Страница:
Вдруг Прибылов заговорил по-китайски. Он сразу разочаровал аудиторию. Так коверкал слова, что слушатели совершенно не понимали, словно говорил на другом языке. Но, конечно, это их речь. Все были вежливы и воспитаны.
– Хо! Хо! – раздался всеобщий крик одобрения.
Вдруг все встали. Аудиторию охватил необычайный энтузиазм. В помещение вошли два высоких джентльмена в черном. Сам сэр Джон Боуринг – губернатор Гонконга. С ним белокурый, довольно молодой, или, может быть, моложавый, господин, стройный и, судя по осанке, очень опасный и крепкий. Конечно, переодетый новый морской генерал. Черная повязка на бледном лице закрывает левый глаз. Другим глазом смотрит строго и зорко, как все кривые. Морское войско Англии значительно усиливается.
Джолли Джек в униженном поклоне засеменил навстречу. Не разгибаясь, с сияющей улыбкой пошел вровень с гостями, иногда чуть отступая и открыв ладони гостеприимно распростертых рук.
Множество тучных спин гнулось, и бритые головы с косами низко и почтительно кланялись.
Губернатор Джон Боуринг и адмирал Майкл Сеймур, недавно прибывший в Гонконг, явились к китайским тузам. Оба знатных англичанина в сопровождении адъютантов в штатском. Большая честь! Гостей провели к немедленно поставленным для них бархатным креслам.
Точибан Коосай поклонился и оставался так некоторое время. У ног сэра Джона сели переводчики с японского и с китайского. В их числе тот самый мистер Джон, который был рыбаком на родине, пропал в шторм с судном, а явился в Японию через несколько лет в цилиндре, ходил по Нагасаки, объявляя себя иностранцем. «Нью бритиш» – так заявлял он о своей национальности!
Губернатор дал знак продолжать и, видя, что Точибан разогнулся, взглянул на него ободряюще.
Коосай почувствовал особенную ответственность. Тут собрались высшие лица, учителя жизни. Также знатные коммерсанты, как у них в Осака. Ханьские люди! И самые сильные западные; хозяева жизни и смерти.
Новый командующий! Которого все ждали с замиранием сердца. Его еще никто не видел! Весь флот в страхе! Все распоряжения и приказы исполняются мгновенно. Тысячи пиратских джонок будут уничтожены. Одноглазый морской генерал воевал в северных морях! Это видно по его незагоревшему, болезненному лицу. Кривые всегда очень злы. Хотя Гошкевич как-то уверял, что Кутузов был кривой.
Едва смолк докладчик, как Точибану предложили вопросы. Были доброжелательные, очень простые, даже бытовые вопросы, самого обычного низкого житейского свойства. Это ничего. Ведь задал же шогун Японии одному из допущенных к нему европейцев подобный вопрос. Он спросил, правда ли, что западные люди за обедом не снимают обуви? Но иногда бомбардировали Коосая снарядами большой силы. Чувствовались богатства цивилизации. Все, чем гордилась Япония, в этом случае оказывалось заимствованным.
Прибылов не смотрел на Боуринга, но чувствовал, что всесильный игирису[59] внимательно слушает и читает иероглифы. Сам сэр Джон на его выступлении! Не только разрешил, но и сам приехал!
Китайцы спрашивали докладчика очень искренне и действительно всем интересовались, как добрые соседи. Они же очень вежливо умеют задать оскорбительные вопросы. В этом не уступают японцам – потомкам богини Аматерасу. Но нельзя и вида подать, что неприятно выслушивать.
Точибан и прежде знал, что китайская философия – огромное здание, построенное за тысячи лет неустанной работы мысли. Все, что он учил когда-то как нечто отвлеченное, тут жило; тут все было определено, все обдумано. Законы нравственного развития семьи и общества крепко установлены и, видимо, неуклонно соблюдались. О них часто и умело упоминали. Выказывали быстроту суждений, сыпали терминами. При этом Точибан помнил про необычайную ловкость дельцов, про торговые обороты, про опиум – жизнь тут кипит. Голова кружится у скромного японца. Философия сама по себе, а компрадоры сами по себе, но все это одно и то же, все это единая великая жизнь, основанная на высших идеях. Идеи и игральные кости! Как говорит О-сё-фу-сан: «Ханьские люди, мой свет!» Банковка! Хунди-хайди – азартные игры, растление! Опиокурилки! Все изучают нравственные законы и тут же дают курить. И всюду восстания против богатых. Однако здесь что-то было старшее для японца в этом обществе.
Духота, у всех веера, все потные, и нет потолка... Отлично отделанные балки держат крышу над головами. Так же крепко стоят на конфуцианских устоях учреждения и общества. Кажется, они решили показать островитянину свои большие континентальные мысли? Точибан показывает, что японские мозги не тупеют. Он не спешил с ответами и отвечал с достоинством – так он познавал здешнюю жизнь в новом свете. Она заманчива, хотя бы сочетанием высокого развития и изобилием дешевых пороков. Это Китай на английский лад. Оживленней, чем у самих англичан! У тех, судя по Стирлингу и его эскадре, сухая скаредность и очень устойчивое высокомерие...
Не зря Кавадзи, всесильный чиновник Кавадзи, учил: познавать! Каждый познающий принесет пользу. Предложил посылать молодых людей в чужие страны! Для полного изучения эбису[60]. Но законы это запрещают. Точибана пришлось посылать по способу «горелое мясо».
И вот Точибан, японец, ставший русским, в плену у англичан скитается по китайским приемам и опиокурильням.
Еще вопрос: «Имеют ли острова, на которых расселился ваш народ, какие-нибудь собственные названия?» Подразумевается, что основные и коренные названия китайские...
А он сам – горелое мясо! Притворяется бежавшим от пыток из своей страны. Это расплата. Его не казнили, а приговорили: быть «горелым мясом» от имени государства. Приходится терпеть и учиться. Такова расплата за грехи, за стремление к власти, за неудачи в политических интригах! Другие оказались ловчей, хотя совершили преступления. А Точибану стать опиокурилыциком по-китайски? Алкоголиком по-английски?
– Ваше превосходительство губернатор и пэр королевы Великобритании и колоний, сэр Джон Боуринг, – с восторженной горячностью заговорил Джолли Вунг, когда доклад закончился. – Ваше высокое превосходительство командующий флотом и славный адмирал и пэр нашей королевы сэр Майкл Сеймур! Китайский банкет! Общество приглашает вас!
В соседнее зало открылись входы, широкие как ворота. Одной стены не стало, и там луна сияла над черным тропическим садом. Вспыхнуло множество свечей на столах и в фонариках. Помещение проветривалось ночной морской прохладой через открытую стену, словно подняли витрины в большом магазине.
