Таковым видел Кронштадт начала XX века Николай Савватеев. По-видимому, таким же он был в глазах других матросов того времени.
«Тоном, не допускающим никаких возражений, я опроверг все эти буржуазные наветы», – пишет Федор Федорович. Но в другом месте книги он сообщает, что по официальным сведениям в первые дни Февральской революции матросами были убиты 36 морских и сухопутных офицеров, многие были арестованы.
В действительности масштабы стихийных матросских расправ на Балтике были куда значительнее. В той же книге Ф.Ф. Раскольникова в шестой редакционной сноске первой главы читаем: «Всего на Балтийском флоте было расстреляно в ходе восстания 120 офицеров и чиновников, арестовано свыше 600 человек».
Балтийский флот был обезглавлен. Возникший в конце апреля 1917 года Центральный комитет Балтийского флота (Центробалт) объединил все флотские комитеты и, по сути, взял власть на флоте в свои руки. Руководство флота во главе с контр-адмиралом Вердеревским выполняло свои обязанности чисто формально. В результате Балтийский флот перестал играть роль боевой силы. Такова была цена матросской ненависти к офицерскому составу.
Дневники Н.М. Савватеева позволяют говорить о том, что ненависть матросов к офицерству зрела уже давно. Однако, читая дневники и разбирая взаимоотношения руководящего и подчиненного состава, трудно найти ответ на вопрос: в чем «провинились» морские офицеры перед своими моряками в начале XX века?
Одним из первых офицеров, с которым столкнулся молодой матрос, был Плаксин, командир 2-го флотского экипажа, в котором состояли тогда моряки «Сенявина». Это был уже немолодой человек среднего роста, с седой бородой и тонким голосом. Плаксин считал своим долгом хорошо накормить команду. Во время обеда приходил в столовую, садился у котла, размешивал до дна суп, а затем, передавая поварешку коку, говорил: «Вот, так наливай». Савватеев отмечает, что Второй экипаж считался лучшим по Кронштадту по части пищи.
Будучи учеником минной школы, Николай Савватеев оказался на учебном судне «Двина», командиром которой был капитан 2-го ранга В.И. Пароменский. Он считался лучшим минным офицером Балтийского флота того времени. Пароменский был гуманным командиром. Он наставлял молодых матросов постоянно углублять свою специальность, быть опрятными и порядочными.
По окончании двухлетней минной школы Савватеев оказался на «Сенявине», командиром которого стал тогда капитан 1-го ранга Мордович, переведенный с крейсера «Лейтенант Ильин». Его также считали гуманным и добрым.
С 1901 года сенявинцев перевели в 6-й флотский экипаж, которым командовал капитан 1-го ранга Коссович. Его порядки матросам «Сенявина» сразу же не понравились. Здесь при входе в столовую каждый получал по куску хлеба, съев который мог попросить еще. «Что мы, нищие что ли? – сразу же отреагировали моряки. – Десять раз вскакивать из-за стола – просить милостыню!» И тут же направились в канцелярию. В результате хлеб появился на столах.
По дневникам видно, что с откровенно плохими офицерами, «драконами», за годы службы Николай Савватеев практически не сталкивался, а только слышал о них из рассказов других. Скорее всего, это можно объяснить тем, что он был образцовым матросом, четко выполнявшим свое дело, не допускавшим ни вольностей, ни пьянства. Поводов к столкновениям с офицерами у него не было. Тем не менее, следуя общему матросскому настроению, Савватеев держится отрицательной характеристики офицерства. Много у него рассуждений о деспотизме начальства, его бесчеловечности. Особенно достается командующему эскадрой адмиралу Рожественскому и старшему офицеру броненосца «Кремль» лейтенанту Курошу.
