Жаков Лев. Другое притяжение

Другое притяжение

   От толчка я свалился на четыре точки, но не удержался, повалился плечом на асфальт и проехался по нему щекой.
   – Что же вы стоите на пути у высоких чувств, молодой человек? – послышалось сверху, и я почувствовал, как кто-то меня тормошит.
   Я опёрся о какой-то столбик, поднялся на карачки, затем, поддерживаемый под локоть, сумел встать. От яркого дневного света глаза крошились и болели.
   – Вы в порядке?
   Это был благообразный старичок вроде профессора: в бархатном пиджачке, гладко выбритый и в круглых очках на кончике длинного носа.
   – А я знаю? – Передо мной всё плыло. Предметы, дома, люди – всё стремилось улететь вверх или пуститься в бег по кругу. Как тот, что меня толкнул. Пацан ещё, юнец, лет двадцати, а то и моложе, сверкнув подошвами, свечкой взмыл с земли и исчез в раскрытом настежь окне пятого этажа. Только занавеска колыхнулась. Я сглотнул, сдерживая тошноту.
   – Он же кричал, – произнёс профессор, поправляя в нагрудном кармане смявшийся платочек. – Когда влюблённого юношу тянет к объекту его чувств, все стараются отойти с дороги.
   – А я слышал? – Моргнув, я начал крениться, подгребая ногами, в кусты около тротуара.
   Старичок поцокал языком:
   – Быть может, врача?
   – Я в порядке!
   Он изучил меня поверх очков.
   – Если с вами всё в порядке, отчего ж вы не тянетесь по делам? – В тараканьих его глазках зажглось подозрение. – Мне кажется, что не всё так хорошо, как вам кажется…
   – Слышь, старый, отвяжись? Не надо врача! Лучше скажи, чё тут вообще происходит?
   – Если вы неважно себя чувствуете, почему не тянетесь в больницу? – Он опустил взгляд, внимательно осмотрел мою обувь.
   Я тоже взглянул на ноги. Колени были испачканы, я их отряхнул.
   – Так-так… – протянул профессор, потёр друг о друга пальцы и полез в карман за платком. – Да вы стоите на земле! Давно с Луны свалились?
   А вот он на земле не стоял: завис в воздухе в нескольких сантиметрах над ней.
   Пока я пялился на него, профессор схватил меня за плечо и закричал фальцетом:
   – Милиция! Тут слунысвалившийся! Держите его!
   Он вцепился сухонькими когтями в ткань моей рубашки, но я вырвался. Развернувшись, прыгнул в кусты и ломанулся по газону прочь. Я мчался не разбирая дороги, перепрыгивая через живую изгородь и скамейки. На середине сквера оглянулся. Из потока прохожих выбрались двое в синей форме. Они направились в мою сторону, плавно перемещаясь по воздуху.
   Двигалась милиция быстрее меня, это я понял, оглянувшись повторно. Я ещё нёсся по дорожке, ведущей к обсаженной низкими липами аллее, а менты уже достигли середины сквера.
   Из кустов высунулся всклокоченный седой бомж, заросший так, что не видно было лица, – одни глазки, похожие на черносливины, да красный широкий нос. Я налетел на его нереально огромные кеды и растянулся во весь рост. Но немедленно поднялся, прихрамывая, побежал дальше.
   – Шо таке? – заспанным сиплым голосом спросил он вслед.
   Сзади засвистели.
   Бомж вскочил, подобрал полы грязного зелёного пальто, приподнялся на цыпочках, подпрыгнул – задники его обуви загорелись, из них повалил сизый дым, – и бомж помчался вперёд, обгоняя меня. Я трусил за ним, а с тыла неумолимо приближалась милиция. Я чувствовал спиной их присутствие и наподдал.
   – Шо тормозишь-та? – Бомж обернулся, сделал нелепый прыжок в воздухе, сменив направление, и рванул нам навстречу.
   Милиционеры прибавили ходу. Старик в рваных трениках с отвисшими коленками пёр прямо на меня. Милиция поднажала, до меня им оставалась какая-то пара метров.
   – Шо встал, вперёд! – просипел бомж, выставляя левую ногу. Из безразмерных кедов посыпались искры, запахло палёным.
