Страница:
– Аскольд, братуха! – заорал Майдан, выкарабкиваясь из-за стола.
Воры, почуяв неладное, повернулись к Чубарю, который держал в руке пистолет. Это он зря. Ну, заделали бы плотником – положили хуй за ухо вместо карандаша, отошел бы от блатной жизни, но остался жив. А поднимать на воров ствол – мусорская привычка, от таких отучивают сразу и навсегда.
Немец оказался шустрее всех – всадил соседу пику под ребра резким, быстрым ударом левой рукой вбок, не поворачиваясь. Затем еще несколько раз – сито смастерил.
И все остальные приложились, повязались кровью. Ширнул и я. Уверен, что уже мертвого. Как это просто – убить человека!
– В ковер его заворачивай, – сказал хозяин.
Сняли со стены огромный ковер, яркий, синтетический, дешевый, завернули в него труп, отволокли в кладовку.
– На рассвете на болото снесем, оно тут рядом, – прошамкал хозяин. – Там никакая собака не найдет.
– А соседи не засекут?
– Тут одни старухи живут. Я для них царь и бог. Без меня давно бы с голоду передохли, – ответил хозяин. – Завтра придут марафет наводить, заберут объедки-опитки. Они любят это дело! – щелкнул он пальцем по горлу.
Трагедия России не в том, что пьют мужики, а в том, что и бабы любят это дело.
Воры сразу заулыбались, зашевелились свободнее, будто избавились от чирья на жопе. Забулькала водка по стопарям, все загомонили, похваливая меня за грамотный спектакль и себя, что с самого начала не верили Чубарю. Выпив и закусив, обнаружили вдруг, что за столом двое не воры, а надо еще кое-что обсудить. Но ведь теперь не выгонишь пацанов, кровью повязались, да и пацаны вроде бы неплохие. Для этого я и привез сюда Вэку, поэтому и зашел он в дом вместе с Кролем и Аскольдом.
– Пора Вэку короновать, – предложил я.
Его знали многие, успел отметиться на нескольких зонах. Воры подтвердили, что в порочащих связях и поступках не замечен, что пацан свой в доску. Из-за расслабухи особого расспроса не устраивали. Заодно и Кроля короновали. Мудаку всегда везет! Немец предложил. Видимо, совесть замучила, что вора замочил. Ну-ну, посмотрим, как вы уживетесь в одной кодле, два друга – хуй и подруга. Кроль ведь с Аскольдом к Немцу направляются. Аскольд будет бухать и пиздоболить, не вмешиваясь в дела, а Кроль наверняка начнет капканы мочить. Он ведь жадный на пизду – волка мерзлого выебет, а если у тебя, как у бабы, одна ебля на уме, то и поступать будешь не лучше. Ладно, это их заботы. Как съебались, так пусть и разъебываются.
Мы обсосали оставшиеся вопросы и позвали пристяжных. Забавно было смотреть, как чинно усаживается за стол молодое поколение. Тот, который, видимо, приехал с Чубарем, не обнаружив его, оглядел нас затравленно, боясь, что и его прикабанят. Немец показал ему на место слева от себя:
– Здесь садись.
Пацан чуть не завизжал от счастья.
Я предложил тост:
– Выпьем за новых воров – Вэку и Кроля.
У Куцего пасть распахнулась. Теперь он будет бить передо мной копытом, чтобы и самому когда-нибудь короноваться. Это есть хорошо, потому что не есть плохо.
Теперь мне легче будет управляться с Деркачом, теперь этим будет заниматься Вэка. Они все никак не могли поделить власть в кодле. С сегодняшней ночи одеяло перетягивается полностью и надолго на моего друга детства, которого я не опасаюсь, потому что он мне не завидует. Я для него – белая кость, другой мир, который ему ни к чему. Да и детская дружба или кончается вместе с детством, или остается на всю жизнь.
Воры, почуяв неладное, повернулись к Чубарю, который держал в руке пистолет. Это он зря. Ну, заделали бы плотником – положили хуй за ухо вместо карандаша, отошел бы от блатной жизни, но остался жив. А поднимать на воров ствол – мусорская привычка, от таких отучивают сразу и навсегда.
Немец оказался шустрее всех – всадил соседу пику под ребра резким, быстрым ударом левой рукой вбок, не поворачиваясь. Затем еще несколько раз – сито смастерил.
И все остальные приложились, повязались кровью. Ширнул и я. Уверен, что уже мертвого. Как это просто – убить человека!
– В ковер его заворачивай, – сказал хозяин.
Сняли со стены огромный ковер, яркий, синтетический, дешевый, завернули в него труп, отволокли в кладовку.
– На рассвете на болото снесем, оно тут рядом, – прошамкал хозяин. – Там никакая собака не найдет.
– А соседи не засекут?
– Тут одни старухи живут. Я для них царь и бог. Без меня давно бы с голоду передохли, – ответил хозяин. – Завтра придут марафет наводить, заберут объедки-опитки. Они любят это дело! – щелкнул он пальцем по горлу.
Трагедия России не в том, что пьют мужики, а в том, что и бабы любят это дело.
Воры сразу заулыбались, зашевелились свободнее, будто избавились от чирья на жопе. Забулькала водка по стопарям, все загомонили, похваливая меня за грамотный спектакль и себя, что с самого начала не верили Чубарю. Выпив и закусив, обнаружили вдруг, что за столом двое не воры, а надо еще кое-что обсудить. Но ведь теперь не выгонишь пацанов, кровью повязались, да и пацаны вроде бы неплохие. Для этого я и привез сюда Вэку, поэтому и зашел он в дом вместе с Кролем и Аскольдом.
– Пора Вэку короновать, – предложил я.
Его знали многие, успел отметиться на нескольких зонах. Воры подтвердили, что в порочащих связях и поступках не замечен, что пацан свой в доску. Из-за расслабухи особого расспроса не устраивали. Заодно и Кроля короновали. Мудаку всегда везет! Немец предложил. Видимо, совесть замучила, что вора замочил. Ну-ну, посмотрим, как вы уживетесь в одной кодле, два друга – хуй и подруга. Кроль ведь с Аскольдом к Немцу направляются. Аскольд будет бухать и пиздоболить, не вмешиваясь в дела, а Кроль наверняка начнет капканы мочить. Он ведь жадный на пизду – волка мерзлого выебет, а если у тебя, как у бабы, одна ебля на уме, то и поступать будешь не лучше. Ладно, это их заботы. Как съебались, так пусть и разъебываются.
