– Садись, – поймал я ее за руку и заставил опуститься на стул.
   Она было дернулась и быстро подчинилась, почувствовав, насколько я сильнее ее. Привыкла к хиленькому Васильку, забыла, какие на самом деле мужчины.
   – За встречу! – поднял я фужер.
   Выпили они залпом, чему я удивился. Налил по-новой и предложил другой тост:
   – За дочку!
   И ощутил напряг. Что-то здесь было зарыто, и не простая собачонка, а, как минимум, сенбернар. Супруги уставились в фужеры так, словно там сперма пузырилась. Я прикинул возраст девочки, перебрал несколько вариантов и пришел к самому простому выводу. Проверяя догадку, спросил:
   – Она ничего не знает?
   – Нет, – поймался Василек.
   Нина чуть не испепелила его взглядом. На месяц он может забыть о ебле. Бедный Василек! Кому хуй, а ему все два!
   – Кто тебе сказал? – напала она на меня.
   – Сам догадался. Вроде бы мозги есть, раньше ты в этом не сомневалась.
   – Не было никакого раньше, понял?! Это моя дочка! – забулькала она, став озлобленной, некрасивой.
   – Твоя, не кипишись, – успокоил я. – Меня внебрачные дети не интересуют.
   – Совсем?! – она позеленела еще сильнее.
   Бабам не угодишь. Я думаю, она бы не обиделась, если бы во мне взыграли отцовские чувства и отобрал дочку вместе с мамашей. Скажем дружно: на хуй нужно!
   – Совсем, – смиренно молвил я.
   Зато Василек радостно слушал меня. С одними мужчинами бабы делают ошибки, а других заставляют за это расплачиваться. Самое забавное, что эти другие платят с удовольствием.
   – Подлец! – произнесла Нина и залпом осушила второй бокал.
   – Что есть, то есть, – согласился я, отхлебнув из своего.
   – Сволочь! – на закуску добавила она тоном, каким признаются в любви.
   Видать, давно не пила, и два бокала вставили. А баба пьяная – пизда чужая.
   – О чем базар, – вновь соглашаюсь я. – Как говорят в Одессе, кто-то бы стал спорить, а я разве буду?!
   – Ты совсем не изменился, – сказала она другим голосом – голосом той, прежней Нины.
   Слушать ее было приятно, особенно на фоне самодовольной, пьяненькой мордочки Василька, влюбленно глядящего на жену. Он не догонял, что ему уже изменили, осталось ноги раздвинуть. Улыбайся, Васята, ебут тебя поросята! Радуйся, что твоя жена не интересует меня. Может, как-нибудь выебу ее разок, ведь хуй – не мыло, не сотрется.
   – Дельце у меня к тебе, – достаю я Иришкину зачетку.
   – Для тебя – все! – заявляет он, раскатав мокрые губы.
   – Надо поставить оценку “отлично”.
   – Поставим! – соглашается Василек и открывает зачетку. Прочитав фамилию, закрывает и толчками отодвигает от себя. – Ей – нет!
   Берет зачетку и Нина, смотрит фотографию.
   – А, эта , дочка, – язвительно произносит Нина. – И тебя купил ее папочка? Вроде бы он не у дел теперь.
   – А кем он раньше был?
   – Первым секретарем обкома.
   Я присвистнул про себя. Теперь становилось понятно многое в ее поведении. Я взял зачетку, прочитал фамилию. Ха!
   – Хочешь сказать, что не знал?! – в голосе Нины язвительность сменилась ревностью, потому что поняла, что не знал.
   Я не стал отпираться: чем больше оправдываешься, тем меньше тебе верят. Я положил зачетку перед Васильком и сказал:
   – Ты знаешь меня, а я тебя. Ты знаешь, что поломаешься и поставишь “отлично”, и я знаю. Так в чем дело?!
   Василек не сомневался, что все будет по-моему. Десяток лет, что мы не виделись, не изменили наши отношения: я по-прежнему кумир, а он добровольная шестерка. Чтобы ему легче было справиться с собственным упрямством, я сказал:
   – Разве ты не поможешь жене друга?
