Страница:
черным, то белым дымком.
Деликатное покашливание вестового заставило Сергеева оборвать
свои воспоминания. Он отложил в сторону альбом с фотографиями и
оглянулся на приоткрытую дверь.
- Якись адмирал с барыней до вашего благородия заихалы, -
вполголоса доложил матрос.
Сергеев торопливо провел платком по глазам, одернул тужурку и
вышел в гостиную.
- Михаил Павлович! - изумленно воскликнул он, увидев адмирала
Моласа, приветливо улыбавшегося ему. - Вас ли я вижу?
- Если видите, то к вашему удовольствию не только меня, - ответил
Молас, кивая на свою спутницу.
Рядом с ним стояла высокая, статная женщина с тонким, строгим
лицом и таким же строгим выражением глаз. Александр Семенович
почтительно и выжидающе поклонился ей.
- Знакомьтесь, - сказал адмирал, - Таисия Петровна Кадникова -
ассистент доктора Акинфиева. Михал Михалыч просил передать, что вашу
вчерашнюю цидулку получил, но сможет заехать лишь в конце дня.
Половина Петербурга больна "испанкой", и он врачует теперь своих
пациентов, имевших несчастье заболеть раньше вас. Чтобы не оставить
вас без неотложной помощи, Михал Михалыч, пользуясь тем, что я от него
направился прямо к вам, попросил Таисию Петровну пока заменить его.
- Бесконечно признателен, - еще раз поклонился лейтенант, пожимая
протянутую ему узкую женскую руку в черной лайковой перчатке. - Боюсь
только, что я уже совершенно здоров.
- Вчера были больны, а сегодня здоровы? Сомнительно. Болезнь в
одну ночь не проходит, - чуть усмехнувшись, произнесла Таисия
Петровна.
Голос ее, звучный, низковатого тембра, лейтенанту понравился, но
тон позабавил: суховатая, назидательная солидность не вязалась со
слишком моложавым, даже юным обликом говорившей.
- Сегодняшняя ночь была для меня подведением итогов очень долгого
пути, - слегка подтрунивая над собой, оправдывался Сергеев.
- Пути-и, - неопределенно протянула Таисия Петровна, пристально
оглядывая его чуть прищуренными глазами, и лейтенант вдруг заметил,
как красив у молодой женщины извив черной брови, как чист и изящен
рисунок ее лба и носа. - Откуда же и куда путь?
- От могил моих предков... в будущее.
- О боже мой, какой огромный конец! - засмеялся Молас. - Тут
действительно хватит времени и заболеть и поправиться несколько раз.
- Александр Семенович, к вам можно? Примите старика в свою
компанию! - послышался в дверях веселый возглас, и в гостиную быстро
вошел лейтенант Семенов. - Вы что же это? Хворать вздумали? Следуете
моде?.. Здравия желаю, Таисия Петровна, - с картинной учтивостью
поклонился Семенов. - Боже мой! Ваше превосходительство! Какими
судьбами?
- Самыми обыкновенными. Сел в Артуре в экспресс и через
тринадцать суток в столице.
- Как доехали? - одновременно осведомились Сергеев и Семенов.
- Массу драгоценного времени потерял. Мне теперь каждая минута
дорога, а тут вынужденное безделье. И все думалось: вот бы вместо
этого сверхмощного паровоза ракетный двигатель. Сел в Артуре, скажем,
в десять, а в двенадцать сходи в Петербурге.
- Нет еще такого ни в Европе, ни в Америке, - скривил губы в
усмешке Семенов. - Мысли же из заграничных утопических романов - для
ракетных двигателей сырье несовершенное.
- Зачем же оглядываться на заграницу? - возразил Сергеев. - Я,
например, знаю человека здесь, в Петербурге, который уже разрабатывает
идею ракетного двигателя...
- Кто именно? Какой-нибудь дилетант? Святой фантазер? У нас на
Руси всегда так: кому не положено, тот и изобретает.
- А ведь почти угадал, - засмеялся Сергеев. - Действительно,
фантазер в генеральских чинах... Профессор Артиллерийской академии
Дмитрий Константинович Чернов.
- Ну, вот видите, - торжествующе проговорил Семенов и поправил у
себя на груди адъютантские аксельбанты. - По должности этим бы
следовало заняться, ну, скажем, командиру воздухоплавательной роты
Кованько, а занялся почему-то артиллерист.
- Тем лучше. Чернов человек свежей, оригинальной мысли, с хорошим
русским размахом... Нет, вы подумайте только, какой диапазон
интересов: улучшение стали и ракетный двигатель!
- А это всегда так, - словно защищая Чернова от Семенова,
заговорил Молас. - Уровень качества - уровень культуры. Кому же, как
не людям глубокой мысли и незакисших мозгов искать и находить пути к
повышению качества? Кому же, как не им, думать об улучшении всего
существующего? Я вот в прошлом году был за границей и катался там в
автоматических экипажах Даймлера и Бенца. Экипажи везут не лошади, а
газовые и бензиновые моторы. Эти автомобили существуют там лет
пятнадцать, а в России о них никто и не думает еще. Пора, пора
готовиться к прогрессу. Если не самые предметы, то пусть хоть проекты
на них будут готовы. Рожденная народной мудростью русская поговорка,
применимая ко всему, говорит: готовь летом сани, а телегу зимой.
Молчавшая Таисия Петровна неожиданно подала голос:
- Ну хорошо. Допустим, накопится целая папка проектов таких
салазок и тележек. А дальше что?
- Как что? - изумился адмирал. - Прогрессивные промышленные
деятели организуют акционерное общество для эксплуатации изобретения,
изобретение начнет распространяться среди населения и так далее. Люди
науки почувствуют заинтересованность населения в их работе. Научные
открытия будут следовать друг за другом все чаще и чаще.
- Ну, нет, - пылко возразила Таисия Петровна. - Жизнь показывает
не то. Акционерные общества работают отнюдь не на благо народа.
Умнейший человек, живший когда-либо в Англии, написал, что крупная
промышленность окончательно отделяет от рабочего науку и заставляет ее
служить капиталу.
- Долой прогресс и науку! - в комическом ужасе воскликнул
Семенов, делая вид, что затыкает себе уши растопыренными пальцами.
Не обратив внимания на его восклицание, Таисия Петровна
продолжала:
- Наука станет двигателем прогресса только в том случае, если ее
перестанут отгораживать от народа, когда сам народ создаст
материальные условия для претворения проектов в действительность.
- Браво, браво, Таисия Петровна! - иронически поклонился молодой
женщине Молас. - Вижу, что вы в Медицинском институте не только трупы
препарируете, но и политикой занимаетесь. Отойдите-ка лучше от этого в
сторону. Ничего из ваших революционных устремлений не выйдет.
- И не читайте "Исторических писем" Лаврова, - издевательски
посоветовал Семенов.