Мы обсосали оставшиеся вопросы и позвали пристяжных. Забавно было смотреть, как чинно усаживается за стол молодое поколение. Тот, который, видимо, приехал с Чубарем, не обнаружив его, оглядел нас затравленно, боясь, что и его прикабанят. Немец показал ему на место слева от себя:
– Здесь садись.
Пацан чуть не завизжал от счастья.
Я предложил тост:
– Выпьем за новых воров – Вэку и Кроля.
У Куцего пасть распахнулась. Теперь он будет бить передо мной копытом, чтобы и самому когда-нибудь короноваться. Это есть хорошо, потому что не есть плохо.
Теперь мне легче будет управляться с Деркачом, теперь этим будет заниматься Вэка. Они все никак не могли поделить власть в кодле. С сегодняшней ночи одеяло перетягивается полностью и надолго на моего друга детства, которого я не опасаюсь, потому что он мне не завидует. Я для него – белая кость, другой мир, который ему ни к чему. Да и детская дружба или кончается вместе с детством, или остается на всю жизнь.
Хорошо траву косить,
Котора мягко косится.
Хорошо девчат любить,
Которы на хуй просятся.
Биджо лежал в кооперативной больничке. Из него вытащили шесть пуль. В сознание еще не приходил, но врачи обещали, что выкарабкается. Мзия и Нугзари сутками торчали возле него. За дочкой присматривала старуха. Она упорно разговаривала с девочкой на грузинском языке. Пыталась и со мной. Поняв, что ничего не получится, перешла на русский, довольно сносный, с еле заметным акцентом. Видимо, давно живет в Москве, стала забывать родину, поэтому из чувства вины напрягает остальных.
У меня дома все было в порядке. Машина хорошо отлажена, качала бабки без перебоев. Шлема по телефону вывалил на меня кучу новых проектов, хотел подпрячь, но я мужественно отбился. Единственная уступка – пообещал навестить его дочку. Она училась здесь в институте на бухгалтера, как твердил Шлема, или экономиста, как поправляла она сама. Шлема хотел купить ей квартиру и машину, но Света уперлась: буду, как все, жить в общежитии и ездить на метро. Общежитие и метро – государственная собственность, не купишь. И денег у отца брала мало. Тогда он стал заваливать ее посылками. Каждый его знакомый, едущий в Москву, должен был закинуть Светочке пару пудов хавки и шмоток. Тут уж девочке некуда было деваться: добрый человек назад все это не потащит, скорее на ее голову вывалит. Он и мне перечислял минут десять, что должен ей купить. Я выбрал два самых легких пункта – коробку конфет и торт. Купил самые дорогие. Она хоть и богатая девочка, но по бабьей расчетливости никогда такое не купит, подождет, пока угостят, а нет, так облизнется и забудет.
Нугзари подогнал мне джип “чероки” с доверенностью и предупредил, чтобы оставлял машину только на охраняемых стоянках. В Москве угоняют быстро и у всех без разбора. В Толстожопинске я могу бросить свой “мерс” с работающим движком и открытой дверцей в любом месте и в любое время суток – ни одна падла не тронет, знают, чья это машина.
Дороги в Москве лучше, чем у нас, но это достоинство уравновешивается большим количеством дураков. Вот они – шлепают от метро к своим конурам. Отпахали, заработали пайку баланды, отстегнули в общак чиновникам и бандитам, теперь имеют полное право нажраться и похрапеть. От тостожопинского быдла отличаются заносчивостью и суетливостью. Нет у них провинциальной неторопливости, уверенности, что на собственные похороны успеют: без них не начнутся.
Платной стоянки поблизости от общаги не было, поэтому встал на служебную и нанял персонального сторожа – очкастого еврейчика с задумчивым выражением на узком и носатом ебальнике. У такого никогда нет денег, даже национальные качества не помогают. Он сперва поломался, показав на знак:
– Здесь написано, что только для служебного транспорта.
– У меня на сарае “хуй” написано, а там дрова лежат, – дал я ему ценный жизненный совет.
Совет понравился, по крайней мере, на меня посмотрели, как на такого же умного, как сам. Высокая оценка. Умнее нас ведь не бывают, а если и попадаются изредка, то это слишком умные.
На вахте сидели две старушенции, одна в очках, другая без, но с такими совиными глазами, что лучше бы носила. Узнав, к кому я, удивленно переглянулись. Значит, Светочка блюдет себя, а если и подъебывается, то на стороне.
– Отец передал ей, – показал я им пакет с конфетами и тортом.
Бабульки сразу расслабились: не ебарь, просто знакомый. Им даже обидно стало. Так бы обсудили нас со Светой, представили в постели, глядишь, и сами бы кончили.
Шлемина дочка жила в обычной комнатушке с двумя соседками. Три кровати, три тумбочки, два стола – большой письменный и маленький кухонный, два стула с потертыми сиденьями. На кухонном столе чайник, две кастрюльки, горка посуды и три чайные чашки. Светину тумбочку легко было угадать по Чебурашке. Когда-то я с недельку пожил у халявы в таком же общежитии. Переебал пол-этажа, а потом вынужден был сматываться, потому что слишком громко девки начали судачить, у кого пизда лохмаче. Одна Светина соседка – ничего, я бы воткнул ей до упора, пока не пропищит: “Уатит!” В золотисто-красном халатике она лежала на кровати поверх одеяла и делала вид, что читает учебник. Смотрит в книжку, а видит хуишку. Вторая – типичная серая мышка – сидела со Светой за письменным столом, грызла овсяное печенье и гранит наук. И то, и другое крошилось. У всех троих физиономии начали стремительно меняться, когда увидели, что вошел не однокурсник. Уверен, по стуку определили мужчину, поправили одежду и проверили, нет ли на радиаторе сохнущих трусов. Светочкина мордашка обзавелась таким ярким красным цветом, какому еще названия не придумали. Серая мышка судорожно проглотила недожеванное печенье, а огрызок спрятала за учебник, как будто прожорливость – ее главный недостаток. Симпатюля выпрямила ноги, чтобы не видны были трусы, которыми собиралась посмущать однокурсника, и распахнула ротик и глаза: принц нашел ее!
– Привет, красавицы! – поздоровался я.
– Здрасьте! – прокашляв застрявшее в горле печенье, отозвалась мышка.
– Свет, папа прислал грузовик еды, у входа стоит, надо быстро разгрузить, – сказал я.
– Ну, опять! – чуть ли не со слезами на глазах воскликнула она и закусила нижнюю губу выпяченными немного вперед верхними зубами.
– Я пошутил, – успокоил ее. – Хотел он, но я отбился. А чтобы не обижалась на меня, вот тебе торт и конфеты.
– Я тебя прощаю! – радостно выпалила она. – Сейчас будем чай пить.
Тут они забегали. Незаметно прихватив косметички, по одной исчезали из комнаты и возвращались в полной боевой раскраске. Я делал вид, что ничего не замечаю. Мужчина должен быть тупым и невнимательным, иначе женщины окажутся некрасивыми.
Я был настолько невнимателен, что не заметил пришедшую за утюгом однокурсницу, настолько туп, что не понял, зачем другой срочно потребовались чужие ножницы, но когда зашла третья за нитками, я предложил:
– Вы бы все вместе собрались, пришли и посмотрели.
Собирайтесь девки в кучу, я вам чучу запиздючу.
Симпатюля по имени Юля прыснула так задорно, что засмеялись все, даже непрошеная гостья. Она пообещала передать мою просьбу очереди в коридоре, что и сделала, потому что больше никому ничего не потребовалось.
Сели за стол, принялись за чаек. Давно у меня не было таких благопристойных посиделок. Одна радость – девочки мысленно облизали меня с головы до ног. Наверное, коленки сжимают покрепче, чтобы не кончить.
Мышка наотрез отказалась от торта.
– Не хочу.
Не хочешь кулеш – хуй ешь. И напрасно. Юля, уверен, о фигуре не меньше беспокоится, а наворачивала за всю маму. Получалось у нее очень сексуально. Подносит на чайной ложечке красную розочку к алому ротику, обхватывает губками и плавно стягивает их, сглаживая лепестки. Ну-ка, с трех раз, о чем она думает? Мышка угадала и внутренне забулькала от ревности, как кипящий чайник, а Света отнеслась спокойно. Она и к жене меня не ревновала, даже была влюблена в нее. Для нее все, кто неровно дышал на меня, становились частью меня и следовательно, облагались ее любовью. Правда, и о себе не забывала. Дав подружкам накайфоваться, вспомнила, что ей надо позвонить папе, я должен отвезти ее к междугороднему телефону-автомату, а еще лучше – к своим знакомым, откуда она сможет поговорить спокойно и сколько угодно.
Я вышел в коридор подождать, пока она переоденется. Юля составила мне компанию. В торце коридора мы сели на подоконник. Она прижалась ко мне плечом – и разучилась дышать. Я бы осчастливил ее, потискав, но в коридоре стали стремительно появляться бабы. Всем им надо было в комнаты по соседству с окном.
– Позвони мне завтра, ближе к вечеру, – сказал я Юле и назвал номер телефона. – Не забудешь?
Она зашевелила алыми губками, мысленно повторяя цифры.
– Нет, – ответила она и вновь зашевелила шубами, повторяя номер.
У меня аж хуй встал.
– Пойдем куда-нибудь в другое место, – предложил я.
Встав с подоконника, я взял Юлю за руку, помогая, и как бы ненароком приложил к хую. Первое мгновение – обычный кайф от прикосновения к объекту обожания, второе – осознание, что это особая часть тела и в особом состоянии... Такая волна желания давно не выплескивалась на меня. Мы пошли по коридору неведомо куда, но были перехвачены Светой.
– Я готова, – сообщила она.
И мы тоже. Я с сожалением отпустил Юлину руку. Придется отложить на завтра.
Мы со Светой прошли сквозь строй ее соседок по этажу. Девки, в кучу, хуй нашел, вы ебитесь, я пошел! Шлемина дочка подхватила меня под руку и как бы зашагала по их головам. Зависть подружек для некоторых баб ценнее любви и частенько – повод для начала ее. Я одаривал их мужским взглядом, заставляя напрягать жопу. Некоторые – нищак. И все – голодные. Сколько у нас невостребованного мяса!
Джип и еврейчик были на месте. Увидев рядом со мной Свету, мальчик приобрел ту же окраску, которую недавно имела ее мордашка, и задергал длинными худыми конечностями, будто хотел сложиться в кого-нибудь другого, как робот-трансформер моего сынишки. Я протянул ему чирик:
– Хватит?
– Нет, спасибо, не надо... – залепетал он, пряча руки за спину.
Стыц-пиздыц! Первый раз вижу жида, который отказывается от денег. Если еще скажет, что антисемит, я подарю ему джип и всю оставшуюся жизнь буду ездить на автобусе.
– Бери, что ты прям!.. – прикрикнула на него Света.
Я добавил еще чирик и сунул ему в верхний карман джинсовой куртки.
– Влюблен в тебя? – спросил ее, когда отъехали от общаги.
– Да! – улыбнулась Света и закусила нижнюю губу. – Такой умница! Такой талантливый! Его в Гарвард приглашали. Родители эмигрировали, а он остался. Из-за меня, – похвасталась она.
– И долго будешь ломаться?
– Не знаю, – ответила она, потупившись. – Это не от меня зависит.
– От меня? – я подождал, хотя знал, что ответа не будет, и предложил: – Поехали сначала поужинаем.
Повез не в тот кабак, где мы обычно оттягивались с Биджо, а в другой, огороженный хуями, чтоб не сунулась туда посторонняя пизда. Хуи были двухметровые, судя по выправке, бывший спецназ. Догадываются, что охраняют бандитов, и ничего, довольны жизнью. Они обыскали меня взглядами, удивленно посмотрели на Свету. На поблядушку не похожа, а с женами сюда не ездят. Метрдотель, седой и важный, как камердинер английского лорда, посадил нас за лучший столик.
– Как здесь шикарно! – шепотом воскликнула Света, оглядев зал – бледное подобие того, что я видел в пятизвездочном на Кипре.
– Кто тебе мешает ходить сюда?!
– Не пойду же я одна.
– Мальчика бы того, талантливого, пригласила.
– Нет, с ним на симпозиумы надо ходить. А в ресторан – с тобой.
В пару мы выбираем не того, с кем приятно работать, а того, с кем приятно отдыхать.
– Смотри, как метрдотель с теми обращается, – кивнула она на вошедших, быка и телку в золотой сбруе.
Засунув презрение поглубже, метрдотель с улыбкой посадил их за столик, где танцовщицы будут стряхивать в тарелки грязь с подошв. Маленькая месть маленького человека.
Мы плотно заправились.
– Сегодня разгрузочный день наоборот, – весело сообщила Света.
На обратном пути нас тормозили на каждом посту ГАИ. Надеялись, что я пьяный еду. Такса – сто баксов. Я хоть и пил, но в меру, не с их шнобелями учуять, не им по сотне получать. Нате хуй, за яйцами потом зайдете.
Мзия была дома. Не заплаканная.
– Очнулся? – спросил ее.
– Да. Поговорил немного. Слабый еще. Есть ничего не стал, только воду пил, – отрапортовала она, счастливо улыбаясь. – Прогнал меня к дочке.