   Он крутанулся, дёрнул меня за шкирку – и потащил. Тело оторвалось от земли, повлеклось по воздуху, как надутый гелием шар.
   – Ща мы им покажем, эх-мы! – сдавленно прохрипел бомж, приседая. Он катился над асфальтом в своих кедах, как лыжник с заснеженной горы. Из задников клубами шёл дым, с шипением вырывались струи огня. И мы неслись вперёд, по аллее, милиционеры свистели, прохожие останавливались, оглядываясь нам вслед, кричали, махали руками, но мы свернули за угол, пролетели ещё две улицы, сбив старушку, которая пыталась зацепить нас клюкой, и начали петлять по городу, уходя от погони.
   В телевизоре пела давно забытая группа «Мираж». Мелькающий сполохами красного и жёлтого экран скупо освещал край дивана и стола, спинку стула. Остальная комната тонула в тенях и пыли. И в этой темноте шевелилась, вздыхая, тяжёлая туша тоски.
   Болела голова. Во рту пересохло. Давно и безнадёжно хотелось пить, но Санёк боялся встать: тоска притаилась, поджидая, готовясь вонзить острые зубы в его ноги. Поэтому он продолжал смотреть в экран, где кривлялась певица, открывая и закрывая маленький ярко накрашенный рот.
   Однако в какой-то момент жажда и нужда пересилили страх. Санёк нащупал провод от торшера, нажал выключатель. Тусклый жёлтый свет разлился над полом, вырвав у темноты круг паркета, тапочки и батарею пустых бутылок вдоль стены.
   На кухне от забытой на полу горбушки во все стороны порскнули тараканы. Они торопливо бежали к плинтусу, заползали под шкаф и мойку. В пятнах жира и кетчупа на не убранных после ужина тарелках застряла муха.
   Санёк хлебнул воды из фарфорового кувшина, постоял, держась за шкаф. Его качало: вчера они немного посидели, Санёк потом дрых до вечера, но всё равно ощущал слабость в членах и лёгкое головокружение.
   Он открыл холодильник – новый, большой, неуместный посреди старой коммунальной кухни.
   Холодильник был не его, но Санёк об этом даже не помнил. Он выгреб из пластикового контейнера горсть квашеной капусты, отправил в рот, пожевал вяло. Пряди соленья полетели на пол. Под холодильником шевелились усы.
   Кто-то прошмыгнул на кухню. Санёк краем глаза уловил движение.
   – Пошли вон! – взревел он, падая на стул возле телефона. Ему было плохо.
   Жена брата сунулась в холодильник, что-то взяла там и поспешно вышла. Санёк мучился похмельем. Он со второго раза взял трубку, подпёр голову кулаком и задумался, тыча пальцем в диск. Затем решился.
   – Алло, Настя? Привет. Как ты, нормально? И я тоже нормально. Настя, давай встретимся сегодня. Что значит «не могу»? Идёте с мужем в кино? А я? Настя, ты же знаешь… Не понял… Ах так, да? Ну ладно. Ладно. Нет, не поговорим потом, не надо, я всё понял. Нет-нет, не надо. Всё, ладно. Пока, я сказал!
   Бросил трубку – аппарат звякнул. Потом снова поднял, набрал другой номер.
   – Виталий Иванович? Привет, дорогой, это Санёк. Да, сегодня свободен. Нет, завтра на работу не надо. Приходи, да. Не понял… Что значит «не можешь»? Виталий Иванович! Ну что же ты… а ещё друг называется… Ну ладно. Ладно. Я всё понял. Всё, считай, больше не друзья. Нет, не надо потом говорить, я всё понял. Всё, прощай, бывший друг!
   С размаху опустил трубку на рычаг, встал, опираясь на тумбочку, шатаясь, добрался до сортира, потом, забыв выключить свет, ввалился в комнату и тяжело упал на диван. Его все предали, друзья бросили, он остался один, совсем один…
   Телевизор мерцал, «Мираж» плакал и рыдал, заглушая тоску. Приподняв руку с пультом, Санёк прибавил громкости – так, чтобы в ушах не звенело, не нудело одиночество. Звуковые волны омыли тело, голова поплыла, Санёк расслабился, прикрыл глаза…
   – Саша, сделай потише! – постучал в дверь брат.
