Страница:
С полгода я оттянул, когда случилось кое-что, сделавшее мою жизнь еще лучше. Я отсыпался за печью для закаливания рессор. Место теплое и в тот момент тихое, потому что печь простаивала. Разбудил меня шум работающей форсунки. Кто-то зажег следующую, третью... Они загудели, как самолет на взлете. Я полез из-за печки, чтобы перебраться в более спокойное место.
Трое зеков привязывали к ленте конвейера, похожего на танковую гусеницу, четвертого – еврея Шлему, а пятый разжигал форсунки. Жидовская морда была покрыта такими крупными каплями пота и слез, каких я сроду не видел. Из губастой пасти торчал ком стекловаты. На зоне не принято лезть в чужие дела. Спросили – ответил, нет – промолчал Чем меньше знаешь, тем дольше проживешь. Я нарушил эту заповедь, пожалев моржа.
– За что вы его? – спросил я Пегу, глуповатого амбала, гоп-стопника.
Он промычал что-то невразумительное. Я посмотрел на его кореша Филю, такого же бестолкового, но хитроватого. Он мне как-то продул солидную, по зековским меркам, сумму, и я отсрочил долг, разрешил по частям вернуть.
– Химку хуевую подсунул, – перевел он речь кореша, проверяя, надежно ли привязал левую ногу, и принялся за правую. – Пега язык заглотил, заточкой выковыривали.
Теперь понятно, почему он мычит. От плохой химки во время прихода язык может чуть ли не в желудок провалиться, из-за этого и дохнет большинство наркомов. Шлеме до выхода оставалась неделя. Жадность и сгубила фраера. Все выгадывает – в пизду нырнет, из жопы выглядывает. И сел из-за этого. Открыл он подпольный винзаводик, но не захотел делиться и отгреб срок да еще и строгача, хотя шел по первому разу. Это же как надо было судью попросить?! Теперь и на зоне пришло время расплачиваться. Шлема вертел головой, стараясь увидеть, что ждет его впереди. Кроме пламени там ничего не было. Даже если ленту запустят на самую быструю скорость, до противоположного конца доедет лишь кучка пепла. Шлема отворачивался, закрывал глаза, а на лице появлялась новая россыпь капель величиной с мелкую сливу. Он пытался что-то сказать, но из набитого стекловатой рта доносились еще менее вразумительные звуки, чем из Пегиного. И я пожалел курносого.
– Сожжете его, а кто мне долг вернет? Я же отстегнул ему на... – я замялся, будто не хотел говорить, что мне должен был подогнать Шлема.
– Это твои проблемы, братан, – сказал Филя, закончив привязывать правую ногу. – Бери с него, что хочешь, пока он не поехал на прогулку!
Шлема задергался энергичнее, всем своим видом показывая мне, как много заплатит, если спасу.
– Может, уступите его за химку? – предложил я.
Четверо палачей забыли о жертве.
– Сколько дашь?
– Каждому по полтора куба будет.
– Когда?
– Да прям сейчас.
Четверка переглянулась. Сжечь Шлему они и завтра успеют, никуда он нахуй не денется. Да и мокрухой вязаться не очень хотелось. Пега яростно задергал головой и замычал. Филя перевел его пламенную речь:
– Неси.
Я нырнул за печь, достал из нычки пузырек с темно-коричневой жидкостью. Хорошая была нычка, но больше ею не попользуешься, Филя найдет и будет регулярно проверять. Он посмотрел пузырек на свет, зачем-то понюхал пробку.
– А если и эта говно?
– Тогда я сам привяжу к ленте и Шлему, и того, кто мне ее проиграл, – пообещал я.
Они пошли колоться и не вернулись. Химка была что надо. Я сначала потушил форсунки, чтобы Шлема получше проникся свалившимся на него счастьем, а только потом отвязал его. Воняло от моржа, как от общественного жидовского сортира. Выплюнув стекловату, он прошепелявил картаво:
– Расплачусь, бля буду! Не пожалеешь!
Помнил он обещание, пока давал его. Не получил я ни химки, ни денег, а хуй через плечо вместо автомата и пизду в карман – по блату. Надоело мне играть с ним в обещанку, поймал Шлему на параше. Где сгреб, там и въеб. Деньги он все равно не отдал, но перекинул мне пассажира – вольнонаемного, который за плату таскал с воли, что закажешь.
Сперва я только для себя заказывал: водочка, чаек, колбаса... Вскоре подошел ко мне мужик, делавший классные шкатулки, и попросил:
– Нужен лак бесцветный. Две бутылки.
У него встало производство, нечего было продавать пастухам и вольнонаемным, которые неплохо наваривали на его шкатулках. Пассажир запросил за две бутылки нож-выкидыш. Я потребовал с мужика два. Второй оставил себе на память о начале совсем хорошей жизни.
Трое зеков привязывали к ленте конвейера, похожего на танковую гусеницу, четвертого – еврея Шлему, а пятый разжигал форсунки. Жидовская морда была покрыта такими крупными каплями пота и слез, каких я сроду не видел. Из губастой пасти торчал ком стекловаты. На зоне не принято лезть в чужие дела. Спросили – ответил, нет – промолчал Чем меньше знаешь, тем дольше проживешь. Я нарушил эту заповедь, пожалев моржа.
– За что вы его? – спросил я Пегу, глуповатого амбала, гоп-стопника.
Он промычал что-то невразумительное. Я посмотрел на его кореша Филю, такого же бестолкового, но хитроватого. Он мне как-то продул солидную, по зековским меркам, сумму, и я отсрочил долг, разрешил по частям вернуть.
– Химку хуевую подсунул, – перевел он речь кореша, проверяя, надежно ли привязал левую ногу, и принялся за правую. – Пега язык заглотил, заточкой выковыривали.
Теперь понятно, почему он мычит. От плохой химки во время прихода язык может чуть ли не в желудок провалиться, из-за этого и дохнет большинство наркомов. Шлеме до выхода оставалась неделя. Жадность и сгубила фраера. Все выгадывает – в пизду нырнет, из жопы выглядывает. И сел из-за этого. Открыл он подпольный винзаводик, но не захотел делиться и отгреб срок да еще и строгача, хотя шел по первому разу. Это же как надо было судью попросить?! Теперь и на зоне пришло время расплачиваться. Шлема вертел головой, стараясь увидеть, что ждет его впереди. Кроме пламени там ничего не было. Даже если ленту запустят на самую быструю скорость, до противоположного конца доедет лишь кучка пепла. Шлема отворачивался, закрывал глаза, а на лице появлялась новая россыпь капель величиной с мелкую сливу. Он пытался что-то сказать, но из набитого стекловатой рта доносились еще менее вразумительные звуки, чем из Пегиного. И я пожалел курносого.
