Страница:
Подрастая, Крошка Доррит осознает, что выход за территорию тюрьмы ее отцу заказан:
Крошка Доррит хватается за любую возможность получить хоть какие-то знания в условиях тюрьмы. Однажды туда попадает учитель танцев, и она напрашивается на уроки.
Не буду пересказывать вам все перипетии романа. Надеюсь, что прочитаете сами. Скажу только, что отец Крошки Доррит, получив наследство, успевает выйти из тюрьмы. Но такой уж он человек, что даже тюрьма не научила его финансовой осторожности. В молодости он погорел на спекуляциях, поэтому и попал в Маршалси, но вновь пускается в авантюру. Остатки наследства он таки теряет, вложившись в железнодорожные акции. Мания заканчивается, ее главные герои оказываются мошенниками, дутые компании лопаются. Диккенс взял это все из реальной жизни. О железнодорожной мании середины XIX века в Англии я пишу в своей книге «Анатомия финансового пузыря».
По приезде во Флит Пиквик должен «позировать для портрета», то есть «подвергнуться досмотру различных тюремщиков, чтобы те могли отличать арестантов от посетителей». Именно так, вход ведь в тюрьму свободный, только выход – нет. В камеру его определят лишь на следующий день, а на ближайшую ночь один из тюремщиков может «сдать» ему кровать в своей каморке. Каморка тюремщика на поверку оказывается комнатой с десятью железными кроватями. Пиквик прикидывает, «сколько денег смотритель извлекает за год из этой грязной комнаты», и «посредством математических вычислений» убеждается, что «это помещение приносит примерно такой же годовой доход, как улочка в предместьях Лондона».
Разгуливать по тюрьме можно свободно в любое время. Пиквик совершает прогулку по узким и темным галереям и наблюдает разные жанровые сценки в приоткрытые двери камер:
Диккенс сыплет историями о том, как люди оказываются в долговой тюрьме и что тюрьма с ними делает. Один попал за долг в девять фунтов, «долгов было немного, да впятеро больше покрытие судебных издержек; но как бы там ни было, а здесь он застрял на семнадцать лет». Отбыв такой срок, он наконец решается попроситься взглянуть на волю хоть одним глазком:
Еще одна история рассказывает о том, как «до самой смерти» будет сидеть человек, который получил в наследство 1000 фунтов, а потом родственники умершего отсудили деньги назад. Они были потрачены, вернуть нечем.
А что же Пиквик? Постепенно предоставленная ему комната заполняется соответствующими персонажами, которые раскручивают вновь прибывшего на то, чтобы тот «проставился»: он дает полсоверена, и на эти деньги приносят из столовой «горячего хереса», чтобы «прополоскать горло», и сигар. Новообретенные знакомые начинают навязывать платежеспособному Пиквику свои услуги: « – Нет ли у вас белья, которое нужно отдать в стирку? Я знаю прекрасную прачку, которая два раза в неделю приходит за моим бельем, и… ей-богу, какая чертовская удача!.. Как раз сегодня она должна зайти. Не уложить ли мне кое-что из этих вещей вместе с моим бельем? <…> Может быть, вам, любезнейший, нужно выколотить платье?»
На следующее утро Пиквику дают «постоянную прописку» в камере номер двадцать семь на третьем этаже и выдают ему «сожительский билетик». Камеру помогает найти слуга, который собирает выставленную за двери оловянную посуду, – совсем как в пятизвездочной гостинице остатки завтрака в номер. Там уже есть три постояльца – спившийся священник, мясник и лошадиный барышник. Хозяева живут в убогости и грязи: Пикик видит «три грязных тюфяка, завернутых на день в одеяло и сложенных в углу комнаты в виде своеобразной подставки для старого, надбитого таза, кувшина и мыльницы из грубого желтого фаянса с синими цветами». В «омерзительно грязной и нестерпимо затхлой камере… не было ни малейших признаков ковра, занавесок или штор. Не было даже стенного шкафа. Правда, здесь нашлось бы мало вещей, которые можно убрать в шкаф, но, как бы незначительны по размерам ни были все эти остатки хлеба, корки сыра и все эти объедки, как бы мало ни было мокрых полотенец, рваного платья, изувеченной посуды... сломанных вилок для поджаривания гренков, – они производят довольно неприятное впечатление, когда разбросаны по полу маленькой комнаты».
Видя смущение Пиквика, сокамерники объясняют ему местные порядки: они готовы от нового жильца откупиться за три шиллинга шесть пенсов в неделю, если он, конечно, поставит им галлон пива. Тогда он снимает себе отдельную камеру: «Три приятеля в один голос сообщили мистеру Пиквику, что во Флите деньги играют точь-в-точь такую же роль, как и за его стенами; что они немедленно доставят ему чуть ли не все, чего бы он ни пожелал; и что если они у него имеются и он готов их истратить, – достаточно ему выразить желание, и он может получить отдельную камеру, меблированную и в полном порядке, через полчаса».
Пиквик возвращается к тюремщикам, которые уже его поджидают: «Я знал, что вам понадобится отдельная камера… Но позвольте, вам нужна и мебель! Вы можете взять у меня напрокат. Это уж так заведено», – сообщает ему дежурный тюремщик. Камеру Пиквику уступает Арестант Канцлерского суда, который «пробыл здесь так долго, что лишился друзей, состояния, семьи и счастья и получил право на отдельную камеру. Но так как он частенько нуждался в куске хлеба, то с восторгом выслушал предложение мистера Пиквика нанять помещение и с готовностью уступил ему полные и нерушимые права на него за двадцать шиллингов в неделю, из каковой суммы обязался платить за выселение всех и каждого, кто еще мог бы попасть сожителем в эту камеру». А тюремщик «принялся за работу с такой энергией, что скоро в камере появились ковер, шесть стульев, стол, диван, служивший кроватью, чайник и разные необходимые вещи, взятые напрокат за весьма умеренную плату – двадцать семь шиллингов шесть пенсов в неделю».
«Ну, что еще можем мы для вас сделать?» – осведомляется тюремщик, и Пиквик просит подыскать себе посыльного в город. Таковой найдется. Это свободный человек, обитающий на «бедной стороне». Диккенс устами тюремщика разъясняет:
В тюрьме можно достать все. Пиквику объясняют и как раздобыть крепкий алкоголь:
По расписке об уплате долга Пиквика освобождают из-под ареста. Он «вложил весь свой наличный капитал в приобретение двадцати пяти галлонов легкого портера, который он самолично распределил во дворе между всеми желающими». Пиквик выходит из тюрьмы, где его ждет дорожная карета. Между ним и слугой происходит такой диалог:
Глава 4
Иной раз в теплый летний день она вдруг глубоко задумывалась, устремив взгляд на небо, синевшее за переплетом окна караульни, и так долго и пристально смотрела туда, что, когда, наконец, отводила глаза, перед ними по-прежнему маячил переплет, только светлый, и лицо ее друга-сторожа улыбалось ей словно из-за решетки.Крошка Доррит посещает вечернюю школу. «В тринадцать лет она знала грамоту и умела вести счета – иначе говоря, могла записать названия и цены всех необходимых домашних припасов и подсчитать, какой суммы не хватает на их покупку. Эти полезные знания она приобрела в вечерней школе, которую посещала урывками, не дольше двух-трех недель кряду, тогда как ее брат и сестра были отданы с ее помощью в дневные школы, где и проучились, хоть тоже не слишком регулярно, около трех или четырех лет».
– О чем задумалась, малышка? – спросил ее сторож в одну из таких минут. – Верно, о полях?
– А где это – поля? – в свою очередь спросила она.
– Да, пожалуй, вон там… – сказал сторож, довольно неопределенно указывая куда-то своим ключом. – В той стороне.
– А есть там человек, который открывает и закрывает ворота? Поля тоже запираются на ключ, да?
Сторож пришел в замешательство.
– Гм! – промолвил он. – Не всегда.
– А там красиво? <…>
– Очень красиво. Полно цветов – и лютики, и маргаритки, и эти, как их… – сторож запнулся, будучи не слишком силен в ботанической номенклатуре, – и одуванчики, и всякая всячина.
– Должно быть, приятно гулять в полях?
– Еще бы!
– А мой отец когда-нибудь был там?
– <…> Разумеется – и не раз.
– А ему очень грустно, что он не может опять туда пойти?
Крошка Доррит хватается за любую возможность получить хоть какие-то знания в условиях тюрьмы. Однажды туда попадает учитель танцев, и она напрашивается на уроки.
Ученье пошло на редкость успешно, как благодаря способностям ученицы, так и потому, что у наставника было сколько угодно свободного времени, которое он мог посвящать занятиям (ему понадобилось больше трех месяцев, чтобы обойти вокруг своих кредиторов, сделать пируэт в сторону поручителей и с поклоном возвратиться на место, которое он занимал до того, как с ним приключилась беда). Гордясь достигнутыми успехами, учитель танцев возымел желание напоследок похвастать ими перед избранным обществом пансионеров, которых он удостоил своей дружбой; и вот в одно прекрасное утро, часов около шести, на тюремном дворе (ибо ни в одной из комнат не нашлось бы достаточно места) состоялся балетный дивертисмент, причем пространство, отведенное для исполнителей, было так велико, и каждый ярд его использован с такой добросовестностью, что учитель танцев, который сверх всего еще должен был играть на скрипке, запыхался вконец. Учитель был настолько доволен своей ученицей, что не прекратил уроков и после того, как вышел из тюрьмы…Затем предприимчивая Крошка Доррит находит среди заключенных швею и уговаривает ее научить ее шить. Освоив профессию, Крошка Доррит нанимается на работу в городе – белошвейкой в богатый дом. Тщательно скрывает от обитателей дома, и в том числе от неравнодушного к ней сына хозяйки, где живет. Вечером крошка Доррит не может нигде задержаться. Ворота тюрьмы закрываются строго в десять вечера, опоздаешь – останешься под открытым небом. Крошка Доррит регулярно попадает в ситуацию Золушки: стоит зазеваться и опоздать, как карета, кучер и лакеи… словом, Крошке Доррит придется ночевать на улице.
Не буду пересказывать вам все перипетии романа. Надеюсь, что прочитаете сами. Скажу только, что отец Крошки Доррит, получив наследство, успевает выйти из тюрьмы. Но такой уж он человек, что даже тюрьма не научила его финансовой осторожности. В молодости он погорел на спекуляциях, поэтому и попал в Маршалси, но вновь пускается в авантюру. Остатки наследства он таки теряет, вложившись в железнодорожные акции. Мания заканчивается, ее главные герои оказываются мошенниками, дутые компании лопаются. Диккенс взял это все из реальной жизни. О железнодорожной мании середины XIX века в Англии я пишу в своей книге «Анатомия финансового пузыря».
В «Посмертных записках Пиквикского клуба» – (одном из первых романов Диккенса, изданном в 1836–1837 годах) в тюрьме оказывается главный герой – мистер Пиквик, «эксцентрический субъект». Пиквик вполне платежеспособен и попадает в тюрьму «по идейным соображениям». Суд признал его виновным «в нарушении обязательства жениться» – якобы он поматросил, исключительно платонически, и бросил некую миссис Бардл, свою квартирную хозяйку, у которой оказываются ловкие адвокаты. Они выигрывают дело, не гнушаясь подкупом свидетелей, и Пиквику присуждают выплатить «потерпевшей» 750 фунтов. Компенсация морального вреда? Пиквик платить отказывается, поскольку считает себя полностью невиновным, а дело против него – сфабрикованным. И, не моргнув глазом, отправляется в тюрьму. «Какой бы банкрот вышел из него! <…> Как бы он досадил уполномоченным!»[15] – умиляются его друзья.Пиквик может выбирать тюрьму как гостиницу и выбирает Флит: в другой тюрьме, на Уайткросс-стрит, «шестьдесят кроватей в каждой камере и дверь на засове шестнадцать часов в сутки».
По приезде во Флит Пиквик должен «позировать для портрета», то есть «подвергнуться досмотру различных тюремщиков, чтобы те могли отличать арестантов от посетителей». Именно так, вход ведь в тюрьму свободный, только выход – нет. В камеру его определят лишь на следующий день, а на ближайшую ночь один из тюремщиков может «сдать» ему кровать в своей каморке. Каморка тюремщика на поверку оказывается комнатой с десятью железными кроватями. Пиквик прикидывает, «сколько денег смотритель извлекает за год из этой грязной комнаты», и «посредством математических вычислений» убеждается, что «это помещение приносит примерно такой же годовой доход, как улочка в предместьях Лондона».
Разгуливать по тюрьме можно свободно в любое время. Пиквик совершает прогулку по узким и темным галереям и наблюдает разные жанровые сценки в приоткрытые двери камер:
В одной из камер четверо или пятеро рослых неуклюжих молодцов, которых едва можно было разглядеть сквозь облако табачного дыма, шумно беседовали за недопитыми кружками пива или играли во “все четыре” колодой засаленных карт. В смежной камере какой-то одинокий жилец, склонившийся при свете жалкой сальной свечи над пачкой грязных, изорванных бумаг, пожелтевших от пыли и полусгнивших от времени, писал в сотый раз какую-то бесконечную жалобу какому-то великому человеку, чьи глаза никогда ее не увидят и чье сердце она никогда не тронет. В третьей камере можно было видеть мужа с женой и целой оравой детей, устраивавших на полу или на стульях убогую постель, чтобы уложить самых маленьких. И в четвертой, и в пятой, и в шестой, и в седьмой все тот же шум, и пиво, и табачный дым, и карты.Пиквик приходит к выводу, что «заключение в тюрьму за долги в сущности не является наказанием»: «Эти молодцы пьют, курят, кричат. <…> быть не может, чтобы пребывание здесь их огорчало». Пришел он поселяться в тюрьму со слугой (и это разрешено!), который Пиквику возражает: «Но кое-кто страдает от такого дела: те, кто и пивом не могут накачиваться и в кегли не играют и кто заплатил бы, если бы мог, – такие впадают в отчаяние, когда их сажают в тюрьму. …На того, кто привык бездельничать по трактирам, это наказание совсем не действует, а на того, кто работает когда может, оно действует слишком сильно».
Диккенс сыплет историями о том, как люди оказываются в долговой тюрьме и что тюрьма с ними делает. Один попал за долг в девять фунтов, «долгов было немного, да впятеро больше покрытие судебных издержек; но как бы там ни было, а здесь он застрял на семнадцать лет». Отбыв такой срок, он наконец решается попроситься взглянуть на волю хоть одним глазком:
Как-то вечером сидел он, по обыкновению, с одним своим старым другом, который был дежурным, и вдруг говорит: “Билл… я не видел рынка по ту сторону стены вот уже семнадцать лет. <…> Я бы хотел поглядеть на него одну минутку, Билл”, – говорит он. “Очень возможно”, – говорит тюремщик, сильно затягиваясь трубкой и притворяясь, будто он не понимает, куда клонит тот человек. “Билл, – говорит он с еще большим волнением, – мне в голову пришла фантазия. Позвольте мне поглядеть на людные улицы еще разок перед смертью, и если меня не хватит апоплексический удар, я вернусь через пять минут по часам”. “А что со мной будет, если вас хватит апоплексический удар?” – спросил тюремщик. “Ну, – говорит маленькое создание, – кто бы ни нашел меня, Билл, тот наверняка принесет меня домой, потому что моя карточка у меня в кармане, – номер двадцатый, этаж столовой. <…> Тюремщик смотрит на него в упор и, наконец, торжественно заявляет: “Двадцатый, говорит, я вам верю; вы не подведете старого друга”. – “Нет, старина, надеюсь, что-то хорошее у меня здесь еще осталось!” <…> Он пожал руку тюремщику и ушел…На свободе все непривычно. «Он возвращается на две минуты раньше назначенного времени и вне себя от злости; рассказывает, как его чуть было не раздавила карета, что он к этому не привык, и будь он проклят, если не напишет лорд-мэру. Наконец, его утихомирили, и с той поры он в течение пяти лет даже не выглядывал за ворота». Через пять лет он делает еще одну попытку пожить обычной жизнью и снова не выдерживает стресса:
Ему пришла фантазия пойти отведать пива в новом трактире через улицу, и там был такой уютный кабинетик, что ему взбрело в голову ходить туда каждый вечер; так он и делал долгое время и всегда возвращался регулярно за четверть часа до закрытия ворот; стало быть, все шло очень хорошо и приятно. Наконец, он так разошелся, что начал забывать о времени или вовсе о нем не думал и возвращался все позже и позже; и вот как-то вечером его старый друг как раз запирал ворота – даже ключ уже повернул, когда он является. “Подождите, Билл”, – говорит он. “Как, вы еще не вернулись домой, Двадцатый? – говорит тюремщик. – Я думал, вы давным-давно дома”. “Нет еще”, – улыбаясь, говорит маленький человечек. “Ну, так вот что я вам скажу, мой друг, – говорит тюремщик, очень медленно и неохотно открывая ворота, – по моему мнению, вы попали в дурную компанию, и мне очень грустно это видеть. Я не хочу вас обижать, но если вы не можете довольствоваться порядочным обществом и приходить домой в положенное время, я вас вовсе не впущу сюда!..” Маленький человечек так весь и затрясся и с тех пор никогда не выходил за тюремные стены.Узник так испугался, что никогда не увидит воли, что заточил себя безвылазно в тюрьме сам!
Еще одна история рассказывает о том, как «до самой смерти» будет сидеть человек, который получил в наследство 1000 фунтов, а потом родственники умершего отсудили деньги назад. Они были потрачены, вернуть нечем.
А что же Пиквик? Постепенно предоставленная ему комната заполняется соответствующими персонажами, которые раскручивают вновь прибывшего на то, чтобы тот «проставился»: он дает полсоверена, и на эти деньги приносят из столовой «горячего хереса», чтобы «прополоскать горло», и сигар. Новообретенные знакомые начинают навязывать платежеспособному Пиквику свои услуги: « – Нет ли у вас белья, которое нужно отдать в стирку? Я знаю прекрасную прачку, которая два раза в неделю приходит за моим бельем, и… ей-богу, какая чертовская удача!.. Как раз сегодня она должна зайти. Не уложить ли мне кое-что из этих вещей вместе с моим бельем? <…> Может быть, вам, любезнейший, нужно выколотить платье?»
На следующее утро Пиквику дают «постоянную прописку» в камере номер двадцать семь на третьем этаже и выдают ему «сожительский билетик». Камеру помогает найти слуга, который собирает выставленную за двери оловянную посуду, – совсем как в пятизвездочной гостинице остатки завтрака в номер. Там уже есть три постояльца – спившийся священник, мясник и лошадиный барышник. Хозяева живут в убогости и грязи: Пикик видит «три грязных тюфяка, завернутых на день в одеяло и сложенных в углу комнаты в виде своеобразной подставки для старого, надбитого таза, кувшина и мыльницы из грубого желтого фаянса с синими цветами». В «омерзительно грязной и нестерпимо затхлой камере… не было ни малейших признаков ковра, занавесок или штор. Не было даже стенного шкафа. Правда, здесь нашлось бы мало вещей, которые можно убрать в шкаф, но, как бы незначительны по размерам ни были все эти остатки хлеба, корки сыра и все эти объедки, как бы мало ни было мокрых полотенец, рваного платья, изувеченной посуды... сломанных вилок для поджаривания гренков, – они производят довольно неприятное впечатление, когда разбросаны по полу маленькой комнаты».
Видя смущение Пиквика, сокамерники объясняют ему местные порядки: они готовы от нового жильца откупиться за три шиллинга шесть пенсов в неделю, если он, конечно, поставит им галлон пива. Тогда он снимает себе отдельную камеру: «Три приятеля в один голос сообщили мистеру Пиквику, что во Флите деньги играют точь-в-точь такую же роль, как и за его стенами; что они немедленно доставят ему чуть ли не все, чего бы он ни пожелал; и что если они у него имеются и он готов их истратить, – достаточно ему выразить желание, и он может получить отдельную камеру, меблированную и в полном порядке, через полчаса».
Пиквик возвращается к тюремщикам, которые уже его поджидают: «Я знал, что вам понадобится отдельная камера… Но позвольте, вам нужна и мебель! Вы можете взять у меня напрокат. Это уж так заведено», – сообщает ему дежурный тюремщик. Камеру Пиквику уступает Арестант Канцлерского суда, который «пробыл здесь так долго, что лишился друзей, состояния, семьи и счастья и получил право на отдельную камеру. Но так как он частенько нуждался в куске хлеба, то с восторгом выслушал предложение мистера Пиквика нанять помещение и с готовностью уступил ему полные и нерушимые права на него за двадцать шиллингов в неделю, из каковой суммы обязался платить за выселение всех и каждого, кто еще мог бы попасть сожителем в эту камеру». А тюремщик «принялся за работу с такой энергией, что скоро в камере появились ковер, шесть стульев, стол, диван, служивший кроватью, чайник и разные необходимые вещи, взятые напрокат за весьма умеренную плату – двадцать семь шиллингов шесть пенсов в неделю».
«Ну, что еще можем мы для вас сделать?» – осведомляется тюремщик, и Пиквик просит подыскать себе посыльного в город. Таковой найдется. Это свободный человек, обитающий на «бедной стороне». Диккенс устами тюремщика разъясняет:
“Бедная сторона” в долговой тюрьме… место заключения самых жалких и несчастных должников. Заключенный, поступающий в отделение для бедняков, не платит ни за отдельную камеру, ни за сожительство. Его взносы при вступлении в тюрьму и при выходе из нее – самые ничтожные, и он получает только право на скудный тюремный паек; для обеспечения им заключенных некоторые благотворители оставляли по завещанию незначительные пожертвования. Еще свежо в памяти то время, когда в стену Флитской тюрьмы была вделана железная клетка, в которой помещался голодный на вид человек и, побрякивая время от времени кружкою с деньгами, заунывно восклицал: “Не забывайте нищих должников, не забывайте нищих должников!” Сбор из этой кружки, – если таковой был, – делился между нищими заключенными, и заключенные “бедной стороны” исполняли по очереди эту унизительную обязанность[16].На следующий день проведать Пиквика является слуга, доставивший ему кое-какое личное имущество, и Пиквик «комфортабельно располагается со своими книгами и бумагами». Пиквик в тюрьме ведет уединенный образ жизни: с местными обитателями старается не общаться, в тюремном дворе гуляет по ночам, когда там почти никого нет. Но тем немногим, с кем он успел познакомиться, пока кочевал из камеры в камеру, помогает: одним заказывает из столовой «половину бараньей ноги, зажаренной вместе с картофелем», другому, больному, оплачивает отдельную камеру.
Хотя этот обычай отменен и клетка убрана, но несчастные люди по-прежнему влачат жалкое, нищенское существование. <…> Не проходит недели, чтобы в любой из долговых тюрем не погиб кто-нибудь из этих людей, умирающих медленной голодной смертью, если им не придут на помощь их товарищи по тюрьме.
В тюрьме можно достать все. Пиквику объясняют и как раздобыть крепкий алкоголь:
Под угрозой большого штрафа запрещено проносить в долговую тюрьму спиртные напитки, а так как этот товар высоко ценится леди и джентльменами, здесь заключенными, то некоторые расчетливые тюремщики решили из корыстных побуждений смотреть сквозь пальцы на двух-трех арестантов, получающих прибыль от розничной торговли излюбленным напитком – джином. <…> Тюремщики изо всех сил стараются поймать контрабандистов, кроме тех, кто им платит, а когда об этом печатается в газетах, их хвалят за бдительность. Отсюда две выгоды: прочим неповадно заниматься торговлей, а тюремщики пользуются хорошей репутацией.К счастью, дела Пиквика разрешаются самым чудесным образом. Оказывается, «облапошенная невеста» не заплатила своим адвокатам по счету за выигранное дело, и те, ничтоже сумняшеся, отправляют в долговую тюрьму и ее. Ей светит пожизненное (!) заключение, если она не заплатит. Прибыв в тюрьму, героиня сталкивается с Пиквиком и предлагает ему сделку: она отказывается от всех претензий, если только он оплатит ее расходы на адвокатов, взамен она даст письмо о том, что «с самого начала это дело было затеяно, раздуто и проведено этими субъектами… и она глубоко сожалеет о причиненном беспокойстве и взведенной на Пиквика клевете».
– Но разве никогда не обыскивают этих камер, чтобы узнать, не спрятан ли там спирт? – спросил мистер Пиквик.
– Конечно, обыскивают, сэр, – отвечал Сэм, – но тюремщики узнают заранее и предупреждают свистунов, а потом можете свистеть сколько угодно все равно ничего не найдете.
По расписке об уплате долга Пиквика освобождают из-под ареста. Он «вложил весь свой наличный капитал в приобретение двадцати пяти галлонов легкого портера, который он самолично распределил во дворе между всеми желающими». Пиквик выходит из тюрьмы, где его ждет дорожная карета. Между ним и слугой происходит такой диалог:
– Хотел бы я, сэр, чтобы эти лошади три с лишним месяца просидели во Флите.
– Зачем же, Сэм? – полюбопытствовал мистер Пиквик.
– А как же, сэр! – воскликнул мистер Уэллер, потирая руки. – Ну уж и помчались бы они теперь!
Глава 4
Знай свой шесток...
Банкротство в романе «История величия и падения Цезаря Бирото» Оноре де Бальзака
У Бальзака страхом долговой тюрьмы – в Париже это Сент-Пелажи – пронизаны многие произведения. Так, герой «Шагреневой кожи» Рафаэль корит себя за то, что когда-то выдал одиннадцать векселей:
Я был должником! Кто задолжал, тот разве может принадлежать себе? <…> Зачем я поедал пудинги а-ля чиполлата? Зачем я пил шампанское? Зачем я спал, ходил, думал, развлекался, не платя? В минуту, когда я упиваюсь стихами, или углублен в какую-нибудь мысль, или же, сидя за завтраком, окружен друзьями, радостями, милыми шутками, – передо мной может предстать господин в коричневом фраке, с потертой шляпой в руке. И обнаружится, что господин этот – мой Вексель, мой Долг, призрак, от которого угаснет моя радость… Да, укоры совести более снисходительны, они не выбрасывают нас на улицу и не сажают в Сент-Пелажи…[17]. В «Блеске и нищете куртизанок» Люсьен де Рюбампре – молодой карьерист из разорившейся благородной семьи – добивается брака с богатой невестой Клотильдой, чтобы поправить свои дела. Ее родители против. Клотильда сообщает Люсьену: «У вас много врагов. Отцу сказали, что у вас шестьдесят тысяч франков долгу и что вместо загородного замка вы в ближайшее время получите Сент-Пелажи»[18]. Секретарь Нусингена, известного банкира, чья фигура мелькает во многих частях «Человеческой комедии», находит Контансона, помощника торгового пристава, оказывающего важные «шпионские» услуги банкирам, «после долгих розысков в кафе Сент-Пелажи, где агент завтракал на чаевые, полученные им от должника, заключенного в тюрьму с особо оплачиваемыми послаблениями».
В отношении банкротства законодательство Франции было либеральнее, чем английское. Если речь шла о банкротстве юридического лица, то разрешалось воспользоваться так называемой «ликвидацией». Ликвидация напоминает банкротство фирмы (но не партнерства) в его сегодняшнем виде: компания распродает все свое имущество, выплачивает своим должникам сколько может, а не сколько должна, и выходит из процедуры ликвидации свободной от долгов. При этом карман собственников – акционеров или пайщиков – не страдает совсем, поскольку на их личное имущество взыскание долгов компании обращено быть не может.
Упомяну мимоходом, что великий немецкий социолог Макс Вебер писал о том, что отделение кармана собственника от кармана его фирмы – это необходимое условие развития капитализма. Конечно же, он имел в виду не только интересующий нас аспект, но именно банкротство, я думаю, в первую очередь. Ибо если предприниматель, ведя бизнес, ставит себя под такой удар, что его семья может лишиться средств к существованию, то он в сто раз более осторожен, нежели если рискует только самой фирмой. Соответственно, экономическое развитие замедляется.
Бальзак застает экономическую жизнь Франции на той стадии, когда объявить о ликвидации предприятия в соответствии с законом уже можно (то есть за это в тюрьму не попадешь), но еще не считается социально приемлемым, так что многим предпринимателям совесть не позволяет это делать. Вот как, например, в романе «Евгения Гранде» отец главной героини объясняет ей «суть» банкротства на примере своего разорившегося брата:
С точки зрения отражения экономических реалий я очень люблю повесть Бальзака «История величия и падения Цезаря Бирото», впервые опубликованную в 1837 году. Здесь как раз речь идет о душевных страданиях предпринимателя, вынужденного выбирать между ликвидацией – то есть потерей чести, но спасением хоть какого-то личного имущества – и выплатой долга сполна, которая приведет к нищете и голодной старости.
Цезарь Бирото держит одну из самых знаменитых парфюмерных лавок Парижа – «Королеву роз», расположенную на улице Сент-Оноре, неподалеку от Вандомской площади, то есть в суперпрестижном торговом районе и в то время. Но это не просто магазинчик: Цезарь сам разрабатывает новые рецепты духов и производит их. Удачный продукт делает его поставщиком королевского двора. Изобретение «Двойного крема султанши» и «Жидкого кармина» – «хитов продаж» лавки, рекламируемых объявлениями «Одобрено Академией!» – позволяет Цезарю разбогатеть: скопить 100 тыс. франков. Из года в год он трудится, не разгибая спины, жена тоже – она стоит за конторкой (то есть работает кассиршей), семья живет скромно, откладывает копеечку. И Цезарь уже скопил достаточно, чтобы уйти на покой: купить себе домик в деревне и небольшую ренту[20], на которую в провинции он с женой вполне проживет.
Я был должником! Кто задолжал, тот разве может принадлежать себе? <…> Зачем я поедал пудинги а-ля чиполлата? Зачем я пил шампанское? Зачем я спал, ходил, думал, развлекался, не платя? В минуту, когда я упиваюсь стихами, или углублен в какую-нибудь мысль, или же, сидя за завтраком, окружен друзьями, радостями, милыми шутками, – передо мной может предстать господин в коричневом фраке, с потертой шляпой в руке. И обнаружится, что господин этот – мой Вексель, мой Долг, призрак, от которого угаснет моя радость… Да, укоры совести более снисходительны, они не выбрасывают нас на улицу и не сажают в Сент-Пелажи…[17]. В «Блеске и нищете куртизанок» Люсьен де Рюбампре – молодой карьерист из разорившейся благородной семьи – добивается брака с богатой невестой Клотильдой, чтобы поправить свои дела. Ее родители против. Клотильда сообщает Люсьену: «У вас много врагов. Отцу сказали, что у вас шестьдесят тысяч франков долгу и что вместо загородного замка вы в ближайшее время получите Сент-Пелажи»[18]. Секретарь Нусингена, известного банкира, чья фигура мелькает во многих частях «Человеческой комедии», находит Контансона, помощника торгового пристава, оказывающего важные «шпионские» услуги банкирам, «после долгих розысков в кафе Сент-Пелажи, где агент завтракал на чаевые, полученные им от должника, заключенного в тюрьму с особо оплачиваемыми послаблениями».
В отношении банкротства законодательство Франции было либеральнее, чем английское. Если речь шла о банкротстве юридического лица, то разрешалось воспользоваться так называемой «ликвидацией». Ликвидация напоминает банкротство фирмы (но не партнерства) в его сегодняшнем виде: компания распродает все свое имущество, выплачивает своим должникам сколько может, а не сколько должна, и выходит из процедуры ликвидации свободной от долгов. При этом карман собственников – акционеров или пайщиков – не страдает совсем, поскольку на их личное имущество взыскание долгов компании обращено быть не может.
Упомяну мимоходом, что великий немецкий социолог Макс Вебер писал о том, что отделение кармана собственника от кармана его фирмы – это необходимое условие развития капитализма. Конечно же, он имел в виду не только интересующий нас аспект, но именно банкротство, я думаю, в первую очередь. Ибо если предприниматель, ведя бизнес, ставит себя под такой удар, что его семья может лишиться средств к существованию, то он в сто раз более осторожен, нежели если рискует только самой фирмой. Соответственно, экономическое развитие замедляется.
Бальзак застает экономическую жизнь Франции на той стадии, когда объявить о ликвидации предприятия в соответствии с законом уже можно (то есть за это в тюрьму не попадешь), но еще не считается социально приемлемым, так что многим предпринимателям совесть не позволяет это делать. Вот как, например, в романе «Евгения Гранде» отец главной героини объясняет ей «суть» банкротства на примере своего разорившегося брата:
– Папенька, а что такое банкрот? – спросила Евгения.Правда, Бальзак тут же оговаривается, что господин Гранде чересчур категоричен по отношению к своему брату, он «намеренно умолчал о разнице между банкротством неумышленным и злостным». Но видимо, банкротство позорным считает и сам Гильом – он совершает самоубийство, и отнюдь не в мимолетном душевном порыве. Оно тщательно спланировано. Так, сын Шарль специально отправлен к дядюшке, чтобы тот позаботился о нем.
– Оказаться банкротом, – отвечал отец, – это значит совершить самое позорное из всех деяний, какие могут опозорить человека.
– Это, должно быть, большой грех, – сказала г-жа Гранде, – и брат ваш, пожалуй, будет осужден на вечные муки.
– <…> Банкротство, Евгения <…> это кража, которой закон, к сожалению, мирволит. Люди доверили свое имущество Гильому Гранде, полагаясь на его доброе имя и честность, а он, взявши все, разорил их, и теперь они слезы кулаками утирают. Разбойник с большой дороги – и тот лучше несостоятельного должника: грабитель на вас нападает, вы можете защищаться, он хоть рискует головой, а этот… Короче говоря, Шарль (сын Гильома, двоюродный брат Евгении, в которого она влюблена. – Е.Ч.) опозорен[19].
С точки зрения отражения экономических реалий я очень люблю повесть Бальзака «История величия и падения Цезаря Бирото», впервые опубликованную в 1837 году. Здесь как раз речь идет о душевных страданиях предпринимателя, вынужденного выбирать между ликвидацией – то есть потерей чести, но спасением хоть какого-то личного имущества – и выплатой долга сполна, которая приведет к нищете и голодной старости.
Цезарь Бирото держит одну из самых знаменитых парфюмерных лавок Парижа – «Королеву роз», расположенную на улице Сент-Оноре, неподалеку от Вандомской площади, то есть в суперпрестижном торговом районе и в то время. Но это не просто магазинчик: Цезарь сам разрабатывает новые рецепты духов и производит их. Удачный продукт делает его поставщиком королевского двора. Изобретение «Двойного крема султанши» и «Жидкого кармина» – «хитов продаж» лавки, рекламируемых объявлениями «Одобрено Академией!» – позволяет Цезарю разбогатеть: скопить 100 тыс. франков. Из года в год он трудится, не разгибая спины, жена тоже – она стоит за конторкой (то есть работает кассиршей), семья живет скромно, откладывает копеечку. И Цезарь уже скопил достаточно, чтобы уйти на покой: купить себе домик в деревне и небольшую ренту[20], на которую в провинции он с женой вполне проживет.