- А я уже прочла их, - тем же тоном ответила молодая женщина, - и
вынесла из чтения много для себя поучительного. Но Лавров последнего,
а главное, самого нужного слова не сказал. Нужные слова сказаны
другими.
- Например? - заинтересованно спросил адмирал.
- Их сказал Маркс.
- О-о! Вы и его читали? - удивился Молас, сердито насупив брови.
Вошел вестовой Сергеева, о чем-то пошептался с ним. Сергеев
утвердительно кивнул головой и, когда вестовой скрылся в дверях,
радушно пригласил всех в столовую перекусить, чем бог послал.
Таисия Петровна стала отказываться. Ее едва уговорили остаться.
Завтрак был непритязательный, но вкусный и сытный: судак в маринаде,
яичница-глазунья каждому на отдельной сковородке, жареная украинская
колбаса с тушеной капустой.
Молас ел молча, чуть посапывая. Семенов, пропуская под каждое
блюдо по нескольку рюмок английской горькой, скоро воодушевился и стал
весело рассказывать забавные случаи из своей адъютантской службы.
Пить кофе перешли в кабинет. Таисия Петровна с любопытством
оглядывала небольшую комнату. По стенам, сплошь убранным коврами и
драгоценными восточными вышивками, было развешано в продуманном
беспорядке холодное оружие.
- Это ваша коллекция? - с легким изумлением спросила она. Ей в
первый раз привелось видеть такое множество воинского снаряжения.
- Ну уж и коллекция! - усмехнулся Сергеев. - Коллекция
предполагает разнообразие собранного в мировых просторах, а тут только
клинки отечественного производства, и то не всего, а главным образом
Златоуста.
- За что же такая честь Златоусту? - спросил Семенов, прихлебывая
кофе.
- Дружба с ним долголетняя у Сергеевых. Эти сабли и шашки всем
нашим родом проверены и опробованы. Обратите внимание вот на этот
булат, на его высокосортную сталь, высококачественную отделку металла.
Сергеев снял с текинского паласа саблю с золотой рукояткой, потом
с японской вышивки - палаш с узорным приспособлением из меди, в
котором мог поместиться сжатый кулак, и передал оружие гостям.
Семенов потыкал в стены обнаженные клинки с видом понимающего
человека, трижды сгибал их о пол и, наконец, заявил, что они
отличаются необычайной прочностью и гибкостью. Потом, вглядевшись в
палаш, нашел на его рукоятке дату выпуска - 1822 год, - а на клинке
вытравленные кислотой названия городов от Москвы до Дрездена.
- Вот так географический справочник, - восхитился Семенов. -
Зачем вам этот путеводитель?
Сергеев не без гордости пояснил:
- Это путь моего деда от Москвы до Дрездена, когда в тысяча
восемьсот двенадцатом году он начал в рядах кутузовской армии гнать
наполеоновские полчища, вколачивая непрошеным гостям здравые понятия о
России. Этот кусок стали дед завещал своим внукам, чтобы мы сохраняли
силу оружия, выкованного русскими для русских рук.
Пока он вешал палаш на место, Таисия Петровна сняла с узенького,
похожего на турецкую шаль коврика саблю, поразившую ее красотой
выгравированных на клинке орнаментов, насеченных золотом.
- Какой чудесный, причудливый узор. Что это?
Сергееву был приятен вопрос молодой женщины, серьезно
интересовавшейся не только вопросами общественного строя, но и строгой
красотой оружия.
- Узор необычный, - ответил он, - так как был вызван к жизни
исключительными причинами. Видите: весь орнамент состоит из
георгиевских крестов. Мой отец в Крымскую войну был юнкером флота,
дрался за Севастополь с французами и англичанами и получил четыре
георгиевских креста. Уже будучи полным кавалером, он продолжал
сражаться, выполняя самые рискованные поручения. И тогда адмирал
Нахимов сказал перед строем: "Орденский статут не дает мне возможности
снова наградить юнкера флота Сергеева по заслугам, а то я украсил бы
его грудь еще тремя бантами, чтобы у него был "бант бантов"..."
Эти слова Нахимова стали известны России. Златоустовский завод
изготовил и торжественно поднес эту саблю моему отцу...
- А вот эти шашки и сабли, - повернулся он к простенку между
окнами, - побывали в руках моих предков под Эрзерумом и Трапезундом.
Кое-кому пришлось испытать на себе силу и страсть русского клинка. Без
хвастовства скажу, - горделиво оглядел он висевшие шашки и сабли, -
что в крепких руках холодное оружие становится горячим. У русских -
это правило.
Семенов сочувственно и понимающе кивал головой. Таисия Петровна
задумчиво переводила глаза со стены на стену.
- Но ближе всего мне, пожалуй, вот эти кортики, - продолжал
Сергеев. - Кортики моего прадеда, деда, отца и мой первый -
мичманский, надетый двадцать лет назад. Это все вехи нашей жизни во
флоте. Мы ведь род старинный, морской. В ушкуйниках новогородских
хаживали. На Балтийское да на Белое море в своих ладьях выплывали. С
Петром Первым Азов у турок, Ниеншанц у шведов отбирали. В тысяча
восемьсот девятнадцатом году на шлюпе "Восток" с Фаддеем Фаддеевичем
Беллинсгаузеном в Антарктиду ходили. В тысяча восемьсот семьдесят
седьмом году в экипаже "Константина" у Степана Осиповича Макарова
состояли. С ним же, десять лет назад, по Тихому океану и Охотскому
морю плавали на броненосцах, крейсерах, канонерских лодках, оберегая
наш Дальний Восток от вражеских поползновений.
С интересом слушая пылкую, отрывистую речь Сергеева, Таисия
Петровна рассматривала его все более внимательно и пытливо. Наружность
морского офицера казалась ей привлекательной. Волевой взгляд, упрямая,
тонкая линия рта над русой бородой, резко очерченные скулы и слишком
ранние морщины на широком лбу. Энергичное, сосредоточенное лицо,
говорящее о натуре мыслящей и незаурядной.
"Но неужели его удовлетворяет такая жизнь - жизнь военного
моряка? - подумала она с грустью. - Неужели все эти кортики, сабли и
палаши заслонили от него большой, живой мир?.."
К ее изумлению, Сергеев, точно прочтя ее мысли, сказал задумчиво:
- Портит нас море. Мечтателями делает. А ведь жизнь такова, что
нашему брату, военному, учиться воевать надо, а не мечтать.
Взгляды их встретились, и Таисия Петровна невольно вся вспыхнула
от странного совпадения его дум с ее безмолвным вопросом.
Когда Семенов и адмирал Молас поднялись, чтобы уходить, она, сама
не зная почему, сказала:
- А ведь мне, как врачу, придется все же вас выслушать и
прописать кое-какие лекарства, иначе доктор Акинфиев разбранит меня за
невнимание к его пациенту.