– Сожжете его, а кто мне долг вернет? Я же отстегнул ему на... – я замялся, будто не хотел говорить, что мне должен был подогнать Шлема.
– Это твои проблемы, братан, – сказал Филя, закончив привязывать правую ногу. – Бери с него, что хочешь, пока он не поехал на прогулку!
Шлема задергался энергичнее, всем своим видом показывая мне, как много заплатит, если спасу.
– Может, уступите его за химку? – предложил я.
Четверо палачей забыли о жертве.
– Сколько дашь?
– Каждому по полтора куба будет.
– Когда?
– Да прям сейчас.
Четверка переглянулась. Сжечь Шлему они и завтра успеют, никуда он нахуй не денется. Да и мокрухой вязаться не очень хотелось. Пега яростно задергал головой и замычал. Филя перевел его пламенную речь:
– Неси.
Я нырнул за печь, достал из нычки пузырек с темно-коричневой жидкостью. Хорошая была нычка, но больше ею не попользуешься, Филя найдет и будет регулярно проверять. Он посмотрел пузырек на свет, зачем-то понюхал пробку.
– А если и эта говно?
– Тогда я сам привяжу к ленте и Шлему, и того, кто мне ее проиграл, – пообещал я.
Они пошли колоться и не вернулись. Химка была что надо. Я сначала потушил форсунки, чтобы Шлема получше проникся свалившимся на него счастьем, а только потом отвязал его. Воняло от моржа, как от общественного жидовского сортира. Выплюнув стекловату, он прошепелявил картаво:
– Расплачусь, бля буду! Не пожалеешь!
Помнил он обещание, пока давал его. Не получил я ни химки, ни денег, а хуй через плечо вместо автомата и пизду в карман – по блату. Надоело мне играть с ним в обещанку, поймал Шлему на параше. Где сгреб, там и въеб. Деньги он все равно не отдал, но перекинул мне пассажира – вольнонаемного, который за плату таскал с воли, что закажешь.
Сперва я только для себя заказывал: водочка, чаек, колбаса... Вскоре подошел ко мне мужик, делавший классные шкатулки, и попросил:
– Нужен лак бесцветный. Две бутылки.
У него встало производство, нечего было продавать пастухам и вольнонаемным, которые неплохо наваривали на его шкатулках. Пассажир запросил за две бутылки нож-выкидыш. Я потребовал с мужика два. Второй оставил себе на память о начале совсем хорошей жизни.
Субботней ночью у пруда
Мужики вафлят жида.
Сосет и не брезгует
Хуев необрезанных!
Шлема оставил мне свой домашний адрес, пригласил в гости, как откинусь. Я заглянул и заодно сдал ему барахло, прихваченное в хате неподалеку. Он стал моим барыгой, наводчиком и банкиром. Обращался я с жидом, как они с русскими, – стриг и презирал. Ярые антисемиты получаются из тех, в ком есть еврейская кровь. Сильнее всех ненавидит жида другой жид. Меня и Шлему устраивали такие отношения. Вор я был фартовый, нажился он на мне неплохо. Торговаться, правда, любил, хотя знал, что прошу я в меру и цену не снижаю. И у меня голова не болела, когда вновь залетел. Шлема исправно подогревал меня моими деньгами в крытой и на зоне.
Сегодня он позвонил мне, забил стрелку. Судя по чрезмерной картавости, у него крупные неприятности. Наверное, опять его бог попутал. Фраер и в яслях на сук напорется.
В назначенное время я приехал в кооперативное кафе “Светлана”, принадлежавшее Шлеме. Назвал так в честь дочки. У жидов два слабых места – жизнь и дети. Если бы не эти два ограничителя жадности, давно бы исчезли с лица земли. Когда я последний раз видел его дочку несколько лет назад, светлого в ней, кроме души и платьица, ничего не было. Обычная еврейская девочка, чистая, как мытая посуда, и умная, как целый том Талмуда. Имя ей дала мама – типичная хохлушка – крупная круглая румянощекая блондинка, спокойная, как сытый удав. Шебутной, худой и мелкий муж терялся где-то в районе складок ее широкой разноцветной юбки, поверх которой был белый фартук в красных петухах. Понимаю, что в ней нашел Шлема – объемность, стабильность и домашний уют, а что она нашла в нем, плюгавом, – для меня загадка. Впрочем, умный ищет дурака, честный ищет мудака, ебарь ищет целяка и т. д...
К кафе примыкала авторемонтная мастерская. Шлема машины не имел и водить не умел, но на зоне ему привили любовь к автозапчастям, особенно к рессорам. Я остановился возле двери, над которой на покрашенной в темно-серый цвет стене корявыми белыми буквами были написано “ШИНОМОНТАЖ”.
Вышел мужичок лет пятидесяти в замызганной одежде и спросил:
– Что надо?
– Заднее правое по пизде пошло, спускает все время.
– В конторе оформи, – показал он на соседнюю дверь, над которой так же коряво намалевали “ДИРЕКЦИЯ”.
– Обойдемся, – сказал я и протянул ему ключи и деньги, двойной тариф. – Закончишь, подгони к двери кафе, я у Шлемы буду.
Мужичок понял, что я не проверяющий, быстро засуетился возле моей тачки, а я пошел в кафе. Можно было и на дурняк отремонтировать машину, но я хорошо знал психологию таких мужичков. Теперь я для него первый человек, в отличии от мусора, который норовит у него из кармана вытащить. Придет этот мусор плести лапти на меня, а мужичок ничего толкового ему не скажет и сразу предупредит меня.
Шлема стоял у прилавка, что-то втолковывал бармену. Наверное, первый принцип торговли: не наебешь – не проживешь. Увидев меня, бросился навстречу, вытирая на ходу руки о полы пиджака. Ладони у него всегда были влажные, будто недавно мыл и не успели досохнуть.
– Здравствуй, Барин!
Здравствуй, здравствуй, хуй жидастый! Я пожал потную руку и вытер свою о его плечо, похлопав по нему. Шлема хотел похлопать в ответ, но при его росте делать это было не очень удобно, поэтому подхватил меня под руку и потащил в подсобку, показав на ходу бармену, чтобы принес выпить и закусить.
– Как живешь? – задал он традиционный вопрос, на который никто не отвечает правду, потому что слишком долго и скучно.
– Все так же: то рубашка короткая, а хуй длинный, то хуй короткий, а рубашка длинная.
Бармен принес бутылку армянского коньяка, два мясных салатика и два из свежих овощей. Шлема наполнил рюмки и произнес тост:
– За нас с вами и за хуй с ними!
– Согласен, – произнес я и опрокинул рюмку в рот.
Коньяк был, действительно, армянский. В прошлый раз Шлема угощал меня суррогатом, налитым в бутылку из-под настоящего. Догадываюсь, что он сам и производит этот суррогат на подпольном заводике. Значит, на этот раз дела у него совсем хуевые.
– Ну, выкладывай, – подтолкнул я.
– Рэкет наехал.
– Кто?
– Свои, блатные. Заправляет у них Деркач – не знаешь такого?
– Нет. Авторитет?
– Пацан, но, говорят, золотой.
– Отстегнул бы в общак – чего жлобишься?!
– Я бы с удовольствием, понемногу каждый месяц! – очень искренне заявил Шлема. – Но они требуют сразу все, разорить хотят!
– Сколько они хотят?
Вместо ответа на вопрос хитрый еврей предложил:
– Я готов по полштуке гринами взносить в общак каждый месяц...
Я начал прикидывать, сколько же с него запросил Деркач, если Шлема так легко расстается с такой суммой.
Он понял мои раздумья по-своему и накинул:
– Хорошо, семьсот... Ну, ладно, штуку!
Произнеся это, он скривился, будто получил хуй в жопу вместо укропу. Уверен, что и на две согласится. Это какими же бабками он сейчас ворочает?!
– Будешь мне отдавать, – сказал я.
Шлема поплямкал толстыми губищами, словно хотел пососать кончик длинного загнутого клюва, и родил:
– Грабишь ты меня, последнее забираешь... Ну, ладно, договорились, – быстро закончил он, зная, что я могу передумать, увеличить сумму, а торговаться со мной бестолку.
– С Деркачом я разберусь. Где его найти?
– Сейчас придут, – он посмотрел на часы, – через пятнадцать минут обещались.
– Подождем.
На его харе было написано: дай-то боже нашему ежику слониху выебать. Кто из нас ежик – я не догонял.
– А почему бы тебе не стать моим компаньоном? – закинул жидок. Жалко было выпускать деньги из своих рук.
– И каков пай?
– Десять штук.
Я окинул взглядом подсобку, глянул в окошко на автомастерскую, оценивая их.
– Есть еще кое-что, – сообщил Шлема, подтверждая мои подозрения о существовании подпольного заводика. – Я сейчас... налаживаю контакт с одним человеком на “Тяжмаше”, можно будет покупать по госцене сверхплановую продукцию и перепродавать, нужны деньги, большие. Кстати, у тебя нет знакомых на “Тяжмаше”?
– Когда-то были, – блефанул я.
– Может, сведешь? Не пожалеешь!
– Знаю я твои “не пожалеешь”.
– Бля буду! – поклялся Шлема.
Это точно: был, есть и будешь.
– Можно такое завернуть!.. – глаза его полыхнули, точно ведро бензина выдул.
В подсобку заскочил бармен с подрагивающим подбородком. У Шлемы лицо покрылось каплями пота величиной с мелкую сливу. Оба молчали.
– Веди их сюда, – сказал я бармену.
Каково же было мое удивление, когда в подсобку ввалились Куцый, Клещ и тот качок, которому я по яйцам заехал. У всех троих были наташки – длинные милицейские дубинки. Увидев меня, пацаны удивились не меньше.
– Ты, Куцый, останься, – приказал я, – а остальные идите со Шлемой, он угостит вас.
Перепуганный еврей выскользнул из подсобки вместе с пацанами. Куцый закрыл за ними дверь и встал в углу, не зная, куда деть дубинку.
– Ты с ней на мусора похож, – подъебнул я. – Поставь к стене, сегодня у нее выходной.
Я налил коньяк в рюмки, кивнул Куцему на Шлемину:
– Угощайся.
Выпили молча, я закусил, он не стал.
– Сколько вы хотите с него?
– Он знает.
– Я у тебя спрашиваю.
– Мне не говорили, – помявшись, признался он.
– Где Деркача найти?
Куцый рассматривал потолок. Так, наверное, вел себя на допросах или у кума на беседах.
– Пацан, смотри на меня, с тобой вор говорит! – рявкнул я.
Он сразу обмяк и оставил потолок в покое.
– Где? – повторил я.
Он нехотя назвал адрес и спросил:
– Что ему передать?
– Что Абрам уехал заграницу, обрезав хуй по ягодицу. Я сам с ним потолкую. А ты с корешами здесь посидишь, – сказал я и позвал: – Шлема!
Жид подслушивал под дверью – влетел сразу.
– Корми-пои пацанов, пока я не вернусь.
Шлема помахал бармену, а когда Куцый ушел к корешам, сидевшим в дальнем углу, заскулил, даже не убрав с носатого еблища радостную улыбку, что сейчас бить не будут:
– Грабишь меня! И так не дают подняться, щипают со всех сторон: милиции дай, врачам дай, пожарнику дай...
– Я не граблю, мне ворованного хватает, – произнес я и пошел к своей тачке, которую подогнал к двери мужичок из шиномонтажа.
Деркач обитал в большом двухэтажном особняке. Темно-красный двухметровый забор надежно укрывал жильцов от любопытных взглядов. Я снял с пальца золотой перстень, открыв татуировку, кинул его в бардачок и вылез из машины.
В широких воротах была дверь с хитроумной защелкой, я не сразу с ней справился. Пока возился, по ту сторону ворот рвал глотку пес. Он оказался внушительных размеров и лохматый, наверное, выблядок кавказской овчарки. Не пес, а кошмар домушника. Толстенная цепь, рассчитанная на быка, была такой длины, чтобы собачья пасть самую малость не доставала до человека, который перебирается от ворот к дому раком, боком и с прискоком по цементной дорожке, огражденной с другой стороны низеньким штакетником.
– Тихо, лохматый! – увещевал я пса. – Ничего я тебе не принес. Не маленький и хуй пососешь.
Из дома выскочил, теряя черные галоши с босых ног, брюхастый плешивый мужик с кротиными, подслеповатыми глазками. Старые синие штаны от спецовки были на коленях в земле. Если бы он прибежал с огорода, я бы решил, что по грядкам ползал.
– Псину убери, – упредил я его упреки.
– Подождал бы! Чего дразнить-то?! – пробурчал он и схватил собаку за ошейник двумя руками, но не оттаскивал ее от меня, а приготовился спустить с цепи. – Чего надо?
– С Деркачом потолковать.
