшим матросам на улице.
– Сабли вон! – скомандовал Лесовский.
Построившиеся матросы обнажили палаши. И вдруг рысцой выбежали из переулка с копьями и ружьями два отряда японских солдат и подстроились к морякам.
– Напра-во! Шагом марш! – скомандовал Путятин.
– О-яма ни каннуки ва микка-инай-ни амэ… – пел в дороге Хэйбэй, которому вместе с другими рыбаками пришлось тащить тяжести.
На плечах у них шесты, а на шестах висят корзинки.
– Коса-о кабурева амэкадзэ… – распевал он.
На стоянке за обедом Шиллинг угостил Хэйбэя чаем.
Молодому рыбаку жаль корабля, утонувшего в море. Он не мог забыть, как страшно огорчился адмирал. Ему жалко было Путятина, который бросил такое сокровище. Потерял его и теперь ходит пешком по берегу, как простой человек.
– Коса-о кабурева амэкадзэ-э…
– Что это значит, Татноскэ: «Коса-о кабурева амэкадзэ»? – спросил Шиллинг. Эти слова так и лезли ему в уши.
– Ояма ни каннуки ва… – объяснял Татноскэ, – это про гору Фудзи-сан. «Если на горе перекладина, то три дня будет идти дождь».
– А что значит «коса-о» и так далее?
– «Шапку надевает – сразу будет шквал, дождь с сильным ветром». Как раз как вчера. Потому лодочники кинулись бежать, и бросили судно, и так кричали. И все дело в этом.
– Какие же еще есть приметы про Фудзияму? – спросил Путятин.
– На вершине перекладина, сегодня будет дождь…
– Да! А шапка на горе означает шквал?
– Да, вчера была такая погода, – ответил Татноскэ. – Здешние рыбаки суеверны и глупы. Они так объясняют.
– Нет, они не глупы…
– В этой деревне, где мы обедаем, все население вас очень любит, – сказал адмиралу Татноскэ, – и все вас благодарят, что вы их вчера вовремя отпустили. Весь народ благодарен адмиралу.
Путятин молчал. «Посол и генерал флота, по их понятиям, конечно, должен знать капризы Фудзи! Все свалили на меня!»
Путятин подумал, что в Миасима при новой встрече с Эгава не надо отрицать, что действительно отдал приказание лодочникам рубить буксиры и разбегаться, так как увидел шапку на голове госпожи Фудзи. И людей выручу, и чиновники удивятся.
– Да, да… предвещает шквал, если облако как шапка бонзы, – подтвердил Хэйбэй, сидевший среди русских подле адмирала в отведенном для гостей храме.
Вошел полицейский и потянул Хэйбэя за рукав.
– Иди скорей отсюда! С эбису запрещено разговаривать!
Хэйбэй не только моряк. Он плотник, он знает, как строятся суда. Он и лоцман.
Только что по приказанию Уэкава, который прислан чиновниками бакуфу в помощь Эгава, секли лозами жителя соседней деревни за то, что не явился вовремя. Исполосовали всю спину, а потом плевали на ранки и втирали слюну, чтобы скорей зажило. Теперь этот рыбак сидит в лодке прямо, как на празднике, и не шевелится. От работы он не освобожден. Так обучается трудолюбию. Деничиро считается у Кавадзи самым распорядительным чиновником. Он ретивый помощник Мурагаки, ездил с ним на Сахалин и там тоже распоряжался хорошо.
Море стихло совершенно. Сто рыбацких лодок подошли к «Диане». Деничиро кричал, стоя в самой гуще флотилии на высокой корме рыболовного суденышка, а лодки строились рядами.
Хэйбэй стоял на руле большой джонки. Он подошел к самому борту полузатопленного загадочного корабля. Его окна наполовину в воде, борт черен. Хэйбэй осмотрел трап, борт. Он потрогал обшивку и поскреб ногтем. Чистая медь! Настоящее сокровище! Он знал медь лишь в монетах, которых немного доставалось и ему, и его отцу. А тут целый корабль из драгоценной меди! Фрегат сидел на мели, и крепко сидел.