   – Да пошёл ты! – вякнул Санёк, но вяло, так, что его не услышали. Поворочался с боку на бок. Никто его не любит…
   Тоска смотрела из темноты голодными глазами. И Санёк не выдержал. Поднялся, натянул носки, вделся в кроссовки, схватил куртку – и выбрался из дома, оставив дверь комнаты открытой.
   Внутрь тихо просочилась мать, выключила телевизор. Злое чувство улеглось возле дивана, поджидая.
 
   Упали мы где-то за мусорными бачками в глухом дворе на окраине. За помойкой тянулся заброшенный стадион, полуразрушенный дом справа был огорожен забором, барак слева пялился заколоченными окнами.
   – Ну шо, лунный, свалился посередь центра? – Бомж выпустил мой воротник, приземляясь.
   Я, не удержавшись на ослабелых ногах, шмякнулся на какую-то рвань. А он уже деловито копался в мусорном бачке, выкидывая оттуда пакеты, коробки, тряпки…
   – Шо замер? Помогай бутылки собирать. – Он заперхал, схватившись за коричневый свитер на груди. – Шо? Я тебя спас, вот и ты помоги. Промеж свободных людей должна быть допомога.
   – Чё?
   – Менты щас возвертаются, – просипел он, выуживая из мусора зелёную бутылку и придирчиво разглядывая её, – так шо давай.
   Я поднялся, попав ладонью в какую-то дрянь. Вытер пальцы о траву, подошёл к бачку.
   – Чё я, больной – с Луны падать?
   Он даже не оглянулся.
   – Ты шо? – просипел он. – Я рази своих от лунных не отличу? Я ж так, шутейно. Вижу, шо ты настоящий свободный человек, вон как стоишь – только силком от земли и оторвёшь.
   Я украдкой посмотрел на свои ноги. Обычно стою, как всегда.
   – Давай ищи. – Пошарив под свитером, он вытащил мятый пакет, сунул бутылку туда.
   Дедок быстро перелопатил мусор, обнаружив пять посудин. Одну из тарелок, радостно заперхав, он опустил в широкий карман пальто.
   – Ещё чего, в мусоре копаться!
   Возле бачка стояла спортивная сумка. Я присел, осторожно расстегнул её. Что только люди ни выкидывают! Вот, например, полным-полно отличной одежды, которую ещё носить и носить. Я поворошил рубашки и штаны и вытащил на свет ещё одну склянку.
   – Во! – продемонстрировал старику. И только сейчас заметил, что одно ухо у него больше другого, притом сильно оттопыривается, да ещё просвечивает.
   – Багато улова! – Бомж вцепился в посудину. Бутылка была странной формы, похожая на большую гранёную пробирку с узким горлышком. Внутри плескалась ярко-оранжевая жидкость. Старик потряс бутылку, изучил на просвет. – Виски, что ль, какая заморская? – пробормотал он, задумчиво склоняя голову и касаясь оттопыренным ухом плеча. – Али сливовое китайское пойло? – Покрутил её и так и сяк, встряхнул. – Всё одно выпьем, – решил, погружая её в бездонные карманы пальто. – Больше тама ничего такого нэмае?
   Покопавшись в недрах сумки, я извлек ещё два пузыря, на пол-литра и четверть. Второй – плоская выгнутая бутыль, первый – загадочной формы сосуд, помесь лампы Аладдина и водочного графина. Бомж вцепился в сосуд, также полный маслянисто переливающейся оранжевой жидкости:
   – О, це вещь!
   Кругом царили покой и умиротворение. Было тихо до звона в ушах, только редко-редко раздавался откуда-то из-за домов звук шагов или голос. За бачком притулился диван – продавленный, грязный, с потёртой полосатой обивкой, из дыр которой тут и там торчали опилки, поролон и пружины.