   – Жене? – удивилась Нина.
   – Вопрос времени, – промолвил я, стараясь понять, правду говорю или порожняк толкаю.
   – Я думала, ты никогда не женишься.
   – И я так думал, – говорю я и догоняю, что ничего не бывает случайным, что мысль эта давно прорастала где-то в самом дальнем закутке моего серого вещества. Или белого – в яйцах. Или там, и там, а теперь вырвалась наружу.
   Василек напряженно смотрит на меня протрезвевшими глазами, как бы примеряет на меня Иру. От напряга даже очки запотели. Сначала на его мордочке появилось недоумение и неверие, потом – колебание, потом – согласие. Он кивает головой:
   – Да, ты с ней справишься.
   – Уже справился.
   – Теперь ясно, почему она еще заносчивей стала, – говорит Нина. – Когда отца сняли, тише воды, ниже травы ходила, а потом снова...
   – Да, – подтверждает Василек, – и я заметил.
   Что-то ты слишком замечаешь ее, наверное, запала. У нас с тобой вкусы всегда совпадали. Отсюда и такая злость на нее. А я думал, что Василек одно-люб – раз-ъебай.
   – Ну-ну! – язвит Нина. – Она тебе еще покажет, какой у нее характер.
   – А какой он у нее?
   – Несносный – это мягко сказано!
   – Не может быть! – не соглашаюсь я. – У женщины такой характер, какой ей разрешает иметь мужчина. А разрешенное плохим не бывает. Иначе бы жопа об жопу – и кто дальше отскочит.
   Василек дослушивает меня с открытым ртом – в бабологии он всегда был и останется двоечником – и выводит в зачетке и в направлении на экзамен нужную отметку.
   Я в третий раз наполняю фужеры и мы начинаем болтать, как старые добрые друзья. Они жалуются на свою жизнь, довольно скучную, однообразную, я хвастаюсь своей, правда, сильно не распространяясь, потому что вору и бляди долго оправдываться. Сообщил им только, что вор в законе.
   – Ты всегда был первым, – сказала Нина, глядя на меня влюбленно.
   Умеют бабы ебаться взглядом. Кончит, правда, под Васильком, чему он будет несказанно рад.
   Прервала застолье вернувшаяся дочка. Она поняла, что я не простой гость, поглядела с любопытством. Я внимательно присмотрелся к ней.
   – На бабушку похожа.
   – Не-ет! – пьяно отверг Василек. – Ни на одну, ни на другую!
   А Нина поняла. И сразу принялась убирать посуду. Побыли-побыли, убирайтесь в пизду кобыле.
   На прощанье я вновь погладил девочку по голове и прощелкал пальцами по ушам. Она не убрала голову, посмотрела снизу вверх так, словно ожидала, что поцелую в губы. Поцеловал не ее, а маму. В щечку. Нина на мгновение прижалась ко мне, чтобы обновить воспоминания. И я решил обновить, но поподробнее. Надо иметь сметку – ебать жену, не забывать и про соседку. Нина просекла мои мысли, заулыбалась по-сучьи. Одной бабе стало весело – села на хуй, ноги свесила.
   Иришкин тоже развеселилась, увидев оценку. Она мечтала об “уд.”, а получила самую лучшую.
   – Как тебе удалось? Этот зануда такой принципиальный! Он ненавидит меня, не может простить, что мой папа... – она запнулась.
   – ...бывший первый? Он мне сказал об этом. Мы поболтали с ним за жизнь и он согласился, что это не самый страшный недостаток. Да и я настолько клевый парень, что только за одно это надо поставить моей жене отличную оценку.
   Слово “жена” Иришкин просекла на втором или третьем круге осмысления. Она замерла, ожидая продолжения. Я сделал вид, что не догоняю.
   – Надо будет что-то, подходи к нему, все сделает.
   – Хорошо, – тихо произносит она, ожидая от меня другое.