От матросов флагманского корабля сенявинцы знали, что Рожественский, несмотря на свое высокое положение, сам берется управлять стрельбой на корабле. И тут уж пощады не жди. За недолеты суровый адмирал «щедро награждает подзатыльниками», «не брезгует сходить по зубам», «прочищает перепонки ушей», «орет, топает ногами, буйствует хуже всякого мужика». Скидки на природную горячность этого адмирала не проходили. Злодей, да и только. Из дневников видно, что разговоры о зверствах адмирала – одна из излюбленных тем разговоров у матросов. От осуждения Рожественского переходили к обобщениям: «.. все они таковы. И другие офицеры в сущности такие же деспоты. Господа-угнетатели. Живут потом и кровью простых моряков, которых гнут в три дуги» и т. п.
Именно разговорами-пересудами поддерживался огонь ненависти к господам и офицерству вообще. И эта ненависть воплощалась в реальные действия. Савватеев описывает трагический случай, который произошел прямо у него на глазах накануне Цусимского похода. Произошло это 15 января 1905 года на Ревельском рейде, когда 30 моряков (в том числе Николай) вернулись на корабль из мастерских. Ужин давно кончился, а вахтенный офицер мичман Вильгельме забыл предупредить кока оставить 30 порций для них. Ввалившиеся на камбуз 30 моряков обнаружили там только «кашичку». Вызванный вахтенный офицер Вильгельме вместо того, чтобы извиниться перед моряками за забывчивость, заявил, что на камбузе есть ужин. «Но там только одна кашичка!» – повысили тон моряки. «Ну и жрите!» – отрезал мичман. «Жри сам!» – огрызнулся один из матросов. Вильгельме подошел к нему и, сорвав бескозырку, поднес ее к лампочке, чтобы запомнить имя матроса. В ответ тот, схватив нож, нанес офицеру несколько ударов, смертельно ранив его.
Этот матрос уже отслужил положенный срок, но вместо демобилизации вынужден был принять участие в походе. Поэтому моряки винили Вильгельмса, который не захотел этого понять. Однако Савватеева поразило поведение родителей потерпевшего. У постели умирающего мать укоряла сына, указывая на отца – капитана 1-го ранга, который «состарился, но не позволял себе того, за что ты умираешь». «Вини себя», – говорила она. В дальнейшем Савватеев узнал, что родители подали прошение на высочайшее имя, чтобы убийца их сына был помилован.
Цусимский поход, бой, сдача в плен дали Савватееву богатый материал для размышлений. В японском плену Николай как бы заново открывал для себя и матросов, и офицеров. Плен отбывали в разных местах. Савватеев видел, как матросы, в условиях хорошего содержания стали просто-напросто распускаться, становясь все более наглыми и требовательными. «Наши были неблагодарны», – отмечал он, и эта мысль красной нитью проходит через все записи, сделанные Николаем Макаровичем в японском плену. С другой стороны, офицеры «Сенявина», находясь в другом месте, сохранили теплые чувства к своим подопечным. Они собрали деньги для команды, добились встречи. Командир «Сенявина» Григорьев от себя лично выделил деньги, чтобы каждый матрос его корабля (всего 361 человек) выпил по чарке рома за скорое возвращение на родину.
Через всю жизнь пронес Николай Савватеев благодарную память о командире 3-й Тихоокеанской эскадры адмирале Николае Ивановиче Небогатове, который во избежание кровопролития приказал «Сенявину» и еще трем кораблям сдаться японцам. Не думая ни о себе, ни о своей карьере, Небогатов сохранил жизнь сотням моряков. Как видно из коллективного письменного послания, адресованного адмиралу Небогатову, это чувство благодарности жило и в других матросах.
Вчитываясь в дневники Савватеева, понимаешь, что морское офицерство начала XX века вовсе не было плохим. Скорее наоборот. Имя «драконов» оно получило незаслуженно. Но волею судьбы именно офицерство было принесено в жертву господствующему тогда настроению ненависти к власть имущим. Тому самому настроению, которое и предопределило в дальнейшем неслыханное жертвоприношение, называемое Русской Революцией.