Путятин, тронув плечо Хэйбэя, ступил на борт фрегата, и за ним туда поднялись все русские.
– Команда, кажется, лазала здесь вчера без всякого присмотра, – заметил Шиллинг.
– Может, и японцы побывали, – предположил Можайский.
– Да, господа, опять кто-то был. Я думал, что вчера мне это только показалось.
– Это матросы, свои же лазали, – ответил адмиралу Степан Степанович.
– Как и зачем они сюда попали, когда ни одна из шлюпок вечером не ходила? – недоумевал Евфимий Васильевич.
– Зачем? Грабить! Затем и побывали. А попали сюда с японцами и на японских лодках. Наши с японцами два сапога пара, одинаковые грабители. Надо пороть, пороть, чтобы шкура слезла. Они уж тут себе любовниц завели!
– Не может быть!
– Все может быть… И Эгава наверняка знает, но не станет трогать никого. Мне кажется, что сюда прислан чиновник с головой! Он сегодня порол своих за опоздание на работу. И дайкан Эгава зря лупить не будет!
– Но ведь если были случаи с женщинами, так это безобразие! Да и как можно… кругом часовые, их и наши!
– Все можно! Уже спелись, у них с японцами круговая порука!
– Что же делать?
«Наказывать можно, если попадется. А не попадется, и нечего беспокоиться! Надо брать хороший пример с дайкана!» – подумал Лесовский.
На палубе рядами еще стояли ящики с грузами, но тут же валялись разбитые бочки и ящики, банки и пустые бутылки.
Двое матросов надели водолазные костюмы. Они показались Хэйбэю масками для сабельного боя, с латами и шлемами. Матросы исчезали под водой. Закрутились и застучали лебедки, подтягивая концы отданных якорей. Дрогнул фрегат, на миг показалось, что он ожил.
Сибирцев вместе с матросами выпускал канат от якоря, лежавшего на дне моря, через клюз, а потом через борт перегнали его обратно на палубу, прикрепили к буйку. Буйки с канатами грузно плюхнулись в спокойное море. Теперь «Диана» без якорей. Буйки показывают места, где в сохранности на дне моря лежат оба якоря.
– Канаты выпущены, якоря закреплены! – доложил Сибирцев.
Водолаз Синичкин, с откинутым шлемом и с красным лицом, стал докладывать адмиралу и капитану, что пластыри держатся, но есть новые пробоины. Капитан велел концы, которыми пластыри прикреплены, вытянуть потуже…
– Подавайте буксир! – приказал адмирал, когда матросы закончили работу.
Через клюз подали на японскую лодку и стали травить толстый канат.
– Э-эй! – заорали на большом суденышке, и вся сотня лодок задвигалась.
Японцы передавали канат друг другу, и вскоре вся флотилия, как огромная упряжка, подвязалась к буксиру гигантской елочкой с обеих сторон.
– Прикажете собрать и сложить на юте все оставшееся оружие? – спросил капитан.
– Обязательно! Сейчас же…
Лесовский отдал приказание. Матросы рассыпались по фрегату. Доставали из полузатопленных кают офицерское оружие, бросали на ют мокрые палаши, пистолеты, штыки. Собралась целая груда.
Путятин оглядел море, взглянул на Фудзи и вздохнул.
Море на редкость спокойно, и погода благоприятствует. Легкий попутный ветер.
– Пойдем на веслах до Хэда, – сказал он.
Божественно и благородно возвышается Фудзи в розовом снегу с голубизной склонов и с черной зеленью хвойных лесов, сбежавших с ее подножия на побережье к полям и апельсиновым садам у Токайдо. «Может быть, все обойдется благополучно и спасем наш корабль?!»
Тысяча весел усердно заработала по всему морю, пытаясь оттащить нос «Дианы». Но фрегат не шел. Лесовский велел тянуть в другую сторону. Он отдал рупор переводчику, и вся масса японцев вдруг расхохоталась, слыша, как эта западная труба доносит к ним на море японские выражения. Татноскэ надулся, как истинный трубач, и хрипло и зло повторял приказания, пока лодки переходили. Потянули нос направо.