   О чем еще болтать?! Кончай пиздеж, начинай ебеж! Я валю ее на кровать.
   От нее сильно пахло лесом, потому что лежала, как бревно. Буду знать, что на время ебли бабья голова должна быть абсолютно пуста.
   Ира ждет, когда я отдышусь и расслаблюсь, и сообщает без вступления:
   – Я беременна.
   – Знаю.
   Пауза тянется минут пять. Бабе надо сделать огромное одолжение, женившись на ней, иначе одолжение сделает она – со всеми вытекающими последствиями. Да и трудная добыча дороже ценится.
   – И что мне делать? – не выдерживает она.
   Я растягиваю следующую паузу до тех пор, пока не ощущаю, что Ира сейчас взорвется.
   – Рожай.
   – А-а... – тянет она, не зная, как спросить о главном.
   – Выходи за меня замуж, – произношу я намного спокойнее, чем ожидал. Это так просто – даже странно. И я продолжаю: – Я люблю тебя.
   Надо было бы поменять эти фразы местами, но их проглатывают и в таком виде.
   – И я тебя! – горячо шепчет она, целуя меня в щеку, а затем тянется к моим губам.
   Насосавшись, отпадает, погружается в мечты. Курочка в гнезде, яичко в пизде, а баба цыплят считает.
   Лежит милая в гробу,
   Я пристроился, ебу.
   Нравится-не нравится —
   Спи, моя красавица!
   Слез я с иглы, оклемался малехо и сразу заметил, сколько по земле шляется пизд неоприходованных. И пошел ебать всех подряд в хвост и в гриву. Эх, ма, была бы денег тьма, купил бы баб деревеньку и ебал помаленьку! Тогда мне во всем масть перла. Теперь знаю, что если слишком прет, значит скоро крупный облом будет, и наоборот.
   Чего я полез на эту дуру – уже не помню. Не скажу, чтоб красивая или фигуристая была, не скажу, чтоб женственная или сексуальная, но чем-то она мне приглянулась. Вообще-то я не люблю истеричек. Они хороши в постели чувственностью через край, а по жизни – лучше не связываться. Я же прикипел к этой сучке, будто у нее пизда с золотым ободком. Сказалась моя любовь к литературе, ведь она называла себя поэтессой. И действительно, долдонила стихи когда надо и не надо. Свои и чужие, причем забывала говорить, какие именно ее, поэтому затрудняюсь сказать, были ли у нее хоть какие-нибудь способности. Слово “талант” к бабам не липнет, не говно. А по жизни Ася – так звали ее свои – оказалась способна на многое.
   Познакомились мы в баре. Она сидела в компании молодящихся пропойц в свитерах или с цветастыми косынками на шее – местечковой богемы. Лишь один был в костюме и при галстуке, правда, в таком разноцветно-ярком, будто одолжил его у светафора. Потом я узнал, что это был уездный гений, писатель Есик. Он занимал в Союзе писателей кресло, с которого раздавалась материальная помощь. Там, видимо, и были истоки его гениальности. Деньги злы и раздают их козлы. Вокруг него сидели козлятки, получившие эту помощь, вместе пропивали халяву. Есик написал несколько, как я называю, “чукчанских” романов – что вижу, о том и пишу. А видит только себя, любимого. Его опусы можно объединить в один, в расширенную автобиографию, и назвать “Сага о Есике”. Я считаю, что писатель начинается там, где заканчивается автобиография. Грамотно писать умеют многие, творить – избранные. О чем и сказал бюрократу от литературы. И сразу обзавелся смертным врагом. Не связывайтесь с человеком, написавшим одну книгу!
   Асе было скучно с ними, стреляла глазами со скоростью пулемета. Угадала в меня. Я ощутил ее взгляд, полный ненависти. Ненавидела за то, что я не с ней. Когда наши глаза встретились, быстро потупилась и облизала губы, пухлые, рабочие. Свою компанию бросила без сожаления.
   – Они, конечно, изысканные, – поделилась она позже, – но иногда так хочется под танк!