– Не знаю такого, – сказал он, щуря подслеповатые глаза.
Я бы поверил ему, но уж больно на барыгу похож.
– Зато я знаю, – сказал я и пошел к дому.
Барыга подержался за ошейник, но так и не решился расстегнуть его.
– Тихо, Пират! – зло прикрикнул он, когда я дошел до крыльца, и шлепнул пса по крупу.
После сеней шла просторная горница, выстеленная дорожками, в которой за столом сидели трое, все каленые: один постарше, лет под сорок, с такой же плешью и кротиным взглядом, как у мужичка (сын или младший брат?) и два моих ровесника, судя по тупым рожам – бойцы-бакланы. Перед ними стояли две бутылки водки, закуска и четыре стакана. Четвертым собутыльником был, наверное, барыга. Справа от меня – дверь в другую комнату. Там было тихо.
– Привет! – поздоровался я.
– Здоров, коль не шутишь! – произнес старший, скорее всего, Деркач. – Кто такой, что надо?
– Потолковать.
Деркач кивнул бойцам и они подошли ко мне.
– Одержись, – предложил один, обладатель царского орешка – фиксы из платины.
Я поднял руки, давая обыскать. Шмонали сноровисто, наблатыкались у мусоров. Фиксатый даже за хуй помацал.
– Можешь подергать, – предложил я.
Он замахнулся – и тут же получил в пасть. Второго я скопытил следующим ударом и снова прорезал в дыню фиксатому. Удар получился славный: фиксатый спиной открыл дверь в соседнюю комнату и растянулся там на полу. “Пиздец, – сказал отец, – пойдет на холодец”.
Деркач как сидел, так и остался сидеть, только нож придвинул поближе к руке. Хороший признак. Не люблю истериков, на серьезные дела не годятся. Я сел на стул напротив него и положил руки на стол, чтобы он видел, что пустые, и татуировку. Наколка – это, конечно, хуйня, мусора такую за пять минут нарисуют подсадному. Дальше я собирался представиться, ответить на вопросы, по которым ясно было бы, что я именно тот, за кого выдаю себя, и уже потом перейти к разговору. Еще правильнее было бы прийти сюда с авторитетным общим знакомым, который бы представил меня. Но все-таки малина – не светский салон да и вор должен быть с красивыми жестами типа: дал обшманать себя, а потом отпиздил.
Послышались шаги – кто-то спускался бегом по лестнице в соседнюю комнату, человека два, не меньше. Я сделал паузу, чтобы посмотреть, как поведет себя Деркач. Он сидел спокойно, один глаз щурил на меня, другой – на дверь в соседнюю комнату и вертел между руками стакан, будто хотел стереть грани.
Влетели двое с заспанными мордами, а за ними ввалился, пошатываясь, фиксатый. Одного из вновьприбывших я знал. Кличка у него была Фарисей. Никто из зеков, кроме меня, понятия не имел, что значит это слово, но все считали, что оно подходит блатному, ебанувшемуся на книгах. Сначала его звали Скальпелем. То ли за то, что был длинным, худым и с узкой головой, то ли за любовь к этому режущему инструменту. На зоне он воспылал любовью к книгам, перечитал все, что сумел достать. Братва решила, что он хочет объявить себя Наполеоном и свалить на дурочку. Не объявил, дотянул срок с нами. Подозреваю, что только на зоне, по третьей ходке, он научился читать, а детские болезни тяжело переносятся взрослыми.
– Барин! Сколько лет, сколько зим! – радостно заорал Фарисей и полез брататься. – А я-то думаю, кто завалил Лося?!
– Как сам?
– Как Лева, а Лева живет нехуево! – сообщил он. Начитавшись книжек, Фарисей полюбил говорить рифмами.
– Спутники не вырезал?
За полгода до освобождения он закатал в хуй четыре спутника. Операция прошла успешно, но хуй, обидевшись, долго не хотел вставать. Зато как висел! Складывалось впечатление, что у Фарисея две мошонки, только одна с четырьмя яйцами. Однажды вечером он заревел на весь барак:
– Встал!
Зрелище было впечатляющим. Залупа терялась между спутниками, казалась лишней.
– Ведите пидора!
Ему, весело смеясь, привели Дюймовочку – малорослого петушка с девичьей мордочкой. Он был так похож на травести, что ебать его – самое правильное дело. Поэтому и пользовался особым спросом среди зеков. Разъебали его так, что геморроидальные узлы на полметра вывалились из очка, пришлось обрезать в живодерне. Дюймовочка вернулся оттуда только сегодня утром. Но кого ебет чужое горе?!
– Не надо, не зажило еще! – хныкал Дюймовочка. – Доктор сказал, чтоб полмесяца, хотя бы неделю...
Увидев хуй Фарисея, он побледнел, как обвафленный.
– Я лучше отсосу, по высшему классу, тебе понравится, – попытался увильнуть Дюймовочка.
– В позу! – рявкнул Фарисей. Было видно, что торопится, боится, как бы хуй не упал.
Дюймовочке дали по организму и засунули головой под нары, в позу “обезьянка на водопое”. Костлявая жопа была в два раза уже хуя и подергивалась – очко играло. Большого хуя нечего бояться – очко имеет свойство расширяться.
Фарисей засадил с разгона. Хуй в серево – какое дерево?! Рев Дюймовочки слышали даже в ментовском поселке. На следующий день пидора снова отправили на живодерню, а Фарисей с невинным видом говорил всем и каждому:
– Столько кровищи! Не знал, что он целка!
На мой вопрос Фарисей раскинул пальцы веером и поехал с наигранной обидой:
– Да ты чо?! Тот пан в Польше, у кого хуй больше!
– Что там ваша Польша?! У нашей Катьки пизда больше, – подъебнул я.
– Во-во! – продолжил Фарисей. – Недавно притащили прошмандовку, поставили раком посреди комнаты, ебем по очереди. Я как запердолил ей, а она как заорет: ”Если я блядь, меня ногой можно ебать?!”
Дурку эту он, видимо, не впервой рассказывал, потому что, кроме моей вежливости, никто не улыбнулся.
– Ну, давай за встречу, – предложил он, садясь за стол и разливая водку.
Деркач теперь смотрел на меня по-другому, значит, наслышан. И у Лося пропал драчливый пыл. Он помог встать своему корешу и оба сели за стол, но подальше от меня.
Появился барыга, подслушивавший под дверью, и принес еще стаканы и бутылку водки.
– Шибко ты на мусора похож, – как бы извиняясь, сказал он мне.