Множество слуг в голубых кофтах. Необычайное новшество: юные китаянки с цветами в прическах скромно подносят гостям букеты и делают европейские реверансы.
Стол под белоснежными скатертями ломится от множества китайских блюд...
Вунг мог бы удружить дорогим хозяевам жизни и смерти... После банкета – редкие, иначе говоря – запретные, удовольствия!
Но оба английских джентльмена так строго приличны, так чисты и благородны их нездоровые белокожие лица, так они походят на благочестивых англиканских пасторов, что им нельзя предложить ничего подобного.
– Я вам это как англичанин говорю! – кричал за высоким банкетным столом, обращаясь к сидевшим вокруг джентльменам-китайцам, выпивший лишнего японец Джон Джонс. – И вы не смеете мне противоречить. Да, да, – добавил он и покачал пальцем перед носом соседа, а другой рукой поправлял галстук.
...Во вторник в мраморном особняке Джордина, в прохладной комнате при библиотеке, сборище почтенных джентльменов в усах и пышных бакенбардах выслушивало невероятно интересное сообщение синолога и япониста русского посольства. Не задавалось никаких вопросов о дипломатических отношениях России с Японией или Китаем. Гошкевич не сообщал никаких служебных сведений. Он показывал чучела. Демонстрируется прекрасная коллекция набивных птиц и зверей. Задается много вопросов о японских собаках. И о лошадях. О тех самых пришлось рассказывать, которых наш друг Ябадоо, или Сугуро, разводил в горах для продажи, а двух ежегодно отводил князю Мидзуно в подарок – отцу прелестнейшей барышни, за которой ухаживал Григорьев.
Боже, цепь воспоминаний о чужой стране! Как она живуча! Как милы воспоминания! О-сё-фу-сан! – так ведь там все звали Гошкевича! Или: «Человек в мундире цвета хурмы», и еще: «Человек из породы хромоногих»...
Но подлинную сенсацию произвел Точибан Коосай.
В черном сюртуке и в галстуке, как замечал Осип Антонович, у него было одно из тех лиц, какие попадаются и у нас в петербургском чиновничестве и даже во дворянстве.
Сегодня Точибан отвечал блестяще: кратко и скромно, сурово и почтительно. Потом, в гостиной, он пил кофе, сидя среди англичан, и довольно хорошо разговаривал по-английски и держался так, словно всю жизнь провел в европейском обществе.
Джордин, дружески разговорясь с Точибаном, предложил посмотреть книги, увел в библиотеку. Разглядывали корешки, обложки, иллюстрации. Кое-что Прибылов мог прочесть. Присели за небольшим столиком между шкафов, закурили сигары.
– Все, что я вижу, меня очень восхищает.
– Вам бы хотелось побывать в Англии? – спросил Джордин.
– Да.
– Вы хотели бы жить в Англии? – осведомился всесильный негоциант.
Нахал Джон, который служил переводчиком у Стерлинга, никуда не годен. Носит английское платье и объявляет всем черт знает что.
– Да... – печально добавил Точибан. – Но... это... о... очень трудно...
– Почему же трудно? Можно сделать все. Нужно только ваше согласие.
– Да, – согласился, твердо кивнув головой, Точибан и добавил: – Но... я еще не могу.
– Почему же? Скажите прямо!
– Я... очень... больной...
– Чем же? Легкие?
– Нет. Это-о... Хуже... Мне стыдно признаться.
«Сифилитик! – отпрянул мистер Джордин. – За моим столом! Ел из нашей семейной посуды?»
...К Точибану не впервые приставали с предложением, чтобы он перешел на службу. Он понимал: им тут нужен образованный японец.
Ах боги, и так больно и горько, да еще приходится наговаривать на себя, сочинять небылицы, чтобы не завербовали в разведку, чтобы довести до конца и честно исполнить указания родины, данные «горелому мясу».
– Вы знаете, ваше превосходительство... кроме того... я – очень тяжелый... запойный... алкоголик... Поэтому я бежал из Японии, совершив преступление.
Джордин молчал, ошеломленный.
Коосай помолчал и опустил голову, как на суде.
– Я убил беременную женщину, свою любовницу... Я много убивал... женщин...
Он говорил бесстрастно, пряча глаза. Потом поднял их. Глаза холодны, как черный лед. Он смотрел не мигая.
– Поэтому я решил бежать с русскими. Они не хотели меня брать с собой... Я их упросил, скрыв, что я совершил убийство... Я, конечно, был еще... болен... но не так, как вы подумали... Но... Спасибо, спасибо вам!
Казалось, Точибан очень тронут.
...В тот вечер сэр Джон Боуринг также сидел с гостем в своей библиотеке, и на обширном столе перед ними были груды книг о Китае и Индии и многочисленные старые и новые карты.
Адмиралу Майклу Сеймуру говорил о французском маршале Бюжо. Командуя экспедиционным колониальным корпусом в Алжире, в сороковых годах, Бюжо сменил в своих войсках кивера на кепи. Первый полк тюркосов сформирован им в 41 году. Но чалма была оставлена офицерам и солдатам туземных войск во всем Алжире, и покорение успешно закончилось. Император предупредил пруссаков и баварцев, что в случае их нападения он приведет тюркосов на Рейн... Наш sepoy[61], который сражался в Пенджабе, также носит чалму.
Да, всем известно, что сипаи справились с пенджабцами и завоевали для Англии их страну. И это после того, как белые войска британской короны испытали в Пенджабе некоторые неудачи. Бенгальцы теперь преувеличенного мнения о своей доблести. Европейских войск в Индии мало, не хватает. В Индии брожение... Впрочем, как всегда.
– В каждой стране при формировании туземных войск свои особенности, – сказал сэр Джон. – Португальцы дали пример, формируя войска сипаев. Но в Индии чересполосица наций, фанатизм, касты. Бенгальские войска неверны, но в Китае будут сражаться, Китай един и многолюден, в этом особенность. Это не Индия с ее множеством разноязычных народов и верований!
Речь шла о сформировании наемных войск из китайцев для войны против Китая.
– Сначала без оружия! – сказал адмирал Майкл Сеймур. – Дадим при удобном случае, после первых испытаний.
– В Китае очень сильно стремление личности к благосостоянию, – продолжал губернатор, – и это при том развале, который происходит в государстве и в армии, становится смыслом жизни всех, в том числе власть имущих и образованного общества, то есть чиновников. В стране нет иных образованных людей, кроме имеющих чины. Сама степень образованности – чин. И наоборот. Такая взаимозависимость накладывает особый, неповторимый отпечаток на всю их умственную жизнь. А народ голодает; большинство находится на крайней степени нищеты. Они так ценят еду, им так тягостен вечный голод, что за питание и одежду встанут под любые знамена, чтобы почувствовать себя людьми. Наденут на грудь нашу ленту с надписью military service... К оружию их придется приучать... Комплектацию возьмут на себя компрадоры, и они же дадут часть денег.