   Ну, я ее и раскатал хуем по кровати, как гусеницами по асфальту. Орала так, что соседи стучали со всех сторон кулаками в стены, нижние – по радиатору молотком, верхние – по полу ножками стула. Асю их возмущение заводило еще больше. В промежутках между еблей она хваталась за хуй и не опускала ни на секунду. Даже ссать согласна была относить, а когда готовила хавку, я должен был стоять рядом, чтобы ей удобней было одной рукой управляться.
   – Какой он у тебя большой! – шептала она, захлебываясь от спермы и восхищения.
   Хуй как хуй – пядь да вершок, и еще три пальца поперек, и еще место есть, где вороне сесть.
   Впрочем, готовить она не умела. Так-сяк яичницу поджарить или сварганить суп-рататуй – кругом водичка, посредине хуй. Да и все остальное делать не умела и не хотела. Ей бы только чтоб еблось, жралось и пилось, а о работе не думалось, и хуй чтоб на тачке подвозили. Я ее понимаю: кто работал и трудился, тот давно пиздой накрылся. Хотя ее неряшливость доставала меня. Поэтессы – самые большие неряхи.
   Когда я впервые зашел на ее кухню, то остолбенел: с клена падают листья ясеня – нихуя себе, нихуя себе! Стол, единственный стул и пол были завалены книгами, тетрадями, исписанными листами бумаги, и по всему этому нагло и бодро маршировали дивизии тараканов. Ася смахнула макулатуру со стула и предложила его мне. Сама села на стопку книг.
   – Ты, наверно, кушать хочешь? – спросила она с бабьей настырностью.
   – Ну, давай, – чтобы не обидеть, согласился я.
   – Пельмени будешь?
   – Будешь.
   Она достала из холодильника начинающий цвести огрызок батона в полиэтиленовом пакете и стеклянную банку, к дну которой прилипли две пельмешки. Заметив мой удивленный взгляд, Ася вполне искренне произнесла:
   – Что, мало, да?
   – Даже тараканам на всех не хватит.
   Она согласилась со мной и достала из холодильника кусочек сливочного масла, грамм десять, банку растворимого кофе и маленькую пачку сахара-рафинада. У нее все съестное хранилось в холодильнике, потому что это единственное место, куда не забираются теплолюбивые тараканы. На остальной территории квартиры они властвовали безраздельно. За ночь грудь так оттопчут, что дышать трудно, пока не разомнешься. К счастью, разминка была под боком, а поутру ебаться – сена не косить.
   Писать стихи она сразу забросила. Это мужчина чем влюбленнее, тем талантливее и плодовитее, а бабе чем лучше, тем меньше бумаги изводит за столом и больше в туалете. Зато тарахтела без умолку, как хуй в спичечном коробке.
   Пиздоболами были и ее кореша, все с шанкром в голове. Таких бы друзей за хуй и в музей. Ася объяснила мне, чего каждый из них стоит. Они были бы гениями среди зековского удобрения, и только там. А гонору – будто у каждого по жар-птице на хую сидит. Когда встречаются два поэта, они или хвалят каждый себя, что быстро обоим надоедает, или ругают третьего, долго и со смаком размазывая говно руками по унитазу. Я обозвал этот процесс поэтоедством. Асе слово приглянулось, козырнула им во время очередного коллективного застолья. Вся пиздобратия со злобно-радостными выкриками взяла его на вооружения и самый лохмато-молодящийся состряпал эпитафию, подозреваю, самому себе:
 
Утверждал,
Что он – поэт,
А был
Поэтоед!
 
   Его однохлевники придумали несколько вариаций на эту тему, которые я не запомнил.
   Не нравилась мне эта компашка. Хуй проссышь: пидоры – не пидоры, но ебут друг дружку, а деньги в кружку. Да и любовь у пидоров коленками назад, а у этих – вбок.
   Ася о них конкретно отзывалась, подражая тоскливо-томному голосу “Рабы любви”:
   – Господа, вы же пидоры, господа!
