Вася Кочкин оказался не пионером. Все ребята 5 «Б» класса собрались вокруг Васи и рассматривали его.
   — Разве можно быть не пионером? — спросила потрясенная Аля Соломина.
   Вася Кочкин вздохнул, утер кулаком нос. По всему было видно, как трудно живется не пионеру.
   В самый напряженный момент в класс вошла старшая пионервожатая школы Тамара Васильевна Трошина — боевая девушка лет восемнадцати. У нее были каштановые волосы, круглое лицо и широко открытые карие глаза. «Какая миловидная девушка», — говорили даже прохожие, глядя на Тамару.
   Тамару Васильевну все или почти все звали просто Томой, потому что она сама недавно училась в этой школе. Ее портрет висел на доске Почета среди лучших выпускников. Директор школы Глеб Григорьевич во всех отчетах писал, что бывшая активистка работает в родной школе вожатой. Это было достижением педколлектива.
   — Все готовы к сбору? — спросила Тамара звонким бодрым голосом (ни у кого нет таких звонких бодрых голосов, как у пионерских вожатых).
   Ей никто не ответил. Это изумило Тамару: 5 «Б» всегда отличался активностью, инициативой и крепкой дружбой.
   — Соломина, что произошло? — уже строго спросила вожатая.
   — Наш новенький, Вася Кочкин, — не пионер, — с болью произнесла командир отряда Аля Соломина.
   — Как не пионер? — вожатая подошла к Васе и тоже стала его рассматривать. «Типичный двоечник, — сделала она заключение. — Лохматый, унылый, смотрит в пол и при этом что-то бурчит. Вроде нашего Капустина».
   «Наш Капустин» всегда был у Томы на устах. Если она кому-то говорила: «Ты, как Капустин», или, того хуже: «Ты будешь, как Капустин», — это был ее последний и самый веский аргумент. Образ Капустина витал над пионерами. Никто не хотел на него походить. Он являлся живым отрицательным примером. Сам Капустин об этом не знал, потому что в школу не заглядывал с тех пор, как был выпущен после 8-го класса и направлен в строительное ПТУ № 5, с которым образцовая школа № 1 поддерживала тесную связь. За восемь лет школьной жизни одноклассник Тамары Трошиной Капустин получил известность выдающегося двоечника и лодыря. Но в свое время даже он был пионером.
   «Значит, этот Кочкин, новенький, уж совсем…» — подумала Тамара.
   — В нашей образцовой школе двоечники не в почете, — с улыбкой сказала вожатая, стараясь не обидеть мальчика.
   — Я не двоечник, — ответил Вася. — У меня даже троек мало.
   Тамара не поверила, но сделала вид, что поверила.
   — Значит, дисциплина хромает на обе ноги? — спросила она.
   — Не… — сказал Вася. — Не хромает, — и посмотрел на свои ноги.
   — Тогда почему ты не пионер?
   — Не достоин, — сказал Вася и низко опустил голову.
   — Все достойны, а ты не достоин? Может, я ослышалась?
   Тамара всегда так говорила: «Может, я ослышалась?» — когда ее что-то сильно поражало.
   Вася помотал головой. Все понимали: от волнения он не мог говорить.
   — Я очень серьезный, — наконец произнес Кочкин. — Очень строго с себя спрашиваю. Рано мне еще пионером быть.
   — Ты что, в десятом классе собираешься вступать? — съехидничала Аля Соломина. Она наконец пришла в себя и сейчас во всем хотела походить на старшую вожатую, показывая пример всем остальным. Ей и мама всегда говорит: «Ты, Аля, показывай пример!»
   Но вожатая Тамара Трошина почему-то укоризненно сказала:
   — Нельзя рубить с плеча! Мы должны бороться за каждого человека, если даже он похож на Капустина!
   Вася не знал, кто такой Капустин, но понял, что сходство с ним его не украшает.
   — А почему все столпились вокруг Кочкина? — раздался вдруг голос пионерки Наташи Малаховой. Она сидела на подоконнике в больших очках и шмыгала носом.
   — Ты что — проснулась? — спросила Аля. — У тебя всегда выдающиеся вопросы!
   У Татки Малаховой действительно имелась такая привычка — задавать вопросы в самое неподходящее время. Например, в конце урока, в последнюю минуту. Уже все держат в руках портфели, уже подпрыгивают на месте, готовые сорваться и с гиком выскочить из класса, тут поднимает руку Малахова и задает какой-нибудь простенький вопрос:
   — А почему Дантес убил Пушкина?
   Она думала, что на все вопросы есть ответы.
   Вася Кочкин произвел на Татку большое впечатление своей честностью. «Мог бы сказать, что пионер, и никто бы не узнал, — думала Татка, сидя на подоконнике. — А он правду сказал…»
   Вожатая Тома хлопнула в ладоши.
   — Действительно, что мы собрались вокруг Кочкина? — весело спросила она, делая вид, что ей уже все ясно. — Вы забыли, что у нас сегодня сбор отряда?
   Конечно, никто не забыл. О сборе забывать нельзя.
   — Ребята, у меня прекрасная идея! — воскликнула Тамара, и глаза ее заблестели. — У нас сегодня необычный сбор, и Кочкин может принять в нем участие. Воспитывать нужно не только словами, но и делами! Кто «за»?
   Все с энтузиазмом подняли руки. Только Кочкин стал совсем унылым.
   — Не достоин, — опять пробурчал он.
   — Достоин! — закричала Татка.
   — А ты почем знаешь? — спросил Кочкин, не выражая к ней симпатии.
   Но Кочкина никто не слушал. Все решили, что он вполне заслужил право участвовать в сборе, потому что за девять дней учебы в новой школе проявил себя с положительной стороны.
   — Каждый берет метлу! — снова бодрым голосом объявила вожатая. — Метлы — во дворе. А затем дружным строем идем в городской сад имени Алексея Максимовича Горького!
   Ребята побежали вооружаться метлами. Кочкину метлы не досталось. И грабли разобрали. А что делать человеку без метлы и граблей? Идти домой. Именно так подумал Кочкин. И уже направился по дорожке, но его нагнала Аля Соломина:
   — Ты куда? Вот тебе моя метла, Вася! — и она положила ему метлу на плечо, как винтовку.
   — Строимся, весело строимся! — кричала Тамара.
   Татка встала рядом с Кочкиным. Ей очень хотелось с ним подружиться, но Вася на нее даже не смотрел. Она повертелась, попрыгала. Ноль внимания.
   — Ты почему не подстригся к первому сентября? — спросила Татка.
   Кочкин будто ее не слышал. Он бурил каблуком землю, а потом из ямки выбрасывал ее носком.
   — Это зачем? — опять спросила Татка.
   Тут Вася посмотрел на нее из-под челки, но опять ничего не сказал.
   Отряд парами двинулся в сад имени Горького. Вася шел сгорбившись.
   — Не отставать, не отставать! — слышалась команда вожатой. — Метлу и грабли — на плечо!
   Отряд твердым шагом вошел в городской сад имени Горького.
   — А я сюда каждый день хожу, — сказала Татка. — Мы рядом живем. А ты где живешь?
   — Где, где! В лесу!
   От удивления у Татки даже очки на, нос съехали.
   — Почему в лесу?
   Вася Кочкин наконец посмотрел на нее, хмыкнул, непонятно что выражая этим.
   — Ближе к природе, — сказал он. — Прямо посередине природы. Утром в одних трусиках по просеке бегаем. Побегаем и сразу — бух — в родник. Нырнули, выскочили, прибежали домой, попили чаю. У нас дружная семья.
   Татка рассмеялась. Уж не такая она глупая, чтоб верить этой чепухе.
   — Сми-ирно! — скомандовала Аля Соломина.
   Все пионеры стали смирно, и Вася тоже замер. Но тут у него зачесалась спина. Он почесал, толкнув при этом локтем стоящего рядом Костю Гвоздикова. Костя чуть не упал.
   Аля Соломина свела брови, и дисциплина восстановилась.
   — Этот сбор мы решили провести по-новому, в саду имени Алексея Максимовича Горького! — звонко сказала Аля и оглянулась на старшую вожатую.
   Тамара стояла в стороне, как бы давая полную инициативу пионерам. Она кивнула Але, и Аля продолжала:
   — Наш сбор посвящен историческим памятникам…
   В городском саду был только один исторический памятник — ротонда, построенная в 1824 году. Этой ротондой гордился весь город.
   Вожатая долго рассказывала об исторической роли ротонды, а потом все дружно взялись за метлы и грабли, чтобы сделать сад еще краше.
   Васе было жаль сгребать листья. Ему нравилось, когда они лежали под деревьями и их никто не беспокоил.
   — Что-то я устал, — сказал Костя Гвоздиков. — Давай отдохнем.
   — Ты, Гвоздиков, читаешь мои мысли, — сказал Вася.
   Они уселись под деревом.
   Костя вообще больше всего на свете любил отдыхать. Ему страшно повезло, что в этом году у них в классе появился Вася Кочкин и сел с ним за одну парту. В прошлом году Костя сидел с отличником Димой Беляковым, и тот всегда щелкал его по носу, если он смотрел в потолок или засыпал. Вася Кочкин сразу же согласился смотреть в потолок.
   Татка Малахова, увидев, что мальчики сидят, тоже было собралась присесть, но тут подбежала Соломина:
   — Гвоздиков, ты известный лентяй! А Кочкина мы пригласили на сбор не для того, чтоб под деревом валяться!
   — Это позор, — сказал Вася, вставая и отряхивая брюки.
   — Кому позор? — не поняла Аля.
   — Мне позор, — сказал Вася. — И Гвоздикову позор. Вставай, Гвоздиков!
   Аля не знала, что и ответить. Она неуверенно пошла по выметенной тропинке, не понимая, то ли воспитала она Кочкина, то ли нет.

   Была суббота. Вася пришел из школы. Мама стирала белье, папа где-то в городе «делал шабашку».
   На кухне во всю мощь гремел приемник, чтобы маме в ванной было слышно. Алла Пугачева пела «Миллион, миллион алых роз из окна, из окна видишь ты…»
   Вася подпел Пугачевой: «Встреча была коротка, в ночь ее поезд увез, но в ее жизни была песня безумная роз…»
   Мама выскочила из ванной:
   — Ты что, не слышишь — совсем врозь поешь! Весь в отца — никакого слуха!
   Мама просто не выносила, когда папа или Вася начинали петь «не туда».
   — Мам, а что значит «песня безумная роз»? — спросил Вася.
   Мама задумалась.
   — Ну… значит, любовь, — сказала она. — Возвышенная любовь! Не то, что белье стирать. Проснулась, а у тебя под окном миллион роз! Это только в песнях.
   — А не в песне, в жизни есть возвышенная любовь?
   — Влюбился, что ли?
   — Что я, дурак? Спросить нельзя!
   Вася пошел смотреть телевизор, вторую серию «Приключения Электроника». Тут все понятно, не то что «песня безумная роз».

   Прежде чем продолжить рассказ о жизни Васи Кочкина, нужно кое-что рассказать и о его семье, раннем детстве героя. Без раннего детства не обходится ни одно повествование.
   Итак, жил Вася, конечно, не в лесной сторожке, а в трехкомнатной полностью благоустроенной квартире, тоже недалеко от городского сада имени Горького. Наверное, они ходили с Таткой Малаховой по одной улице, но как-то ни разу не встретились. Возможно, потому, что в новую квартиру Кочкины переехали только месяц назад. Из-за этого переезда ему пришлось идти учиться в школу № 1, которая была гораздо образцовее его прежней школы № 66.
   Родители Васи были уважаемые люди. Мама работала парикмахером. Ее портрет даже был напечатан в газете с подписью: «Победительница конкурса Екатерина Кочкина». И дома мама вечно кого-то стригла, кого-то завивала. В квартире пахло какими-то химическими растворами.
   Вот только собственного сына она не могла подстричь, как полагается. Почему-то Вася стричься не любил, и почему-то даже боялся. Как только подстрижется — тут же у него какая-нибудь неприятность произойдет. Один раз, стриженый, упал с дерева, другой раз разбил нос, третий раз… Лучше не вспоминать, что было третий раз. А потом четвертый, пятый… И всякий раз после стрижки. Поэтому в новую школу для уверенности он пошел лохматый, несмотря на то, что мама его пыталась остричь чуть ли не силой.
   Папа Васи Кочкина — Павел Петрович — работал художником-оформителем. Он писал плакаты, и по ним, можно сказать, Вася учился читать. Белые буквы на красном материале…
   Он их складывал в слоги:

   Вы-пол-ним за-да-ни-е…
   Сом-кнем ря-ды…
   Встре-тим у-дар-ным тру-дом…
   Под-дер-жим ре-ше-ни-я мар-тов-ско-го пле-ну-ма!
   Под-дер-жим ре-ше-ни-я и-юнь-ско-го пле-ну-ма!
   От-да-дим все си-лы…

   С самого младенческого возраста Васю призывали и мобилизовывали. Он ложился спать и шептал: «Повысим план», «Выполним обязательства»…
   Иногда на Васю находили раздумья.
   — Как это — отдадим все силы? — спрашивал он. — А потом что? У нас не будет сил, нас враги одолеют.
   Вася очень беспокоился насчет врагов. Где же силы взять, если уже все отдали? Учительница начальных классов Галина Михайловна в их старой необразцовой школе сказала, чтобы Вася все это из головы выбросил, никакие враги нам не страшны. Пример тому — война на Востоке, где наши солдаты выполняют интернациональный долг. Пять выпускников школы уже проявили там героизм.
   Вася успокоился. С врагами справимся.
   Но тут у него возникла другая забота.
   Когда Галина Михайловна рассказывала о всяких древних государствах, то непременно говорила: «Это был расцвет государства». А потом: «Это был закат».
   Вася страшно поразился: выходит, во всех государствах есть расцвет и закат? «Сейчас у нас расцвет, — думал он и был в этом уверен. — Значит, потом наступит закат?»
   Вася долго переживал, думая о закате. Наконец спросил папу.
   Папа, который рисовал очередной плакат: «Дадим 110 процентов!», сказал:
   — Пережить бы нам этот расцвет!
   Папа любил пошутить, но Вася его шутку не понял.
   Как раз в это время, когда Васю одолевали размышления, — зашел папин друг, тоже художник-оформитель, дядя Коля. Он был озабочен и отказался пить чай.
   — Что опять стряслось? — спросила мама.
   — Оболочка озона вокруг нашей планеты становится все тоньше и тоньше, — безнадежным голосом сообщил он. — А ведь озон — это наша жизнь!
   — Всё, — решил Вася. — Закат наступает над всеми! — и заплакал.
   Васины слезы привели родителей в замешательство. Мама никак не могла поверить, что он плачет из-за озона. Папа верил, но считал, что плакать рано.
   — Поживем еще! — сказал папа, пытаясь обнять Васю. — Какой озон, какой закат? Что тебе в голову лезет?
   В Васину голову лезло очень многое. В третьем классе, например, он влюбился в Машку Лебедеву. А Машка стукнула его портфелем и сказала:
   — Блондин!
   Видимо, это слово для Машки было самым неприличным. Вася понял, что жить на белом свете нет никакого смысла, и решил утопиться. Но потом передумал: лучше совершить подвиг.
   Назло Машке он станет героем, победит всех врагов. На коне, в бурке, глаза горят! Враги просят пощады, Машка извиняется. Машку он извинит и сделает царицей. Хотя зачем Машке быть царицей? Царицу все равно народ свергнет. Кем же станет Машка, когда он всех победит? Не находилось Машке места. А если он не победит — еще хуже. И его, и Машку схватят, свяжут — и в тюрьму. Как он защитит Машку и докажет, что уж не такой он блондин?
   От всех этих переживаний свихнуться можно. Между прочим, мама его предупредила: «Ты, Васька, свихнешься!»
   Давно это было, и не имеет никакого отношения к тому, что произошло в субботу, когда Вася после школы смотрел вторую серию фильма «Приключения Электроника», а мама стирала белье.

   Именно в это время, в субботу, раздался звонок. Мама открыла дверь, и на пороге появилась старшая вожатая Тамара Трошина. Мама вначале спросила:
   — Что вам, девушка?
   Девушка сказала, что она — старшая вожатая. Мама тут же засуетилась.
   — Вася, Вася, к тебе пришли! — как-то испуганно закричала она.
   — Нет, я к вам, — сказала Тома Трошина.
   — Что случилось? — шепотом спросила мама.
   Тамара сказала, что ничего не случилось, она пришла узнать о бытовых условиях Васи Кочкина, познакомиться с семьей.
   — Проходите, проходите! — мама не знала, что и делать.
   Тамара сняла свою голубую болоньевую курточку и вошла в комнату, где Вася смотрел телевизор. Фильм только что кончился.
   — А мы вас давно ждали! — сказал Вася.
   — Меня? — удивилась Тамара.
   — Вас! Мама даже чай поставила.
   Мама вздохнула, поперхнулась глотком воздуха, закашляла.
   — Как у вас красиво! — сказала Тамара, оглядывая комнату.
   Стены комнаты были завешаны пейзажами и натюрмортами, которые писал Васин папа. Он был сугубо реалистом.
   Тамара, сцепив за спиной руки, стала рассматривать все это, как будто пришла в галерею. Особенно долго она стояла у портрета Владимира Высоцкого, которого папа срисовал с фотографии.
   — Очень похож, — заметила Тамара. — Как жаль, что он умер.
   — А у нас есть все его записи, — похвастал Вася. — Поставим?
   — В следующий раз, — сказала Тома.
   На этом светская часть визита была закончена. Тут вожатая сообщила, что она просто удивлена, что в такой, можно сказать, интеллигентной семье растет не пионер. Мама поразилась и стала доказывать, что Вася — пионер.
   — Я цветы покупала, когда его приняли в пионеры! — воскликнула она взволнованно.
   — Вася, что это значит? — спросила Тамара.
   Вася опустил голову.
   — Меня принимали, но не приняли, — тихо произнес он. — Я маме об этом не сказал, чтоб не расстраивать.
   — Как это не приняли? — у мамы просто ум за разум зашел, она ничего не могла сообразить.
   — Сказали, не достоин… Пионеры — передовой отряд, — сказал Вася. — Авангард…
   — Да что он мелет! — вдруг воспряла духом мама и тряхнула кудряшками. — Он — пионер! Уверяю вас! Вы его просто не знаете! Он у нас со странностями, такое наговорит!
   — Будем воспитывать, — сказала Тамара. — Школа у нас образцовая.
   Мама в конце концов с ней согласилась, ей тоже нужен был воспитанный сын.
   На некоторое время они удалились на кухню и говорили там о чем-то важном.
   Вася лег на диван, закрылся пледом и стал прихрапывать. Кто станет будить спящего человека?
   Тамара ушла.
   Мама, решительно затягивая пояском халат, подошла к сыну, присела рядом с ним.
   — Хватит притворяться, — сказала она.
   Вася высунул из-под пледа голову.
   — Другая бы мама не стала скрывать…
   — Что скрывать?
   — Сказала бы, что посуду не мою, пол не мету, родителям грублю. Какой из меня пионер?
   Екатерина Ивановна Кочкина, победитель конкурса парикмахеров, была в растерянности. Она думала о том, что не понимает сына.
   — Вася, признайся: ты все выдумал. Я же прекрасно помню, что в третьем классе ты был звеньевым.
   — Ты, мама, меня с кем-то спутала.
   Екатерина Ивановна всплеснула руками:
   — Что, у меня десять детей? С одним не знаю, что делать!
   — Проглядела ты меня, — вздохнул Вася. — Все работа да работа.
   Мама стукнула его по лбу.
   — Прекрати! Ты хоть осознал, что натворил? Ты свою бабушку вспомнил?
   — Даже прабабушку!
   — Вот-вот! Твоя прабабушка Дуся была пионеркой в первом городском клубе «Муравейник»!
   — Про нее даже в книжке написано, — добавил Вася.
   — Совершенно верно, в книжке! И бабушка была пионеркой, один раз стояла рядом с Калининым на Красной площади! А я как активистка ездила в пионерский лагерь «Артек» на берег Черного моря. А каким пионером был твой папа! Он даже вожатым работал в лагере.
   — Не вожатым, а физкультурником, — поправил ее Вася.
   — Какая разница! Одним словом, у нас пионерская семья. А ты — сдезертировал! — мама окончательно разошлась. Дух активистки в ней еще не пропал. Мама могла бы горы свернуть, но почему-то стала парикмахером.
   — Прабабушке Дусе хорошо было, — вздохнул Вася. — Однажды на нее бандит напал, с ножом. Это мне бабушка рассказывала. Бандит сказал: «Снимай галстук, а то зарежу!» А она все равно не сняла.
   — Вот видишь! — гордо сказала мама. — А ты?
   — А с кем бороться? — Вася сел. — Кругом одни пионеры! Пусть со мной борются. Я решил собой пожертвовать.
   — Что ты мелешь? — мама встала, уперев руки в бока. Поза ее была воинственной. Вася понял, что ему может достаться. — Лгун несчастный! Ему все поверили, а он комедию разыгрывает!
   — Никакой не лгун, — обиделся Вася. — Уж если хочешь правду, то у меня двойная жизнь. Пора с этим кончать, честно во всем признаться!
   — Господи, неужели воруешь? — В маминых глазах мелькнуло отчаяние. — Я тогда тебя прибью. Собственными руками!
   — Как Тарас Бульба сына?
   — Ты мне Тарасом зубы не заговаривай! Отвечай: воруешь?
   Вася рассмеялся и покрутил пальцем у виска.
   — И правда, чего мне в голову взбрело! — мама устало села на диван. — С тобой свихнешься, это точно. Не морочь меня!
   — Я и не морочу. Я тебе тайну открою. Ты права: я был звеньевым. Но пионером не был.
   — Опять двадцать пять!
   — Да забыли меня принять! — воскликнул Вася.
   — Как это забыли?
   Вася вздохнул, готовясь поведать горестную историю.
   — Дело было так. У Гошки пропал щенок Джек. И вот прибегает Мишка Федин. Как раз последний урок кончился. И говорит, что видел Джека, его какой-то взрослый парень продавал у ларька «Мороженое».
   — При чем тут Джек? — спросила мама. — Опять морочишь?
   — Не морочу! Когда Мишка сказал, мы побежали к ларьку «Мороженое». Прибежали, а никакого парня нет, ларек закрыт. Мы давай кричать: «Джек, Джек, Джек!» Если бы он услышал, все равно бы вырвался. Джек, знаешь, какой умный был! — Вася опять вздохнул.
   — Джек-то, может быть, и умный. А вот вы с Гошкой… Поняла я: пионерский сбор вы пробегали.
   Вася кивнул.
   — Я еще Гошке сказал: «Не забывай, нас сегодня в пионеры принимают. Опаздывать нельзя!» Гошка сказал: «Мы и не будем опаздывать». Только когда мы вернулись в класс, там никого не было. Уж потом узнали, что всех увели во Дворец пионеров на торжественный прием.
   — А домой-то ты явился в красном галстуке! Мы с папой поздравлять его кинулись… И еще, нахал, подробности рассказывал, как тебя по головке погладили и сказали: «Ты у нас, Вася, теперь пионер!»
   — Не гладили меня по головке, — признался Вася.
   — Не та голова, чтоб гладить, — сказала мама.
   — Не та, — согласился Вася.
   — Ну, что замолчал? Рассказывай дальше!
   — Чего еще рассказывать? — уныло спросил Вася. — Мне тоже хотелось быть пионером. Мы с Гошкой договорились, что придем в школу в галстуке. Никто и не заметил, что нас не принимали. Потом звеньевым избрали…
   — А сейчас вы с Гошкой решили проявить принципиальность? — спросила мама.
   — Гошка уж забыл, что он не пионер. Я как-то ему напомнил, так он изо всех сил вспоминал. Он и про Джека забыл, ему потом Джерри купили.
   — Вот и ты не держи в голове, что не надо. Пришел в новую, образцовую школу — и будь, как все, старайся. Никому твои признания не нужны. Вожатая прибежала — лица нет. Ей тоже надо отчитываться, почему какой-то Кочкин не пионер. Молчал — и дальше молчи!
   — Пионер — всем ребятам пример! — твердо сказал Вася. — А у меня темная биография.
   — Нет, ты у нас с завихрением! Ничего, придет отец — он с тобой разберется!