Формирование сипаев – войск в Индии из туземцев всех племен, рас и верований – начали португальцы еще в XVIII веке. Теперь мир полагает, что англичане первыми начали формировать туземные войска в своих необозримых индийских колониях. Как всегда, история быстро забывается, особенно первым поколением, и потом ее уже легко искажать.
Из индийской армии в Крым ушли полки коронных войск, состоящие из европейцев. В Индии осталось сорок тысяч британцев на двести пятьдесят тысяч сипаев. Сэр Майкл Сеймур на пути в Гонконг заходил в порты Индии. По всей стране происходит брожение, туземцы поддаются яростной пропаганде фанатиков, протестующих против нового закона, введенного англичанами, запрещающего детоубийство девочек... Готовится новое восстание сипаев. Англичане в Индии, как всегда, беспечны и ничему не придают значения, пока не грянет гром.
Всюду на базарах пророки провозглашают конец их владычества.
Несмотря на брожение в индийской туземной армии, два батальона сипаев уже присланы в Гонконг и выказывают готовность к решительным сражениям с китайцами. При виде «небесных» бенгальцы разъяряются и забывают свои претензии к англичанам. Сэр Майкл вполне согласен, что в туземных войсках в Гонконге, которые пойдут в Китай, надо утверждать в офицерских чинах, вплоть до капитана, командиров бенгальцев, пенджабцев и афганцев, чей военный опыт и храбрость очевидны. Нельзя знатных туземцев оставлять на фальшивом положении, держать на должностях сержантов и капралов. Это само по себе вызывает недовольство. Здесь начинается решительная реформа.
Да, в Индии неприятности. Сэр Майкл рассказывал разные эпизоды. Посылка войск сюда задерживается.
Мандарины в Кантоне хотят избежать конфликта всеми способами. На них движутся тайпины – об этом упоминал сэр Джон. Но когда десантные войска из Индии прибудут и снаряжение окажется в достаточном количестве, повод будет найден, как бы «небесные» ни береглись. Это ясно и без слов. Китайцы же пойдут на службу в английские войска, и формирование батальонов «милитери сервис» начнется полным ходом. Но надо помнить: Бюжо сохранил чалму для тюркосов!
– Коса, халат и шляпа будут оставлены батальонам «милитери сервис». Пока наша подготовка происходит негласно. Она может быть закончена с величайшей быстротой и эффектом. Голодные китайцы возьмут в руки не только лопату для сооружения земляных укреплений, не только рогульку на спину для переноски военных грузов с кораблей королевского флота на берег материкового Китая...
– Но и нарезное ружье?
– Лучше не давать. Если они научатся воевать, мы сами не будем рады. Надо войска, но без оружия. И без оружия это будут отличные войска.
– Вы полагаете, что не надо срезать косы?
Не хотелось бы Майклу Сеймуру брать на суда своего флота десант из косатой морской пехоты, в халатах с лентами на груди, на которых написано по-английски и по-китайски, что королевские солдаты...
Майкл Сеймур, просматривая бумаги, обратил внимание на рапорты английских офицеров с объяснением неудачных попыток совершить в минувшую кампанию опись побережья Татарии, лежащего северней Кореи и протянувшегося до устья реки Амур. Некоторые гавани, как выяснилось во время военных действий, оказались превосходными. Они заняты небольшими отрядами войск и кораблями противника. По слухам, в южной неисследованной части Приморья также существуют превосходные бухты. В копии с рапорта капитана французского корабля «Сибилл», пересланной французским адмиралом английскому командующему, сообщается, что при описи южного берега там, где его меридиональное направление меняется на широтное у безымянного мыса, с указанием широты и долготы, французами был встречен и потоплен двумя выстрелами русский палубный бот. Команду спасти не удалось. По сведениям, собранным от китобоев и туземцев, она была смешанной и состояла из крестьян-квакеров и военных моряков. Судя по этому, можно предполагать и о продвижении противника к югу от Де-Кастри.
...Интерес к Китаю в коммерческих кругах в эти годы превосходит интерес к Индии. Там доходы от налогов. И, конечно, от торговли. Но здесь доходы еще не бывалые ни в одной колонии.
Интерес к Китаю пробуждает интерес к его флангам. Не пустынно ли в гаванях Приморского юга Татарии? А там, на флангах Китая, бухты могут оказаться такими же драгоценностями, как и на севере. Опасны не описи военных моряков, а появление крестьян-колонистов! Если это не сказка и не домысел полусумасшедших сэра Джеймса и его ныне ушедшего французского коллеги!
Адмиралы на линейных кораблях совершили к тем берегам бесполезное плавание.
– Мои офицеры, взявшие в плен команду «Дианы» и проводившие много времени с ближайшими сотрудниками Путятина в кают-компаниях, поставили меня в известность, что среди русских, находящихся ныне в Гонконге, есть участники экспедиций в южные гавани, о чем они никогда не распространялись. Они, конечно, знают больше, чем говорят. Американцы свидетельствуют, что русский адмирал в Японии похвалялся перед коммодором Адамсом своей описью залива у корейского берега, который он назвал именем русского капитана Посьета. Путятин описал другие гавани, и в одной из них, которая якобы может вместить все флоты мира, он построил крепость и ортодоксальный собор из бревен лиственницы...
Сэр Джон слышал об этом в несколько ином изложении. Сэр Майкл Сеймур докапывался до сути дела, и его версия достоверней. Адмирал Стирлинг, видимо, ничем не интересовался. Дело обратило на себя внимание сэра Майкла Сеймура. Ему стоило раз взглянуть – и он понял все...
Боуринг выслушал очень внимательно. Ведь это было как раз то, что занимало и его. Между приамурскими владениями России и Китаем, видимо, лежит область, почти не исследованная и пустынная, но находящаяся в прекрасном для европейцев умеренном климатическом поясе. Там, видимо, не знают чумы и холеры.
То, о чем предупредил губернатора японец Точибан Прибылов, было наиважнейшим. Никто не понял японца, как сэр Джон. Азиаты направляют взгляды, преисполненные надежды, на Россию! Не на Англию и не на Францию. Грубо говоря, нужно вбить клин, чтобы взгляды горячих азиатов потухли.