   Какие, нахуй, господа?! Но и на товарищей не тянут. Их товарищи в овраге лошадь доедают. Завистливые, злобные, дерганые, как зеки. Только зеки в большинстве своем отчаянные, а эти – чмо трусливое, ни спиздить, ни отпиздить. Хуями обложить умеют, а ответить – слабо. Или поэт, или порядочный человек. Единственное, что у них общее с ворами, – целыми днями хуи валяют и к стене приставляют. В остальном – носят ношеное и ебут брошенное. Один из них и подобрал Асю, когда я ее бросил.
   Она решила, что лучше бы я этого не делал. Постаралась и меня убедить. Прожженные стервы тянутся к бывалым мужикам, не понимая, что таким нравятся домашние девочки. Я считаю, что три пункта у женщины должны быть короткими: юбка, язык и прошлое. Что и попытался втолковать Асе при расставании. Она не захотела понимать. А знала обо мне много. Да я и не скрывал. Поставлю хату и, если попадутся классные книги, занесу к Асе, чтобы на досуге почитать. Эти книги станут основными вещдоками.
   Но сдаст она меня не сразу. Сначала будет часами поджидать у подвала, в котором был оборудован спортзал якобы для занятий атлетизмом, а на самом деле стучали по макевару. Тренировал знакомый Андрея Анохина, они у одного сенсея учились. В этом спортзальчике я стал вторым хозяином после того, как купил несколько тренажеров, штангу и две большие боксерские груши. Первый хозяин был классическим бессребреником, не было у него ни полена, только и богатства, что хуй до колена. Ему были должны все, у кого хватало наглости попросить в долг и не отдать. Но именно поэтому его и мусора не трогали, закрывали глаза, что тренирует запрещенному виду спорта.
   Было начало зимы. Ася стояла за деревом напротив входа в подвал и ждала. В любую погоду. Ей, как хорошему хую, плохой погоды не было. Она любила страдать, второй такой мазохистки не встречал. При этом чуть ли не через фразу предупреждала, что если ударю ее, уйдет. Особенно забавно эти слова звучали после того, как отревется после моих пиздюлей. Дежурила она и у моего жилья. Я дважды переезжал, благо все мои вещи – хуй да клещи. Проходило несколько дней, и Ася звонила в мою дверь. Я бы свалил в другой город, но слишком хороший куш намечался, надо было лишь дождаться, когда бобер уедет на пару дней. Да и поучиться каратэ было у кого.
   Отъебалась она от меня после того, как встретила с другой на выходе из кабака. Со мной была телка классная по всем статьям. Образованная, интеллигентная, не круглая дура и при всем при этом – удивительно женственная. Мы с ней были настолько увлечены друг другом, что не сразу заметили Асю, которая стояла, как хуй, посреди дороги.
   – Вот ты с кем! – заявила она тоном обманутой жены. – Я так и знала!
   – А кто ты такая, чтобы я перед тобой отчитывался?!
   – Ты уже забыл?!.. – и понеслась материться да так неумело, что скучно было слушать.
   В их кругу матерщина считалась особым шиком, как бы символизировала пропитанность истинно русским духом. Это при том, что две трети тусовки составляли жиды, которые сутки напролет обсуждали вопрос: в Израиль эмигрировать или в Штаты? Но еще забавнее было, что перед каждым матом еле заметно запинались.
   – Слышь, ты, – остановил я ее и показал на свою новую подружку, – посмотри на нее и на себя. Усекла?
   – И это за все, что я тебе сделала?!
   – Черт попу не работник, хуй пизде не должник! – отрезал я. – Тем более, что пизда у тебя, как у бродяги сумка!
   Моей новой подружке понравились мои ответы. Она тоже мечтала приобщиться к местечковым гениям и пропитаться истинно русским духом. Хоть и не круглая, а все равно дура.