   Мама всегда говорила так в минуту нерешительности, но очень редко случалось, чтобы папа разбирался. Когда он приходил, о Васе как-то забывали, потому что тут же начиналось что-то похожее на извержение вулкана. Это из мамы выходила отрицательная энергия.
   — Где ты шлялся? — был первый вопрос, как только папа появлялся на пороге. Мама уже бурлила, но еще сдерживала себя.
   — Ты что, сердишься? — задавал папа наивный вопрос.
   И тут начиналось извержение! Мама кричала, что папа опять надрался со своими дружками, которых она больше в дом не пустит, что у него нет совести, она с утра до вечера стрижет и завивает, у нее уже ноги от усталости подкашиваются, а ему (Васиному отцу) ни до чего нет дела, только бы порассуждать о мировых проблемах. Философ!
   Папу пронять было очень трудно. На все бурные мамины заявления он отвечал фразой поэта Есенина:
   — Только больно видеть жизни край!
   Отчего мама заводилась еще больше.
   Вася к этим бурным сценам относился почти равнодушно. Ему только не нравилось, когда мама призывала его на помощь и кричала:
   — Вася, Вася, посмотри на своего папу!
   — Не видывал, что ли, — ворчал Вася.
   Он терпеливо ждал, когда закончится весь этот шум-гам. Но если он не заканчивался слишком долго, сын вставал между родителями и строго говорил:
   — Ну хватит, устал я от вас. Разговоры ваши бессмысленны.
   Мама с папой смущенно замолкали.
   Но обычно все прекращалось без Васиного вмешательства. Когда мама выплескивала из себя все до донышка — она сразу успокаивалась. И они с папой мирно пили чай, разговаривая как ни в чем не бывало. И уже слышался мамин смех.
   У папы и мамы было много друзей. Вечно к ним кто-то приходил, ночевал, занимал деньги, хотя у самих Кочкиных денег вечно не хватало. Но они отдавали последний рубль.
   — Безалаберная семья. Два сапога пара, — говорила бабушка, когда еще была жива.
   Вася совершенно не походил на своих родителей. Даже внешне. Ни в папиной, ни в маминой ближней родне белобрысых не было.
 
   В тот самый субботний день, когда семью Кочкиных посетила старшая вожатая и когда мама предупредила, что с Васей разберется папа, все произошло как обычно.
   Пришел папа, начался шум-гам. Но, поуспокоившись, мама не забыла сообщить о визите вожатой и о странном поступке сына.
   Папа призадумался.
   — Васька растет, — сказал он наконец. — Мыслит!..
   — Мы тоже росли, но таких фортелей не выкидывали, — возразила мама. — Мыслитель нашелся! Сократ!
   — И в кого он у нас такой въедливый? — задумчиво спросил папа то ли маму, то ли себя. — И откуда в нем столько ехидства? Мы-то с тобой простодушные. А? Простодушные ведь мы с тобой?
   Мама кивнула головой:
   — И живем попросту.
   Вася в это время уже спал. А может быть, делал вид, что спит.
   Папа подошел, погладил его по голове, а потом сел на стул и стал смотреть на своего загадочного сына. Вася причмокивал, присвистывал (все-таки спал!) и время от времени вздрагивал. «Во сне летает», — подумал папа. Других объяснений не было. «Ведь не ушибленный, чтоб дергаться. Летает…»
   Сам папа жил не очень правильно, но хотел, чтоб сын был человеком духовно и физически здоровым, идейно закаленным и передовым.

   Жизнь в 5 «Б» кипела. Трудно было представить, что когда-то Вася Кочкин не учился в этой школе, в этом классе. Что бы без него делали пионеры? Кого воспитывали?
   А сейчас Васю воспитывал весь отряд. Но Вася воспитываться не хотел.
   — Скажи, какие у тебя наклонности? — спрашивала Аля Соломина. — Мы тебе дадим дело по душе.
   Вася молчал.
   — У тебя что, нет наклонностей?
   — Не… Я без наклонностей…
   Аля не знала, что делать с Васей. Неужели они не могут воспитать все — одного?
   — А зачем его воспитывать? — спросила Татка. — Давайте примем на следующем сборе в пионеры и всё!
   Татку неожиданно поддержал Дима Беляков:
   — Правильно! А чего с ним возиться?
   — Какой-то он… непонятный, — с сомнением сказала Аля.
   — Он просто умный! — твердо заявила Татка.
   Дима обиделся: умный в классе только он, Беляков, это всем ясно. А уж Кочкин… Нашла умника! Дима даже рассмеялся.
   Але тоже не понравилось Таткино высказывание. Умные давным-давно пионеры и на руководящих постах, как она, Аля. К тому же Кочкин вместе с Гвоздиковым в потолок глядит на уроках. Какой умный будет глядеть в потолок?
   — Ты, видать, Малахова, спишь и видишь во сне Кочкина, — съязвил Дима. — У тебя даже нос от волнения покраснел.
   Татка испуганно потерла нос.
   — Скажи, что влюбилась! — хихикнула Аля, но тут же сделала суровый вид. Командиру отряда хихикать не к лицу.
   — А ну вас! — у Татки покраснел не только нос, но и уши зарделись, как два фонарика. — А ну вас! — и она выбежала из класса.
   — Кочкин — это фрукт! — задумчиво произнес Беляков и неожиданно для себя стал смотреть в потолок.
   Вопрос был архисложным, без советов старшей вожатой никак не обойтись. И Аля Соломина в большую перемену побежала в пионерскую комнату.
   В пионерской комнате гремела музыка, но дверь была закрыта. Аля стала стучать:
   — Тамара Васильевна, Тамара Васильевна!
   Тамара открыла дверь.
   — Ну, что тебе? — недовольно спросила она. — Мы танец репетируем, сегодня выступаем перед шефами. Ладно, посиди минутку, сейчас закончим.
   Две девочки из 7 «А», не обращая на Алю внимания, продолжали танцевать.
   — Прыгаем вправо, прыгаем влево! — прихлопнула в ладоши Тамара.
   И сама тоже стала прыгать то вправо, то влево. По всему было видно, что прыгать ей нравилось. Она раскраснелась, волосы упали на лоб. И тут ее ноги в узеньких сапожках начали выделывать что-то немыслимое, такого Аля даже по телевидению не видела. Девочки из 7 «А» смотрели, открыв рот.
   А Тамара, казалось, никого не замечала. Она то простирала руки вверх, готовая взлететь, то кружилась, как в водовороте, то на мгновение затихала, чтоб снова с головой ринуться в оглушающий ритм.
   — Талант! — прошептала Аля.
   Кассета в магнитофоне кончилась, и музыка оборвалась. Стало тихо-тихо.
   — Ух! — встряхнула головой Тамара, приходя в себя. Она бухнулась на стул все еще лохматая и раскрасневшаяся. Восхищенные девочки не сводили с Тамары глаз.
   — А что Соломина такая озабоченная? — спросила вожатая, причесывая волосы.
   — С Кочкиным надо решать.
   — А, с Кочкиным…
   Тамара сразу как-то скисла. Вот если б в жизни только петь и танцевать! А тут Кочкин. До чего надоела ей эта пионерская работа! Хорошо, что есть надежда впереди: обещали взять в ансамбль песни и пляски, все туры прошла. Вот-вот ее судьба решится.
   — Докладывай, Соломина!
   Соломина доложила. Старшая вожатая вздохнула. Действительно, вопрос архисложный, думать надо. Но думать не хотелось. Может, не сегодня завтра она артисткой станет.
   — Нечего нам мудрить, — сказала вожатая. — Действительно, надо принять Кочкина в пионеры. К чему нам «белая ворона»? Нам вправе каждый задать вопрос: «Как получилось, что нормальный ребенок у вас не пионер?» Кочкин ведь нормальный?
   — Нормальный… — неуверенно сказала Аля.
   — Тогда какие еще вопросы? У Али вопросов не было.

   На следующий день командир отряда Аля Соломина торжественно сообщила Кочкину:
   — На очередном сборе мы тебя будем принимать в пионеры. Оказываем доверие!
   — Не… — сказал Вася.
   — Не? — удивилась Аля.
   — Не… Дайте мне сначала испытание, а потом принимайте, если выдержу.
   — Какое испытание?
   — Не знаю. Вот к моей прабабушке бандит с ножом приставал: «Снимай галстук!» Она не сняла. Это вот испытание!
   — Мы же не бандиты, чтоб к тебе с ножом приставать!
   — Подумаешь, не бандиты… Приставайте.
   Аля даже задохнулась, так ее вывел из себя Кочкин.
   — Мы тебе доверяем, а ты?
   — Испытывайте, — понуро твердил свое Кочкин. — Без испытания не доверяйте.
   Аля экстренно собрала совет отряда.
   — Кочкин просит испытание!
   — Какое еще испытание? — голосом уставшего человека спросил Дима Беляков. — Примем его в пионеры, и точка. Я готовлюсь к шахматному турниру, а вы мне покоя не даете: все Кочкин, Кочкин! Вот проиграю, так будете знать! У меня одна голова, а не две. — Дима погладил свою ценную голову.
   — Давайте и Белякову дадим испытание, — весело предложила Татка. — Пробежать стометровку!
   Все засмеялись, даже Аля и сам Дима улыбнулись.
   Беляков был увальнем и еще ни разу не пробегал ни одну дистанцию: он их проходил. Над ним на физкультуре смеялись, и он не обижался, считая голову важнее ног. Он был довольно добродушным человеком, только уж очень ценил свой непревзойденный математический талант и такое на себя напускал!
   Но речь не о Белякове. Совет отряда решал судьбу Кочкина.
   Татка была за то, чтобы дать Кочкину испытание, раз он просит. Это же интересно! Члены совета отряда Оля Рыжова и Андрюша Никитин поддержали Татку: пусть испытывается, жалко, что ли?
   Оля и Андрюша никогда ничего сами не предлагали, но всегда кого-нибудь поддерживали. И в зависимости от того, кого они поддержали, получалось большинство. Без Оли и Андрюши невозможно было решить ни один вопрос.
   Вот и в этот раз Оля и Андрюша положили конец спорам.
   Кочкина ждало испытание! Но какое? Опять загвоздка. Опыта по испытаниям не было.
   — Сами, сами думайте! — сказала вожатая Тамара.
   Ребята думали изо всех сил. Вася ждал решения.
   Предлагали разное. Кому что в голову взбредет. Переплыть Каму осенью, сходить ночью на кладбище, съесть двадцать мороженых.
   Отклоняли предложение за предложением. Кричали все разом. Учителя не понимали, в чем дело: образцовый 5 «Б» как с ума сошел.
   Но наконец решение было принято. Встал Костя Гвоздиков и заявил:
   — Пусть Кочкин три дня молчит!
   — Подумаешь, испытание! — возразили поначалу.
   — А попробуйте сами! — сказал Костя. — Знаете, какую надо волю иметь! Я однажды пробовал, на полдня хватило. А три дня — вжисть не промолчать!
   — Промолчу! — заверил Кочкин.
   — Не промолчишь! — закричали все.
   — Не сойти мне с этого места, если произнесу хоть слово! С этой минуты молчу, как камень! — Кочкин сел.
   — Ты, Кочкин, серьезно? — спросила Аля.
   Вася в ответ промычал. Все засмеялись и тоже стали мычать.

   Можно было подумать, что в классе сидят одни коровы. Даже не слышали, как звонок прозвенел, и в класс вошла учительница истории Лидия Петровна.
   Она тридцать лет проработала в школе, и ее трудно было чем-либо удивить. Что только не происходило за эти долгие — и в то же время такие быстрые! — годы. Может быть, кто-то, кому сейчас за сорок (и он занимает важный пост), тоже на ее уроках мычал.
   Поэтому Лидия Петровна спокойно села за стол, открыла журнал и единственное, что спросила, приподняв очки:
   — Соломина, и ты мычишь?
   — Не мычу, — прошептала Аля. — Это случайно.

   Лидия Петровна была маленькая, сухонькая. Всегда ходила в туфлях на низком каблуке и в черном платье с белым воротничком. Она помнила всех своих учеников и ни от кого не отказывалась. Даже от пьяницы Сидорова, который захаживал к ней излить душу и занять рубль. Сидоров был когда-то сероглазым мальчиком. Выпятив губы, он читал про походы Александра Македонского и воображал себя полководцем.
   Были у Лидии Петровны и такие ученики, как председатель горисполкома Леонид Федорович Арбузов. Он приходил в школу и выступал перед учащимися. А если встречал Лидию Петровну на улице, то останавливал машину и предлагал подвезти до дома. Лидия Петровна все время забывала, что он начальник, и при встрече говорила:
   — Леонид, что я слышала? Ты опять на собрании народ насмешил!
   — На каком собрании, Лидия Петровна? У меня этих собраний-заседаний каждый день!
   — Золотые горы наобещал и уже забыл! Узнаю Леню Арбузова!
   — Да вы что, Лидия Петровна!
   — Надеру я тебе как-нибудь уши!
   — Да вы что, Лидия Петровна!
   Лидия Петровна была человеком прямолинейным и без всяких дипломатических наклонностей. Белое она называла белым, черное — черным и негодовала, когда другие путали, где белое, где черное.
   Кому-то с Лидией Петровной было легко, а кому-то нелегко.
   — Петров, ты все рассказал правильно, только в голове у тебя ничего не осталось. Тройка! И не хныкай!
   Петрову это не нравилось, а особенно его родителям. Они не раз жаловались на Лидию Петровну. Ну, чем Петров хуже Иванова?
   — Ставлю тебе, Иванов, пятерку авансом! Знаниями ты не блещешь, но мыслишь! Аванс весь год будешь отрабатывать!
   Иванову это нравилось.
   Васю Кочкина Лидия Петровна отнесла к разряду «Ивановых», хотя Вася ничем не блеснул.
   Их первый разговор происходил примерно так.
   Шел урок. Лидия Петровна объясняла, какой ужас для Европы представляла инквизиция средних веков. При этом она хрипло кашляла и, шаркая, ходила меж рядов.
   — Ну-ка, новенький наш, Кочкин Василий, скажи, что бы ты сделал, если бы жил в средние века и тебя за твои убеждения повели на костер? — спросила она, останавливаясь у парты Васи.
   Вася встал, задумался.
   Дима Беляков не выдержал:
   — Тогда всех прогрессивных людей сжигали!
   — Аза что Кочкина сжигать? — спросила Аля Соломина. — Разве он прогрессивный?
   Сжигать Кочкина или не сжигать? С одной стороны, хочется быть прогрессивным, но с другой… Вася глядел в потолок. Настала минута прощания с жизнью. Костер уже пылает. «Прогрессивный ты или не прогрессивный? — спрашивают его, подкидывая в костер поленья. — Скажи «не прогрессивный» — отпустим и в придачу десять рублей дадим!»
   — Я — прогрессивный! — объявил Вася.
   Девчонки захихикали.
   — Ты сначала в пионеры вступи! — сказала Аля.
   Тут Лидия Петровна узнала, что Вася Кочкин не пионер. Кто-кто, но даже она удивилась.
   — Почему же ты не пионер?
   — У меня убеждения! — Вася честно и открыто посмотрел Лидии Петровне в глаза.
   Лидия Петровна скрестила руки на груди, ожидая продолжения Васиной исповеди. Но Вася стал крутить на пиджаке пуговицу, пока не оторвал.
   — На костер, на костер, — проворчала Лидия Петровна, протирая платочком очки.
   Дима Беляков тут же позавидовал Васе, хотя и не понял, чему он завидует. Просто что-то в сердце укололо, как иголочкой: почему Кочкин, почему на костер? И вообще — почему? Почему? А что именно «почему?» — он и сам понять не мог. Дима облокотился на парту и даже уши зажал, чтоб сообразить, но ничего не соображалось.

   Но вернемся к_тому, с чего начали.
   Лидия Петровна вошла в класс, а весь класс мычал: му-у-у-у! му-у-у!
   Итак, Лидия Петровна села за стол, приподняла очки и спросила:
   — И ты, Соломина, мычишь?
   — Не мычу, — прошептала Аля. — Это случайно.
   Лидия Петровна еще минутку посидела, слушая единодушное му-у-у! потом сказала:
   — Начинаем урок!
   В классе наступила тишина.
   — Пойдет отвечать Кочкин!
   Кочкин встал, но не пошел.
   — Ты что, Василий, совершенно ничего не знаешь?
   Василий молчал.
   — У него испытание! — пискнул кто-то в классе.
   — Какое еще испытание? Василий!
   Но Кочкин стоял, опустив голову, и опять вертел пуговицу.
   — Я, я объясню! — Дима Беляков тянул руку.
   — Ну, что ж, объясни, Дима, если Кочкин не может.
   Дима вылез из-за парты (нелегко жить толстому!).
   — Мы решили принять Кочкина в пионеры, но назначили ему испытание. Он три дня будет молчать. Характер выдерживать.
   — Вот что! — сказала Лидия Петровна. — Характер я уважаю. Но, дорогие, каждому из вас испытание придется выдерживать всю жизнь. Садись, Василий. И молчи, раз дал слово.
   — Му-у-у-у! — промычал Вася.
   — Му-у-у-у! — ответила ему Лидия Петровна.

   Бывает же такое стечение обстоятельств: ты дал зарок молчания, а в это время умер видный деятель государства. И нет возможности выразить тебе свое горе.
   Мама еще утром сказала:
   — Что-то не перестают, всё играют траурную музыку. Уж не умер ли кто?
   Мама была права. Умер.
   Об этом 5-му «Б» сообщили на последнем уроке. Именно на том самом, когда все мычали. О происшедшем горестном событии Лидия Петровна тоже ничего не знала, она даже траурную музыку не слышала, потому что радио не включила.
   В конце урока в класс вошла классная руководительница Светлана Ивановна, как всегда жгуче-рыжая, кудрявая. Вопреки сложившейся педагогической традиции, она одевалась ярко, что шокировало директора школы Глеба Григорьевича и весь педколлектив, но восхищало девочек-десятиклассниц. Одна Лидия Петровна не замечала, как одевается Светлана Ивановна, ее это совершенно не интересовало.
   Лицо Светланы Ивановны было необычайно задумчиво.
   — Дорогие ребята, — сказала она. — Мы понесли…
   И она поведала о тяжелой утрате.
   Все стали говорить шепотом. Только Вася молчал.
   Таким молчаливым он пришел домой.
   Мама с папой сначала не заметили особых изменений в сыне. Они на кухне вели разговоры. С ними был дядя Коля, тот самый, который беспокоился об озоне.
   Мама стала собирать на стол. В холодильнике было пустовато.
   — Васька, ты что, все яйца съел? — крикнула мама. — Господи, сколько в ребенка входит!
   Вася из своей комнаты не отвечал.
   — Васька, ты что, оглох?
   Но поскольку и на это ответа не последовало, она пришла в комнату.
   Вася сидел за столом и писал. Мама заглянула к нему через плечо. Он прикрыл написанное ладонью.
   — И у него тайны! Уж не любовное ли письмо? — рассмеялась она.
   Вася поставил точку и подал маме листок.
   «Дорогие родители, — вслух прочитала мама. — Так сложились жизненные обстоятельства, что я дал слово три дня молчать. Прохожу испытание. Прошу со мной не разговаривать. На все вопросы буду отвечать письменно. Ваш сын Вася».
   — Лучше бы ты месяц молчал, — сказала мама и, смеясь, побежала на кухню, чтоб показать записку.
   На кухне раздался дружный смех. Вася поморщился. Конечно, сейчас начнут потешаться, выяснять, что да почему.
   Но этого не произошло. Засмеялись и тут же замолкли. Включили погромче радио и стали снова слушать сообщение.
   — Помянем! — сказал папа.
   — И чего они у нас не отдыхают, — вздохнула мама. — Все умирают на своем посту.
   — А на кого они страну оставят? — спросил папа.
   — Не насмешничай! — обиделась мама. — Уж не на тебя! На тебя только оставь!
   — А почему бы нет? У меня широкие плечи! — в доказательство папа расправил плечи, которые не отличались мощью. — И на меня можно оставить, и на Колю, а лучше всего на Ваську. Васька! — закричал он.
   Васька не пошевельнулся на призыв папы, хотя душой был на его стороне: а почему бы не оставить страну на него, на Ваську? Пришли бы и сказали: «Вася Кочкин, мы оставляем страну на тебя в этот трудный час».
   — Лишь бы сохранить озон! — сказал дядя Коля.
   — Сейчас не до озона, — прервала его мама.
   — Не до озона? — грозно спросил дядя Коля. — А куда мы без озона?
   — Да куда-куда… — маму явно озон в данный момент не заботил.
   Вася заволновался. Ему тоже хотелось сказать, что без озона жизни нет. Он понял, как трудно быть немым, когда слова подступают к горлу, а сказать нечем.
   — Я с Колей согласен. Главное — это озон, — произнес папа. — Нас все политика интересует. Между тем существуют озоновые дыры. Слышала про озоновые дыры? Не слышала! И не надо! Тебе вредно!
   — Не хватало мне ваших дыр! Лучше б молчал, как Васька. Господи, до чего было бы хорошо, если б все замолчали хотя бы на час!
   — Молчим! Все молчим! — сказал папа.
   И они с дядей Колей запели: «На дальней станции сойду, трава густая…»

   На следующий день классный руководитель Светлана Ивановна сказала:
   — В двенадцать часов все идем в актовый зал смотреть похороны по телевизору. Уроки отменяются.
   Известие об уроках всех обрадовало.
   — Не кричите, не шумите, — предупредила Светлана Ивановна.
   — Не дышите, — добавил Костя Гвоздиков.
   Вася молчал, хотя это давалось ему нелегко. Как только он пришел в класс, все стали приставать к нему с вопросами.
   — А чего ты вчера ел? — спросила Татка нарочно.
   — А куда ты вчера вечером ходил? — спросил Гвоздиков. — Я видел тебя с какой-то девчонкой!
   Вася пнул Гвоздикова. Друг называется!
   Тут посыпались самые невероятные вопросы. Даже Дима Беляков включился:
   — А правда, что ты кассу ограбил?
   — Может быть, он самолет взорвал? Придумал! — возмутилась Татка.
   Дима обиделся: все спрашивают, что попало, а ему нельзя!
   Вася на все вопросы молчал, не сдавался.
   — Молодец, Кочкин! — похвалила его сама Аля.
   К двенадцати часам все побежали в актовый зал занять места поближе к телевизору. «Кино, что ли?» — подумал Вася. Ему вообще не хотелось идти. Он боялся покойников. Когда умер у них сосед по квартире, Васю долго не могли из-под кровати вытащить. Тут, конечно, телевизор, и умер не кто-нибудь… Но все-таки в первом ряду Васе сидеть не хотелось. Не родственник ведь…
   К счастью, первый ряд был уже занят. Первоклассниками. Они сидели тихо и были слегка испуганы.
   Вася занял место в уголочке, отсюда телевизор даже не виден. Рядом с ним втиснулся Костя Гвоздиков.
   Актовый зал был переполнен. Учителя сидели строгие, даже суровые. Только жгуче-рыжая Светлана Ивановна в легкомысленном зеленом беретике представляла собой ненужное яркое пятно в минорной картине.
   Включили телевизор. И зал заполнила траурная музыка. Начались похороны. Страна понесла тяжелую утрату…
   В зал тихо прошла вожатая Тамара Трошина. На нее было больно смотреть, она не скрывала своих переживаний.
   Вожатая оглядела зал. В глазах ее был немой вопрос: «Дети, почему вы не плачете?» Сама она утерла слезу.
   Вожатая Тамара Васильевна очень растрогала Васю. Ему стало стыдно, что он сидит в углу и не видит, что происходит на экране.
   Траурная музыка не вмещалась в зал. Открыли дверь. И она вылилась в школьный коридор.
   Вася встал, ступив Косте на ногу, и полез на стенку. В самом прямом смысле. Раньше актовый зал был спортзалом. Сейчас об этом напоминала только «шведская стенка», которую почему-то не убрали. На эту «шведскую стенку» Вася Кочкин и полез, чтоб лучше видеть.
   Он забрался к самому потолку и был страшно доволен.
   Вслед за ним полез Гвоздиков и еще несколько человек. Все повернули от телевизора головы и стали смотреть на них.
   — Кочкин, немедленно слезь! — раздался взволнованный голос Светланы Ивановны. (Опять директор скажет: «Зачем, уважаемая, мы доверили вам класс?»).
   — Кочкин! — воскликнула не менее взволнованная вожатая Тамара.
   И в тот момент, когда гроб с телом покойного вынесли на площадь и вся страна заплакала, раздался страшный грохот. Это Вася Кочкин свалился со стены.
   Под ним оказался Костя Гвоздиков. А под Костей Гвоздиковым — еще кто-то. И под еще кто-то — еще кто-то. Одним словом, куча мала. И эта куча орала и пыхтела. Учителя всполошились, и в зале начался полный беспорядок.
   Наконец, всех растащили. В этом растаскивании принимал участие сам директор школы Глеб Григорьевич.
   — Кто зачинщик? — спрашивал он. — Кто зачинщик?
   — Кочкин, — промямлил кто-то.
   Костя Гвоздиков сидел на полу и потирал затылок. У него явно намечалась шишка. Но больше всех досталось Ромке Кузакову — вожаку 5 «А» класса, хулигану и сорванцу, которого все, даже шестиклассники, боялись и заискивали перед ним. Синяк под глазом ему был обеспечен.
   — Ну, ты у меня поплачешь! — пробормотал оскорбленный предводитель 5 «А» класса. Кочкин в суматохе на его реплику не обратил никакого внимания. И зря!
 
   Сам Вася был жив-здоров, так как оказался сверху, а все под ним. Даже друг Гвоздиков на него покосился: ничего себе, всем понаставил шишек, а сам хоть бы что! А Васе Кочкину хотелось, чтоб у него сейчас была самая большая шишка. Такая большая, что во всем Советском Союзе не сыскать. Но шишки сами собой не вырастают.
   Светлана Ивановна подошла к Кочкину и взяла его за ворот пиджака (попросту — за шкирку). Кочкин послушно последовал за ней, сопровождаемый звуками траурной музыки.
   — Ты что, Кочкин, с ума сошел? — спросила классная руководительница, выйдя в коридор. — Ты соображаешь, что это — политический акт?
   Вася молчал. (Он же не мог говорить!)
   — Я тебя, Кочкин, спрашиваю. Ты зачем на стенку полез?
   Светлана Ивановна говорила возбужденно, но почему-то шепотом.
   Вася что-то промычал. Это Светлану Ивановну расстроило вконец. Она еще не знала, что новенький проходит испытание, да, собственно, она никого еще из 5 «Б» хорошо не знала, так как работала с классом первый месяц.
   — Ты что, хочешь, чтоб у меня были неприятности? — в негодовании прошептала она. — Директор и так ко мне придирается!
   Вася открыл рот, но ничего произнести не мог. Если бы даже он не дал клятву молчать, все равно бы не нашелся, что сказать: еще ни одна учительница не жаловалась ему на директора и вообще ни на что не жаловалась, кроме как родителям на учеников. Ему никогда в голову не приходило, что учителям тоже есть на что пожаловаться, что их кто-то обижает. Например, директор. А может, и сам директор сидит после уроков, закрывшись в своем кабинете, и в обиде теребит ус? Такую картину Вася и представить не мог.
   Он опять что-то промычал.
   Светлана Ивановна сама поняла, что в запале лишнее сказала. Она махнула рукой:
   — Иди отсюда! У меня уже нет сил на тебя смотреть. Ты двух слов сказать не можешь. Господи, зачем умственно отсталых учат в нормальной школе?

   Вася шел, чесал затылок, все еще надеясь, что вырастет шишка, тогда бы он с полным основанием мог чувствовать себя несчастным.
   Но всегда бывает наоборот. Вероятно, в его жизни появится еще не одна шишка и, вероятно, в самый неподходящий момент. А подходящий момент был именно сейчас. Но с судьбой не поспоришь. У судьбы какая-то своя линия: то она хочет шишку поставить, то не хочет.
   Отношения с судьбой у Васи еще только начинались. Тоненькие штришки едва-едва обозначились, пунктиром таким, чуть видимым. Но он на свете еще слишком мало жил, чтоб делать какие-то выводы и обобщения.
   Зато Васина мама, чувствуя в сыне неудачника, все ждала каких-то счастливых случайностей, когда с полным основанием можно было сказать: «Везет же нашему Ваське!»
   Но пока говорить так не было никаких оснований. Наоборот.
   В прошлом году, например, произошел такой случай. Вася бросил в лампочку кусочек мела. И попал, лампочка разбилась вдребезги. Хотя в тире, сколько он ни целился, ни щурился, не мог подстрелить даже самую большую фигуру. А тогда на уроке мел будто сам вылетел из рук и пулей полетел в заданную точку. Маме по этому поводу пришлось идти в школу.
   — Невезучий он, — сказала она учительнице, чем ее очень изумила. Сын бьет на уроках лампочки, а мать вздыхает, что он невезучий.
   Вот и сейчас, наверное, все думают, что он нарочно со стенки упал и нарочно съездил ногой кому по спине, кому по голове. Если бы он мог говорить, то все бы объяснил. А получилось так, что вместо объяснения он рассмеялся, потому что в первый момент и правда стало смешно. (Тут-то и произнес Ромка Кузаков: «Ты у меня еще поплачешь!»)
   Еще ему вспоминалась гневная реплика Али Соломиной: «В такую минуту!» Переживая случившееся, Вася совершенно забыл о всенародном горе, о том, по какому поводу он полез на стенку.
   Старшая вожатая Тамара Трошина сейчас, наверное, плачет и, может быть, весь зал плачет, а он, Вася Кочкин, нарушитель дисциплины, гуляет в саду имени Горького среди цветущих астр.
   Лучше бы сидел он в актовом зале в первом ряду, поджав ноги под стул, и сам директор школы Глеб Григорьевич в утешение обнимал его за плечи.
   С такими невеселыми мыслями Вася пришел домой. Папа и мама сидели у телевизора.
   — Похоронили, — сказала мама, утирая слезы. Она не стеснялась слез, они были искренни.
   Папа стал рассуждать о том, как будет дальше развиваться страна.
   — Что ты болтаешь! — воскликнула мама. — Кого поставят, тот и будет! И не твоего ума дело!
   Папа не соглашался. Он считал, что настала пора… Какая такая пора? Папа не мог объяснить, но считал, что настала.
   — Вот, Васька, ты пионер, — сказал папа задумчиво, забыв, что сын не пионер. — А что ты сделал для Родины?
   Вася не мог вступить в разговор, но папа не унимался:
   — Нет, ты мне скажи: что ты сделал для Родины?
   Мама стукнула папу по спине:
   — Ты что к ребенку пристал? Что он такого должен совершить? Переходит из класса в класс, с хулиганами не знается — спасибо скажи!
   Но папа спасибо не хотел говорить. Мысль об отечестве не давала ему покоя. И причиной всех бед он сделал Ваську.
   — Во-первых, — лентяй, во-вторых — разгильдяй, — говорил он. — Голова пустая абсолютно! — папа так разволновался из-за Васиной головы, что стал ходить по комнате, как будто его тут заперли и выхода нет.
   Вася глядел в окно и делал вид, что слушает равнодушно. А на самом деле ему хотелось возмутиться: почему это он сегодня во всем виноват? Ну, ладно, упал со стенки. А чего папе надо, при чем тут государство? И вообще, папа такой добродушный, а тут пристал, все ему не так, как будто он, Вася, заместитель председателя Совета Министров.
   Мама увела разволновавшегося папу на кухню, сказав при этом:
   — Ты забыл, что Васька молчит, характер выдерживает?
   На что папа ответил:
   — Куда мы без Васьки? Васька у нас — голова!
   Вася потрогал голову: все-таки что — или просто у него голова или абсолютно пустая голова? Он даже костяшкой пальца постучал: что-то там отдавалось и гудело.
   «Абсолютно пустая голова, — обреченно подумал Вася. — И с этой головой надо жить всю жизнь. Что-что, а голову не заменишь».

   В неприятный момент размышлений о голове раздался стук в дверь (опять звонок не работал). Вася подумал, что это дядя Коля, и обрадовался. Папе сейчас очень не хватало собеседника, именно с дядей Колей они бы поговорили по душам.
   Он побежал открывать дверь.
   Но у порога вместо дяди Коли стояла девочка. Необыкновенно красивая. Такая красивая, что Васе даже бы во сне не приснилась. Белые локоны падали ей на плечи. Потом Вася даже не мог вспомнить, как она была одета. Вот только белые локоны… Он был совершенно ошарашен и, не двигаясь, стоял в дверях. «Песня безумная роз», — почему-то вспомнил он.
   — У вас есть макулатура? — спросила девочка.
   Вася покачал головой, потом кивнул.
   — Так есть или нет? — спросила она. — Ты что, глухонемой?
   — Припадочный он, — вдруг услышал Вася. И только тут увидел привалившегося к стене Ромку Кузакова. Он стоял, надвинув на лоб спортивную шапочку с бомбошкой, и многозначительно ухмылялся. Эту многозначительность, вероятно, придавала ему распухшая губа — след Васиного падения со стенки.
   — Выходи, поговорим, — сказал Ромка.
   Тут Вася понял, что красивая незнакомка оказалась коварной шпионкой и была подослана врагами, чтоб заманить его в сети.
   Вася вышел в коридор.
   — Будешь просить прощения и ползать у меня в ногах! — грозно сказал Ромка, еще ниже надергивая шапочку. — Иначе…
   В этот момент выглянула в коридор мама.
   — Чем вы тут занимаетесь, ребятки? — спросила она. — Заходите! Что за манера ошиваться по углам!
   — До завтра! — пробормотал Ромка.
   Девочка ехидно сделала книксен, и они заскочили в открывшийся лифт, как пираты на корабль.
   Вася вернулся в квартиру несколько озадаченный. Он понял, что жизнь его с каждым часом осложняется, какой-то узелок завязывается.
   — Кто к тебе приходил? — спросила мама. — Одноклассники? Симпатичная девочка. Кавалер у нее, видать, герой! — пошутила она.
   «Не кавалер-герой, а пионер-герой», — хотелось сказать Васе, но он, естественно, промолчал.
   — Ну, надоело мне твое придурство! — мама дернула сына за вихор. — Молчальник! Вот возьму и отдеру, тогда у меня быстро заговоришь!
   Вася молча пригладил волосы, сел за стол, открыл учебник, давая понять, что он углубился в науку.
   Мама вздохнула, погладила его по голове и пошла к папе.
   А Вася сидел и думал, как это Ромка Кузаков узнал его адрес. Кроме Кости Гвоздикова, никто из класса у них дома еще не бывал. Неужели Костя его предал?
   «Тяжелый завтра предстоит денек, — размышлял Вася. — Надо утром хоть как следует поесть. С Ромкой буду драться один на один, в честном поединке…»
   Вообще-то Вася никогда и ни с кем не дрался, это была его особенность. Его иногда бивали, потому что он не убегал, а он — никого и никогда. Папа даже специально с ним занятия проводил, чтоб выковать в сыне борца. Но поскольку сам папа тоже драться не умел, то ничего Васе внушить не мог. У мамы это лучше получалось. Скажем, если папа упорно с ней не соглашался, она — грох! — в гневе тарелку. Потом покупала новую и очень радовалась покупке.
   Но тарелок в доме у них всегда не хватало.
   — Вот бы тебе мамину энергию, — говорил папа. — У нашей мамы энергии через край. Ей ничего не стоит разрушить, но и тут же заново соорудить. А вот я не могу ни разрушать, ни сооружать. Может, ты все же в маму? — с надеждой спрашивал он.
   Но Вася чувствовал, что не в маму. И не в папу. Хотя бабушка когда-то утверждала:
   — Елка от березы не родится!
   Вася сидел, уткнувшись в учебник, а сам обдумывал: где же он завтра с Ромкой будет встречаться в честном поединке?
   Скорее всего на старом кладбище среди заросших могил и покосившихся крестов. Убил — и сразу закопал. (Даже в самую трудную минуту Васю не покидало чувство юмора или ехидство, как бы сказал папа.) А погибнуть придется, видимо, ему. Мама его ждет не дождется из школы, а он спит в могиле, а над ним памятник со звездочкой: «Здесь, в честном поединке, погиб за правое дело пионер В. Кочкин».
   Конечно, потом, посмертно, его с почетом примут в пионеры и повесят фотографию над парадной дверью. Отряд 5 «Б» класса будет носить его имя.
   А Ромку Кузакова исключат из школы, сошлют в колонию для несовершеннолетних, чтоб он там подрастал.
   Нет, такой финал Васе совсем не понравился. Почему Ромка должен страдать? В конце концов у них честный поединок, они оба вели себя героически. Пусть лучше Ромка станет профессором. Он будет всю жизнь вспоминать Васю и рассказывать о нем своим внукам. Светлое Ромкино будущее его утешило. Ну а Васина участь решена. Что ж, в стране всегда были герои.

   Молчать Васе оставалось полдня. А точнее — до третьего урока. Но эти полдня были самыми трудными.
   Перво-наперво ему нужно было поговорить с Костей и выяснить, каким образом Ромка Кузаков узнал его адрес.
   Вася написал ему записку: «Как узнал мой адрес Кузаков? Если ты ему сказал, то это предательство. Вася».
   Он свернул записку трубочкой и передвинул Косте. Но Костя ничего не понял, повернулся, и трубочка упала под парту.
   Вася что-то зашипел и тоже полез под парту. Поднял записку и положил Косте на колено. Тут Костя сообразил, в чем дело. Но прочитать послание не успел, потому что встретился со строгим взглядом учительницы. Костя торопливо сунул записку в карман.
   Это было на первом уроке. Светлана Ивановна монотонно диктовала:
   — Мы встретились и братски обнялись. Записали? Мы встретились и братски обнялись… Подумайте, как написать слово «обнялись».
   Светлана Ивановна была непривычно суха и строга. Обыкновенно на ее уроках было весело, каждый занимался своим делом. А к концу урока она ахала, что не успела уложиться с программой, но при этом ее лицо совершенно не омрачалось. Она еще жила южным загаром, солнцем, Ялтой, откуда недавно вернулась, чуть не опоздав к началу учебного года.
   Сегодня по лицу Светланы Ивановны можно было прочесть: и юг, и Ялта — все позади. Впереди — программа обучения.
   — Мы встретились и братски обнялись… — Она шла по рядам, заглядывая, кто что пишет в тетради. — Мы встретились и братски обнялись…
   Она все больше сердилась: Слово «обнялись» многие писали через Е. ОбнЕлись.
   Неужели какая-то буква так могла повлиять на ее настроение?
   Ни Кочкин, ни Гвоздиков об этом не думали. И, наверное, никто не думал. Учительница для них была человеком недоступным, ее личная жизнь — покрыта тайной.
   Костя полез в карман, ему не терпелось достать записку. Но она куда-то запропастилась. Он вытащил из кармана носовой платок, встряхнул его, но записка не выпала. Неужели в кармане дыра, и она провалилась в штанину? Костя снова полез в карман: есть дыра или нет?
   — Гвоздиков, что ты роешься в карманах, как Чарли Чаплин? — спросила Светлана Ивановна, рассказывая о суффиксах.
   Костя замер, выпрямился, не вынимая руку из кармана.
   Учительница отвернулась к доске. Тут, наконец, Костя нащупал злополучную записку (никуда она не провалилась, просто карман был глубокий!), достал ее и развернул, прикрыв тетрадкой. «Как узнал мой адрес Кузаков? Если ты ему сказал, то это предательство. Вася».
   — Ты чего? — зашептал Костя. — Я Кузакова в глаза не видел, никакое не предательство! Ко мне Янка Истомина подходила.
   «Какая Янка Истомина?» — написал Вася.
   — Из 5 «А». Не знаешь, что ли? — шепотом ответил Костя. — Она за Ромкой бегает. Сказала, что хотела к тебе зачем-то зайти…
   «Значит, ее зовут Яна Истомина, — подумал Вася. — И она бегает за Ромкой и была им подослана. Все точно: коварная шпионка». Этот факт его очень огорчил.
   «Песня безумная роз», — написал Вася, загрустив.
   Костя прочитал, ничего не понял про безумную песню. Решил, что, наверное, это пароль из какого-нибудь фильма про разведчиков.
   Друзья и не заметили, что около их парты стояла Светлана Ивановна и уже не рассказывала о суффиксах.
   — Что у вас за секреты? — спросила она.
   От неожиданности они вздрогнули. Костя облокотился на тетрадь. Но Светлана Ивановна попросила его встать.
   Гвоздиков неохотно поднялся. Она убрала тетрадь, взяла записки и стала читать вслух:
   «Как узнал мой адрес Кузаков? Если ты ему сказал, то это предательство. Вася».
   — Оказывается, наш Кочкин секретный, — сказала она иронически и развернула вторую записку. — «Какая Яна Истомина?»
   При имени Яны в классе возникли какие-то неопределенные звуки: хихиканья, хмыканья, мыканья. И тут же смолкли, потому что Светлана Ивановна развернула третью записку.
   — «Песня безумная роз», — прочитала она. Все ждали продолжения, но продолжения не было. Светлана Ивановна тоже немножко опешила, посмотрела, не написано ли что-нибудь на обратной стороне. Но обратная сторона бумаги была чиста.
   — Песня безумная роз… — снова повторила Светлана Ивановна, и вдруг неожиданно для всех и для себя тоже рассмеялась. Она опять вспомнила юг и Ялту. Именно под эту песню «Миллион, миллион алых роз» в исполнении Пугачевой она проводила все свое время. И некий незнакомец сорвал с клумбы розу и преподнес ей. Потом ему пришлось заплатить штраф. Обрадовавшись, что учительница развеселилась, класс тоже начал смеяться. Известное дело: на уроке палец покажи — тут же все со смеху покатятся. Гвоздиков и тот начал подхихикивать. Один Кочкин хмуро глядел в парту. Неожиданно он встал.
   — Чужие письма читать стыдно, — тихо произнес он.
   — Что, что? — изумленно спросила Светлана Ивановна.
   — Чужие письма читать стыдно, — снова повторил Вася.
   Светлана Ивановна что-то хотела сказать, но не нашлась, что. Щеки ее зарделись.
   В классе наступила гробовая тишина.
   — Ты считаешь, что это письма? — наконец сказала она и бросила на стол бумажки. — Я у тебя дома твои письма не читаю. А на уроке я имею полное право прочитать все, что вы пишете! И не тебе, Кочкин, меня учить! — Светлана Ивановна уже кипела негодованием. — Вчера ты всех нас подвел, сегодня занимаешься на уроке чем угодно, только не учебой! И еще смеешь делать замечание учителю!
   — Все равно чужие письма не читают, — упрямо повторил Вася. — У нас тоже есть тайны.
   — Подумать только! — воскликнула Светлана Ивановна. — У него есть тайны! Ты, Кочкин, просто невозможен! Садись и запиши в дневник. И вы, ребята, запишите: «Состоится классное собрание совместно с родителями». На этом собрании мы и поговорим о поведении Кочкина.
   Прозвенел звонок. Светлана Ивановна забрала журнал и торопливо вышла из класса.
   Как только за ней закрылась дверь, класс взорвался воплем:
   — Кочкин заговорил! Кочкин не выдержал испытание!
   — Позор Кочкину!
   А Татка Малахова крикнула:
   — Да здравствует Кочкин!
   Кричали кто что. А Дима Беляков хохотал. У него был просто приступ смеха, и он никак не мог остановиться.
   Вася сидел в раздумье, а вокруг него бушевала буря.
   Аля вышла перед классом, подняла руку. Все чуть притихли.
   — Кочкин испытание не выдержал! — громко сказала она. — Нахал какой! Записки на уроках пишет да еще заявляет, что чужие письма нельзя читать. И кому? Учительнице! — У Али дерзость Кочкина не умещалась в голове. — Он ни в чем положительном себя не проявил!
   — Неправда! — воскликнула Татка. — Кочкин — серьезный, самый серьезный! Нам всем не нравится, когда учителя читают вслух записки. Это унижает!
   — Ты меня потрясаешь, Малахова!
   В этот момент, ответственный в жизни Васи Кочкина, заглянула в класс Яна Истомина.
   — Кочкин! — крикнула она. — Иди сюда!
   Вася соскочил. Появление Яны было так неожиданно. Она заглянула и скрылась. Кочкин вылетел из класса. И полетел…
   — Остановись, — сказала Яна. — Куда ты несешься?
   Вася остановился.
   — Иди туда, — сказала Яна и указала на туалет с буквой «М». — Там тебя ждут.
   Вася пошел, еще плохо соображая, зачем туда нужно идти.
   В туалете, навалившись на грязный подоконник, его поджидал Ромка Кузаков.
   — Ты вчера меня понял? — спросил Ромка.
   — Понял, — ответил Вася. Сейчас он уже соображал. — Ты меня вызываешь на поединок. Я готов. — Его смущало только одно: неужели здесь, в туалете?
   — После уроков, — сказал Ромка, — встречаемся в городском саду у ротонды.
   Вася кивнул. Что ж, пусть будет так: место поединка в саду имени великого русского писателя Алексея Максимовича Горького. Не зря же там все дорожки подмели, чистота, порядок. И астры цветут. Не жаль в таком саду и погибнуть.
   Вася протянул Ромке руку:
   — До встречи!
   Но Ромка руки не подал:
   — Заслужи еще!
   Незаслуживший Вася пошел на урок.
   У дверей его встретила Татка.
   — Ты что, с 5 «А» дружишь? — спросила Татка, делая безразличный вид. Вообще-то ей хотелось спросить не про 5 «А», а про Яну Истомину. Надо сказать, что для всех было неожиданностью, что Истомина увела куда-то Кочкина. Всем мальчикам Яна нравилась, а всем девочкам, наоборот, не нравилась.
   Куда и зачем Яна увела Кочкина? Дима Беляков досадовал: на него Истомина не обращает никакого внимания, а Кочкин без году неделя в их школе учится, и уже у них какие-то секреты.
   Костя Гвоздиков тоже посмотрел на Васю с любопытством.
   — У тебя что с Истоминой, любовь?
   — Иди ты! Я ее даже не знаю!
   — Ага, не знаешь! А куда с ней ходил?
   Вася молча скрестил на груди руки. Вид его был неприступен. Скала!

   Свидетелем многих исторических и неисторических событий являлась облупившаяся ротонда в саду имени Горького. Здесь, по дорожке сада, прохаживался в девятнадцатом веке опальный Герцен. Гуляли в одиночестве поляки, сосланные в город Н. Объяснялся в любви некий Петя некой Оле. Да мало ли что было!
   Разные гуляли люди. И, время у них было разное, и мысли разные. Люди менялись, а ротонда, как ее поставили, так и стояла. И неважно ей, кто проходит мимо: дурак или умный, честный или грабитель, выдающийся человек, а может быть, совершенно ничтожный.
   Ротонда за многие зимы и лета чуть осела, чуть скособочилась, но вида своего и достоинства не потеряла.
   Сюда, на честный поединок, и пришел Вася Кочкин. До конца двадцатого века оставалось менее двадцати лет.
   Подходя к ротонде, Вася прежде всего увидел кудрявую головку Яны Истоминой. Тут же ему захотелось свершить небывалый подвиг.
   — Ты что опаздываешь? — спросила Яна. — На черепахе ехал?
   — А на чем Кузаков едет?
   Но Кузаков уже приехал! Он вышел из-за кустов в сопровождении двух секундантов. Так Вася подумал — секундантов, и пожалел, что у него секунданта не было. Это не по правилам: у одного — два, у другого — ни одного.
   Ромка и его секунданты встали перед Васей. Вожак сдвинул брови, это было признаком начинающихся боевых действий. Брови у Кузакова были черные, прямые, сходились у переносицы, и когда он их сдвигал — трепетали все враги.
   Но Вася не обратил внимания на грозные Ромкины брови, вероятно потому, что все время посматривал на Яну, которая сидела на скамеечке.
   — Ты помнишь мое условие? — спросил Кузаков.
   — Помню. Будем стреляться. Расстояние — тридцать шагов. Проверим пистолеты.
   — Знаем мы юмористов. Я с тобой не играть пришел. Проси прощения!
   — За что? — спросил Вася. — Со стены может каждый упасть. Тем более от волнения.
   — Проси прощения! — повторил Ромка.
   — Извините, — поклонился Вася, — что я вам съездил ботинком по физиономии.
   Один из секундантов хихикнул. Вожак гневно оглянулся. Смех замер на губах. Секундант даже побледнел.
   — Ну, так что мы с тобой будем делать? — спросил Кузаков.
   — Оставьте меня в джунглях, на съедение тиграм.
   Кузаков промолчал. Этот Кочкин начинал его по-настоящему заводить.
   — Жду две минуты, — сказал Кузаков. — Проси прощения или заплачешь. Мое дело — предупредить.
   Вася оглянулся на Яну. Она ему улыбнулась.
   — Честный поединок! — повторил Вася.
   — Хилятина ты! — усмехнулся Ромка. — Прощения проси!
   — Никогда, Кузаков, я у тебя прощения просить не буду, — серьезно произнес Вася.
   Ромка подошел к нему и без предупреждения толкнул. Вася упал. Только хотел встать, как Кузаков снова толкнул.
   — Между прочим, лежачих не бьют, — сказал Вася. — Это непорядочно.
   — Что-то ты слишком много знаешь слов, — сказал Ромка. — Вставай!
   Но Вася не хотел вставать. Он сидел на земле, как будто ему очень нравилось.
   — Видали такого идиота! — Ромка постучал Васе по голове.
   Вася понял, что Ромка красуется перед Яной, супермена из себя изображает. Вася тоже хотел бы кого-нибудь изобразить, но у него не получалось.
   Он встал.
   — Ну? — спросил Ромка.
   — Ну! — ответил Вася и неловко толкнул Ромку кулаком.
   И тут включились в бой «секунданты»! Они принялись махать руками и ногами и даже головой хотели боднуть. Но ничего у них не выходило, несмотря на то, что Вася почти не сопротивлялся. Тогда они решили попросту. Каждый по разочку стукнул — и Вася упал. Из носа у него закапала кровь.
   — Лидия идет! — крикнула Яна.
   В одно мгновение Вася остался один. Он лежал среди цветущих астр.
   — Это что такое? — услышал он над собой голос. Это был голос Лидии Петровны. — Кочкин! Василий! Почему в клумбе лежишь?
   Вася поднялся, утирая рукой нос.
   — Дети — цветы жизни, — пробормотал он.
   — То, что ты — цветок, это видно. Кто тебя так разукрасил?
   — Честный поединок. Стреляли с тридцати шагов, — сказал Вася.
   — Где же твой соперник?
   — Убит.
   — Опять любовная история!
   Вася понял, что Лидия Петровна посмеивается, и это его успокоило.
   — Пойдем ко мне, я тут рядом живу, — сказала Лидия Петровна. — Должен же кто-то залечить твои раны.
   Вася помялся. К учительницам он никогда не ходил, но и домой ни к чему появляться в таком виде, мама уже дома, в первую смену работала.
   — Пойдем, пойдем, никто тебя не съест!
   Лидия Петровна быстро шагала чуть впереди его, в своих стареньких туфлях, сером плаще, в какой-то смешной шляпке на голове.
   Жила Лидия Петровна в старом двухэтажном доме. Они поднялись на второй этаж по узкой лестнице с потертыми каменными ступеньками.
   На площадке было две квартиры. На одной двери висел просто номер квартиры 25, а на другой — 24 и деревянная табличка, написанная от руки черной тушью: «Лидия Петровна Бавчинская и Елизавета Федоровна Сычева».
   Лидия Петровна открыла дверь, и Вася вошел в темную прихожую. Она включила свет. Тусклая лампочка висела высоко на потолке. В домах с такими потолками Вася и не бывал.
   — Тихо, — прошептала Лидия Петровна. — Елизавета Федоровна отдыхает. Такая же старая карга, как я.
   Дверь в одну комнату была закрыта (там отдыхала старая карга Елизавета Федоровна, понял Вася), а во вторую комнату открыта.
   Лидия Петровна велела Васе прежде всего умыться, чтоб Елизавету Федоровну не испугать, если она проснется.
   Вася прошел в ванную, посмотрел на себя в зеркало. Тут кого угодно можно испугать. По лицу кровь размазана, под глазом синяк проявляется, и долгожданная шишка на месте.
   Лидия Петровна поджидала его уже с баночкой какого-то зелья. Она начала растирать синяк зеленым порошком, который ужасно царапал кожу.
   — Потерпи, Василий, это бодяга, — сказала она. — Кровь разгонит, и синяк быстрее пройдет. Раньше ею девицы щеки натирали.
   — Зачем?
   — Для румянца. Чтоб таким героям нравиться, как ты.
   — Я никому не нравлюсь, — прошептал Вася.
   — А ты на дур не заглядывайся!
   Лидия Петровна втолкнула его в свою комнату, а сама пошла на кухню.

   Комната Лидии Петровны была небольшая. Одна стена от полу до потолка заставлена книгами. Вторая вся увешана фотографиями.
   В углу стояли два больших кресла, обитых черной кожей, которая полопалась от времени, и из дыр торчала пакля. Точно такой же дырявый и гордый стоял диван.
   Не думал Вася, что Лидия Петровна живет вот так. Да еще в коммуналке!
   Вася был мальчиком из барака. В деревянном доме по улице Малая Ямская, 5 протекало его детство. В каждой комнате у него были друзья. Их звали «бараковская мелюзга». Веселая была жизнь. Но от мамы он только и слышал: «Вот дадут нам отдельную квартиру!» И не было мечты заветней. И Вася тоже повторял: «Вот дадут нам отдельную квартиру!»
   И дали.
   А Лидия Петровна — самая старая учительница — живет с подселением. Наверное, мало заявлений писала. Ишь, как соседки боится, в коридоре шепотом разговаривает. Он тоже не раз получал тумаки, когда по общему коридору бегал. Значит, и Лидия Петровна — сиди, не высовывайся! Старая карга тут как тут поджидает.
   Нет, у них в бараке никто шепотом не говорил и уж никому не приходило в голову спать днем. Да и попробуй усни. На кухне жарят, парят, песни поют, ругаются. Тетя Фиса как отшвырнет ведро! Мама не терялась. Ты — мое ведро, так я — твое! А через пять минут уже хохочут. В бараке все понятно.
   Вася подошел к стене, где висели фотографии, в основном групповые.
   «Выпуск 1945 года», — прочитал он.
   Вася не заметил, как вошла Лидия Петровна.
   — Смотри, смотри, — сказала она. — А меня не узнаешь! Я сама себя уже не узнаю!
   — Вот… — Вася неуверенно показал на молоденькую девушку с косами.
   — Как ты угадал? — удивилась Лидия Петровна.
   — Похожи…
   — Неужели?
   — Похожи… — снова повторил Вася. — Глаза прищурены.
   — А что, я глаза прищуриваю? Вот не знала! — Лидия Петровна рассмеялась своим хрипловатым смехом. — Ты лучше посмотри, какая у меня была коса! На этой фотографии я еще ученица, десятый класс. А на всех остальных уже учительница. Это все мои ученики! — Она как-то неопределенно повела рукой, как будто ее ученики заполняли все пространство.
   — А генералы среди них есть? — спросил Вася.
   — Может, и есть. Не знаю. Лейтенанты были. Ты даже представить не можешь, какие это были лейтенанты, — в новеньких погонах, с цветами. Даже капитаны иногда объявлялись, но уже без цветов. А вот генерала — ни одного.
   — Ну, хоть один! — не сдавался Вася. Он не мог поверить, что на этих фотографиях нет ни одного будущего генерала. Есть где-нибудь генерал! Нельзя без генерала!
   — Но зачем тебе генерал?
   Вася помялся.
   — Нужен!
   — Зачем? — Лидия Петровна поставила на стол блюдо с виноградом, до этого она все еще держала его в руках.
   — Генералу все подчиняются, — твердо произнес Вася. — Он напишет письмо и прикажет, чтоб вам дали отдельную квартиру, что вы его любимая учительница.
   Лидия Петровна упала в кресло.
   — Ни за что бы не додумалась! Ты, Василий, умная голова! Где же мои генералы?
   Вася понял, что Лидию Петровну он развеселил. Но почему?
   — Чем же тебе не нравится моя квартира? — спросила она.
   — Так коммуналка!
   — Не коммуналка, а коммунарка! Мы с Лизонькой живем вместе почти полвека.
   Вася открыл было рот, но закрыл. Ничего не понял. Эта «старая карга» и есть Лизонька?
   Чтоб еще раз не опозориться, он сделал вид, что опять рассматривает фотографии на стене.
   — А это кто в шляпе? — спросил он. — Тоже ученик?
   — Мой отец Петр Николаевич Бавчинский.
   Вася покраснел: опять невпопад.
   — А это моя мамочка Надежда Николаевна, — она показала на фотографию смеющейся девушки в панамке. — Они погибли совсем молодыми.
   — На фронте?
   — Еще до войны, — неохотно ответила Лидия Петровна. — В тысяча девятьсот тридцать седьмом году.
   — В авиационной катастрофе? — спросил Вася.
   — Да, большая была катастрофа. Колпак на голову — и на костер! Инквизиторы, Василий, почему-то не вымирают. Только подай знак — и уже у двери стоят.
   Хрипловатый голос Лидии Петровны словно надломился, она закашляла.
   — Прикрой, Василий, дверь. Елизавета Федоровна от моего проклятого кашля проснется. Ее бессонницу ни один врач не может вылечить. Ночью ходит, а вот днем иногда прикорнет.
   Вася соскочил, закрыл дверь.
   — А сейчас сядь. И ешь виноград. Не для красоты он тут.
   Вася отщипнул виноградинку и стал сосать, как конфетку.
   А Лидия Петровна подогнула под себя ноги и уселась в кресло, как девчонка. Вася даже поперхнулся. Ему мама всегда давала подзатыльник, когда он при гостях забирался в кресло с ногами. Вот бы она на Лидию Петровну посмотрела!
   Он тоже с удовольствием подогнул под себя ноги. Очень удобно!
   — Приложи-ка пятак к своему синяку и держи, — сказала Лидия Петровна. — Я всегда так в детстве делала.
   Вася приложил холодный пятак. Сразу не так больно стало.
   — А вы что, в детстве дрались? — спросил он.
   — Бывало.
   — Девчонки не дерутся.
   — Смотря какие девчонки. Я нюни не распускала, сама давала сдачи. А первый раз подралась… с милиционером.
   — С милиционером? Ну уж! У нас дядя Гоша в бараке поругался с участковым, так ему пятнадцать суток дали.
   — Пятнадцать суток не пятнадцать лет!
   — Вы за драку пятнадцать лет сидели? — Вася просто обалдел.
   — Да не я. Мне шесть лет было, когда я подралась. А вот родителям моим дали по пятнадцать лет, хотя они ни с кем не дрались. Но и через пятнадцать лет они не вернулись.
   — А за что их посадили? — очень странно было Васе все это слышать. Неужели родители Лидии Петровны — жулики?
   — А за то посадили, что порядочные люди. Отец был известным историком. И сейчас одна его книжка есть в библиотеке. Мама работала в газете. Я очень любила ходить с ней на демонстрации — первомайские, октябрьские. Она всегда шла с красным флагом впереди. А отец был затворником, вечно сидел в своем кабинете. Из кабинета его и взяли. Ночью, семнадцатого октября, раздался стук в дверь. Папа вышел, спросил: «Кто там?» Дядя Федор, дворник, ответил за дверью: «Это я, Петр Николаевич!»
   Помню, мама испугалась, стала быстро одеваться. Я удивилась: чего дядю Федора бояться? Папа открыл дверь. В комнату вошло пять человек. Дядя Федор остался в коридоре. Трое были в штатском, двое в милицейской форме. Они начали рыться в папином столе, на книжных полках, выкидывать из ящиков бумаги.
   — Может, он шпион был? — несмело спросил Вася. — А вы не знали.
   — Скажу тебе определенно: не был!
   — Тогда чего искали?
   — Инквизиция, Василий, инквизиция! Она не ищет, она находит!.. Так вот, о драке. Один из тех, кто был в форме, стал рыться в мамином ридикюле. Он высыпал на стол мелочь, выбросил духи, платочек. И тут я соскочила с постели разъяренная, как волчонок, и со всего маху стукнула его кулаком по лицу. Мама прижала меня к себе и стала просить прощения. С тех пор родителей я не видела. Дворник дядя Федор, понятой при аресте, взял меня к себе. Им дали квартиру напротив нашей (тоже кого-то выселили). Я стала жить у дяди Федора, а в нашу квартиру других жильцов вселили. Они отдали сироте, то есть мне, вот эти два кресла и диван.
   — А остальное где? — спросил Вася.
   — У них, наверное. Хотя не знаю. За всю свою жизнь в нашу бывшую квартиру ни разу не заходила.
   — А дядя Федор живой?
   — Он на фронте погиб. Жена его тетя Поля умерла. Мы с Лизой, их дочкой, остались вдвоем. Лиза меня выучила. Работала портнихой, кормила, обувала, одевала. Благодаря ей институт окончила. Но в институт меня не сразу приняли, хоть и была отличницей. Дочь врага народа! Много нас было таких дочерей и сыновей. По этому поводу я написала письмо товарищу Сталину. После этого в институт меня неожиданно приняли уже в октябре. Я и думала: сам Сталин дал распоряжение — принять Лидку Бавчинскую в институт, пусть учится девка! Тогда я, разумеется, думала более возвышенным штилем. А Сталин моего письма и в глаза не видел.
   — Как вы знаете?
   — Чего тут знать? Инквизиторы письма не читают. А родителей моих реабилитировали в тысяча девятьсот пятьдесят шестом году. Сообщили, что невиновны. Вот такие дела, Василий. Не пора ли тебе домой?
   Домой уже давным-давно было пора.
   — Надо, Василий, жить осознанной жизнью, — сказала Лидия Петровна. — Думать, мучиться.
   — Я мучаюсь, — сказал Вася.

   Дома обстановка оказалась благоприятной. У мамы была клиентка. Пахло привычным запахом парикмахерской.
   — Васька, ты? — спросила мама из кухни. — Что так долго?
   — Металлолом собирали!
   — Важное дело, — подала голос клиентка. — Металла в стране катастрофически не хватает.
   — Васька соберет, — сказала мама не без иронии. — Выручит страну.
   Васе хотелось, чтобы клиентка не уходила как можно дольше, чтоб придумала необыкновенно сложную прическу и мама бы возилась с ней до вечера.
   Но Васины мечты не сбылись. Минут через двадцать кудрявая, как баран, клиентка выпорхнула из кухни. О чем-то они с мамой еще пощебетали в коридоре, и она ушла.
   Вася сел за письменный стол, разложил перед собой учебники. Проверенный прием. Когда мама вошла в комнату, он не обернулся и прикрыл синяк рукой, будто облокотившись.
   — С чего вдруг такой усердный? — спросила мама подозрительно. — Не пообедал — и уже за уроки.
   Вася соображал, что бы ей ответить. Но тут опять повезло: пришел папа. Никаких приятных сюрпризов Вася не ожидал, но с папой как-то легче.
   — Привет, Васек! — крикнул папа. «Васек» он говорил в особо хорошем расположении духа.
   Васе пришлось обернуться. Тут мама и ахнула. Понятно, почему он такой усердный и сидит к ней спиной! Синячище какой!
   — Господи! — прошептала мама.
   Некоторое время папа с мамой рассматривали Васю.
   — Ну и что? — произнес папа. — Парень он или не парень?
   После папиных слов мама сразу пришла в себя.
   — Кто тебя так уделал? — спросила она. — Я их завтра сама прибью!
   — Не вмешивайся в мужские дела, — сказал папа.
   — Никто меня не уделал, — ответил Вася. — Нельзя на уроке физкультуры с брусьев упасть?
   Тут папа стал ругать Васю, что он с брусьев падает.
   — Тюфяк какой-то! — сам папа тоже в детстве падал с брусьев и очень не хотел, чтоб сын повторил его судьбу.
   Даже мама не стала защищать Васю. Кому хочется, чтоб сын был тюфяком?
   В общем, в семье возникло редкое единогласие: Вася — тюфяк.
   Вася и сам хотел бы себя видеть другим. Герой, как в кино: трое на одного, а он в одну минуту всех разбросал и стоит на скале в ожидании любимой девушки. Тут появляется Яна Истомина… Чего он к ней привязался, к этой Яне? Пусть лучше появится Татка Малахова. Надежный друг и товарищ.
   За обедом помаленьку-потихоньку все успокоились, смирились с судьбой. Тихо сидели на кухне, допивая чай. Но Вася время от времени ерзал. Ему надо было сообщить родителям о классном собрании, а сообщать очень не хотелось. Но куда денешься?
   Он принес дневник, положил его перед папой.
   — Распишитесь. Светлана Ивановна сказала, чтобы вы обязательно были.
   — Опять ты что-то натворил? — спросила мама.
   — Так это же общее собрание, не одних нас вызывают, — успокоил ее папа.
   Мама взяла дневник.
   — Видишь, учительница сама написала: явиться обязательно!
   — Меня хвалить будут, — вздохнул Вася. — Вы должны быть.
   — За что тебя хвалить? — подозрительно спросила мама.
   — За примерное поведение. Светлана Ивановна сказала, чтоб вы обязательно пришли.
   — Я не могу. У меня как раз смена. Пойдешь ты! — приказала мама папе.
   — Ну, пойду, — без особого энтузиазма произнес папа. И тут же добавил: — А чего ходить, если он такой примерный?
   — Может, вас в родительский комитет изберут, — сказал Вася. — Не всем же везет с детьми.
   Как и следовало ожидать, Вася получил от мамы подзатыльник. От подзатыльника вдруг всем стало весело. И они поняли, как им хорошо втроем и как они все трое любят друг друга.
   И в этот самый момент пришел дядя Коля. И ему тоже все были рады. Бывают такие счастливые часы, когда кажется: жизнь не проста, не умна, не глупа, а такая, какая есть. И ничего другого не остается, как ей радоваться.
   Но после прихода дяди Коли эта радость быстро кончилась.
   У дяди Коли в этот день был совсем другой взгляд на жизнь. Он был возмущен непродуманными вырубками леса в стране, расточительством по отношению к древесине. Из-за этих переживаний он даже не обратил внимания на Васькин синяк.
   — Про озон мы уже слышали, — сказала мама (настроение у нее испортилось). — Но почему именно сегодня ты так озабочен лесом? Что, его вчера не вырубали?
   Но дядя Коля маму не слышал. Они уже говорили с папой про лес, пахоту, нечерноземье и преступную мелиорацию.
   — Нельзя осушать болота, — доказывал дядя Коля. — Болота — молодость мира. Об этом сказал Михайлюк! Я ему верю.
   — Ну, пошло-поехало! — сказала мама. — Еще и болота, и какой-то Михайлюк! — Тут она вспомнила про Ваську и закричала: — А ну, иди делай уроки!
   Но Вася не спешил.
   — А как зовут Сталина? — вдруг спросил он (вдруг для них, а для Васи — не вдруг. Он все вспоминал, как зовут Сталина, и не мог вспомнить).
   — Иосиф Виссарионович, — сказал папа. — А зачем тебе?
   — Вот ведь, — покачал головой дядя Коля. — Уже не знают, как зовут Сталина.
   — А тебе надо, чтоб он знал? — спросила мама. Когда она сердилась, ноздри у нее всегда напрягались, как будто она хотела вдохнуть как можно больше воздуха.
   — Мне надо? — дядя Коля возмущенно встал. — Я — противник насилия! — он произнес это так твердо и убежденно, как будто после этих слов ничего другого не оставалось, как подняться на эшафот.
   — Уж эти мне кухонные политики! И ты туда же! — и мама вытолкала Васю взашей.
   Вася не сопротивлялся. Во-первых, ему нужно было выучить уроки, во-вторых, — подумать о жизни.
   Домашнее задание он сделал быстро, и на размышление о жизни у него осталось довольно много времени. Можно было ложиться спать, но при этом не спать, а думать.
   Именно так и произошло. Дядя Коля ушел, в доме стало тихо. Родители угомонились.
   Вася лежал в темной комнате под одеялом и смотрел в потолок.
   О чем думал Вася? И вообще, о чем может думать человек в двенадцать или почти в двенадцать лет?
   Вначале Вася думал о Ромке Кузакове, о его подлом характере. И, конечно, о Яне Истоминой. О ней он даже не знал, что и подумать.
   Но все эти мысли были второстепенными. Ну, не совсем второстепенные, но не самые главные.
   А самое главное было непонятным, далеким. Сталин, 1937 год, Лидия Петровна…
   Конечно, про Сталина и раньше Вася кое-что слышал. Папа с дядей Колей иногда его на кухне за что-то ругали. Да и в кино его показывали.
   Но в общем-то Сталин совершенно Васю не интересовал. Да и всегда ему больше нравились разбойники, чем цари. Вот Робин Гуд, например.
   После многосерийного телевизионного фильма они сделали стрелы и луки. Васю, конечно, Робин Гудом не избрали, хотя из самодельного лука он стрелял лучше всех. А вот не избрали и всё. Чего-то в нем недоставало, чтоб Робин Гудом быть. Видимо, блеска в глазах. Ведут какого-то негодяя на виселицу, и у тебя глаза блестят. А если опустил голову — что за атаман? Вася бы, конечно, опустил голову, если даже негодяй…
   Чтоб быть разбойником, да еще атаманом, тоже надо особые качества иметь.
   — Почему вы никогда не играете в Пугачева или Стеньку Разина? — спросил как-то папа. — Дался вам Робин Гуд! Иностранный герой!
   — Я же не Робин Гуд, — сказал в ответ Вася.
   — А кто ты? Арап Петра Великого?
   — А почему он должен быть кем-то? — не выдержала мама. — Уж кто есть, тот и есть. Васька Кочкин — вот и всё.
   — А кто такой Васька Кочкин? (Как известно, на папу иногда «находило».)
   — Твой сын!
   И правда, чего он к нему пристал? Сын Вася! Вася Кочкин! Зачем ему надо, чтоб он был Пугачевым или Стенькой Разиным? Пусть лучше кончит десять классов, поступит в институт, женится на скромной девушке Ксюше (непременно Ксюше, почему-то думалось отцу Васи), заведет множество детей. Счастливый дед, счастливая бабка! Сообразительные внуки! Вот и наступит счастье в жизни. А зачем человек живет? Только для счастья.
   Такие простые мысли посещали иногда папу в грустные минуты жизни.
   Но сейчас папа спокойно спал, и ему снились вполне утешительные сны. Мама тоже спала.
   А у Васи впервые была бессонница. Оказывается, мысли мешают спать.
   Он встал. Не включая света, на цыпочках подошел к окну.
   Напротив, через дорогу, стоял темный девятиэтажный дом, и во всем доме светилось лишь несколько окон. Вася сосчитал: пять. Почему они не спят? Во всем огромном доме — пятеро? Думают о чем?
   Лидия Петровна сказала: «Надо жить осознанно». А как осознанно? Вася прислонился лбом к окошку. А вообще, как все люди живут: осознанно или неосознанно? А как он, Вася, живет? Неосознанно — значит, несознательно. А осознанно?
   Вот недавно дядя Коля говорит:
   — Достоинства нам не хватает.
   Мама ему ответила:
   — Это вам не хватает, а мне — хватает.
   Папа ей сказал:
   — И тебе не хватает. Мы уже забыли о своем достоинстве.
   Так вот папа сказал, но ничего не разъяснил.
   Жить осознанно — может быть, жить с достоинством? Или что-то еще?
   В соседнем доме погасло три окна. Осталось только два. Они светили, как фонарики.

   На следующий день Вася опоздал на первый урок почти на десять минут. Очень долго он дома гляделся в зеркало. Но от этого глядения синяк не стал меньше, а, как показалось Васе, даже увеличился.
   Когда он постучал в класс, Светлана Ивановна, не оглянувшись, сказала:
   — Входи, Кочкин!
   Вася вошел, держа под мышкой ранец. В классе раздалось дружное: «У-у-х!»
   Светлана Ивановна оглянулась и тоже чуть не выдохнула: «У-у-х!» — но сдержалась.
   — Кочкин, ты часто с синяками ходишь? — спросила она.
   Вася кивнул.
   — Дерешься?
   Вася опять кивнул.
   Светлана Ивановна опустилась на стул. У нее уже сил не было вести дальше урок. Что ни день — то сюрприз. И все Кочкин. Он просто-напросто хулиган.
   — Что с тобой делать, Кочкин?
   — А что со мной делать? — спросил в ответ Вася.
   — Таких, как ты, ставят на учет в детскую комнату милиции. Ну, что ты тут стоишь? Садись, ради бога, на место!
   Светлана Ивановна совершенно не понимала Васю. Как у нее возникло непонимание, так больше она уже и понять не хотела. Ей казалось, что Вася верховодит в классе. За Робин Гуда его принимали или за кого-то еще. И все сходилось: вначале он синяки наставил, потом ему. Именно он, Кочкин, будет подрывать ее авторитет, срывать мероприятия. Одно, политическое, уже сорвал. Единственный в классе не пионер!
   Плохая репутация складывалась у Васи Кочкина!
   Между тем он сел за парту, достал тетрадь и с видом прилежного ученика смотрел на Светлану Ивановну. А весь класс смотрел на него. Даже Дима Беляков вытягивал шею.
   — Где ты синяк подцепил? — прошептал Костя Гвоздиков.
   Вася промолчал.
   — Прекратите смотреть на Кочкина! — возмутилась Светлана Ивановна. — Иначе я удалю Кочкина из класса!
   Кочкин владел классом, а она не владела. Светлана Ивановна готова была расплакаться и еле-еле дождалась, когда кончится урок.
   Вот что могут сделать ученики даже с беззаботным, веселым человеком, каковым по природе была Светлана Ивановна.
   «Зачем, зачем я пошла в пятый класс!» — уже не раз думала она. У Светланы Ивановны тоже начались приступы бессонницы.
   В перемену все обступили Васю. Откуда синяк да откуда? Вот невидаль! Да у них в бараке все от пяти до шестнадцати лет с синяками ходили, и никто не спрашивал, зачем да почему. Сидит синяк — значит, тут ему и место.
   — Да с брусьев я упал! — вспомнил Вася.
   — Что ты врешь, Кочкин! — Аля Соломина сурово встала перед ним. — Ты и в физзале не был!
   — Молодец, Соломина! Бдительная! — похвалил Вася. — Только брусья у нас во дворе стоят. С них все падают. Кошка прыгнет — и та упадет! — Вася независимо вышел из класса.
   И тут же он встретил Яну Истомину. Может быть, она стояла и ждала его?
   — Здорово тебе попало? — спросила она улыбаясь.
   Вася прикрыл рукой синяк.
   — Опять шпионишь?
   — Я? Шпионю? — Яна сделала такие круглые и обиженные глаза, что Вася опустил голову: было видно, что она врет, и было неловко за нее. Пусть уж лучше думает, что он ничего не понимает.
   Одноклассники уже крутились вокруг них. Татка Малахова стояла у стены. В их сторону не глядела, но и с места не сходила.
   — Пойдем отсюда, — сказала Яна.
   Они спрятались в угол, под лестницу. Вася чувствовал себя неловко: ни разу в жизни он еще не стоял вдвоем с девочкой, тайно, под лестницей. Над головой стучат, бегают.
   — Уже скоро перемена кончится, — сказала Яна.
   — Угу, — ответил Вася.
   — Ты снова будешь драться с Ромкой? — спросила она. — До победы?
   — Трое против одного! Нашла дурака!
   — Значит, трусишь!
   Зазвенел звонок. Яна побежала.
   — А я думала, ты порядочный! — крикнула она.
   Вася так и остолбенел. Его одного побили трое, и он же не порядочный!
   На урок он пришел расстроенный. Все-таки ему хотелось, чтоб Яна думала: «Какой Кочкин смелый, решительный, один против троих!»
   — Чего ты такой хмурый? — спросил Костя Гвоздиков. — Опять из-за Янки? — по своей вредной привычке он ткнул Васю в бок. Вася его ткнул.
   — После уроков я тебе кое-что расскажу.
   У Кости глаза загорелись. Он очень любил всякие секреты.
   — Ну, про что? Хоть чуть-чуть скажи!
   — Я тебе раскрою тайну происхождения синяка!
   Костя хихикнул.
   — Да я и так знаю! Это тебе Ромка наподдавал. Из-за Янки!
   — Много ты знаешь! — сказал Вася. — У нас была дуэль!

   Мероприятий было по горло. Кроме предстоящего классного собрания совместно с родителями, готовились к встрече на швейной фабрике. Швеи — шефы 5 «Б» класса.
   Пришла старшая вожатая Тамара проводить репетицию.
   — Все, все строимся! — произнесла она свой любимый призыв.
   Вася тоже было встал в строй. Но Дима Беляков беспечно спросил:
   — А чего Кочкин встал в строй? Он — не пионер.
   Вожатая Тамара вывела Кочкина из строя. Беляков стал заверять, что он пошутил. Жалко, что ли, — пусть Кочкин стоит в строю.
   А Вася не возражал. Он сел за парту, сочувственно глядя на пионеров.
   — Нет уж, пусть он тоже приветствует, — сказал с завистью Беляков: ему тоже хотелось сесть за парту и болтать ногой.
   — Приветствуют только пионеры!
   Встреча со швеями должна была носить торжественный характер.
   — Итак! — подняла руку Тамара. — Все помним текст? — И произнесла выразительно: «Здравствуйте, мамы советских детей, здравствуйте, мамы, встречайте гостей!» Хором, хором!
   И все хором закричали:
   — Здравствуйте, мамы советских детей, здравствуйте, мамы, встречайте гостей!
   — А на швейной фабрике есть мамы не советских детей? — спросил Вася.
   — Американских! — завопил Костя.
   — Английских!
   — Французских!
   Стали кричать наперебой: мексиканских, испанских, индийских! Если бы все это слышали швеи фабрики «Пролетарий»! Каких только детей у них не было!
   Вожатая Тамара даже побледнела.
   — Вы с ума сошли! Кочкин, удались! У нас идет подготовка к сбору! Слышишь, Кочкин?
   Вася помахал рукой и вышел из класса.
   — Такие пионеры нам не нужны, — прошептала Тамара.
   В коридоре было пусто. Шел шестой урок. Вася подошел к двери 5 «А» класса. Видимо, у них тоже проходило какое-то мероприятие. В классе было шумно, а учительница кричала:
   — Молодцы, ребята, молодцы!
   И чего они такие молодцы? Вася даже позавидовал. Что-то давно ему никто не говорил, что он молодец.
   Вася еще постоял у двери, стараясь услышать голос Яны Истоминой. Но в шуме ничего не разберешь.
   Кочкин стал слоняться по коридору, поджидая Костю. Он размышлял: вызывать ему Ромку Кузакова еще раз на дуэль или не вызывать? Ромка вел себя подло, а за подлость нужно отвечать. Яна права: если он порядочный человек, то должен постоять за свою честь. Вася даже удивился: как он раньше не догадался, что именно об этом ему сказала Яна?
   Из класса выскочил Костя Гвоздиков, весь потный и красный.
   — Тебе хорошо! Гуляешь тут!
   — Поговорим! — Вася повел Костю под лестницу, где они недавно стояли с Яной.
   Он подробно рассказал другу про поединок с Ромкой Кузаковым.
   — Я должен вызвать его снова на дуэль, — сказал Вася. — Ты будешь моим секундантом.
   — Да у этого Ромки никакой совести нет, — сказал огорченно Костя. — А Янка твоя просто финтифлюшка.
   — Кто-кто? Финтифлюшка? — Вася не знал точного значения этого слова, но чувствовал, что оно Яну не украшает. — Знал бы — ничего не сказал, — Вася отвернулся.
   — Да буду я секундантом, — заверил Костя. — Только дурак ты, что связываешься с ним. С Кузаковым вообще никто не связывается. Янка тебя нарочно подбивает.
   — Дело не в Янке, а во мне.
   Прозвенел звонок с шестого урока. Вася направился к 5 «А» классу. Костя поплелся за ним.
   Ромка из класса выскочил первым.
   — У-у-у! Кочкин! Чего под нашими дверями торчишь?
   — Тебя жду!
   — Меня? — Ромка сделал вид, что страшно удивился.
   Как-то незаметно рядом с Ромкой оказалась Яна. Она с интересом смотрела на Васю и при этом улыбалась.
   — Я тебя, Кузаков, вызываю на дуэль! — торжественно произнес Вася. — Только на честную. У тебя — секундант, у меня — секундант. Деремся один на один.
   — Идет! — ухмыльнулся Ромка. — Держи! — и небрежно подал Васе руку.
   Вася не знал, что делать: пожать Ромке руку или не пожать. И все же пожал.
   — Завтра после уроков, — сказал Ромка.
   — В саду, на том же месте? — спросил Вася.
   — Нет, — поморщился Ромка. — Там много публики. У гаража, за школой! Идет? Или дрейфишь?
   — Мне все равно. Только не забудь написать завещание. Попрощайся с родными и близкими.
   — Сам прощайся! — Кузаков сурово сдвинул брови: Кочкин все-таки вывел его из себя.

   Родители Васи Кочкина на классное собрание не пришли. Светлана Ивановна попросила Васю объяснить причину их отсутствия. Можно подумать, что Вася воспитывал своих родителей и вот сейчас, перед всем классом, должен ответить за их плохое поведение.
   — Они у меня очень заняты, — сказал он.
   — Все мы заняты, — проворчал отец Димы Белякова. — У меня завтра турнир на двадцати досках.
   Дима и папа были похожи друг на друга как две капли воды. Папа тоже был медлительный и толстый, тоже играл в шахматы и, видимо, тоже гордился своей умной головой. Светлана Ивановна относилась к нему с уважением. Она его тут же поддержала:
   — Вот именно, все заняты!
   — У мамы рабочая смена, — не сдавался Вася. — А папа выполняет государственный заказ. Очень важный… — Подумав, он добавил: — Секретный!
   Никто, конечно, Васе не поверил.
   — Передай своим родителям, — сказала Светлана Ивановна, — что если они не хотят прийти в школу, то я к вам приду.
   — Приходите, — радушно пригласил Вася. — Мама пирог испечет.
   Чужие родители смотрели на Васю, покачивая головой, и были рады, что их-то дети куда лучше.
   А дети сидели за партами такие тихие и примерные, как будто все до одного были отличниками.
   Инициативу в свои руки взяла мама Али Соломиной — постоянный член родительского комитета.
   Алина мама поставила проблему: всем девочкам необходимо заниматься в кружке кройки и шитья, а мальчикам — в авиамодельном, так как там прививаются нужные навыки.
   Вопрос был актуален, и родители стали его горячо обсуждать. Дети пообещали, что обязательно запишутся в кружки. Вася тоже дал слово, что овладеет трудовыми навыками.
   А почему бы и правда не записаться в авиамодельный кружок? Сначала модель построит, потом станет летчиком, потом космонавтом. Мама с папой пьют чай, а он летает вокруг земного шара и шлет им привет.
   Но когда Вася пришел домой, мама с папой чай не пили. У мамы еще смена не кончилась в парикмахерской, а папа был ненормированный — он работал и днем, и ночью, а иногда совсем не работал. Ждал заказа. Вася считал, что все призывы и плакаты папа, видимо, написал. Больше призывать не к чему, вот он и сидит без дела, мается. Папа объяснял, что у него творческий процесс.
   Вася достал из холодильника пшеничную кашу с луком и, не разогревая, поел, хотя мама говорила, чтоб он обязательно разогрел.
   Но когда человек дома один, он свободен! Можно есть холодную кашу, можно вообще ничего не есть, можно встать на голову (Вася тут же встал), можно сначала читать книжку или смотреть телевизор, а уж потом учить уроки.
   Но больше всего в часы свободы Вася любил сочинять. Никто не знал о его тайне, даже родители. Четыре тетради уже были исписаны и хранились в целлофановом мешочке между книгами.
   Вот уже второй год Вася писал роман под названием «Невероятные приключения Василия Кочкина».
   Он решил, что сейчас самая пора продолжить роман. Вася достал заветные тетрадочки, ласково их погладил, открыл первую, полистал. Кочкин очень любил перечитывать то, что сочинил.
   Он сел в кресло, положил нога на ногу, как настоящий писатель. Почему-то Вася представлял, что настоящий писатель сидит именно так: нога на ногу. И курит трубку. Но поскольку трубки в доме не водилось, то он ее вообразил.
   Попыхивая воображаемой трубкой, романист стал читать свой роман.
   «Случай № 11» — так называлось одно из приключений.

    «Я проснулся рано утром. Солнце только поднялось. Папа и мама спали как убитые. Они всегда так спят, когда в отпуске, да еще в деревне. А дело было именно в деревне и именно в мамин отпуск. Итак, проснувшись, я решил прогуляться, посмотреть, как колосится пшеница. Веселый, я вышел за околицу. Одна из тропинок вела к свиноферме, и я решил сначала заглянуть туда. Возможно, когда я вырасту, то стану свинопасом, защитником свиней. Весь мир относится к свиньям несправедливо. Как будто они только для того и существуют, чтоб их съесть. Я возмущен. Итак, иду я на свиноферму, вижу — дым валит. Он становится все чернее и чернее. Я понял: горит свиноферма. Свиньи кричали. На ферме никого не было. Я глотнул как можно больше воздуха и полез спасать свиней. Я задыхался, но продолжал делать свое дело. Наконец, всех свиней выгнал. Тут прибежали люди и стали тушить пожар. И тут одна свинья вдруг крикнула человеческим голосом: «Нас спас какой-то щуплый мальчик!» Но я, умытый, уже сидел дома. Вскоре я глянул на улицу и увидел необычайную картину. Под моим окном собралось множество свиней и поросенков. Мама с папой не понимали, в чем дело. Но потом пришел председатель колхоза и, утирая слезы благодарности, одного поросенка подарил мне. Мы увезли его в город. Он жил у нас в квартире и понимал меня с полуслова. Неужели его можно съесть? Мы подарили нашу Хрюшу дрессировщику, и потом она стала знаменитой артисткой цирка. Вот такая небольшая история…»

   Вася не успел дочитать любимое произведение, раздался звонок. Он быстро спрятал тетрадки в целлофановый кулек и побежал открывать дверь, уверенный, что пришел папа.
   Но… Но… За порогом стояла учительница.
   — Здравствуйте, Светлана Ивановна, — пробормотал Вася. — Родителей нет дома… Я один.
   — Может быть, ты меня пустишь?
   — Пущу…
   Светлана Ивановна сняла свое зеленое пальто, повесила на вешалку, как будто домой пришла.
   — Показывай свое житье-бытье.
   — Смотрите, хорошо живу, — сказал Вася. — Отдельный кабинет имею. — Он провел учительницу в свою комнату, которую любил называть кабинетом.
   В комнате был порядок. Светлана Ивановна и представить не могла, что Вася кое в чем был педант. Например, у него все лежало там, где надо, и так, как надо. Иногда, прибираясь, мама нарушала порядок. Вася страшно сердился.
   — Да у тебя что тут — научные труды? Ну, прямо пылинку не сдунь! Жили в бараке — своего угла не имел!
   Но мама была не права. У Васи и в бараке был свой угол — на чердаке. И там у него тоже был свой порядок.
   Светлана Ивановна осмотрелась, села на стул и только собралась начать с Васей разговор, как опять раздался звонок.
   На сей раз явился папа. Он был навеселе. Это Вася сразу понял.
   Папа увидел Светлану Ивановну — незнакомую ему девушку, очень изумился. Оглядел ее с ног до головы. Узкая юбка с разрезом на боку, которую осуждал директор школы, папе как раз понравилась.
   — Это кто? — спросил он.
   — Наша учительница! — как можно радостнее сообщил Вася.
   — Какая наша? Что, у нас есть учительница?
   — Я — классный руководитель, Светлана Ивановна. Папе тут же захотелось стать трезвым.
   — Вы почему сегодня не были на собрании? — спросила Светлана Ивановна.
   — Не мог. Собирался, честное слово, собирался. Но не мог!
   — Потому что пили! — глаза Светланы Ивановны сузились. Она презирала папу. Вася это почувствовал.
   — У него сегодня день рождения! — с отчаянием произнес Вася.
   — У меня день рождения? — папа рассмеялся. — Родной сын не знает, когда его отец родился! Мой день рождения в декабре, 19 декабря. Я по знаку Зодиака — Стрелец. А Васька — Скорпион. Тяжелый знак! Скорпион — весь в себе. Сам мучается и других мучает. Тяжелый знак. А вы, между прочим, симпатичная. Я думаю, что по гороскопу ваша стихия — воздух! Васька, ты почему не сказал, что у тебя такая учительница?
   — Перестаньте паясничать! — Светлана Ивановна вспыхнула.
   — Честное слово! Симпатичная! Скажите, когда вы родились? Я вам предскажу судьбу!
   Светлана Ивановна не желала вступать в разговор.
   Папа это понял.
   — Все мы созданы для счастья, как птица для полета, — вздохнул он. — И вы тоже.
   В этот же день Светлана Ивановна доложила директору школы Глебу Григорьевичу, что была в семье Кочкиных, где воспитанием сына явно не занимаются. Отец пьет, мать работает парикмахершей.

   В Васиной семье назревала драма. Мама сказала, чтоб папа собирал чемоданчик и катился подальше. Сына она воспитает сама, а папу пусть воспитывает общественность. Папа каялся и признавал все свои ошибки. Клялся, что никогда ни по какому поводу он больше капли в рот не возьмет. А перед учительницей Светланой Ивановной лично извинится.
   Вася закрылся в своей комнате, чтоб не слышать этот трам-тарарам. Но мама не могла обойтись без Васи.
   — Ты мне подробно расскажи, что твой непутевый отец наговорил учительнице?
   — Спрашивал о моих школьных успехах, — неохотно отвечал Вася.
   — А она что?
   — Говорила, что подаю большие надежды.
   — Ты мне не ври! Про отца рассказывай!
   — А чего рассказывать? Все хорошо. Когда она уходила, папе даже руку подала.
   Отец, услышав Васины признания, чуть не расплакался, стал просить у него прощения. Мама еще больше разгневалась, уже не только на папу, но и на Ваську.
   Вася снова ушел в свою комнату. Иногда ему казалось, что он старше своих родителей. Ссорятся — мирятся. Мирятся — ссорятся.
   А как нужно жить — вот так, как они, или как-то иначе? Наверное, иначе… Но ведь они хорошие — и папа, и мама. Когда из барака уезжали, все соседи ревели. «Да вы что, братцы, мы же не за границу!» — говорил папа. А мама сама ревела, всех обнимала и целовала. А потом, нацеловавшись, напрощавшись, все сели в автобус и поехали к ним на новоселье.
   У папы с мамой все получается само собой. Мама говорит: «А чего загадывать? Загадывай не загадывай — все равно не угадаешь! Живем, как умеем. Лишнего про себя не выдумываем».
   А Вася другой… И жизнь у него, значит, должна быть другая. Только вот какая она должна быть?

   В трудное положение попал Вася Кочкин. Светлана Ивановна решила, что за него нужно браться всерьез. «Мальчик из неблагополучной семьи», — думала она, стараясь полюбить Васю. Ведь учитель должен любить детей! Но с любовью у нее ничего не получалось. Раздражал ее этот Кочкин, и всё тут.
   И вообще, зачем ей дали пятый класс? Со старшеклассниками можно говорить о моде, эстраде, кино, устраивать вечера отдыха. А пятиклассники?! О чем с ними говорить? О чем можно говорить с Кочкиным?
   Вася тоже не знал, о чем можно говорить со Светланой Ивановной. К тому же ему было не до разговоров: предстоял поединок с Кузаковым.
   — Может, передумаешь? — спросил Костя.
   Вася покачал головой.
   — Я понял: ты упрямый, как козел, — вздохнул Костя.
   — Сам ты козел.
   Татка Малахова заметила: и на уроках, и в перемену Вася с Костей о чем-то шепчутся.
   — Вы прямо такие таинственные, — сказала она. — Можно подумать, что на дуэль собираетесь.
   Вася поразился: сказала невзначай, а попала в точку. И с какой стати ей дуэль в голову пришла? Или так бывает? Именно как — так? А вот так… Непонятно как. С Васей тоже один раз такое случилось. Как-то зимой дядя Коля поехал на рыбалку, а Вася говорит:
   — Не езди, тебя волк съест.
   Вася был еще маленький, дядя Коля посмеялся над его страхом. А волк на самом деле встретился, тут уж было не до смеха. После этого некоторое время на Васю посматривали с опаской и ждали, не скажет ли он еще чего-нибудь выдающееся. Но больше на него пророчество не находило.
   Может, и на Татку нашло раз в жизни?
   — Какая дуэль? — Вася сделал неестественно удивленное лицо. — Ты что, с луны свалилась?
   — А с кем у тебя дуэль? — спросила Татка, будто не слышала, что ей Вася сказал.
   — Не вмешивайся в мужские дела! — строго произнес Костя.
   Татка обиженно отошла.
   После уроков Кочкин с секундантом Гвоздиковым пришли на поединок в условленное место.
   За школой был гараж, в котором стоял бездействующий трактор. Около гаража накопаны ямы еще для какого-то строительства. Здесь они и договорились встретиться с Кузаковым.
   Вася с Костей явились первыми. Сели на бревно.
   — Может, он не придет? — с надеждой спросил Костя.
   Вася ничего не ответил. Он знал, что Ромка все равно явится. Наверное, специально опаздывает.
   Так и есть. Ромка стоял за углом и наблюдал за Кочкиным.
   Вася с Костей уже не сидели на бревне, а ходили по нему, потому что не сиделось.
   Тогда и появился Ромка. Только не один, а впятером. Компания подошла вразвалочку.
   — Психуете? — с улыбкой спросил Ромка.
   — Что нам психовать? Это ты психуешь, привел целый отряд, — сказал Вася. — У нас такого уговора не было.
   — А я вообще с тобой не собираюсь драться, — сказал Ромка. — Еще стукну нечаянно, а ты рассыплешься. Можешь драться вот с этим! — Кузаков вытолкнул вперед худенького веснушчатого парнишку.
   — А он при чем? — удивился Вася. — У нас с тобой поединок!
   — Ну, Пушкин! — Ромка оглядел Васю снизу доверху.
   — Трусишь? — громко спросил Вася.
   Ромка рассмеялся, сел на бревно.
   — Для профилактики! — он подал знак рукой.
   Не каждый способен понять, что значит слово «профилактика» в честном поединке. И Вася не понял. А Ромкины дружки поняли.
   Двое подошли к Косте, двое — к Васе. Дальше все получилось неожиданно и быстро. Вася не успел ничего сообразить, как его взяли за руки и за ноги. То же самое произошло с Костей. Пленники, естественно, забрыкались, Костя завыл, а Вася брыкался молча. Их свалили в яму, где они продолжали барахтаться.
   — Не больно? — спросил их Ромка.
   Физически было не больно, а душевно — больно.
   Друзья вылезли из ямы грязные и несчастные.
   Компания хохоча удалялась.
   — Предупреждал я тебя, — вытирая грязь с лица, заныл Костя. — А ты бубнишь свое…
   Вася промолчал. Что тут говорить?
   — Посмотри на себя! — не унимался Костя. — Весь в грязи! Вот влетит дома!
   Вася опять ничего не ответил, он очищал брюки щепкой.
   — Говорят ему, говорят, он никого не слушает! — Костя никак не мог остановиться. — Может, еще раз вызовешь его на дуэль?
   — Вызову!
   — Мало тебе! Кузаков еще не такую команду приведет. Он издевается! Понятно? А ты на удочку клюешь!
   — Ничего не клюю. Это дело чести.
   — Ну, ты воображаешь из себя не знаю и кого! Дело чести! Героически, наверное, мы выглядели, лежа в грязи! — Костя наконец рассмеялся.
   — Ну и что? Разве не могут два благородных человека барахтаться в яме?
   Тут Костя совсем развеселился.
   — Ага! Все идут и думают: кто это в яме? А там благородные люди!
   Они стали хохотать.
   Тут, откуда ни возьмись, появилась Татка Малахова. Вначале они ее даже не заметили.
   — Вы что, сумасшедшие? — спросила она. — Все в грязи и хохочете?
   Они замолкли. Вася поднял с земли ранец, закинул через плечо.
   — Грязные мы потому, что клад искали! А хохочем потому, что не нашли! Видишь, ямы вырыты? Это все мы с Костей рыли, ночами!
   — Да видела я все, — промолвила Татка.
   — Чего ты видела? — тут Вася поскользнулся и нечаянно толкнул Татку. Она упала.
   Вася хотел помочь ей встать, но застеснялся Кости.
   Костя тоже хотел подать Татке руку, но застеснялся Васи.
   Мальчики шли, не разговаривая. А Татка, всхлипывая от обиды, плелась за ними.
   Именно в этот момент им встретилась Светлана Ивановна. Вот уж не везет, так не везет!
   — Откуда вы такие? — опешила она. — Почему Малахова плачет? Обидели ее?
   Мальчики молчали.
   — Я не плачу, — едва вымолвила Татка.
   — Кочкин, хулиганить ты умеешь, а признаться боишься!
   — Толкнул ее… — сказал Вася.
   — Вот как просто! Взял и толкнул! — Светлана Ивановна даже отступила на шаг, будто хотела рассмотреть своего ученика с некоторой дистанции.
   — Случайно… — прошептала Татка.
   — А почему в таком виде? — продолжала допрашивать учительница. — Грязные, как поросята. Дрались? Малахова, с кем они дрались?
   — Не видела, — опять прошептала Татка.
   — Как же ты оказалась с ними?
   — Случайно…
   — Что-то слишком много случайностей. Случайно оказались вместе, случайно толкнул и подрались тоже, наверное, случайно. Ладно, идите быстрее домой, а то людей на улице распугаете. Завтра поговорим!
   Светлана Ивановна, видимо, сама торопилась. Она почти бегом устремилась к трамваю. Только мелькал ее зеленый беретик.
   Настало время разобраться с Таткой.
   — Так что ты видела и что не видела? — хмуро спросил Кочкин.
   — Все видела. Я хотела вам помочь, но не успела.
   — С какой стати ты должна нам помогать!
   — Как-нибудь обойдемся без девчонок! — добавил Костя.
   — Потому что вас было двое, а их пятеро. Они мимо проходили, я в это время за угол спряталась.
   — Очень приятное известие! — съязвил Вася.
   Но Татке было невдомек понять мужское самолюбие.
   — Вы больше с ними не связывайтесь, — попросила она.
   Костя, несмотря на мужское самолюбие, обрадовался:
   — А я о чем говорю? О чем я тебе, Кочкин, говорю? У Кузакова совести нет, а Васька ему чего-то доказать хочет. Говорит: дело чести! А он твоих слов не понимает!
   — Смешно получается, — сказал Вася. — Если у тебя есть совесть и у меня есть совесть, то мы друг друга можем и поколотить. А у кого нет совести, того бить нельзя. Так?
   — Ну… — Костя не знал, что ответить. — Так все равно ведь он тебя побьет!
   — Побьет, — согласился Вася. — Но я ему не уступлю!
   — Да борись сколько хочешь! — рассердился Костя. — Дурак ты, Васька, какой-то.

   Правильно говорил дядя Коля: жизнь идет полосами. Папа об этом тоже говорил, но у дяди Коли получалось выразительнее. Он при этом обхватывал голову руками, и всем было ясно, что наступила та самая черная полоса, которую дядя Коля предсказывал.
   Папа был оптимистом и постоянно надеялся на светлую полосу. Как известно, он любил повторять: «Только больно видеть жизни край».
   Дядя Коля был пессимистом. Он мог впасть в уныние оттого, что в африканском заповеднике убили слона. «Всё! — тихо произносил он. — Всё!» Наступала тишина. Глаза его были закрыты или, наоборот, смотрели вдаль. Мама над ним подтрунивала. Зато Васе дяди Колины чувства были понятны, как картинки в книжке.
   Вот и у Васи, видимо, тоже началась черная полоса. Хорошо бы посидеть с дядей Колей, обхватив голову руками. Но тут все начнут спрашивать, что произошло. Ни за что не отстанут, пока не дознаются. Вроде Васе черных полос иметь еще не положено. У ребенка все должно быть светлым. Как на плакате: весь мир в цветах, а дети едят кашу.
   «При этом странное дело, — размышлял Вася, — детьми все распоряжаются: учителя, родители и каждый взрослый в отдельности. Можно подумать, что они живут, а мы еще только собираемся».
   В период черной полосы еще не такие мысли могут в голову прийти. Вот потом голова-то и болит, а отчего — непонятно. По больницам начинают таскать, таблетки давать. Можно хоть сто таблеток съесть…
   Между тем черная полоса в жизни Васи Кочкина становилась все чернее.
   А произошло вот что. Старшая вожатая Тамара позвонила в бывшую Васину школу № 66. Она сомневалась: принимать Васю в пионеры в канун годовщины Октября или не принимать. Какой-то странный этот Кочкин.
   В отличие от Светланы Ивановны вожатая не считала Васю отъявленным хулиганом. С хулиганами просто. Для хулиганов составлен план мероприятий. Вот Ромка Кузаков, например. С ним она сразу же нашла общий язык. А с Кочкиным общего языка не находится.
   Для Светланы Ивановны подростки — неизвестный народ. А Тамара с ними запросто. Если б не Кочкин. Он занес в пионерский отряд 5 «Б» класса какой-то вредный микроб скептицизма. Даже отличник Дима Беляков вдруг нахмурился и сказал: «Не пойду на швейную фабрику стихи про советских мам читать!» Про каких же мам он хочет читать? А первый начал бросать всякие реплики Кочкин.
   Размышляя над неприятными событиями, Тамара Трошина и решила позвонить в школу № 66, где учился раньше Кочкин. Нужно все-таки выяснить, почему их бывший ученик (не двоечник!) остался вне рядов пионерской организации.
   И вот когда она позвонила, то узнала ошеломляющую весть: Кочкин — пионер! И не только рядовой пионер, а еще и звеньевым являлся!
   «Кочкин всех нас водил за нос!» — с горечью подумала Тамара. От обиды у нее даже слезы на глазах навернулись. Ну что она ему сделала? Почему он себя так ведет?
   Обидевшись, старшая вожатая Тамара Васильевна тут же превращалась в Тому. Ей казалось, что специально ее обидел Кочкин и специально над ней посмеялся.
   Томе захотелось тут же, сию минуту, уйти в ансамбль петь и плясать.

   Светлана Ивановна ничуть не удивилась, что Кочкин оказался пионером, а потом не пионером. От Кочкина она ожидала чего угодно. Можно подумать, что Вася состоял только из одних отрицательных черт. Ну хоть одна положительная могла у него быть?
   Могла! Это Светлана Ивановна понимала. Не может быть человек только отрицательным или только положительным. Но что-то должно перевешивать.
   Успокоив себя таким образом, Светлана Ивановна решила, что у Кочкина перевешивают отрицательные черты.
   Вот так несправедливо иногда смотрят на тебя со стороны. Не понимают. А попробуй-ка пойми!
   Ты-то всех понимаешь, кто рядом с тобой?

   — Ты, Кочкин, не хотел быть пионером? — Аля Соломина смотрела на него широко открытыми глазами. В прошлом году она была в «Артеке». Там все иностранные дети хотели быть пионерами. А Кочкин? Кочкин, советский мальчик — не захотел! Как это все понимать? — Кочкин, слышишь, Кочкин! — у Али даже голос сорвался.
   — Мы еще не оглохли, — сказал Костя Гвоздиков.
   — Кто это мы? — в тревоге спросила старшая вожатая Тамара Васильевна.
   — Мы с Кочкиным.
   — А при чем тут «мы»? То есть при чем тут ты? — возмутилась старшая вожатая. — И вообще, Гвоздиков, выйди! Мы разговариваем с Кочкиным! Наш актив разговаривает с Кочкиным!
   — Какой актив? — спросил Вася. — Я тут всех знаю.
   — А почему, Кочкин, ты не должен знать актив? — удивилась Тамара.
   — Ну, актив… — Вася глубокомысленно задумался. — Актив я не знаю…
   — Не придуривайся, Кочкин! — Тамара Трошина опять обиделась. — У нас серьезный разговор. Ответь нам прямо: как ты мог отказаться от своего пионерского имени?
   — Я не отказался. Я хотел испытания.
   — Он почти выдержал испытание! — воскликнула Татка.
   — Может быть, я ослышалась? — произнесла Тамара свою любимую фразу. — Какое испытание? Уж не эта ли выдумка с молчанием?
   — Но ведь вы сами были «за», — растерянно сказала Аля Соломина.
   — Это не испытание, а игра! — вожатая строго посмотрела на Алю. — Можно целую неделю молчать! Только зачем? Вы сами подумайте: зачем молчать?
   Пионеры стали думать. Действительно: зачем молчать? В чем смысл молчания? Нет смысла! Выходит, Кочкин поступал бессмысленно.
   — Так кто мне объяснит? — снова спросила Тамара.
   Никто объяснить не мог.
   Актив заседал долго, но к единодушному мнению не пришел: пионер Кочкин или не пионер? Это тоже озадачило вожатую. Обычно 5 «Б» был всегда единодушен.
   Пока шло заседание, Костя Гвоздиков сидел под дверью, ожидая Васю. Наконец, двери распахнулись, озабоченные активисты протопали мимо.
   — Ну и заварил ты кашу, — сказал Костя, когда они шли домой. — А зачем — сам не знаешь.
   — Я уже объяснял активу, — сказал Вася. — А ты, Гвоздиков, не актив.
   — Подумаешь, захочу и стану! — уверенно произнес Костя. — Мне только неохота. Дурак я, что ли?
   — Несознательный ты, Гвоздиков!
   — От кого слышу? Сам из пионеров выбыл!
   — Может, я хотел всех взволновать, А то никто не волнуется.
   — А чего волноваться? Надо жить спокойно. Мне папа говорит так: «Если каждый будет жить спокойно и на душе у него будет хорошо, то и всему Советскому Союзу будет хорошо».
   — Что же, всем заснуть, как ты на уроках спишь? И тогда вся страна станет счастливая?
   — Ты почему такой вредный? — спросил Костя. — Надо тебя с моим папой познакомить. Он всех умеет успокаивать. Собака залает, он и ее успокоит.
   — Как это у него получается? — удивился Вася.
   — Не знаю. Чего-то такое скажет, собака уже хвостом виляет.
   — А у нас в семье все наоборот, — вздохнул Вася. — Жила у нас собака Булька, так она из всех нас была самая спокойная. Мама раскричится, она подойдет, за ногу тяпнет понарошку и уйдет под стол. Мама тут же успокаивалась.
   Мальчики шли по асфальтированной дорожке сада имени Горького. Астры после заморозков поникли головками. Они уже прожили свою жизнь. И от этого в саду было тихо и печально.
   — А я недавно был у Лидии Петровны, — вдруг сказал Вася.
   — Зачем? — удивился Костя.
   — Так вышло…
   — К учителям домой ходят только подлизы. Да и то девчонки. А потом хвастаются: мы чай пили! Вот скукота! Ты тоже чай пил?
   На этот вопрос Вася отвечать не стал. Он был настроен на серьезный разговор. В конце концов надо же с другом когда-то серьезно поговорить.
   — Оказывается, среди ее учеников нет ни одного генерала, — сказал Вася.
   — Ну и что? — Костя пожал плечами. — Может, маршалы есть.
   — И маршалов нет. Никого у нее нет. Она — сирота.
   — Сирота? — рассмеялся Костя. — Так она сама старая!
   — Была же маленькая. Ее отца и мать посадили в тюрьму. Может, они там и умерли. Может, убили. Неизвестно. Это было в тысяча девятьсот тридцать седьмом году, при Сталине. Понял?
   — Не-е-е…
   — Не-е-е! Не-е-е! Ты знаешь, как Сталина зовут?
   Костя задумался.
   — Это… как это? — пытался он вспомнить. — Вспомнил! Семен Виссарионович!
   — Сам ты Семен! А вот когда-нибудь ты думал, как надо жить?
   — Чего ты ко мне пристал?
   — Эй, Кочкин! — вдруг послышался голосок.
   Вася обернулся. За деревом стояла Янка Истомина. Костя презрительно смотрел на друга. Опять эта Янка!
   — Будь здоров! — обиженный Костя пошел не оглядываясь.
   Яна подошла к Васе.
   — А я знаю, что тебя Ромка опять побил!
   — Дура ты! — Вася даже сам не ожидал, что такое скажет, и испугался, что Яна рассердилась. Но Яна, как ни странно, рассмеялась.
   — Пойдем, покатаемся на колесе обозрения! — вдруг предложила она.
   Вот уж чего Вася не ожидал — на колесе обозрения кататься! Да еще с Яной! С какой стати ей в голову взбрело? Опять какой-нибудь подвох?
   Вася настороженно глядел на девочку.
   — Ну? — спросила Яна требовательно.
   — Разве ты никогда не каталась на колесе?
   — С мальчиками — ни разу!
   Вася заморгал глазами.
   — А ты с девочками катался? — Яна с любопытством уставилась на него.
   — С какими девочками? — спросил он растерянно.
   Яна ничего не ответила и запрыгала на одной ноге. Прыг-скок, прыг-скок!
   Вася лихорадочно стал шарить в кармане, пытаясь найти мелочь. Но там даже копеечки не оказалось!
   Напрыгавшись, Яна снова предстала перед ним. В руке у нее было два билетика. Когда она успела купить? Неужели она его ждала?
   Колесо возвышалось над садом, поражая своими гигантскими размерами. Может быть, оно принадлежало какой-то неведомой колеснице? Только где эта колесница, куда умчалась на трех колесах, оставив четвертое?
   На колесе сидели только три пары, а остальные сиденья болтались, как пустые люльки. В одну из них уселись Вася с Яной. Колесо медленно стало поднимать их вверх. К небесам, к птицам. Может быть, не совсем так безгранично высоко, но все-таки туда, все дальше от земли. Вот уже выше деревьев…
   — Страшно, — прошептала Яна и схватила Васю за руку.
   Он осторожно сжал ее пальцы. Ему было совсем не страшно. Наоборот. Душа его ликовала.
   — Замерзла? — спросил он Яну.
   Она помотала головой и еще сильнее сжала Васину руку.
   Колесо поднимало их выше и выше. Яна закусила губу, глаза стали круглые. Вася обнял ее за плечи, словно она была маленькая, а он большой и сильный.
   Они достигли самой высокой точки. Под ними лежал город, а может быть, целая планета. Она казалась идеально ухоженной, расчерченной на квадраты. Порядок должен быть на этой планете.
   Началось снижение. Пространство сужалось, а детали увеличивались. Вырос недостроенный туалет, куча кирпича, яма непонятного происхождения. Стали различимы и голоса.
   Яна заулыбалась, убрала руку из Васиной ладони, а он убрал руку с ее плеча. Как будто и не было этой затаенной близости. Приехали!
   — Нисколько не страшно! — сказала она, спрыгнув. — Только холодно.
   — А говорила, не замерзла, — сказал он, испытывая какое-то непонятное разочарование.
   — Мало ли что я говорила! Ну, мне пора домой! Вон до того дерева нам по пути.
   Всё-то она знала: по пути, не по пути.
   Яна напевала, мурлыча что-то себе под нос, подпрыгивала, веселилась, непонятно чему. Может быть, ей просто нравилось идти рядом с Васей?
   — Передай своему Кузакову, что я еще раз с ним буду драться! — сказал Вася.
   Яна рассмеялась и снова что-то замурлыкала.
   — Так передай своему Кузакову!
   — Не передам!
   — Почему? — опешил Вася.
   — У него компания. Он без компании драться не ходит.
   — Почему тогда ты с ним дружишь? Почему он тебе нравится? — презрительно спросил Вася.
   — Он — красивый.
   — Чего-о-о? — Вася тупо уставился на Яну.
   — Кра-си-вый! — снова повторила Яна. — Всем девчонкам нравится.
   Вот это да! Кузаков красивый! Это было потрясающее открытие. Красивая девочка — понятно. Но чтоб мальчишка? Неужели девчонкам нравится нос Кузакова? И из-за этого носа они любят всего Кузакова? Может, они все дуры?
   — Ты что, свихнулся? — спросила Яна. — Дальше можешь не ходить! Привет! — и она пошла очень гордая.
   «Видимо, я не отличаюсь красотой», — подумал Вася. Он потрогал свой неприметный нос. Вот она, причина будущих страданий! Почему будущих? Может быть, Яна не ушла бы от него так гордо, имей он другой нос. Неужели нос так много значит в жизни человека?
   Вася шел и размышлял: почему мама вышла замуж за папу? Уж про папу не скажешь, что он красавец. Лысеть начал, ну это понятно: от ума. А вот мама красивая, каждому ясно. Почему она полюбила папу? Но в то же время Вася представить не мог, чтоб маме мог понравиться кто-то чужой.
   Вася решил, что обязательно спросит маму, как они с папой познакомились и поженились. Неужели из всех носов ей больше всех понравился папин? Вот придет домой и тут же спросит.

   Разговор про нос не состоялся. В гостях у них была тетя Фиса из барака. Как только Вася появился, она руками всплеснула:
   — Дитятко ты наше! Да куда же ты растешь такой длинный? (Можно подумать, что год не видела!)
   — Никакой не длинный! На физкультуре стою девятый.
   — Восемь человек тебя еще длиннее! Господи, да куда вы растете впереди своего ума?
   — Вы на праздник собрались? — спросил Вася.
   — Не твоего ума дело, — ответила мама.
   Вася очень удивился, что мама делает тете Фисе прическу. Ведь тете Фисе в прошлом году было пятьдесят лет, а сейчас, значит, пятьдесят один. Зачем ей прическа? И платье нарядное, и бусы блестящие — зачем? Неужели в пятьдесят лет хочется наряжаться? И вообще, в пятьдесят лет жить, наверное, неинтересно.
   Вася ел жареную картошку, а тетя Фиса рассказывала, как она в магазин ходила. Купила два килограмма овсяной крупы (только по два давали), заплатила, значит, тридцать две копейки. А кассирша с трех рублей ей мелочь одну сдает, а рубли не сдает. Тетя Фиса от кассы не отходит, а кассирша тетю Фису нахалкой называет ни за что ни про что.
   — Так и не сдала сдачу? — спросила мама разгневанно.
   — Нет, не сдала.
   — Ты только на кухне боевая. Я бы до директора дошла!
   — Бог ее накажет, — сказала тетя Фиса.
   — Дожидайся, накажет! — усмехнулась мама.
 
   — А как он ее накажет? — спросил Вася.
   — Это уж его дело, — сказала тетя Фиса.
   Вася стал думать, какая судьба ждет кассиршу, если ее накажет бог. Может, ногу сломает? Из-за трех-то рублей? Что-то другое… Например, у нее украдут варежки в троллейбусе (у Васи однажды украли). Но почему-то и это его не обрадовало. Пусть уж в варежках ходит.
   Никакого наказания наглой кассирше Вася придумать не мог. Может, еще сама исправится? Стыдно станет, найдет тетю Фису, отдаст три рубля и будет долго извиняться.
   А мама с тетей Фисой между тем говорили уже о другом.
   — Боюсь я что-то, — шепотом сказала тетя Фиса. — Боюсь свою жизнь менять. Вот придет, так еще посмотрю…
   — Да чего смотреть? Человек серьезный, основательный.
   О чем они говорят? О каком серьезном человеке?
   — А вдруг не придет? — вздохнула тетя Фиса. — Тогда голову под душ засуну — и вся твоя прическа!
   — Ну уж нет! — категорически заявила мама. — Прическу мою не тронь! А ты чего слушаешь, рот раскрыл? — неожиданно обрушилась она на Васю. — Говори, что там у тебя в школе происходит!
   — В школе замечательно. Как всегда, показываю пример.
   — Молодец, Васька! — похвалила тетя Фиса.
   — Это он молодец? Что ты его слушаешь! Явился тут весь в грязи, с ног до головы. Это он в школе был!
   Вася тут же пошел учить уроки. Он закрылся в своей комнате, то есть в кабинете.
   Но кому придет в голову сразу садиться за уроки? Вася отодвигал эту неприятную минуту разными ухищрениями.
   Для умственного развития он стал читать газету «Пионерская правда». На третьей странице газеты пионеры писали о личной жизни, в основном неудавшейся.
   «Дорогая редакция, мне 13 лет, я одинока…»
   «Дорогая редакция, мне 10 лет, у меня нет друзей…»
   «Дорогая редакция! У меня мой лучший друг украл кошку, после этого я в нем разочаровалась».
   «Дорогая редакция, я совершила ошибку в жизни, посоветуйте, как мне быть…»
   Кошка особенно расстроила Васю. Как она сейчас живет у друга, кормит ли он ее?
   Конечно, вся страна откликнется на письма страдающих пионеров. Вася очень любил читать отклики, советы, пожелания и особенно приглашения в гости.
   Вася размечтался: хорошо бы и его кто-нибудь позвал в гости, например, с далекой Камчатки или Сахалина. «Дорогой Вася, приезжай, мы ждем тебя с нетерпением». Подпись: семья Гусевых или Соловьевых.
   И вот Вася собирает рюкзак, родители счастливы. Ребенок едет на край света, они об этом в детстве и мечтать не могли. Семья Гусевых или Соловьевых становится его вторым домом.
   Но для того, чтоб осуществить свою мечту, надо написать письмо в редакцию. А почему бы и нет? У него тоже есть ошибки в жизни, ему тоже нужна помощь.
   На Васю нашло вдохновение. Он достал заветные тетрадки, где описывал свою жизнь, полистал их. Кое-что годилось для «Пионерской правды».
   Итак, он сел за стол и начал писать.

    «Дорогая редакция! Мне скоро 12 лет, я учусь в 5 «Б» классе. Зовут меня Вася Кочкин. Я из простой семьи. Родители все делают, чтоб вырастить из меня человека. Но это им не удается. Папа из-за меня раньше времени поседел, у мамы появились морщины. Все дело в том, что я совершаю легкомысленные поступки. Я их насовершал столько, что если буду описывать, то это займет целую страницу. Но никому в голову не придет, как я переживаю. Учителя ко мне относятся правильно, беседуют со мной, но все впустую. Воспитывать меня очень трудно. У меня один путь — в свинопасы. Однажды мне подарили поросенка. Он жил у нас в квартире и понимал меня с полуслова. Неужели такого поросенка можно съесть? Я вообще не ем мясо, потому что люблю животных. Дорогая редакция! Очень жаль, если я пропаду ни за что ни про что. Неужели я безнадежен, товарищи читатели? Жду ответа, как соловей лета».

   Вася подумал и зачеркнул «как соловей лета». Все-таки письмо в газету, а не бабушке.
   Он тут же запечатал письмо в конверт и побежал на улицу искать почтовый ящик.
   Ящик висел на заборе, недалеко от дома. Вася даже подумал: «Может, он не настоящий?» Как-то странно опускать письмо у какого-то забора. Но опустил.
   — Ты куда бегал? — спросила мама. Она подтирала пол, тетя фиса уже ушла.
   — Письмо отправил. В Москву написал.
   — Какое еще письмо?
   — В газету «Пионерская правда».
   — Ты что, серьезно? — мама смотрела на него с сомнением: выдумывает или правду говорит?
   — Еще как серьезно! Всю свою жизнь описал.
   — А что тебе описывать? — мама уже начала волноваться. — Как из пионеров выбыл?
   — Все описал, — уклончиво ответил Вася. — И про тебя тоже. Как ты из-за меня страдаешь.
   Мама бросила тряпку в ведро так, что брызги полетели.
   — Дурак! Я тебе, дураку, покажу, как письма в газету писать!
   — Дураки, что ли, пишут?
   — Они-то не дураки, а ты дурак! Я уж по твоей физиономии вижу, какую белиберду ты там наплел! Да я сейчас тебя тряпкой! Мало из-за тебя неприятностей!
   — Много. Я во всем признался в письме.
   — Кошка скребет на свой хребет! — мама вдруг сморщилась, и по щекам у нее побежали слезы.
   Вася растерялся. Виновато боднул маму в плечо. Она обняла его мокрой рукой. И отчего-то ему тоскливо стало. И глупым показалось так весело написанное письмо.

   В актовом зале стояла тишина. Дети, родители и учителя сидели не шелохнувшись. Лейтенант МВД инспектор по делам несовершеннолетних Зинаида Федоровна Шишкина рассказывала о правонарушениях. Грабежи среди белого дня, убийства, разбойные нападения. Во всех этих страшных историях были замешаны подростки — дети безответственных отцов и матерей.
   Родители не смотрели друг другу в глаза, они чувствовали: именно к ним относится призыв Зинаиды Федоровны:
   — Подумайте о своих детях! Вы их губите! Остановитесь, пока не поздно!
   — В нашем 5 «Б» классе нет родителей-пьяниц, — наконец произнесла в тишине мама Али Соломиной. — Иначе мы бы с ними провели работу.
   — К сожалению, и у вас есть такие, — сказала инспектор по делам несовершеннолетних. — Не буду пока называть фамилию… Мы индивидуально побеседуем.
   Родители стали подозрительно смотреть друг на друга. Все папы приосанились, выпрямили плечи, каждый показывал своим видом, что ничего общего с пьяницами он не имеет.
   Только Васин папа сидел, опустив голову. Он был смущен, все это видели. И поняли, в чей огород брошен камушек. Мама Али Соломиной покачала головой. А Светлана Ивановна тихо произнесла:
   — Вот так-то…
   Но Васин папа услышал ее скорбные слова. И Вася тоже услышал. Хорошо, еще мамы не было, а то бы она со стыда сгорела.
   После собрания Светлана Ивановна попросила Кочкина-отца задержаться. Вася тоже был задержан.
   Разговор состоялся серьезный. Инспектор по делам несовершеннолетних Зинаида Федоровна произнесла:
   — Яблоко от яблони недалеко падает! — и замолчала, видимо, обдумывая дальнейшую речь.
   Светлана Ивановна тоже молчала. На ней были черные изящные туфельки, она сидела и качала ногой. Васин папа все смотрел на ее ногу, просто так, бессмысленно смотрел, думая о сыне Васе, а совсем не о ноге учительницы.
   Но инспектор Шишкина заметила его взгляд и нахмурилась. Она не любила легкомысленных людей. Они ей надоели.
   — Так вот, — сказала она, — вашего сына Василия Кочкина мы поставим на учет в детскую комнату милиции. Я вижу, какой из вас воспитатель! У меня глаз наметан!
   — Ваську? На учет? — тут Кочкин словно проснулся. — За что? — вскричал он.
   — Потише, потише! Какие буйные! — Зинаида Федоровна буйных тоже не любила. С буйными хуже всего. Они детей заиками делают.
   — Ты мне объясни, — повернулся папа Кочкин к сыну. — За что тебя на учет?
   Вася пожал плечами:
   — Пусть поставят. Я хочу, чтоб меня учитывали.
   — Вот-вот, — с жалостью произнесла Зинаида Федоровна. — Сегодня — детская комната милиции, завтра — спецшкола, потом — прямой путь в колонию. А из колонии вернется бандитом!
   Вся Васина судьба была расписана как по нотам. Видимо, за свою долгую службу Зинаида Федоровна нагляделась и натерпелась. И вот еще один перед ней…
   Светлана Ивановна перестала качать ногой. Мрачное будущее Васи Кочкина ее встревожило. Она стала уговаривать инспектора Шишкину дать Васе отсрочку. Ну, если еще одно хулиганство… Она выразительно посмотрела на Васиного папу. Ей хотелось, чтоб он тоже попросил, покаялся, пообещал. Но лицо старшего Кочкина было непреклонно. Он ничего не просил и ни в чем не каялся. Даже Вася удивился: он впервые видел отца таким твердым. Стоит, подбородок вперед, руки за спиной, словно говорят ему: «Отрекись!» А он: «Не отрекусь!»
   — Ваше дело, — сказала инспектор Светлане Ивановне. — От вас поступила жалоба, я среагировала. Берете его на поруки?
   — Беру, — согласилась Светлана Ивановна.
   — Не надо нам порук, — сказал старший Кочкин. — Мы как-нибудь без порук… Без порук как-нибудь воспитаем гражданина!
   — Вот именно, как-нибудь, — заметила инспектор.
   — Да вас самих нужно воспитывать, — сказала учительница.
   — Еще неизвестно, кому кого надо воспитывать, — тихо, но твердо произнес папа. — Может быть, вот он, Васька, всех нас воспитывает.
   — С вами поговоришь! — Светлана Ивановна вспыхнула и даже притопнула изящной туфелькой.
   Папа вздохнул:
   — Вот так-то, дорогуши! — И вышел из зала.
   — И это при ребенке! — крикнула ему вдогонку потрясенная Шишкина.
   Вася выскочил вслед за папой.
   Они вышли на улицу. Папа закурил.
   — Ну, иди домой! — он похлопал сына по плечу. — Нам в разные стороны. Мне еще на работу бежать. К Октябрьской надо кучу лозунгов написать.
   — А сейчас какой пишешь?
   — «Отдадим все силы…»
   — Опять все силы, — вздохнул Вася.
   Они расстались. Папа пошел призывать, а Васе надо было подумать обо всем, что произошло. Что-то получается не то в его жизни. Невеселая история. Даже грустная.
   Размышляя, Вася не заметил, как его догнала Лидия Петровна.
   — Что, Василий, нос повесил? — спросила она.
   — Потому что меня по носу бьют, — улыбнулся Вася и почесал нос.
   — Вот невидаль!
   Они пошли вместе. Лидия Петровна, как всегда, была в своей шляпке, плащике, старых туфлях.
   В овощном ларьке продавали капусту. Очередь была человек десять.
   — Придется встать, — сказала Лидия Петровна. — Ты мне поможешь донести? — спросила она.
   Вася закивал головой.
   — Почему никто из вас не умеет говорить элементарные любезности?
   — Какие любезности? — удивился Вася.
   — Головой ты умеешь кивать. А сказать: «Рад вам помочь!» или даже «Счастлив вам помочь!» — не можешь?
   — Как в девятнадцатом веке! — сообразил Вася. — Так они в очередь за капустой не стояли. Только и делали, что прожигали жизнь на балах! Их с детства учили…
   — Что правильно, то правильно, — перебила его Лидия Петровна. — Их с детства учили!
   Пока Лидия Петровна объясняла Васе про дворянскую жизнь, подошла очередь, на них зашикали, потому что надо было выбирать капусту.
   Продавщица без всякого выбора бросила на весы три вилка.
   — Самые плохие! — возмутился Вася. — Вон тот дайте, в уголке!
   — Тот не нужен, этот не нужен, роются тут! — закричала продавщица. Очередь ее поддержала. Все стали обвинять Лидию Петровну, что она роется в капусте.
   — Кто роется? — воскликнул Вася. — Сами роетесь, мы даже не выбирали!
   — Ишь распустили! — мужчина, стоящий следующим в очереди, отодвинул Васю от прилавка. — Воспитала бабка внука, а он вырастет, потом ей же голову оторвет!
   Лидия Петровна молча расплатилась, Вася затолкнул вилки в сетку, сдерживая негодование.
   — Я на весь ваш ларек жалобу в горисполком напишу! — крикнул он (Лидия Петровна тащила его за рукав). Когда человек в негодовании, он всегда мелет всякую глупость, Вася это понимал, но ничего другого ему в голову не пришло.
   — Не ожидала я от тебя, Василий! — сухо сказала Лидия Петровна, когда они отошли от ларька.
   — А чего они ругаются? «Голову оторвет!» — передразнил он. — Я точно знаю, что этот усатый всю капусту переберет и никто ему слова не скажет. А кто не выбирает, на того и кричат. Я уж сколько раз замечал!
   — Ты меня гораздо опытнее, — насмешливо сказала Лидия Петровна. — С тобой не пропадешь. Только учти — склочников я не люблю.
   — Разве я склочник? — обиделся Вася. — Я — за справедливость!
   — Когда во время голода люди дерутся из-за куска хлеба — это довольно неприятная картина. Видела. А когда сытые — из-за вилка капусты… Унизительно! Ты меня, Василий, огорчил.
   Вася и сам был огорчен. Значит, что-то ему недоступно такое, что для Лидии Петровны само собой. Будь на месте Лидии Петровны мама, она тут же бы во всей очереди навела порядок, и каждый бы получил капусту ту, что надо. Это Вася понимал и маму одобрял. Кто-то должен порядок наводить?
   А Лидия Петровна лучше капусту есть не будет. И не только капусту. Капуста к примеру. И еще принесут, так не примет. Умрет с голоду.
   Вася шел, жевал листок капусты, и вид у него был довольно глупый.
   — Лидия Петровна, вы говорили, что надо жить осознанно. А как это осознанно?
   — Разве ты не знаешь?
   — Откуда мне знать? Я ведь еще мало жил.
   — Не так-то мало. Уже можешь соображать. Сейчас не поймешь — потом уже трудно будет понять.
   — Так как?
   — Сопротивляться злу. Другого ничего не могу тебе сказать. Ну, и глупости тоже. Только не по капустным делам. Очень все просто, Василий.
   — Просто?
   — Просто. А ты бы хотел жить запутанно?
   — Не хотел бы…
   — Вот и живи просто. Сопротивляйся злу и глупости.

   Мама сообщила радостную весть: ее посылают на конкурс парикмахеров в город Ленинград. Мамой можно было гордиться. На радостях она все же не забыла спросить, как прошло в школе собрание, о чем говорила инспектор по делам несовершеннолетних.
   Папа долго и запутанно рассказывал одну уголовную историю, которую упоминала инспектор. В конце концов совсем запутался, мама ничего не поняла.
   — Что ты мне разные истории рассказываешь? — не вытерпела она. — Про Ваську учительница что-нибудь говорила?
   — У меня с учебой все нормально, — сказал Вася. — Я — успевающий, могу даже без троек учиться.
   — Знаю, что можешь, — сказала мама. — Я отца спрашиваю, а не тебя.
   Папа и Вася переглянулись.
   — Все нормально! — неожиданно твердым голосом произнес папа. — Поезжай спокойно в Ленинград.
   Мама заулыбалась. Какой хороший день: никто ее не расстроил дома, а на работе одна клиентка даже благодарность написала. Но самое главное: сыном довольны в школе, мужем — на работе.
   — Хоть отдохну сегодня от всех забот! — сказала мама и легла на диван, как это обычно делал папа. Ей даже не хотелось смотреть телевизор. Хотелось просто лежать и думать, что все хорошо. И от этого на душе тепло и легко.
   А у папы и Васи на душе было, наоборот, и не тепло, и не легко. Но пусть мама отдыхает. В конце концов они мужчины и сами должны решать свои дела.
   Но все-таки Вася не удержался. Присел на диван, помолчал, а потом спросил:
   — Мам, а чего бы ты сделала с кассиршей, которая тетю Фису обманула?
   — Убила бы!
   — Я же серьезно. Может быть, это склока, а не борьба за справедливость?
   — Это надо же, борьба у него в голове! Украли деньги — хватай за руку! В других странах вообще руку отрубают. Отрубят — потом и думай, справедливо или несправедливо. Может, и не стоило воровать!
   — Угу! — Вася сидел, наморщив лоб, и соображал, как все совместить — и маму, и Лидию Петровну, и чтоб при этом получилась гармоничная картина.
   — Нет, ты не дашь спокойно умереть, — сказала мама. — Включай телевизор!

   Кочкина, поскольку он оказался пионером, решили из пионеров исключить. Совершенно правильное решение! Нельзя все время принимать, надо хоть раз в десять лет кого-то исключить, проявить принципиальность, политическую зрелость. А уж кого как не Кочкина! Видите ли, он сам решил выйти из рядов… У нас так не бывает! Нет у нас такого понятия «сам», у нас есть только «сами».
   Так основательно думала вожатая Тамара Трошина. В ансамбль песни и пляски ее не приняли. Она была ужасно расстроена. Кроме пединститута, деваться некуда. Тамара это поняла, проплакав всю ночь. «Ансамбль остался в прошлом, в розовых мечтах детства», — сказала себе Тамара, утирая утром слезы.
   О своей неудаче с ансамблем вожатая поведала только Светлане Ивановне, с которой подружилась.
   — Я бы на твоем месте пошла в культпросветучилище, — посоветовала Светлана Ивановна. — В школе ты останешься старой девой и будешь ходить в стоптанных туфлях, как Лидия Петровна.
   — Я училась у Лидии Петровны и очень ее уважаю! — сказала Тома.
   — И чему она тебя научила? — грустно рассмеялась Светлана Ивановна. — По-моему, все ее уроки пошли для тебя впустую.
   Тамара обиделась.
   — А для вас? — спросила она.
   — Ну, я в вашей школе не училась! А если честно, то мне до Лидии Петровны далеко. Но я и не хочу быть Лидией Петровной. Она из другой эпохи, из минувшей.
   Вот такой разговор состоялся между вожатой и учительницей. Ни в каких школьных отчетах о нем не напишешь, мало ли о чем люди говорят.
   О таких разговорах и учащимся не следует знать, да они и не знают. Учащиеся учатся, хотя тоже кое о чем говорят.
   К исключению Васи из пионеров отряд 5 «Б» класса готовился очень ответственно. Татке Малаховой определили самую важную роль — ведущей. Она должна была задавать вопросы, восклицать, негодовать, обличать.
   — У меня болит живот, — отказалась Татка.
   — Что он у тебя все время будет болеть? — спросила Аля. — Кочкина мы ведь не сегодня исключаем. Я знаю, почему ты отказываешься, — он тебе нравится!
   — А если знаешь, то зачем даешь мне это поручение?
   — Чтоб тебя проверить! Что тебе важнее: пионерская совесть или Кочкин?
   Татка рот открыла и ничего не могла произнести: при чем тут совесть и при чем тут Кочкин?
   — Будешь ведущей! — твердо сказала Аля.
   — Не буду!
   — Будешь!
   Татка показала ей язык. Вот это пионерка! Вот это активистка, называется!

   Публикация в газете «Пионерская правда» грянула как гром средь ясного дня. Письмо Васи Кочкина!
   Первой его прочитала Татка Малахова будучи в библиотеке. Только что принесли свежий номер, она развернула его и — знакомая фамилия! Все сходится: и город, и класс, и школа.
   «Воспитывать меня очень трудно… — читала Татка. — Неужели я безнадежен, товарищи читатели?»
   Она поняла, что это крик души, и тут же побежала к Васе домой. Вдруг его уже нет в живых?
   Но Вася был жив. Он смотрел мультик и очень удивился Таткиному приходу в выходной день.
   Татка молча подала ему газету, которую в волнении унесла из библиотеки. Вася все понял: письмо опубликовали! Что-то этому обстоятельству он не обрадовался.
   — Ты писал? — спросила Татка.
   Вася развернул газету. Так и есть! Письмо называлось «Помогите!», хотя он писал без названия. Про поросенка выбросили. Жаль, с поросенком как-то веселее.
   — Ага… Вроде я… — промямлил Вася.
   — Ты правда такой несчастный?
   Вася кивнул.
   — И мама в Ленинград уехала, — сказал он. — Не узнает, как вся страна мне сочувствует.
   — При чем тут твоя мама?
   — Как это при чем? На конкурсе парикмахеров ей некогда и «Пионерскую правду» читать. На все письма придется отвечать папе.
   — Почему папе? — Татка ничего не понимала. — Сам и отвечай!
   — Что я могу ответить? Пошел по кривой дорожке… На учет скоро поставят.
   — Мы тебя не отдадим на учет! — решительно и даже пылко произнесла Татка.
   Вася не знал, как ему дальше быть. Лучше бы Татке правду сказать. Только какую правду? Ведь письмо-то не поддельное, его собственное.
   — Ты можешь никому не говорить? — неуверенно попросил Вася.
   — Почему? — удивилась Татка. — Если даже я никому не скажу, то и без меня все прочитают. Но если ты написал, значит, хотел, чтоб все читали?
   — Так я спросонья написал. Что-то во сне мне приснилось страшное. Я соскочил среди ночи, схватил ручку и давай в «Пионерскую правду» все свои чувства изливать. А потом опять уснул — и ничего не помню. Письмо, видимо, мама опустила утром в почтовый ящик. Я и в «Правду» мог написать. А может, и написал.
   Татка смотрела на него с изумлением.
   — Я думал, письмо в дороге затерялось…
   Тут Татка начала соображать, что Кочкин ее разыгрывает.
   — Как ты мог думать, если забыл, что писал? — спросила она.
   — Я тебе объясню… — сказал Вася. — Иногда что-то у меня в голове проясняется.
   Татка встала.
   — Нет, правда, объясню! — Вася испугался, что она сейчас уйдет. — Просто это трудно сделать.
   Но объяснить он не успел, пришел папа. В руке у него были свежие газеты, которые он достал из почтового ящика. Вася сразу же увидел «Пионерскую правду».
   Татка хотела тут же уйти, но папа не отпустил. И они втроем сели пить чай.
   Про заметку Татка молчала, и Вася был ей благодарен. Но у папы была противная привычка читать за чаем газеты. И вот сейчас он взял газету, да не какую-нибудь, а «Пионерскую правду». Развернул. И, конечно, тут же увидел крупно набранный заголовок «Помогите!» и подпись «Вася Кочкин» с указанием города, школы и класса.
   Папа не скрыл своего удивления.
   — Это что? — И стал читать вслух: «Родители все делают, чтоб вырастить из меня человека. Но это им не удается. Папа из-за меня раньше времени поседел, у мамы появились морщины…»
   Папа прочитал заметку два раза. Второй раз очень выразительно.
   — Мама знает? — спросил он.
   — Она сказала, что кошка скребет на свой хребет, — признался Вася.
   — Правильно сказала, — одобрил папа.
   Вася был согласен и с мамой и с папой. С хребтом у него дела обстояли неважно.
   — Пародист на нашу голову, а? — обратился папа к Татке, считая, видимо, ее совсем своим человеком.
   — А почему пародист? — спросила Татка.
   — Так это же не письмо, а пародия! А что такое пародия? Это насмешливое подражание!
   Наконец Татка все поняла.
   — Вася, но почему ты написал? — спросила она. — Почему тебе в голову приходит все время что-то неправильное?
   — Думал, в гости кто-то позовет с Камчатки. «Вася, дорогой, приезжай!» Хочу на Камчатке побывать.
   — Уж точно: с тобой раньше времени поседеешь! — сказал папа и погладил лысину.

   В школьном коридоре на втором этаже висел стенд под названием «У нас героем становится любой». На нем были наклеены фотографии и вырезки из газет, в которых сообщалось о том, что каждый, кто захочет, может стать героем, будь он хлебороб, кроликовод или ученый-физик.
   На этом стенде кнопками была прикреплена газета «Пионерская правда».
   Первые два урока в этот день прошли тихо-гладко. О заметке узнали только на большой перемене. К газете нельзя было подступиться.
   К концу перемены в 5 «Б» прибегали даже семиклассники и спрашивали:
   — Кто Кочкин?
   Все показывали на Васю, скромно сидевшего в уголке:
   — Вот Кочкин!
   Трудно, очень трудно быть популярным!
   В школу уже пришли три телеграммы: «Волнуемся за Васю!», «Сообщите о Кочкине!», «Поддержите Кочкина!»
   В гости его, правда, пока никто не звал.
   Старшая вожатая Тамара Трошина сияла. Всесоюзное мероприятие! Сейчас они прогремят на всю страну. Молодец, Кочкин! Такое душевное письмо написал, кто бы мог подумать. Хорошо, что они не успели исключить его из пионеров. Сейчас с полной уверенностью можно сказать: весь педколлектив, комсомольская, пионерская организации проявляли к Васе чуткость. Но, видимо, недостаточную. Тут нужно будет прямо признаться, самокритика никогда не вредит. Самокритика всем идет на пользу! Зато сейчас они не ударят в грязь лицом. Старшая вожатая чувствовала ответственность перед всей страной.
   В школе был настоящий переполох. Звонили из районо, из облоно.
   Светлана Ивановна писала отчет об индивидуальной работе с учащимися, в частности с Кочкиным. Она тоже самокритично отнеслась к себе и этим вызвала одобрение директора.
   Глеб Григорьевич срочно собрал педсовет.
   — Какие дети учатся в нашей школе! — сказал он задушевно. — Замечательные дети! А вы, Светлана Ивановна, не разобрались в Кочкине, не подобрали к нему ключик!
   Светлана Ивановна была в задумчивости: как найти к Кочкину ключик?
   Командир отряда 5 «Б» класса Аля Соломина тоже не дремала. Она собрала совет отряда. Нужно было обсудить письмо Кочкина и послать коллективный ответ в «Пионерскую правду».
   — А вдруг Кочкин нарочно написал? — сказала Татка. — Может, он хотел, чтоб его позвали в гости на Камчатку?
   — При чем тут Камчатка! — возмутилась Аля.
   — Я тоже хочу на Камчатку! — сказал Дима Беляков.
   — Да при чем тут Камчатка! — еще больше возмутилась Аля. — Ты, Беляков, все больше заражаешься от Кочкина!
   Тут неожиданно раздался голос всегда молчащего Андрюши:
   — Подадим руку Кочкину! — крикнул он.
   Никто не ожидал, что у Андрюши такой звонкий голос.
   Его призыв прозвучал как раз в тот момент, когда в класс вошла вожатая Тамара. У нее была способность приходить всегда вовремя.
   Она поддержала Андрюшу.
   — Мы торжественно примем Кочкина в пионеры, — сказала вожатая. — Он прошел испытание. Молодец, Кочкин!
   Аля с непониманием уставилась на вожатую. В голове у нее перемешались все установки: то принимать Кочкина в пионеры, то исключать, то принимать, то исключать!
   Пока шло заседание совета отряда, Вася Кочкин с Костей Гвоздиковым сидели под лестницей. Костя сразу «раскусил» друга.
   — Ну и устроил ты опять, — сказал он, прочитав заметку. — Правильно ты пишешь: беседуют с тобой, беседуют — и никакого толку.
   — Давай снимем газету со стенда, чтоб не читали, — предложил Вася.
   И вот сейчас они сидели под лестницей и ждали, когда во второй смене начнется урок и коридор опустеет. Звонок уже прозвенел, но отдельные опоздавшие еще бегали.
   — Никакой дисциплины! — пробормотал Вася.
   Наконец стало тихо и пусто. Друзья выбрались из-под лестницы и побежали к стенду.
   Вася быстро отодрал кнопки. Газета зашуршала и упала на пол.
   — Ты куда смотришь! — прошептал Вася. — Держи!
   Костя поднял газету, скомкал и сунул в ранец.
   — А ну, повесь обратно! — за их спиной стоял Ромка Кузаков.
   Костя прижал ранец к себе.
   — Вешай обратно! — приказал Ромка. — Кому говорят? А то потом на меня свалят: «Опять Кузаков газету стащил!»
   — Не указывай! — сказал Вася.
   — А может, я хочу почитать, как ты свою жизнь расписал! Ой, где же мой платочек, вдруг заплачу! — Кузаков начал изображать, что он всхлипывает.
   Вася пошел, но Ромка преградил ему дорогу.
   — Ну, давай повесим, — Костя вытащил смятую газету.
   — Ты что? — Вася выхватил из его рук газету и стал рвать.
   — Так… — произнес Ромка задумчиво-грозно.
   Они стояли друг перед другом.
   Кузаков и правда был красив. Тонкие черты лица, прямые черные брови, волнистая прядь на лбу. Поэту бы такое лицо! Но Ромка никогда не читал стихов.
   Кузаков подошел к Васе вплотную. Первый раз ему захотелось ударить этого нелепого Кочкина серьезно.
   — Кончайте! — сказал Костя, оглядываясь. — Васька, пойдем!
   Но Вася его не слышал. Наконец-то он один на один с Кузаковым.
   Ромка толкнул его первый. Вася упал, но тут же вскочил и неожиданно боднул противника. Кузаков растянулся на полу.
   И в это время появилась Светлана Ивановна.
   — Что происходит? — воскликнула она. — Кочкин, ты опять дерешься? Что тебе сделал Кузаков? Почему он на полу?
   — При чем тут Кочкин? — Ромка встал. — Я поскользнулся, вот и все. — Не мог же он признаться в своем поражении. — А они газету сорвали! — сообщил он с удовольствием. — Всю в клочья изорвали. Центральная газета! — Кузаков пошел, засунув руки в карманы и насвистывая.
   — Почему вы изорвали газету? — спросила Светлана Ивановна.
   Костя стал собирать с пола обрывки.
   — Случайно! — сказал Вася.
   — Опять случайно! — у Светланы Ивановны душа кипела от возмущения, но она сдерживалась. К Кочкину нужно было подобрать ключик, хотя ей это делать совершенно не хотелось.
   — Ну что тебе, Кочкин, нужно? — спросила она. — Зачем ты написал в газету?
   — Я нарочно.
   — Нарочно? — Светлана Ивановна хмыкнула. Ведь мелькала у нее такая мысль, не верила она в это письмо.
   — Вот что, Кочкин. Раз уж написал, так написал. Расшумелся на всю страну, так теперь молчи, не высовывайся. Твое «нарочно» никому не нужно.
   Первый раз между ними произошло что-то похожее на взаимопонимание.
   Но тем не менее совету классного руководителя Вася не внял. На следующий день он всем говорил, что написал нарочно. Только ему никто не верил.

   Вася с нетерпением ждал субботу. Во-первых, должна была приехать мама. Во-вторых… во-вторых, выходила замуж тетя Фиса! И свадьбу должны были играть у них в квартире. Еще со среды начал толпиться народ. Приносили картонные ящики с вином и продуктами, что-то громко обсуждали, что-то готовили на кухне. Все это Васе было очень интересно.
   И вот наступила суббота. Папа очень боялся, как бы мама не опоздала к свадьбе. Но самолет прилетел вовремя. Мама даже поспела в загс на регистрацию.
   Когда Вася пришел из школы, в доме было полно народу. Мама была очень красивая в платье с белым кружевным воротником. И папа тоже красивый, в черном костюме в полосочку. Можно подумать, что это они женились.
   Встретив сына, мама обняла его и стала целовать. Но про школу не забыла спросить. Вася сказал, что все хорошо. И наконец-то это было правдой. У него было все так хорошо, как никогда. Даже Аля Соломина ему улыбалась, а Дима давал списывать задачи. И в пионеры собирались принять торжественно. Но Вася снова сказал:
   — Не…
   — Опять «не»? — удивилась Аля.
   — Не…
   Но про «не» он ничего маме не сказал. Да и не до того было.
   Тетя Фиса — невеста! — сидела в большой комнате за длинным столом. Рядом с ней торжественно восседал ее жених, то есть уже муж — невысокий, толстенький, с черными веселыми глазами.
   Он подал Васе руку.
   — Василий Иванович! — представился он.
   — Василий Павлович! — ответил Вася и пожал руку.
   — Тезки! Два Василия! — сказала радостно тетя Фиса, как будто именно это обстоятельство должно было сыграть в ее жизни решающую роль.
   На шее тети Фисы блестели бусы, в ушах сверкали сережки. Счастливая была тетя Фиса. Василий Иванович держал ее руку в своей руке и тоже был счастливый. Можно подумать, что они были молодые-молодые и жизнь еще только-только начиналась. И все еще было впереди.
   И почему-то Вася подумал про Лидию Петровну, и ему захотелось, чтоб она тоже была у них за столом и тоже была счастливая.
   Среди веселых гостей только один человек не особенно веселился — дядя Коля. Он сидел, как всегда, обхватив голову руками.
   — Тоже бы женился, — сказала мама. — А то мается… И она мается. Вот бы и сошлись.
   — Жить никого не научишь, — возразил папа. — Каждый живет по-своему.
   Отчего-то Вася никогда не задавался вопросом, почему дядя Коля один. Оказывается, из-за дяди Коли кто-то мается, что-то дядя Коля делает не так. Почему?
   В жизни так много вопросов и так мало ответов.
   Папа с дядей Колей ушли на кухню. Вася тоже пошел к ним. Наверное, дядя Коля опять про озон говорит. С озоном дела плохи.
   Но папа с дядей Колей говорили не про озон.
   — Значит, был у нас период застоя, — задумчиво сказал папа.
   Да… — неопределенно произнес дядя Коля. — А кто же мы такие? Мы в этот период жили… А нам по радио сообщают…
   Они с дядей Колей уставились друг на друга, как бы изучая явление.
   — Какой период? — спросил Вася.
   — Застоя! — трагически произнес дядя Коля.
   Вася задумался и вдруг закричал:
   — Ура!
   — Ты что, свихнулся? — спросил папа.
   Но Вася не свихнулся.
   — Это хорошо, что у нас застой, — сказал он, довольный. — Значит, расцвет еще не наступил!
   — Какой расцвет? — вздохнул дядя Коля.
   — Он и не нужен! — заявил Вася. — В каждом государстве после расцвета наступает закат. Чем дольше нет расцвета, тем дольше нет заката!
   — До заката нам не дожить! — иронично сказал папа.
   — Выходит, все еще впереди! — тут дядя Коля даже повеселел, похлопал Васю по плечу.
   Никаких оснований к хмурости не было. Папа с дядей Колей это поняли. Они пошли снова поздравлять тетю Фису.
   Про Васю все забыли. Он как следует наелся (хорошо бы каждый день были свадьбы!) и побежал на улицу. Они договорились с Костей Гвоздиковым встретиться у ротонды.
   Слегка подморозило. Небо было холодное, голубое. И на этом голубом небе вырисовывались черные ветви деревьев. Вася бежал вприпрыжку и напевал:

 
Это простенькое дело,
Надо жить на свете смело!..
Это простенькое дело,
Надо жить на свете смело!
 

   Костя еще не пришел. Вася забрался на ротонду. Он стал рассматривать, как крутится колесо обозрения. Оно поворачивалось против часовой стрелки, как будто двигалось в обратное время.
   В одной из люлек, опустившихся к земле, Вася увидел знакомую голубую курточку и вязаную белую шапочку с помпончиком. Яна! А рядом с ней — Ромка Кузаков!
   Вася спрятался за колонну. Почему он подумал, что Яна только с ним каталась на колесе? Как всегда, она его дурачила. «Страшно, ой страшно!» И он поверил! С Ромкой, наверное, ей тоже было страшно.
   Нет уж, прятаться он не будет! Вася вышел из-за колонны. Пусть она его увидит и покраснеет. И правда, она его увидела, толкнула Ромку.
   Вася спрыгнул с ротонды, подошел к ним.
   — Ты что, следишь за мной? — спросила Яна и при этом посмотрела на Ромку.
   — Ты ведь не иностранная разведчица.
   — А ты чего все время нос задираешь? — спросил дружелюбно Ромка.
   Вася удивился его тону, но ничего не ответил.
   — Мы с тобой можем корешить, — сказал Ромка. — Идет? — и подал ему руку.
   — Не идет, — ответил Вася и руки ему не подал.
   Ромка насупился.
   — Ну, Пушкин! — сказал он и дернул Васю за воротник.
   — Будем драться? — спросил Вася.
   — Ты свое получишь, когда время придет. Пошли! — и он кивнул Яне.
   Яна, видимо, не знала, что делать. Она потопталась на месте и все-таки пошла за Ромкой.
   Вася сел на ступеньку ротонды. Яна оглянулась, помахала ему рукой, но ответа не получила.
   На клумбах лежали замерзшие астры.
   Вася еще не знал, что ему пришло письмо с Камчатки от семьи Гусевых.
   На Камчатке в этот день стояла ветреная погода. А вулкан, который преспокойно спал много лет, загудел.

_КОНЕЦ