3 сентября 23-я пехотная дивизия под командованием генерала графа Бокдорфа была распределена между 3-й бронетанковой дивизией, которая двигалась к Висле, и 20-й мотопехотной дивизией; с помощью этого маневра, после множества критических моментов и тяжелых боев, нам удалось полностью окружить неприятеля в лесистой местности к северу от Шветца и к западу от Грауденца. Поморская кавалерийская бригада поляков, не зная ничего о наших танках, набросилась на них с саблями и копьями и понесла огромные потери. Наши танки напали на марше на польский артиллерийский полк, двигавшийся к Висле, и полностью его разгромили. Только два орудия из всего полка успели выстрелить. Польская пехота тоже понесла огромные потери. Их войска снабжения были частично захвачены нами во время отступления и уничтожены.
   4 сентября петля вокруг окруженного неприятеля затянулась. Битва за коридор подходила к концу. На какое-то время 23-я пехотная дивизия попала в затруднительное положение, но один из полков 32-й пехотной дивизии генерала Штрауса быстро исправил ситуацию.
   Войска сражались прекрасно и находились в отличном расположении духа. Наши потери среди солдат были небольшими, но наши потери среди офицеров были непропорционально тяжелыми из-за того, что они бросались в бой с чувством сильнейшей преданности своему долгу. Генерал Адам, государственный секретарь фон Вейцзекер и полковник барон фон Функ потеряли своих сыновей в польскую кампанию.
   3 сентября я посетил 23-ю пехотную и 3-ю бронетанковую дивизии, получив таким образом возможность повидать своего сына Курта, а также башни Кульма, где я родился, сверкавшие на солнце на том берегу Вислы. 4-го я побывал во 2-й и 20-й мотопехотных дивизиях, которые с боями продвигались через лес вперед; к концу дня я добрался до бывшей немецкой военной тренировочной базы Группе, что к востоку от Грауденца. Ночью я был уже в 3-й бронетанковой дивизии, которая, оставив позади Вислу, продвигалась на запад, чтобы уничтожить остатки врага.
   Коридор был пройден. Мы были готовы к новым операциям. Пока мы сражались, политическая ситуация ухудшалась все больше. Англия, а под давлением Англии и Франция, объявили войну рейху. Наша надежда на скорое заключение мира была похоронена. Мы оказались втянуты во Вторую мировую войну. Было ясно, что это продлится долго и что нам придется проявить всю стойкость, на которую мы были только способны.
   5 сентября наши войска неожиданно посетил Адольф Гитлер. Я встретил его возле Плевно, на дороге Тухель – Шветц, сел в его машину, и мы поехали по дороге, по которой недавно продвигались с боями. Наш путь пролег мимо разгромленной польской артиллерии, через Шветц, а затем, держась чуть позади войск, занятых окружением противника, направились в Грауденц, где Гитлер остановился и с удивлением смотрел какое-то время на взорванные мосты над Вислой. При виде остатков разгромленного артиллерийского полка Гитлер спросил меня:
   – Это работа наших тяжелых бомбардировщиков?
   И очень удивился, когда я ответил:
   – Нет, наших танков!
   Между Швецем и Грауденцем расположились части 3-й бронетанковой дивизии, не задействованные в окружении поляков. В их числе были 6-й бронетанковый полк и 3-й бронетанковый разведывательный батальон, где служил мой сын Курт. Обратно мы ехали через расположение частей 23-й пехотной и 2-й мотопехотной дивизий. Во время поездки мы обсуждали ход событий на моем участке фронта. Гитлер спросил о потерях. Я назвал ему последние цифры, которые у меня были, 150 убитых и 700 раненых во всех четырех дивизиях, которыми я командовал во время битвы за коридор. Он был удивлен столь малым количеством потерь, сравнив эти цифры с потерями его собственного полка, «Лист», во время Первой мировой войны – в первый же день сражений потери одного полка составили 2000 убитыми и ранеными. Мне удалось доказать ему, что таких небольших потерь в сражении против стойкого и храброго врага нам удалось достичь только благодаря эффективности наших танков. Танки – это оружие, спасающее жизни. Вера солдат в превосходство их бронетанковых машин усилилась после успешных боев за коридор. Были полностью уничтожены две-три пехотные дивизии и одна конная бригада неприятеля. В наших руках оказались тысячи пленных и сотни трофейных орудий.
   Приблизившись к Висле, мы увидели за рекой очертания города.
   Гитлер спросил, Кульм ли это. Я ответил:
   – Да. Это Кульм. В марте прошлого года я имел честь приветствовать вас в городе, где вы родились, а сегодня вы со мной в городе, в котором родился я. Я родился в Кульме.
   Спустя много времени Гитлер еще вспоминал эту сцену.
   Затем наш разговор коснулся технических вопросов. Гитлер хотел знать, в чем наши танки доказали свое преимущество, а в чем еще требуются доработки. Я сказал, что самое важное сейчас – ускорить поставку в части танков «Т-Ш» и «T-IV» и увеличить их производство. При их доработке следует учесть, что скорость у них хорошая, но надо усилить их броню, особенно в лобовой части; дальнобойность и пробивную силу их орудий тоже следует повысить, для чего нужно удлинить орудийный ствол и увеличить мощность снарядов. То же самое было сказано и относительно противотанковых орудий.
   Выразив признательность за достигнутые успехи наших войск, Гитлер уехал, как только начало смеркаться, и вернулся в штаб.
   Следует отметить, что гражданское население, выбравшееся из своих укрытий, когда кончились военные действия, радостно приветствовало Гитлера, который проезжал мимо них, и забрасывало его цветами. Город Шветц был украшен нашими флагами. Визит Гитлера оказал положительное влияние на настроение солдат. К сожалению, позже, во время войны, Гитлер посещал фронт все меньше и меньше, а в конце войны не появлялся там вовсе. Таким образом он потерял духовную связь с армией и был уже не в состоянии понять ее успехи и тяготы.
   6 сентября авангарды дивизий перешли Вислу. Штаб расположился в Финкенштейне, в прекрасном замке, который принадлежал графу Дона-Финкенштейну. Этот замок Фридрих Великий подарил своему министру, графу фон Финкенштейну. Наполеон дважды использовал этот замок под свой штаб. Первый раз император пришел сюда в 1807 году, когда шел войной на Пруссию и Россию через Вислу в Восточную Пруссию. Пройдя через бедную и унылую Тухельскую пустошь, Наполеон воскликнул при виде замка: «Enfin un chateau!»[8] Его чувства можно было понять. Именно здесь он планировал свое наступление на Прейсиш-Эйлау. В замке до сих пор оставался вещественный след пребывания императора в виде царапин от его шпор на деревянном полу. Второй раз он был здесь перед походом на Россию в 1812 году – в тот раз он провел несколько недель в замке в компании прекрасной графини Валевской.
   Я спал в комнате Наполеона.
   К сожалению, наш хозяин граф Дона из-за болезни находился в клинике в Берлине, и я не имел чести познакомиться с ним и с графиней. Однако он был достаточно любезен, чтобы написать мне, что его олени – в полном моем распоряжении. Поскольку никаких известий о предстоящих боевых задачах не поступало – известно было лишь, что мы выходим из состава 4-й армии и поступаем в непосредственное подчинение командующему группой армий фон Боку, – я решил, что мой воинский долг не пострадает, если я воспользуюсь этим предложением. Поэтому, пока мои войска в ночь с 7-го на 8-е переходили реку, я отправился на охоту, которая оказалась удачной, мне повезло завалить большого двенадцатирогого быка. Моим сопровождающим в этом предприятии был сам графский лесничий, лично настоявший на этом праве.
 
   8 сентября все мои дивизии уже переправились на другой берег возле Мёве и Каземарка, и события стали развиваться быстрее. Вечером меня вызывали в штаб группы армий в Алленштайне (Ольштын) за некими распоряжениями. Около 19.30 я отбыл из Финкенштейна и получил все распоряжения между 21.30 и 22.30.
   Первоначально в штабе группы армий планировали ввести мои части в состав 3-й армии генерала фон Кюхлера; мы должны были действовать в тесном сотрудничестве с его левым флангом, двигаться из окрестностей Ариса (Ожиш) через Ломжу и подойти к Варшаве с востока. Было очевидно, что при «тесном взаимодействии» с пехотой у меня не будет возможностей полностью использовать потенциал своих войск. Я указал на то, что предполагаемый план операции не позволит моим частям двигаться с той скоростью, на какую они способны, а если мы будем наступать недостаточно быстро, то сосредоточенные в районе Варшавы польские войска смогут отойти на восток и организовать там новую линию обороны вдоль реки Буг. В связи с этим я предложил начальнику штаба группы армий генералу фон Зальмуту, чтобы мой бронетанковый корпус оставался в непосредственном подчинении группы армий и наступал слева от армии Кюхлера через Визню, по левому берегу Буга, направляясь на Брест. Это предотвратило бы любые попытки поляков к созданию каких бы то ни было новых оборонительных линий. Зальмут и генерал-полковник фон Бок согласились со мной; я получил необходимые распоряжения и отправился на тренировочную базу Арис, откуда распространил по корпусу распоряжения по части наступления в направлении реки Нарев. Из старых дивизий у меня остались 3-я бронетанковая и 20-я мотопехотная. Вторую мотопехотную из-под моего командования вывели и перевели в резерв группы армий. Вместо нее в подчинении моего XIX корпуса оказались 10-я бронетанковая дивизия, ранее являвшаяся частью армии Кюхлера, и гарнизонная пехотная бригада «Лётцен», новообразованное подразделение из солдат более старшего возраста. В это время и дивизия, и бригада сражались на реке Нарев под Визней.
   9 сентября в Арисе обеим дивизиям, которые оставались в моем распоряжении, все приказы были отданы от 2.00 до 4.30, после чего я уехал в Корзенисте (Коженисти), что в 17 километрах к северу от Ломжи, чтобы нанести там визит генералу фон Фалькенхорсту, командующему XXI армейским корпусом, ныне соседствовавшим справа с моими войсками. Я хотел услышать, как он опишет ситуацию и что скажет о частях, поступивших под мое командование. Я прибыл туда между 5.00 и 6.00, разбудил офицеров и заставил их рассказать о предыдущих боях, происходивших на их фронте. Я узнал, что попытки захватить Ломжу с ходу успехом не увенчались, частью из-за упорного сопротивления поляков, а частью ввиду неопытности наших войск. XXI армейский корпус расположился на северном берегу Нарева.
 
 
   В 8.00 я прибыл в Визню, где располагался штаб 10-й бронетанковой дивизии. С начальником штаба генералом Шаалем произошел несчастный случай, и теперь дивизией командовал генерал Штумпф, который и сообщил мне, что его пехота переправилась через реку и доложила о захвате ключевых польских укреплений в данном секторе. Боевые действия продолжались. Воодушевившись новостями, я поехал дальше, в расположение бригады «Лётцен». Изначально это подразделение создавалось для того, чтобы служить гарнизоном этих укреплений, но сейчас им приходилось с боем форсировать Нарев. Бригада и ее командующий полковник Галл произвели на меня прекрасное впечатление. Они переправились через реку и перешли в наступление. Меня вполне удовлетворили меры, предпринимаемые командиром бригады, и я вернулся в 10-ю бронетанковую дивизию.
   Вернувшись в Визню, я с разочарованием узнал, что утренний доклад о победах пехоты был подан по недоразумению. На самом деле пехотинцы переправились через реку, но до бетонных укреплений на дальнем берегу не добрались. Никаких боевых действий не велось. Тогда я сам переправился через реку, чтобы пообщаться с командиром полка. Найти его командный пункт мне не удалось; штаб батальона тоже был очень хорошо спрятан. Я оказался на переднем крае фронта. Танков дивизии нигде не было видно – они все находились еще на северном берегу Нарева. Я послал адъютанта назад с приказом танкам начать переправу. На переднем крае творилось что-то невообразимое. На вопрос, что происходит, я получил ответ, что это смена частей на передовой. Больше всего это напоминало развод караулов. Как наступать, солдаты не имели никакого понятия. Наводчик тяжелой артиллерии сидел посреди пехотинцев и не имел ни малейшего представления, что ему здесь делать. Где противник, не знал никто – разведки не проводилось вообще никакой.
   В первую очередь я прекратил восхитительное маневрирование сменяющихся войск, а во вторую – вызвал к себе командиров полка и батальонов. Наводчику я приказал накрыть огнем польские позиции. Когда наконец появился командир полка, я тут же отправился с ним на передовую. Мы подошли вплотную к бетонным укреплениям, дальше была зона обстрела, и вдруг наткнулись на расчет немецкого противотанкового орудия, храбрый командир которого продвинулся на этот рубеж по собственной инициативе. Отсюда и началось наше наступление. Я был крайне разочарован увиденным и не скрывал этого.
   Вернувшись к Нареву, я обнаружил, что бронетанковый полк до сих пор находится на северном берегу. Командир полка получил приказ переправляться через реку немедленно и как можно быстрее. Поскольку мосты готовы еще не были, танки пришлось переправлять паромами. Начать наступление представилось возможным только в 18.00. Наступление увенчалось успехом, наши потери были минимальны. При энергичном и решительном руководстве тех же результатов можно было достичь еще утром.
   Перед тем как отправиться в штаб своего корпуса, который находился теперь в Визне, я отдал офицеру инженерных войск, ответственному за наведение мостов, как письменный, так и устный приказ – наводить мосты через Нарев со всей возможной скоростью, поскольку в них была срочная необходимость: требовалось переправить на другую сторону 10-ю, а за ней и 3-ю танковые дивизии.
   Прибыв в штаб, я издал приказы к выполнению на следующий день: 20-й мотопехотной дивизии – переправиться через Нарев с правого фланга от 10-й танковой, а 3-й танковой – следовать за 10-й. Ночевали мы в новом доме викария Визни; дом был недостроенным и почти нежилым, но все прочие дома были еще хуже.
   В 5.00 10 сентября мне доложили, что мосты через Нарев, которые должны были быть готовы к полуночи, по приказу командующего 20-й мотопехотной дивизией разобраны и сплавлены вниз по течению, где предполагалось собрать их для переправки его дивизии. Обе же танковые дивизии теперь оставалось переправлять исключительно на паромах. Я был в отчаянии. Офицер инженерной службы не проинформировал командующего дивизией о моем приказе; последний же действовал из самых лучших побуждений. Теперь оставалось только ждать до вечера, когда для танков построят новый мост.
   В тот день 20-я мотопехотная дивизия генерала Викторина вела тяжелые бои под Замбровом. Основные силы дивизии двигались маршем к Бугу по направлению к Нуру.
   Я выслал учебный разведывательный батальон впереди дивизии, и он дошел до места переправы через Буг, не встретив по пути никакого сопротивления. 10-я бронетанковая дивизия с боями продвигалась к Браньску. Я следовал вместе с дивизией до вечера и провел ночь в горящей деревне Высокие Мазовески. Штаб моего корпуса, переправившийся тем вечером через Нарев и двигавшийся вслед за мной, не смог проехать через небольшую деревушку к северу от Высоких Мазовесок, которая горела, поэтому нам пришлось ночевать врозь. С точки зрения управления войсками это было крайне досадно. Я слишком рано отдал приказ о переезде штаба – лучше было бы провести еще одну ночь в Визне.
 
 
   Утро 11 сентября я провел в нетерпеливом ожидании своего штаба. Польские войска, отступая на юго-восток от Ломжи, встали на пути наступления 20-й мотопехотной дивизии где-то южнее Замброва и доставили ей немало хлопот. Командующий дивизией приказал авангарду своих войск, отрезанному поляками, повернуть обратно, чтобы противник оказался захваченным в клещи. Я послал ему на помощь часть 10-й бронетанковой дивизии. Между тем по 3-й бронетанковой дивизии, продвигавшейся левее 10-й, прошел слух, что я в опасности и что поляки могут окружить меня в Высоких Мазовесках. Поэтому к Высоким Мазовескам мне на выручку отправился 3-й мотострелковый батальон. Увидев меня целым и невредимым посреди улицы, солдаты очень обрадовались. Мне было приятно видеть искренние чувства со стороны мотоциклистов.
   Штаб корпуса провел эту ночь в Высоких Мазовесках.
   12 сентября 20-я мотострелковая дивизия, совместно с присланными ей на помощь подразделениями 10-й бронетанковой дивизии, сумела довершить окружение поляков под Анджеевом. 10-я бронетанковая дивизия дошла до Высокого, а 3-я – до Вельска. Сам же я приехал в Вельск вместе с авангардом разведывательного батальона и получил донесения разведчиков из первых рук. Днем я встретился с сыном Куртом.
   Штаб корпуса перебрался в Вельск. 2-я мотопехотная дивизия была высвобождена из резерва группы армий и снова попала под мое командование. Она получила приказ наступать по линии Ломжа – Вельск и таким образом воссоединиться с корпусом. В приказе говорилось: «Командиру дивизии – двигаться первым». Утром 13-го генерал Бадер, выполняя приказ, оторвался от своей дивизии и, сопровождаемый лишь грузовиком с радиостанцией, наткнулся между Браньском и Вельском на отряд поляков, которым удалось вырваться из окружения под Анджеевом. Он провел несколько часов в достаточно напряженной обстановке, под обстрелом, пока его толковый радист не смог связаться с нами и мы не пришли на выручку. Этот случай послужил нам уроком.
   В тот день поляки под Анджеевом сдались. Среди пленных оказался командир 18-й польской дивизии. 3-й бронетанковый полк дошел до Каменца. Разведка дошла уже до Бреста, и приказ штурмовать эту крепость уже был отдан. Ночь мы провели в Вельске.
   Нам стало известно, что польская армия вышла к знаменитой Беловежской Пуще. Однако я не хотел ввязываться в лесные сражения, потому что они отвлекли бы нас от основной цели – взятия Бреста, связав при этом значительную часть наших войск. Поэтому я оставил на подступах к лесу лишь наблюдателей.
   14 сентября часть 10-й бронетанковой дивизии, а именно – разведывательный батальон и 8-й бронетанковый полк, прорвали линию внешних укреплений Бреста. Я немедленно приказал всему корпусу как можно быстрее наступать на Брест, чтобы как можно полнее использовать этот неожиданный успех.
   Переночевали мы в Высоком.
   15 сентября кольцо вокруг Бреста замкнулось на восточном берегу Буга. Попытка взять крепость внезапным танковым штурмом провалилась из-за того, что поляки перекрыли ворота старым танком «рено», и наши танки не смогли въехать внутрь.
   Штаб корпуса расположился в ту ночь в Каменце.
   20-я мотопехотная и 10-я танковая дивизии готовились к совместному штурму крепости 16-го числа. Они обрушились на внешнюю стену, но тут наступление приостановилось из-за неспособности пехотного полка 10-й бронетанковой дивизии наступать, как это было приказано, непосредственно за огневым валом, который обеспечивала артиллерия. Когда же полк, в первых рядах которого находился и я, наконец-таки бросился в наступление – запоздалое, и уже без приказа, – это наступление было отбито с тяжелыми потерями с нашей стороны. Мой адъютант, подполковник Браубах, был тяжело ранен и несколько дней спустя скончался от полученных ранений. Огонь из задних рядов наших частей накрывал наши же собственные передние ряды; подполковник отправился туда, чтобы прекратить беспорядок, и польский снайпер с бастиона выстрелил в него с расстояния 100 метров. Это была тяжелая утрата.
   3-я бронетанковая дивизия, обогнув Брест с востока, двинулась на юг, к Влодаве; следовавшая за ней 2-я мотопехотная – на восток, на Кобрин.
   Штаб корпуса остался в Каменце.
   Утром 17 сентября крепость взял 76-й пехотный полк под командованием полковника Голлника, переправившийся за ночь на западный берег Буга. Захват крепости произошел в тот момент, когда польский гарнизон собирался прорываться на запад по уцелевшему мосту через Буг. Эта победа ознаменовала собой завершение кампании. Штаб корпуса перебазировался в Брест, расположившись там в Войводшафте. С востока, как нам стало известно, подходили русские.
   Польская кампания стала для моих бронетанковых войск истинным крещением огнем. Я убедился, что они полностью доказали свою боеспособность и что усилия, затраченные на их создание, окупились сторицей. Мы растянулись вдоль Буга, лицом на запад, готовые встретить остатки польской армии. Тыл корпуса прикрывала 2-я мотопехотная дивизия, которой еще предстояли тяжелые бои перед Кобрином. Мы в любой момент ждали подхода бронетанковых войск с юга. Авангард наших разведывательных сил достиг Любомля.
   Между тем мы снова соединились с 4-й армией под командованием генерал-полковника фон Клюге и снова попали под его подчинение. Столь храбро сражавшаяся на Нареве бригада «Лётцен» в течение еще нескольких дней продолжала быть нашим левым флангом, а затем вошла в состав 4-й армии. По приказу 4-й армии XIX армейский корпус двинулся вперед – одна дивизия на юг, другая – на восток и третья – на северо-восток к Белостоку. Такие маневры раскололи бы корпус, и управлять им стало бы совершенно невозможно; но прибыли русские, вследствие чего приказ был отменен.
 
   Первым появился молодой офицер на разведывательной бронемашине, который сообщил, что к нам движется танковая бригада русских. Мы узнали о демаркационной линии, о которой договорилось министерство иностранных дел; поскольку границей должен был стать Буг, то Брест отходил русским. Мы восприняли такое решение без восторга; к тому же нам было заявлено, что покинуть всю территорию восточнее демаркационной линии мы должны до 22 сентября. За этот срок мы не успели бы даже вывезти всех раненых и отремонтировать поврежденные танки. Наверное, при принятии решения о демаркационной линии и прекращении огня не присутствовало ни одного военного.
   Произошло в Бресте и еще одно небольшое событие, заслуживающее, на мой взгляд, упоминания. Епископ Данцигский О'Рург и архиепископ Польский кардинал Хлонд бежали из Варшавы на восток. Прибыв в Брест, оба духовных лица были крайне изумлены, встретив там немцев. Кардинал бежал на юго-восток и добрался до Румынии. Епископ же направился на северо-восток и попал прямиком к нам в руки. Он попросил моей аудиенции, и я охотно согласился. Он не знал, где окажется в безопасности, и уж точно ни при каких обстоятельствах не хотел попасть к русским, и я предложил ему отправиться вместе с одной из моих транспортных колонн, курсировавших между нами и Кенигсбергом. Там он мог связаться с епископом Эрмландским и получить покровительство последнего. Епископ принял мое предложение и вместе со своей свитой невредимым покинул зону военных действий. Позже он написал мне очаровательное благодарственное письмо, где много распространялся о рыцарских традициях офицерского корпуса Германии.
   В день передачи города русским прибыл комбриг Кривошеий. Он был танкист и немного знал французский, так что мы могли пообщаться. Все вопросы, которые не были решены на уровне министерства иностранных дел, мы вполне по-дружески решили с русскими на месте. Нам дали возможность забрать всю свою технику, польские же трофеи пришлось оставить, потому что наладить транспортное снабжение для их вывоза мы не успевали. В завершение нашего пребывания в Бресте был дан прощальный парад с обменом флагами в присутствии комбрига Кривошеина.
   До того как оставить стоившую нам столько крови крепость, 21 сентября я проводил в последний путь своего адъютанта, подполковника Браубаха. Я глубоко скорбел о потере этого храброго и способного товарища. Само по себе его ранение и не было смертельным, но началось заражение крови, что в сочетании с и без того ослабленным сердцем привело к печальному исходу.
   Вечером 22 сентября мы прибыли в Замбров. 3-я бронетанковая дивизия уже отбыла в направлении Восточной Пруссии, остальные тянулись позади. Корпус расформировывали.
   23 сентября мы расквартировались в Галлингене, прекрасном имении графа Бото-Венд цу Ойленбург. Сам граф был в армии, и нас развлекали его жена и красавица дочь. Несколько дней мы наслаждались мирным отдыхом, и это пришлось весьма кстати после всех волнений и усталости военной кампании.
   Мой сын Курт перенес боевые действия хорошо. О старшем сыне, Хайнце, известий не было. Впрочем, за всю кампанию полевая почта из дома ни разу не доходила до армии.
   Это было сильное упущение. Мы все надеялись на скорый перевод домой, где мы могли бы как можно скорее привести себя в хорошую форму.
   Надеялись мы и на то, что та быстрота, с которой мы захватили Польшу, принесет политические плоды и что державы Запада склонятся теперь к заключению мира. Мы считали, что, если этого не произойдет, Гитлер в скором времени примет решение о начале военной кампании на Западе. К сожалению, не произошло ни того, ни другого. Мы вступали в период «drôle de guerre»[9], по выражению Черчилля.
   Выпавшие мне свободные деньки я провел в гостях у своих родственников из Восточной Пруссии, где я встретил к тому же своего племянника из Западной Пруссии, которого насильно забрали в польскую армию и который теперь был освобожден из плена, чтобы послужить собственной нации.