   – Бутылочка… – нежно просипел бомж, опускаясь на сиденье. Диван застонал, загремели пружины, скрипнула ссохшаяся древесина. Старик прижал хрустальный бок к щеке, погладил сосуд. – Ридная моя…
   Я осторожно присел рядом, опёрся о спинку, поперёк которой тянулся разрез – и так и лезли оттуда кудряшки стружек. Головокружение почти прошло, взгляд прояснялся. Пожалуй, самый подходящий момент выяснить, куда же меня занесло.
   – Разопьём? – Бомж зажал бутылку между коленеми, начал срывать пробку обломанными ногтями с чёрной полосой грязи под ними. Пробка была залита сургучом, запечатана.
   Что-то блеснуло на солнце, резануло глаза. Сверху крикнули басом:
   – Чё вы делаете, суки позорные! А ну быстро всё на место и руки вверх!
   С крыши дома выглядывала круглая бритая голова, рядом виднелось дуло винтовки, солнечные лучи играли на окуляре оптического прицела. Бандит грозил нам кулаком.
   – Ща спущусь, убью гадов! – гудел он, как из бочки, низким густым басом.
   – Занатто! – просипел бомж и с надрывом закашлялся.
   Бандит на крыше поднялся в полный рост, загораживая солнце.
   – Тикаем! – хрипанул старик, подскакивая. Пихнув бутылку в карман, он приподнялся на цыпочках в своих огромных кедах, хлопнул пятками; посыпались искры, пошёл едкий синий дым, показались огоньки пламени. – Эх-мы! – Бомж ухватил меня за воротник – и нас потащило.
   Носки моих кроссовок вычерчивали две кривые по песку. Гориллообразный бандит в сером костюме-тройке спускался по пожарной лестнице, прыгая через полпролета и на ходу изрыгая проклятия. Приподнявшись выше, старик присел на своей обуви, будто на лыжах, пару раз оттолкнулся подошвой от воздуха. Из задников с рёвом исторглась оранжевая струя, едва не обжёгшая мне руку, искры фонтаном брызнули во все стороны. Дым повалил чёрный, ядовитый, он вонял жжёной резиной – и мы рванули с бешеной скоростью. Промелькнул внизу голый стадион, пустырь, заросший бурьяном и заваленный мусором, пронеслись маленькие, словно врытые в землю домишки, окружённые чахлыми садами, – и всё это осталось далеко позади, кругом теперь мелькали поля, овраги и кое-где, проглядывая меж кустов, затянутые ряской пруды.
   Затем впереди возникли холмы и поляны, составленные из старых ненужных вещей: перед нами расстилалась городская свалка. У границы её стояло несколько серебристых мусорных баков, двое ребят в синей униформе лопатами выгребали из них мусор.
 
   Распахнулась дверь, хлопнула форточка, по ногам пробежал сквозняк, брызнул свет, заливая комнату, выскочили из темноты трюмо, кресло, старая тумбочка с телевизором – и в комнату ввалилась подвыпившая компания.
   – Давай, Марин, садись! – командовал раскрасневшийся Санёк, толкая раскрашенную девицу на диван. – Петрович, куда, потом завалишься, дуй на кухню, притащи стул!
   Они вывалили на стол нарезку салями, помидоры и огурцы, пучок редиски, два клюквенных рулета, выставили бутылки – водка, вино для девушки, опять водка и снова водка, лимонад для запива. Тут же Санёк достал нож с тарелкой, Марина подсела к столу, закинув ногу на ногу – короткая юбка уехала вверх, обнажая бёдра в полный рост, – стала кромсать овощи; Петрович внёс, ударив об косяк, табурет; Сергуня тоже пристроился возле стола, переставляя бутылки и стаканы, протирая последние о футболку на животе.
   Санёк врубил музыкальный центр, отворил окно, подперев раму книгой.
   – На чём мы там остановились? – Он подрулил к компании и начал тыкать штопором в бутылку. – Сначала дамам!
   Марина кокетливо хихикала, отводила взгляд, дрожа густыми, твёрдыми, будто пластмассовыми, ресницами.
   – Но и про мужчин не забудем. – Петрович погладил обширную плешь, обрамлённую почти прозрачной нежизнеспособной уже порослью.
   Сергуня взялся за водку и огромной лапой сковырнул пробку. Марина подставила рюмку, куда заструилось бурое в отсветах люстры вино; мужчины сдвинули стопки.
