Страница:
Сергей ЗВЕРЕВ
МЕНТ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава 1
ГЛУХАРИНЫЙ РАЙ
Пулей выскочив на крыльцо, старлей Бабкин на секунду застыл в негодовании.
— Стой, мать твою! Стрелять буду! — во все горло заорал он, бросившись вслед отъезжающей машине.
«Уазик» затормозил настолько неожиданно, что Бабкин не успел среагировать.
Проскользив по льду метра три, он чуть не протаранил головой заднюю дверцу и, не удержавшись на ногах, словно мячик, отскочил назад, на разъезженную колею.
Тишину двора разорвал его протяжный стон, а потом посыпались ругательства.
— Ты че, совсем сдурел?! — прохрипел высунувшийся из окошка «уазика» майор Дорофеев и покрутил указательным пальцем у виска. — Машина только из ремонта…
Получилось смешно, хотя майор на такой эффект вовсе не рассчитывал.
— Да ладно тебе, Вань, — смущенно пробормотал Бабкин, поднимаясь и стряхивая с брюк ледяную крошку. — Черт! Мокрый, как скотина. Представляю, какие, будут глаза у Таньки…
— Ну, ты даешь! У меня труп, а он о бабах… — Дорофеев повернулся к водителю и хотел было поторопить его, но Бабкин уже вскочил в машину.
— Нам по пути, — невозмутимо проговорил он, потеснив на заднем сиденье эксперта и следователя.
Ловя на себе неодобрительные взгляды коллег, он нервно заерзал.
— Чего вылупились? — не выдержал он. — Конец света, что ли?..
Не найдя слов, чтобы Выразить свое возмущение, Дорофеев сплюнул под ноги и сердито ткнул локтем водителя.
— Гони, Славик. А то, не дай бог, ребятки из прокуратуры опередят нас.
Потом хлопот не оберешься.
Колеса «уазика», раз-другой провернувшись вхолостую, нащупали земную твердь, и машина рывком взяла с места. Минут пять ехали молча. Бабкин попытался замять неловкую ситуацию.
— Может, хватит дуться? Все равно за пару минут с вашим трупом ничего не случится.
Майор промолчал, показывая, что им не о чем говорить. Человек незлопамятный и отходчивый, минут через пять он сдался.
— По-моему, в прошлый раз тебя в Химки подбрасывали? — полюбопытствовал он.
— Так это ж в прошлый, — оживился Бабкин. — Не-ет, со Светкой у меня все.
— Значит, новая пассия?
— Йес, — подтвердил старлей и, уткнувшись носом в стекло, негромко спросил:
— А чего там, на Пырьева, стряслось?
— Да мужика в упор расстреляли. На лице Бабкина появилось сочувственное выражение.
— Снова глухарь?
— Похоже на то.
— А какой дом?
— Тебе-то что?
— Нет, я серьезно, — обиделся старлей.
— Девятый. Второй подъезд.
— Улица Пырьева, девять… — Бабкин на мгновение задумался. — Знакомый адрес… Кажется, в этом доме наш подполковник Сомов живет. Точно, живет.
— И как раз во втором подъезде, — встрял в разговор водитель. — Я часто за ним заезжал.
— И что? — Дорофеев непонимающе посмотрел на водилу, потом на Бабкина. — Что из этого следует?
— Ничего, — вынужден был признать Бабкин.
Подумав о возможной встрече с начальником утро, который наверняка станет совать свой нос и путаться под ногами, Дорофеев занервничал.
— Умеешь ты, Сашка, все испоганить… — зло бросил он Бабкину, выглянув в окошко. — Где тебя высадить? Мы приехали.
— Я с вами, — неожиданно решил старлей.
— А как же твоя Танька?
— Подождет.
У второго подъезда собралась небольшая группка людей: пара бабок и несколько подростков. Метрах в пяти от них на снегу, головой к лавочке, лежал грузный мужчина. Выскочив из машины и направляясь к зевакам, майор громко объявил:
— Всем разойтись. Остаются только свидетели.
Подростки и бабки отступили немного, но никто не ушел.
— Кто видел, как все было? — спросил Дорофеев, приблизившись к убитому, и вдруг, взглянув на него, обмер: на снегу лежал подполковник Сомов.
Две пули продырявили пальто в области груди, одна угодила в шею и еще одна, судя по всему, роковая, в висок.
— Мама мия… Это же Сомов! — Раздавшийся у самого уха голос Бабкина вывел майора из оцепенения.
— Вижу… — сквозь зубы процедил он.
— Они говорят, что все видели, — невесть откуда появившийся участковый подтолкнул к Дорофееву пацана и девчонку лет тринадцати-четырнадцати.
— Мы шли из школы… — подхватил пацан.
— Это что, свидетели? — перебил его Бабкин и недовольно покосился на участкового. — Ты бы еще из песочницы кого-нибудь вытащил.
— Других пока нету…
— Кажется, ты куда-то собирался? — напомнил Бабкину майор.
— А какой смысл? — пожал плечами старлей. — Все равно через час всех по тревоге поднимут и построят. Зачем лишний раз туда-сюда мотаться?
— Тогда не мешай. — Дорофеев повернулся к мальчугану. — Как тебя зовут?
— Макс.
— Кличка, что ли?
— Нет.
— Ладно, рассказывай дальше.
— Ну, идем мы, идем, — продолжил Макс. — Потом треск какой-то. Я повернул голову, смотрю, этот мужик упал. — Он указал пальцем на Сомова. — А потом машина как заревет и туда, за угол.
— Гм. — Дорофеев был озадачен столь эмоциональным изложением происшедшего.
— Очень хорошо. Макс, — пришел ему на выручку Бабкин. — А какого цвета была машина?
— Синяя такая тачка, — ответила за приятеля девочка.
— Да, точно, темно-синяя «Мазда», — подтвердил парень. — «Шестьсот двадцать шестая». Дизель.
Бабкин недоверчиво посмотрел на Макса.
— А может, это «шестисотый» был?
— Я что, слепой? — обиделся мальчишка. — Говорю, «Мазда», значит, «Мазда».
— Молодец. — Бабкин одобрительно похлопал его по плечу. — В тачках сечешь.
Может, и номер запомнил? Хотя бы пару цифр…
— Два, пять, четыре, Матвей, Тимофей, — гордо отчеканил Макс.
— Ну и поколение растет! — не сдержал восторга милиционер. — А сколько человек было в машине?
— Не знаю, стекла затемненные… Пока Бабкин уточнял детали, майор вел переговоры по рации.