У малых народов чадолюбие обратно пропорционально их величине. Это русские похуистски относятся к своим детям. Зато вырастаем неприхотливыми, способными выжить в нечеловеческих условиях. Может, поэтому так и относимся к своим детям.
Мзия и бабка с неменьшим удивлением, чем охранники кабака, посмотрели на Свету. Обычно я приводил блядей, у которых призвание было четко написано на смазливых ебальничках.
– Дочка моего банкира, – представил я ее.
Грузинки сразу потеплели, начали за стол усаживать. Еле отбился. Пережрешь – не до ебли будет.
– Сейчас, я в ванную схожу, – сказала Света, когда привел ее в свою комнату. Она достала из сумочки зубную щетку и пасту. – Как старая опытная проститутка – все с собой ношу.
Раздевал ее, осуществляя лучшие девичьи мечты – медленно и с восхищенным взглядом. Правда, моих глаз она не видела, смотрела в пол. Нижнюю губу, само собой, закусила. Я расстегнул маленькие пуговки ее кофточки, теплой, пропахшей ее телом и духами, похожими на те, которыми пользовалась моя жена. На Свете было черное белье, новое, наверное, специально для этого случая берегла. Сиськи среднего размера, торчком – два конуса с закругленными вершинами. Кружки темно-коричневые и большие, а соски маленькие, почти незаметные. Я беру Свету на руки – осуществляю еще одну ее мечту – отношу на кровать, арабскую. широченную, рассчитанную на двуспальную восточную женщину. Моя женщина, полувосточная, полуспальная, кажется на большой кровати еще меньше, худее.
Старая проститутка оказалась целкой. Но въехала с первой палки. Стонала низким хриплым голосом и так громко, что слышно было по ту сторону Садового кольца. У древних народов мужики холодны, предпочитают любить бабки, а не своих баб, страдающих повышенной ебливостью. Способ выживания нации: национальные признаки ведь передаются через мать, вот бабы и добывают у молодых народов свежую кровь для своего вымирающего племени.
– Еще когда в школе училась, решила, что первым у меня будешь ты, – счастливо сообщила она, расставшись с моим хуем. – И еще я хочу ребенка.
Скромно, но со вкусом. Нам не жалко. Столько байстрюков наплодил по всей стране, что одним больше, одним меньше – какая разница?!
– Я не собираюсь с женой разводиться, – на всякий случай поставил Свету в известность.
– Знаю. Она ничего не будет знать.
Дело твое. Да и чего ей бояться?! Папа деньгами накачает по самую матку, а с ними купит все, в том числе и мужа. Нет, мужа даром получит, того, умствующего лоха.
– Еще хочу! – заявила она с детской непосредственностью.
Моя милка из Кукуя, хлеб не ест, все просит хуя. Видимо, решила прямо сейчас забеременеть. Что ж, попробуем.
Под протяжное ее мычание, сунул хуй в пизду, а в очко – указательный палец. Перегородка тонкая, ощущаешь хуй. Когда залупа перепрыгивала бугорок, выдавленный кончиком пальца, Светочка взвывала почти басом. Она кончала, наверное, через каждую минуту. Сколько всего раз – не знаю, сбился со счета. Влил в нее столько, что хватило бы целое стадо осеменить.
– Хи-хи, хи-хи!.. – забулькало из ее горла.
Видимо, во время прихода язык заглотила. Грамотная ебля – она покруче любого наркотика.
Я сходил на кухню за вином и бокалами. В коридоре столкнулся с Мзией. Глаза – в пол, щеки – огонь негасимый, походка – вот-вот выкидыш случится, а в голове отбойным молотком: грех, грех, грех!.. Потерять мужа она боялась больше, чем хотела меня, но если бы я сейчас дотронулся до нее, Биджо обзавелся бы кое-чем на голове. Я не дотронулся, и не только потому, что руки были заняты.
Выпив вина, Света перестала хихикать, начала реветь. Я должен был служить подушкой. Как все бабы похожи: не смеяться, так реветь. Нет бы почтить минутой молчания. К счастью, я заснул раньше, чем услышал трагичные признания в любви.
Утром старуха кормила меня с почетом, достойным грузинского князя. Угостила и Свету, но как бы мимоходом. Человек – существо ебущее. Все остальные – обслуга этого существа. Самое интересное, что и Света принимала это, как само собой разумеющееся. Преимущество в образовании не лишило ее трезвой самооценки.
Под вечер позвонила Юля.
– Я подъеду на джипе цвета...
– Я видела, – перебила она.
Ждала меня у дороги неподалеку от общаги. Возле нее стоял старый красный “форд”, убалтывали. Она так увлеченно отказывалась, что не замечала джип. Пришлось посигналить. В “форде” решили, что не им тягаться с такой крутой тачкой, даванули на газ, выпердев густое темно-синее облако дыма.
– Куда поедем? – спросила Юля, забравшись в машину.
– А куда хочешь?
– В тот ресторан, где вы со Светой были.
Баб хлебом не корми, дай похвастаться. Уверен, что выложила и о ночных развлечениях, подробно, с перечислением всех чувственных нюансов и технических деталей. Мужики тоже хвастливы, особенно на эту тему, но о любимой женщине трепаться не будут. О бляди – да.
Хуи у кабака встретили меня, как старого знакомого. Оглядев Юльку, наградили завистливыми взглядами. Метрдотель отвел к тому же столику, но чуть быстрее – акции мои подросли. Оно и понятно: только избранные могут приезжать каждый день с новой бабой, красивой, молодой и не прошмандовкой. Можешь занимать какую угодно ступеньку на социальной лестнице, но существует вторая, где тебе отводят место согласно тому, за какого ебаря принимают. А ебаря делают пизды.
На обратном пути меня разок общипали. Не то, чтобы мусор понял, что я датый, но так нудно попрошайничал, что мне стало стыдно за него, сунул полтинник, чтоб его поганая рожа поскорее исчезла с моих глаз.
– Никогда не выйду замуж за милиционера! – произнесла Юля, когда отъехали от поста ГАИ.
Она оказалась далеко не целкой. Баба изважена – пизда, словно скважина, но с пальцем пошла грамотно. Дав мне отдышаться, потребовала со взрослой посредственностью:
– Повторим?
Почему нет? Девка классная, что лицом, что телом. Потом уговорили бутылку “шампанского” и пошли по третьему кругу. Долго не мог кончить, по сухому доебывал. А ей хоть бы хны. Двигает попкой влево-вниз, вправо-вверх и чуть не в такт со мной, но получается охуевающе. Я так усердно ее пер, что на хую мозоль натер. Залупа пощипывала, будто ее потерли мелкой наждачкой.
– Долго будешь в Москве? – спросила она, допивая выдохшееся “шампанское”.
– Нет, одно дельце закончу и уеду.
– Какое, если не секрет?
– Должок надо вернуть.
– Ты ведь рэкетир?
– Есть немножко.
– Бригадир?
– Я похож на человека, который будет кому-то подчиняться?!
– Не похож, – уверенно произнесла она. – Люблю отчаянных! – и полезла целоваться да так требовательно, что непонятно было, кто из нас рэкетир.
– Приезжай к нам, найду тебе отчаянного мужа, – предложил я.
– В Москве останусь, – грустно отказалась она. – Выйду замуж за какое-нибудь чмо с пропиской и буду ему изменять с тобой, когда будешь приезжать в Москву.
Утром, когда вез ее в институт, спросила лукаво:
– А сегодня Вера?
Вера – это серая мышка. Не стал объяснять, что ебу таких только с голодухи: на безрыбье и жопа – соловей.
– Угадала, – соврал Юле, чтобы покрепче любила.
У меня дома все было в порядке. Машина хорошо отлажена, качала бабки без перебоев. Шлема по телефону вывалил на меня кучу новых проектов, хотел подпрячь, но я мужественно отбился. Единственная уступка – пообещал навестить его дочку. Она училась здесь в институте на бухгалтера, как твердил Шлема, или экономиста, как поправляла она сама. Шлема хотел купить ей квартиру и машину, но Света уперлась: буду, как все, жить в общежитии и ездить на метро. Общежитие и метро – государственная собственность, не купишь. И денег у отца брала мало. Тогда он стал заваливать ее посылками. Каждый его знакомый, едущий в Москву, должен был закинуть Светочке пару пудов хавки и шмоток. Тут уж девочке некуда было деваться: добрый человек назад все это не потащит, скорее на ее голову вывалит. Он и мне перечислял минут десять, что должен ей купить. Я выбрал два самых легких пункта – коробку конфет и торт. Купил самые дорогие. Она хоть и богатая девочка, но по бабьей расчетливости никогда такое не купит, подождет, пока угостят, а нет, так облизнется и забудет.
Нугзари подогнал мне джип “чероки” с доверенностью и предупредил, чтобы оставлял машину только на охраняемых стоянках. В Москве угоняют быстро и у всех без разбора. В Толстожопинске я могу бросить свой “мерс” с работающим движком и открытой дверцей в любом месте и в любое время суток – ни одна падла не тронет, знают, чья это машина.
Дороги в Москве лучше, чем у нас, но это достоинство уравновешивается большим количеством дураков. Вот они – шлепают от метро к своим конурам. Отпахали, заработали пайку баланды, отстегнули в общак чиновникам и бандитам, теперь имеют полное право нажраться и похрапеть. От тостожопинского быдла отличаются заносчивостью и суетливостью. Нет у них провинциальной неторопливости, уверенности, что на собственные похороны успеют: без них не начнутся.
Платной стоянки поблизости от общаги не было, поэтому встал на служебную и нанял персонального сторожа – очкастого еврейчика с задумчивым выражением на узком и носатом ебальнике. У такого никогда нет денег, даже национальные качества не помогают. Он сперва поломался, показав на знак:
– Здесь написано, что только для служебного транспорта.
– У меня на сарае “хуй” написано, а там дрова лежат, – дал я ему ценный жизненный совет.
Совет понравился, по крайней мере, на меня посмотрели, как на такого же умного, как сам. Высокая оценка. Умнее нас ведь не бывают, а если и попадаются изредка, то это слишком умные.
На вахте сидели две старушенции, одна в очках, другая без, но с такими совиными глазами, что лучше бы носила. Узнав, к кому я, удивленно переглянулись. Значит, Светочка блюдет себя, а если и подъебывается, то на стороне.
– Отец передал ей, – показал я им пакет с конфетами и тортом.
Бабульки сразу расслабились: не ебарь, просто знакомый. Им даже обидно стало. Так бы обсудили нас со Светой, представили в постели, глядишь, и сами бы кончили.
Шлемина дочка жила в обычной комнатушке с двумя соседками. Три кровати, три тумбочки, два стола – большой письменный и маленький кухонный, два стула с потертыми сиденьями. На кухонном столе чайник, две кастрюльки, горка посуды и три чайные чашки. Светину тумбочку легко было угадать по Чебурашке. Когда-то я с недельку пожил у халявы в таком же общежитии. Переебал пол-этажа, а потом вынужден был сматываться, потому что слишком громко девки начали судачить, у кого пизда лохмаче. Одна Светина соседка – ничего, я бы воткнул ей до упора, пока не пропищит: “Уатит!” В золотисто-красном халатике она лежала на кровати поверх одеяла и делала вид, что читает учебник. Смотрит в книжку, а видит хуишку. Вторая – типичная серая мышка – сидела со Светой за письменным столом, грызла овсяное печенье и гранит наук. И то, и другое крошилось. У всех троих физиономии начали стремительно меняться, когда увидели, что вошел не однокурсник. Уверен, по стуку определили мужчину, поправили одежду и проверили, нет ли на радиаторе сохнущих трусов. Светочкина мордашка обзавелась таким ярким красным цветом, какому еще названия не придумали. Серая мышка судорожно проглотила недожеванное печенье, а огрызок спрятала за учебник, как будто прожорливость – ее главный недостаток. Симпатюля выпрямила ноги, чтобы не видны были трусы, которыми собиралась посмущать однокурсника, и распахнула ротик и глаза: принц нашел ее!
– Привет, красавицы! – поздоровался я.
– Здрасьте! – прокашляв застрявшее в горле печенье, отозвалась мышка.
– Свет, папа прислал грузовик еды, у входа стоит, надо быстро разгрузить, – сказал я.
– Ну, опять! – чуть ли не со слезами на глазах воскликнула она и закусила нижнюю губу выпяченными немного вперед верхними зубами.
– Я пошутил, – успокоил ее. – Хотел он, но я отбился. А чтобы не обижалась на меня, вот тебе торт и конфеты.
– Я тебя прощаю! – радостно выпалила она. – Сейчас будем чай пить.
Тут они забегали. Незаметно прихватив косметички, по одной исчезали из комнаты и возвращались в полной боевой раскраске. Я делал вид, что ничего не замечаю. Мужчина должен быть тупым и невнимательным, иначе женщины окажутся некрасивыми.
Я был настолько невнимателен, что не заметил пришедшую за утюгом однокурсницу, настолько туп, что не понял, зачем другой срочно потребовались чужие ножницы, но когда зашла третья за нитками, я предложил:
– Вы бы все вместе собрались, пришли и посмотрели.