Прежде всего нужны добросовестные исследования. Флот готов. У Майкла Сеймура отличные винтовые корабли, есть суда малой осадки – для входа в реки, для прохода через бары. Есть опытные штурманы, совершавшие немало описей. Знаменитый master[62] Френсис Мэй. Новый командующий изучает карты. Занимая гавани Приморья, если это окажется удобным, мы усиливаем давление на «небесных».
План военной кампании 1856 года, в случае продолжения войны против России, отчетливо проступает в суждениях молодого адмирала.
Война с Китаем – дело очень трудное. Победить такую громадину невозможно. Но коммерсанты и расчетливые вымогатели уступят. Удар направить против чувствительных мест – по торговым городам. И задеть интересы, лишить правительство доходов. Пока мандарины не могут поднять на войну массы населения, так как сами опасаются своего народа.
Коммодор Чарльз Эллиот уверяет, что мандарины под предлогом сохранения военной мощи уведут войска подальше, а под огонь морской англо-французской артиллерии поставят сотни тысяч детей и не ведающих о сути событий женщин, чтобы потом вопить о зверствах рыжих варваров.
Боуринг согласен с молодым адмиралом. Надо дать дело флоту. Наши мальчики рвутся в бой, желая отличиться. Они удручены бездействием и вялостью командующего.
Майкл Сеймур упоминал об осведомленности пленных офицеров. Но кто же добудет сведения? С ними в дружбе американцы – хозяева судов, коммерсанты и банкиры.
Адмирал Путятин был откровенен с американским коммодором в Японии. Почему бы гонконгским американцам не вызвать их снова на откровенность? Сэр Майкл совершенно прав! Узнать надо все, что можно узнать!
– О-сё-фу-сан! – пылко сказал Прибылов, стоя в маленьком номере гостиницы перед Гошкевичем. – Когда я занимаюсь составлением словаря, это очень увлекает. И даже такому, как я, хочется быть порядочным человеком среди вас – моих друзей. Я готов вам признаться в том, чего никто в целом свете не знает... Кроме японского правительства! Я знаю вас и не прошу хранить тайну... Но, признавшись, я стану чист перед самим собой, но нечист в глазах людей... Я скажу вам завтра.
На другой день сидели с утра и опять занимались словарем.
За обедом Точибан сказал:
– Вчера я очень... ира-ира... Но сегодня раздумал... но... я полагаю... вы... сами догадались.
Глава 26
Казармы пехотного полка помещались внутри цитадели, обнесенной невысокой каменной стеной. Это недалеко от отеля. Мусин-Пушкин с товарищами пришли пешком.
Двухэтажное здание с квартирами семейных и холостых офицеров стояло на берегу моря. По второму этажу оно обведено сплошным широким балконом, над которым натянут тент. В обширной комнате с открытыми на балкон окнами и дверьми сервирован стол.
Поначалу разговор не ладился, но понемногу все оживились – и беседа завязалась. Задавал тон сидевший во главе стола тучный, рослый майор с пышными усами.
– Три года тому назад, – продолжал он, – за этим столом мы принимали адмирала Путятина и офицеров фрегата «Паллада»... Мы рады были познакомиться со спутником и секретарем адмирала, известным писателем и прекрасным молодым джентльменом, Ива-ном Алек-сандро-ви-чем Гончаровым... Прошу вас, господа, от имени командира нашего полка и наших офицеров за этим столом, за которым так привычно принимать гостей из вашей страны, быть ежедневно нашими собеседниками и товарищами...
«...Офицеры и есть офицеры, – сказал себе Мусин-Пушкин, вспоминая прием следующим утром. – Военная косточка! Ничего не скажешь! Порядочные люди! Не чувствуешь никаких подвохов, никакого в их речах нет скрытого смысла. Они и угощали искренне. Для меня их общество самое приятное в Гонконге. Однако продолжать посещение их столовой невозможно, приглашение столоваться очень любезно отклонено, дали понять почтительно: не смеем, так как они военные и мы военные и принадлежим к сражающимся друг против друга армиям. А мне с ними спокойней всего, и чувствуешь себя в среде порядочных людей. Конечно, по некоторым физиономиям можно угадать солдафона. Да как будто у нас их мало! Может быть, как все военные, закладывают за ворот от скуки; так говорят про них американцы.
Вот так и получается, что отважные и порядочные люди должны сражаться и уничтожать друг друга. Ради... Я не уверен, что и у нас в Петербурге все благополучно... А с теми, кто мне приятен и с кем мне спокойно, я ради чести, порядка, дисциплины отказываюсь встречаться наотрез! Что же делаем сегодня?»
И, словно повторяя мысли Александра Сергеевича, этот же вопрос вслух задал юнкер Урусов, когда все собрались за завтраком и ели зеленые бананы, жаренные на бобовом масле наподобие картофеля.
– Что же сегодня? Куда?
– Да, что же, господа, куда идем сегодня?
– А вы забыли? – сказал Шиллинг. – Сегодня важное событие: мы приглашены на обед к мистеру Вунгу.
Да, он приглашал. Надо идти. А то получается, что порознь охотно с ним встречаемся, но не очень-то обнаруживаем это друг перед другом.
– Прав Николай! Надо побывать всем вместе!
– Мистеру Вунгу очень нравится, когда его называют Ванькой Каином, – заметил Прибылов и тут же поспешно пожелал, чтобы сегодняшний обед господа офицеры провели приятно. Показал вежливый японец, что он не претендует на участие и не напрашивается на китайский пир. Его и не приглашали, и нельзя. Ясно это и ему. Хотелось ему вчера очень и в казармы к офицерам местного полка картинных солдат в красных мундирах и в медвежьих шапках, какими их для японцев рисовали послы и офицеры Англии, каких мечтал повидать в жизни хоть раз каждый воинственный самурай. Да жарко в Гонконге, шапки, кажется, редко надевают: только на часах у дворца губернатора стоят солдаты во всей красе. Очень заманчиво было бы посидеть в гостях у английских офицеров во дворце-казарме с колоннадой и торжественным въездом в укрепленный двор. И хотя все солдаты там без парадных мундиров, но можно вообразить, какое множество роскошных красных гвардейских одежд войска королевы развешано и разложено в спальнях! Точно Прибылову многое неизвестно, а хотелось бы знать все. Очень обидно, что посещения официальных обедов с офицерами ему запрещены. Все ругают тех, кто тайно что-то делает. А как же жить иначе, если все запрещено, открыто делать ничего не разрешается. Приходится Точибану с обиды пропускать на чужбине рюмку виски, как матросы говорят, «по-фельдфебельски», то есть в одиночку. Тоже тайно. И полагаться на свои гениальные способности оставаться незамеченным.
– Хо! Хо! – раздался всеобщий крик одобрения.
