Исходя из территориального статуса, запорожцы считались польскими подданными, но это не мешало им проводить совершенно самостоятельную внешнюю политику и вступать в любые международные контакты по своему усмотрению. Польское правительство вначале старалось не замечать растущее могущество казацкой республики, но когда это могущество стало фактором влияния на реалии европейского бытия, правительство заволновалось, и от волнения начало предпринимать и запоздалые, и неуклюжие попытки затолкать в бутылку вырвавшегося оттуда джинна.
   Дело осложнялось еще и тем, что в Польше (Речи Посполитой) к тому времени сформировалась модель государственного устройства, которую можно было бы назвать аристократической республикой, где шляхта выбирала, вернее, нанимала короля, который был весьма ограничен в своих правах и действиях, будучи скорее символом, чем реально функционирующим монархом.
   Польская шляхта была настолько увлечена отправлением своего коллективного деспотизма и при этом, как всякий коллективный деспот, была настолько кичливой и настолько уверенной в собственной непогрешимости, что это не могло не привести к фатальным просчетам как во внутренней, так и во внешней политике.
   В 1590 году был созван сейм Речи Посполитой, на котором основным вопросом был запорожский. Прежде всего чванливых шляхтичей оскорбляло то, что запорожцы считались хоть и не родовой, но все же шляхтой, а следовательно… Собственно, что — «следовательно»? Какие права и привилегии польской шляхты от этого страдали? Принцип, и не более того, но как дорого этот самый принцип обошелся в обозримом будущем!
   На сейме было принято решение о «наведении должного порядка» в Запорожской Сечи, что послужило ключом зажигания всех последующих событий, которые можно охарактеризовать исключительно как разрушительно-гибельные.
   Ответом на это решение сейма было решение военного совета Запорожской Сечи оказать вооруженное сопротивление тем, кто придет «наводить должный порядок».
   Польский коронный гетман не решился приближаться со своим войском к Сечи, но зато отыгрался на городовых казаках и крестьянах, которым отныне было запрещено по собственной инициативе менять место проживания.
   Это вызвало негативную реакцию запорожцев, которые к этому времени ввиду значительных потерь личного состава вынуждены были снять запрет на прием крестьян в число войскового товарищества.
   Крестьянская часть запорожцев потребовала силовой реакции на действия коронного гетмана, но большинство сечевиков категорически отказалось предпринимать какие-либо боевые действия против вооруженных сил своей же державы, тем более, что в данном случае коронный гетман не посягает на права и вольности Войска Запорожского.
   Здесь нужно кое-что заметить по поводу стереотипа, согласно которому казак — благородный защитник народных низов, носитель справедливости для сирых и убогих. Казаки всегда, во все времена служили державе, охраняя ее пределы, но они никогда не принимали участия во внутренних конфликтах социальной пирамиды, никогда не служили народу в смысле насильственного перераспределения благ, никогда не смешивались с ним, потому что в этом случае они не смогли бы выполнять свои специфические задачи. Мало того, на Дону в совсем недавнее время выписывали паспорта с записью «казак» в графе «национальность».
   То есть, казаки не могут быть вызволителями какой-то части населения, не нашедшей общего языка с другой частью населения. Казак и повстанец, казак и революционер — «две вещи несовместные».
   А тогда, в 1590 году, впервые произошел раскол на Сечи, когда часть казаков проявила явно антиказацкие настроения, призвав к вмешательству во внутренние дела державы. Эта часть была немногочисленной, но, тем не менее, избрав своим напольным гетманом Криштофа Косинского, украинского шляхтича, отличавшегося некоторым прекраснодушием, выступила в поход против тех, кого считала обидчиками народа. Они успели разгромить несколько замков польской шляхты, прежде чем были окружены и разбиты войсками коронного гетмана.
   Побежденный Косинский дал слово чести, что вернется на Сечь и не будет впредь устраивать разборок внутри страны. На Сечь-то он вернулся, но ненадолго. Вскоре, собрав ватагу «народных мстителей», он снова двинулся в поход по Украине, но был выслежен и убит в ходе спровоцированной пьяной драки в корчме.
   А тут началась нашествие турок на Австрию, и запорожцы, хорошо понимая, какую опасность таит в себе мусульманская военная экспансия, заявили австрийскому правительству о своей готовности выступить на защиту христианской страны.
   Нужно отметить, что, в отличие от многих и многих европейских монархов, запорожцы в своей военной политике не делали различий между, предположим, католической Польшей или кальвинистской Австрией. Речь шла лишь о христианском мире и мире ему враждебном — мусульманском, все же остальное не имело особого значения.
 
   И вот тут-то на арену выходит довольно одиозная фигура, о которой можно было бы вообще не вспоминать, если бы она не фигурировала во всех популярных исторических изданиях чуть ли не как символ казацкой чести и доблести, коварно преданный приспешниками польских магнатов.
   Речь идет о Северине Наливайко.
   Неглупый и достаточно образованный человек, сотник в войске князя Константина Острожского, он принимал участие в разгроме отрядов Косинского, а затем, узнав о намерениях Войска Запорожского оказать помощь Австрии в отражении турецкой агрессии, Наливайко решил загладить свою вину перед запорожцами за смерть Косинского тем, что, собрав большой отряд вольных воинов, самостоятельно напал на турецкий арьергард и изрядно пощипал его, захватив богатые трофеи.
   Он прислал на Сечь 1000 лошадей и письменное извинение в некорректном поведении, которое заканчивалось предложением совместной борьбы с турками и татарами.
   Запорожцы, поколебавшись, все-таки приняли предложение и осуществили совместно с ним операцию против турок в Молдавии. Вот здесь, пожалуй, и заканчивается героическая тема в биографии Наливайко.
   После молдавской операции запорожцы вернулись на Сечь, а вот Наливайко со своими людьми отправился грабить Полесье, Волынь и Белую Русь. Объектами его грабежей были названы польские магнаты, но грабил он целые города, не очень-то вдаваясь в подробности, кто магнат, а кто нет…
   Тот период характеризовался массовым переходом украинской шляхты в лоно униатской Церкви, объединяющей католическую и православную ветви христианства.
   Крестьяне обвинили шляхту в предательстве национальных интересов (!), а тут как раз подвернулся случай и посчитаться с этими благополучными «предателями народных интересов», как любят выражаться авторы учебников. Наливайко мотивировал свои разбойничьи рейды желанием отомстить угнетателям, так что у него не было недостатка в желающих реализовать то же самое желание. Очень скоро крестьянское восстание охватило значительную часть Украины и Белой Руси.
   Сначала восставшие успешно отражали натиск королевских войск, но когда прибыли подкрепления из Варшавы и Кракова, Наливайко вынужден был отступить к порогам Днепра.
   И обратился он к Войску Запорожскому за помощью, мотивируя свое обращение благородным стремлением защитить православную веру от угнетателей.
   К тому времени на Сечи уже пребывало достаточно много людей, чуждых рыцарскому духу, а лишь желающих отомстить кому-либо за нанесенные им обиды или попросту улучшить свое материальное положение, используя для этого Войско Запорожское лишь в качестве средства достижения своих мелочных целей.
   Таких людей набиралось уже столько, что при голосовании они могли составить серьезный противовес рыцарству. И вот когда на общем совете обсуждалось обращение Наливайко, голоса тех, которые резонно замечали, что Войску Запорожскому не пристало вмешиваться во внутренние дела государства и тем более разбойничать на его территории, попросту потонули в яростных призывах к «борьбе за спасение веры предков» и т.п. И двинулось Войско на соединение с повстанцами Наливайко…
   В итоге, после целого ряда кровопролитных сражений, они вынуждены были занять оборонительную позицию, будучи плотно окружены королевскими войсками. И вот тут-то противоречия между запорожцами и повстанцами проявились во всей возможной неприглядности, когда, например, повстанцы потребовали, чтобы обороной лагеря командовал не напольный гетман запорожцев, а непременно Северин Наливайко. Запорожцы начали возражать. В кровавой стычке был убит напольный гетман. В отместку запорожцы связали Наливайко и выдали его осаждающим.
   Такая вот негероическая история.
 
   КСТАТИ:
   «Многие из тех, кто рвался в светочи, повисли на фонарях».
   Станислав Ежи Лец
 
   А далее на сцену, где основной диалог вели Речь Посполитая и Запорожская Сечь, выходит третий персонаж — Московия. После смерти Ивана Грозного, фактически изолировавшего страну от окружающего мира, начался процесс, весьма напоминающий тот, который происходит с конечностью человеческого тела, туго перетянутой жгутом более допустимого времени…
   После смерти сына Грозного, царя Федора Ивановича (1598 год), начался период истории Российского государства, получивший название «Смутное время», когда центральная власть сама собой распалась, а на так называемое свято место, которое пусто не бывает, начали карабкаться все, кому не лень.
   С 1598-го по 1605 год страной правил первый министр царя Федора, боярин татарского рода Борис Годунов (ок. 1552—1605 гг.). Его попытки восстановить сильную власть были достаточно решительными, но малоэффективными на фоне тотальной нестабильности и вялотекущей войны всех против всех в государстве, где трон расценивался как предмет, который плохо лежит.
   А тут началась Ливонская война (очередная) между Польшей и Швецией, которая вторглась в Ливонию и захватила значительную часть ее территории. Польское правительство обратилось за помощью к запорожцам, но те ответили, что и пальцем не пошевелят в пользу правительства, которое так и не отменило решение сейма относительно «непорядков на Сечи» и репрессивных мер против казачества.
   В начале 1601 года варшавский сейм отменил все акты, осуждающие казаков, и подтвердил их права и вольности, после чего Войско Запорожское выступило в Ливонию.
   Шведов довольно скоро прогнали из Ливонии, но польский король возжелал еще и Эстонии, а затем и шведского престола, так что война грозила затянуться до неопределенных времен.
   Запорожцы, не проявив интереса к Эстонии, решили вернуться домой, что и сделали. По пути они решили стать на постой в Витебске, а когда мещане отказались принять их, город был фактически взят приступом со всеми традиционными последствиями в виде погромов, грабежей, изнасилований и т.п.
   И ни в коем случае не следует здесь искать какое бы то ни было проявление национального, социального или исторического характера. Так называемый «человек с ружьем» ведет себя абсолютно одинаково и в XIII, и в XVII, и в XXI веке, находясь во временной среде обитания, населенной безоружными жителями. Он почему-то считает, что они ему по гроб жизни обязаны… а, собственно, чем обязаны? Тем, что он воюет за интересы тех, кто его нанял на службу? Или призвал? Ну, в последнем варианте действительно стоит посочувствовать солдатику, которого в принудительном порядке послали проливать кровь, а в варианте контрактника, профессионала — нет, потому что сам он избрал для себя такую вот стезю, где стреляют, где смерть так же буднична, как дождик в октябре, где все женщины чужие… Такая вот специфика работы, и тут уж ничего не поделаешь. Но он почему-то так не считает, и редкому городу выпадает счастье повстречать в военном эпизоде своей истории такого коменданта, который не испытывает сочувствия к насильникам и мародерам в военной форме.
   В 1602 году гетманом Войска Запорожского был единодушно избран Петр Конашевич-Сагайдачный (1570—1622 гг.), выдающийся полководец и общественный деятель. Он решительно реформировал Войско, превратив его в дисциплинированную армию. Те казаки, которые не способны были уяснить себе разницу между свободой и вольницей, были либо изгнаны из Сечи, либо казнены. По свидетельствам современников, Сагайдачный, добиваясь должного уровня боеспособности Войска Запорожского, «щедро проливал кровь». Увы, вербальное воздействие в таких случаях уж очень неэффективно…
   Он возглавил целый ряд победоносных походов в Турцию и Крым, подарив свободу многим тысячам невольников самых разных национальностей.
   Во второй половине 1603 года на арену Истории выходит так называемый «царевич Дмитрий», якобы законный сын Ивана Грозного, который, оказывается, не умер отроком в Угличе, а выжил, и вот…
   Заручившись поддержкой князей Вишневецких и польского магната Ежи Мнишека, самозванец женился на его дочери Марине и начал собирать войско для похода на Москву.
   Этот поход начался осенью 1604 года. Под Новгородом-Сиверским к Лжедмитрию и полякам примкнули двенадцать тысяч запорожских казаков, а затем — несколько тысяч донских казаков. Москву они взяли довольно быстро.
 
 
   Лжедмитрий I сменил на московском престоле Бориса Годунова и правил страной с 1605-го по 1606 год, после чего был убит сторонниками следующего претендента, Василия Шуйского, который пребывал в звании московского царя с 1606-го по 1611 год.
   В этот период против Шуйского было направлено восстание под руководством Болотникова (лето 1606 г. — осень 1607 г.), которого зачем-то поддержала часть запорожцев. Под «зачем-то» я имею в виду и без того полную, ничем не ограниченную, свободу их действий. Вода, в которой они «ловили рыбку» была настолько мутной, что не было ни малейшей необходимости еще более ее мутить. Иное дело — сам Болотников, у которого, конечно же, были амбиции, пусть не продуманные как следует, но амбиции…
   В то время, недаром названное «смутным», любой авантюрист имел громадные амбиции, реализовать которые было не так уж сложно. Казалось, сам Бог карает Москву за ее самозванство, когда она вдруг объявила себя столицей державы, разгромив всех иных и даже возможных претендентов на это звание. Теперь она стала вдребезги пьяной бабой, которой может пользоваться любой из желающих…
   Кроме восстания Болотникова, было еще восстание терских казаков, выставивших своего претендента на московский престол, названного «царевичем Петром», внуком Ивана Грозного.
   В то же самое время объявляется и Лжедмитрий II, которого прозвали «тушинским вором» за то, что он обосновался в деревне Тушино под Москвой и оттуда руководил блокадой города. Это был, конечно, авантюрист высочайшего класса. Что там говорить, если ему удалось убедить Марину Мнишек в том, что он в действительности — ее воскресший муж, Лжедмитрий Первый!
   К нему начали стекаться авантюристы со всей Европы, но больше всего там было, конечно, поляков и запорожцев, хотя донские, терские и поволжские казаки тоже были представлены достаточно широко.
   На этом этапе, вопреки учебникам, официальная Польша не принимала участия в происходящем, но вот когда к середине 1608 года польско-литовские авантюристы в союзе с казаками достигли весьма впечатляющих успехов, польское правительство начинает всерьез обсуждать вопросы, связанные с развитием этого успеха на государственном уровне.
   Осенью 1309 года войско польского короля выступило на Смоленск и взяло его в плотное кольцо осады. По свидетельствам хронистов, под Смоленском запорожский контингент насчитывал более 30 000, а под Москвой — примерно 40 000. Отдельный казацкий корпус занимался взятием Чернигова, Новгорода-Сиверского, Брянска, Козельска и др.
   Польский король Жигимонт (Сигизмунд) III (1566—1632 гг.) был человеком весьма азартным, но отнюдь не великим стратегом. Он все свои силы бросил на завоевание Смоленска, оставив без должного внимания Москву и все, что с нею связано на политическом уровне. Правда, следует заметить, что польский сейм при этом никак не поддержал своего короля материальными ресурсами, и это не могло не сказаться на ходе кампании.
   Московское боярство обратилось к нему с предложением короновать его сына, принца Владислава, так как престол пустовал, но король был слишком занят Смоленском, а казаки, не получая у него обещанного жалованья, разбрелись кто куда добывать «казацкий хлеб», а попросту говоря — грабить окрестные города.
   В итоге Москва была занята польским гарнизоном, боярство правило страной от имени некоронованного принца Владислава, причем правило весьма своекорыстно и жестоко, что не могло не вызвать адекватной реакции народа. Спасти положение могла только эффективная помощь из Польши, но сейм не спешил с решением по этому поводу, видимо, оставив ситуацию на суд Божий…
   В конце концов Москва загорелась в очередной раз и сгорела, а польский гарнизон был вышиблен из Кремля ополчением Минина и Пожарского.
   Начала свое правление династия Романовых. Казаки после ухода поляков из Москвы еще долгое время промышляли на землях русского Севера.
   Гетман Войска Запорожского Петр Сагайдачный в этот период в Москве бывал, но временами, наездами, хорошо осознавая всю надуманность польских притязаний на Москву и предвидя бесславный конец этой нелепой кампании.
   Он постоянно отряжал военные походы в Турцию, как правило, успешные, считая необходимым по возможности ослаблять мусульманский мир, если уж ничего не выходит с укреплением монолитности христианского.
   Сагайдачный понимал, что казаки нужны полякам лишь как ударная сила, которую можно расходовать, не жалея, но и на разрыв с Польшей он не решился бы, помня, что турки и татары в этом случае не заставят долго ждать своей наступательной реакции. Он считал, что с польской экспансией нужно прежде всего бороться в сфере духовной, так как силой оружия можно освободить лишь тело человека, но никак не душу, так что освобождение духовных рабов — дело абсолютно бессмысленное.
   Он первым, и в принципе единственным, из запорожских гетманов в полной мере осознал необходимость повышения культурного уровня народа. В 1614 году он открывает в Киеве типографию, в 1615 — основывает Киевское украинское братство, в котором — впервые в сложившейся практике — казачество было представлено в сочетании с мещанско-духовной интеллигенцией, что до Сагайдачного невозможно было даже предположить. Таким образом наметился коренной перелом в развитии взаимоотношений между мещанством, духовенством и казачеством.
   А походы и бои продолжались. В 1617 году польский принц Владислав двинулся с войском на Москву, потому что очень уж хотелось воссесть на московский престол. Сейм не выделил денег на эту очередную авантюру, так что польский король вынужден был снова просить помощи у Войска Запорожского.
   Во главе двадцатитысячного войска Сагайдачный поспешил на помощь незадачливому принцу. Он взял штурмом Путивль, Елец и Ливны, после чего подступил к Москве, но вскоре было заключено перемирие, и все разошлись по домам.
   Казаки снова впали в немилость, и польский сейм в очередной раз обсудил вопрос о лишении Войска Запорожского всех вольностей и привилегий. Не успела чванливая шляхта проголосовать за это самое лишение, как турецкий султан двинул на Польшу огромную армию, которая наголову разбила вооруженные силы поляков, а их резервное войско попало в окружение. Речь уже шла не просто об успехах или неуспехах какой-либо военной кампании, а о том, быть или не быть Польше как государству.
   Когда польский король запросил помощи, Сагайдачный долго колебался, прежде чем дать ему однозначный ответ. С одной стороны, уж очень велико было искушение своим невмешательством в ситуацию надежно освободиться от влияния государства-сеньора и заодно поквитаться с ним за все несправедливости, чинимые его сеймом, его королем и т.д…
   С другой стороны, гетман Сагайдачный не мог игнорировать свой долг перед всем христианским миром, долг защищать его от внешних врагов, а ведь оставив Польщу без поддержки, он тем самым открывал перед мусульманами путь к покорению Западной Европы…
   Это было великим подвигом — и его решение, и победа его сорокатысячного войска над впятеро превосходящими силами турок…
 
   КСТАТИ:
   «Люди с сильным и великодушным характером не меняют своего настроения в зависимости от своего благополучия или своих несчастий».
   Рене Декарт
 
   И совсем по-иному выглядела картина взаимоотношений в этом районе христианского мира, когда основными действующими лицами следующего этапа Истории стали русский царь Алексей Михайлович (1629—1676 гг.), сын Михаила Романова; польский король Ян-Казимир (правил в 1648—1668 гг.) и гетман Зиновий-Богдан Хмельницкий (ок. 1595—1657 гг.).
   Хмельницкий родился в семье мелкопоместного шляхтича, получил очень неплохое по тем временам образование в иезуитской коллегии, затем избрал военную карьеру. В составе Войска Запорожского он участвует в турецких походах, затем в Московской войне, где за проявленное мужество награждается именной саблей.
   В 1646 году Хмельницкий, уже в довольно высокой должности Чигиринского сотника, подписывает с правительством Франции договор о военной помощи, после чего 2400 запорожцев в составе французской армии участвуют в штурме крепости Дюнкерк, захваченной испанцами.
   Казалось бы, все предвещало блестящую карьеру, и вдруг, — как это всегда бывает, когда все складывается уж очень гладко, — польский шляхтич Чаплинский нападает со своей челядью на поместье Хмельницкого — хутор Субботов и подвергает его жестокому разграблению, при котором погибает младший сын хозяина.
   И тогда в полной мере проявились и гнилость, и бездарность польского государственного строя, где король — якобы первое лицо, но только лишь якобы, потому что все действительно важные решения принимал сейм, этот коллективный тиран, который всегда более глуп и жесток, чем тиран-индивидуал. Но самое ужасное состояло в том, что этот коллективный тиран, будучи руководящей и направляющей силой (совсем как Компартия Советского Союза), был избавлен от какой бы то ни было ответственности за принятые им решения (ну, один к одному!).
   Они сочли ниже своего достоинства вникать в тяжкую проблему Чигиринского сотника, а когда он обратился с ней к коронному гетману, тот не нашел ничего лучшего как приказать вместо того, чтобы наказать агрессора, сделать все с точностью до наоборот. Корпоративная солидарность, видите ли…
   О, как дорого обходится человечеству групповая солидарность!
   Хмельницкий организовывает крупномасштабное антипольское восстание, уже не беря во внимание (как это, в не такое уж давнее время, делал и гетман Сагайдачный) проблемы монолитности христианского мира или бессмысленности внешнего освобождения людей, несвободных внутренне.
   Он привлек в союзники крымского хана, что в корне противоречило запорожским традициям, но игра зашла уже так далеко, что не до традиций было…
   И вот, с апреля 1648 года до поздней осени 1653 года, Украина становится ареной кровопролитных сражений, разгула самых темных страстей, предательства татарских союзников, блистательных побед Хмельницкого и горьких разочарований при сопоставлении задуманного и реального.
   После победы под Корсунем Хмельницкий обратился за военной помощью к московскому царю Алексею Михайловичу, но тот благоразумно отмолчался, при этом приказав нескольким своим воеводам быть готовыми вмешаться в украинскую войну на стороне поляков. Этот его приказ до сих пор вызывает нарекания: «Как же так… православные, братья… а те ведь чужие, католики…» Не вдаваясь в теологические тонкости, следует отметить, в поддержку решения Алексея Михайловича, что во всяком восстании прежде всего участвуют неблагонадежные элементы, которым охота половить рыбку в мутной водичке. Им в принципе все равно, за кого и против кого воевать, лишь бы получить возможность вволю пограбить и поубивать других людей, абсолютно не беря во внимание, кто они: православные, католики или мусульмане.
 
   КСТАТИ:
   «Даже если заговор составляется иногда людьми умными, осуществляется он всегда кровожадным зверьем».
   Антуан де Ривароль
 
   Так что Алексей Михайлович верно рассудил, что не всякий православный — брат, а вооруженный бунт социального дна поддерживать крайне неблагоразумно…
   Собственно, на том этапе войны Хмельницкий и без помощи извне одержал полную и безоговорочную победу над поляками. Иное дело — назревающие внутренние проблемы. Возвратить муравьев в развороченный муравейник — задача едва ли осуществимая, по крайней мере, в XVII веке… А тут еще крымский хан заключает с польским королем Яном-Казимиром договор о пылкой дружбе и о том, что король впредь не будет иметь ничего против татарских набегов на украинские земли…
   Хмельницкий снова и снова обращается к царю с призывами спасать православную веру. Тот не отказывается помочь ее защитникам, но только на материальном уровне, без заключения каких-бы то ни было политических соглашений.
   Положение Хмельницкого было весьма незавидным, несмотря на все одержанные победы. Он никак не обманывался в отношении Войска Запорожского, которое помогло ему освободить Украину от поляков, но впредь, конечно же, не будет помогать формировать структуры общегосударственной власти, потому что оно само по себе — государство, и это государство никогда не поступится своими коренными интересами. А без Войска Запорожского — на кого ему делать ставку? На полковников-выдвиженцев, которые и сами-то собой управлять не слишком горазды, не то что целыми городами…