— Убит подполковник Сомов. Да, чистой воды заказник. Стреляли из синей «Мазды». Номер два, пять, четыре, Матвей, Тимофей.
Спрятав рацию и поймав на себе вопросительный взгляд старлея, Дорофеев мрачно сообщил:
— Объявили перехват. Да что толку. Машину и оружие наверняка бросили где-нибудь в соседнем квартале. По почерку видно, что спецы поработали…
Бабкин еще раз посмотрел на лежавшего на снегу Сомова и медленно перевел взгляд на подошедшего эксперта.
— Есть особые соображения?
— Все и так ясно. После вскрытия получим пули. Вряд ли они прояснят ситуацию.
— Понятно, — многозначительно протянул Бабкин и, отведя Дорофеева в сторону, полюбопытствовал:
— Что думаешь?
Тот неопределенно пожал плечами.
— Не знаю. Уж слишком круто его карьера пошла вверх. Пять лет бумаги марал, а тут вдруг из грязи да в князи. Не за красивый же почерк его собирались усадить в кресло зама округа. Тут дела покруче.
— То есть не нашего ума дело, — заключил Бабкин, но, поймав на себе хмурый взгляд майора, тут же поправился:
— Я хотел сказать, не нашего масштаба. Хотя отдуваться, как всегда, придется нам.
— Это точно, — вздохнул Дорофеев. — Еще неизвестно, кого пришлют вместо него. Может, такое дерьмо попадется, что Сомова вспоминать будем как праздник.
Бабкин, с недоверием отнесясь к словам майора, на всякий случай уточнил:
— Сам высчитал или так, с потолка?
— Насчет чего?
— Думаешь, новый обязательно будет дерьмом?
— Ну уж наверняка не ангелом…
— Стой, мать твою! Стрелять буду! — во все горло заорал он, бросившись вслед отъезжающей машине.
«Уазик» затормозил настолько неожиданно, что Бабкин не успел среагировать.
Проскользив по льду метра три, он чуть не протаранил головой заднюю дверцу и, не удержавшись на ногах, словно мячик, отскочил назад, на разъезженную колею.
Тишину двора разорвал его протяжный стон, а потом посыпались ругательства.
— Ты че, совсем сдурел?! — прохрипел высунувшийся из окошка «уазика» майор Дорофеев и покрутил указательным пальцем у виска. — Машина только из ремонта…
Получилось смешно, хотя майор на такой эффект вовсе не рассчитывал.
— Да ладно тебе, Вань, — смущенно пробормотал Бабкин, поднимаясь и стряхивая с брюк ледяную крошку. — Черт! Мокрый, как скотина. Представляю, какие, будут глаза у Таньки…
— Ну, ты даешь! У меня труп, а он о бабах… — Дорофеев повернулся к водителю и хотел было поторопить его, но Бабкин уже вскочил в машину.
— Нам по пути, — невозмутимо проговорил он, потеснив на заднем сиденье эксперта и следователя.
Ловя на себе неодобрительные взгляды коллег, он нервно заерзал.
— Чего вылупились? — не выдержал он. — Конец света, что ли?..
Не найдя слов, чтобы Выразить свое возмущение, Дорофеев сплюнул под ноги и сердито ткнул локтем водителя.
— Гони, Славик. А то, не дай бог, ребятки из прокуратуры опередят нас.
Потом хлопот не оберешься.
Колеса «уазика», раз-другой провернувшись вхолостую, нащупали земную твердь, и машина рывком взяла с места. Минут пять ехали молча. Бабкин попытался замять неловкую ситуацию.
— Может, хватит дуться? Все равно за пару минут с вашим трупом ничего не случится.
Майор промолчал, показывая, что им не о чем говорить. Человек незлопамятный и отходчивый, минут через пять он сдался.
— По-моему, в прошлый раз тебя в Химки подбрасывали? — полюбопытствовал он.
— Так это ж в прошлый, — оживился Бабкин. — Не-ет, со Светкой у меня все.
— Значит, новая пассия?
— Йес, — подтвердил старлей и, уткнувшись носом в стекло, негромко спросил:
— А чего там, на Пырьева, стряслось?
— Да мужика в упор расстреляли. На лице Бабкина появилось сочувственное выражение.
— Снова глухарь?
— Похоже на то.
— А какой дом?
— Тебе-то что?
— Нет, я серьезно, — обиделся старлей.
— Девятый. Второй подъезд.
— Улица Пырьева, девять… — Бабкин на мгновение задумался. — Знакомый адрес… Кажется, в этом доме наш подполковник Сомов живет. Точно, живет.
— И как раз во втором подъезде, — встрял в разговор водитель. — Я часто за ним заезжал.
— И что? — Дорофеев непонимающе посмотрел на водилу, потом на Бабкина. — Что из этого следует?
— Ничего, — вынужден был признать Бабкин.
Подумав о возможной встрече с начальником утро, который наверняка станет совать свой нос и путаться под ногами, Дорофеев занервничал.
— Умеешь ты, Сашка, все испоганить… — зло бросил он Бабкину, выглянув в окошко. — Где тебя высадить? Мы приехали.
— Я с вами, — неожиданно решил старлей.
— А как же твоя Танька?
— Подождет.
У второго подъезда собралась небольшая группка людей: пара бабок и несколько подростков. Метрах в пяти от них на снегу, головой к лавочке, лежал грузный мужчина. Выскочив из машины и направляясь к зевакам, майор громко объявил:
— Всем разойтись. Остаются только свидетели.
Подростки и бабки отступили немного, но никто не ушел.
— Кто видел, как все было? — спросил Дорофеев, приблизившись к убитому, и вдруг, взглянув на него, обмер: на снегу лежал подполковник Сомов.
Две пули продырявили пальто в области груди, одна угодила в шею и еще одна, судя по всему, роковая, в висок.
— Мама мия… Это же Сомов! — Раздавшийся у самого уха голос Бабкина вывел майора из оцепенения.
— Вижу… — сквозь зубы процедил он.
— Они говорят, что все видели, — невесть откуда появившийся участковый подтолкнул к Дорофееву пацана и девчонку лет тринадцати-четырнадцати.
— Мы шли из школы… — подхватил пацан.
— Это что, свидетели? — перебил его Бабкин и недовольно покосился на участкового. — Ты бы еще из песочницы кого-нибудь вытащил.
— Других пока нету…
— Кажется, ты куда-то собирался? — напомнил Бабкину майор.
— А какой смысл? — пожал плечами старлей. — Все равно через час всех по тревоге поднимут и построят. Зачем лишний раз туда-сюда мотаться?
— Тогда не мешай. — Дорофеев повернулся к мальчугану. — Как тебя зовут?
— Макс.
— Кличка, что ли?
— Нет.
— Ладно, рассказывай дальше.
— Ну, идем мы, идем, — продолжил Макс. — Потом треск какой-то. Я повернул голову, смотрю, этот мужик упал. — Он указал пальцем на Сомова. — А потом машина как заревет и туда, за угол.
— Гм. — Дорофеев был озадачен столь эмоциональным изложением происшедшего.
— Очень хорошо. Макс, — пришел ему на выручку Бабкин. — А какого цвета была машина?
— Синяя такая тачка, — ответила за приятеля девочка.
— Да, точно, темно-синяя «Мазда», — подтвердил парень. — «Шестьсот двадцать шестая». Дизель.
Бабкин недоверчиво посмотрел на Макса.
— А может, это «шестисотый» был?
— Я что, слепой? — обиделся мальчишка. — Говорю, «Мазда», значит, «Мазда».
— Молодец. — Бабкин одобрительно похлопал его по плечу. — В тачках сечешь.
Может, и номер запомнил? Хотя бы пару цифр…
— Два, пять, четыре, Матвей, Тимофей, — гордо отчеканил Макс.
— Ну и поколение растет! — не сдержал восторга милиционер. — А сколько человек было в машине?
— Не знаю, стекла затемненные… Пока Бабкин уточнял детали, майор вел переговоры по рации.
— Убит подполковник Сомов. Да, чистой воды заказник. Стреляли из синей «Мазды». Номер два, пять, четыре, Матвей, Тимофей.
Спрятав рацию и поймав на себе вопросительный взгляд старлея, Дорофеев мрачно сообщил:
— Объявили перехват. Да что толку. Машину и оружие наверняка бросили где-нибудь в соседнем квартале. По почерку видно, что спецы поработали…
Бабкин еще раз посмотрел на лежавшего на снегу Сомова и медленно перевел взгляд на подошедшего эксперта.
— Есть особые соображения?
— Все и так ясно. После вскрытия получим пули. Вряд ли они прояснят ситуацию.
— Понятно, — многозначительно протянул Бабкин и, отведя Дорофеева в сторону, полюбопытствовал:
— Что думаешь?
Тот неопределенно пожал плечами.
— Не знаю. Уж слишком круто его карьера пошла вверх. Пять лет бумаги марал, а тут вдруг из грязи да в князи. Не за красивый же почерк его собирались усадить в кресло зама округа. Тут дела покруче.
— То есть не нашего ума дело, — заключил Бабкин, но, поймав на себе хмурый взгляд майора, тут же поправился:
— Я хотел сказать, не нашего масштаба. Хотя отдуваться, как всегда, придется нам.
— Это точно, — вздохнул Дорофеев. — Еще неизвестно, кого пришлют вместо него. Может, такое дерьмо попадется, что Сомова вспоминать будем как праздник.
Бабкин, с недоверием отнесясь к словам майора, на всякий случай уточнил:
— Сам высчитал или так, с потолка?
— Насчет чего?
— Думаешь, новый обязательно будет дерьмом?
— Ну уж наверняка не ангелом…
Глава 2
«АНГЕЛ»
Он приехал в Москву налегке, из оружия прихватил лишь пистолет, с которым вот уже год почти не расставался. Это была двадцать третья модель внешне неказистого девятимиллиметрового австрийского «глока». Удобная рукоятка и вполне приличный, на чертову дюжину патронов, магазин. Однако не только этим был хорош «глок». Как показала жизнь, в ближнем бою, когда дело доходило чуть ли не до рукопашной, ему не было равных. Иногда доводилось переходить реку вброд, иногда часами валяться в грязи — «глок» ни разу не подвел. Ни одной осечки на протяжении года! Пистолет, снискавший расположение австрийского спецназа, обладал еще одним только ему присущим качеством. На военном аэродроме в Армении неожиданно попросили сдать личное оружие и пройти досмотр. Разве можно было вот так, запросто, расстаться с верным другом? Пришлось тайком в туалете разобрать «глок». Вся процедура, выполненная с помощью подобранной с полу шпильки, заняла не более минуты.
Технические характеристики — аргумент убедительный, однако не они заставили отдать предпочтение «глоку». Все решил случай.
Во время очередного привала он решил прогуляться вверх по склону, чтобы как следует осмотреться, и напоролся на засаду. Завязалась перестрелка. Судя по тому, что в ход не пошли гранаты, противник знал, с кем имеет дело, и хотел взять его живым. По закону подлости пресловутую «беретту» на второй обойме заклинило. Пришлось обратиться к холодному оружию. Это был жест отчаяния. Вряд ли нож защитил бы от десятка вооруженных турок. Сзади навалились двое. Один из нападавших сразу же выбыл из игры, утащив с собой нож, застрявший между ребер.
Второй оказался более удачливым и повалил его на землю. В горло вцепились толстые пальцы. Неподалеку из кустов вынырнули еще человек пять. И когда показалось, что битва проиграна, взгляд уперся в «глок», лежавший рядом с убитым. С трудом дотянувшись до него, выстрелил. Столкнув с себя истекающего кровью турка, откатился в сторону, а затем несколькими выстрелами заставил вспомнить об осторожности остальных. Он прекрасно понимал, что лишь на считанные мгновения продлил себе жизнь. Кольцо сжималось, а патроны были на исходе. Дело близилось к развязке. И тогда он приставил дуло к виску и нажал на спусковой крючок. Но выстрела не последовало, только гулкий щелчок курка. Обойма оказалась пустой. В следующее мгновение рядом застрекотали автоматы. Подоспели его ребята.
Кого же стоило благодарить за спасение? Трофейный «глок» дважды не дал ему умереть. Ну как после этого расстаться с таким оружием?
«Глок» стал его талисманом. Прежде он не был столь сентиментален, и это могло означать только одно: он уже не тот, что раньше. Он продолжал убивать, однако игры со смертью потеряли прежний смысл, пропал азарт. А без этого участие в этой чужой, гнусной и по-восточному жестокой войне казалось нелепым.
Что же привело его в залитые солнцем, а теперь и кровью горы? Жажда подвигов? Деньги? Карьера?.. Все это ему обещали. Но тогда, три года назад, пересекая на военном самолете границу Турции, ему хотелось другого — он искал смерти.