Вдруг все встали. Аудиторию охватил необычайный энтузиазм. В помещение вошли два высоких джентльмена в черном. Сам сэр Джон Боуринг – губернатор Гонконга. С ним белокурый, довольно молодой, или, может быть, моложавый, господин, стройный и, судя по осанке, очень опасный и крепкий. Конечно, переодетый новый морской генерал. Черная повязка на бледном лице закрывает левый глаз. Другим глазом смотрит строго и зорко, как все кривые. Морское войско Англии значительно усиливается.
Джолли Джек в униженном поклоне засеменил навстречу. Не разгибаясь, с сияющей улыбкой пошел вровень с гостями, иногда чуть отступая и открыв ладони гостеприимно распростертых рук.
Множество тучных спин гнулось, и бритые головы с косами низко и почтительно кланялись.
Губернатор Джон Боуринг и адмирал Майкл Сеймур, недавно прибывший в Гонконг, явились к китайским тузам. Оба знатных англичанина в сопровождении адъютантов в штатском. Большая честь! Гостей провели к немедленно поставленным для них бархатным креслам.
Точибан Коосай поклонился и оставался так некоторое время. У ног сэра Джона сели переводчики с японского и с китайского. В их числе тот самый мистер Джон, который был рыбаком на родине, пропал в шторм с судном, а явился в Японию через несколько лет в цилиндре, ходил по Нагасаки, объявляя себя иностранцем. «Нью бритиш» – так заявлял он о своей национальности!
Губернатор дал знак продолжать и, видя, что Точибан разогнулся, взглянул на него ободряюще.
Коосай почувствовал особенную ответственность. Тут собрались высшие лица, учителя жизни. Также знатные коммерсанты, как у них в Осака. Ханьские люди! И самые сильные западные; хозяева жизни и смерти.
Новый командующий! Которого все ждали с замиранием сердца. Его еще никто не видел! Весь флот в страхе! Все распоряжения и приказы исполняются мгновенно. Тысячи пиратских джонок будут уничтожены. Одноглазый морской генерал воевал в северных морях! Это видно по его незагоревшему, болезненному лицу. Кривые всегда очень злы. Хотя Гошкевич как-то уверял, что Кутузов был кривой.
Едва смолк докладчик, как Точибану предложили вопросы. Были доброжелательные, очень простые, даже бытовые вопросы, самого обычного низкого житейского свойства. Это ничего. Ведь задал же шогун Японии одному из допущенных к нему европейцев подобный вопрос. Он спросил, правда ли, что западные люди за обедом не снимают обуви? Но иногда бомбардировали Коосая снарядами большой силы. Чувствовались богатства цивилизации. Все, чем гордилась Япония, в этом случае оказывалось заимствованным.
Прибылов не смотрел на Боуринга, но чувствовал, что всесильный игирису[59] внимательно слушает и читает иероглифы. Сам сэр Джон на его выступлении! Не только разрешил, но и сам приехал!
Китайцы спрашивали докладчика очень искренне и действительно всем интересовались, как добрые соседи. Они же очень вежливо умеют задать оскорбительные вопросы. В этом не уступают японцам – потомкам богини Аматерасу. Но нельзя и вида подать, что неприятно выслушивать.
Точибан и прежде знал, что китайская философия – огромное здание, построенное за тысячи лет неустанной работы мысли. Все, что он учил когда-то как нечто отвлеченное, тут жило; тут все было определено, все обдумано. Законы нравственного развития семьи и общества крепко установлены и, видимо, неуклонно соблюдались. О них часто и умело упоминали. Выказывали быстроту суждений, сыпали терминами. При этом Точибан помнил про необычайную ловкость дельцов, про торговые обороты, про опиум – жизнь тут кипит. Голова кружится у скромного японца. Философия сама по себе, а компрадоры сами по себе, но все это одно и то же, все это единая великая жизнь, основанная на высших идеях. Идеи и игральные кости! Как говорит О-сё-фу-сан: «Ханьские люди, мой свет!» Банковка! Хунди-хайди – азартные игры, растление! Опиокурилки! Все изучают нравственные законы и тут же дают курить. И всюду восстания против богатых. Однако здесь что-то было старшее для японца в этом обществе.
Духота, у всех веера, все потные, и нет потолка... Отлично отделанные балки держат крышу над головами. Так же крепко стоят на конфуцианских устоях учреждения и общества. Кажется, они решили показать островитянину свои большие континентальные мысли? Точибан показывает, что японские мозги не тупеют. Он не спешил с ответами и отвечал с достоинством – так он познавал здешнюю жизнь в новом свете. Она заманчива, хотя бы сочетанием высокого развития и изобилием дешевых пороков. Это Китай на английский лад. Оживленней, чем у самих англичан! У тех, судя по Стирлингу и его эскадре, сухая скаредность и очень устойчивое высокомерие...
Не зря Кавадзи, всесильный чиновник Кавадзи, учил: познавать! Каждый познающий принесет пользу. Предложил посылать молодых людей в чужие страны! Для полного изучения эбису[60]. Но законы это запрещают. Точибана пришлось посылать по способу «горелое мясо».
И вот Точибан, японец, ставший русским, в плену у англичан скитается по китайским приемам и опиокурильням.
Еще вопрос: «Имеют ли острова, на которых расселился ваш народ, какие-нибудь собственные названия?» Подразумевается, что основные и коренные названия китайские...
А он сам – горелое мясо! Притворяется бежавшим от пыток из своей страны. Это расплата. Его не казнили, а приговорили: быть «горелым мясом» от имени государства. Приходится терпеть и учиться. Такова расплата за грехи, за стремление к власти, за неудачи в политических интригах! Другие оказались ловчей, хотя совершили преступления. А Точибану стать опиокурилыциком по-китайски? Алкоголиком по-английски?
– Ваше превосходительство губернатор и пэр королевы Великобритании и колоний, сэр Джон Боуринг, – с восторженной горячностью заговорил Джолли Вунг, когда доклад закончился. – Ваше высокое превосходительство командующий флотом и славный адмирал и пэр нашей королевы сэр Майкл Сеймур! Китайский банкет! Общество приглашает вас!
В соседнее зало открылись входы, широкие как ворота. Одной стены не стало, и там луна сияла над черным тропическим садом. Вспыхнуло множество свечей на столах и в фонариках. Помещение проветривалось ночной морской прохладой через открытую стену, словно подняли витрины в большом магазине.
Множество слуг в голубых кофтах. Необычайное новшество: юные китаянки с цветами в прическах скромно подносят гостям букеты и делают европейские реверансы.
Стол под белоснежными скатертями ломится от множества китайских блюд...
Вунг мог бы удружить дорогим хозяевам жизни и смерти... После банкета – редкие, иначе говоря – запретные, удовольствия!