«ДРАКОНЫ» В ОФИЦЕРСКОЙ ФОРМЕ
Федор Раскольников в книге «Кронштадт и Питер» вспоминает свою встречу с И.А. Буниным, которая произошла весной 1917 года. Сидя на оттоманке с поджатыми ногами, писатель засыпал редактора кронштадтского «Голоса правды» вопросами, и главный из них был: «Правда ли на улицах Кронштадта матросы убивают каждого попавшегося офицера?»«Тоном, не допускающим никаких возражений, я опроверг все эти буржуазные наветы», – пишет Федор Федорович. Но в другом месте книги он сообщает, что по официальным сведениям в первые дни Февральской революции матросами были убиты 36 морских и сухопутных офицеров, многие были арестованы.
В действительности масштабы стихийных матросских расправ на Балтике были куда значительнее. В той же книге Ф.Ф. Раскольникова в шестой редакционной сноске первой главы читаем: «Всего на Балтийском флоте было расстреляно в ходе восстания 120 офицеров и чиновников, арестовано свыше 600 человек».
Балтийский флот был обезглавлен. Возникший в конце апреля 1917 года Центральный комитет Балтийского флота (Центробалт) объединил все флотские комитеты и, по сути, взял власть на флоте в свои руки. Руководство флота во главе с контр-адмиралом Вердеревским выполняло свои обязанности чисто формально. В результате Балтийский флот перестал играть роль боевой силы. Такова была цена матросской ненависти к офицерскому составу.
Дневники Н.М. Савватеева позволяют говорить о том, что ненависть матросов к офицерству зрела уже давно. Однако, читая дневники и разбирая взаимоотношения руководящего и подчиненного состава, трудно найти ответ на вопрос: в чем «провинились» морские офицеры перед своими моряками в начале XX века?
Одним из первых офицеров, с которым столкнулся молодой матрос, был Плаксин, командир 2-го флотского экипажа, в котором состояли тогда моряки «Сенявина». Это был уже немолодой человек среднего роста, с седой бородой и тонким голосом. Плаксин считал своим долгом хорошо накормить команду. Во время обеда приходил в столовую, садился у котла, размешивал до дна суп, а затем, передавая поварешку коку, говорил: «Вот, так наливай». Савватеев отмечает, что Второй экипаж считался лучшим по Кронштадту по части пищи.
Будучи учеником минной школы, Николай Савватеев оказался на учебном судне «Двина», командиром которой был капитан 2-го ранга В.И. Пароменский. Он считался лучшим минным офицером Балтийского флота того времени. Пароменский был гуманным командиром. Он наставлял молодых матросов постоянно углублять свою специальность, быть опрятными и порядочными.
По окончании двухлетней минной школы Савватеев оказался на «Сенявине», командиром которого стал тогда капитан 1-го ранга Мордович, переведенный с крейсера «Лейтенант Ильин». Его также считали гуманным и добрым.
С 1901 года сенявинцев перевели в 6-й флотский экипаж, которым командовал капитан 1-го ранга Коссович. Его порядки матросам «Сенявина» сразу же не понравились. Здесь при входе в столовую каждый получал по куску хлеба, съев который мог попросить еще. «Что мы, нищие что ли? – сразу же отреагировали моряки. – Десять раз вскакивать из-за стола – просить милостыню!» И тут же направились в канцелярию. В результате хлеб появился на столах.
По дневникам видно, что с откровенно плохими офицерами, «драконами», за годы службы Николай Савватеев практически не сталкивался, а только слышал о них из рассказов других. Скорее всего, это можно объяснить тем, что он был образцовым матросом, четко выполнявшим свое дело, не допускавшим ни вольностей, ни пьянства. Поводов к столкновениям с офицерами у него не было. Тем не менее, следуя общему матросскому настроению, Савватеев держится отрицательной характеристики офицерства. Много у него рассуждений о деспотизме начальства, его бесчеловечности. Особенно достается командующему эскадрой адмиралу Рожественскому и старшему офицеру броненосца «Кремль» лейтенанту Курошу.