Собирайтесь девки в кучу, я вам чучу запиздючу.
Симпатюля по имени Юля прыснула так задорно, что засмеялись все, даже непрошеная гостья. Она пообещала передать мою просьбу очереди в коридоре, что и сделала, потому что больше никому ничего не потребовалось.
Сели за стол, принялись за чаек. Давно у меня не было таких благопристойных посиделок. Одна радость – девочки мысленно облизали меня с головы до ног. Наверное, коленки сжимают покрепче, чтобы не кончить.
Мышка наотрез отказалась от торта.
– Не хочу.
Не хочешь кулеш – хуй ешь. И напрасно. Юля, уверен, о фигуре не меньше беспокоится, а наворачивала за всю маму. Получалось у нее очень сексуально. Подносит на чайной ложечке красную розочку к алому ротику, обхватывает губками и плавно стягивает их, сглаживая лепестки. Ну-ка, с трех раз, о чем она думает? Мышка угадала и внутренне забулькала от ревности, как кипящий чайник, а Света отнеслась спокойно. Она и к жене меня не ревновала, даже была влюблена в нее. Для нее все, кто неровно дышал на меня, становились частью меня и следовательно, облагались ее любовью. Правда, и о себе не забывала. Дав подружкам накайфоваться, вспомнила, что ей надо позвонить папе, я должен отвезти ее к междугороднему телефону-автомату, а еще лучше – к своим знакомым, откуда она сможет поговорить спокойно и сколько угодно.
Я вышел в коридор подождать, пока она переоденется. Юля составила мне компанию. В торце коридора мы сели на подоконник. Она прижалась ко мне плечом – и разучилась дышать. Я бы осчастливил ее, потискав, но в коридоре стали стремительно появляться бабы. Всем им надо было в комнаты по соседству с окном.
– Позвони мне завтра, ближе к вечеру, – сказал я Юле и назвал номер телефона. – Не забудешь?
Она зашевелила алыми губками, мысленно повторяя цифры.
– Нет, – ответила она и вновь зашевелила шубами, повторяя номер.
У меня аж хуй встал.
– Пойдем куда-нибудь в другое место, – предложил я.
Встав с подоконника, я взял Юлю за руку, помогая, и как бы ненароком приложил к хую. Первое мгновение – обычный кайф от прикосновения к объекту обожания, второе – осознание, что это особая часть тела и в особом состоянии... Такая волна желания давно не выплескивалась на меня. Мы пошли по коридору неведомо куда, но были перехвачены Светой.
– Я готова, – сообщила она.
И мы тоже. Я с сожалением отпустил Юлину руку. Придется отложить на завтра.
Мы со Светой прошли сквозь строй ее соседок по этажу. Девки, в кучу, хуй нашел, вы ебитесь, я пошел! Шлемина дочка подхватила меня под руку и как бы зашагала по их головам. Зависть подружек для некоторых баб ценнее любви и частенько – повод для начала ее. Я одаривал их мужским взглядом, заставляя напрягать жопу. Некоторые – нищак. И все – голодные. Сколько у нас невостребованного мяса!
Джип и еврейчик были на месте. Увидев рядом со мной Свету, мальчик приобрел ту же окраску, которую недавно имела ее мордашка, и задергал длинными худыми конечностями, будто хотел сложиться в кого-нибудь другого, как робот-трансформер моего сынишки. Я протянул ему чирик:
– Хватит?
– Нет, спасибо, не надо... – залепетал он, пряча руки за спину.
Стыц-пиздыц! Первый раз вижу жида, который отказывается от денег. Если еще скажет, что антисемит, я подарю ему джип и всю оставшуюся жизнь буду ездить на автобусе.
– Бери, что ты прям!.. – прикрикнула на него Света.
Я добавил еще чирик и сунул ему в верхний карман джинсовой куртки.
– Влюблен в тебя? – спросил ее, когда отъехали от общаги.
– Да! – улыбнулась Света и закусила нижнюю губу. – Такой умница! Такой талантливый! Его в Гарвард приглашали. Родители эмигрировали, а он остался. Из-за меня, – похвасталась она.
– И долго будешь ломаться?
– Не знаю, – ответила она, потупившись. – Это не от меня зависит.
– От меня? – я подождал, хотя знал, что ответа не будет, и предложил: – Поехали сначала поужинаем.
Повез не в тот кабак, где мы обычно оттягивались с Биджо, а в другой, огороженный хуями, чтоб не сунулась туда посторонняя пизда. Хуи были двухметровые, судя по выправке, бывший спецназ. Догадываются, что охраняют бандитов, и ничего, довольны жизнью. Они обыскали меня взглядами, удивленно посмотрели на Свету. На поблядушку не похожа, а с женами сюда не ездят. Метрдотель, седой и важный, как камердинер английского лорда, посадил нас за лучший столик.
– Как здесь шикарно! – шепотом воскликнула Света, оглядев зал – бледное подобие того, что я видел в пятизвездочном на Кипре.
– Кто тебе мешает ходить сюда?!
– Не пойду же я одна.
– Мальчика бы того, талантливого, пригласила.
– Нет, с ним на симпозиумы надо ходить. А в ресторан – с тобой.
В пару мы выбираем не того, с кем приятно работать, а того, с кем приятно отдыхать.
– Смотри, как метрдотель с теми обращается, – кивнула она на вошедших, быка и телку в золотой сбруе.
Засунув презрение поглубже, метрдотель с улыбкой посадил их за столик, где танцовщицы будут стряхивать в тарелки грязь с подошв. Маленькая месть маленького человека.
Мы плотно заправились.
– Сегодня разгрузочный день наоборот, – весело сообщила Света.
На обратном пути нас тормозили на каждом посту ГАИ. Надеялись, что я пьяный еду. Такса – сто баксов. Я хоть и пил, но в меру, не с их шнобелями учуять, не им по сотне получать. Нате хуй, за яйцами потом зайдете.
Мзия была дома. Не заплаканная.
– Очнулся? – спросил ее.
– Да. Поговорил немного. Слабый еще. Есть ничего не стал, только воду пил, – отрапортовала она, счастливо улыбаясь. – Прогнал меня к дочке.
У малых народов чадолюбие обратно пропорционально их величине. Это русские похуистски относятся к своим детям. Зато вырастаем неприхотливыми, способными выжить в нечеловеческих условиях. Может, поэтому так и относимся к своим детям.
Мзия и бабка с неменьшим удивлением, чем охранники кабака, посмотрели на Свету. Обычно я приводил блядей, у которых призвание было четко написано на смазливых ебальничках.
– Дочка моего банкира, – представил я ее.