Но оба английских джентльмена так строго приличны, так чисты и благородны их нездоровые белокожие лица, так они походят на благочестивых англиканских пасторов, что им нельзя предложить ничего подобного.
– Я вам это как англичанин говорю! – кричал за высоким банкетным столом, обращаясь к сидевшим вокруг джентльменам-китайцам, выпивший лишнего японец Джон Джонс. – И вы не смеете мне противоречить. Да, да, – добавил он и покачал пальцем перед носом соседа, а другой рукой поправлял галстук.
...Во вторник в мраморном особняке Джордина, в прохладной комнате при библиотеке, сборище почтенных джентльменов в усах и пышных бакенбардах выслушивало невероятно интересное сообщение синолога и япониста русского посольства. Не задавалось никаких вопросов о дипломатических отношениях России с Японией или Китаем. Гошкевич не сообщал никаких служебных сведений. Он показывал чучела. Демонстрируется прекрасная коллекция набивных птиц и зверей. Задается много вопросов о японских собаках. И о лошадях. О тех самых пришлось рассказывать, которых наш друг Ябадоо, или Сугуро, разводил в горах для продажи, а двух ежегодно отводил князю Мидзуно в подарок – отцу прелестнейшей барышни, за которой ухаживал Григорьев.
Боже, цепь воспоминаний о чужой стране! Как она живуча! Как милы воспоминания! О-сё-фу-сан! – так ведь там все звали Гошкевича! Или: «Человек в мундире цвета хурмы», и еще: «Человек из породы хромоногих»...
Но подлинную сенсацию произвел Точибан Коосай.
В черном сюртуке и в галстуке, как замечал Осип Антонович, у него было одно из тех лиц, какие попадаются и у нас в петербургском чиновничестве и даже во дворянстве.
Сегодня Точибан отвечал блестяще: кратко и скромно, сурово и почтительно. Потом, в гостиной, он пил кофе, сидя среди англичан, и довольно хорошо разговаривал по-английски и держался так, словно всю жизнь провел в европейском обществе.
Джордин, дружески разговорясь с Точибаном, предложил посмотреть книги, увел в библиотеку. Разглядывали корешки, обложки, иллюстрации. Кое-что Прибылов мог прочесть. Присели за небольшим столиком между шкафов, закурили сигары.
– Все, что я вижу, меня очень восхищает.
– Вам бы хотелось побывать в Англии? – спросил Джордин.
– Да.
– Вы хотели бы жить в Англии? – осведомился всесильный негоциант.
Нахал Джон, который служил переводчиком у Стерлинга, никуда не годен. Носит английское платье и объявляет всем черт знает что.
– Да... – печально добавил Точибан. – Но... это... о... очень трудно...
– Почему же трудно? Можно сделать все. Нужно только ваше согласие.
– Да, – согласился, твердо кивнув головой, Точибан и добавил: – Но... я еще не могу.
– Почему же? Скажите прямо!
– Я... очень... больной...
– Чем же? Легкие?
– Нет. Это-о... Хуже... Мне стыдно признаться.
«Сифилитик! – отпрянул мистер Джордин. – За моим столом! Ел из нашей семейной посуды?»
...К Точибану не впервые приставали с предложением, чтобы он перешел на службу. Он понимал: им тут нужен образованный японец.
Ах боги, и так больно и горько, да еще приходится наговаривать на себя, сочинять небылицы, чтобы не завербовали в разведку, чтобы довести до конца и честно исполнить указания родины, данные «горелому мясу».
– Вы знаете, ваше превосходительство... кроме того... я – очень тяжелый... запойный... алкоголик... Поэтому я бежал из Японии, совершив преступление.
Джордин молчал, ошеломленный.
Коосай помолчал и опустил голову, как на суде.
– Я убил беременную женщину, свою любовницу... Я много убивал... женщин...
Он говорил бесстрастно, пряча глаза. Потом поднял их. Глаза холодны, как черный лед. Он смотрел не мигая.
– Поэтому я решил бежать с русскими. Они не хотели меня брать с собой... Я их упросил, скрыв, что я совершил убийство... Я, конечно, был еще... болен... но не так, как вы подумали... Но... Спасибо, спасибо вам!
Казалось, Точибан очень тронут.
...В тот вечер сэр Джон Боуринг также сидел с гостем в своей библиотеке, и на обширном столе перед ними были груды книг о Китае и Индии и многочисленные старые и новые карты.
Адмиралу Майклу Сеймуру говорил о французском маршале Бюжо. Командуя экспедиционным колониальным корпусом в Алжире, в сороковых годах, Бюжо сменил в своих войсках кивера на кепи. Первый полк тюркосов сформирован им в 41 году. Но чалма была оставлена офицерам и солдатам туземных войск во всем Алжире, и покорение успешно закончилось. Император предупредил пруссаков и баварцев, что в случае их нападения он приведет тюркосов на Рейн... Наш sepoy[61], который сражался в Пенджабе, также носит чалму.
Да, всем известно, что сипаи справились с пенджабцами и завоевали для Англии их страну. И это после того, как белые войска британской короны испытали в Пенджабе некоторые неудачи. Бенгальцы теперь преувеличенного мнения о своей доблести. Европейских войск в Индии мало, не хватает. В Индии брожение... Впрочем, как всегда.
– В каждой стране при формировании туземных войск свои особенности, – сказал сэр Джон. – Португальцы дали пример, формируя войска сипаев. Но в Индии чересполосица наций, фанатизм, касты. Бенгальские войска неверны, но в Китае будут сражаться, Китай един и многолюден, в этом особенность. Это не Индия с ее множеством разноязычных народов и верований!
Речь шла о сформировании наемных войск из китайцев для войны против Китая.
– Сначала без оружия! – сказал адмирал Майкл Сеймур. – Дадим при удобном случае, после первых испытаний.
– В Китае очень сильно стремление личности к благосостоянию, – продолжал губернатор, – и это при том развале, который происходит в государстве и в армии, становится смыслом жизни всех, в том числе власть имущих и образованного общества, то есть чиновников. В стране нет иных образованных людей, кроме имеющих чины. Сама степень образованности – чин. И наоборот. Такая взаимозависимость накладывает особый, неповторимый отпечаток на всю их умственную жизнь. А народ голодает; большинство находится на крайней степени нищеты. Они так ценят еду, им так тягостен вечный голод, что за питание и одежду встанут под любые знамена, чтобы почувствовать себя людьми. Наденут на грудь нашу ленту с надписью military service... К оружию их придется приучать... Комплектацию возьмут на себя компрадоры, и они же дадут часть денег.