– Что есть, то есть! – произнес Фарисей и весело заржал. Смешно дураку, что хуй на боку.
Мы выпили, закусили квашеной капустой и вареной колбасой. Бедненько живут ребята.
– Позавчера помеловку подогнали от Мухача, – сообщил Фарисей.
Мухач был его корешем. Перед Новым годом всадил электрод в бочину козлу и заплыл по-новой.
– Где он сейчас?
– На Печоре у комиков. Чиркает, что кича локшовая, блатные масть не держат. Все брушат, вантажа нет и хвостом не бьют.
В переводе на нормальный русский это значит: увидишь своих, передай нашим, что на хуях пашем. Мы повспоминали о других общих знакомых, помянули загнувшихся.
– А ты каким ветром к нам? – встрепенулся вдруг Фарисей.
– Да вот услышал о Деркаче, дай, думаю, схожу познакомлюсь, – сказал я.
Ребята оказались толковые, посидели еще немного и свалили на второй этаж. Барыга пошел во двор, наверное, грядки перемерять.
Деркач вновь закрутил между руками стакан, стирая грани. Вопросов не задавал, ждал, что я скажу. Мое появление ничего хорошего ему не обещало. Все-таки я – вор и в кодле власть автоматом переходит ко мне.
– Твои пацаны наехали на Шлему, – сказал я.
– Он не сказал, что под тобой.
– Он и сам не знал.
Деркачу мой ответ не понравился. Свали я на жида, он бы мне уступил его без базаров и на этом бы разошлись. А получалось, что я буром пру. Вору такое разрешается, но не рекомендуется.
– Что ты хочешь? – спросил напрямую Деркач.
– Не лучше ли каждый месяц брать понемногу? – ответил я вопросом на вопрос. – Кооперативов в городе навалом, обложить всех посильной данью – хорошая капуста будет да и хлопот меньше.
– Завтра их закроют – и что?! – сказал Деркач. – Да и конкуренты есть, берут мало, почти всех под себя подмяли.
– Кто такие?
– Спортсмены. Мы пару раз с ними схлестнулись...
– Ну и?
Деркач поморщился. Хуй, пизда играли в поезда, хуй споткнулся, в пизду воткнулся.
– Скоро нам стволы подгонят и подмога приедет, тогда и потолкуем с ними.
– Кто приедет?
– Слон, Цыган и Вэка. Знаешь таких?
– С Вэкой мы однодельцами были на вторую ходку. Но ему еще год тянуть.
Наши с Вэкой пути давно не пересекались. На свободе мы гуляли в разное время, а гостили у разных хозяев. Он обычно дольше года не кантовался на одной зоне, сказывалась страсть к перемене мест. Передавали друг другу приветы, я как-то послал язушок в его поддержку.
– Горбачев скостил ему, – сообщил Деркач. – Обещали на днях подкатить.
– Пусть меня найдет через Шлему. А где спортсмены кучкуются?
– В спортзале “Тяжмашевском”.
– Кто заправляет?
– Они его Сенсеем называют. Фамилия Анохин.
Интересная информация. Я не стал делиться с Деркачом своими догадками, сказал, что постараюсь наладить контакт со спортсменами.
– Ну да, мне говорили, – вспомнил он, – ты тоже каратист. Попробуй, может, и договоришься. Поделим город – всем хватит.
Его интересовало, с кем буду я, отниму ли у него власть над колдлой или сколочу свою?
– В твою кодлу я не полезу. Будете взносить в общак...
– Без проблем, – не дал мне договорить Деркач.
Тогда на этом пока и остановимся. Главное, что он начал сдавать позиции. Значит, при желании отвоюем и все остальное.
Сегодня он позвонил мне, забил стрелку. Судя по чрезмерной картавости, у него крупные неприятности. Наверное, опять его бог попутал. Фраер и в яслях на сук напорется.
В назначенное время я приехал в кооперативное кафе “Светлана”, принадлежавшее Шлеме. Назвал так в честь дочки. У жидов два слабых места – жизнь и дети. Если бы не эти два ограничителя жадности, давно бы исчезли с лица земли. Когда я последний раз видел его дочку несколько лет назад, светлого в ней, кроме души и платьица, ничего не было. Обычная еврейская девочка, чистая, как мытая посуда, и умная, как целый том Талмуда. Имя ей дала мама – типичная хохлушка – крупная круглая румянощекая блондинка, спокойная, как сытый удав. Шебутной, худой и мелкий муж терялся где-то в районе складок ее широкой разноцветной юбки, поверх которой был белый фартук в красных петухах. Понимаю, что в ней нашел Шлема – объемность, стабильность и домашний уют, а что она нашла в нем, плюгавом, – для меня загадка. Впрочем, умный ищет дурака, честный ищет мудака, ебарь ищет целяка и т. д...
К кафе примыкала авторемонтная мастерская. Шлема машины не имел и водить не умел, но на зоне ему привили любовь к автозапчастям, особенно к рессорам. Я остановился возле двери, над которой на покрашенной в темно-серый цвет стене корявыми белыми буквами были написано “ШИНОМОНТАЖ”.
Вышел мужичок лет пятидесяти в замызганной одежде и спросил:
– Что надо?
– Заднее правое по пизде пошло, спускает все время.
– В конторе оформи, – показал он на соседнюю дверь, над которой так же коряво намалевали “ДИРЕКЦИЯ”.
– Обойдемся, – сказал я и протянул ему ключи и деньги, двойной тариф. – Закончишь, подгони к двери кафе, я у Шлемы буду.
Мужичок понял, что я не проверяющий, быстро засуетился возле моей тачки, а я пошел в кафе. Можно было и на дурняк отремонтировать машину, но я хорошо знал психологию таких мужичков. Теперь я для него первый человек, в отличии от мусора, который норовит у него из кармана вытащить. Придет этот мусор плести лапти на меня, а мужичок ничего толкового ему не скажет и сразу предупредит меня.
Шлема стоял у прилавка, что-то втолковывал бармену. Наверное, первый принцип торговли: не наебешь – не проживешь. Увидев меня, бросился навстречу, вытирая на ходу руки о полы пиджака. Ладони у него всегда были влажные, будто недавно мыл и не успели досохнуть.
– Здравствуй, Барин!
Здравствуй, здравствуй, хуй жидастый! Я пожал потную руку и вытер свою о его плечо, похлопав по нему. Шлема хотел похлопать в ответ, но при его росте делать это было не очень удобно, поэтому подхватил меня под руку и потащил в подсобку, показав на ходу бармену, чтобы принес выпить и закусить.