- Согласен на все, если вы еще посидите со мной за чашкой кофе.
Хоть и здоров, но приму все ваши лекарства, - шутливо отозвался
Сергеев.
Когда остались вдвоем, он сам подогрел для нее на спиртовом
кофейнике новую порцию кофе, и разговор их вдруг принял простой,
задушевный, почти интимный характер, точно они были знакомы уже много
лет, а не встретились в его холостой квартире первый раз в жизни.
- Давно вы замужем? - спросил он ее.
- Так давно, что успела уже разойтись... хотя не прожила с мужем
и года, - ответила она полушутливо, полупечально, нисколько не
рассердившись на его не совсем тактичный для первого знакомства
вопрос.
- Гм-м... Грустная история! - пробормотал он растерянно, досадуя
на свое неуместное любопытство.
- Почему грустная? - спросила она с легким вызовом. - Разве вы
думаете, что люди, вступившие неудачно в брак, должны вечно жить
вместе в наказание за глупость, которую они совершили?
- Напротив, развод в таких случаях - лучший выход, - ответил он
мягко, точно не замечая ее колкости. - Но грустно то, что люди так
часто и так жестоко ошибаются в своих лучших чувствах. Бесследно это
не проходит для них.
- Такова жизнь, - вздохнула Таисия Петровна. - Метерлинк вот
думает, что это оттого, что люди лишь случайные, слабо мерцающие
искры, бесцельно брошенные на произвол равнодушной ночи. Но врачу,
поклоннице Пирогова и Сеченова, подобная метафизика ничего не
объясняет. Беда моя в том, что я была слишком неопытна и молода, чтобы
верно разобраться в человеке. Сама во всем виновата.
Случайным резким движением она опрокинула свою чашечку с кофе.
Сергеев вскочил, чтобы помочь, но она быстро подобрала черепки и,
сконфуженно улыбаясь, положила их перед собой на столик.
- Видите, какая я неловкая!.. Хорошо еще, что я не хирург. Многих
бы, наверное, зарезала, - рассмеялась она, справившись со смущением.
А он смотрел на ее ярко порозовевшее лицо, на ее блестящие,
ставшие по-детски тревожными глаза и, невольно любуясь ею, подумал:
"Умная, милая женщина... Разведенная... может быть, даже
обманутая. Но какая же она, в сущности, еще девочка! Сколько ей лет?"
И на этот раз мысли их странно совпали. Стирая с края стола
салфеткой разлитый кофе, Таисия Петровна, смеясь, сказала:
- В двадцать четыре года я такой же увалень, как в первом классе
гимназии. Простите меня.
- Со мной это тоже бывает. Конфликт человеческих чувств с
бездушными вещами, - пошутил весело Сергеев.
Не желая звать вестового, он вышел из кабинета, принес новую,
точно такую же чашечку с японским рисунком и налил в нее свежего кофе.
Карие глаза Кадниковой следили за ним задумчиво и пытливо.
- Почему так бывает, - спросила она внезапно, - встретились мы с
вами первый раз в жизни, а вы для меня уже почти родной человек?..
Скажите, может быть, вам неприятна моя излишняя откровенность?
- Напротив. Я сам человек достаточно искренний и радуюсь, если
встречаю это в других.
- Да? - произнесла она с прежней задумчивостью. - Но ведь можно
быть искренним и не быть откровенным. Разве это одно и то же?
- Пожалуй, что нет.
Таисия Петровна молча выпила кофе, слегка отодвинулась от стола и
сидела так несколько минут, притихшая и взволнованная, охваченная
противоречивыми чувствами, которые вызвал в ней этот короткий, прямой
разговор с мало знакомым ей лейтенантом. Она упрекала себя за
болтливость, за глупую доверчивость и в то же время была довольна, что
держится с ним именно так.
Сергеев искоса смотрел на нее, по-прежнему любовался ею и тоже
молчал. Внезапно она встала со стула, легким движением поправила
платье и резко, по-мужски, протянула руку.
- Прощайте... Мне пора... Может быть, больше никогда не увидимся.
- Этого бы я не хотел, - сказал он просто. - И, кроме того, вы же
должны прописать мне лекарства, иначе доктор Акинфиев вас разбранит за
невнимание к его больному, - смеясь, повторил он ее слова.
Она ничего не ответила. Крепко пожала руку и вышла.
БЕСПОКОЙНЫЙ АДМИРАЛ
В кабинете адмирала Макарова сидел начальник штаба князь
Ухтомский. Адъютант положил перед Степаном Осиповичем корректуру его
"Морского сборника".
- Пойдет в ближайшем номере, ваше превосходительство, под
названием "Броненосцы, или безбронные суда", - произнес он
почтительно, с довольной улыбкой.
Макаров прочитал несколько строк.
- Воображаю, какой шум поднимется на Дворцовой площади!.. Но что
ж делать? - сказал он, помедлив. - Долг наш смелее брать из жизни все
новое.
- Все ли? - иронически спросил Ухтомский, относившийся в душе к
своему начальнику как к удачливому выскочке из простонародья.
- Ну, конечно, то, что полезно, - ответил адмирал, продолжая
внимательно просматривать корректуру. - Н-да, князь... для того чтобы
чему-нибудь научиться, недостаточно присутствовать при событии, надо
суметь извлечь из него нужное, основное. По этому поводу адмирал
Лазарев так отозвался об одном много плававшем, но тупом офицере.
Показав ему на свой сундук, он сказал: "Вот этот сундук сделал три
кругосветных путешествия, а так сундуком и остался".
Порозовевший от такого ответа Ухтомский поспешил перевести
разговор на другую тему.
- Привыкли мы уже к определенным типам кораблей, - отозвался он
неуверенно, отводя глаза в сторону. - Да, пожалуй, для ваших новинок и
конструкторов не найдем.
- Что-о? - живо переспросил Макаров. - Это в России-то не найдем
конструкторов? Да ведь почти в каждом русском таится самобытная сила
искания. Нет только подходящих условий, чтобы развернуться вовсю. А
разворачиваться надо. Особенно в деле кораблестроения. Мы же прекрасно
понимаем, что нас ожидает завтра. Сговор Японии с европейскими
островитянами принимает весьма осязаемые формы.
- Значит, надо строить маленькие корабли? - произнес Ухтомский. -
Миноносцы?..
- Обязательно. Быстрые, увертливые, стремительные.
Семенов одобрительно склонил голову.
Князь Ухтомский ядовито заметил:
- Да-а... но повоевать, Степан Осипович, за ваши легкие миноносцы
вам все же придется. Около августейшего генерал-адмирала упорные люди
сидят. Без боя не отступят.
- Что ж, повоюем! - ответил Макаров со спокойствием человека,
уверенного в своей правоте.
- Желаю успеха! - откланялся с затаенной усмешкой начальник
штаба, направляясь со своими бумагами к двери.
- Ну как, Владимир Иванович, есть еще кто? - спросил Макаров,
когда Ухтомский вышел.
- Так точно. Какой-то очень настойчивый негоциант*. (* Негоциант
- оптовый купец, коммерсант.)
- Ну, что делать, зовите.
Вошел плотный мужчина, небольшого роста, во фраке. Оглянулся
неуверенно на пустое кресло и торопливо затараторил:
- Ваше превосходительство, я к вам за правдой. Нужно оградить
граждан наших окраин от организованного произвола и грабежа.
- Да вы успокойтесь. Сядьте. В чем, собственно, дело?
Мужчина грузно сел в кресло, откашлялся.
- Дело мое и маленькое и большое. Под Юзовкою у меня были
угольные копи. Не буду говорить как, но на них я потерял миллионное
состояние и, по пословице "чем ушибся, тем и лечись", отправился в
тысяча девятисотом году на Дальний Восток; посетил Порт-Артур,
Дальний, Корею. Там, на далекой окраине, я убедился, что государство
наше страдает многими вековыми болезнями, которые являются
национальной катастрофой.
Он поперхнулся на трудном слове и взволнованно вытер платком
вспотевший лоб.
- Болезни эти, - продолжал он после глубокого вздоха, -
казнокрадство, хищения, продажность - охватывают всех, начиная от
тайных советников до регистраторов, ибо каждый хочет питаться, но
питаться не для удовлетворения голода, а в силу традиций - до
пресыщения, до разврата. Ну, это дело пятое. Шут с ним. С этим
мириться можно. Плохо то, что не дают хода лучшим силам государства,
способным на частную инициативу, на деятельный, а не канцелярский
патриотизм.
- Тэк-с, - протянул Макаров, подбирая бороду в руки и пряча в нее
улыбающееся лицо.
А негоциант торопился выкладывать свои сумбурные, сбивчивые
мысли:
- Корея и Манчжурия - это ведь не башкирские земли, не
Черноморское побережье, которыми мы вольны распоряжаться у себя дома,
разделывая их по-своему. Манчжурия как-никак все же часть - и очень
большая - иностранной территории, а Корея - независимое государство.
- Как, кстати, в этих краях сейчас? Спокойно? - как бы невзначай
перебил Макаров.
- На Ляодуне особых событий нет, ну, а в северной части Манчжурии
китайское население неспокойно. Недовольство замечается во всех слоях.
Досужие люди уверяют, что для ведения весьма странных дел на
Дальнем Востоке стихийно возник малый департамент, не значащийся в
списках никакого министерства. Чиновников этого департамента, как и
строителей железной дороги, китайцы называют "машинка-капитан",
производя этот титул от слова "мошенник".
- Я вижу, золотые россыпи у вас там.
- Для некоторых - да. Все крупные строительные работы на железной
дороге, в Дальнем и в Порт-Артуре сдаются за крупные взятки китайскому
подрядчику Тифонтаю.
- А это что за фигура?
- Самая загадочная. Бывший китайский генерал. Несомненный
японский шпион. Владелец на Ляодуне опиекурилен и публичных домов.
Строит в Порт-Артуре все крепостные сооружения, а в Дальнем - и порт и
доки. Самолично рубит головы китайцам. Закупает в России цемент, но
русский цемент достигает Дальнего Востока с подменными коносаментами*
и направляется в Японию, а японский низкопробный цемент сбывается нам
под русскими этикетками... (* Коносамент - накладная с обозначением
количества, рода и веса груза.)
- Тэк-с. Чем же, собственно, я могу быть вам полезным?
- Я, ваше превосходительство, прошу вас помочь мне стать вместо
Гинзбурга поставщиком угля для Тихоокеанского флота. Гинзбург ведь
поставляет флоту не английский и даже не русский, а японский уголь.
Разве это терпимо? Разве это патриотично?
"Уголь, уголь... - подумал Макаров. - Темный хлеб машин,
извлекаемый из пасти копей. Сколько людей около него копошится! Одни
честно, по-трудовому, а другие жульнически".
- Подлец Гинзбург, - вслух проговорил он. - Презрение к нему
осталось у меня навсегда еще с тысяча восемьсот девяносто пятого года,
когда я имел честь командовать Тихоокеанской эскадрой. Насчет вашего
предложения могу посоветовать пока одно. Вопросами угля у нас
занимается Адмиралтейство. Обратитесь к нему. Оно потребует от вас
докладной записки. Ознакомьте меня с нею, тогда я буду говорить с вами
определенно.
- Интересный субъект, - сказал адмирал Семенову, когда за
негоциантом захлопнулась дверь. - Жуликов, аферистов, казнокрадов
клеймит. Но мне думается, что это тоже один из дальневосточных
жучков-короедов, накинувшихся на лесные концессии на Ялу. Поставь его
вместо Гинзбурга, таким же мерзавцем окажется, если не хуже.
Пожилой матрос в синей форменке с боцманскими лычками на покатых
плечах принял тяжелое меховое пальто, пушистую бобровую шапку с
бархатным верхом, почтительно покосился на офицерский георгиевский
крест в петлице гражданского сюртука посетителя.
- Как прикажете доложить? - спросил он, открывая дверь в
гостиную.
- Художник Верещагин.
- Василий Васильевич, боже мой, как я счастлива! - быстро вышла
из соседней комнаты Макарова, сверкая белозубой улыбкой. - Садитесь
сюда. Или нет, сюда, рядом со мной. Надолго к нам? Путешествуете? -
Адмиральша сыпала словами, и было видно, что она искренне рада гостю.
Отвечая, Верещагин разглядывал Капитолину Николаевну глазами
профессионала-художника. Изящна, грациозна, несмотря на начинающуюся
полноту. Темная волна волос подобрана с нарочитой небрежностью.
Высокий лоб и свободный разлет бровей. Конечно, не сверкающая юностью
"розоперстая Эос"*, не "властительница Принцевых островов", но все же
пленительная Капочка. Сколько ей сейчас? Замуж вышла в семьдесят
девятом году, девятнадцати лет, выходит, ей сейчас... (* Эос - в
греческой мифологии - богиня, обоготворенная утренняя заря; у римлян -
Аврора.)
Окончательных итогов Верещагин подвести не успел. Макарова со
звонким восклицанием сорвалась с кресла и бросилась навстречу новому
посетителю.
Верещагин сразу же узнал Галевича, хотя и не виделся с ним лет
двадцать.
Галевич на ходу целовал протянутые ему Макаровой руки; движения
его были изящны, как всегда.
Он тоже узнал художника. Оба дружески улыбнулись, сердечно
обменялись крепким рукопожатием и приветствиями.