Формирование сипаев – войск в Индии из туземцев всех племен, рас и верований – начали португальцы еще в XVIII веке. Теперь мир полагает, что англичане первыми начали формировать туземные войска в своих необозримых индийских колониях. Как всегда, история быстро забывается, особенно первым поколением, и потом ее уже легко искажать.
Из индийской армии в Крым ушли полки коронных войск, состоящие из европейцев. В Индии осталось сорок тысяч британцев на двести пятьдесят тысяч сипаев. Сэр Майкл Сеймур на пути в Гонконг заходил в порты Индии. По всей стране происходит брожение, туземцы поддаются яростной пропаганде фанатиков, протестующих против нового закона, введенного англичанами, запрещающего детоубийство девочек... Готовится новое восстание сипаев. Англичане в Индии, как всегда, беспечны и ничему не придают значения, пока не грянет гром.
Всюду на базарах пророки провозглашают конец их владычества.
Несмотря на брожение в индийской туземной армии, два батальона сипаев уже присланы в Гонконг и выказывают готовность к решительным сражениям с китайцами. При виде «небесных» бенгальцы разъяряются и забывают свои претензии к англичанам. Сэр Майкл вполне согласен, что в туземных войсках в Гонконге, которые пойдут в Китай, надо утверждать в офицерских чинах, вплоть до капитана, командиров бенгальцев, пенджабцев и афганцев, чей военный опыт и храбрость очевидны. Нельзя знатных туземцев оставлять на фальшивом положении, держать на должностях сержантов и капралов. Это само по себе вызывает недовольство. Здесь начинается решительная реформа.
Да, в Индии неприятности. Сэр Майкл рассказывал разные эпизоды. Посылка войск сюда задерживается.
Мандарины в Кантоне хотят избежать конфликта всеми способами. На них движутся тайпины – об этом упоминал сэр Джон. Но когда десантные войска из Индии прибудут и снаряжение окажется в достаточном количестве, повод будет найден, как бы «небесные» ни береглись. Это ясно и без слов. Китайцы же пойдут на службу в английские войска, и формирование батальонов «милитери сервис» начнется полным ходом. Но надо помнить: Бюжо сохранил чалму для тюркосов!
– Коса, халат и шляпа будут оставлены батальонам «милитери сервис». Пока наша подготовка происходит негласно. Она может быть закончена с величайшей быстротой и эффектом. Голодные китайцы возьмут в руки не только лопату для сооружения земляных укреплений, не только рогульку на спину для переноски военных грузов с кораблей королевского флота на берег материкового Китая...
– Но и нарезное ружье?
– Лучше не давать. Если они научатся воевать, мы сами не будем рады. Надо войска, но без оружия. И без оружия это будут отличные войска.
– Вы полагаете, что не надо срезать косы?
Не хотелось бы Майклу Сеймуру брать на суда своего флота десант из косатой морской пехоты, в халатах с лентами на груди, на которых написано по-английски и по-китайски, что королевские солдаты...
Майкл Сеймур, просматривая бумаги, обратил внимание на рапорты английских офицеров с объяснением неудачных попыток совершить в минувшую кампанию опись побережья Татарии, лежащего северней Кореи и протянувшегося до устья реки Амур. Некоторые гавани, как выяснилось во время военных действий, оказались превосходными. Они заняты небольшими отрядами войск и кораблями противника. По слухам, в южной неисследованной части Приморья также существуют превосходные бухты. В копии с рапорта капитана французского корабля «Сибилл», пересланной французским адмиралом английскому командующему, сообщается, что при описи южного берега там, где его меридиональное направление меняется на широтное у безымянного мыса, с указанием широты и долготы, французами был встречен и потоплен двумя выстрелами русский палубный бот. Команду спасти не удалось. По сведениям, собранным от китобоев и туземцев, она была смешанной и состояла из крестьян-квакеров и военных моряков. Судя по этому, можно предполагать и о продвижении противника к югу от Де-Кастри.
...Интерес к Китаю в коммерческих кругах в эти годы превосходит интерес к Индии. Там доходы от налогов. И, конечно, от торговли. Но здесь доходы еще не бывалые ни в одной колонии.
Интерес к Китаю пробуждает интерес к его флангам. Не пустынно ли в гаванях Приморского юга Татарии? А там, на флангах Китая, бухты могут оказаться такими же драгоценностями, как и на севере. Опасны не описи военных моряков, а появление крестьян-колонистов! Если это не сказка и не домысел полусумасшедших сэра Джеймса и его ныне ушедшего французского коллеги!
Адмиралы на линейных кораблях совершили к тем берегам бесполезное плавание.
– Мои офицеры, взявшие в плен команду «Дианы» и проводившие много времени с ближайшими сотрудниками Путятина в кают-компаниях, поставили меня в известность, что среди русских, находящихся ныне в Гонконге, есть участники экспедиций в южные гавани, о чем они никогда не распространялись. Они, конечно, знают больше, чем говорят. Американцы свидетельствуют, что русский адмирал в Японии похвалялся перед коммодором Адамсом своей описью залива у корейского берега, который он назвал именем русского капитана Посьета. Путятин описал другие гавани, и в одной из них, которая якобы может вместить все флоты мира, он построил крепость и ортодоксальный собор из бревен лиственницы...
Сэр Джон слышал об этом в несколько ином изложении. Сэр Майкл Сеймур докапывался до сути дела, и его версия достоверней. Адмирал Стирлинг, видимо, ничем не интересовался. Дело обратило на себя внимание сэра Майкла Сеймура. Ему стоило раз взглянуть – и он понял все...
Боуринг выслушал очень внимательно. Ведь это было как раз то, что занимало и его. Между приамурскими владениями России и Китаем, видимо, лежит область, почти не исследованная и пустынная, но находящаяся в прекрасном для европейцев умеренном климатическом поясе. Там, видимо, не знают чумы и холеры.
То, о чем предупредил губернатора японец Точибан Прибылов, было наиважнейшим. Никто не понял японца, как сэр Джон. Азиаты направляют взгляды, преисполненные надежды, на Россию! Не на Англию и не на Францию. Грубо говоря, нужно вбить клин, чтобы взгляды горячих азиатов потухли.
Прежде всего нужны добросовестные исследования. Флот готов. У Майкла Сеймура отличные винтовые корабли, есть суда малой осадки – для входа в реки, для прохода через бары. Есть опытные штурманы, совершавшие немало описей. Знаменитый master[62] Френсис Мэй. Новый командующий изучает карты. Занимая гавани Приморья, если это окажется удобным, мы усиливаем давление на «небесных».
План военной кампании 1856 года, в случае продолжения войны против России, отчетливо проступает в суждениях молодого адмирала.