Грузинки сразу потеплели, начали за стол усаживать. Еле отбился. Пережрешь – не до ебли будет.
– Сейчас, я в ванную схожу, – сказала Света, когда привел ее в свою комнату. Она достала из сумочки зубную щетку и пасту. – Как старая опытная проститутка – все с собой ношу.
Раздевал ее, осуществляя лучшие девичьи мечты – медленно и с восхищенным взглядом. Правда, моих глаз она не видела, смотрела в пол. Нижнюю губу, само собой, закусила. Я расстегнул маленькие пуговки ее кофточки, теплой, пропахшей ее телом и духами, похожими на те, которыми пользовалась моя жена. На Свете было черное белье, новое, наверное, специально для этого случая берегла. Сиськи среднего размера, торчком – два конуса с закругленными вершинами. Кружки темно-коричневые и большие, а соски маленькие, почти незаметные. Я беру Свету на руки – осуществляю еще одну ее мечту – отношу на кровать, арабскую. широченную, рассчитанную на двуспальную восточную женщину. Моя женщина, полувосточная, полуспальная, кажется на большой кровати еще меньше, худее.
Старая проститутка оказалась целкой. Но въехала с первой палки. Стонала низким хриплым голосом и так громко, что слышно было по ту сторону Садового кольца. У древних народов мужики холодны, предпочитают любить бабки, а не своих баб, страдающих повышенной ебливостью. Способ выживания нации: национальные признаки ведь передаются через мать, вот бабы и добывают у молодых народов свежую кровь для своего вымирающего племени.
– Еще когда в школе училась, решила, что первым у меня будешь ты, – счастливо сообщила она, расставшись с моим хуем. – И еще я хочу ребенка.
Скромно, но со вкусом. Нам не жалко. Столько байстрюков наплодил по всей стране, что одним больше, одним меньше – какая разница?!
– Я не собираюсь с женой разводиться, – на всякий случай поставил Свету в известность.
– Знаю. Она ничего не будет знать.
Дело твое. Да и чего ей бояться?! Папа деньгами накачает по самую матку, а с ними купит все, в том числе и мужа. Нет, мужа даром получит, того, умствующего лоха.
– Еще хочу! – заявила она с детской непосредственностью.
Моя милка из Кукуя, хлеб не ест, все просит хуя. Видимо, решила прямо сейчас забеременеть. Что ж, попробуем.
Под протяжное ее мычание, сунул хуй в пизду, а в очко – указательный палец. Перегородка тонкая, ощущаешь хуй. Когда залупа перепрыгивала бугорок, выдавленный кончиком пальца, Светочка взвывала почти басом. Она кончала, наверное, через каждую минуту. Сколько всего раз – не знаю, сбился со счета. Влил в нее столько, что хватило бы целое стадо осеменить.
– Хи-хи, хи-хи!.. – забулькало из ее горла.
Видимо, во время прихода язык заглотила. Грамотная ебля – она покруче любого наркотика.
Я сходил на кухню за вином и бокалами. В коридоре столкнулся с Мзией. Глаза – в пол, щеки – огонь негасимый, походка – вот-вот выкидыш случится, а в голове отбойным молотком: грех, грех, грех!.. Потерять мужа она боялась больше, чем хотела меня, но если бы я сейчас дотронулся до нее, Биджо обзавелся бы кое-чем на голове. Я не дотронулся, и не только потому, что руки были заняты.
Выпив вина, Света перестала хихикать, начала реветь. Я должен был служить подушкой. Как все бабы похожи: не смеяться, так реветь. Нет бы почтить минутой молчания. К счастью, я заснул раньше, чем услышал трагичные признания в любви.
Утром старуха кормила меня с почетом, достойным грузинского князя. Угостила и Свету, но как бы мимоходом. Человек – существо ебущее. Все остальные – обслуга этого существа. Самое интересное, что и Света принимала это, как само собой разумеющееся. Преимущество в образовании не лишило ее трезвой самооценки.
Под вечер позвонила Юля.
– Я подъеду на джипе цвета...
– Я видела, – перебила она.
Ждала меня у дороги неподалеку от общаги. Возле нее стоял старый красный “форд”, убалтывали. Она так увлеченно отказывалась, что не замечала джип. Пришлось посигналить. В “форде” решили, что не им тягаться с такой крутой тачкой, даванули на газ, выпердев густое темно-синее облако дыма.
– Куда поедем? – спросила Юля, забравшись в машину.
– А куда хочешь?
– В тот ресторан, где вы со Светой были.
Баб хлебом не корми, дай похвастаться. Уверен, что выложила и о ночных развлечениях, подробно, с перечислением всех чувственных нюансов и технических деталей. Мужики тоже хвастливы, особенно на эту тему, но о любимой женщине трепаться не будут. О бляди – да.
Хуи у кабака встретили меня, как старого знакомого. Оглядев Юльку, наградили завистливыми взглядами. Метрдотель отвел к тому же столику, но чуть быстрее – акции мои подросли. Оно и понятно: только избранные могут приезжать каждый день с новой бабой, красивой, молодой и не прошмандовкой. Можешь занимать какую угодно ступеньку на социальной лестнице, но существует вторая, где тебе отводят место согласно тому, за какого ебаря принимают. А ебаря делают пизды.
На обратном пути меня разок общипали. Не то, чтобы мусор понял, что я датый, но так нудно попрошайничал, что мне стало стыдно за него, сунул полтинник, чтоб его поганая рожа поскорее исчезла с моих глаз.
– Никогда не выйду замуж за милиционера! – произнесла Юля, когда отъехали от поста ГАИ.
Она оказалась далеко не целкой. Баба изважена – пизда, словно скважина, но с пальцем пошла грамотно. Дав мне отдышаться, потребовала со взрослой посредственностью:
– Повторим?
Почему нет? Девка классная, что лицом, что телом. Потом уговорили бутылку “шампанского” и пошли по третьему кругу. Долго не мог кончить, по сухому доебывал. А ей хоть бы хны. Двигает попкой влево-вниз, вправо-вверх и чуть не в такт со мной, но получается охуевающе. Я так усердно ее пер, что на хую мозоль натер. Залупа пощипывала, будто ее потерли мелкой наждачкой.
– Долго будешь в Москве? – спросила она, допивая выдохшееся “шампанское”.
– Нет, одно дельце закончу и уеду.
– Какое, если не секрет?
– Должок надо вернуть.
– Ты ведь рэкетир?
– Есть немножко.
– Бригадир?
– Я похож на человека, который будет кому-то подчиняться?!
– Не похож, – уверенно произнесла она. – Люблю отчаянных! – и полезла целоваться да так требовательно, что непонятно было, кто из нас рэкетир.