   Следующим шагом Аси была попытка самоубийства. Надеялась, что пожалею ее или буду мучаться, что жизни лишил. Во-первых, не мучаться, а гордиться, не из-за каждого на смерть идут; во-вторых, она была не первой (начала моя одноклассница, наглотавшаяся таблеток, когда я занялся ее подружкой) и даже не третьей (после трех случаев относишься буднично); в-третьих, бабы занимаются самоубийством так, чтобы успели спасти, правда, не всегда получается. У Аси получилось. Она вызвала к себе домой подругу, оставила дверь открытой и за несколько минут до прихода вскрыла вены. В ванной, чтобы потом меньше убирать. Подруга не подозревала о важности момента и опоздала, но не на много. Кроме вызова “скорой помощи”, она должна была передать мне посмертное послание на сорока страницах, половина – стихами, изумительно бездарными. Поручение было выполнено с особым рвением, ведь потом обсуждалось со всеми знакомыми дурами, размазывались килограммы розовых соплей по щекам.
   Подруга встретила меня возле входа в спортзал. Было темно, выскочила она из-за угла и я собрался заехать по еблищу, решив, что это Аська в очередной раз пикирует. Гагарин долетался, а она допиздится.
   – Это вам! От Аси! – подруга сунула мне пухлое собрание сочинений в огромном конверте. – Она умерла!
   Голос был настолько правдив, что в него не верилось. В трагических ситуациях бабы ведут себя немного театрально, повторяют киноштампы с разной степенью похожести. Возможно, это защитная реакция, попытка смягчить беду, как бы переживая не новое горе, а уже опробованное.
   – И слава богу! – так же правдиво заявил я. – И как она себя?
   – Вены вскрыла! – воскликнула подруга.
   – Класс! – радостно гаркнул я. – Расскажу корешам – завидовать будут!
   – Нечему завидовать, она живая, я вовремя успела, – попробовала она обломать мою радость. – Такое несчастье, а ты...
   – Несчастье – что жива осталась? – подъебнул я и пошел дальше.
   – Что Асе передать?
   – Чтоб в следующий раз у нее все получилось.
   И на следующий раз получилось совсем не так, как она задумала. Ася собиралась посидеть со мной в тюрьме. Как моя подельница. Мусора решили, что такой долбоебке там нечего делать, своих хватает, а вот мне обрадовались.
   Взяли меня, как и в предыдущие разы, рано утром. Обошлось без погонь и перестрелок. В дверь позвонили, сказали, что сантехник. Мол, этажом ниже квартиру заливает, надо вентиль перекрыть. У “сантехника” была слишком широкая и недостаточно пропитая харя, даже с учетом искривления дверного глазка.
   – Сейчас, – сказал я и пошел к балкону.
   Третий этаж – не проблема, но внизу ждали. Жили б мы на хуторе, хуй бы нас попутали. Тогда я, под непрерывное треньканье дверного звонка, вернулся в комнату, проверил, нет ли чего лишнего, упаковал шмотки. И пошел открывать. Мусора были на стадии размышления: выбивать дверь плечом или принести ломик? Дверь была крепкая, поэтому большинство склонялось к ломику. Мое появление в дверном проеме смутило их.
   – Какие люди! И с охраной! – попривествовал я и выебнулся с кавказским акцентом: – Захади, дарагой, гостем будещь!
   Они ввалились. Не обошлось без мелкого измывательства. Их можно понять: приготовились к горячей рукопашной схватке, наочковались, а тут такой облом, даже по ебальнику ни разу не получили, зря от страха тряслись. Родине нужны герои, а пизда рожает сыкунов. Им никто, видимо, не втолковал разницу между домушником и бакланом-беспредельщиком. Мне западло о них руки марать, разве что на пику посадил бы парочку. Ебаться в рот – не хуй сосать, а хуй сосать – не в рот ебаться.
   – Кто меня сдал? – спросил я опера, когда шмонали хату.
   Грешил я на одного алкана-наводчика, который подсунул мне бедненькую хату, получил свою долю, пропил и повадился каждый день канючить на бутылку.
   – Сами вышли.
   В жопе у вас не кругло. Не было бы стукачей, одно из ста преступлений раскрывали бы.