- Такой коротенький день, и так много радостей, совершенно
Деликатное покашливание вестового заставило Сергеева оборвать
свои воспоминания. Он отложил в сторону альбом с фотографиями и
оглянулся на приоткрытую дверь.
- Якись адмирал с барыней до вашего благородия заихалы, -
вполголоса доложил матрос.
Сергеев торопливо провел платком по глазам, одернул тужурку и
вышел в гостиную.
- Михаил Павлович! - изумленно воскликнул он, увидев адмирала
Моласа, приветливо улыбавшегося ему. - Вас ли я вижу?
- Если видите, то к вашему удовольствию не только меня, - ответил
Молас, кивая на свою спутницу.
Рядом с ним стояла высокая, статная женщина с тонким, строгим
лицом и таким же строгим выражением глаз. Александр Семенович
почтительно и выжидающе поклонился ей.
- Знакомьтесь, - сказал адмирал, - Таисия Петровна Кадникова -
ассистент доктора Акинфиева. Михал Михалыч просил передать, что вашу
вчерашнюю цидулку получил, но сможет заехать лишь в конце дня.
Половина Петербурга больна "испанкой", и он врачует теперь своих
пациентов, имевших несчастье заболеть раньше вас. Чтобы не оставить
вас без неотложной помощи, Михал Михалыч, пользуясь тем, что я от него
направился прямо к вам, попросил Таисию Петровну пока заменить его.
- Бесконечно признателен, - еще раз поклонился лейтенант, пожимая
протянутую ему узкую женскую руку в черной лайковой перчатке. - Боюсь
только, что я уже совершенно здоров.
- Вчера были больны, а сегодня здоровы? Сомнительно. Болезнь в
одну ночь не проходит, - чуть усмехнувшись, произнесла Таисия
Петровна.
Голос ее, звучный, низковатого тембра, лейтенанту понравился, но
тон позабавил: суховатая, назидательная солидность не вязалась со
слишком моложавым, даже юным обликом говорившей.
- Сегодняшняя ночь была для меня подведением итогов очень долгого
пути, - слегка подтрунивая над собой, оправдывался Сергеев.
- Пути-и, - неопределенно протянула Таисия Петровна, пристально
оглядывая его чуть прищуренными глазами, и лейтенант вдруг заметил,
как красив у молодой женщины извив черной брови, как чист и изящен
рисунок ее лба и носа. - Откуда же и куда путь?
- От могил моих предков... в будущее.
- О боже мой, какой огромный конец! - засмеялся Молас. - Тут
действительно хватит времени и заболеть и поправиться несколько раз.
- Александр Семенович, к вам можно? Примите старика в свою
компанию! - послышался в дверях веселый возглас, и в гостиную быстро
вошел лейтенант Семенов. - Вы что же это? Хворать вздумали? Следуете
моде?.. Здравия желаю, Таисия Петровна, - с картинной учтивостью
поклонился Семенов. - Боже мой! Ваше превосходительство! Какими
судьбами?
- Самыми обыкновенными. Сел в Артуре в экспресс и через
тринадцать суток в столице.
- Как доехали? - одновременно осведомились Сергеев и Семенов.
- Массу драгоценного времени потерял. Мне теперь каждая минута
дорога, а тут вынужденное безделье. И все думалось: вот бы вместо
этого сверхмощного паровоза ракетный двигатель. Сел в Артуре, скажем,
в десять, а в двенадцать сходи в Петербурге.
- Нет еще такого ни в Европе, ни в Америке, - скривил губы в
усмешке Семенов. - Мысли же из заграничных утопических романов - для
ракетных двигателей сырье несовершенное.
- Зачем же оглядываться на заграницу? - возразил Сергеев. - Я,
например, знаю человека здесь, в Петербурге, который уже разрабатывает
идею ракетного двигателя...
- Кто именно? Какой-нибудь дилетант? Святой фантазер? У нас на
Руси всегда так: кому не положено, тот и изобретает.
- А ведь почти угадал, - засмеялся Сергеев. - Действительно,
фантазер в генеральских чинах... Профессор Артиллерийской академии
Дмитрий Константинович Чернов.
- Ну, вот видите, - торжествующе проговорил Семенов и поправил у
себя на груди адъютантские аксельбанты. - По должности этим бы
следовало заняться, ну, скажем, командиру воздухоплавательной роты
Кованько, а занялся почему-то артиллерист.
- Тем лучше. Чернов человек свежей, оригинальной мысли, с хорошим
русским размахом... Нет, вы подумайте только, какой диапазон
интересов: улучшение стали и ракетный двигатель!
- А это всегда так, - словно защищая Чернова от Семенова,
заговорил Молас. - Уровень качества - уровень культуры. Кому же, как
не людям глубокой мысли и незакисших мозгов искать и находить пути к
повышению качества? Кому же, как не им, думать об улучшении всего
существующего? Я вот в прошлом году был за границей и катался там в
автоматических экипажах Даймлера и Бенца. Экипажи везут не лошади, а
газовые и бензиновые моторы. Эти автомобили существуют там лет
пятнадцать, а в России о них никто и не думает еще. Пора, пора
готовиться к прогрессу. Если не самые предметы, то пусть хоть проекты
на них будут готовы. Рожденная народной мудростью русская поговорка,
применимая ко всему, говорит: готовь летом сани, а телегу зимой.
Молчавшая Таисия Петровна неожиданно подала голос:
- Ну хорошо. Допустим, накопится целая папка проектов таких
салазок и тележек. А дальше что?
- Как что? - изумился адмирал. - Прогрессивные промышленные
деятели организуют акционерное общество для эксплуатации изобретения,
изобретение начнет распространяться среди населения и так далее. Люди
науки почувствуют заинтересованность населения в их работе. Научные
открытия будут следовать друг за другом все чаще и чаще.
- Ну, нет, - пылко возразила Таисия Петровна. - Жизнь показывает
не то. Акционерные общества работают отнюдь не на благо народа.
Умнейший человек, живший когда-либо в Англии, написал, что крупная
промышленность окончательно отделяет от рабочего науку и заставляет ее
служить капиталу.
- Долой прогресс и науку! - в комическом ужасе воскликнул
Семенов, делая вид, что затыкает себе уши растопыренными пальцами.
Не обратив внимания на его восклицание, Таисия Петровна
продолжала:
- Наука станет двигателем прогресса только в том случае, если ее
перестанут отгораживать от народа, когда сам народ создаст
материальные условия для претворения проектов в действительность.
- Браво, браво, Таисия Петровна! - иронически поклонился молодой
женщине Молас. - Вижу, что вы в Медицинском институте не только трупы
препарируете, но и политикой занимаетесь. Отойдите-ка лучше от этого в
сторону. Ничего из ваших революционных устремлений не выйдет.
- И не читайте "Исторических писем" Лаврова, - издевательски
посоветовал Семенов.