– Приезжай к нам, найду тебе отчаянного мужа, – предложил я.
– В Москве останусь, – грустно отказалась она. – Выйду замуж за какое-нибудь чмо с пропиской и буду ему изменять с тобой, когда будешь приезжать в Москву.
Утром, когда вез ее в институт, спросила лукаво:
– А сегодня Вера?
Вера – это серая мышка. Не стал объяснять, что ебу таких только с голодухи: на безрыбье и жопа – соловей.
– Угадала, – соврал Юле, чтобы покрепче любила.
Как на нашем на вокзале
Нанимались ебачи:
Восемьсот рублей оклада
И казенные харчи.
Биджо оклемался и ускоренно затопал к выздоровлению. Тех, кто начинил его свинцом, до сих пор не трогали, ждали, выживет ли Биджо. Может, он как-нибудь по-особому захочет казнить. Если не выживет, тогда просто перестреляют на девятый или сороковой день, помянут. Я приехал навестить его, привез полрынка фруктов и вывалил их на стол, где уже громоздилась другая половина. Весь персонал больнички обжирался зеленью, а у медсестры при виде принесенного мной появились позывы к рвоте, сразу оставила нас.
Биджо спал с лица и пожелтел, казался лет на двадцать старше. И оброс бородой, наполовину седой. Такое впечатление, что перед тобой не Биджо, а его отец.
– Сейчас придут наши люди, расскажешь им, что и как было, – сказал он мне.
– Кто такие?
– Шпионы бывшие. Горбачев выгнал их, а мы приютили. Ребята толковые, кого хочешь найдут и всю подноготную выковыряют..
Нельзя прогонять верных псов, иначе еще вернее будут служить твоим врагам.
Пришли двое. Неприметные, закругленные, не за что зацепиться. На улице я бы принял их за мелких канцелярских крыс. Фамилия одного была Михалевский, второго – Данилов, но кто из них кто, я запомнил не сразу.
Я рассказал им, как было дело.
– Куда делся третий – понятия не имею, – закончил я.
– И четвертый был, – вспомнил Биджо. – Между деревьями стоял. Куртка на нем была светлая, светло-коричневая.
Бывшие шпионы устроили мне перекрестный допрос. Куда мусорам до них! Я вспомнил такое, о чем и не подозревал. Они успокоили, что никто из свидетелей не захотел запоминать ни меня, ни номер машины, а мусора похерили дело, бандитские разборки их не интересуют.
– Надо и мне завести таких, как вы, – решил я.
– А откуда ты? – спросил один из них.
– Из Толстожопинска.
Они переглянулись, но лица остались непроницаемыми.
– Хозяином области у вас там Еремин?
– Был. Сейчас заправляет самым крупным кооперативом, – поставил их в известность и добавил скромно: – Мой тесть.
На этот раз не переглядывались, но ебальники стали малость проницаемы: услышанное заинтересовало их.
– Если кто-нибудь из ваших коллег, такой же толковый, захочет переехать в Толстожопинск, свяжитесь со мной. Обеспечу хорошим жильем, интересной работой и приличной зарплатой.
– Видишь ли, – начал вытанцовывать один из-за печки, – у наших бывших коллег имеются принципы. Допустим, они не будут убивать...
– Для этого есть другие! – перебил я. – Будут заниматься розыском и охраной. Хочу завести такое же, как здесь в крупных банках и фирмах, подразделение охранников, чтобы официально имели оружие. Смутные времена когда-нибудь кончаются, надо подготовиться к этому.
– А как у тебя отношения с местными властями?
– Они все бывают на приемах у тестя, – ответил я.
Ребята, видимо, выросли в провинции, им не надо было разжевывать. Они опять переглянулись и один, кажется, Михалевский, заинтересованно гмыкнул.
Когда они ушли, я спросил Биджо:
– Что с машиной будешь делать? Может, подаришь ее хозяину мойки? В благодарность за перевязку. Несчастливая она, лучше избавиться.
Биджо спал с лица и пожелтел, казался лет на двадцать старше. И оброс бородой, наполовину седой. Такое впечатление, что перед тобой не Биджо, а его отец.
– Сейчас придут наши люди, расскажешь им, что и как было, – сказал он мне.
– Кто такие?
– Шпионы бывшие. Горбачев выгнал их, а мы приютили. Ребята толковые, кого хочешь найдут и всю подноготную выковыряют..
Нельзя прогонять верных псов, иначе еще вернее будут служить твоим врагам.
Пришли двое. Неприметные, закругленные, не за что зацепиться. На улице я бы принял их за мелких канцелярских крыс. Фамилия одного была Михалевский, второго – Данилов, но кто из них кто, я запомнил не сразу.
Я рассказал им, как было дело.
– Куда делся третий – понятия не имею, – закончил я.
– И четвертый был, – вспомнил Биджо. – Между деревьями стоял. Куртка на нем была светлая, светло-коричневая.
Бывшие шпионы устроили мне перекрестный допрос. Куда мусорам до них! Я вспомнил такое, о чем и не подозревал. Они успокоили, что никто из свидетелей не захотел запоминать ни меня, ни номер машины, а мусора похерили дело, бандитские разборки их не интересуют.
– Надо и мне завести таких, как вы, – решил я.
– А откуда ты? – спросил один из них.
– Из Толстожопинска.
Они переглянулись, но лица остались непроницаемыми.
– Хозяином области у вас там Еремин?
– Был. Сейчас заправляет самым крупным кооперативом, – поставил их в известность и добавил скромно: – Мой тесть.
На этот раз не переглядывались, но ебальники стали малость проницаемы: услышанное заинтересовало их.
– Если кто-нибудь из ваших коллег, такой же толковый, захочет переехать в Толстожопинск, свяжитесь со мной. Обеспечу хорошим жильем, интересной работой и приличной зарплатой.
– Видишь ли, – начал вытанцовывать один из-за печки, – у наших бывших коллег имеются принципы. Допустим, они не будут убивать...
– Для этого есть другие! – перебил я. – Будут заниматься розыском и охраной. Хочу завести такое же, как здесь в крупных банках и фирмах, подразделение охранников, чтобы официально имели оружие. Смутные времена когда-нибудь кончаются, надо подготовиться к этому.
– А как у тебя отношения с местными властями?
– Они все бывают на приемах у тестя, – ответил я.
Ребята, видимо, выросли в провинции, им не надо было разжевывать. Они опять переглянулись и один, кажется, Михалевский, заинтересованно гмыкнул.
Когда они ушли, я спросил Биджо:
– Что с машиной будешь делать? Может, подаришь ее хозяину мойки? В благодарность за перевязку. Несчастливая она, лучше избавиться.