Война с Китаем – дело очень трудное. Победить такую громадину невозможно. Но коммерсанты и расчетливые вымогатели уступят. Удар направить против чувствительных мест – по торговым городам. И задеть интересы, лишить правительство доходов. Пока мандарины не могут поднять на войну массы населения, так как сами опасаются своего народа.
Коммодор Чарльз Эллиот уверяет, что мандарины под предлогом сохранения военной мощи уведут войска подальше, а под огонь морской англо-французской артиллерии поставят сотни тысяч детей и не ведающих о сути событий женщин, чтобы потом вопить о зверствах рыжих варваров.
Боуринг согласен с молодым адмиралом. Надо дать дело флоту. Наши мальчики рвутся в бой, желая отличиться. Они удручены бездействием и вялостью командующего.
Майкл Сеймур упоминал об осведомленности пленных офицеров. Но кто же добудет сведения? С ними в дружбе американцы – хозяева судов, коммерсанты и банкиры.
Адмирал Путятин был откровенен с американским коммодором в Японии. Почему бы гонконгским американцам не вызвать их снова на откровенность? Сэр Майкл совершенно прав! Узнать надо все, что можно узнать!
– О-сё-фу-сан! – пылко сказал Прибылов, стоя в маленьком номере гостиницы перед Гошкевичем. – Когда я занимаюсь составлением словаря, это очень увлекает. И даже такому, как я, хочется быть порядочным человеком среди вас – моих друзей. Я готов вам признаться в том, чего никто в целом свете не знает... Кроме японского правительства! Я знаю вас и не прошу хранить тайну... Но, признавшись, я стану чист перед самим собой, но нечист в глазах людей... Я скажу вам завтра.
На другой день сидели с утра и опять занимались словарем.
За обедом Точибан сказал:
– Вчера я очень... ира-ира... Но сегодня раздумал... но... я полагаю... вы... сами догадались.
Глава 26
КИТАЙСКИЙ ТУЗ
Поскольку русские не вели морской торговли с Китаем, они никогда не были заинтересованы в спорах по этому вопросу, никогда не вмешивались в них в прошлом и не вмешиваются теперь; на русских не распространяется поэтому та антипатия, с какой китайцы с незапамятных времен относились ко всем иностранцам, вторгавшимся в страну с моря, смешивая их не без основания с пиратами-авантюристами.
Карл Маркс, «Русская торговля в Китае»
Казармы пехотного полка помещались внутри цитадели, обнесенной невысокой каменной стеной. Это недалеко от отеля. Мусин-Пушкин с товарищами пришли пешком.
Двухэтажное здание с квартирами семейных и холостых офицеров стояло на берегу моря. По второму этажу оно обведено сплошным широким балконом, над которым натянут тент. В обширной комнате с открытыми на балкон окнами и дверьми сервирован стол.
Поначалу разговор не ладился, но понемногу все оживились – и беседа завязалась. Задавал тон сидевший во главе стола тучный, рослый майор с пышными усами.
– Три года тому назад, – продолжал он, – за этим столом мы принимали адмирала Путятина и офицеров фрегата «Паллада»... Мы рады были познакомиться со спутником и секретарем адмирала, известным писателем и прекрасным молодым джентльменом, Ива-ном Алек-сандро-ви-чем Гончаровым... Прошу вас, господа, от имени командира нашего полка и наших офицеров за этим столом, за которым так привычно принимать гостей из вашей страны, быть ежедневно нашими собеседниками и товарищами...
«...Офицеры и есть офицеры, – сказал себе Мусин-Пушкин, вспоминая прием следующим утром. – Военная косточка! Ничего не скажешь! Порядочные люди! Не чувствуешь никаких подвохов, никакого в их речах нет скрытого смысла. Они и угощали искренне. Для меня их общество самое приятное в Гонконге. Однако продолжать посещение их столовой невозможно, приглашение столоваться очень любезно отклонено, дали понять почтительно: не смеем, так как они военные и мы военные и принадлежим к сражающимся друг против друга армиям. А мне с ними спокойней всего, и чувствуешь себя в среде порядочных людей. Конечно, по некоторым физиономиям можно угадать солдафона. Да как будто у нас их мало! Может быть, как все военные, закладывают за ворот от скуки; так говорят про них американцы.
Вот так и получается, что отважные и порядочные люди должны сражаться и уничтожать друг друга. Ради... Я не уверен, что и у нас в Петербурге все благополучно... А с теми, кто мне приятен и с кем мне спокойно, я ради чести, порядка, дисциплины отказываюсь встречаться наотрез! Что же делаем сегодня?»
И, словно повторяя мысли Александра Сергеевича, этот же вопрос вслух задал юнкер Урусов, когда все собрались за завтраком и ели зеленые бананы, жаренные на бобовом масле наподобие картофеля.
– Что же сегодня? Куда?
– Да, что же, господа, куда идем сегодня?
– А вы забыли? – сказал Шиллинг. – Сегодня важное событие: мы приглашены на обед к мистеру Вунгу.
Да, он приглашал. Надо идти. А то получается, что порознь охотно с ним встречаемся, но не очень-то обнаруживаем это друг перед другом.
– Прав Николай! Надо побывать всем вместе!
– Мистеру Вунгу очень нравится, когда его называют Ванькой Каином, – заметил Прибылов и тут же поспешно пожелал, чтобы сегодняшний обед господа офицеры провели приятно. Показал вежливый японец, что он не претендует на участие и не напрашивается на китайский пир. Его и не приглашали, и нельзя. Ясно это и ему. Хотелось ему вчера очень и в казармы к офицерам местного полка картинных солдат в красных мундирах и в медвежьих шапках, какими их для японцев рисовали послы и офицеры Англии, каких мечтал повидать в жизни хоть раз каждый воинственный самурай. Да жарко в Гонконге, шапки, кажется, редко надевают: только на часах у дворца губернатора стоят солдаты во всей красе. Очень заманчиво было бы посидеть в гостях у английских офицеров во дворце-казарме с колоннадой и торжественным въездом в укрепленный двор. И хотя все солдаты там без парадных мундиров, но можно вообразить, какое множество роскошных красных гвардейских одежд войска королевы развешано и разложено в спальнях! Точно Прибылову многое неизвестно, а хотелось бы знать все. Очень обидно, что посещения официальных обедов с офицерами ему запрещены. Все ругают тех, кто тайно что-то делает. А как же жить иначе, если все запрещено, открыто делать ничего не разрешается. Приходится Точибану с обиды пропускать на чужбине рюмку виски, как матросы говорят, «по-фельдфебельски», то есть в одиночку. Тоже тайно. И полагаться на свои гениальные способности оставаться незамеченным.