— Ну вот, все нормально, — сказал доктор. Его голос звучал глухо. Казалось, что он говорит откуда-то издали. — Просто лежите и отдыхайте. У вас сын.
   — Что?
   — У вас замечательный сын. Вы понимаете? Замечательный сын. Слышите, как он плачет?
   — Доктор, с ним все в порядке?
   — Разумеется, все в порядке.
   — Пожалуйста, покажите мне его.
   — Сейчас увидите.
   — Вы уверены, что все в порядке?
   — Совершенно уверен.
   — Он все еще плачет.
   — Попробуйте расслабиться. Вам совершенно не о чем беспокоиться.
   — Я хочу увидеть его. Пожалуйста, покажите.
   — Дорогая, — сказал доктор, поглаживая ее руку, — у вас прекрасный, сильный, здоровый мальчик. Вы не верите тому, что я говорю?
   — Что с ним делает эта женщина?
   — Ребенка готовят, чтобы он понравился вам, — ответил доктор. — Мы его чуть-чуть обмоем и все. Вы должны дать нам минутку—другую.
   — Поклянитесь, что с ним все в порядке.
   — Клянусь. Ну а теперь лежите и отдыхайте. Закройте глаза. Ну же, закройте глаза. Вот так. Вот и отлично. Умница…
   — Я все время молилась, чтобы он выжил, доктор.
   — Конечно, он будет жить, не волнуйтесь.
   — Остальные не выжили.
   — Что?
   — Никто из моих детей не выжил, доктор.
   Стоя за кроватью, врач вглядывался в бледное, измученное лицо молодой женщины. Он никогда раньше не видел ее. Они с мужем появились в городе недавно. Жена хозяина гостиницы, которая пришла помочь при родах, рассказала ему, что муж работал в местной таможне на границе и что эти двое появились совершенно неожиданно месяца три назад. Из вещей — только один сундук и чемодан. Муж — пьянчужка, рассказывала хозяйка, — высокомерный, властный, вечно задирающийся маленький пьянчужка, но молодая женщина казалась нежной и набожной. Она никогда не улыбалась. За те несколько недель, что семья провела в гостинице, хозяйка ни разу не видела улыбки на лице женщины. Ходил слух, что у пьянчужки это уже третья женитьба, что первая жена умерла, а вторая бросила его. Почему? Причина, говорили, была весьма необычной. Но это только слухи.
   Доктор нагнулся и поправил одеяло на груди у роженицы.
   — Вам не о чем беспокоиться, — ласково прошептал он. — Это совершенно нормальный ребенок.
   — Это же мне говорили про всех остальных. Но я потеряла их, доктор. За последние восемнадцать месяцев я потеряла всех троих моих детей, так что не вините меня за излишнее беспокойство.
   — Троих?
   — Это мой четвертый… за четыре года.
   Доктор неловко переминался с ноги на ногу.
   — Вы не можете себе представить, что значит потерять их всех, всех троих, медленно, по очереди, одного за другим. Они сейчас у меня перед глазами. Я вижу лицо Густава так же ясно, как если бы он лежал здесь, в кровати, рядом со мной. Густав был восхитительным ребенком, доктор. Не он вечно болел. Это ужасно, когда дети постоянно болеют, а ты ничем не можешь помочь.
   — Я знаю.
   Женщина открыла глаза, посмотрела на врача и отвела взгляд.
   — Мою маленькую дочку звали Ида. Она умерла накануне Рождества. Всего четыре месяца тому назад. Я хотела бы, чтобы вы видели Иду, доктор.
   — У вас теперь новый ребенок.
   — Но Ида была такой красавицей.
   — Да, — сказал доктор. — Я знаю.
   — Откуда вы знаете?! — вскрикнула она.
   — Я уверен, что она была прекрасным ребенком. Но и этот не хуже. — Доктор отвернулся от кровати, прошелся по комнате и остановился у окна. Посмотрел на улицу. За дорогой он видел красные крыши домов и крупные капли, бьющиеся о черепицу. Дождливый, серый апрельский полдень.
   — Иде было два года, доктор… и она была так красива, что я глаз не могла от нее оторвать с самого утра, когда одевала ее, и до вечера, когда она опять лежала в своей кроватке. Я все время жила в священном ужасе, как бы чего не случилось с этим ребенком. Густав умер, мой маленький Отто тоже умер, и она была всем, что у меня осталось. Порой я просыпалась среди ночи, тихонько подходила к колыбели и прикладывала к дочке ухо, чтобы убедиться, что она дышит.
   — Попробуйте расслабиться, — сказал доктор, вернувшись к ее постели, — пожалуйста, попробуйте расслабиться.
   — Когда она умерла… Я снова была беременна, доктор, когда это случилось. Этому было уже целых четыре месяца, когда Ида умерла. «Я не хочу! — кричала я после похорон. — Я не хочу его! Я уже похоронила достаточно детей». А мой муж… он бродил среди гостей с большой кружкой пива… он сразу обернулся и сказал: «У меня новости для тебя, Клара, хорошие новости». Вы можете вообразить, доктор? Мы только что похоронили нашего третьего ребенка, а он стоит с кружкой пива и говорит мне, что у него хорошие новости. «Сегодня меня направили в Брно, — сказал он, — так что можешь начинать собираться. Тебе надо сменить обстановку, Клара, и у тебя там будет новый доктор».
   — Пожалуйста, не разговаривайте больше.
   — Скажите, вы — тот новый доктор?
   — Да.
   — Я боюсь, доктор.
   — Постарайтесь не волноваться.
   — Каковы шансы теперь у этого, четвертого?
   — Вы должны перестать думать об этом.
   — Я не могу. Я уверена, что наследственность губит моих детей. Обязательно должно быть что-то такое.
   — Чепуха, перестаньте!
   — Доктор, знаете, что сказал мне муж после рождения Отто? Он вошел в комнату, заглянул в колыбель, где лежал Отто, и сказал: «Почему все мои дети должны быть такими маленькими и слабыми?»
   — Я уверен, что он не говорил этого.
   — Он смотрел в колыбель Отто, как будто разглядывая крошечное насекомое, и рассуждал: «Я говорю, почему бы им не быть крупнее. Вот и все». А через три дня после этого Отто умер. Мы поспешили окрестить его, и в тот же вечер он умер. А потом умер Густав. А потом Ида. Они все умерли, доктор, и сразу в доме стало пусто…
   — Не думайте теперь об этом.
   — А этот тоже очень маленький?
   — Это нормальный ребенок.
   — Но маленький?
   — Ну, может быть, чуть-чуть маленький. Но эти малыши зачастую крепче тех, кто побольше. Только вообразите, фрау Гитлер, через год, в это же время он будет учиться ходить. Подумайте, как это прекрасно!
   Она промолчала.
   — А через два года он будет вовсю разговаривать и сводить вас с ума своей болтовней. Вы уже придумали ему имя?
   — Имя?
   — Ну да.
   — Не знаю. Я не уверена. Кажется, муж говорил, что если будет мальчик, то мы назовем его Адольфус.
   — То есть, его будут звать Адольф?
   — Да. Мужу нравится имя Адольф, потому что оно сходно с Алоисом. Моего мужа зовут Алоисом.
   — Превосходно.
   — Нет, нет! — она вдруг села в кровати и зарыдала. — Этот же вопрос мне задали, когда родился Отто! Это значит, что и он умрет! Нужно немедленно окрестить его!
   — Ну-ну, — проговорил доктор, нежно положив ладонь ей на плечо, — это все ерунда. Говорю вам: все это ерунда. Я просто интересуюсь, вот и все. Мне нравится говорить об именах. Я думаю, что Адольфус чрезвычайно хорошее имя. Одно из моих любимых. Ага, взгляните, вот и он!
   Хозяйка гостиницы плавно прошествовала к кровати, бережно неся ребенка у своей огромной груди.
   — Вот он, красавец-малыш, — воскликнула она, сияя. — Хотите подержать его, дорогая? Положить его с вами рядом?
   — Его хорошо запеленали? — спросил врач. — Здесь очень холодно.
   — Ну, разумеется, хорошо.
   Ребенок был крепко-накрепко спеленут в большой шерстяной платок, торчала только крохотная головка. Хозяйка нежно положила его на кровать рядом с матерью.
   — Ну вот, — сказала она, — теперь лежите и любуйтесь на него сколько душе угодно.
   — Я думаю, он вам понравится, — улыбаясь, сказал доктор. — Прекрасное дитя.
   — Какие у него красивые ручки, — воскликнула хозяйка. — Какие благородные пальчики!
   Мать не двигалась. Она даже не повернула головы.
   — Ну же! — воскликнула хозяйка, — он вас не укусит!
   — Я боюсь смотреть. Я не смею верить, что у меня есть еще один ребенок и что он здоров.
   — Ну не будьте же такой упрямой.
   Мать медленно повернула голову и посмотрела на маленькое, удивительно спокойное личико, лежащее перед ней на подушке.
   — Это мой ребенок?
   — Естественно.
   — Но… но он такой красивый…
   Доктор повернулся, отошел к столу и начал собирать свой чемоданчик. Мать лежала на кровати, любуясь ребенком; улыбалась, тиская его. Она была счастлива.
   — Здравствуй. Адольфус, — шептала она. — Здравствуй, мой маленький Адольф.
   — Шшш! Послушайте, кажется идет ваш муж, — сказала хозяйка.
   Врач подошел к двери и, открыв ее, выглянул в коридор.
   — Герр Гитлер!
   — Он самый.
   — Заходите, пожалуйста.
   Невысокий человек в темно-зеленой форме аккуратно вступил в комнату и огляделся.
   — Поздравляю, — сказал доктор. — У вас сын.
   Усы у вошедшего были тщательно ухожены на манер императора Франца-Иосифа; от него сильно пахло пивом.
   — Сын?
   — Именно.
   — Ну и как он?
   — Отлично. Так же, как и ваша жена.
   — Ладно, — отец обернулся и семенящим, неловким шагом важно прошествовал к постели, где лежала его жена.
   — Ну, Клара, — сказал он, улыбаясь сквозь усы. — Как оно?
   Он посмотрел на ребенка, потом нагнулся ниже. И так, резкими и быстрыми движениями, он нагибался все ниже, пока его лицо не приблизилось к младенцу почти вплотную. Жена лежала на боку, глядя на него со страхом и мольбой.
   — У него замечательные легкие, — объявила хозяйка гостиницы, — послушали бы вы, как он голосил, едва появившись на свет.
   — Но, Боже мой, Клара…
   — Что, милый?
   — Этот еще меньше Отто!
   Доктор сделал несколько быстрых шагов вперед.
   — С ребенком все в порядке, — проговорил он.
   Мужчина медленно выпрямился и оглянулся. Он выглядел огорошенным и смущенным.
   — Не хорошо обманывать, доктор, — сказал он, — Я знаю, что это значит. Все снова повторится.
   — Ну-ка, послушайте меня… — начал доктор.
   — А вы знаете, что было с остальными?
   — Забудьте о них, герр Гитлер. Дайте шанс этому.
   — Этому маленькому и слабому?!
   — Он ведь только появился на свет.
   — Даже если так…
   — Что это вы хотите сделать? — закричала хозяйка гостиницы. — Похоронить его загодя?!
   — Ну, хватит! — резко сказал доктор.
   А мать тем временем рыдала. Тяжелые стоны сотрясали ее тело.
   Доктор подошел к мужу и положил руку ему на плечо.
   — Будьте добры с ней, — прошептал он. — Пожалуйста. Это очень важно.
   Затем он сильно сжал плечо мужчины и начал незаметно подталкивать его к краю кровати. Тот колебался. Доктор сжал плечо еще сильнее, настойчиво сигнализируя всеми пальцами. Наконец муж наклонился и неохотно поцеловал жену в щеку.
   — Ладно, Клара, — сказал он. — Хватит плакать.
   — Я так молилась, чтобы он выжил, Алоис.
   — Ага.
   — Каждый день все это время я ходила в церковь и на коленях молилась, чтобы этому ребенку было дано выжить.
   — Да, Клара, я знаю.
   — Три смерти — четвертую я уже не перенесу, ты что, не понимаешь?
   — Понимаю, конечно.
   — Он должен жить, Алоис. Он должен жить, должен… О Господи, будь милосердным…