А еще чуть раньше, в девяносто пятом, он поймал себя на том, что наконец-то готов покончить с неспокойной военной жизнью. Надеялся, вернувшись в родную Москву, забыть о бесконечных ночных марш-бросках, стонах раненых товарищей и застревающем в горле сухом пайке. А главное, хоть немного времени уделить своей маленькой семье, жене и дочери.
Он был офицером морской пехоты. Несколько лет блуждал по «теплым» морям.
Где-то у берегов Саудовской Аравии получил телеграмму: у него родилась дочь.
Потом незаметно ступил на сушу, воевал в Анголе. И вот долгожданная Москва!
Однако радость возвращения оказалась недолгой. Две недели сладостного покоя, а потом звонок из милиции и страшное известие: жена и дочь погибли в автокатастрофе. Бессмысленная и жуткая смерть. Он даже не успел сказать им, как сильно их любит…
Только-только забрезжившая для него надежда на обретение счастья обернулась абсурдом. Прежде, когда смерть была рядом, жизнь казалась наивысшей ценностью.
Теперь же все то, о чем он мечтал, сидя в окопах под чужим небом, стало для него самым жестоким наказанием. Он вдруг понял, что не сможет жить в шумном, многолюдном городе среди всех этих салонов и брокерских контор, ночных баров и казино…
Тогда, в девяносто пятом, отправляясь в Курдистан, он уже знал, что интернациональный Долг, о котором твердили генералы, всего лишь красивая выдумка, рассчитанная на безусых юнцов. Деньги ему тоже были ни к чему. Еще бессмысленнее выглядела бы очередная звездочка на погонах…
Да, он жаждал смерти, хотя не всякую смерть считал приемлемой для себя. Он хотел погибнуть в бою, уступив место под солнцем более сильному, ловкому и везучему…
Задача, поставленная перед ним и такими, как он, формулировалась предельно просто: дестабилизация обстановки на западной границе Турции, то есть диверсионная работа. Глубинный же смысл ее заключался в устранении конкурентов в нефтедобывающей отрасли. Нестабильность в Курдистане должна была убедить западных инвесторов в преимуществе закупок нефти у России. Впрочем, официально это именовалось «оказанием братской помощи дружественному курдскому народу в его борьбе за независимость». Красиво и благородно!
Курдская рабочая партия, в интересах которой пришлось воевать, оказалась довольно-таки мощной, многочисленной и четко структурированной организацией.
Правда, с несколько восточным уклоном. Жесткая дисциплина и фанатичная вера в свои идеалы — вот что отличало курдских бойцов от тех, с кем прежде ему приходилось иметь дело. Впрочем, среди курдов было немало и таких, кто позарился на большие деньги, рекой текшие из России. Все бы ничего, но, увы, полуграмотные курдские командиры не имели не малейшего представления о том, что такое военная стратегия и тактика!
Он учил их убивать, а сам искал смерти. Шли дни, а более сильного, смелого и умного, того, кто мог бы стать его ангелом смерти, не встречалось. Все приехавшие с ним из России или погибли, или возвратились на родину. Оставшись в полном одиночестве, он готов был воевать и дальше. Но курды… Едва закончились «российские» доллары, патриотизм «освободителей» морально куда-то улетучился. К тому же пошли слухи, что турки платят больше. Освободительная армия стала разваливаться на глазах: часть его отряда переметнулась на сторону турецкой полиции и стала воевать против своих же собратьев, часть подалась в эмиграцию. А потом пошли сбои в снабжении. Боеприпасов стало поступать все меньше и меньше. А еще через полгода он получил приказ возвращаться: денег на эту войну у России больше не было…
И вновь Москва! Ступив на взлетную полосу подмосковного аэродрома, он даже слегка растерялся, не зная, радоваться возвращению или горевать. Здесь, в столице, он был таким же чужим, как и там, в Курдистане. Ни друзей, ни близких и вполне реальная перспектива оказаться не у дел.
— Корнилов Андрей Петрович.
— Воинское звание?
— Майор.
— Прежнее место службы?
— Курдистан.
— Курдистан? И что же вы там делали?..
Так, слово в слово, начиналась каждая беседа с должностными лицами и в федеральной разведке, и в Министерстве обороны. Казалось, в столице уже никого не интересовала эта война. Более того, многие с трудом вспоминали, что таковая велась вообще. Ну а те, с кем приходилось общаться подолгу, как правило, с усердием клерков фиксировали его данные, а затем, упаковав исписанные листы в папку и пометив в верхнем правом углу «Архив», старались как можно скорее избавиться от свалившегося на их голову «курда».
Заключительным этапом «хождения по мукам» должна была стать встреча с неким полковником Петренко.
Вполуха выслушав доклад Корнилова, Петренко поинтересовался его материальным положением, наличием жилья, дальнейшими планами, а потом намекнул:
— Слышал, наверное, про семнадцатое августа?.. С тех пор вот так, в дерьме, и живем. По этому, сам понимаешь, многое из того, что тебе обещали, просто невыполнимо. Небось уже в курсе что генерал Ракитин, курировавший Курдистан, несколько месяцев назад отправлен в отставку? Он и его пост попали под сокращение. Вот так… А какой генерал был! Что уж говорить про нас грешных…
Я, например, вообще не вижу смысла в подобных операциях. Пустая трата денег.
Подобная тирада могла означать только одно:
Ракитин тебя посылал, вот к нему и обращайся, а я тут ни при чем.
Корнилова такой поворот дела не устраивал. Впрочем, это понимал и Петренко, однако делать шаг навстречу не спешил. Выдержав паузу и убедившись в том, что гость психологически подавлен и готов идти на любые уступки, он смягчил интонацию:
— Ты не паникуй, майор. Компенсацию получишь, хотя, сам понимаешь, более скромную, чем та, о которой шла речь в контракте. И не сразу. Извини, время сейчас такое. Беспощадное. Так что отдыхай, наслаждайся столичной жизнью.
— И как долго мне отдыхать? — растерялся Андрей. — Я ведь кадровый военный.
— Кадровый, говоришь… — недовольно хмыкнул полковник. — Между прочим, я тоже. Но даже я не знаю, что будет со мной завтра. — Он демонстративно покосился на настенные часы, потом перевел взгляд на Корнилова. — Не хотел говорить об этом сегодня, да коль ты такой настырный, придется. Так вот. В Москве и ближайших окрестностях вакансий нет. В округах идут сокращения. Ситуация критическая. Остается одно: взять бессрочный отпуск за свой счет и ждать…
— Месяц, год, два?
— Может, и год. Тем не менее падать духом не стоит.