   – Вздрогнем, – деловито бросил Петрович и тут же хряпнул.
   – А тост, тост! – запротестовал Сергуня и, опрокидывая стопку, едва не проглотил её.
   Марина захлопала в ладоши.
   – Сила! – крикнула она и захохотала в голос.
   Санёк поднялся:
   – Тост, господа! Предлагаю выпить…
   Зазвонил мобильник. Он мелко вибрировал, исходя переливами расхожей мелодии.
   – Брось, Шурик! Отключи! – Марина положила ладонь ему на колено.
   Санёк смотрел, как трубка ползёт, дрожа, к краю стола.
   – Да ну, а вдруг… – Он схватил телефон. – Алё!
   – Я ей и говорю… – громким шёпотом, наклонившись над тарелкой с редисом, заговорил Петрович. – А она мне…
   Марина смеялась, запрокидывая голову. Санёк отошёл к окну.
   – Саша, ты чего, ты когда на работе появишься? Ты чего делаешь? Пьян, что ли? Саша, да ты спятил! Третий день тебя нету, Сан Палыч уже о тебе только матом! Ты понимаешь, чего делаешь, Саш? Ты ваще думаешь головой? Придёшь завтра?
   – Хватит орать, – невольно повышая голос, ответил Санёк. – Чё привязался? Я занят. Мне некогда на работу ходить.
   – Саш, ты чего?! – явственно офигел собеседник. – Ты ваще работаешь или где? Если ты завтра не появишься, я всё Сан Палычу расскажу, и он тебя уволит на хрен. Ты не понимаешь, что ль? Это работа, тебе тут бабки платят, а не курорт! Саш, я серьёзно, меня достало тебя прикрывать каждый запой! Ты больной, тебе лечиться надо!
   – Я не пью! Я трезвый! – завопил Санёк. – Вы меня заколебали со своей работой!
   – Саш, ты чего, ты чего, да успокойся… – забормотал собеседник.
   Марина, обернувшись через плечо, улыбалась, показывая жёлтые зубы. В прямых пальцах она держала сигаретку.
   – Красавица! – Петрович подъехал к девушке вместе со стулом, припал к её груди. – Богиня!
   – Саш, но ты приходи завтра! С твоей трудовой, сам знаешь, устроиться сложно. Помнишь ведь, как Сан Палыч тебя брать не хотел? По полгода работаешь, ну кто ещё возьмёт? А я больше не могу прикрывать, Сан Палыч и мне не верит. Завтра сам с ним поговори, он придёт. Ты понял? Саш, он завтра придёт, ты должен быть на месте, иначе уволит, точно говорю!
   – Да пошёл ты! – проорал Санёк, размахнулся и швырнул телефон об пол. – Задолбал!
   – Шурик, ты чего? Иди к нам!
   В дверь стучали.
   – Саша, сделай музыку тише! – крикнул из коридора брат. – И не шумите там! Уже одиннадцать, и ребёнок спит! Если не прекратите, я вызову милицию!
   – Пугает, – авторитетно заявил Сергуня, опрокинул две стопки подряд и, повернувшись к девушке, стал поигрывать выпирающими мускулами. Рукава его футболки были давно вырваны с мясом, чтобы видны были бицепсы.
   Марина смеялась.
   – Милиция? – Санёк беспокойно завертел головой. Перед глазами плыло.
 
   – Ну шо, вродь оторвались. – Зависнув над насыпью из ржавых железяк, бомж меня отпустил.
   Я ударился плечом и скатился на кучу полиэтиленовых пакетов, из которых тут же посыпался всякий хлам. Старик хлопнулся рядом, отчего пара пакетов лопнула, обдав нас канцелярской мелочью: пластиковыми скрепками, обрывками скоросшивателей да использованными шариковыми ручками.
   – Чё нас всё время преследуют? – Я потёр ушибленное место.
   Бомж хмыкнул.
   – Шо-шо… не любять свободных людев, ясно шо.
   – Почему?
   – Тот, кто твёрдо стоит на ногах, тяжёл на подъём, – философски изрёк старик.
