гугенотов в Васси и в других местах по наущению Гизов послужили в
1562 г. сигналом к началу первой из ряда религиозных войн,
растянувшихся на полстолетия. Гугеноты взялись за оружие, их силы во главе с
адмиралом Шатийоном и Конде сосредоточились в Орлеане. И там же очутился
британский посол с немалым количеством золота. Сэр Николае видел в
гражданской войне во Франции не только средство вернуть Кале. Трокмортон
думал о большем. Он писал Сесилу, что при умелом ведении дел Елизавета
"будет в состоянии стать арбитром и правителем христианского мира" вместо
испанского короля.
Правительство Елизаветы предполагало побудить гугенотов уступить Англии
Гавр и Дьепп как плату за военную помощь. Эти города могли быть потом
обменены на Кале. В Лондоне учитывали стратегическое значение Дьеппа и
особенно Гавра, а также занятого гугенотами Руана. Гавр и Руан были ключами
к Парижу, так как контролировали устье Сены, по которой осуществлялся подвоз
продовольствия во французскую столицу. Поэтому агенты Сесила появились в
этих городах, выясняя возможности их обороны против королевской армии и
готовность принять английские гарнизоны. В августе 1562 г. туда же прибыл
Киллигрю. Он пытался не только определить военные силы гугенотов в этом
районе, но и убедить их лидеров принять английскую поддержку. Киллигрю
пришлось пережить много опасных приключений, прорываясь силой с отрядом
солдат через территорию, занятую неприятелем. В октябре 1562 г. английские
войска прибыли в Гавр. Помощь запоздала и оказалась крайне недостаточной.
Сам Киллигрю, раненный в ногу, попал в плен. Спасли его от печальной участи
других пленных англичан, преданных смерти, лишь заступничество влиятельных
друзей и надежда французских католиков получить немалый выкуп. После уплаты
солидной суммы он был отпущен на родину.
Что же касается Трокмортона, то Екатерина Медичи, естественно, не
строила никаких иллюзий на его счет и наотрез отказалась выдать ему пропуск
для выезда из осажденного Орлеана. Трокмортону вдобавок напомнили о его
крайней неблагодарности, поскольку, по мнению французского правительства,
оно, предоставив сэру Николасу право убежища во время правления Марии Тюдор,
спасло ему жизнь. Как бы то ни было, для переговоров с французским двором
прибыл еще один английский посол - сэр Томас Смит, а Трокмортон с
неопределенным статусом остался в стане гугенотов, в декабре присутствовал
при неудачной для них битве при Дре и был взят в плен войсками герцога Гиза.
Вскоре последовало убийство Гиза, оно привело к перегруппировке сил в обеих
партиях.
Задачей Трокмортона, вырвавшегося теперь из плена, было сохранить Гавр.
С этой целью он привез адмиралу Шатийону 20 тыс. ф. ст. для оплаты наемных
германских рейтаров. 3 июня 1563 г. в городе вспыхнула эпидемия чумы, от
которой погибла большая часть гарнизона и прибывших подкреплений. 22 июля
город капитулировал. Интервенция окончилась полной неудачей, а Трокмортон,
снова сменивший занятия разведчика на ремесло дипломата, отправился, как ни
в чем не бывало, в Руан для переговоров с Екатериной Медичи об улаживании
досадных недоразумений между английским и французским дворами. Флорентийка
пришла в ярость от этой бестактности - или очень ловко изобразила гнев - и,
придравшись к тому, что у Трокмортона по-прежнему не было пропуска, попросту
посадила его под арест. Трокмортон провел в заключении 10 месяцев. Терпение
не принадлежало к числу его добродетелей, все это время он обвинял Томаса
Смита в том, что тот не предпринимает должных усилий для освобождения своего
коллеги.
Фламандец Бани и великомученики
После казни Анны Болейн - второй жены Генриха VIII и матери Елизаветы I
- ее брак с королем был признан незаконным (а в глазах католиков он был
таким с самого начала, так как папа не разрешил Генриху развод с его первой
женой). Поэтому права Елизаветы на престол могли быть поставлены под
сомнение. Их и начал оспаривать испанский король Филипп II. Предъявлять свои
притязания на трон, как отмечалось стала и шотландская королева Мария
Стюарт. После смерти своего мужа французского короля Франциска II она
вернулась на родину. Здесь, следуя мимолетной прихоти, королева второй раз
сочеталась браком с красивым, но ничтожным Генри Дарнлеем. Однако вскоре она
вместе со своим любовником герцогом Босвелом избавилась путем убийства от
ставшего ей в тягость мужа. Объявив о своем браке с Босвелом, Мария
окончательно рассорилась с шотландскими лордами и потерпела поражение в
начавшейся открытой войне с ними. Марию заключили в тюрьму, откуда она
бежала летом 1568 г. в Англию. Ненавидевшая ее Елизавета быстро превратила
свою "дорогую сестру" в пленницу, находившуюся в почетном заключении,
которое, впрочем, постепенно становилось все менее почетным.
Романтический образ шотландской королевы, ее трагическая судьба не раз
вдохновляли поэтов и писателей от Шиллера до Стефана Цвейга. Их занимала
острота коллизии между обольстительной, пылкой, способной на безрассудные
поступки Марией и некрасивой, трезвой, расчетливой Елизаветой. Эти
столкнувшиеся в смертельной битве женщины связали себя с двумя могучими
враждебными началами - с уходящим феодализмом и новым нарождающимся
буржуазным строем. Борьба двух королев была столкновением контрреформации и
Реформации, конфликтом между стремившейся к мировому господству католической
Испанией и быстро набиравшей силы протестантской Англией.
Пока Мария Стюарт жила в Англии, пусть в заточении, шотландская
королева оставалась главой всех католических интриг, особенно опасных из-за
поддержки могущественной Испании и всей католической Европы. А ведь
значительная часть английского населения в это время еще была католической,
в том числе немало дворянских семей, особенно на севере страны.
Однажды в 1571 г. в таможне портового города Дувра был подвергнут
осмотру багаж молодого фламандца Шарля Байи. Он не впервые приезжал в Англию
и отлично владел английским языком. Можно было бы добавить, хотя это вряд ли
тогда было известно таможенным служащим, что Байи столь свободно говорил
по-французски и по-итальянски, что в Англии его принимали за англичанина, а
в Шотландии - за шотландца. Он легко мог выдавать себя, не возбуждая
подозрений, и за знатного дворянина, и за купца, и за актера - словом,
принимать самые различные обличья. Собственно, таможенники в этот раз не
обратили бы особого внимания на приезжего, если бы заранее не получили
предписания об обыске от главного министра королевы Елизаветы Уильяма
Сесила, лорда Берли, смертельного врага католической партии и Марии Стюарт.
Шпионы Берли, возглавлявшего тайную службу Елизаветы, давно присматривались
к поездкам слишком уж расторопного и ловкого иностранца. Обыск дал желаемые
результаты. В багаже Байи были обнаружены письма и шифрованные бумаги,
которые уже много месяцев стремился заполучить Берли...
Подходил к концу третий год пребывания королевы Марии Стюарт в Англии,
и ее друзья не дремали. Находившаяся под арестом королева имела в своем
арсенале могучее средство привлекать и очаровывать недавних врагов. И этим
средством было не столько воспетое поэтами очарование шотландской королевы и
не защита ею старой католической веры, сколько соблазнительные надежды
браком с пленницей открыть себе дорогу к шотландской, а может быть, - кто
знает? - и к английской короне. Перед этим соблазном не устояло не только
несколько католических дворян, ему поддался могущественный, хотя и
недалекий, герцог Норфолк, протестант и едва ли не самый богатый вельможа в
Англии. Когда Сесил сообщил Елизавете, что Норфолк, назначенный членом
комиссии, расследовавшей роль Марии Стюарт в убийстве мужа, перешел на ее
сторону, гневу английской королевы не было предела. Неловко пытавшийся
прикрыть свою измену Норфолк в присутствии Елизаветы дурно отзывался о Марии
Стюарт. Намекая на ее участие в убийстве Дарнлея, герцог говорил, что он не
привык ночью ожидать удара из-за угла. "Милорд, - сухо заметила Елизавета, -
присмотритесь получше к подушке, на которую склоняете свою голову".
Норфолк был арестован и посажен в лондонский Тауэр - тюрьму для
государственных преступников, где его сторонники пытались поддерживать с ним
сношения, пересылая записки в винных бутылках.
Поднятое на севере католическое восстание было подавлено. Тысячи
участников восстания были повешены без всякого суда. Берли приказал, чтобы
тела повешенных висели "до тех пор, пока они не развалятся на куски".
Главари восстания графы Уэстморленд и Нортумберленд укрылись в Ирландии.
Правда, их ближайший советник сэр Роберт Констебл стоял за возвращение в
Англию. Он убеждал Уэстморленда, что его наверняка помилуют. Граф
Уэстморленд, конечно, не знал, что Констебл был шпионом Берли,
уполномоченным истратить крупную сумму - 1000 ф. ст. для поимки руководителя
католиков на севере. Тем не менее Уэстморленд предпочел бежать в Испанию.
Нортумберленд через два года вернулся в Англию и сложил голову на плахе, а
Норфолк, против которого не имелось прямых улик, был пока выпущен из Тауэра,
но оставлен под домашним арестом.
Однако заговорщики продолжали действовать. Папа римский Пий V в
специальной булле отлучил Елизавету от церкви, к которой она, впрочем, и не
принадлежала, будучи протестанткой, объявил королеву Англии низвергнутой с
престола. Главой заговорщиков стал шотландский католический епископ Росский
Джон Лесли. Он принадлежал к числу придворных Марии Стюарт, которых ей
разрешили сохранить при себе. Официально Лесли считался послом шотландской
королевы в Англии. Другим важным участником заговора был итальянский банкир
Ридольфи, являвшийся одновременно агентом папы, Филиппа II и его наместника
в Нидерландах кровавого герцога Альбы. (Поэтому позднее стали говорить о
"заговоре Ридольфи".) Итальянец заручился согласием Норфолка содействовать
испанскому вторжению в Англию. Герцог обещал поднять восстание и держаться
40 дней против королевских войск, если ему дадут денежную субсидию и
обязуются поддержать его высадкой вспомогательной испанской армии
численностью 6 тыс. человек.
Ридольфи побывал во Фландрии у герцога Альбы, в Мадриде и Риме. Альба,
правда, был настроен скептически, считая, что тайна, в которую уже посвящено
слишком много людей, не может быть сохранена и что это обрекает на неуспех
планы заговорщиков. Он рекомендовал Филиппу II подумать об устранении
Елизаветы путем убийства. После этого Ридольфи направил Байи с шифрованными
письмами к Лесли, Норфолку и еще одному заговорщику - лорду Лэмли. Байи вез
и тщательно припрятанный ключ к шифру, а также напечатанное во Фландрии
сочинение Лесли "Защита чести Марии, королевы шотландской", в котором
недвусмысленно выдвигались ее права на английский престол.
Вот с каким опасным грузом задержали Байи дуврские таможенники. Уже
провоз мятежных книг на английском языке представлял собой достаточное
основание для ареста. Фламандца вместе со взятыми у него письмами и бумагами
под охраной отослали в резиденцию губернатора южных портов лорда Уильяма
Кобгема. По дороге Байи удалось послать Лесли весть о своем аресте.
При осмотре писем выяснилось, что в них не указаны фамилии адресатов, а
лишь выставлены цифры 30 и 40. Байи утверждал, что его попросили перевезти
письма и что ему не известны ни шифр, ни значение этих цифр. Однако вскоре
был обнаружен шифр - его отыскали, разрезав подкладку камзола Байи. Таким
образом, в руки Кобгема попали нити опаснейшего заговора, который сплела
контрреформация против правительства Елизаветы. Губернатор, которому было
еще не известно, что скрывалось за цифрами 30 и 40, намеревался немедля
доставить захваченные бумаги лорду Берли. Услышав об этом, Байи как-то
странно посмотрел на присутствовавшего при допросе родного брата губернатора
Томаса, который недавно втайне принял католичество. Тот понял значение этого
взгляда и сказал, что если эти бумаги попадут к Берли, то герцог Норфолк -
конченый человек. Однако ни Томас, ни Байи не осмелились разъяснить Кобгему,
почему адресаты, помеченные таинственными цифрами 30 и 40, затрагивают
могущественного герцога. Губернатор решил ехать к Берли.
По дороге, в лодке, Томас снова начал с жаром убеждать брата не
передавать бумаги Берли. Эти просьбы тем более имели вес, что сам Уильям
Кобгем находился в какой-то связи с Ридольфи и боялся, что главный министр
так или иначе докопается до этого обстоятельства. Но как скрыть от Берли и
его вездесущих тайных соглядатаев бумаги, официально конфискованные
таможенниками и привезенные ими Кобгему? Лодка подплыла к дому министра.
Продолжавший колебаться Кобгем отдал книги, захваченные при аресте Байи,
...и с письмами вернулся домой. Надо было на что-то решиться. Вместо того,
чтобы передать письма Берли, Кобгем переслал их к Лесли с вежливым письмом,
содержащим просьбу к епископу как к послу иностранной государыни явиться
завтра к нему и вместе распечатать таинственную корреспонденцию. Ловкому
прелату и не требовалось ничего больше. Он без промедления прибыл в
испанское посольство, где вместе с послом доном Герау Деспесом занялся
спешной фабрикацией поддельных писем, которые должны были заменить
настоящие. Фальшивые были написаны тем же шифром, что и подлинные. В них
сохранялся враждебный в отношении Елизаветы тон, но были выброшены все
указания на существование заговора. Несколько других писем, вроде письма
Марии Стюарт дону Герау, было дополнительно вложено в пакет, чтобы
окончательно усыпить подозрительность Берли. Настоящие же письма были
отправлены Норфолку и лорду Лэмли. После того как сфальсифицированная
корреспонденция была переслана Берли, Лесли для пущего правдоподобия даже
официально потребовал ее выдачи, ссылаясь на неприкосновенность
дипломатической переписки.
Берли на некоторое время был обманут фальшивыми письмами. Однако его
поразил наглый тон книги Лесли, за которым должны были скрываться какие-то
далеко идущие планы. Кроме того, подозрительность министра питали и
донесения посланного им во Фландрию разведчика Джона Ли. Он выдавал себя за
католика, бежавшего от правительственных преследований, и втерся в круг
католических дворян, эмигрировавших из Англии и активно участвовавших в
заговорах против Елизаветы. Но Берли не любил ненужной поспешности. Он
придерживался принципа "бросать камень так, чтобы не было видно кинувшей его
руки". Из предосторожности он отправил Байи в тюрьму Маршальси, хотя
узнавший об этом Лесли тщетно доказывал, что фламандец является его слугой и
пользуется дипломатическим иммунитетом.
Берли решил продолжать игру и перехитрить своих врагов. Главным его
козырем были арест Байи и опасение Лесли и дона Герау, что их связной
сообщит что-либо противоречащее той версии, которую они довели до сведения
Берли с помощью фальшивых писем. Берли ожидал, что будут предприняты попытки
установить связь с Байи, и не ошибся в своих предположениях. Сначала дон
Герау послал верного человека к фламандцу, потом Лесли направил к нему
ирландского священника. Оба они не вернулись. А тут неожиданно подвернулось
счастливое обстоятельство...
Темной ночью в мрачную сырую камеру, где на вязанке соломы лежал, дрожа
от холода, Байи, неожиданно проникла какая-то фигура. Заключенный с радостью
узнал своего старого знакомого. Да, это был Томас Герли, которого
благочестивые католики считали святым великомучеником. Двоюродный брат леди
Нортумберленд, жены предводителя недавнего католического восстания, Герли за
участие в этом выступлении был брошен в тюрьму. Заключенные и посетители
тюрьмы Маршальси видели, как несчастного страдальца заковали в тяжелые цепи
и неделями держали в подземных темницах на хлебе и воде. Католики, включая
епископа Росского и дона Герау, считали Герли невинной жертвой протестантов.
Многие пытались даже заручиться советами или благословением узника в
благочестивой уверенности, что на него нисходит дух божий. Последнее
доказать, конечно, трудно. Доподлинно известно другое: Герли находился на
постоянном жалованье у лорда Берли; не установлено только, пытался ли он
требовать прибавки за свою славу святого. Во всяком случае, он предлагал
принять участие в похищении или убийстве любого человека по желанию лорда
Берли. К услугам столь любезного человека и обратился министр.
Все это, конечно, было неизвестно Байи, который в ответ на сообщенные
Герли "важные тайны" поведал ему много такого, о чем с живейшим интересом
утром узнал любознательный Уильям Сесил. Но спрос на услуги великомученика
быстро возрастал. К святому обратился Лесли и попросил, учитывая, что Герли
разрешили свидания с посетителями, послужить связным между епископом и Байи.
Герли с готовностью вызвался уважить желание достойного прелата. С писем,
которые он носил от Лесли к Байи и от Байи к Лесли, разумеется, снимались
точные копии в канцелярии лорда Берли. Эти письма, однако, были
шифрованными, и шифр раскрыть не удавалось. А святой при очередной встрече с
Байи не совсем ловко сыграл свою роль и проговорился. Байи понял, что перед
ним правительственный шпион. Министр тогда приказал привезти Байи. к себе и
потребовал от него расшифровать свою корреспонденцию с Лесли. Фламандец
уверял, что потерял ключ к шифру. Тогда Берли приказал перевезти пленника в
Тауэр, чтобы надежно изолировать его от других заговорщиков, и там
подвергать пытке до тех пор, пока он не откроет содержания шифрованных
писем.
На стене камеры Байи сохранилась вырезанная им надпись, помеченная 10
апреля 1571 г.: "Мудрым людям следует действовать с осмотрительностью,
обдумывать то, что они намерены сказать, осматривать то что они собираются
брать в руки, не сходиться с людьми без разбору и превыше всего не доверять
им опрометчиво. Шарль Байи". Однако, как мы увидим, автор плохо вник в смысл
того поучения, которое он вывел из своего знакомства с Томасом Герли...
На протяжении апреля и мая 1571 г. Байи подвергали допросу под пыткой,
впрочем, по понятиям закаленных на этот счет современников, не очень
суровой. Дон Герау, с понятным вниманием следивший за событиями, деловито
сообщал, что "Байи более напугали, чем нанесли ему телесные повреждения".
Лесли не мог разделять хладнокровное спокойствие испанца: тому в самом
худшем случае угрожала высылка на родину, а для епископа с его сомнительным
титулом "посла" арестованной Марии Стюарт вполне реально вырисовывалась
перспектива самому познакомиться с прелестями Тауэра. Поэтому не
удивительно, что он всячески старался укрепить дух Байи, посылая ему
постельные принадлежности, вкусную пищу и, главное, постоянные напоминания о
том, как вели себя в языческих темницах христианские святые, прославившие
церковь.
По-видимому, "святые" действительно никак не желали оставить в покое
злополучного фламандца. Трюк с Герли оказался настолько удачным, что Сесил
решил попробовать еще раз. А чтобы преодолеть естественное недоверие Байи,
решили обратиться к услугам святого, репутация которого стояла вне всяких
подозрений. В Тауэре в это время сидел доктор богословия Джон Стори.
Католический фанатик, призывавший к убийству Елизаветы, после ее восшествия
на престол бежал во Фландрию и сделался испанским подданным, продолжая там
плести сети заговоров против английского правительства. Герцог Альба поручил
Стори богоугодное дело - обыскивать корабли в Антверпене и конфисковывать
протестантские книги, которые пытались контрабандой провезти во владения
испанского короля. Однажды, когда достопочтенный доктор богословия явился на
один из кораблей, команда неожиданно подняла якорь и на всех парусах
направилась в английский порт Ярмут. Это было судно, специально посланное
для того, чтобы изловить Стори и доставить в Англию, Суд приговорил Стори
как изменника к смерти. Но Елизавета в эти годы еще играла в милосердие и
отказывалась подписывать смертные приговоры за политические преступления.
(Тысячи участников восстания на севере были казнены без суда, да к тому же
это ведь были простые крестьяне!) Как бы то ни было, Стори продолжал сидеть
в Тауэре, ожидая своей участи, а авторитет его среди рьяных католиков
возрастал с каждым месяцем заключения.
Правда, доктор Стори, с готовностью выполнявший поручения гер-Цога
Альбы, не годился на роль агента лорда Берли. Но министр не привык
останавливаться перед такими пустяками. Ведь Байи не знал Стори в лицо;
фламандцу было лишь известно, что почтенный доктор сидит в одной из соседних
камер. Роль Стори было поручено сыграть одному из ловких разведчиков Сесила,
некоему Паркеру (тому самому, который oрганизовал похищение богослова из
Антверпена).
Ночью перед дремавшим Байи возникла худая длинная фигура нового
святого. Можно ли было сомневаться в докторе Стори? Тем более wo он ведь ни
о чем не спрашивал Байи, а лишь жалел и сокрушался о несчастьях, постигших
фламандца. И не только сокрушался, но и дал Байи мудрый совет, как избежать
предстоящей ему назавтра более суровой, чем прежние, пытки и вместе с тем
верно послужить римской церкви и королеве Марии. Байи следует наняться на
службу к лорду Берли и начать за ним шпионить, сообщая добытые сведения
епископу Росскому. А поступить к Берли на службу будет очень нетрудно: дело
в том, что министр уже узнал каким-то образом ключ к шифру. Так что Байи
лучше всего будет раскрыть этот шифр, все равно уже известный, и таким путем
войти в доверие к Берли... Байи поддался на соблазнительное предложение
избегнуть пытки и в то же время помочь заговорщикам. На другой день он
открыл ключ к шифру и был крайне поражен, когда понял, что полностью выдал
своих доверителей. Предложение поступить на службу к Берли было также,
конечно, отвергнуто к неменьшему удивлению Байи. Злополучному фламандцу
теперь оставалось лишь заполнять каменные стены своей темницы
нравоучительными сентенциями о вреде нетерпения, которые он составлял на
английском, французском и латинском языках. (Его освободили через несколько
лет и выслали на родину.)
Однако Байи не знал и не мог поэтому выдать самого главного секрета -
кто скрывался за цифрами 30 и 40. Берли попытался это выведать у самого
Лесли с помощью нашего старого знакомого Томаса Герли. Епископ Росский, так
как ему не передавали никаких сведений от Байи, не подозревал о подлинной
роли Герли и продолжал поддерживать с ним связь через верных людей. Однако,
сколько ни жаловался, потрясая кандалами, мученик на преследования со
стороны нечестивого министра еретической королевы, посланец епископа не мог
ему сообщить значение двух таинственных цифр. Да и письма, которые можно
было расшифровать, были ведь фальшивые - это теперь стало ясным для Берли.
Нужно было овладеть подлинными письмами.
Вскоре епископ получил письмо от Герли. Почтенного человека, как стало
известно Лесли, снова допрашивали и угрожали пыткой. Герли в своем письме
просил о помощи и доверии со стороны епископа. Тот, несмотря на полное
сочувствие мукам страдальца, все же не видел причин для сообщения ему
содержания своей секретной корреспонденции.
Делать нечего, по приказу Тайного совета Лесли был арестован и
подвергнут допросу относительно писем, которые привез Байи, и поручений,
которые давались Ридольфи. Епископ попытался вывернуться с помощью нового
обмана, заявив, что "ЗО" означает дона Герау, а "40" - Марию Стюарт и что
оба эти письма он сжег. Что же касается писем, которые были посланы с
Ридольфи, то они, по уверению Лесли, содержали просьбу о помощи со стороны
папы римского и герцога Альбы для борьбы против врагов Марии Стюарт в
Шотландии. Иначе говоря, епископ отчаянно пытался замести следы своего
участия в заговоре против Елизаветы и скрыть само существование этого
заговора.
Берли, конечно, не поверил ни одному слову в показаниях епископа
Росского. Но министр все еще не знал, кто действительно скрывался за двумя
цифрами. Пока что Лесли, учитывая его сан и становившуюся, правда,
призрачной роль "иностранного посла", посадили под арест в резиденции одного
англиканского епископа. Строгость заключения, в котором содержалась Мария
Стюарт, заметно возросла, ее слугам было запрещено после заката солнца
покидать место заключения королевы.
Борьба продолжалась. Испанский государственный совет, получив
предложение герцога Альбы, стал обсуждать различные планы убийства
Елизаветы. Ридольфи был принят с почетом в Риме и Мадриде. Со своей стороны,
Берли продолжал настойчиво стремиться к обнаружению всех нитей заговора. Для
этой цели был неожиданно использован Джон Хокинс - один из "королевских
пиратов", которые с фактического соизволения Елизаветы вели на море
необъявленную войну против Испании, захватывая нагруженные золотом и
серебром испанские корабли на пути из колоний на родину. Чтобы освободить
своих матросов, попавших в плен к испанцам и томившихся в тюрьмах
инквизиции, Джон Хокинс сделал вид, что решил вернуться в лоно католической
1562 г. сигналом к началу первой из ряда религиозных войн,
растянувшихся на полстолетия. Гугеноты взялись за оружие, их силы во главе с
адмиралом Шатийоном и Конде сосредоточились в Орлеане. И там же очутился
британский посол с немалым количеством золота. Сэр Николае видел в
гражданской войне во Франции не только средство вернуть Кале. Трокмортон
думал о большем. Он писал Сесилу, что при умелом ведении дел Елизавета
"будет в состоянии стать арбитром и правителем христианского мира" вместо
испанского короля.
Правительство Елизаветы предполагало побудить гугенотов уступить Англии
Гавр и Дьепп как плату за военную помощь. Эти города могли быть потом
обменены на Кале. В Лондоне учитывали стратегическое значение Дьеппа и
особенно Гавра, а также занятого гугенотами Руана. Гавр и Руан были ключами
к Парижу, так как контролировали устье Сены, по которой осуществлялся подвоз
продовольствия во французскую столицу. Поэтому агенты Сесила появились в
этих городах, выясняя возможности их обороны против королевской армии и
готовность принять английские гарнизоны. В августе 1562 г. туда же прибыл
Киллигрю. Он пытался не только определить военные силы гугенотов в этом
районе, но и убедить их лидеров принять английскую поддержку. Киллигрю
пришлось пережить много опасных приключений, прорываясь силой с отрядом
солдат через территорию, занятую неприятелем. В октябре 1562 г. английские
войска прибыли в Гавр. Помощь запоздала и оказалась крайне недостаточной.
Сам Киллигрю, раненный в ногу, попал в плен. Спасли его от печальной участи
других пленных англичан, преданных смерти, лишь заступничество влиятельных
друзей и надежда французских католиков получить немалый выкуп. После уплаты
солидной суммы он был отпущен на родину.
Что же касается Трокмортона, то Екатерина Медичи, естественно, не
строила никаких иллюзий на его счет и наотрез отказалась выдать ему пропуск
для выезда из осажденного Орлеана. Трокмортону вдобавок напомнили о его
крайней неблагодарности, поскольку, по мнению французского правительства,
оно, предоставив сэру Николасу право убежища во время правления Марии Тюдор,
спасло ему жизнь. Как бы то ни было, для переговоров с французским двором
прибыл еще один английский посол - сэр Томас Смит, а Трокмортон с
неопределенным статусом остался в стане гугенотов, в декабре присутствовал
при неудачной для них битве при Дре и был взят в плен войсками герцога Гиза.
Вскоре последовало убийство Гиза, оно привело к перегруппировке сил в обеих
партиях.
Задачей Трокмортона, вырвавшегося теперь из плена, было сохранить Гавр.
С этой целью он привез адмиралу Шатийону 20 тыс. ф. ст. для оплаты наемных
германских рейтаров. 3 июня 1563 г. в городе вспыхнула эпидемия чумы, от
которой погибла большая часть гарнизона и прибывших подкреплений. 22 июля
город капитулировал. Интервенция окончилась полной неудачей, а Трокмортон,
снова сменивший занятия разведчика на ремесло дипломата, отправился, как ни
в чем не бывало, в Руан для переговоров с Екатериной Медичи об улаживании
досадных недоразумений между английским и французским дворами. Флорентийка
пришла в ярость от этой бестактности - или очень ловко изобразила гнев - и,
придравшись к тому, что у Трокмортона по-прежнему не было пропуска, попросту
посадила его под арест. Трокмортон провел в заключении 10 месяцев. Терпение
не принадлежало к числу его добродетелей, все это время он обвинял Томаса
Смита в том, что тот не предпринимает должных усилий для освобождения своего
коллеги.
Фламандец Бани и великомученики
После казни Анны Болейн - второй жены Генриха VIII и матери Елизаветы I
- ее брак с королем был признан незаконным (а в глазах католиков он был
таким с самого начала, так как папа не разрешил Генриху развод с его первой
женой). Поэтому права Елизаветы на престол могли быть поставлены под
сомнение. Их и начал оспаривать испанский король Филипп II. Предъявлять свои
притязания на трон, как отмечалось стала и шотландская королева Мария
Стюарт. После смерти своего мужа французского короля Франциска II она
вернулась на родину. Здесь, следуя мимолетной прихоти, королева второй раз
сочеталась браком с красивым, но ничтожным Генри Дарнлеем. Однако вскоре она
вместе со своим любовником герцогом Босвелом избавилась путем убийства от
ставшего ей в тягость мужа. Объявив о своем браке с Босвелом, Мария
окончательно рассорилась с шотландскими лордами и потерпела поражение в
начавшейся открытой войне с ними. Марию заключили в тюрьму, откуда она
бежала летом 1568 г. в Англию. Ненавидевшая ее Елизавета быстро превратила
свою "дорогую сестру" в пленницу, находившуюся в почетном заключении,
которое, впрочем, постепенно становилось все менее почетным.
Романтический образ шотландской королевы, ее трагическая судьба не раз
вдохновляли поэтов и писателей от Шиллера до Стефана Цвейга. Их занимала
острота коллизии между обольстительной, пылкой, способной на безрассудные
поступки Марией и некрасивой, трезвой, расчетливой Елизаветой. Эти
столкнувшиеся в смертельной битве женщины связали себя с двумя могучими
враждебными началами - с уходящим феодализмом и новым нарождающимся
буржуазным строем. Борьба двух королев была столкновением контрреформации и
Реформации, конфликтом между стремившейся к мировому господству католической
Испанией и быстро набиравшей силы протестантской Англией.
Пока Мария Стюарт жила в Англии, пусть в заточении, шотландская
королева оставалась главой всех католических интриг, особенно опасных из-за
поддержки могущественной Испании и всей католической Европы. А ведь
значительная часть английского населения в это время еще была католической,
в том числе немало дворянских семей, особенно на севере страны.
Однажды в 1571 г. в таможне портового города Дувра был подвергнут
осмотру багаж молодого фламандца Шарля Байи. Он не впервые приезжал в Англию
и отлично владел английским языком. Можно было бы добавить, хотя это вряд ли
тогда было известно таможенным служащим, что Байи столь свободно говорил
по-французски и по-итальянски, что в Англии его принимали за англичанина, а
в Шотландии - за шотландца. Он легко мог выдавать себя, не возбуждая
подозрений, и за знатного дворянина, и за купца, и за актера - словом,
принимать самые различные обличья. Собственно, таможенники в этот раз не
обратили бы особого внимания на приезжего, если бы заранее не получили
предписания об обыске от главного министра королевы Елизаветы Уильяма
Сесила, лорда Берли, смертельного врага католической партии и Марии Стюарт.
Шпионы Берли, возглавлявшего тайную службу Елизаветы, давно присматривались
к поездкам слишком уж расторопного и ловкого иностранца. Обыск дал желаемые
результаты. В багаже Байи были обнаружены письма и шифрованные бумаги,
которые уже много месяцев стремился заполучить Берли...
Подходил к концу третий год пребывания королевы Марии Стюарт в Англии,
и ее друзья не дремали. Находившаяся под арестом королева имела в своем
арсенале могучее средство привлекать и очаровывать недавних врагов. И этим
средством было не столько воспетое поэтами очарование шотландской королевы и
не защита ею старой католической веры, сколько соблазнительные надежды
браком с пленницей открыть себе дорогу к шотландской, а может быть, - кто
знает? - и к английской короне. Перед этим соблазном не устояло не только
несколько католических дворян, ему поддался могущественный, хотя и
недалекий, герцог Норфолк, протестант и едва ли не самый богатый вельможа в
Англии. Когда Сесил сообщил Елизавете, что Норфолк, назначенный членом
комиссии, расследовавшей роль Марии Стюарт в убийстве мужа, перешел на ее
сторону, гневу английской королевы не было предела. Неловко пытавшийся
прикрыть свою измену Норфолк в присутствии Елизаветы дурно отзывался о Марии
Стюарт. Намекая на ее участие в убийстве Дарнлея, герцог говорил, что он не
привык ночью ожидать удара из-за угла. "Милорд, - сухо заметила Елизавета, -
присмотритесь получше к подушке, на которую склоняете свою голову".
Норфолк был арестован и посажен в лондонский Тауэр - тюрьму для
государственных преступников, где его сторонники пытались поддерживать с ним
сношения, пересылая записки в винных бутылках.
Поднятое на севере католическое восстание было подавлено. Тысячи
участников восстания были повешены без всякого суда. Берли приказал, чтобы
тела повешенных висели "до тех пор, пока они не развалятся на куски".
Главари восстания графы Уэстморленд и Нортумберленд укрылись в Ирландии.
Правда, их ближайший советник сэр Роберт Констебл стоял за возвращение в
Англию. Он убеждал Уэстморленда, что его наверняка помилуют. Граф
Уэстморленд, конечно, не знал, что Констебл был шпионом Берли,
уполномоченным истратить крупную сумму - 1000 ф. ст. для поимки руководителя
католиков на севере. Тем не менее Уэстморленд предпочел бежать в Испанию.
Нортумберленд через два года вернулся в Англию и сложил голову на плахе, а
Норфолк, против которого не имелось прямых улик, был пока выпущен из Тауэра,
но оставлен под домашним арестом.
Однако заговорщики продолжали действовать. Папа римский Пий V в
специальной булле отлучил Елизавету от церкви, к которой она, впрочем, и не
принадлежала, будучи протестанткой, объявил королеву Англии низвергнутой с
престола. Главой заговорщиков стал шотландский католический епископ Росский
Джон Лесли. Он принадлежал к числу придворных Марии Стюарт, которых ей
разрешили сохранить при себе. Официально Лесли считался послом шотландской
королевы в Англии. Другим важным участником заговора был итальянский банкир
Ридольфи, являвшийся одновременно агентом папы, Филиппа II и его наместника
в Нидерландах кровавого герцога Альбы. (Поэтому позднее стали говорить о
"заговоре Ридольфи".) Итальянец заручился согласием Норфолка содействовать
испанскому вторжению в Англию. Герцог обещал поднять восстание и держаться
40 дней против королевских войск, если ему дадут денежную субсидию и
обязуются поддержать его высадкой вспомогательной испанской армии
численностью 6 тыс. человек.
Ридольфи побывал во Фландрии у герцога Альбы, в Мадриде и Риме. Альба,
правда, был настроен скептически, считая, что тайна, в которую уже посвящено
слишком много людей, не может быть сохранена и что это обрекает на неуспех
планы заговорщиков. Он рекомендовал Филиппу II подумать об устранении
Елизаветы путем убийства. После этого Ридольфи направил Байи с шифрованными
письмами к Лесли, Норфолку и еще одному заговорщику - лорду Лэмли. Байи вез
и тщательно припрятанный ключ к шифру, а также напечатанное во Фландрии
сочинение Лесли "Защита чести Марии, королевы шотландской", в котором
недвусмысленно выдвигались ее права на английский престол.
Вот с каким опасным грузом задержали Байи дуврские таможенники. Уже
провоз мятежных книг на английском языке представлял собой достаточное
основание для ареста. Фламандца вместе со взятыми у него письмами и бумагами
под охраной отослали в резиденцию губернатора южных портов лорда Уильяма
Кобгема. По дороге Байи удалось послать Лесли весть о своем аресте.
При осмотре писем выяснилось, что в них не указаны фамилии адресатов, а
лишь выставлены цифры 30 и 40. Байи утверждал, что его попросили перевезти
письма и что ему не известны ни шифр, ни значение этих цифр. Однако вскоре
был обнаружен шифр - его отыскали, разрезав подкладку камзола Байи. Таким
образом, в руки Кобгема попали нити опаснейшего заговора, который сплела
контрреформация против правительства Елизаветы. Губернатор, которому было
еще не известно, что скрывалось за цифрами 30 и 40, намеревался немедля
доставить захваченные бумаги лорду Берли. Услышав об этом, Байи как-то
странно посмотрел на присутствовавшего при допросе родного брата губернатора
Томаса, который недавно втайне принял католичество. Тот понял значение этого
взгляда и сказал, что если эти бумаги попадут к Берли, то герцог Норфолк -
конченый человек. Однако ни Томас, ни Байи не осмелились разъяснить Кобгему,
почему адресаты, помеченные таинственными цифрами 30 и 40, затрагивают
могущественного герцога. Губернатор решил ехать к Берли.
По дороге, в лодке, Томас снова начал с жаром убеждать брата не
передавать бумаги Берли. Эти просьбы тем более имели вес, что сам Уильям
Кобгем находился в какой-то связи с Ридольфи и боялся, что главный министр
так или иначе докопается до этого обстоятельства. Но как скрыть от Берли и
его вездесущих тайных соглядатаев бумаги, официально конфискованные
таможенниками и привезенные ими Кобгему? Лодка подплыла к дому министра.
Продолжавший колебаться Кобгем отдал книги, захваченные при аресте Байи,
...и с письмами вернулся домой. Надо было на что-то решиться. Вместо того,
чтобы передать письма Берли, Кобгем переслал их к Лесли с вежливым письмом,
содержащим просьбу к епископу как к послу иностранной государыни явиться
завтра к нему и вместе распечатать таинственную корреспонденцию. Ловкому
прелату и не требовалось ничего больше. Он без промедления прибыл в
испанское посольство, где вместе с послом доном Герау Деспесом занялся
спешной фабрикацией поддельных писем, которые должны были заменить
настоящие. Фальшивые были написаны тем же шифром, что и подлинные. В них
сохранялся враждебный в отношении Елизаветы тон, но были выброшены все
указания на существование заговора. Несколько других писем, вроде письма
Марии Стюарт дону Герау, было дополнительно вложено в пакет, чтобы
окончательно усыпить подозрительность Берли. Настоящие же письма были
отправлены Норфолку и лорду Лэмли. После того как сфальсифицированная
корреспонденция была переслана Берли, Лесли для пущего правдоподобия даже
официально потребовал ее выдачи, ссылаясь на неприкосновенность
дипломатической переписки.
Берли на некоторое время был обманут фальшивыми письмами. Однако его
поразил наглый тон книги Лесли, за которым должны были скрываться какие-то
далеко идущие планы. Кроме того, подозрительность министра питали и
донесения посланного им во Фландрию разведчика Джона Ли. Он выдавал себя за
католика, бежавшего от правительственных преследований, и втерся в круг
католических дворян, эмигрировавших из Англии и активно участвовавших в
заговорах против Елизаветы. Но Берли не любил ненужной поспешности. Он
придерживался принципа "бросать камень так, чтобы не было видно кинувшей его
руки". Из предосторожности он отправил Байи в тюрьму Маршальси, хотя
узнавший об этом Лесли тщетно доказывал, что фламандец является его слугой и
пользуется дипломатическим иммунитетом.
Берли решил продолжать игру и перехитрить своих врагов. Главным его
козырем были арест Байи и опасение Лесли и дона Герау, что их связной
сообщит что-либо противоречащее той версии, которую они довели до сведения
Берли с помощью фальшивых писем. Берли ожидал, что будут предприняты попытки
установить связь с Байи, и не ошибся в своих предположениях. Сначала дон
Герау послал верного человека к фламандцу, потом Лесли направил к нему
ирландского священника. Оба они не вернулись. А тут неожиданно подвернулось
счастливое обстоятельство...
Темной ночью в мрачную сырую камеру, где на вязанке соломы лежал, дрожа
от холода, Байи, неожиданно проникла какая-то фигура. Заключенный с радостью
узнал своего старого знакомого. Да, это был Томас Герли, которого
благочестивые католики считали святым великомучеником. Двоюродный брат леди
Нортумберленд, жены предводителя недавнего католического восстания, Герли за
участие в этом выступлении был брошен в тюрьму. Заключенные и посетители
тюрьмы Маршальси видели, как несчастного страдальца заковали в тяжелые цепи
и неделями держали в подземных темницах на хлебе и воде. Католики, включая
епископа Росского и дона Герау, считали Герли невинной жертвой протестантов.
Многие пытались даже заручиться советами или благословением узника в
благочестивой уверенности, что на него нисходит дух божий. Последнее
доказать, конечно, трудно. Доподлинно известно другое: Герли находился на
постоянном жалованье у лорда Берли; не установлено только, пытался ли он
требовать прибавки за свою славу святого. Во всяком случае, он предлагал
принять участие в похищении или убийстве любого человека по желанию лорда
Берли. К услугам столь любезного человека и обратился министр.
Все это, конечно, было неизвестно Байи, который в ответ на сообщенные
Герли "важные тайны" поведал ему много такого, о чем с живейшим интересом
утром узнал любознательный Уильям Сесил. Но спрос на услуги великомученика
быстро возрастал. К святому обратился Лесли и попросил, учитывая, что Герли
разрешили свидания с посетителями, послужить связным между епископом и Байи.
Герли с готовностью вызвался уважить желание достойного прелата. С писем,
которые он носил от Лесли к Байи и от Байи к Лесли, разумеется, снимались
точные копии в канцелярии лорда Берли. Эти письма, однако, были
шифрованными, и шифр раскрыть не удавалось. А святой при очередной встрече с
Байи не совсем ловко сыграл свою роль и проговорился. Байи понял, что перед
ним правительственный шпион. Министр тогда приказал привезти Байи. к себе и
потребовал от него расшифровать свою корреспонденцию с Лесли. Фламандец
уверял, что потерял ключ к шифру. Тогда Берли приказал перевезти пленника в
Тауэр, чтобы надежно изолировать его от других заговорщиков, и там
подвергать пытке до тех пор, пока он не откроет содержания шифрованных
писем.
На стене камеры Байи сохранилась вырезанная им надпись, помеченная 10
апреля 1571 г.: "Мудрым людям следует действовать с осмотрительностью,
обдумывать то, что они намерены сказать, осматривать то что они собираются
брать в руки, не сходиться с людьми без разбору и превыше всего не доверять
им опрометчиво. Шарль Байи". Однако, как мы увидим, автор плохо вник в смысл
того поучения, которое он вывел из своего знакомства с Томасом Герли...
На протяжении апреля и мая 1571 г. Байи подвергали допросу под пыткой,
впрочем, по понятиям закаленных на этот счет современников, не очень
суровой. Дон Герау, с понятным вниманием следивший за событиями, деловито
сообщал, что "Байи более напугали, чем нанесли ему телесные повреждения".
Лесли не мог разделять хладнокровное спокойствие испанца: тому в самом
худшем случае угрожала высылка на родину, а для епископа с его сомнительным
титулом "посла" арестованной Марии Стюарт вполне реально вырисовывалась
перспектива самому познакомиться с прелестями Тауэра. Поэтому не
удивительно, что он всячески старался укрепить дух Байи, посылая ему
постельные принадлежности, вкусную пищу и, главное, постоянные напоминания о
том, как вели себя в языческих темницах христианские святые, прославившие
церковь.
По-видимому, "святые" действительно никак не желали оставить в покое
злополучного фламандца. Трюк с Герли оказался настолько удачным, что Сесил
решил попробовать еще раз. А чтобы преодолеть естественное недоверие Байи,
решили обратиться к услугам святого, репутация которого стояла вне всяких
подозрений. В Тауэре в это время сидел доктор богословия Джон Стори.
Католический фанатик, призывавший к убийству Елизаветы, после ее восшествия
на престол бежал во Фландрию и сделался испанским подданным, продолжая там
плести сети заговоров против английского правительства. Герцог Альба поручил
Стори богоугодное дело - обыскивать корабли в Антверпене и конфисковывать
протестантские книги, которые пытались контрабандой провезти во владения
испанского короля. Однажды, когда достопочтенный доктор богословия явился на
один из кораблей, команда неожиданно подняла якорь и на всех парусах
направилась в английский порт Ярмут. Это было судно, специально посланное
для того, чтобы изловить Стори и доставить в Англию, Суд приговорил Стори
как изменника к смерти. Но Елизавета в эти годы еще играла в милосердие и
отказывалась подписывать смертные приговоры за политические преступления.
(Тысячи участников восстания на севере были казнены без суда, да к тому же
это ведь были простые крестьяне!) Как бы то ни было, Стори продолжал сидеть
в Тауэре, ожидая своей участи, а авторитет его среди рьяных католиков
возрастал с каждым месяцем заключения.
Правда, доктор Стори, с готовностью выполнявший поручения гер-Цога
Альбы, не годился на роль агента лорда Берли. Но министр не привык
останавливаться перед такими пустяками. Ведь Байи не знал Стори в лицо;
фламандцу было лишь известно, что почтенный доктор сидит в одной из соседних
камер. Роль Стори было поручено сыграть одному из ловких разведчиков Сесила,
некоему Паркеру (тому самому, который oрганизовал похищение богослова из
Антверпена).
Ночью перед дремавшим Байи возникла худая длинная фигура нового
святого. Можно ли было сомневаться в докторе Стори? Тем более wo он ведь ни
о чем не спрашивал Байи, а лишь жалел и сокрушался о несчастьях, постигших
фламандца. И не только сокрушался, но и дал Байи мудрый совет, как избежать
предстоящей ему назавтра более суровой, чем прежние, пытки и вместе с тем
верно послужить римской церкви и королеве Марии. Байи следует наняться на
службу к лорду Берли и начать за ним шпионить, сообщая добытые сведения
епископу Росскому. А поступить к Берли на службу будет очень нетрудно: дело
в том, что министр уже узнал каким-то образом ключ к шифру. Так что Байи
лучше всего будет раскрыть этот шифр, все равно уже известный, и таким путем
войти в доверие к Берли... Байи поддался на соблазнительное предложение
избегнуть пытки и в то же время помочь заговорщикам. На другой день он
открыл ключ к шифру и был крайне поражен, когда понял, что полностью выдал
своих доверителей. Предложение поступить на службу к Берли было также,
конечно, отвергнуто к неменьшему удивлению Байи. Злополучному фламандцу
теперь оставалось лишь заполнять каменные стены своей темницы
нравоучительными сентенциями о вреде нетерпения, которые он составлял на
английском, французском и латинском языках. (Его освободили через несколько
лет и выслали на родину.)
Однако Байи не знал и не мог поэтому выдать самого главного секрета -
кто скрывался за цифрами 30 и 40. Берли попытался это выведать у самого
Лесли с помощью нашего старого знакомого Томаса Герли. Епископ Росский, так
как ему не передавали никаких сведений от Байи, не подозревал о подлинной
роли Герли и продолжал поддерживать с ним связь через верных людей. Однако,
сколько ни жаловался, потрясая кандалами, мученик на преследования со
стороны нечестивого министра еретической королевы, посланец епископа не мог
ему сообщить значение двух таинственных цифр. Да и письма, которые можно
было расшифровать, были ведь фальшивые - это теперь стало ясным для Берли.
Нужно было овладеть подлинными письмами.
Вскоре епископ получил письмо от Герли. Почтенного человека, как стало
известно Лесли, снова допрашивали и угрожали пыткой. Герли в своем письме
просил о помощи и доверии со стороны епископа. Тот, несмотря на полное
сочувствие мукам страдальца, все же не видел причин для сообщения ему
содержания своей секретной корреспонденции.
Делать нечего, по приказу Тайного совета Лесли был арестован и
подвергнут допросу относительно писем, которые привез Байи, и поручений,
которые давались Ридольфи. Епископ попытался вывернуться с помощью нового
обмана, заявив, что "ЗО" означает дона Герау, а "40" - Марию Стюарт и что
оба эти письма он сжег. Что же касается писем, которые были посланы с
Ридольфи, то они, по уверению Лесли, содержали просьбу о помощи со стороны
папы римского и герцога Альбы для борьбы против врагов Марии Стюарт в
Шотландии. Иначе говоря, епископ отчаянно пытался замести следы своего
участия в заговоре против Елизаветы и скрыть само существование этого
заговора.
Берли, конечно, не поверил ни одному слову в показаниях епископа
Росского. Но министр все еще не знал, кто действительно скрывался за двумя
цифрами. Пока что Лесли, учитывая его сан и становившуюся, правда,
призрачной роль "иностранного посла", посадили под арест в резиденции одного
англиканского епископа. Строгость заключения, в котором содержалась Мария
Стюарт, заметно возросла, ее слугам было запрещено после заката солнца
покидать место заключения королевы.
Борьба продолжалась. Испанский государственный совет, получив
предложение герцога Альбы, стал обсуждать различные планы убийства
Елизаветы. Ридольфи был принят с почетом в Риме и Мадриде. Со своей стороны,
Берли продолжал настойчиво стремиться к обнаружению всех нитей заговора. Для
этой цели был неожиданно использован Джон Хокинс - один из "королевских
пиратов", которые с фактического соизволения Елизаветы вели на море
необъявленную войну против Испании, захватывая нагруженные золотом и
серебром испанские корабли на пути из колоний на родину. Чтобы освободить
своих матросов, попавших в плен к испанцам и томившихся в тюрьмах
инквизиции, Джон Хокинс сделал вид, что решил вернуться в лоно католической