— Не проще ли подать в отставку? Вопрос не застал полковника врасплох.
— Возможно, это наилучший вариант, — спокойно ответил он.
— Что же мне делать дальше?
— Искать работу.
— С моей-то специализацией? Полковник пожал плечами, мол, мне бы твои проблемы.
— Хорошие специалисты и на гражданке нужны.
— Может, в киллеры податься? Говорят, большой спрос.
На этот раз Петренко промолчал. Поняв, что наткнулся на каменную стену, Андрей резко встал:
— Разрешите идти?
— Иди. — Полковник потянулся к папке с документами, показывая, что разговор окончен.
Почувствовав, что перегнул палку, он оторвал взгляд от бумаг и уже более доверительно произнес:
— Повторяю, отчаиваться не стоит. Не исключено, что скоро что-нибудь подвернется. Ну там Югославия или Северный Кавказ…
Он упрямо искал оправдания готовящейся бойне и своему участию в ней, но не находил. Все аргументы «за» сводились к одному и скорее напоминали средневековый клич «Наших бьют!», нежели здравые рассуждения людей конца двадцатого века. Как обычно, громче всех кричали политики и генералы, те, кто привык рассуждать о «своих» победах и поражениях, сладко потягивая коньячок на подмосковных дачах.
Андрей знал о войне не понаслышке и потому фальшивый патриотизм воспринимал с брезгливостью. Знал он и то, что многим из тех, кто поверил генералам, суждено вернуться в цинковых гробах или калеками. А уцелевших просто-напросто кинут.
Точно так же, как кинули его. И все они останутся без денег, без работы, с комплексом неполноценности …
В отличие от многих других ему еще повезло. Он вернулся живым, получил хоть какие-то деньги. Полгода худо-бедно на эту сумму можно было протянуть. А что потом? Убивать он устал. Неужели протирать штаны в конторе или сидеть полуголодным в тайге и сторожить ржавую технику? Ничего другого в министерстве предложить не могли. И все же, как это ни обидно, не предложили даже этого…
Технические характеристики — аргумент убедительный, однако не они заставили отдать предпочтение «глоку». Все решил случай.
Во время очередного привала он решил прогуляться вверх по склону, чтобы как следует осмотреться, и напоролся на засаду. Завязалась перестрелка. Судя по тому, что в ход не пошли гранаты, противник знал, с кем имеет дело, и хотел взять его живым. По закону подлости пресловутую «беретту» на второй обойме заклинило. Пришлось обратиться к холодному оружию. Это был жест отчаяния. Вряд ли нож защитил бы от десятка вооруженных турок. Сзади навалились двое. Один из нападавших сразу же выбыл из игры, утащив с собой нож, застрявший между ребер.
Второй оказался более удачливым и повалил его на землю. В горло вцепились толстые пальцы. Неподалеку из кустов вынырнули еще человек пять. И когда показалось, что битва проиграна, взгляд уперся в «глок», лежавший рядом с убитым. С трудом дотянувшись до него, выстрелил. Столкнув с себя истекающего кровью турка, откатился в сторону, а затем несколькими выстрелами заставил вспомнить об осторожности остальных. Он прекрасно понимал, что лишь на считанные мгновения продлил себе жизнь. Кольцо сжималось, а патроны были на исходе. Дело близилось к развязке. И тогда он приставил дуло к виску и нажал на спусковой крючок. Но выстрела не последовало, только гулкий щелчок курка. Обойма оказалась пустой. В следующее мгновение рядом застрекотали автоматы. Подоспели его ребята.
Кого же стоило благодарить за спасение? Трофейный «глок» дважды не дал ему умереть. Ну как после этого расстаться с таким оружием?
«Глок» стал его талисманом. Прежде он не был столь сентиментален, и это могло означать только одно: он уже не тот, что раньше. Он продолжал убивать, однако игры со смертью потеряли прежний смысл, пропал азарт. А без этого участие в этой чужой, гнусной и по-восточному жестокой войне казалось нелепым.
Что же привело его в залитые солнцем, а теперь и кровью горы? Жажда подвигов? Деньги? Карьера?.. Все это ему обещали. Но тогда, три года назад, пересекая на военном самолете границу Турции, ему хотелось другого — он искал смерти.
А еще чуть раньше, в девяносто пятом, он поймал себя на том, что наконец-то готов покончить с неспокойной военной жизнью. Надеялся, вернувшись в родную Москву, забыть о бесконечных ночных марш-бросках, стонах раненых товарищей и застревающем в горле сухом пайке. А главное, хоть немного времени уделить своей маленькой семье, жене и дочери.
Он был офицером морской пехоты. Несколько лет блуждал по «теплым» морям.
Где-то у берегов Саудовской Аравии получил телеграмму: у него родилась дочь.
Потом незаметно ступил на сушу, воевал в Анголе. И вот долгожданная Москва!
Однако радость возвращения оказалась недолгой. Две недели сладостного покоя, а потом звонок из милиции и страшное известие: жена и дочь погибли в автокатастрофе. Бессмысленная и жуткая смерть. Он даже не успел сказать им, как сильно их любит…
Только-только забрезжившая для него надежда на обретение счастья обернулась абсурдом. Прежде, когда смерть была рядом, жизнь казалась наивысшей ценностью.
Теперь же все то, о чем он мечтал, сидя в окопах под чужим небом, стало для него самым жестоким наказанием. Он вдруг понял, что не сможет жить в шумном, многолюдном городе среди всех этих салонов и брокерских контор, ночных баров и казино…
Тогда, в девяносто пятом, отправляясь в Курдистан, он уже знал, что интернациональный Долг, о котором твердили генералы, всего лишь красивая выдумка, рассчитанная на безусых юнцов. Деньги ему тоже были ни к чему. Еще бессмысленнее выглядела бы очередная звездочка на погонах…
Да, он жаждал смерти, хотя не всякую смерть считал приемлемой для себя. Он хотел погибнуть в бою, уступив место под солнцем более сильному, ловкому и везучему…
Задача, поставленная перед ним и такими, как он, формулировалась предельно просто: дестабилизация обстановки на западной границе Турции, то есть диверсионная работа. Глубинный же смысл ее заключался в устранении конкурентов в нефтедобывающей отрасли. Нестабильность в Курдистане должна была убедить западных инвесторов в преимуществе закупок нефти у России. Впрочем, официально это именовалось «оказанием братской помощи дружественному курдскому народу в его борьбе за независимость». Красиво и благородно!
Курдская рабочая партия, в интересах которой пришлось воевать, оказалась довольно-таки мощной, многочисленной и четко структурированной организацией.