   Покряхтывая, он начал спускаться на утоптанную поверхность мусорного слоя. То тут, то там торчали из-под ног рваные стаканчики, размочаленные книги, смятые коробки из-под сока. Бомж покрутил носком своей безразмерной кедины.
   – А мы зато вон как могём, – с гордостью произнёс он почти без сипа, но тут же согнулся в приступе жуткого кашля. Он хрипел и перхал, выдавливая из себя мокроту, корчился и давился.
   – Не понял, – сказал я, когда он, устав, замолчал, повалившись лицом в какую-то кофту без рукава.
   Он махнул рукой, не поднимая головы, и затих. Я сполз к нему, сел рядом. Кругом стояла первозданная тишина, нарушаемая лишь приглушёнными шорохами – то падал в кучи, сползая по склонам к подножию, мусор, который перекидывали из бачков работяги в синей униформе. И эти шорохи столь органично вписывались в окружающий ландшафт, что казались свойством самой тишины.
   – Я ничё не понял, – сказал я. – За что менты хотели меня схватить? Чё я не так сделал? Почему здесь все летают? Что за чушь?
   Старик повернул голову, глянул на меня одним глазом, просипел, и мятая бумажка возле его рта колыхнулась:
   – Видать, здорово ты приложился башкой к столбу, малой. Али всё ж таки с Луны свалился? Тяготеют. А мы нет. Ни к какому делу не тянемся. Вот и болтаемся тута, на свалке, по будмайданчикам шаримся да помойкам. Этих чув, мусорщиков? Пашут тута больше пяти лет. Вот шо значить заниматься делом! Хоть кол на голове теши – а они всё о мусоре. Кругом шо хошь может робытыся, они и не услышать.
   Он тяжело перевернулся на спину и, заложив грязные руки за голову, уставился в небо.
   – У меня батя алкоголик был, пьяница запойный, – хрипло произнёс он. – Так я сыздетства ни к какому делу не интересен. Из школы выгнали, дворником работал… мусорщиком вот иногда… нигде себя не нашёл.
   Замолк и долго ничего не говорил. Устав ждать, я сказал:
   – А я актёром был. Ещё в институте, когда в Таллине учился, сломался на одной роли. Всё мог играть, а любовь к больному брату не далась. Так и не раскрылся. Потом по театрам в Питере мыкался – везде давали роли второго плана, нигде не получилось развернуться. А я молодой. Красивый. Девушек люблю. Денег нет. Славы нет. Какого хрена? Пошёл на завод сначала. Хорошо зарабатывал. Потом туда, сюда… деньги есть, а радости никакой. Работы, работы… всё уже не помню. Сейчас вот устроился – мебель делаю. Зарабатываю прилично, музыкальный центр купил, диван новый, телевизор большой…
   Бомж приподнялся на локте, подмигнул:
   – Надо обмыть это дело. Будешь?
   Шорох мусора за насыпью смолк, работяги начали переговариваться вполголоса; послышался скрежет, глухой алюминиевый звон. Вытащив из кармана пальто гранёную пробирку, старик царапал по сургучу обломанными ногтями.
   – Мож, горлышко отбить? – предложил я.
   – Та ты шо, с Луны свалился? – вскинулся бомж и прикрыл бутылку локтем. – Актёр… Видали мы таких актёров. – Он с подозрением уставился на меня. – Небось и верно свалился? – сипло спросил он. – То-то смотрю – и балакаешь ты как-то смурно, и мысли у тебя липкие, не как у свободных людей?
   – Да ты чё, старик? – Я потянулся к бутылке. В горле давно пересохло. – Давай открою.
   Пальцы его скрючились, вцепились в горлышко; бомж спрятал руку с сосудом в глубине своих лохмотьев.
   – Точно не оттуда? – Он кивком указал на небо. – А не то чув я тута дви силовых линий…
   Вдалеке послышались свистки. Их почти заглушили скрежет баков, двигаемых мусорщиками, и их голоса, однако старик встрепенулся, приставил распрямлённую ладонь к своему сильно оттопыренному уху.
   – Як менты скоро-то… – озабоченно просипел он. – Занатто! – и посмотрел на меня: – Тебя ищут, малой.
   Я вскочил.
   – Где тут спрятаться?
   Он заперхал, хватаясь за грудь: смеялся.