Буксир подтянулся, миг еще «Диана» упиралась, словно приросла ко дну. Закричали десятники и чиновники, расставленные дайканом Эгава. Рыбаки на лодках сильней налегли на весла, их крики покатились по рядам лодок. Фрегат вдруг зашуршал и пополз по мели, закачался. Весь караван тронулся. Переводчик закричал в рупор. Нос «Дианы» стал заворачиваться. Еще заскрежетало под обломанным килем.
– Снялись с мели!
– Сошли… Стянулись, – облегченно вздохнул Лесовский. Он вспотел.
Водолаз пристегнул шлем и по веревочной лестнице, шаг за шагом, опять полез на глазах у Хэйбэя, как в подводную палату. Видит он сказочную подводную жизнь? Водолаз скоро поднялся и что-то докладывал Путятину и сенсе Лесовскому. Суетились матросы, таскали какие-то полотнища, продергивали веревки под судно, куда спустился второй водолаз. Путятин торопил их.
– Степан Степанович, – обратился адмирал к капитану, когда все оставили «Диану» и перешли на джонку, – прикажите-ка забрать сюда все оружие, которое мы оставили на фрегате.
– Да, на джонке места много! – согласился Лесовский. – И лучше иметь при себе. Мало ли что может случиться!
Матросы с лейтенантом Шиллингом кинулись наверх и стали подавать оружие с палубы фрегата.
На этот раз Шиллинг сошел последним. Вдруг он вскочил к рубке, отвязал судовой колокол и сам принес его на джонку.
– Благодарю вас! – сказал ему адмирал.
Несмотря на крушение, гибель пороха и запасов продовольствия, у всех, как замечал Евфимий Васильевич, чувствовался подъем сил. Климат, верно, целительный. Тут не было до дури изнуряющей жары тропиков и не было этих жгучих ветров, убийственных холодов, мороси, как на берегах амурского лимана. Он еще вчера заметил, что все как-то бодрей обычного, словно рады, что корабль утонул, запросто ступили на землю. Да и японцы, кажется, рады! Как они хохотали вчера и сегодня!
Алексей Николаевич оглушен неожиданностями и переполнен впечатлениями. В душе он словно еще чего-то ждет, еще более увлекательного. Из-за этого кораблекрушения открылась и недоступная земля, и замкнутый народ. Даже адмирал наш переменился. Теперь есть у нас хоть настоящие сведения о Японии.
«Народ, только что переживший землетрясение! – думал Алексей Николаевич. – Тащили все, что могли, для моряков, как погорельцам. Снимали с себя халаты…»
На джонке хлопотал японец-повар. На столиках подал в каюту чай, суп, рис и креветки.
– Сколько времени, как идем? – спросил адмирал, выходя после обеда наверх.
– Идем два часа, – отвечал Сибирцев.
– А Фудзи, кажется, все такая же! – заметил адмирал.
Он повернулся лицом к вулкану. Небо было совершенно голубым, но на вершине Фудзи появилась белая полоска. Она бухла. Вершину стали быстро обкладывать облака, словно Фудзи натягивала тучную стяженную шапку.
Путятин поднял руку в том направлении и хотел что-то сказать, но раздумал. Глаза его задернулись обычной мутью.
– Коса-о кабурева-а амэкадзэ,[96] – закричал кто-то из рыбаков, заметив, что Путятин смотрит на Фудзи.
Рулевой на ближайшей лодке схватил огромный нож и перерубил свою веревку, за которую прикреплен был к буксиру.
Переводчик что-то закричал лодочникам.
– Что они делают? – спросил Лесовский, взбегая на высокую корму.
На всех лодках рубили канаты. Вокруг подымались паруса, все побелело, подул ветер, и флотилия стала рассеиваться по морю.
Лесовский кричал в рупор, но никто не слушал, он затопал ногами, в бешенстве сжав кулаки.