- А я уже прочла их, - тем же тоном ответила молодая женщина, - и
вынесла из чтения много для себя поучительного. Но Лавров последнего,
а главное, самого нужного слова не сказал. Нужные слова сказаны
другими.
- Например? - заинтересованно спросил адмирал.
- Их сказал Маркс.
- О-о! Вы и его читали? - удивился Молас, сердито насупив брови.
Вошел вестовой Сергеева, о чем-то пошептался с ним. Сергеев
утвердительно кивнул головой и, когда вестовой скрылся в дверях,
радушно пригласил всех в столовую перекусить, чем бог послал.
Таисия Петровна стала отказываться. Ее едва уговорили остаться.
Завтрак был непритязательный, но вкусный и сытный: судак в маринаде,
яичница-глазунья каждому на отдельной сковородке, жареная украинская
колбаса с тушеной капустой.
Молас ел молча, чуть посапывая. Семенов, пропуская под каждое
блюдо по нескольку рюмок английской горькой, скоро воодушевился и стал
весело рассказывать забавные случаи из своей адъютантской службы.
Пить кофе перешли в кабинет. Таисия Петровна с любопытством
оглядывала небольшую комнату. По стенам, сплошь убранным коврами и
драгоценными восточными вышивками, было развешано в продуманном
беспорядке холодное оружие.
- Это ваша коллекция? - с легким изумлением спросила она. Ей в
первый раз привелось видеть такое множество воинского снаряжения.
- Ну уж и коллекция! - усмехнулся Сергеев. - Коллекция
предполагает разнообразие собранного в мировых просторах, а тут только
клинки отечественного производства, и то не всего, а главным образом
Златоуста.
- За что же такая честь Златоусту? - спросил Семенов, прихлебывая
кофе.
- Дружба с ним долголетняя у Сергеевых. Эти сабли и шашки всем
нашим родом проверены и опробованы. Обратите внимание вот на этот
булат, на его высокосортную сталь, высококачественную отделку металла.
Сергеев снял с текинского паласа саблю с золотой рукояткой, потом
с японской вышивки - палаш с узорным приспособлением из меди, в
котором мог поместиться сжатый кулак, и передал оружие гостям.
Семенов потыкал в стены обнаженные клинки с видом понимающего
человека, трижды сгибал их о пол и, наконец, заявил, что они
отличаются необычайной прочностью и гибкостью. Потом, вглядевшись в
палаш, нашел на его рукоятке дату выпуска - 1822 год, - а на клинке
вытравленные кислотой названия городов от Москвы до Дрездена.
- Вот так географический справочник, - восхитился Семенов. -
Зачем вам этот путеводитель?
Сергеев не без гордости пояснил:
- Это путь моего деда от Москвы до Дрездена, когда в тысяча
восемьсот двенадцатом году он начал в рядах кутузовской армии гнать
наполеоновские полчища, вколачивая непрошеным гостям здравые понятия о
России. Этот кусок стали дед завещал своим внукам, чтобы мы сохраняли
силу оружия, выкованного русскими для русских рук.
Пока он вешал палаш на место, Таисия Петровна сняла с узенького,
похожего на турецкую шаль коврика саблю, поразившую ее красотой
выгравированных на клинке орнаментов, насеченных золотом.
- Какой чудесный, причудливый узор. Что это?
Сергееву был приятен вопрос молодой женщины, серьезно
интересовавшейся не только вопросами общественного строя, но и строгой
красотой оружия.
- Узор необычный, - ответил он, - так как был вызван к жизни
исключительными причинами. Видите: весь орнамент состоит из
георгиевских крестов. Мой отец в Крымскую войну был юнкером флота,
дрался за Севастополь с французами и англичанами и получил четыре
георгиевских креста. Уже будучи полным кавалером, он продолжал
сражаться, выполняя самые рискованные поручения. И тогда адмирал
Нахимов сказал перед строем: "Орденский статут не дает мне возможности
снова наградить юнкера флота Сергеева по заслугам, а то я украсил бы
его грудь еще тремя бантами, чтобы у него был "бант бантов"..."
Эти слова Нахимова стали известны России. Златоустовский завод
изготовил и торжественно поднес эту саблю моему отцу...
- А вот эти шашки и сабли, - повернулся он к простенку между
окнами, - побывали в руках моих предков под Эрзерумом и Трапезундом.
Кое-кому пришлось испытать на себе силу и страсть русского клинка. Без
хвастовства скажу, - горделиво оглядел он висевшие шашки и сабли, -
что в крепких руках холодное оружие становится горячим. У русских -
это правило.
Семенов сочувственно и понимающе кивал головой. Таисия Петровна
задумчиво переводила глаза со стены на стену.
- Но ближе всего мне, пожалуй, вот эти кортики, - продолжал
Сергеев. - Кортики моего прадеда, деда, отца и мой первый -
мичманский, надетый двадцать лет назад. Это все вехи нашей жизни во
флоте. Мы ведь род старинный, морской. В ушкуйниках новогородских
хаживали. На Балтийское да на Белое море в своих ладьях выплывали. С
Петром Первым Азов у турок, Ниеншанц у шведов отбирали. В тысяча
восемьсот девятнадцатом году на шлюпе "Восток" с Фаддеем Фаддеевичем
Беллинсгаузеном в Антарктиду ходили. В тысяча восемьсот семьдесят
седьмом году в экипаже "Константина" у Степана Осиповича Макарова
состояли. С ним же, десять лет назад, по Тихому океану и Охотскому
морю плавали на броненосцах, крейсерах, канонерских лодках, оберегая
наш Дальний Восток от вражеских поползновений.
С интересом слушая пылкую, отрывистую речь Сергеева, Таисия
Петровна рассматривала его все более внимательно и пытливо. Наружность
морского офицера казалась ей привлекательной. Волевой взгляд, упрямая,
тонкая линия рта над русой бородой, резко очерченные скулы и слишком
ранние морщины на широком лбу. Энергичное, сосредоточенное лицо,
говорящее о натуре мыслящей и незаурядной.
"Но неужели его удовлетворяет такая жизнь - жизнь военного
моряка? - подумала она с грустью. - Неужели все эти кортики, сабли и
палаши заслонили от него большой, живой мир?.."
К ее изумлению, Сергеев, точно прочтя ее мысли, сказал задумчиво:
- Портит нас море. Мечтателями делает. А ведь жизнь такова, что
нашему брату, военному, учиться воевать надо, а не мечтать.
Взгляды их встретились, и Таисия Петровна невольно вся вспыхнула
от странного совпадения его дум с ее безмолвным вопросом.
Когда Семенов и адмирал Молас поднялись, чтобы уходить, она, сама
не зная почему, сказала:
- А ведь мне, как врачу, придется все же вас выслушать и
прописать кое-какие лекарства, иначе доктор Акинфиев разбранит меня за
невнимание к его пациенту.