– Как живешь? – задал он традиционный вопрос, на который никто не отвечает правду, потому что слишком долго и скучно.
– Все так же: то рубашка короткая, а хуй длинный, то хуй короткий, а рубашка длинная.
Бармен принес бутылку армянского коньяка, два мясных салатика и два из свежих овощей. Шлема наполнил рюмки и произнес тост:
– За нас с вами и за хуй с ними!
– Согласен, – произнес я и опрокинул рюмку в рот.
Коньяк был, действительно, армянский. В прошлый раз Шлема угощал меня суррогатом, налитым в бутылку из-под настоящего. Догадываюсь, что он сам и производит этот суррогат на подпольном заводике. Значит, на этот раз дела у него совсем хуевые.
– Ну, выкладывай, – подтолкнул я.
– Рэкет наехал.
– Кто?
– Свои, блатные. Заправляет у них Деркач – не знаешь такого?
– Нет. Авторитет?
– Пацан, но, говорят, золотой.
– Отстегнул бы в общак – чего жлобишься?!
– Я бы с удовольствием, понемногу каждый месяц! – очень искренне заявил Шлема. – Но они требуют сразу все, разорить хотят!
– Сколько они хотят?
Вместо ответа на вопрос хитрый еврей предложил:
– Я готов по полштуке гринами взносить в общак каждый месяц...
Я начал прикидывать, сколько же с него запросил Деркач, если Шлема так легко расстается с такой суммой.
Он понял мои раздумья по-своему и накинул:
– Хорошо, семьсот... Ну, ладно, штуку!
Произнеся это, он скривился, будто получил хуй в жопу вместо укропу. Уверен, что и на две согласится. Это какими же бабками он сейчас ворочает?!
– Будешь мне отдавать, – сказал я.
Шлема поплямкал толстыми губищами, словно хотел пососать кончик длинного загнутого клюва, и родил:
– Грабишь ты меня, последнее забираешь... Ну, ладно, договорились, – быстро закончил он, зная, что я могу передумать, увеличить сумму, а торговаться со мной бестолку.
– С Деркачом я разберусь. Где его найти?
– Сейчас придут, – он посмотрел на часы, – через пятнадцать минут обещались.
– Подождем.
На его харе было написано: дай-то боже нашему ежику слониху выебать. Кто из нас ежик – я не догонял.
– А почему бы тебе не стать моим компаньоном? – закинул жидок. Жалко было выпускать деньги из своих рук.
– И каков пай?
– Десять штук.
Я окинул взглядом подсобку, глянул в окошко на автомастерскую, оценивая их.
– Есть еще кое-что, – сообщил Шлема, подтверждая мои подозрения о существовании подпольного заводика. – Я сейчас... налаживаю контакт с одним человеком на “Тяжмаше”, можно будет покупать по госцене сверхплановую продукцию и перепродавать, нужны деньги, большие. Кстати, у тебя нет знакомых на “Тяжмаше”?
– Когда-то были, – блефанул я.
– Может, сведешь? Не пожалеешь!
– Знаю я твои “не пожалеешь”.
– Бля буду! – поклялся Шлема.
Это точно: был, есть и будешь.
– Можно такое завернуть!.. – глаза его полыхнули, точно ведро бензина выдул.
В подсобку заскочил бармен с подрагивающим подбородком. У Шлемы лицо покрылось каплями пота величиной с мелкую сливу. Оба молчали.
– Веди их сюда, – сказал я бармену.
Каково же было мое удивление, когда в подсобку ввалились Куцый, Клещ и тот качок, которому я по яйцам заехал. У всех троих были наташки – длинные милицейские дубинки. Увидев меня, пацаны удивились не меньше.
– Ты, Куцый, останься, – приказал я, – а остальные идите со Шлемой, он угостит вас.
Перепуганный еврей выскользнул из подсобки вместе с пацанами. Куцый закрыл за ними дверь и встал в углу, не зная, куда деть дубинку.
– Ты с ней на мусора похож, – подъебнул я. – Поставь к стене, сегодня у нее выходной.
Я налил коньяк в рюмки, кивнул Куцему на Шлемину:
– Угощайся.
Выпили молча, я закусил, он не стал.
– Сколько вы хотите с него?
– Он знает.
– Я у тебя спрашиваю.
– Мне не говорили, – помявшись, признался он.
– Где Деркача найти?
Куцый рассматривал потолок. Так, наверное, вел себя на допросах или у кума на беседах.
– Пацан, смотри на меня, с тобой вор говорит! – рявкнул я.
Он сразу обмяк и оставил потолок в покое.
– Где? – повторил я.
Он нехотя назвал адрес и спросил:
– Что ему передать?
– Что Абрам уехал заграницу, обрезав хуй по ягодицу. Я сам с ним потолкую. А ты с корешами здесь посидишь, – сказал я и позвал: – Шлема!
Жид подслушивал под дверью – влетел сразу.
– Корми-пои пацанов, пока я не вернусь.
Шлема помахал бармену, а когда Куцый ушел к корешам, сидевшим в дальнем углу, заскулил, даже не убрав с носатого еблища радостную улыбку, что сейчас бить не будут:
– Грабишь меня! И так не дают подняться, щипают со всех сторон: милиции дай, врачам дай, пожарнику дай...
– Я не граблю, мне ворованного хватает, – произнес я и пошел к своей тачке, которую подогнал к двери мужичок из шиномонтажа.
Деркач обитал в большом двухэтажном особняке. Темно-красный двухметровый забор надежно укрывал жильцов от любопытных взглядов. Я снял с пальца золотой перстень, открыв татуировку, кинул его в бардачок и вылез из машины.
В широких воротах была дверь с хитроумной защелкой, я не сразу с ней справился. Пока возился, по ту сторону ворот рвал глотку пес. Он оказался внушительных размеров и лохматый, наверное, выблядок кавказской овчарки. Не пес, а кошмар домушника. Толстенная цепь, рассчитанная на быка, была такой длины, чтобы собачья пасть самую малость не доставала до человека, который перебирается от ворот к дому раком, боком и с прискоком по цементной дорожке, огражденной с другой стороны низеньким штакетником.
– Тихо, лохматый! – увещевал я пса. – Ничего я тебе не принес. Не маленький и хуй пососешь.
Из дома выскочил, теряя черные галоши с босых ног, брюхастый плешивый мужик с кротиными, подслеповатыми глазками. Старые синие штаны от спецовки были на коленях в земле. Если бы он прибежал с огорода, я бы решил, что по грядкам ползал.
– Псину убери, – упредил я его упреки.
– Подождал бы! Чего дразнить-то?! – пробурчал он и схватил собаку за ошейник двумя руками, но не оттаскивал ее от меня, а приготовился спустить с цепи. – Чего надо?
– С Деркачом потолковать.
– Не знаю такого, – сказал он, щуря подслеповатые глаза.
Я бы поверил ему, но уж больно на барыгу похож.
– Зато я знаю, – сказал я и пошел к дому.
Барыга подержался за ошейник, но так и не решился расстегнуть его.
– Тихо, Пират! – зло прикрикнул он, когда я дошел до крыльца, и шлепнул пса по крупу.
После сеней шла просторная горница, выстеленная дорожками, в которой за столом сидели трое, все каленые: один постарше, лет под сорок, с такой же плешью и кротиным взглядом, как у мужичка (сын или младший брат?) и два моих ровесника, судя по тупым рожам – бойцы-бакланы. Перед ними стояли две бутылки водки, закуска и четыре стакана. Четвертым собутыльником был, наверное, барыга. Справа от меня – дверь в другую комнату. Там было тихо.
– Привет! – поздоровался я.
– Здоров, коль не шутишь! – произнес старший, скорее всего, Деркач. – Кто такой, что надо?
– Потолковать.
Деркач кивнул бойцам и они подошли ко мне.
– Одержись, – предложил один, обладатель царского орешка – фиксы из платины.
Я поднял руки, давая обыскать. Шмонали сноровисто, наблатыкались у мусоров. Фиксатый даже за хуй помацал.
– Можешь подергать, – предложил я.
Он замахнулся – и тут же получил в пасть. Второго я скопытил следующим ударом и снова прорезал в дыню фиксатому. Удар получился славный: фиксатый спиной открыл дверь в соседнюю комнату и растянулся там на полу. “Пиздец, – сказал отец, – пойдет на холодец”.
Деркач как сидел, так и остался сидеть, только нож придвинул поближе к руке. Хороший признак. Не люблю истериков, на серьезные дела не годятся. Я сел на стул напротив него и положил руки на стол, чтобы он видел, что пустые, и татуировку. Наколка – это, конечно, хуйня, мусора такую за пять минут нарисуют подсадному. Дальше я собирался представиться, ответить на вопросы, по которым ясно было бы, что я именно тот, за кого выдаю себя, и уже потом перейти к разговору. Еще правильнее было бы прийти сюда с авторитетным общим знакомым, который бы представил меня. Но все-таки малина – не светский салон да и вор должен быть с красивыми жестами типа: дал обшманать себя, а потом отпиздил.
Послышались шаги – кто-то спускался бегом по лестнице в соседнюю комнату, человека два, не меньше. Я сделал паузу, чтобы посмотреть, как поведет себя Деркач. Он сидел спокойно, один глаз щурил на меня, другой – на дверь в соседнюю комнату и вертел между руками стакан, будто хотел стереть грани.
Влетели двое с заспанными мордами, а за ними ввалился, пошатываясь, фиксатый. Одного из вновьприбывших я знал. Кличка у него была Фарисей. Никто из зеков, кроме меня, понятия не имел, что значит это слово, но все считали, что оно подходит блатному, ебанувшемуся на книгах. Сначала его звали Скальпелем. То ли за то, что был длинным, худым и с узкой головой, то ли за любовь к этому режущему инструменту. На зоне он воспылал любовью к книгам, перечитал все, что сумел достать. Братва решила, что он хочет объявить себя Наполеоном и свалить на дурочку. Не объявил, дотянул срок с нами. Подозреваю, что только на зоне, по третьей ходке, он научился читать, а детские болезни тяжело переносятся взрослыми.
– Барин! Сколько лет, сколько зим! – радостно заорал Фарисей и полез брататься. – А я-то думаю, кто завалил Лося?!
– Как сам?
– Как Лева, а Лева живет нехуево! – сообщил он. Начитавшись книжек, Фарисей полюбил говорить рифмами.
– Спутники не вырезал?
За полгода до освобождения он закатал в хуй четыре спутника. Операция прошла успешно, но хуй, обидевшись, долго не хотел вставать. Зато как висел! Складывалось впечатление, что у Фарисея две мошонки, только одна с четырьмя яйцами. Однажды вечером он заревел на весь барак:
– Встал!
Зрелище было впечатляющим. Залупа терялась между спутниками, казалась лишней.
– Ведите пидора!
Ему, весело смеясь, привели Дюймовочку – малорослого петушка с девичьей мордочкой. Он был так похож на травести, что ебать его – самое правильное дело. Поэтому и пользовался особым спросом среди зеков. Разъебали его так, что геморроидальные узлы на полметра вывалились из очка, пришлось обрезать в живодерне. Дюймовочка вернулся оттуда только сегодня утром. Но кого ебет чужое горе?!
– Не надо, не зажило еще! – хныкал Дюймовочка. – Доктор сказал, чтоб полмесяца, хотя бы неделю...
Увидев хуй Фарисея, он побледнел, как обвафленный.
– Я лучше отсосу, по высшему классу, тебе понравится, – попытался увильнуть Дюймовочка.
– В позу! – рявкнул Фарисей. Было видно, что торопится, боится, как бы хуй не упал.
Дюймовочке дали по организму и засунули головой под нары, в позу “обезьянка на водопое”. Костлявая жопа была в два раза уже хуя и подергивалась – очко играло. Большого хуя нечего бояться – очко имеет свойство расширяться.
Фарисей засадил с разгона. Хуй в серево – какое дерево?! Рев Дюймовочки слышали даже в ментовском поселке. На следующий день пидора снова отправили на живодерню, а Фарисей с невинным видом говорил всем и каждому:
– Столько кровищи! Не знал, что он целка!
На мой вопрос Фарисей раскинул пальцы веером и поехал с наигранной обидой:
– Да ты чо?! Тот пан в Польше, у кого хуй больше!
– Что там ваша Польша?! У нашей Катьки пизда больше, – подъебнул я.
– Во-во! – продолжил Фарисей. – Недавно притащили прошмандовку, поставили раком посреди комнаты, ебем по очереди. Я как запердолил ей, а она как заорет: ”Если я блядь, меня ногой можно ебать?!”
Дурку эту он, видимо, не впервой рассказывал, потому что, кроме моей вежливости, никто не улыбнулся.
– Ну, давай за встречу, – предложил он, садясь за стол и разливая водку.
Деркач теперь смотрел на меня по-другому, значит, наслышан. И у Лося пропал драчливый пыл. Он помог встать своему корешу и оба сели за стол, но подальше от меня.
Появился барыга, подслушивавший под дверью, и принес еще стаканы и бутылку водки.
– Шибко ты на мусора похож, – как бы извиняясь, сказал он мне.
– Что есть, то есть! – произнес Фарисей и весело заржал. Смешно дураку, что хуй на боку.
Мы выпили, закусили квашеной капустой и вареной колбасой. Бедненько живут ребята.
– Позавчера помеловку подогнали от Мухача, – сообщил Фарисей.
Мухач был его корешем. Перед Новым годом всадил электрод в бочину козлу и заплыл по-новой.
– Где он сейчас?
– На Печоре у комиков. Чиркает, что кича локшовая, блатные масть не держат. Все брушат, вантажа нет и хвостом не бьют.
В переводе на нормальный русский это значит: увидишь своих, передай нашим, что на хуях пашем. Мы повспоминали о других общих знакомых, помянули загнувшихся.
– А ты каким ветром к нам? – встрепенулся вдруг Фарисей.
– Да вот услышал о Деркаче, дай, думаю, схожу познакомлюсь, – сказал я.
Ребята оказались толковые, посидели еще немного и свалили на второй этаж. Барыга пошел во двор, наверное, грядки перемерять.
Деркач вновь закрутил между руками стакан, стирая грани. Вопросов не задавал, ждал, что я скажу. Мое появление ничего хорошего ему не обещало. Все-таки я – вор и в кодле власть автоматом переходит ко мне.
– Твои пацаны наехали на Шлему, – сказал я.
– Он не сказал, что под тобой.
– Он и сам не знал.
Деркачу мой ответ не понравился. Свали я на жида, он бы мне уступил его без базаров и на этом бы разошлись. А получалось, что я буром пру. Вору такое разрешается, но не рекомендуется.
– Что ты хочешь? – спросил напрямую Деркач.
– Не лучше ли каждый месяц брать понемногу? – ответил я вопросом на вопрос. – Кооперативов в городе навалом, обложить всех посильной данью – хорошая капуста будет да и хлопот меньше.
– Завтра их закроют – и что?! – сказал Деркач. – Да и конкуренты есть, берут мало, почти всех под себя подмяли.
– Кто такие?
– Спортсмены. Мы пару раз с ними схлестнулись...
– Ну и?
Деркач поморщился. Хуй, пизда играли в поезда, хуй споткнулся, в пизду воткнулся.
– Скоро нам стволы подгонят и подмога приедет, тогда и потолкуем с ними.
– Кто приедет?
– Слон, Цыган и Вэка. Знаешь таких?
– С Вэкой мы однодельцами были на вторую ходку. Но ему еще год тянуть.
Наши с Вэкой пути давно не пересекались. На свободе мы гуляли в разное время, а гостили у разных хозяев. Он обычно дольше года не кантовался на одной зоне, сказывалась страсть к перемене мест. Передавали друг другу приветы, я как-то послал язушок в его поддержку.
– Горбачев скостил ему, – сообщил Деркач. – Обещали на днях подкатить.
– Пусть меня найдет через Шлему. А где спортсмены кучкуются?
– В спортзале “Тяжмашевском”.
– Кто заправляет?
– Они его Сенсеем называют. Фамилия Анохин.
Интересная информация. Я не стал делиться с Деркачом своими догадками, сказал, что постараюсь наладить контакт со спортсменами.
– Ну да, мне говорили, – вспомнил он, – ты тоже каратист. Попробуй, может, и договоришься. Поделим город – всем хватит.
Его интересовало, с кем буду я, отниму ли у него власть над колдлой или сколочу свою?
– В твою кодлу я не полезу. Будете взносить в общак...
– Без проблем, – не дал мне договорить Деркач.
Тогда на этом пока и остановимся. Главное, что он начал сдавать позиции. Значит, при желании отвоюем и все остальное.
Я у мамки сын один
И живу, как господин:
В штанах белых, как мука,
Хуй стоит до потолка!
Пассажир, подкинутый мне Шлемой, оказался мужиком рисковым, приносил все, что я заказывал. Плату он обычно брал деньгами, но иногда просил пистолет-зажигалку, кастет или перстень с мордой черта. Массы проведали, что через меня можно все достать, и потянулись с заказами. Мне, блатному, западло было торговать, поэтому взвалил все на барыгу. Я перестал ходить на помойку, личный конь притаскивал мне мясо, масло и хлеб, а все остальное получал с воли. Я подкармливал блатных из своего отряда, в общак отстегивал щедро. Кое-кому это не нравилось, стучали куда только можно. Время от времени меня приглашали в кум-часть. Кум по кличке Грузчик – скользкий мудило с еблом хитровыебанного крестьянина, который был больше похож на воровского мужика, чем некоторые зеки, – всегда начинал разговор с погоды. Она была плохой, но могла улучшиться, если добивался своего. Меня Грузчик постоянно обвинял в барских замашках, с его легкой руки я и обзавелся кликухой Барин.
– Да, погодка сегодня не того, – произносил он и доставал из пачки папиросу. Разминал ее долго, чтобы я успел угостить сигаретой.
Я так и делал. На встречу с ним брал пачку болгарских – лучшее, что в то время можно было достать в тех краях. Приятно было щелкнуть мусора по носу.
Затянувшись со смаком несколько раз, кум продолжал:
– Недовольны тобой многие: не по чину живешь.
– Разве?!
– На воле ты, может, когда-то и был мажорным, а здесь – просто зек, не больше.
– Не то говоришь, начальник. Сам знаешь, зеки разные. Многие на воле живут хуже, чем кое-кто здесь. Были бы деньги и авторитет.
– Но ты же не вор..
– Вопрос времени.
– Не-ет! – уверенно мотал он головой. – Никогда тебе не быть в законе. Ты не ровня им, не простят такое.
– Да, погодка сегодня не того, – произносил он и доставал из пачки папиросу. Разминал ее долго, чтобы я успел угостить сигаретой.
Я так и делал. На встречу с ним брал пачку болгарских – лучшее, что в то время можно было достать в тех краях. Приятно было щелкнуть мусора по носу.
Затянувшись со смаком несколько раз, кум продолжал:
– Недовольны тобой многие: не по чину живешь.
– Разве?!
– На воле ты, может, когда-то и был мажорным, а здесь – просто зек, не больше.
– Не то говоришь, начальник. Сам знаешь, зеки разные. Многие на воле живут хуже, чем кое-кто здесь. Были бы деньги и авторитет.
– Но ты же не вор..
– Вопрос времени.
– Не-ет! – уверенно мотал он головой. – Никогда тебе не быть в законе. Ты не ровня им, не простят такое.