– «Диана» не идет… Что случилось, Татноскэ? – спросил Путятин.
Шиллинг перевел вопрос адмирала. Толстый переводчик втягивал в себя воздух.
– Что? – громко спросил адмирал по-голландски. – Что случилось, я вас спрашиваю! Отвечайте!
Татноскэ, дрожа от страха, деланно или на самом деле, показывал на Фудзи и что-то говорил Шиллингу.
– Что он мелет? – спросил Лесовский.
Гребцы на парусных лодках быстро мчались мимо бортов и что-то кричали. Японцы в лодке Путятина неподвижно сидели, глядя на него и как бы ожидая распоряжений.
– Пу-тя-тин… Пу-тя-тин… – кричали в лодках и показывали на Фудзи.
Хэйбэй отдал руль адмиралу, вскочил и, потянув веревку, стал подымать парус. В помощь ему кинулись матросы.
Налетел сильнейший порыв ветра, какие бывают лишь на море, и, заполоскав, наполнил парус.
– Шквал идет! – закричал Можайский.
Небо быстро закрывалось низкими тучами. Волны вдруг поднялись и, как белые звери, стали прыгать на «Диану».
– И-но-ура… И-но-ура… – кричали лодочники.
Татноскэ объяснил наконец, что лодочники увидели приближение шквала, надо убегать в бухту Иноура.
Первые удары шквала еще не могли поднять волн, они рябили море, словно набрасывая на него железную сетку, и рвали с первых гребней лохматые клочья. Только около «Дианы» шел бой морских чудовищ.
Но вот замела сплошная водяная метель и стала все закрывать. Сквозь нее послышался рокот раската первого вырвавшегося из океана вала.
На время стихло, опали вихри, открылась «Диана», и видно стало, как волны хлещут теперь, ходят по ее палубе. Пошел ливень, и снова все закрылось.
Хэйбэй обеими руками чесал голову, как бы желая прийти в себя от ужаса. Он принял руль из рук адмирала. Он знал, куда править, а Путятин не знал здесь моря.
Вот огромный вал покрыл «Диану». Она исчезла и снова появилась. Она стала еще выше, подымаясь из воды. Путятин видел, что ее кренило и больше ей уже не подняться. Одна за другой упали мачты. Адмирал сам переложил руль, рискуя попасть под волну. Он желал видеть гибель своего судна… Но «Диана» выправилась и снова захлебнулась в волне, закрывшей ее, вверх пошел левый борт, мачты легли в пену моря, и вдруг корабль грузно повалился, как купающийся кит. Казалось, слышен гул и плеск. Фрегат перевернулся, уже виден не борт, а полуоторванный киль, пластыри, и теперь уж волны накрывали его плотно.
Путятин перекрестился, словно человек погиб у него на глазах. Все молчали, пораженные.
Матросы на джонке спешно закрепили парус, взяв рифы. Ее понесло куда-то к лесам и горам. Среди воды появились стоячие камни с потоками тропической зелени, свисавшей как со столбов.
Хэйбэй не раз уходил в эту бухту от шквала. Почерневший парус вздулся бугром. На кривом стволе толстой лианы, под которым промчался баркас, сидела обезьяна. Она внимательно смотрела на адмирала и вдруг схватилась обеими лапами за нос и заверещала. Выскочила другая обезьяна и стала тянуть ее со ствола, и, сильно качаясь от ветра, обе пошли, как пьяные, по стволу.
Матросы и японцы смяли парус под ноги и сели за весла. За скалами стало теплей. С разбегу джонка выбросилась на отмель.
Татноскэ сказал адмиралу, что надо идти в деревню Иноура. Он показал на соломенные крыши.
«Не было счастья, да несчастье помогло!» – подумал Можайский, оглядывая скалы среди вод, увитые зеленью, и бухты, заливчики и горы полуострова. Берег здесь крутой, высокий. Обойдя вокруг света, Александр не видел более красивого места. «Уж теперь-то мы сойдемся с японцами, как бы ни противились их чиновники и наш адмирал… Право, нет худа без добра!»
Ему, как и всем, казалось, что его ждет здесь что-то необыкновенное, что все чувства его найдут здесь высшее проявление, он еще отдаст тут и силы и душу. Но в чем и как, он еще не знал. Полный ожиданий и тревог, он с надеждой вглядывался в горы Идзу, которые, казалось, что-то таили за собой, как занавес в театре.
«Дианы» больше не существовало.
В деревне за горячим чаем Путятин сказал капитану:
– А мы, господа, должны вспомнить судьбу Лаперуза. Нам больше ничего не остается!
– То есть… Строить судно?
– Да!
Прискакал на коне Эгава Тародзаэмон. Он все время следил с берега за ходом судна.
– Я видел гибель «Дианы»… – сказал он, войдя и поклонившись.
– Что же, господин дайкан, в нашем положении нельзя падать духом. Мы решили строить новое судно, – сказал ему Путятин.
Эгава притих. Переводчик подробно пересказывал ему все, о чем стал говорить адмирал.
– Это очень приятно слышать, – сказал наконец Эгава, – только, пожалуйста, напишите все, что вам нужно. Составьте список всего, что вам для постройки судна потребуется. И мы вам все это предоставим! – подняв голову и глядя адмиралу в глаза, сказал он.
Разговор происходил на соломенных матах, где уставшие, разутые офицеры сидели, просунув ноги под низенькие столики.
– Идея, кажется, находит отклик! – сказал Лесовский. – Это уж совсем недурно.
Но адмирал так привык к отказам японцев, что не верил ушам своим и слушал настороженно.
– Нужен лес. Нужны пильщики и плотники. Нужно железо. Нужны кузнецы. Нужна медь. Ведь медь у вас очень дорога. Пожалуйста, имейте это в виду. Список нужных вещей мы составим вам. Я прикажу своим людям сделать из дерева образцы, которые надобно будет впоследствии отковать из меди.
– Пожалуйста, напишите в списке, сколько и какого надо леса и какие вещи из меди и какие вещи вам надо сделать из железа, – ответил Эгава. – Да, пожалуйста, представьте рисунки, если возможно, и укажите, что должны сделать мы и сколько и каких мастеров мы должны прислать в помощь вам.
– Когда, вы полагаете, это можно сделать?
– Да это как можно скорей надо сделать!
– Мы можем образцы сделать хоть завтра. Даже сегодня.
– Это будет хорошо.
Эгава прибыл с кавалькадой конных самураев. Один из них обратил на себя внимание Сибирцева, устало сидевшего со всеми вместе за чашкой чая, пока дайкан говорил с адмиралом. Конь у этого японца был высок, как и у самого Эгава. Всадник ловко соскочил с седла. На нем были сапожки, какие носят американские ковбои, и шпоры. Алексею Николаевичу показалось, что и седло на коне совершенно не такое, как у японцев.
Возбуждаясь быстро и преодолевая усталость, Сибирцев вскочил и подошел к коню.
– Что за седло! – воскликнул он. – Настоящее кавалерийское! Из блестящей кожи, со стременами. Коре ва…[97] – заговорил он по-японски, обращаясь к хозяину коня и показывая на седло.
– Don't try to speak japan,[98] – ответил японец на английском языке.
– O-o! It's wonderfully![99] – удивился Алексей Николаевич.
Так вот откуда у Эгава невиданная среди японцев посадка в седле и манера скакать повсюду на коне и так быстро отдавать распоряжения…
– Yes, I am american,[100] – пояснил японец, потуже запахивая короткое красное кимоно, похожее на ковбойскую рубашку с отворотом. Он достал из кармана брюк серебряный портсигар и предложил табак.
– I don't smoke. Many thanks,[101] – ответил Сибирцев.
Тогда японец достал дагерротип, изображающий мексиканца в шляпе, увешанного оружием.
– Кто это? – спросил Сибирцев.
– Я сам! В Америке! – резким тенором воскликнул японец и поднял руку с вытянутой ладонью над головой.