Правда, с несколько восточным уклоном. Жесткая дисциплина и фанатичная вера в свои идеалы — вот что отличало курдских бойцов от тех, с кем прежде ему приходилось иметь дело. Впрочем, среди курдов было немало и таких, кто позарился на большие деньги, рекой текшие из России. Все бы ничего, но, увы, полуграмотные курдские командиры не имели не малейшего представления о том, что такое военная стратегия и тактика!
Он учил их убивать, а сам искал смерти. Шли дни, а более сильного, смелого и умного, того, кто мог бы стать его ангелом смерти, не встречалось. Все приехавшие с ним из России или погибли, или возвратились на родину. Оставшись в полном одиночестве, он готов был воевать и дальше. Но курды… Едва закончились «российские» доллары, патриотизм «освободителей» морально куда-то улетучился. К тому же пошли слухи, что турки платят больше. Освободительная армия стала разваливаться на глазах: часть его отряда переметнулась на сторону турецкой полиции и стала воевать против своих же собратьев, часть подалась в эмиграцию. А потом пошли сбои в снабжении. Боеприпасов стало поступать все меньше и меньше. А еще через полгода он получил приказ возвращаться: денег на эту войну у России больше не было…
И вновь Москва! Ступив на взлетную полосу подмосковного аэродрома, он даже слегка растерялся, не зная, радоваться возвращению или горевать. Здесь, в столице, он был таким же чужим, как и там, в Курдистане. Ни друзей, ни близких и вполне реальная перспектива оказаться не у дел.
* * *
— Фамилия, имя, отчество?— Корнилов Андрей Петрович.
— Воинское звание?
— Майор.
— Прежнее место службы?
— Курдистан.
— Курдистан? И что же вы там делали?..
Так, слово в слово, начиналась каждая беседа с должностными лицами и в федеральной разведке, и в Министерстве обороны. Казалось, в столице уже никого не интересовала эта война. Более того, многие с трудом вспоминали, что таковая велась вообще. Ну а те, с кем приходилось общаться подолгу, как правило, с усердием клерков фиксировали его данные, а затем, упаковав исписанные листы в папку и пометив в верхнем правом углу «Архив», старались как можно скорее избавиться от свалившегося на их голову «курда».
Заключительным этапом «хождения по мукам» должна была стать встреча с неким полковником Петренко.
Вполуха выслушав доклад Корнилова, Петренко поинтересовался его материальным положением, наличием жилья, дальнейшими планами, а потом намекнул:
— Слышал, наверное, про семнадцатое августа?.. С тех пор вот так, в дерьме, и живем. По этому, сам понимаешь, многое из того, что тебе обещали, просто невыполнимо. Небось уже в курсе что генерал Ракитин, курировавший Курдистан, несколько месяцев назад отправлен в отставку? Он и его пост попали под сокращение. Вот так… А какой генерал был! Что уж говорить про нас грешных…
Я, например, вообще не вижу смысла в подобных операциях. Пустая трата денег.
Подобная тирада могла означать только одно:
Ракитин тебя посылал, вот к нему и обращайся, а я тут ни при чем.
Корнилова такой поворот дела не устраивал. Впрочем, это понимал и Петренко, однако делать шаг навстречу не спешил. Выдержав паузу и убедившись в том, что гость психологически подавлен и готов идти на любые уступки, он смягчил интонацию:
— Ты не паникуй, майор. Компенсацию получишь, хотя, сам понимаешь, более скромную, чем та, о которой шла речь в контракте. И не сразу. Извини, время сейчас такое. Беспощадное. Так что отдыхай, наслаждайся столичной жизнью.
— И как долго мне отдыхать? — растерялся Андрей. — Я ведь кадровый военный.
— Кадровый, говоришь… — недовольно хмыкнул полковник. — Между прочим, я тоже. Но даже я не знаю, что будет со мной завтра. — Он демонстративно покосился на настенные часы, потом перевел взгляд на Корнилова. — Не хотел говорить об этом сегодня, да коль ты такой настырный, придется. Так вот. В Москве и ближайших окрестностях вакансий нет. В округах идут сокращения. Ситуация критическая. Остается одно: взять бессрочный отпуск за свой счет и ждать…
— Месяц, год, два?
— Может, и год. Тем не менее падать духом не стоит.
— Не проще ли подать в отставку? Вопрос не застал полковника врасплох.
— Возможно, это наилучший вариант, — спокойно ответил он.
— Что же мне делать дальше?
— Искать работу.
— С моей-то специализацией? Полковник пожал плечами, мол, мне бы твои проблемы.
— Хорошие специалисты и на гражданке нужны.
— Может, в киллеры податься? Говорят, большой спрос.
На этот раз Петренко промолчал. Поняв, что наткнулся на каменную стену, Андрей резко встал:
— Разрешите идти?
— Иди. — Полковник потянулся к папке с документами, показывая, что разговор окончен.
Почувствовав, что перегнул палку, он оторвал взгляд от бумаг и уже более доверительно произнес:
— Повторяю, отчаиваться не стоит. Не исключено, что скоро что-нибудь подвернется. Ну там Югославия или Северный Кавказ…
* * *
Как жить дальше, Андрей не знал. Внимательно следя за телевизионными выпусками новостей и думая о Югославии и назревающих событиях на юге, он поймал себя на том, что ему совсем не хочется отправляться на Балканы и уж тем более под чеченские пули.Он упрямо искал оправдания готовящейся бойне и своему участию в ней, но не находил. Все аргументы «за» сводились к одному и скорее напоминали средневековый клич «Наших бьют!», нежели здравые рассуждения людей конца двадцатого века. Как обычно, громче всех кричали политики и генералы, те, кто привык рассуждать о «своих» победах и поражениях, сладко потягивая коньячок на подмосковных дачах.
Андрей знал о войне не понаслышке и потому фальшивый патриотизм воспринимал с брезгливостью. Знал он и то, что многим из тех, кто поверил генералам, суждено вернуться в цинковых гробах или калеками. А уцелевших просто-напросто кинут.
Точно так же, как кинули его. И все они останутся без денег, без работы, с комплексом неполноценности …
В отличие от многих других ему еще повезло. Он вернулся живым, получил хоть какие-то деньги. Полгода худо-бедно на эту сумму можно было протянуть. А что потом? Убивать он устал. Неужели протирать штаны в конторе или сидеть полуголодным в тайге и сторожить ржавую технику? Ничего другого в министерстве предложить не могли. И все же, как это ни обидно, не предложили даже этого…
Глава 3
В ТИХОМ ОМУТЕ
Трагически погибшего подполковника Сомова в отделе не любили. Впрочем, выражение «не любили» не совсем соответствовало истинным чувствам оперативников 136-го отделения милиции. Своего бывшего начальника они терпеть не могли.
Считали, что тот слишком задирает нос, «дружит» только с теми, кто ему заведомо полезен, а остальных использует в личных интересах, как дармовую рабочую силу.
Тем не менее на девятый день после печального события помянуть Сомова собрались все. Почему? Да хрен его знает! Может, опохмелиться хотелось после вчерашнего, а может, в душах оперативников пробудилось сострадание.
Поминки было решено справлять прямо на рабочем месте, в бывшем кабинете того же Сомова. Теперь его занимал майор Дорофеев, временно исполняющий обязанности погибшего подполковника. Скинулись, кто сколько смог, и послали непьющего Гурвича в магазин за водкой. Ваня Дорофеев занялся нарезкой огурцов, капитан Саша Калина взял на себя стаканы и тарелки. Только Леха Бабкин остался не у дел. Впрочем, совесть его была чиста: он первым предложил выпить за упокой души бывшего начальника.
Воспользовавшись всеобщей занятостью и отсутствием интереса к его персоне, Леха незаметно переместился за компьютер и запустил свой любимый компакт-диск с «Вольфом». В компьютере что-то затрещало, захлопало, завыло. Калина и Дорофеев отнеслись к этому спокойно. Они готовы были вытерпеть все, лишь бы Бабкин не путался под ногами и не доставал всех дурацкими советами. Леха же разошелся не на шутку.
— Что, гестапо хреново?! — орал он. — Не нравится, когда мозги по трубе!..
Ну, кто еще? Ты? Ну, давай, фашистяра! Выкусил? Теперь будешь знать наших!
Подожди, подожди, сейчас и с псиной твоей разберемся… Ах ты сука! Да ты что себе позволяешь? — Бабкин схватил «мышь» и что было сил застучал ею по столу.
Бьющийся в истерике Бабкин, собачий лай, треск выстрелов и грохот принтера — это уже походило на конец света.
— Все, военно-полевые учения окончены! — не выдержал Дорофеев, подскочил к компьютеру и выключил его. В кабинете стало тихо. Только принтер продолжал грохотать. Недоумевающе переглянувшись, Дорофеев и Бабкин уставились на выползающий из него лист.
— Возможно, что-то интересное, — предположил Бабкин. — Только не по-нашему.
— Дождавшись, когда принтер закончит стучать, он взял лист и, пробежав глазами по строчкам, объявил:
— Это Сомову. Дальше непонятно, потом циферки, потом опять не по-нашему, потом «Берн» и дата… сегодняшняя.
— Спасибо, Леха, за перевод. — Дорофеев вырвал лист у Бабкина и сунул его под стекло на столе. — Пусть лежит.
— А может, выкинуть на фиг? — предложил Бабкин. — Сомову информация уже вряд ли понадобится, а мне тем более.
— Ребята, у нас вроде как поминки, — напомнил Калина и кивнул на входящего Гурвича. — Во, и Миша уже подоспел.
Обменявшись уничтожающими взглядами, Бабкин и Дорофеев молча сели за стол.
На правах старшего Ваня принялся разливать. Потом поднял свой стакан и оглядел коллег — вдруг кто-нибудь захочет высказаться. И тут же понял, что дальше мрачных физиономий дело не пойдет.
— Ну что, мужики, вздрогнем? — предложил он и опрокинул в рот свою порцию.
Капитан Саша Калина и старлей Леша Бабкин без промедления последовали его примеру. Миша Гурвич едва пригубил из своего стакана и тут же закашлялся под неодобрительными взглядами. Дружно захрустели солеными огурцами, принесенными, как водилось, Дорофеевым из дому, затем выпили еще по одной. Говорить о Сомове не хотелось, хотя все прекрасно понимали, что на поминках без воспоминаний о покойном не обойтись.
— Как ни крути, мужики, а Сомова жаль, мрачно произнес Дорофеев и вновь взялся за бутылку. — Получить пулю в башку в самом расцвете лет… Сколько ему было? Сорок два, кажется?
— Получить пулю в башку обидно в любом возрасте, — усмехнулся Бабкин, с интересом наблюдая за тем, как майор, не глядя, отмеряет всем поровну.
— Я вот только одного не пойму, — продолжил майор. — Какого хрена его застрелили? Занимался все больше писаниной, в крутые разборки не совался. Кому он дорогу перешел?
— Если никаких следов, ясно кому, — не задумываясь, выпалил Бабкин.
— На Лубянку намекаешь? — поддержал разговор Калина.
— А что? Запросто, — оживился Леха. — Во время военных маневров три процента убитых в плане прописаны. У фээсбэшников тоже такая нормочка имеется.
Один-два мертвых а на одну операцию в пределах допустимого. Вот они и палят без разбору, прикрываясь этим пунктиком.
— Совсем оборзели! — пробормотал Дорофеев и, прожевав огурец, уже серьезно добавил:
— Вряд ли это их работа. Нет серьезного мотива.
— А я о чем говорю! — рассердился Бабкин. — Одного-двух можно без мотива.
Дорофеев на мгновение задумался, потом покачал головой:
— Не верю.
— Если честно, я тоже, — подыграл ему Бабкин. — Сомик только и умел, что начальству задницу лизать. Не удивлюсь, если окажется, что его убили из спортивного интереса. Какой-нибудь молокосос в киллеры решил поиграть и очки себе набивает. А подстрелить начальника УГРО это же круто! Пару раз нажал на курок, вот тебе и готовая репутация… Жаль, что дело у нас Петровка забрала.
— Если кого-нибудь интересует мое мнение, — встрял в разговор Миша Гурвич, — Сомик никогда не казался мне безобидным. Он просто притворялся пофигистом. А на самом деле ему было не все равно, что делается в нашем районе. Он раскопал что-то, вот его и убили.
В глазах у майора промелькнула насмешка. Он недолюбливал Гурвича, как, впрочем, и все в отделе, и не считал нужным это скрывать.
— Самый умный, да? Сколько ты в уголовке работаешь? Без году неделя! А уже корчишь из себя этакого интеллектуала! Комиссар Мегрэ, мать твою!
Побледнев, Миша собирался достойно ответить «старшему товарищу», но тут зазвонил телефон. Вмиг позабыв о назревающей ссоре, оперативники настороженно переглянулись. У каждого в глазах читался вопрос: неужели срочный вызов?
Телефон трезвонил, не переставая, и Дорофеев, выругавшись, рывком снял трубку:
Считали, что тот слишком задирает нос, «дружит» только с теми, кто ему заведомо полезен, а остальных использует в личных интересах, как дармовую рабочую силу.
Тем не менее на девятый день после печального события помянуть Сомова собрались все. Почему? Да хрен его знает! Может, опохмелиться хотелось после вчерашнего, а может, в душах оперативников пробудилось сострадание.
Поминки было решено справлять прямо на рабочем месте, в бывшем кабинете того же Сомова. Теперь его занимал майор Дорофеев, временно исполняющий обязанности погибшего подполковника. Скинулись, кто сколько смог, и послали непьющего Гурвича в магазин за водкой. Ваня Дорофеев занялся нарезкой огурцов, капитан Саша Калина взял на себя стаканы и тарелки. Только Леха Бабкин остался не у дел. Впрочем, совесть его была чиста: он первым предложил выпить за упокой души бывшего начальника.
Воспользовавшись всеобщей занятостью и отсутствием интереса к его персоне, Леха незаметно переместился за компьютер и запустил свой любимый компакт-диск с «Вольфом». В компьютере что-то затрещало, захлопало, завыло. Калина и Дорофеев отнеслись к этому спокойно. Они готовы были вытерпеть все, лишь бы Бабкин не путался под ногами и не доставал всех дурацкими советами. Леха же разошелся не на шутку.
— Что, гестапо хреново?! — орал он. — Не нравится, когда мозги по трубе!..
Ну, кто еще? Ты? Ну, давай, фашистяра! Выкусил? Теперь будешь знать наших!
Подожди, подожди, сейчас и с псиной твоей разберемся… Ах ты сука! Да ты что себе позволяешь? — Бабкин схватил «мышь» и что было сил застучал ею по столу.
Бьющийся в истерике Бабкин, собачий лай, треск выстрелов и грохот принтера — это уже походило на конец света.
— Все, военно-полевые учения окончены! — не выдержал Дорофеев, подскочил к компьютеру и выключил его. В кабинете стало тихо. Только принтер продолжал грохотать. Недоумевающе переглянувшись, Дорофеев и Бабкин уставились на выползающий из него лист.
— Возможно, что-то интересное, — предположил Бабкин. — Только не по-нашему.
— Дождавшись, когда принтер закончит стучать, он взял лист и, пробежав глазами по строчкам, объявил:
— Это Сомову. Дальше непонятно, потом циферки, потом опять не по-нашему, потом «Берн» и дата… сегодняшняя.
— Спасибо, Леха, за перевод. — Дорофеев вырвал лист у Бабкина и сунул его под стекло на столе. — Пусть лежит.
— А может, выкинуть на фиг? — предложил Бабкин. — Сомову информация уже вряд ли понадобится, а мне тем более.
— Ребята, у нас вроде как поминки, — напомнил Калина и кивнул на входящего Гурвича. — Во, и Миша уже подоспел.
Обменявшись уничтожающими взглядами, Бабкин и Дорофеев молча сели за стол.
На правах старшего Ваня принялся разливать. Потом поднял свой стакан и оглядел коллег — вдруг кто-нибудь захочет высказаться. И тут же понял, что дальше мрачных физиономий дело не пойдет.
— Ну что, мужики, вздрогнем? — предложил он и опрокинул в рот свою порцию.
Капитан Саша Калина и старлей Леша Бабкин без промедления последовали его примеру. Миша Гурвич едва пригубил из своего стакана и тут же закашлялся под неодобрительными взглядами. Дружно захрустели солеными огурцами, принесенными, как водилось, Дорофеевым из дому, затем выпили еще по одной. Говорить о Сомове не хотелось, хотя все прекрасно понимали, что на поминках без воспоминаний о покойном не обойтись.
— Как ни крути, мужики, а Сомова жаль, мрачно произнес Дорофеев и вновь взялся за бутылку. — Получить пулю в башку в самом расцвете лет… Сколько ему было? Сорок два, кажется?
— Получить пулю в башку обидно в любом возрасте, — усмехнулся Бабкин, с интересом наблюдая за тем, как майор, не глядя, отмеряет всем поровну.
— Я вот только одного не пойму, — продолжил майор. — Какого хрена его застрелили? Занимался все больше писаниной, в крутые разборки не совался. Кому он дорогу перешел?
— Если никаких следов, ясно кому, — не задумываясь, выпалил Бабкин.
— На Лубянку намекаешь? — поддержал разговор Калина.
— А что? Запросто, — оживился Леха. — Во время военных маневров три процента убитых в плане прописаны. У фээсбэшников тоже такая нормочка имеется.
Один-два мертвых а на одну операцию в пределах допустимого. Вот они и палят без разбору, прикрываясь этим пунктиком.
— Совсем оборзели! — пробормотал Дорофеев и, прожевав огурец, уже серьезно добавил:
— Вряд ли это их работа. Нет серьезного мотива.
— А я о чем говорю! — рассердился Бабкин. — Одного-двух можно без мотива.
Дорофеев на мгновение задумался, потом покачал головой:
— Не верю.
— Если честно, я тоже, — подыграл ему Бабкин. — Сомик только и умел, что начальству задницу лизать. Не удивлюсь, если окажется, что его убили из спортивного интереса. Какой-нибудь молокосос в киллеры решил поиграть и очки себе набивает. А подстрелить начальника УГРО это же круто! Пару раз нажал на курок, вот тебе и готовая репутация… Жаль, что дело у нас Петровка забрала.
— Если кого-нибудь интересует мое мнение, — встрял в разговор Миша Гурвич, — Сомик никогда не казался мне безобидным. Он просто притворялся пофигистом. А на самом деле ему было не все равно, что делается в нашем районе. Он раскопал что-то, вот его и убили.
В глазах у майора промелькнула насмешка. Он недолюбливал Гурвича, как, впрочем, и все в отделе, и не считал нужным это скрывать.
— Самый умный, да? Сколько ты в уголовке работаешь? Без году неделя! А уже корчишь из себя этакого интеллектуала! Комиссар Мегрэ, мать твою!
Побледнев, Миша собирался достойно ответить «старшему товарищу», но тут зазвонил телефон. Вмиг позабыв о назревающей ссоре, оперативники настороженно переглянулись. У каждого в глазах читался вопрос: неужели срочный вызов?
Телефон трезвонил, не переставая, и Дорофеев, выругавшись, рывком снял трубку: