Страница:
А я верну тебе свободу
Мария Жукова-Гладкова
Автор выражает благодарность пресс-службе ГУИН по Санкт-Петербургу и Ленинградской области и лично Владимиру Калиниченко за помощь в подготовке сериала, а также предупреждает, что все герои являются вымышленными и что сходство с реальными лицами и событиями может оказаться лишь случайным.
Пролог
"Кресты" целиком в кадр попадают? – уже второй раз подряд спрашивала я у туго соображающего оператора. Он страдал болезнью, именуемой в народе "после вчерашнего". Интересно, меня он вообще видит или как? И в каком количестве? Пашка – классный мужик и еще более классный оператор, но, как большинство классных русских мужиков и всех творческих людей, водит давнюю и тесную дружбу с зеленым змием.
Мы стояли на левом берегу Невы, на набережной Робеспьера, аккурат напротив известной на весь мир тюрьмы. По моей задумке Пашка должен был заснять меня на фоне «Крестов», вещающую о незавидном положении тех, кто волею судьбы (или личных недоброжелателей) оказался в стенах из красного кирпича. Этот сюжет мы дадим сегодня. А завтра нам предстоит снимать некоего господина Ефимова, депутата Законодательного собрания Санкт-Петербурга. Бедняга уже не первый раз пытается завладеть креслом губернатора.
Поэтому он напоминает потенциальным избирателям о своем существований и в периоды между выборами, задолго до начала какой-либо избирательной кампании. На этот раз он решил проявить заботу о заключенных. Ну что ж: в кои-то веки деньги из депутатского фонда пойдут на благое дело. Нам, как я понимаю, тоже платят из них, а не из личных средств господина Ефимова.
– Паша, ты меня хорошо видишь? – уточнила у оператора. – Давай-ка встань на мое место: я сама взгляну.
– Юля, ты меня достала! – взвился оператор.
Ну хоть какие-то эмоции! Значит, просыпается.
– У меня в сумке есть холодное пиво, – сказала я голоском змеи-искусительницы. – Снимешь – получишь. Специально для тебя вылила в термос, чтобы т нагревалось в машине. И ледку из морозилки бросила.
– Стерва! – простонал Пашка.
– Другой на твоем месте сказал бы: "Спасибо, Юленька, за твою заботу". Тебе еще когда-нибудь доводилось работать с такими заботливыми корреспондентами, как я?
– Я – не другой, и я с тобой не первый год знаком. Стерва!!! Стервокор! Правильно Новиков говорит: у других – собкор, а ты у нас – стервокор. Новиков тебя сразу раскусил. Ох, как кому-то не повезло в жизни… И о чем мужики думают, когда с тобой связываются?!
– Кто о чем. И другие, в отличие от тебя, считают, что им в жизни крупно повезло.
Пашка закатил глаза, пробурчав себе под нос явно какую-то гадость.
Но пререкаться дальше нам не дали: прямо за моей «шестеркой» затормозил огромный черный джип с тонированными стеклами. Кого еще нелегкая принесла? И с чем? С предьявой какой-нибудь или, наоборот, с комплиментами? С моей работой никогда не знаешь, чего ждать.
Стекло у переднего места пассажира поползло вниз, и моему взору явилась лопоухая рожа с квадратной челюстью. Рожа попыталась изобразить улыбку. Получился оскал.
– Вы – Смирнова, да? – спросил Лопоухий.
– Предположим, – ответила я. Хотя чего предполагать-то? Уж он-то мою физиономию в криминальной хронике (в качестве репортера) точно видел. Этот тип не может не следить за делами у друзей и конкурентов, которые как раз и являются героями моих репортажей. Репортажей стервозной корреспондентки.
– А вы в «Кресты» случайно не собираетесь сегодня? – продолжал задавать вопросы Лопоухий.
– Завтра собираюсь, – сказала я. – А что?
– Снимать будете, да? Или писать чего? Или по личному интересу?
"И все-то тебе знать надо", – подумала я и спросила вслух:
– Будут какие-то конкретные пожелания?
Идеи? Замечания? Просьбы? Поручения? Задания?
– Маляву передать сможешь? – родил Лопоухий.
– Вы что, думаете, я по камерам пойду? Не пущают.
– Неужели еще не прорвались? – удивился Лопоухий. – Ну скажите там кому надо, что ваши телезрители жаждут взглянуть на условия содержания подследственных. Что письма пишут пачками. Письма мы обеспечим. В любом количестве.
"А это идея, – мелькнула мысль. – И по камерам – тоже идея. Надо подкинуть ее депутату. Если он сам это не планирует. Вообще-то он собирался в актовом зале речь толкать. Перед потенциальным электоратом. Но почему бы депутату не посмотреть на камеры, чтобы успеть хоть немного улучшить условия содержания к тому времени, как он сам попадет на нары, которые по нему давно плачут?"
– И вы уверены, что я смогу попасть в ту, которая вам нужна?
Мои таланты телезрителем из джипа были оценены высоко, правда, он добавил:
– Вы любому из пацанов отдадите, а там уже перегонят, кому требуется. Малява – это святое.
"Ему в самом деле нужно переправить маляву, или меня таким образом проверяют? Или как-то хотят подставить?"
Но у меня тут же возникла любопытная идейка…
– Перед камерой покажете, как упаковывать маляву? – спросила у Лопоухого.
– Ты чего, сдурела? – Глаза выпучились на меня как два перископа. И Лопоухий перешел на "ты".
– А что такого? – удивилась я. – Прямо сейчас интервью оформим. В лучшем виде. Вы просто покажете нашим телезрителям, что нужно делать. А то многие не знают. А понадобиться может каждому. От тюрьмы и от сумы, как известно…
Я украдкой бросила взгляд на Пашку. Пашка снимал все. Правда, Лопоухий этого вроде бы не замечал. Или ему не приходило в голову, что тележурналисты из любых кадров могут сварганить сюжет и они по жизни могут понадобиться – таким людям, как я. И вообще пусть лучше будут лишние кадры, чем их недостаток.
– Твои друзья тебя увидят, – я опять заговорила тоном змеи-искусительницы, словно сидела под известной яблоней, пытаясь на этот раз совратить Адама. – И те, кто на воле, и те, кому маляву посылать собираешься. Дома на видик себя запишешь. Внукам будешь показывать.
Знакомым девушкам.
Лопоухий хлопнул глазами. Они так и продолжали напоминать перископы.
– У твоих друзей есть в камере телевизор? – спросила я.
– Где? – не понял Лопоухий.
– Ты что, никогда в «Крестах» не парился?
– Я нигде не парился, – процедил он. – Только в бане.
– И как это сказывается на твоей карьере?
Тормозит продвижение вверх в вашей иерархии?
Или теперь для занятия лидирующих позиций отсидка не требуется? Поведай, пожалуйста, нашим телезрителям о новых веяниях в бандитско-воровской среде.
Лопоухий не успел ничего ответить. С водительского места на проезжую часть выскочил молодец, стрижка на голове которого напоминала облезлый кактус. Кактус буркнул в трубку "о'кей", потом посмотрел на меня, приблизился.
– Я покажу, – сказал и обернулся к Лопоухому. – Пиши, Виталя.
В результате интервью давали оба. Назвались Виталей и Димой, правда, ни погонял своих не сообщили, ни принадлежности к братве – «тамбовской», "казанской" или прочей. Тонкий листочек бумажки, исписанный мелким почерком, аккуратно свернули трубочкой, потом Виталя сверху написал имя, вытащил из кармана пачку сигарет, снял с нее целлофановую обертку, вложил, записку в обертку, достал зажигалку, чиркнул и тщательно запаял концы.
– Вот так, – сказал. Кактус кивнул.
– Объясните теперь, пожалуйста, нашим телезрителям, что такое малява? – проворковала я, готовая к тому, что меня сейчас пошлют подальше.
Не послали.
– Ну… это документ, – родил лопоухий Виталя после некоторого напряжения извилин – или что там у него между ушами, скрытое черепом.
– Более важный, чем всякие бумаги с круглыми печатями и подписями официальных лиц, – совершенно серьезно добавил Дима-Кактус.
– Силу большую имеет, – опять открыл рот Виталя. – Для тех, кто там, – Лопоухий кивнул на другой берег Невы.
Я поблагодарила Виталю с Димой от имени телезрителей и от себя лично, и мы, довольные друг другом, расстались. Малява осталась у меня.
Джип отъехал, я велела Пашке выключать видеокамеру и двигать в машину, где вручила ему термос. Оператор вылакал половину, потом поднял на меня глаза. Пашка, судя по их выражению, начинал немного соображать. До этого работал на автопилоте.
– Ты в самом деле хочешь это в эфир дать?
Или это ты для себя выясняла?
– Ив эфир, и для себя, – ответила я.
Вечером, дома, я приготовила еще одну маляву. От себя лично. Тому, ради которого я занялась тюремной тематикой.
– Что это ты вдруг стала снимать сюжеты про «Кресты»? – спрашивали одни знакомые.
– Что это ты вдруг стала писать про тяжелое положение заключенных? – интересовались другие.
– Что это ты вдруг повадилась брать интервью у тех, кто успел побывать "за забором"?
Просто в «Крестах» (вдруг?) оказался человек, которого я любила.
Люблю.
Поняла, что люблю, когда он оказался там.
И что мне никто не нужен, кроме него. До этого я боролась с собой. Вернее, во мне боролись женская гордость и любовь. Раньше гордость побеждала. Но когда он попал в «Кресты», победила любовь. Я поняла: это мой шанс заполучить его обратно и "сохранить лицо". И что я использую все свои журналистские связи и контакты, установленные за годы работы криминальным обозревателем, чтобы его оттуда вытащить. И установлю новые, найду каналы.
Любой канал. Ментовский, гуиновский[1], воровской…
А уж про «дачки» и свиданки даже говорить не приходится. А Юлька, судя по всему, вполне может тут появиться в самое ближайшее время.
Сергей посмотрел на часы – наручные часы не из драгметаллов можно было иметь. Как хорошо, что он в свое время не купил золотой «Ролекс». А ведь хотел, идиот.
Сергей придвинулся к телевизору. С камерой, можно сказать, повезло – в этом плане. А то ведь телевизоров только 172 на 855 камер[2]. Большинство не имеет возможности ничего по ним смотреть. Так что пусть уж лучше раздражает сутки напролет…
К телевизору уже подтягивались многие из тех, кто не смотрел другие передачи. Через несколько минут должна была начаться криминальная хроника. И в кадре появится Юлька.
Юлька стояла на набережной Робеспьера и вещала о «Крестах», маячивших на заднем плане.
Между Юлькой и «Крестами» несла свои воды Нева, освещаемая ярким солнцем… А ведь когда сегодня днем Сергей смотрел на тот берег, ему показалось, что он видел там ее… Юльку… Только солнце слепило глаза, и он не был уверен. Или просто почувствовал, что она там?
– Э, так это же Лопоухий с Кактусом из сухоруковских. Ну пацаны дают! – воскликнул кто-то из сокамерников.
"Это Юлька дает, – подумал Сергей, – а не пацаны. Значит, ждать маляву? Юлька что-то придумала?"
Он уже давно понял, что рассчитывать ему больше не на кого.
По обеим сторонам от властного мужчины сидели молодые парни. И одному, и другому было лет по тридцать. Все трое смотрели криминальную хронику. Когда передача закончилась, старший щелкнул «лентяйкой» и посмотрел вначале на одного парня, потом на второго.
– Ну что, звезды экрана? – процедил. – На хрена засветились? Мусорне захотели о себе напомнить? Чтобы они о вас не забывали? Вам этот головняк нужен? Или гуси улетели[3], когда эту биксу увидели?
– Это все она, – промычал Лопоухий. – Гадом буду, она…
– Она нас… – Кактус задумался, подбирая нужное слово, – приворожила!
– Да, Иван Захарович, – тут же поддакнул Лопоухий, – она как начала сладким голосом…
– Не гони пургу!
– Мы с Кактусом как заговоренные… Гадом буду! Даже не в курсах, как так могло получиться…
– Зато я в курсах! – рявкнул старший, но тут же успокоился и произнес в задумчивости:
– Без этой стервы, думаю, не обошлось. Серега один бы не потянул. Все беды в этой жизни от баб…
– Да, Иван Захарович, – тут же поддакнул Лопоухий. – Все зло от них.
– И о чем думал Господь, когда создавал Юлию Смирнову? – произнес Кактус.
– Да Господа там и близко не было! – расхохотался тот, кого именовали Иваном Захаровичем. – Отвернулся Господь, и тут же за дело взялся дьявол.
– И она свалилась на наши головы, – сказал Лопоухий.
– Что прикажете, Иван Захарович? – спросил Кактус.
Старший задумался. Думал долго, потом хитро усмехнулся и заявил:
– В отношении Смирновой пока ничего не предпринимать. Работать только с Татариновым. И остальными участниками комедии. Драмы.
И посмотрим, как Юленька выкручиваться будет.
И что предпримет. Интересно, что этой биксе может прийти в голову.
– Этого не знает никто, – вздохнул Кактус. – Ну если только дьявол…
– Поразвлечься желаете? – подобострастно спросил Лопоухий.
– Да, что-то я заскучал в последнее время…
Мы стояли на левом берегу Невы, на набережной Робеспьера, аккурат напротив известной на весь мир тюрьмы. По моей задумке Пашка должен был заснять меня на фоне «Крестов», вещающую о незавидном положении тех, кто волею судьбы (или личных недоброжелателей) оказался в стенах из красного кирпича. Этот сюжет мы дадим сегодня. А завтра нам предстоит снимать некоего господина Ефимова, депутата Законодательного собрания Санкт-Петербурга. Бедняга уже не первый раз пытается завладеть креслом губернатора.
Поэтому он напоминает потенциальным избирателям о своем существований и в периоды между выборами, задолго до начала какой-либо избирательной кампании. На этот раз он решил проявить заботу о заключенных. Ну что ж: в кои-то веки деньги из депутатского фонда пойдут на благое дело. Нам, как я понимаю, тоже платят из них, а не из личных средств господина Ефимова.
– Паша, ты меня хорошо видишь? – уточнила у оператора. – Давай-ка встань на мое место: я сама взгляну.
– Юля, ты меня достала! – взвился оператор.
Ну хоть какие-то эмоции! Значит, просыпается.
– У меня в сумке есть холодное пиво, – сказала я голоском змеи-искусительницы. – Снимешь – получишь. Специально для тебя вылила в термос, чтобы т нагревалось в машине. И ледку из морозилки бросила.
– Стерва! – простонал Пашка.
– Другой на твоем месте сказал бы: "Спасибо, Юленька, за твою заботу". Тебе еще когда-нибудь доводилось работать с такими заботливыми корреспондентами, как я?
– Я – не другой, и я с тобой не первый год знаком. Стерва!!! Стервокор! Правильно Новиков говорит: у других – собкор, а ты у нас – стервокор. Новиков тебя сразу раскусил. Ох, как кому-то не повезло в жизни… И о чем мужики думают, когда с тобой связываются?!
– Кто о чем. И другие, в отличие от тебя, считают, что им в жизни крупно повезло.
Пашка закатил глаза, пробурчав себе под нос явно какую-то гадость.
Но пререкаться дальше нам не дали: прямо за моей «шестеркой» затормозил огромный черный джип с тонированными стеклами. Кого еще нелегкая принесла? И с чем? С предьявой какой-нибудь или, наоборот, с комплиментами? С моей работой никогда не знаешь, чего ждать.
Стекло у переднего места пассажира поползло вниз, и моему взору явилась лопоухая рожа с квадратной челюстью. Рожа попыталась изобразить улыбку. Получился оскал.
– Вы – Смирнова, да? – спросил Лопоухий.
– Предположим, – ответила я. Хотя чего предполагать-то? Уж он-то мою физиономию в криминальной хронике (в качестве репортера) точно видел. Этот тип не может не следить за делами у друзей и конкурентов, которые как раз и являются героями моих репортажей. Репортажей стервозной корреспондентки.
– А вы в «Кресты» случайно не собираетесь сегодня? – продолжал задавать вопросы Лопоухий.
– Завтра собираюсь, – сказала я. – А что?
– Снимать будете, да? Или писать чего? Или по личному интересу?
"И все-то тебе знать надо", – подумала я и спросила вслух:
– Будут какие-то конкретные пожелания?
Идеи? Замечания? Просьбы? Поручения? Задания?
– Маляву передать сможешь? – родил Лопоухий.
– Вы что, думаете, я по камерам пойду? Не пущают.
– Неужели еще не прорвались? – удивился Лопоухий. – Ну скажите там кому надо, что ваши телезрители жаждут взглянуть на условия содержания подследственных. Что письма пишут пачками. Письма мы обеспечим. В любом количестве.
"А это идея, – мелькнула мысль. – И по камерам – тоже идея. Надо подкинуть ее депутату. Если он сам это не планирует. Вообще-то он собирался в актовом зале речь толкать. Перед потенциальным электоратом. Но почему бы депутату не посмотреть на камеры, чтобы успеть хоть немного улучшить условия содержания к тому времени, как он сам попадет на нары, которые по нему давно плачут?"
– И вы уверены, что я смогу попасть в ту, которая вам нужна?
Мои таланты телезрителем из джипа были оценены высоко, правда, он добавил:
– Вы любому из пацанов отдадите, а там уже перегонят, кому требуется. Малява – это святое.
"Ему в самом деле нужно переправить маляву, или меня таким образом проверяют? Или как-то хотят подставить?"
Но у меня тут же возникла любопытная идейка…
– Перед камерой покажете, как упаковывать маляву? – спросила у Лопоухого.
– Ты чего, сдурела? – Глаза выпучились на меня как два перископа. И Лопоухий перешел на "ты".
– А что такого? – удивилась я. – Прямо сейчас интервью оформим. В лучшем виде. Вы просто покажете нашим телезрителям, что нужно делать. А то многие не знают. А понадобиться может каждому. От тюрьмы и от сумы, как известно…
Я украдкой бросила взгляд на Пашку. Пашка снимал все. Правда, Лопоухий этого вроде бы не замечал. Или ему не приходило в голову, что тележурналисты из любых кадров могут сварганить сюжет и они по жизни могут понадобиться – таким людям, как я. И вообще пусть лучше будут лишние кадры, чем их недостаток.
– Твои друзья тебя увидят, – я опять заговорила тоном змеи-искусительницы, словно сидела под известной яблоней, пытаясь на этот раз совратить Адама. – И те, кто на воле, и те, кому маляву посылать собираешься. Дома на видик себя запишешь. Внукам будешь показывать.
Знакомым девушкам.
Лопоухий хлопнул глазами. Они так и продолжали напоминать перископы.
– У твоих друзей есть в камере телевизор? – спросила я.
– Где? – не понял Лопоухий.
– Ты что, никогда в «Крестах» не парился?
– Я нигде не парился, – процедил он. – Только в бане.
– И как это сказывается на твоей карьере?
Тормозит продвижение вверх в вашей иерархии?
Или теперь для занятия лидирующих позиций отсидка не требуется? Поведай, пожалуйста, нашим телезрителям о новых веяниях в бандитско-воровской среде.
Лопоухий не успел ничего ответить. С водительского места на проезжую часть выскочил молодец, стрижка на голове которого напоминала облезлый кактус. Кактус буркнул в трубку "о'кей", потом посмотрел на меня, приблизился.
– Я покажу, – сказал и обернулся к Лопоухому. – Пиши, Виталя.
В результате интервью давали оба. Назвались Виталей и Димой, правда, ни погонял своих не сообщили, ни принадлежности к братве – «тамбовской», "казанской" или прочей. Тонкий листочек бумажки, исписанный мелким почерком, аккуратно свернули трубочкой, потом Виталя сверху написал имя, вытащил из кармана пачку сигарет, снял с нее целлофановую обертку, вложил, записку в обертку, достал зажигалку, чиркнул и тщательно запаял концы.
– Вот так, – сказал. Кактус кивнул.
– Объясните теперь, пожалуйста, нашим телезрителям, что такое малява? – проворковала я, готовая к тому, что меня сейчас пошлют подальше.
Не послали.
– Ну… это документ, – родил лопоухий Виталя после некоторого напряжения извилин – или что там у него между ушами, скрытое черепом.
– Более важный, чем всякие бумаги с круглыми печатями и подписями официальных лиц, – совершенно серьезно добавил Дима-Кактус.
– Силу большую имеет, – опять открыл рот Виталя. – Для тех, кто там, – Лопоухий кивнул на другой берег Невы.
Я поблагодарила Виталю с Димой от имени телезрителей и от себя лично, и мы, довольные друг другом, расстались. Малява осталась у меня.
Джип отъехал, я велела Пашке выключать видеокамеру и двигать в машину, где вручила ему термос. Оператор вылакал половину, потом поднял на меня глаза. Пашка, судя по их выражению, начинал немного соображать. До этого работал на автопилоте.
– Ты в самом деле хочешь это в эфир дать?
Или это ты для себя выясняла?
– Ив эфир, и для себя, – ответила я.
Вечером, дома, я приготовила еще одну маляву. От себя лично. Тому, ради которого я занялась тюремной тематикой.
– Что это ты вдруг стала снимать сюжеты про «Кресты»? – спрашивали одни знакомые.
– Что это ты вдруг стала писать про тяжелое положение заключенных? – интересовались другие.
– Что это ты вдруг повадилась брать интервью у тех, кто успел побывать "за забором"?
Просто в «Крестах» (вдруг?) оказался человек, которого я любила.
Люблю.
Поняла, что люблю, когда он оказался там.
И что мне никто не нужен, кроме него. До этого я боролась с собой. Вернее, во мне боролись женская гордость и любовь. Раньше гордость побеждала. Но когда он попал в «Кресты», победила любовь. Я поняла: это мой шанс заполучить его обратно и "сохранить лицо". И что я использую все свои журналистские связи и контакты, установленные за годы работы криминальным обозревателем, чтобы его оттуда вытащить. И установлю новые, найду каналы.
Любой канал. Ментовский, гуиновский[1], воровской…
***
Телевизор, стоявший в камере, казалось, работал двадцать четыре часа в сутки. Вначале он дико раздражал Сергея, как, впрочем, и многое другое. Потом Сергей привык и перестал реагировать на звук. И на запахи. Человек привыкает ко всему. Да и это была возможность регулярно видеть Юльку… У кого еще из сокамерников была такая возможность? В смысле видеть свою биксу. Хотя Юльку все знали (заочно, конечно), а уж когда она занялась тюремной тематикой, стали смотреть регулярно. С таким же интересом, как смотрели наиболее популярные в тюрьме аэробику и художественную гимнастику… Юлька, правда, никогда не появлялась полуодетой. Хотя, наверное, многие представляли, какая она… И только Сергей знал… И только он один знал – вернее, догадывался, – почему она вдруг начала делать репортажи о тюрьмах и зонах, а не просто о криминале. Раньше-то она ведь только с мест преступлений вещала и описывала их в своих статьях. А тут такое забабахала в своих "Невских новостях"… Боже, какой же он был дурак… Почему он женился на этой козе Алке?! Зачем она была ему нужна?! Уже на развод подала, коза.А уж про «дачки» и свиданки даже говорить не приходится. А Юлька, судя по всему, вполне может тут появиться в самое ближайшее время.
Сергей посмотрел на часы – наручные часы не из драгметаллов можно было иметь. Как хорошо, что он в свое время не купил золотой «Ролекс». А ведь хотел, идиот.
Сергей придвинулся к телевизору. С камерой, можно сказать, повезло – в этом плане. А то ведь телевизоров только 172 на 855 камер[2]. Большинство не имеет возможности ничего по ним смотреть. Так что пусть уж лучше раздражает сутки напролет…
К телевизору уже подтягивались многие из тех, кто не смотрел другие передачи. Через несколько минут должна была начаться криминальная хроника. И в кадре появится Юлька.
Юлька стояла на набережной Робеспьера и вещала о «Крестах», маячивших на заднем плане.
Между Юлькой и «Крестами» несла свои воды Нева, освещаемая ярким солнцем… А ведь когда сегодня днем Сергей смотрел на тот берег, ему показалось, что он видел там ее… Юльку… Только солнце слепило глаза, и он не был уверен. Или просто почувствовал, что она там?
– Э, так это же Лопоухий с Кактусом из сухоруковских. Ну пацаны дают! – воскликнул кто-то из сокамерников.
"Это Юлька дает, – подумал Сергей, – а не пацаны. Значит, ждать маляву? Юлька что-то придумала?"
Он уже давно понял, что рассчитывать ему больше не на кого.
***
В огромном кожаном кресле в позе отдыхающего тюленя развалился мужчина лет пятидесяти пяти на вид. Весь его облик излучал силу и власть. Рубашка на волосатой груди была расстегнута, и под ней были видны синие купола. Количество куполов – количество судимостей. На нескольких пальцах и на правой кисти остались шрамы от сведенных татуировок.По обеим сторонам от властного мужчины сидели молодые парни. И одному, и другому было лет по тридцать. Все трое смотрели криминальную хронику. Когда передача закончилась, старший щелкнул «лентяйкой» и посмотрел вначале на одного парня, потом на второго.
– Ну что, звезды экрана? – процедил. – На хрена засветились? Мусорне захотели о себе напомнить? Чтобы они о вас не забывали? Вам этот головняк нужен? Или гуси улетели[3], когда эту биксу увидели?
– Это все она, – промычал Лопоухий. – Гадом буду, она…
– Она нас… – Кактус задумался, подбирая нужное слово, – приворожила!
– Да, Иван Захарович, – тут же поддакнул Лопоухий, – она как начала сладким голосом…
– Не гони пургу!
– Мы с Кактусом как заговоренные… Гадом буду! Даже не в курсах, как так могло получиться…
– Зато я в курсах! – рявкнул старший, но тут же успокоился и произнес в задумчивости:
– Без этой стервы, думаю, не обошлось. Серега один бы не потянул. Все беды в этой жизни от баб…
– Да, Иван Захарович, – тут же поддакнул Лопоухий. – Все зло от них.
– И о чем думал Господь, когда создавал Юлию Смирнову? – произнес Кактус.
– Да Господа там и близко не было! – расхохотался тот, кого именовали Иваном Захаровичем. – Отвернулся Господь, и тут же за дело взялся дьявол.
– И она свалилась на наши головы, – сказал Лопоухий.
– Что прикажете, Иван Захарович? – спросил Кактус.
Старший задумался. Думал долго, потом хитро усмехнулся и заявил:
– В отношении Смирновой пока ничего не предпринимать. Работать только с Татариновым. И остальными участниками комедии. Драмы.
И посмотрим, как Юленька выкручиваться будет.
И что предпримет. Интересно, что этой биксе может прийти в голову.
– Этого не знает никто, – вздохнул Кактус. – Ну если только дьявол…
– Поразвлечься желаете? – подобострастно спросил Лопоухий.
– Да, что-то я заскучал в последнее время…
Глава 1
Мы с Сергеем возвращались из Финляндии.
Он был там по делам фирмы, я – по своим журналистским. В свое время мы и познакомились в этой стране, когда я отправилась за очередной «сенсацией»: делала репортаж о финских свалках, вернее, наших гражданах, забирающих оттуда выкинутый северными соседями товар (для них уже – хлам), а потом толкающих его в Питере. Сергей как раз и оказался одним из таких товарищей.
Он начинал как волк-одиночка. Вначале возил спиртное и сигареты вместе с толпами питерских «челноков», которые набивали чартерные автобусы и плевали на норму тех лет: литр водки, пятнадцать литров пива, блок сигарет.
Серега рассказывал, как мучимые жаждой финны встречали эти автобусы на автобусном вокзале, где те высаживали пассажиров, чтобы забрать через несколько часов и везти назад в Питер.
Поскольку «челноки» всегда брали товара больше нормы, установленной финскими властями, то каждый раз по приближении к границе гадали: какая сегодня смена на финской таможне?
Иногда удавалось провезти и по десять бутылок водки. А иногда, в одну особенно мерзкую смену (из-за некоей финки, которая, по всей вероятности, очень не любит русских), лишнюю водку приходилось сдавать, и ее выливали на глазах у «челноков». Сердце русского человека при виде такого зверства обливалось кровью, но что поделаешь? Хотя, случалось, финны оставляли водку на таможне до момента возвращения «челноков» домой. Видимо, у них рука не поднималась вылить божественную жидкость…
"Челноки" шли на различные ухищрения: например, в блок пива вставляли банки с водкой. По краям – пиво, огненная вода – в центре. Если поймают – штраф, возвращение на родину и запрещение въезда в соседнюю страну на пять лет. Серегу один раз поймали, как раз после «преобразования» блока. Вкатили штраф – пятьсот долларов – и развернули. Но нашего человека так просто не возьмешь. "Денег нет", – сказал Серега. Ему ответили, что штраф он должен заплатить в консульстве.
Поскольку «горел» бизнес, Серега решил штраф все-таки заплатить и в консульство отправился. Правда, вначале поинтересовался, дадут ли ему снова визу. Тогда и узнал, что только через пять лет. Желание быть законопослушным гражданином тут же улетучилось как дым.
Еще не хватало оказывать материальную помощь государству Финляндия. Своему-то не оказываем, а уж северным соседям тем более не будем. У русского парня Сереги, не желающего терять источник дохода, после посещения консульства тут же заработали извилины, а, также смекалка с соображалкой, выгодно отличающие русского от финна.
Серега решил сменить фамилию и превратился из Зайцева в Кулешова, взяв девичью фамилию матери. В нашем загсе проблем никаких не возникло, в заявлении, в графе «причина», он просто указал: по семейным обстоятельствам. Этого оказалось достаточно. Получил новый внутренний паспорт, сделал новый заграничный, подал документы на финскую визу и получил ее. Стал ездить дальше. Общаясь с коллегами, понял, что не один он такой умный.
Потом финны перекрыли «челнокам» кислород. Их правоохранительные органы стали еще активнее бороться за трезвость своего народа: ввели в действие новые таможенные правила, сильно ограничив ввоз алкогольных напитков и сигарет из России. Таможенники стали трясти еще больше, чем раньше, полицейские теперь способны унюхать нашего «челнока» за версту, да и конкуренция на этом самом популярном для питерцев направлении стала чересчур активной.
Но финны опять просчитались: русские парни и девчонки придумали новый способ получения денег при помощи соседней страны – финские свалки.
Сергей разнюхал эту возможность одним из первых. Потом, правда, к финским свалкам присоседилась наша братва, решив снимать свой налог с соотечественников, таким образом делающих деньги. Но вначале все было просто.
Серега возил стиральные машины, холодильники, морозильники, спутниковые антенны и прочее добро, выброшенное финнами. Руки у моего любимого мужчины росли из того места, из которого и следует расти рукам у мужчины, он эти вещи доводил до ума, а потом продавал за очень неплохие деньги. Иногда возил что-то под заказ.
На свалке мы и познакомились. Он мне в тот раз даже помог купить (не на свалке) новый монитор для одного из моих компьютеров, который у меня полетел где-то за неделю до поездки. А я и не знала, что в Финляндии компьютерная техника значительно дешевле, чем у нас. Серега проводил меня в магазин, помог выбрать монитор (цена оказалась почти в два раза ниже, чем в Питере), а потом, когда мы оба вернулись в город, заехал, чтобы помочь его подключить. И остался;
Я наваяла несколько статей о Серегиных приключениях: они вошли в цикл "Наши в Финляндии", после которого получила массу писем читателей. В основном, с просьбой поподробнее описать, как следует делать деньги, что теперь возить, что вывозить, в каком количестве, за сколько продавать и где именно. Но разве это объяснишь каждому в письме (не говоря о том, что у меня просто нет времени подробно отвечать на все письма)? Нужно постоянно следить за ситуацией на рынке (которая часто меняется), чутко на нее реагировать и везти то, на что есть спрос. Кто на этом «сидит», тот знает, а кто не знает, того на рынок теперь уже, скорее всего, и не пустят. Вакантные места заняты. А мест под солнцем, как показывает практика, всем не хватает. Отвечать на подобные вопросы в прессе посчитала неэтичным.
В позапрошлом году Сергею пришлось отправиться под «крышу». Был выбор: или продолжать делать деньги так, как он умеет, но подконтрольно, или… Следовало ожидать один из нескольких вариантов, вплоть до строгого черного костюма и похоронного марша. Вначале он, конечно, попробовал сопротивляться.
В результате его сдали финской таможне наши же братки. Финны обожают стукачество, в особенности на наших граждан. Частенько звонят в полицию, заметив, как какая-нибудь машина с питерскими номерами превышает скорость.
Потом приходится объясняться, а там – не наши менты, они за портрет финского фольклориста[4] не станут забывать о совершенных нарушениях. А штраф за минимальное превышение скорости в Финляндии – триста марок.
Любимый в очередной раз поменял фамилию (теперь – на бабушкину). Затем новоявленный господин Татаринов Сергей Иванович получил в глаз с обещанием добавки и тогда уже решил, что родственники, друзья, знакомые и любимая женщина (то есть я) предпочтут обойтись без прослушивания траурной классической музыки в его честь, и предлагаемые условия принял. В результате выиграл в деньгах, правда, потерял в свободе передвижений.
Его таланты ценили, и он вскоре стал правой рукой своего шефа Павла Степановича Креницкого по кличке Редька. Когда Сергей объяснял мне этимологию этой клички, я долго хохотала.
Вначале Павла Степановича звали Крен, потом слово невольно преобразовалось в омоним овоща (окружение как-то непроизвольно заменяло первую букву), а в дальнейшем, видимо, после определенных усилий, приложенных самим Павлом Степановичем (я не исключала насилие, уже немного зная о Серегином начальнике), стало Редькой. Хотя и Редькой Павла Степановича обычно именовали только за глаза, лично – по имени-отчеству. Креницкий, конечно, не был самой могущественной фигурой в Питере, даже не входил в десятку, но ведал определенной частью рынка всякой техники. Настоящими «Бошами» и «Сименсами», насколько мне было известно, он если и торговал, то только уже какое-то время побывавшими в употреблении. А так к Павлу Степановичу стекался поток китайтятины, как ее называли все сотрудники «Импорт-сервиса», а также выброшенного финнами и шведами добра. Из других стран возить было невыгодно. Павел Степанович собрал группу великолепных ремонтников, из рук которых техника выходила как новая.
Серега сам уже не занимался ремонтом, решая глобальные проблемы местного масштаба: договаривался о закупках, о продажах, смотрел технику на месте, следил за отгрузкой. Мою квартиру, куда он временно переселился, успел забить лучшей техникой, в основном привезенной из Швеции, где свалку «свалкой» язык назвать не поворачивается; Это своего рода магазин «секонд-хэнд», только без продавцов. На большую часть техники даже техпаспорта имеются. Я понимаю, что вся она неновая, но работает отлично: для себя Серега, конечно, брал лучшую. Кстати, шведские свалки произвели на меня самое большое впечатление из увиденного в этой стране (я имею в виду для так называемых "крупногабаритных предметов") – там чисто, нет пыли и какого-либо мусора. И чего там только нет…
Я сказала "временно переселился", потому что… потому что полтора года назад Серега женился на единственной дочери Павла Степановича.
Новость, когда Серега поведал мне о ней, повергла меня в состояние шока. Оказалось, что Аллочка, девушка двадцати двух лет от роду (мне в прошлом году исполнилось двадцать восемь), беременна от Сергея и уже сообщила папочке о своей любви к отцу ребенка. От шефа Сергей и узнал о предстоящем отцовстве. Первой его реакцией были слова: "Это не мой ребенок". Фраза привела будущего тестя в ярость, так как заподозрить единственную доченьку в развратности натуры он просто не мог, а вот подчиненного в совращении невинных девушек – запросто. Павел Степанович пригрозил Сергею всеми карами небесными, если не сделает Аллочку порядочной женщиной. Сергей, по его собственному заявлению мне, считал, что порядочной женщиной Аллочку уже не сделает никто и ничто, но в очередной раз был поставлен перед выбором. Павел Степанович по ходу дела пояснил, что такой зять, как Сергей, его устраивает. В смысле положения и денег они, конечно, могли бы найти и получше, но в смысле смекалки, соображалки и проходимистости – навряд ли. Павел Степанович любил называть вещи своими именами.
Аллочка с Сергеем сочетались законным браком. Молодая жена оставила девичью фамилию, так как нельзя было исключать, что молодому мужу в обозримом будущем придется еще раз сменить паспорт – если попадется на финской таможне с контрабандой. Тогда он станет Креницким и вся семья будет ходить под одной фамилией. Внука Павел Степанович сразу же собирался записывать Креницким.
Узнав о предстоящей Серегиной женитьбе, я взвилась к потолку, разбила пару тарелок, потом вспомнила, что тарелки-то мои и бить мне их незачем, и велела Сереге немедленно собирать вещички. Отдать ему должное, поступил он по-мужски: взял только свои трусы и носки, оставив мне все "совместно нажитое" имущество. Я ревела белугой, потом с головой ушла в работу и неплохо подзаработала за время переживаний. Более того, я наконец решилась сменить постоянное место сдачи результатов своих журналистских расследований, о чем уже давненько подумывала, в особенности в те дни, когда приходилось лично общаться с одной большой начальницей в главном (столичном) офисе (или считающей себя таковой). Раньше я сдавала свои опусы на криминальные темы в другое издательство, но, приезжая в Москву, обычно думала: предложат мне сегодня сесть или как? И вообще, как будет разыгрываться роль большой московской начальницы? Мне было интересно узнать, как обстоят дела со стульями в других редакциях. Поскольку после расставания с любимым мужчиной у меня появилось много свободного времени, я отправилась в путешествие по издательским домам, по ходу дела проводя свое тайное расследование ситуации со стульями для авторов.
Он был там по делам фирмы, я – по своим журналистским. В свое время мы и познакомились в этой стране, когда я отправилась за очередной «сенсацией»: делала репортаж о финских свалках, вернее, наших гражданах, забирающих оттуда выкинутый северными соседями товар (для них уже – хлам), а потом толкающих его в Питере. Сергей как раз и оказался одним из таких товарищей.
Он начинал как волк-одиночка. Вначале возил спиртное и сигареты вместе с толпами питерских «челноков», которые набивали чартерные автобусы и плевали на норму тех лет: литр водки, пятнадцать литров пива, блок сигарет.
Серега рассказывал, как мучимые жаждой финны встречали эти автобусы на автобусном вокзале, где те высаживали пассажиров, чтобы забрать через несколько часов и везти назад в Питер.
Поскольку «челноки» всегда брали товара больше нормы, установленной финскими властями, то каждый раз по приближении к границе гадали: какая сегодня смена на финской таможне?
Иногда удавалось провезти и по десять бутылок водки. А иногда, в одну особенно мерзкую смену (из-за некоей финки, которая, по всей вероятности, очень не любит русских), лишнюю водку приходилось сдавать, и ее выливали на глазах у «челноков». Сердце русского человека при виде такого зверства обливалось кровью, но что поделаешь? Хотя, случалось, финны оставляли водку на таможне до момента возвращения «челноков» домой. Видимо, у них рука не поднималась вылить божественную жидкость…
"Челноки" шли на различные ухищрения: например, в блок пива вставляли банки с водкой. По краям – пиво, огненная вода – в центре. Если поймают – штраф, возвращение на родину и запрещение въезда в соседнюю страну на пять лет. Серегу один раз поймали, как раз после «преобразования» блока. Вкатили штраф – пятьсот долларов – и развернули. Но нашего человека так просто не возьмешь. "Денег нет", – сказал Серега. Ему ответили, что штраф он должен заплатить в консульстве.
Поскольку «горел» бизнес, Серега решил штраф все-таки заплатить и в консульство отправился. Правда, вначале поинтересовался, дадут ли ему снова визу. Тогда и узнал, что только через пять лет. Желание быть законопослушным гражданином тут же улетучилось как дым.
Еще не хватало оказывать материальную помощь государству Финляндия. Своему-то не оказываем, а уж северным соседям тем более не будем. У русского парня Сереги, не желающего терять источник дохода, после посещения консульства тут же заработали извилины, а, также смекалка с соображалкой, выгодно отличающие русского от финна.
Серега решил сменить фамилию и превратился из Зайцева в Кулешова, взяв девичью фамилию матери. В нашем загсе проблем никаких не возникло, в заявлении, в графе «причина», он просто указал: по семейным обстоятельствам. Этого оказалось достаточно. Получил новый внутренний паспорт, сделал новый заграничный, подал документы на финскую визу и получил ее. Стал ездить дальше. Общаясь с коллегами, понял, что не один он такой умный.
Потом финны перекрыли «челнокам» кислород. Их правоохранительные органы стали еще активнее бороться за трезвость своего народа: ввели в действие новые таможенные правила, сильно ограничив ввоз алкогольных напитков и сигарет из России. Таможенники стали трясти еще больше, чем раньше, полицейские теперь способны унюхать нашего «челнока» за версту, да и конкуренция на этом самом популярном для питерцев направлении стала чересчур активной.
Но финны опять просчитались: русские парни и девчонки придумали новый способ получения денег при помощи соседней страны – финские свалки.
Сергей разнюхал эту возможность одним из первых. Потом, правда, к финским свалкам присоседилась наша братва, решив снимать свой налог с соотечественников, таким образом делающих деньги. Но вначале все было просто.
Серега возил стиральные машины, холодильники, морозильники, спутниковые антенны и прочее добро, выброшенное финнами. Руки у моего любимого мужчины росли из того места, из которого и следует расти рукам у мужчины, он эти вещи доводил до ума, а потом продавал за очень неплохие деньги. Иногда возил что-то под заказ.
На свалке мы и познакомились. Он мне в тот раз даже помог купить (не на свалке) новый монитор для одного из моих компьютеров, который у меня полетел где-то за неделю до поездки. А я и не знала, что в Финляндии компьютерная техника значительно дешевле, чем у нас. Серега проводил меня в магазин, помог выбрать монитор (цена оказалась почти в два раза ниже, чем в Питере), а потом, когда мы оба вернулись в город, заехал, чтобы помочь его подключить. И остался;
Я наваяла несколько статей о Серегиных приключениях: они вошли в цикл "Наши в Финляндии", после которого получила массу писем читателей. В основном, с просьбой поподробнее описать, как следует делать деньги, что теперь возить, что вывозить, в каком количестве, за сколько продавать и где именно. Но разве это объяснишь каждому в письме (не говоря о том, что у меня просто нет времени подробно отвечать на все письма)? Нужно постоянно следить за ситуацией на рынке (которая часто меняется), чутко на нее реагировать и везти то, на что есть спрос. Кто на этом «сидит», тот знает, а кто не знает, того на рынок теперь уже, скорее всего, и не пустят. Вакантные места заняты. А мест под солнцем, как показывает практика, всем не хватает. Отвечать на подобные вопросы в прессе посчитала неэтичным.
В позапрошлом году Сергею пришлось отправиться под «крышу». Был выбор: или продолжать делать деньги так, как он умеет, но подконтрольно, или… Следовало ожидать один из нескольких вариантов, вплоть до строгого черного костюма и похоронного марша. Вначале он, конечно, попробовал сопротивляться.
В результате его сдали финской таможне наши же братки. Финны обожают стукачество, в особенности на наших граждан. Частенько звонят в полицию, заметив, как какая-нибудь машина с питерскими номерами превышает скорость.
Потом приходится объясняться, а там – не наши менты, они за портрет финского фольклориста[4] не станут забывать о совершенных нарушениях. А штраф за минимальное превышение скорости в Финляндии – триста марок.
Любимый в очередной раз поменял фамилию (теперь – на бабушкину). Затем новоявленный господин Татаринов Сергей Иванович получил в глаз с обещанием добавки и тогда уже решил, что родственники, друзья, знакомые и любимая женщина (то есть я) предпочтут обойтись без прослушивания траурной классической музыки в его честь, и предлагаемые условия принял. В результате выиграл в деньгах, правда, потерял в свободе передвижений.
Его таланты ценили, и он вскоре стал правой рукой своего шефа Павла Степановича Креницкого по кличке Редька. Когда Сергей объяснял мне этимологию этой клички, я долго хохотала.
Вначале Павла Степановича звали Крен, потом слово невольно преобразовалось в омоним овоща (окружение как-то непроизвольно заменяло первую букву), а в дальнейшем, видимо, после определенных усилий, приложенных самим Павлом Степановичем (я не исключала насилие, уже немного зная о Серегином начальнике), стало Редькой. Хотя и Редькой Павла Степановича обычно именовали только за глаза, лично – по имени-отчеству. Креницкий, конечно, не был самой могущественной фигурой в Питере, даже не входил в десятку, но ведал определенной частью рынка всякой техники. Настоящими «Бошами» и «Сименсами», насколько мне было известно, он если и торговал, то только уже какое-то время побывавшими в употреблении. А так к Павлу Степановичу стекался поток китайтятины, как ее называли все сотрудники «Импорт-сервиса», а также выброшенного финнами и шведами добра. Из других стран возить было невыгодно. Павел Степанович собрал группу великолепных ремонтников, из рук которых техника выходила как новая.
Серега сам уже не занимался ремонтом, решая глобальные проблемы местного масштаба: договаривался о закупках, о продажах, смотрел технику на месте, следил за отгрузкой. Мою квартиру, куда он временно переселился, успел забить лучшей техникой, в основном привезенной из Швеции, где свалку «свалкой» язык назвать не поворачивается; Это своего рода магазин «секонд-хэнд», только без продавцов. На большую часть техники даже техпаспорта имеются. Я понимаю, что вся она неновая, но работает отлично: для себя Серега, конечно, брал лучшую. Кстати, шведские свалки произвели на меня самое большое впечатление из увиденного в этой стране (я имею в виду для так называемых "крупногабаритных предметов") – там чисто, нет пыли и какого-либо мусора. И чего там только нет…
Я сказала "временно переселился", потому что… потому что полтора года назад Серега женился на единственной дочери Павла Степановича.
Новость, когда Серега поведал мне о ней, повергла меня в состояние шока. Оказалось, что Аллочка, девушка двадцати двух лет от роду (мне в прошлом году исполнилось двадцать восемь), беременна от Сергея и уже сообщила папочке о своей любви к отцу ребенка. От шефа Сергей и узнал о предстоящем отцовстве. Первой его реакцией были слова: "Это не мой ребенок". Фраза привела будущего тестя в ярость, так как заподозрить единственную доченьку в развратности натуры он просто не мог, а вот подчиненного в совращении невинных девушек – запросто. Павел Степанович пригрозил Сергею всеми карами небесными, если не сделает Аллочку порядочной женщиной. Сергей, по его собственному заявлению мне, считал, что порядочной женщиной Аллочку уже не сделает никто и ничто, но в очередной раз был поставлен перед выбором. Павел Степанович по ходу дела пояснил, что такой зять, как Сергей, его устраивает. В смысле положения и денег они, конечно, могли бы найти и получше, но в смысле смекалки, соображалки и проходимистости – навряд ли. Павел Степанович любил называть вещи своими именами.
Аллочка с Сергеем сочетались законным браком. Молодая жена оставила девичью фамилию, так как нельзя было исключать, что молодому мужу в обозримом будущем придется еще раз сменить паспорт – если попадется на финской таможне с контрабандой. Тогда он станет Креницким и вся семья будет ходить под одной фамилией. Внука Павел Степанович сразу же собирался записывать Креницким.
Узнав о предстоящей Серегиной женитьбе, я взвилась к потолку, разбила пару тарелок, потом вспомнила, что тарелки-то мои и бить мне их незачем, и велела Сереге немедленно собирать вещички. Отдать ему должное, поступил он по-мужски: взял только свои трусы и носки, оставив мне все "совместно нажитое" имущество. Я ревела белугой, потом с головой ушла в работу и неплохо подзаработала за время переживаний. Более того, я наконец решилась сменить постоянное место сдачи результатов своих журналистских расследований, о чем уже давненько подумывала, в особенности в те дни, когда приходилось лично общаться с одной большой начальницей в главном (столичном) офисе (или считающей себя таковой). Раньше я сдавала свои опусы на криминальные темы в другое издательство, но, приезжая в Москву, обычно думала: предложат мне сегодня сесть или как? И вообще, как будет разыгрываться роль большой московской начальницы? Мне было интересно узнать, как обстоят дела со стульями в других редакциях. Поскольку после расставания с любимым мужчиной у меня появилось много свободного времени, я отправилась в путешествие по издательским домам, по ходу дела проводя свое тайное расследование ситуации со стульями для авторов.