Накахама знал, что находится в исключительном положении. Его, единственного из простолюдинов, за всю историю Японии, принял сам сиогун, ныне покойный, такое любопытство разобрало Верхнего Господина, когда дошли до него рассказы японца, прожившего годы в Америке. Все же, чтобы закон исполнялся и считалось бы, что сиогуна этот бывший рыбак, простолюдин не увидел, перед троном были повешены тонкие бамбуки, вроде занавеса, через который все было видно.
Первый в истории страны американский японец, стараясь как можно точнее отвечать на вопросы Верхнего Господина, смотрел на него, как полагается при разговоре, зная от американцев, что тут бояться больше нечего.
Так и получилось. За все проступки его не наказали, а отпустили с похвалами. Поэтому теперь Накахама море по колено. Он учил дайкана Эгава скакать по-испански, и, пока еще не было указа, запрещающего ему говорить с иностранцами, он осмелился встретиться с ро-эбису как бы вдруг. Он жил у Эгава как за пазухой, на всем готовом, но поговорить там по-английски не с кем. Он только начал учить сына Эгава и самого дайкана.
Алексей Николаевич и японец Накахама назвали себя и пожали руки.
Вышел Хори и позвал американца, тот просил Сибирцева извинить его и пошел в дом, но вскоре вышел.
– It's Tokkaido Road,[102] – показал он на узкую дорогу, идущую между деревенскими садами. – And no permission for foreiners… to come. It's only… – Он засмеялся, закидывая голову, и хлопнул Сибирцева по плечу: – Monkey business![103]
Он птицей вскочил в седло, натянул поводья и, дав коню шпоры, галопом умчался куда-то по дороге, ведущей к горам.
– Какие чудеса! – сказал Алексей Николаевич и подозвал Можайского. – Ты видел японца? Говорит по-английски! И уверяет, что нам нечего опасаться, если не будет позволения возвратиться по Токайдо к нашему лагерю.
– Так это Токайдо?
– Да.
– Вот это?! Впрочем, знаешь, дорога отличная, утрамбованная, только узка.
– Что ты хочешь, здесь деревня. Вот пойдем в лагерь, там посмотрим, какова дорога за околицей.
– Ты думаешь, есть у них околицы? Но как же Эгава? Не притянут его к ответственности за такого американца?
– Видно, он нужный человек.
– Может быть, такой же изобретатель, как Александр Федорович?
Можайский вздрогнул. Что толку в его изобретениях! Ничего не применимо, что не придумаешь! Никому пока не нужно!
* * *
С утра Эгава строжайше допрашивал в Иноура лодочников, как смели они бросить «Диану» и разбежаться.– Из-за этого погибло судно!
– Путятин смотрел на Фудзи и сам махнул рукой и велел всем разбегаться! – ответил отец Хэйбэя и добавил, что вчера все японцы хвалили его и восхищались, какой Путятин умный.
– Как же вы поняли его?
– Конечно, все поняли, – ответил Хэйбэй. – Он показал, и все увидели.
Эгава и чиновники требовали новых объяснений. Как посмели без разрешения бросить судно, обрубить буксиры и бежать?
– Путятин велел! – сказал молодой рыбак из Иноура.
– Да, он долго смотрел на гору Фудзи и махнул рукой, – подтвердил старшина лодочников. – Он очень правильно понял. Все знает!
Дайкан бранился и грозил пороть нерадивых, как порол их в канун сбора, когда ленились, но рыбаки стояли на своем.
Татноскэ объяснил Шиллингу, почему нельзя идти по берегу обратно в Миасима. Здесь-то и проходит главная императорская дорога между двумя столицами.
– Дорога утрамбована, красиво обсажена соснами и содержится в порядке, – объяснял Татноскэ. – Никогда по Токайдо не дозволялось путешествовать иностранцам.
– А разве в Японии бывали иностранцы?
– Конечно, пленные…
Шиллинг ответил, что теперь страна все равно открывается, что же прятать эту дорогу.
– Пока еще Токайдо не проселочная дорога, – объяснил Татноскэ.
Пришел Эгава и просил адмирала не идти пешком, уверял, что за это ему – дайкану – придется отвечать.
Японец Накахама, с которым вчера познакомился Сибирцев, сидел тут же. Он в суконной мексиканской куртке и в рубашке с кушаком, из-за которого торчит рукоятка пистолета. Эгава запросил у правительства разрешения познакомить Накахама с роэбису, и пока нет ответа.
– Даже нечего ему подарить на память! – сетовал Сибирцев, шаря по карманам. – Good fellow![104] – хлопнул он Накахама по плечу.
Тот достал бутыль сакэ и отдал Сибирцеву.
– Good indian![105] – сказал Накахама и тоже хлопнул Алексея.
Когда этот японец говорил со своими, речь его была тиха и плавна. Стоило ему заговорить по-английски, как голос менялся, становился на несколько тонов выше, превращался в резкий тенор, словно включали музыкальную шкатулку, воспроизводившую человеческую речь, лицо заострялось и жесты Накахама становились размашистей.
– Непозволительно гостей заставлять идти пешком. Вы поступаете против нашего обычая, – уверял Эгава. – Лодки для вас готовы. Мы доставим вас в Миасима.
– Come, come,[106] – говорил Накахама.
Адмирал уже приказал выстроиться своим отдохнувшим матросам на улице.
– Сабли вон! – скомандовал Лесовский.
Построившиеся матросы обнажили палаши. И вдруг рысцой выбежали из переулка с копьями и ружьями два отряда японских солдат и подстроились к морякам.
– Напра-во! Шагом марш! – скомандовал Путятин.
– О-яма ни каннуки ва микка-инай-ни амэ… – пел в дороге Хэйбэй, которому вместе с другими рыбаками пришлось тащить тяжести.
На плечах у них шесты, а на шестах висят корзинки.
– Коса-о кабурева амэкадзэ… – распевал он.
На стоянке за обедом Шиллинг угостил Хэйбэя чаем.
Молодому рыбаку жаль корабля, утонувшего в море. Он не мог забыть, как страшно огорчился адмирал. Ему жалко было Путятина, который бросил такое сокровище. Потерял его и теперь ходит пешком по берегу, как простой человек.
– Коса-о кабурева амэкадзэ-э…
– Что это значит, Татноскэ: «Коса-о кабурева амэкадзэ»? – спросил Шиллинг. Эти слова так и лезли ему в уши.
– Ояма ни каннуки ва… – объяснял Татноскэ, – это про гору Фудзи-сан. «Если на горе перекладина, то три дня будет идти дождь».
– А что значит «коса-о» и так далее?
– «Шапку надевает – сразу будет шквал, дождь с сильным ветром». Как раз как вчера. Потому лодочники кинулись бежать, и бросили судно, и так кричали. И все дело в этом.
– Какие же еще есть приметы про Фудзияму? – спросил Путятин.
– На вершине перекладина, сегодня будет дождь…
– Да! А шапка на горе означает шквал?
– Да, вчера была такая погода, – ответил Татноскэ. – Здешние рыбаки суеверны и глупы. Они так объясняют.
– Нет, они не глупы…
– В этой деревне, где мы обедаем, все население вас очень любит, – сказал адмиралу Татноскэ, – и все вас благодарят, что вы их вчера вовремя отпустили. Весь народ благодарен адмиралу.
Путятин молчал. «Посол и генерал флота, по их понятиям, конечно, должен знать капризы Фудзи! Все свалили на меня!»
Путятин подумал, что в Миасима при новой встрече с Эгава не надо отрицать, что действительно отдал приказание лодочникам рубить буксиры и разбегаться, так как увидел шапку на голове госпожи Фудзи. И людей выручу, и чиновники удивятся.
– Да, да… предвещает шквал, если облако как шапка бонзы, – подтвердил Хэйбэй, сидевший среди русских подле адмирала в отведенном для гостей храме.
Вошел полицейский и потянул Хэйбэя за рукав.
– Иди скорей отсюда! С эбису запрещено разговаривать!