   – Шо толку прятаться? Не, точно лунный! Це ж менты! Их к тебе притянет!
   Но тут с другой стороны раздались крики – знакомый басовитый с хрипотцой голос. Бомж побледнел под коркой грязи на морщинистом лице.
   – Ох, лышенько… – по-птичьи быстро оглядываясь, пробормотал он. – Ох, отберёт…
   Работяги кончили выгружать мусор. Из-за насыпи показались четыре бака, подталкиваемые мусорщиками. Один волочился сзади, открытый, из него торчали черенки лопат; цепь, которой контейнер крепился к другим, натянулась, конец её болтался внизу, позвякивая. Мусорщики, приближаясь, понемногу набирали ход.
   Милиционеры вынырнули из-за большого разъеденного дождями фанерного щита. Их было уже трое; летящие впереди двое, надувая щеки, свистели, ещё один махал полосатым жезлом.
   За спиной бомжа показался бандит, чью сумку мы разворошили, за ним мчался другой, похожей комплекции. Я видел, как блестят на солнце их бритые макушки.
   Старик больно ткнул меня кулаком под ребра.
   – Прыгай! – велел он, кивая на громыхающий мимо последний мусорный бачок.
   Мусорщики, не обращая внимая на вопли, свистки и несущихся с двух сторон милиционеров и бандитов, невозмутимо переговаривались, глядя перед собой и толкая контейнеры.
   – А ты?
   – Не пропаду! – Старик с силой толкнул меня, и я полетел прямо в развёрстую пасть бачка, ощерившуюся черенками лопат.
   Я зажмурился, зацепился плечом за край контейнера, услышал, как затрещала рубашка, и свалился на вонючее дно. Сверху что-то упало мне на голову. Потом я услышал слабый крик бомжа:
   – Она там, там, у него!
   Менты и бандиты столкнулись с рёвом и грохотом. Взорвались и смешались выстрелы, вопли и стоны, удары, звон, но всё это заглушил нарастающий свист воздуха вокруг. Я пошевелился, переворачиваясь, чтобы сесть, меня кинуло назад, вдавило в стенку… на поворотах по железному дну, страшно грохоча, каталась пустая бутылка.
   – Поч-ч-чему она всегда так быстро конч-ч-чается… – Сергуня тряс бутылку над полупустой стопкой. Несколько капель разлетелись над столом.
   Петрович сполз с дивана, где лежал на коленях у Марины.
   – Надо сходить! – заявил он, мотая головой, словно отгонял одолевающих его мелких бесов. – Киоск, я помню, прям под домом? – Худосочный мужчина добрался до окна, животом навалился на подоконник. Перегнувшись, выставился наружу: – О, точно! Вот он, родимый! Срежем дорогу?
   – Петрович, ты чё, седьмой этаж! – завопил Санёк, неверной рукой хватая собутыльника за рубашку.
   Марина завизжала, прижимая ладони к щекам. Тогда неторопливо, как бык-производитель, спускающийся к стаду с холма, поднялся Сергуня. Обхватил Петровича за торс и рывком втянул обратно.
   – Тебя там эта, как её… сила тяготения съест, – авторитетно объяснил он, ставя Петровича на ноги. – Ногами дойдем, не слабо.
   – Мариночка, ты с нами? – Петрович заюлил вокруг девушки, подавая ей то курточку, то сумочку.
   – Ребят, вы чё, вы куда? – Санёк с трудом оторвался от стены возле окна. Его покачивало.
   – Спокуха, Шурик. – Петрович уже застёгивал тёмно-синий пиджак с пятном от помидора на кармане. – Сгоняем за добавкой.
   – Я с вами! – Санёк ползал под столом в поисках куртки, но пока что найти не мог.
   – Вот же она! – Марина указала на гвоздь, вбитый в стенку шкафа.
   Санёк дважды повернулся вокруг себя, ища выход, стукнулся головой о полированную ножку и завыл. Девица засмеялась в полный голос.
   Дверь открылась, на пороге стоял брат Санька, бледный от злости молодой человек лет двадцати трёх.
   – Если вы немедленно не выключите музыку, я вызову милицию! Двенадцать часов ночи!