- Согласен на все, если вы еще посидите со мной за чашкой кофе.
Хоть и здоров, но приму все ваши лекарства, - шутливо отозвался
Сергеев.
Когда остались вдвоем, он сам подогрел для нее на спиртовом
кофейнике новую порцию кофе, и разговор их вдруг принял простой,
задушевный, почти интимный характер, точно они были знакомы уже много
лет, а не встретились в его холостой квартире первый раз в жизни.
- Давно вы замужем? - спросил он ее.
- Так давно, что успела уже разойтись... хотя не прожила с мужем
и года, - ответила она полушутливо, полупечально, нисколько не
рассердившись на его не совсем тактичный для первого знакомства
вопрос.
- Гм-м... Грустная история! - пробормотал он растерянно, досадуя
на свое неуместное любопытство.
- Почему грустная? - спросила она с легким вызовом. - Разве вы
думаете, что люди, вступившие неудачно в брак, должны вечно жить
вместе в наказание за глупость, которую они совершили?
- Напротив, развод в таких случаях - лучший выход, - ответил он
мягко, точно не замечая ее колкости. - Но грустно то, что люди так
часто и так жестоко ошибаются в своих лучших чувствах. Бесследно это
не проходит для них.
- Такова жизнь, - вздохнула Таисия Петровна. - Метерлинк вот
думает, что это оттого, что люди лишь случайные, слабо мерцающие
искры, бесцельно брошенные на произвол равнодушной ночи. Но врачу,
поклоннице Пирогова и Сеченова, подобная метафизика ничего не
объясняет. Беда моя в том, что я была слишком неопытна и молода, чтобы
верно разобраться в человеке. Сама во всем виновата.
Случайным резким движением она опрокинула свою чашечку с кофе.
Сергеев вскочил, чтобы помочь, но она быстро подобрала черепки и,
сконфуженно улыбаясь, положила их перед собой на столик.
- Видите, какая я неловкая!.. Хорошо еще, что я не хирург. Многих
бы, наверное, зарезала, - рассмеялась она, справившись со смущением.
А он смотрел на ее ярко порозовевшее лицо, на ее блестящие,
ставшие по-детски тревожными глаза и, невольно любуясь ею, подумал:
"Умная, милая женщина... Разведенная... может быть, даже
обманутая. Но какая же она, в сущности, еще девочка! Сколько ей лет?"
И на этот раз мысли их странно совпали. Стирая с края стола
салфеткой разлитый кофе, Таисия Петровна, смеясь, сказала:
- В двадцать четыре года я такой же увалень, как в первом классе
гимназии. Простите меня.
- Со мной это тоже бывает. Конфликт человеческих чувств с
бездушными вещами, - пошутил весело Сергеев.
Не желая звать вестового, он вышел из кабинета, принес новую,
точно такую же чашечку с японским рисунком и налил в нее свежего кофе.
Карие глаза Кадниковой следили за ним задумчиво и пытливо.
- Почему так бывает, - спросила она внезапно, - встретились мы с
вами первый раз в жизни, а вы для меня уже почти родной человек?..
Скажите, может быть, вам неприятна моя излишняя откровенность?
- Напротив. Я сам человек достаточно искренний и радуюсь, если
встречаю это в других.
- Да? - произнесла она с прежней задумчивостью. - Но ведь можно
быть искренним и не быть откровенным. Разве это одно и то же?
- Пожалуй, что нет.
Таисия Петровна молча выпила кофе, слегка отодвинулась от стола и
сидела так несколько минут, притихшая и взволнованная, охваченная
противоречивыми чувствами, которые вызвал в ней этот короткий, прямой
разговор с мало знакомым ей лейтенантом. Она упрекала себя за
болтливость, за глупую доверчивость и в то же время была довольна, что
держится с ним именно так.
Сергеев искоса смотрел на нее, по-прежнему любовался ею и тоже
молчал. Внезапно она встала со стула, легким движением поправила
платье и резко, по-мужски, протянула руку.
- Прощайте... Мне пора... Может быть, больше никогда не увидимся.
- Этого бы я не хотел, - сказал он просто. - И, кроме того, вы же
должны прописать мне лекарства, иначе доктор Акинфиев вас разбранит за
невнимание к его больному, - смеясь, повторил он ее слова.
Она ничего не ответила. Крепко пожала руку и вышла.
БЕСПОКОЙНЫЙ АДМИРАЛ
В кабинете адмирала Макарова сидел начальник штаба князь
Ухтомский. Адъютант положил перед Степаном Осиповичем корректуру его
"Морского сборника".
- Пойдет в ближайшем номере, ваше превосходительство, под
названием "Броненосцы, или безбронные суда", - произнес он
почтительно, с довольной улыбкой.
Макаров прочитал несколько строк.
- Воображаю, какой шум поднимется на Дворцовой площади!.. Но что
ж делать? - сказал он, помедлив. - Долг наш смелее брать из жизни все
новое.
- Все ли? - иронически спросил Ухтомский, относившийся в душе к
своему начальнику как к удачливому выскочке из простонародья.
- Ну, конечно, то, что полезно, - ответил адмирал, продолжая
внимательно просматривать корректуру. - Н-да, князь... для того чтобы
чему-нибудь научиться, недостаточно присутствовать при событии, надо
суметь извлечь из него нужное, основное. По этому поводу адмирал
Лазарев так отозвался об одном много плававшем, но тупом офицере.
Показав ему на свой сундук, он сказал: "Вот этот сундук сделал три
кругосветных путешествия, а так сундуком и остался".
Порозовевший от такого ответа Ухтомский поспешил перевести
разговор на другую тему.
- Привыкли мы уже к определенным типам кораблей, - отозвался он
неуверенно, отводя глаза в сторону. - Да, пожалуй, для ваших новинок и
конструкторов не найдем.
- Что-о? - живо переспросил Макаров. - Это в России-то не найдем
конструкторов? Да ведь почти в каждом русском таится самобытная сила
искания. Нет только подходящих условий, чтобы развернуться вовсю. А
разворачиваться надо. Особенно в деле кораблестроения. Мы же прекрасно
понимаем, что нас ожидает завтра. Сговор Японии с европейскими
островитянами принимает весьма осязаемые формы.
- Значит, надо строить маленькие корабли? - произнес Ухтомский. -
Миноносцы?..
- Обязательно. Быстрые, увертливые, стремительные.
Семенов одобрительно склонил голову.
Князь Ухтомский ядовито заметил:
- Да-а... но повоевать, Степан Осипович, за ваши легкие миноносцы
вам все же придется. Около августейшего генерал-адмирала упорные люди
сидят. Без боя не отступят.
- Что ж, повоюем! - ответил Макаров со спокойствием человека,
уверенного в своей правоте.
- Желаю успеха! - откланялся с затаенной усмешкой начальник
штаба, направляясь со своими бумагами к двери.
- Ну как, Владимир Иванович, есть еще кто? - спросил Макаров,
когда Ухтомский вышел.
- Так точно. Какой-то очень настойчивый негоциант*. (* Негоциант
- оптовый купец, коммерсант.)
- Ну, что делать, зовите.
Вошел плотный мужчина, небольшого роста, во фраке. Оглянулся
неуверенно на пустое кресло и торопливо затараторил:
- Ваше превосходительство, я к вам за правдой. Нужно оградить
граждан наших окраин от организованного произвола и грабежа.
- Да вы успокойтесь. Сядьте. В чем, собственно, дело?
Мужчина грузно сел в кресло, откашлялся.
- Дело мое и маленькое и большое. Под Юзовкою у меня были
угольные копи. Не буду говорить как, но на них я потерял миллионное
состояние и, по пословице "чем ушибся, тем и лечись", отправился в
тысяча девятисотом году на Дальний Восток; посетил Порт-Артур,
Дальний, Корею. Там, на далекой окраине, я убедился, что государство
наше страдает многими вековыми болезнями, которые являются
национальной катастрофой.
Он поперхнулся на трудном слове и взволнованно вытер платком
вспотевший лоб.
- Болезни эти, - продолжал он после глубокого вздоха, -
казнокрадство, хищения, продажность - охватывают всех, начиная от
тайных советников до регистраторов, ибо каждый хочет питаться, но
питаться не для удовлетворения голода, а в силу традиций - до
пресыщения, до разврата. Ну, это дело пятое. Шут с ним. С этим
мириться можно. Плохо то, что не дают хода лучшим силам государства,
способным на частную инициативу, на деятельный, а не канцелярский
патриотизм.
- Тэк-с, - протянул Макаров, подбирая бороду в руки и пряча в нее
улыбающееся лицо.
А негоциант торопился выкладывать свои сумбурные, сбивчивые
мысли:
- Корея и Манчжурия - это ведь не башкирские земли, не
Черноморское побережье, которыми мы вольны распоряжаться у себя дома,
разделывая их по-своему. Манчжурия как-никак все же часть - и очень
большая - иностранной территории, а Корея - независимое государство.
- Как, кстати, в этих краях сейчас? Спокойно? - как бы невзначай
перебил Макаров.
- На Ляодуне особых событий нет, ну, а в северной части Манчжурии
китайское население неспокойно. Недовольство замечается во всех слоях.
Досужие люди уверяют, что для ведения весьма странных дел на
Дальнем Востоке стихийно возник малый департамент, не значащийся в
списках никакого министерства. Чиновников этого департамента, как и
строителей железной дороги, китайцы называют "машинка-капитан",
производя этот титул от слова "мошенник".
- Я вижу, золотые россыпи у вас там.
- Для некоторых - да. Все крупные строительные работы на железной
дороге, в Дальнем и в Порт-Артуре сдаются за крупные взятки китайскому
подрядчику Тифонтаю.
- А это что за фигура?
- Самая загадочная. Бывший китайский генерал. Несомненный
японский шпион. Владелец на Ляодуне опиекурилен и публичных домов.
Строит в Порт-Артуре все крепостные сооружения, а в Дальнем - и порт и
доки. Самолично рубит головы китайцам. Закупает в России цемент, но
русский цемент достигает Дальнего Востока с подменными коносаментами*
и направляется в Японию, а японский низкопробный цемент сбывается нам
под русскими этикетками... (* Коносамент - накладная с обозначением
количества, рода и веса груза.)
- Тэк-с. Чем же, собственно, я могу быть вам полезным?
- Я, ваше превосходительство, прошу вас помочь мне стать вместо
Гинзбурга поставщиком угля для Тихоокеанского флота. Гинзбург ведь
поставляет флоту не английский и даже не русский, а японский уголь.
Разве это терпимо? Разве это патриотично?
"Уголь, уголь... - подумал Макаров. - Темный хлеб машин,
извлекаемый из пасти копей. Сколько людей около него копошится! Одни
честно, по-трудовому, а другие жульнически".
- Подлец Гинзбург, - вслух проговорил он. - Презрение к нему
осталось у меня навсегда еще с тысяча восемьсот девяносто пятого года,
когда я имел честь командовать Тихоокеанской эскадрой. Насчет вашего
предложения могу посоветовать пока одно. Вопросами угля у нас
занимается Адмиралтейство. Обратитесь к нему. Оно потребует от вас
докладной записки. Ознакомьте меня с нею, тогда я буду говорить с вами
определенно.
- Интересный субъект, - сказал адмирал Семенову, когда за
негоциантом захлопнулась дверь. - Жуликов, аферистов, казнокрадов
клеймит. Но мне думается, что это тоже один из дальневосточных
жучков-короедов, накинувшихся на лесные концессии на Ялу. Поставь его
вместо Гинзбурга, таким же мерзавцем окажется, если не хуже.
Пожилой матрос в синей форменке с боцманскими лычками на покатых
плечах принял тяжелое меховое пальто, пушистую бобровую шапку с
бархатным верхом, почтительно покосился на офицерский георгиевский
крест в петлице гражданского сюртука посетителя.
- Как прикажете доложить? - спросил он, открывая дверь в
гостиную.
- Художник Верещагин.
- Василий Васильевич, боже мой, как я счастлива! - быстро вышла
из соседней комнаты Макарова, сверкая белозубой улыбкой. - Садитесь
сюда. Или нет, сюда, рядом со мной. Надолго к нам? Путешествуете? -
Адмиральша сыпала словами, и было видно, что она искренне рада гостю.
Отвечая, Верещагин разглядывал Капитолину Николаевну глазами
профессионала-художника. Изящна, грациозна, несмотря на начинающуюся
полноту. Темная волна волос подобрана с нарочитой небрежностью.
Высокий лоб и свободный разлет бровей. Конечно, не сверкающая юностью
"розоперстая Эос"*, не "властительница Принцевых островов", но все же
пленительная Капочка. Сколько ей сейчас? Замуж вышла в семьдесят
девятом году, девятнадцати лет, выходит, ей сейчас... (* Эос - в
греческой мифологии - богиня, обоготворенная утренняя заря; у римлян -
Аврора.)
Окончательных итогов Верещагин подвести не успел. Макарова со
звонким восклицанием сорвалась с кресла и бросилась навстречу новому
посетителю.
Верещагин сразу же узнал Галевича, хотя и не виделся с ним лет
двадцать.
Галевич на ходу целовал протянутые ему Макаровой руки; движения
его были изящны, как всегда.
Он тоже узнал художника. Оба дружески улыбнулись, сердечно
обменялись крепким рукопожатием и приветствиями.
- Такой коротенький день, и так много радостей, совершенно