   – Ну, ройте, ройте, может, что-нибудь найдете, – пожелал я им, зная, что хата чиста, что улик наскребут хуй, полхуя, четверть хуя – всего ноль-ноль и хуй повдоль.
   Но оказалось, что улик у них дохуя и больше. Аська сдала меня вместе с книгами, которые я натаскал ей из поставленных хат. Она решила прогуляться по этапу. В голове нет – в пизде не займешь. Мусора внимательно ее выслушали, а потом выгнали, пообещав выебать хором, если еще раз попадет к ним. Ха-ха, нашли чем ее пугать! Кашу маслом не испортишь, бабу хуем не убьешь. Не боятся они хуя ни большого, ни малого, а боятся вялого. В общем, пролетела Ася по всем статьям. Зато меня вложила заебательски. Следаку работы осталось – бумажки заполнить. Что ж, волка бьют не за то, что сер, а за то, что на хуй сел.
   – А у нас
   Учитель новый – пидорас!
   А у вас?
   – А у нас
   Папа маму ебнул в глаз —
   Это раз;
   В печке спиздили дрова —
   Это два;
   Бабку с триппером нашли —
   Это три;
   А в четвертых, наша мама
   Папе больше не дает,
   Потому что нашу маму
   Управляющий ебет!
   – Мама-блядь – что ж тут такого! —
   С лестницы воскликнул Вова. —
   Вот у Петиного дяди
   Две жены – и обе бляди!
   Иришкин иногда забывает, что мы еще не расписались, и жизнь моя становится интересной. До пиздюлей дело не доходит, она четко усвоила, где граница. Шляется по краю, но не переходит. И постоянно напоминает, что беременна. Я втолковал, что это не помеха для воспитательной работы.
   – Ты меня любишь? – пристала она после очередного примирения.
   – Да.
   – А почему презираешь?
   – Поэтому и презираю. За то, что ты женщина, а не человек.
   Следует тычок в мой бок и дальше я слышу натужный скрип трех ровных извилин, заменяющих бабам нормальные: одна делит на два полушария то, что у мужчин называется мозгами, вторая – пизду, третья – жопу. Ира, прочувствовав услышанное, пытается понять. По бабьей логике нельзя презирать того, кого любишь, а нормальная логика ей недоступна. Нельзя ебать уважаемого человека – какой он после этого уважаемый?! Пидор да и только! Между зеками да и между остальными нормальными мужиками самая большая оскорбуха – ты не мужчина! Иришкин переварила информацию, не согласилась с ней, но приняла к исполнению. Тем более, что до загса мы еще не добрались, даже с родителями ее не познакомился. Я считаю это лишним, но, если ей хочется, уважим.
   – Папа, когда узнал, что я с тобой, начал... выпивать, – пожаловалась она утром после дежурного пистона. У нее появилась привычка именно в это время обсуждать те вопросы, когда надо меня на что-то уговорить. – С работы уволили, а тут...
   – Ревнует.
   – Нет, ты что?! – испуганно вскрикивает она. – Как ты мог подумать?!
   – Это ты подумала. А я имел в виду обычную платонику. Такое со многими отцами случается. Дочка – единственное существо женского пола, которое любит его таким, какой он есть. Если любит.
   – Я его люблю! – восторженно заявляет она. – Он у меня... – и замолкает, не решаясь при мне хвалить другого мужчину. Неплатоническая ревность проявляется по разному. – Он хочет познакомиться с тобой.
   – Познакомимся. Вернемся из Ялты...
   – Нет, – перебивает она, – надо сейчас. Послезавтра день рождения у этой... давай завтра? Или лучше сегодня.
   – Может возникнуть ситуация, что тебе придется выбирать, – предупреждаю я.
   – Не возникнет, ты ему понравишься, – заявляет она, но не очень себе верит.
   – Мужчинам и женщинам нравится разное, – напоминаю я банальную истину. Кто любит пиво, кто любит квас, ебаться в жопу обожает пидорас.