От матросов флагманского корабля сенявинцы знали, что Рожественский, несмотря на свое высокое положение, сам берется управлять стрельбой на корабле. И тут уж пощады не жди. За недолеты суровый адмирал «щедро награждает подзатыльниками», «не брезгует сходить по зубам», «прочищает перепонки ушей», «орет, топает ногами, буйствует хуже всякого мужика». Скидки на природную горячность этого адмирала не проходили. Злодей, да и только. Из дневников видно, что разговоры о зверствах адмирала – одна из излюбленных тем разговоров у матросов. От осуждения Рожественского переходили к обобщениям: «.. все они таковы. И другие офицеры в сущности такие же деспоты. Господа-угнетатели. Живут потом и кровью простых моряков, которых гнут в три дуги» и т. п.
Именно разговорами-пересудами поддерживался огонь ненависти к господам и офицерству вообще. И эта ненависть воплощалась в реальные действия. Савватеев описывает трагический случай, который произошел прямо у него на глазах накануне Цусимского похода. Произошло это 15 января 1905 года на Ревельском рейде, когда 30 моряков (в том числе Николай) вернулись на корабль из мастерских. Ужин давно кончился, а вахтенный офицер мичман Вильгельме забыл предупредить кока оставить 30 порций для них. Ввалившиеся на камбуз 30 моряков обнаружили там только «кашичку». Вызванный вахтенный офицер Вильгельме вместо того, чтобы извиниться перед моряками за забывчивость, заявил, что на камбузе есть ужин. «Но там только одна кашичка!» – повысили тон моряки. «Ну и жрите!» – отрезал мичман. «Жри сам!» – огрызнулся один из матросов. Вильгельме подошел к нему и, сорвав бескозырку, поднес ее к лампочке, чтобы запомнить имя матроса. В ответ тот, схватив нож, нанес офицеру несколько ударов, смертельно ранив его.
Этот матрос уже отслужил положенный срок, но вместо демобилизации вынужден был принять участие в походе. Поэтому моряки винили Вильгельмса, который не захотел этого понять. Однако Савватеева поразило поведение родителей потерпевшего. У постели умирающего мать укоряла сына, указывая на отца – капитана 1-го ранга, который «состарился, но не позволял себе того, за что ты умираешь». «Вини себя», – говорила она. В дальнейшем Савватеев узнал, что родители подали прошение на высочайшее имя, чтобы убийца их сына был помилован.
Цусимский поход, бой, сдача в плен дали Савватееву богатый материал для размышлений. В японском плену Николай как бы заново открывал для себя и матросов, и офицеров. Плен отбывали в разных местах. Савватеев видел, как матросы, в условиях хорошего содержания стали просто-напросто распускаться, становясь все более наглыми и требовательными. «Наши были неблагодарны», – отмечал он, и эта мысль красной нитью проходит через все записи, сделанные Николаем Макаровичем в японском плену. С другой стороны, офицеры «Сенявина», находясь в другом месте, сохранили теплые чувства к своим подопечным. Они собрали деньги для команды, добились встречи. Командир «Сенявина» Григорьев от себя лично выделил деньги, чтобы каждый матрос его корабля (всего 361 человек) выпил по чарке рома за скорое возвращение на родину.
Через всю жизнь пронес Николай Савватеев благодарную память о командире 3-й Тихоокеанской эскадры адмирале Николае Ивановиче Небогатове, который во избежание кровопролития приказал «Сенявину» и еще трем кораблям сдаться японцам. Не думая ни о себе, ни о своей карьере, Небогатов сохранил жизнь сотням моряков. Как видно из коллективного письменного послания, адресованного адмиралу Небогатову, это чувство благодарности жило и в других матросах.
Вчитываясь в дневники Савватеева, понимаешь, что морское офицерство начала XX века вовсе не было плохим. Скорее наоборот. Имя «драконов» оно получило незаслуженно. Но волею судьбы именно офицерство было принесено в жертву господствующему тогда настроению ненависти к власть имущим. Тому самому настроению, которое и предопределило в дальнейшем неслыханное жертвоприношение, называемое Русской Революцией.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента