Страница:
Ивон Шуинар
Patagonia – бизнес в стиле серфинг. Как альпинист создал крупнейшую компанию спортивной одежды и снаряжения
Yvon Choinard
Let My People
Go Surfing
The Education of a Reluctant Businessman
Книга рекомендована к изданию Михаилом Казаковым
© 2005, 2006 by Yvon Chouinard
© Перевод на русский язык, издание на русском языке, оформление. ООО «Манн, Иванов и Фербер», 2014
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
Правовую поддержку издательства обеспечивает юридическая фирма «Вегас-Лекс»
© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()
Let My People
Go Surfing
The Education of a Reluctant Businessman
Книга рекомендована к изданию Михаилом Казаковым
© 2005, 2006 by Yvon Chouinard
© Перевод на русский язык, издание на русском языке, оформление. ООО «Манн, Иванов и Фербер», 2014
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
Правовую поддержку издательства обеспечивает юридическая фирма «Вегас-Лекс»
© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()
Эту книгу хорошо дополняют:
Доставляя счастье
Тони Шей
Оставь свой след
Блейк Майкоски
Бизнес в стиле Virgin
Ричард Брэнсон
Тони Шей
Оставь свой след
Блейк Майкоски
Бизнес в стиле Virgin
Ричард Брэнсон
Предисловие
Бизнес в эпоху после нефти
Со времени первой публикации этой книги в октябре 2005 года в мире и компании Patagonia произошло много событий. Общество начинает все отчетливее осознавать, что температура на планете повышается – в результате нашей деятельности. И все же, несмотря на море книг, статей, фильмов, на то, что даже военные ведомства подтверждают серьезность угрозы глобального потепления, правительства, компании и мы с вами не предпринимаем никаких решительных шагов, чтобы изменить эту ситуацию.
О нефти написан не один десяток книг, все авторы единодушны: конец нефтяной эры не за горами, нужно заранее готовиться к тому, что привычный образ жизни кардинально изменится.
Мы в Patagonia уже готовимся к тому, что экономика будет становиться все более «локальной». Глобальная экономика, базирующаяся на дешевых перевозках, нерациональна и неустойчива. Как сегодня выглядит наша производственная цепочка? Мы закупаем органический хлопок в Турции, переправляем тюки с ним в Таиланд. Там из хлопка делают ткань. Затем она идет в Техас на раскройку, оттуда в Мексику, где вещи шьют. Потом они отправляются на склад в Неваду, оттуда в магазины и к дилерам и только после этого оказываются в руках покупателей. Еще немного, и расходы на транспортировку превысят стоимость труда и материалов. Нужно искать возможности для «местного» производства своих товаров.
При изготовлении одежды из синтетических и даже из органических природных волокон расходуется много нефти и энергии. Пришла пора отказаться от идеи потребления невозобновляемых ресурсов, производства одежды, которую потом выбрасывают в мусорные баки. Переработка алюминиевых банок, стали, бумаги – норма; пора задуматься об изготовлении одежды из переработанных и пригодных для вторичного использования волокон.
В последние годы мы тесно сотрудничаем с японскими фабриками в вопросах разработки тканей, которые имели бы хорошие эксплуатационные характеристики и при этом позволяли значительно снизить вред, наносимый окружающей среде. Недавно мы при поддержке Teijin Fibers Limited в рамках программы Eco Circle запустили один из самых захватывающих проектов по переработке тканей. Мы хотим замкнуть производство и потребление: будем собирать изношенную синтетическую одежду и отправлять ее на фабрики Teijin для переработки в новый полиэстер. Мы провели исследования и убедились, что даже с учетом транспортировки одежды из США в Японию это снизит потребление энергии на 76 % и выбросы парниковых газов на 71 % по сравнению с производством нового полиэстерового волокна. Нашим следующим шагом станет работа с другой японской компанией, Toray Industries, по разработке перерабатываемого капрона, а также сотрудничество с американскими компаниями по вопросам переработки хлопчатобумажных тканей.
Patagonia предпринимает эти шаги, чтобы не стать, подобно американским производителям автомобилей, жертвами собственного невежества, жадности и бездействия. Мы знаем: нужно действовать сегодня, если хочешь, чтобы твой бизнес мог процветать и через сто лет.
Хочу с некоторой надеждой сообщить, что в прошлом году я ездил с туром по США, посвященным выходу этой книги в свет, и во время поездки с радостью узнал, как много студентов сейчас учатся по природоохранным специальностям. Этим юношам и девушкам не только близки проблемы нашей планеты, но, в отличие от своих родителей, они готовы взяться за их решение. Еще один факт: наш отдел персонала в последние годы завалили заявлениями о приеме на работу молодые люди, занимающиеся всеми видами немеханизированного спорта. Они работают волонтерами в местных природоохранных организациях, и при этом у всех магистерские степени.
Университеты, которые несколько лет назад не помышляли даже об использовании переработанной бумаги, сегодня начали понимать, как важно увлечь людей своим примером включать курсы по охране окружающей среды в учебные планы. Все больше компаний начинает понимать, что прибыль и ответственность, социальная и экологическая, отнюдь не взаимоисключающие понятия.
Наконец, надо сказать, что некоммерческое движение «1 % для планеты», в котором мы участвуем с 2001 года, сейчас объединяет уже более 400 компаний, каждая из которых ежегодно передает 1 % своей выручки от продаж в пользу природоохранных организаций. А значит, революция уже началась!
О нефти написан не один десяток книг, все авторы единодушны: конец нефтяной эры не за горами, нужно заранее готовиться к тому, что привычный образ жизни кардинально изменится.
Мы в Patagonia уже готовимся к тому, что экономика будет становиться все более «локальной». Глобальная экономика, базирующаяся на дешевых перевозках, нерациональна и неустойчива. Как сегодня выглядит наша производственная цепочка? Мы закупаем органический хлопок в Турции, переправляем тюки с ним в Таиланд. Там из хлопка делают ткань. Затем она идет в Техас на раскройку, оттуда в Мексику, где вещи шьют. Потом они отправляются на склад в Неваду, оттуда в магазины и к дилерам и только после этого оказываются в руках покупателей. Еще немного, и расходы на транспортировку превысят стоимость труда и материалов. Нужно искать возможности для «местного» производства своих товаров.
При изготовлении одежды из синтетических и даже из органических природных волокон расходуется много нефти и энергии. Пришла пора отказаться от идеи потребления невозобновляемых ресурсов, производства одежды, которую потом выбрасывают в мусорные баки. Переработка алюминиевых банок, стали, бумаги – норма; пора задуматься об изготовлении одежды из переработанных и пригодных для вторичного использования волокон.
В последние годы мы тесно сотрудничаем с японскими фабриками в вопросах разработки тканей, которые имели бы хорошие эксплуатационные характеристики и при этом позволяли значительно снизить вред, наносимый окружающей среде. Недавно мы при поддержке Teijin Fibers Limited в рамках программы Eco Circle запустили один из самых захватывающих проектов по переработке тканей. Мы хотим замкнуть производство и потребление: будем собирать изношенную синтетическую одежду и отправлять ее на фабрики Teijin для переработки в новый полиэстер. Мы провели исследования и убедились, что даже с учетом транспортировки одежды из США в Японию это снизит потребление энергии на 76 % и выбросы парниковых газов на 71 % по сравнению с производством нового полиэстерового волокна. Нашим следующим шагом станет работа с другой японской компанией, Toray Industries, по разработке перерабатываемого капрона, а также сотрудничество с американскими компаниями по вопросам переработки хлопчатобумажных тканей.
Patagonia предпринимает эти шаги, чтобы не стать, подобно американским производителям автомобилей, жертвами собственного невежества, жадности и бездействия. Мы знаем: нужно действовать сегодня, если хочешь, чтобы твой бизнес мог процветать и через сто лет.
Хочу с некоторой надеждой сообщить, что в прошлом году я ездил с туром по США, посвященным выходу этой книги в свет, и во время поездки с радостью узнал, как много студентов сейчас учатся по природоохранным специальностям. Этим юношам и девушкам не только близки проблемы нашей планеты, но, в отличие от своих родителей, они готовы взяться за их решение. Еще один факт: наш отдел персонала в последние годы завалили заявлениями о приеме на работу молодые люди, занимающиеся всеми видами немеханизированного спорта. Они работают волонтерами в местных природоохранных организациях, и при этом у всех магистерские степени.
Университеты, которые несколько лет назад не помышляли даже об использовании переработанной бумаги, сегодня начали понимать, как важно увлечь людей своим примером включать курсы по охране окружающей среды в учебные планы. Все больше компаний начинает понимать, что прибыль и ответственность, социальная и экологическая, отнюдь не взаимоисключающие понятия.
Наконец, надо сказать, что некоммерческое движение «1 % для планеты», в котором мы участвуем с 2001 года, сейчас объединяет уже более 400 компаний, каждая из которых ежегодно передает 1 % своей выручки от продаж в пользу природоохранных организаций. А значит, революция уже началась!
Вступление
Я занимаюсь бизнесом уже почти пятьдесят лет. Тяжело говорить об этом, как бывает трудно признаться, что ты алкоголик или адвокат. Я никогда не питал уважения к этому роду занятий. По большей части именно бизнес повинен в грабительском отношении к природе, уничтожении коренных культур, в том, что бедные теряют последнее, а богатые получают всё, в том, что Земля отравлена стоками и выбросами заводов и фабрик.
Но бизнес может и производить пищу, лечить болезни, давать людям работу, делать нашу жизнь богаче. Он может обеспечивать блага, продолжая оставаться доходным и не теряя при этом своей души. Именно об этом моя книга.
Как и многие американцы, чей период взросления пришелся на 1960-е годы, я вырос в атмосфере отвращения к крупным корпорациям и обслуживающим их правительствам. Мне никогда не были близки мечты юных республиканцев, стремящихся зарабатывать больше, чем родители, желающих начать свое дело, добиться быстрого роста, выставить акции на биржу и на пенсии предаться радостям клубного гольфа. Мои ценности формировало близкое общение с природой, страстное увлечение видами спорта, которые многие считают чересчур опасными.
Мы с моей женой, Малиндой, сотрудники Patagonia, тоже «выгребающие» против общего течения, учимся на этих видах спорта и из нашего нетипичного образа жизни черпаем идеи, которые применяем в управлении компанией.
Patagonia – это своего рода эксперимент. Компания существует ради того, чтобы опробовать на практике рекомендации из книжек о скором Судном дне нашей планеты – о срочных действиях, которые помогли бы остановить уничтожение природы, предотвратить крушение нашей цивилизации. Ученые единодушны в мнении – мы стоим на пороге экологической катастрофы. Но общество все равно не спешит действовать. Нас разбил коллективный паралич, вызванный равнодушием, инерцией, отсутствием воображения. Patagonia существует для того, чтобы бросить вызов общепринятым мнениям, продемонстрировать новый, ответственный стиль ведения бизнеса. Мы верим, что пришло время изменить принятую сегодня модель капитализма, базирующуюся на бесконечном росте производства, приводящую к уничтожению природы. У Patagonia и тысячи ее сотрудников достанет средств и доброй воли, чтобы доказать деловому миру, что в основу стабильного, прибыльного бизнеса могут быть положены правильные вещи.
Я работаю над этой книгой пятнадцать лет. Именно столько потребовалось, чтобы доказать самим себе, что мы можем сломать традиционные правила ведения бизнеса, что это не просто работает, но и дает большой эффект, особенно для компании, которая не собирается уходить с рынка в ближайшую сотню лет.
Но бизнес может и производить пищу, лечить болезни, давать людям работу, делать нашу жизнь богаче. Он может обеспечивать блага, продолжая оставаться доходным и не теряя при этом своей души. Именно об этом моя книга.
Как и многие американцы, чей период взросления пришелся на 1960-е годы, я вырос в атмосфере отвращения к крупным корпорациям и обслуживающим их правительствам. Мне никогда не были близки мечты юных республиканцев, стремящихся зарабатывать больше, чем родители, желающих начать свое дело, добиться быстрого роста, выставить акции на биржу и на пенсии предаться радостям клубного гольфа. Мои ценности формировало близкое общение с природой, страстное увлечение видами спорта, которые многие считают чересчур опасными.
Мы с моей женой, Малиндой, сотрудники Patagonia, тоже «выгребающие» против общего течения, учимся на этих видах спорта и из нашего нетипичного образа жизни черпаем идеи, которые применяем в управлении компанией.
Patagonia – это своего рода эксперимент. Компания существует ради того, чтобы опробовать на практике рекомендации из книжек о скором Судном дне нашей планеты – о срочных действиях, которые помогли бы остановить уничтожение природы, предотвратить крушение нашей цивилизации. Ученые единодушны в мнении – мы стоим на пороге экологической катастрофы. Но общество все равно не спешит действовать. Нас разбил коллективный паралич, вызванный равнодушием, инерцией, отсутствием воображения. Patagonia существует для того, чтобы бросить вызов общепринятым мнениям, продемонстрировать новый, ответственный стиль ведения бизнеса. Мы верим, что пришло время изменить принятую сегодня модель капитализма, базирующуюся на бесконечном росте производства, приводящую к уничтожению природы. У Patagonia и тысячи ее сотрудников достанет средств и доброй воли, чтобы доказать деловому миру, что в основу стабильного, прибыльного бизнеса могут быть положены правильные вещи.
Я работаю над этой книгой пятнадцать лет. Именно столько потребовалось, чтобы доказать самим себе, что мы можем сломать традиционные правила ведения бизнеса, что это не просто работает, но и дает большой эффект, особенно для компании, которая не собирается уходить с рынка в ближайшую сотню лет.
История
В детстве никто не хочет стать бизнесменом. Все хотят быть пожарными, спортсменами, рейнджерами. Дональды Трампы и Джеки Уэлчи – герои разве что для других бизнесменов, разделяющих их ценности. Я лично, например, в детстве хотел стать охотником.
Мой отец был суровым франкоязычным канадцем из Квебека. Он три года проучился в школе, а с девяти лет начал работать на семейной ферме. Позже ему довелось побывать штукатуром, плотником, электриком, сантехником. В городке Лисбон в штате Мэн, где я родился, отец отвечал за ремонт ткацких станков на местной шерстяной мануфактуре. Одно из ранних детских воспоминаний – папа сидит на кухне у дровяной печи, пьет виски и выдирает пассатижами зубы, все подряд, больные и здоровые. Ему предстояло поставить зубные протезы, и отец посчитал, что местный дантист запросил слишком много за работу, с которой пациент может справиться сам.
Лазить я научился прежде, чем ходить. Наш сосед, который жил этажом выше, звал меня ползти к нему вверх по лестнице и за это обязательно угощал медом. Когда мне было около шести лет, старший брат Джеральд взял меня на рыбалку и тайком насадил на крючок небольшую щуку. С тех пор я стал заядлым рыбаком.
У меня были две старшие сестры, Дорис и Рэйчел. Брата со временем призвали в армию, отец постоянно был на работе – в общем, я рос в окружении женщин. С тех пор оно мне и нравится. Моя мама, Ивонна, была по натуре авантюристкой. Именно ей в 1946 году пришла в голову идея перебраться всей семьей в Калифорнию. Она полагала, что тамошний сухой климат будет полезен для отца, страдавшего астмой.
Мы распродали имущество, с грехом пополам втиснулись в наш «крайслер» и отбыли на Запад. По пути остановились в поселении индейцев, и мама, завидев индианку-хопи с кучей голодных детей, отдала им всю припасенную в дорогу кукурузу. Для меня это был первый урок благотворительности.
Прибыв в Бербанк, мы остановились в доме местных франкоканадцев. Меня определили в начальную школу. В классе я был самым маленьким, не знал английского. К тому же мне постоянно приходилось драться из-за своего «девчачьего» имени. В конце концов, я поступил так, как на моем месте сделал бы, наверное, любой будущий бизнесмен, – взял и сбежал из школы.
Тогда родители перевели меня в местную церковно-приходскую школу, там мне хотя бы могли помочь монахини. Тот год я окончил с табелем, в котором стояли двойки по всем предметам. Языковые, культурные различия сделали меня ребенком замкнутым, бóльшую часть времени я проводил в одиночестве. Когда соседним ребятам родители еще не разрешали самостоятельно переходить улицу, я уже гонял на велосипеде за 10–12 километров от дома на озеро и ловил окуней, в диких уголках ставил ловушки на раков, охотился с острогой на лягушек и стрелял из лука по кроликам.
Среднюю школу я вспоминаю с содроганием. У меня были прыщи, я не умел танцевать, не интересовался ни одним предметом, кроме труда. Я был парнем «с характером», учителя меня постоянно наказывали, оставляя в классе после уроков. Я неплохо играл в бейсбол и американский футбол, но, как только дело доходило до соревнований на публике, я никогда не мог попасть по мячу. В общем, еще в ранней юности я понял: лучше самому придумывать себе игры – в них ты всегда будешь победителем. И находил их на берегу океана и на холмах за Лос-Анджелесом.
На уроках математики я невыносимо скучал и раз за разом пересчитывал дырки в звукоизоляционных панелях. На истории я тренировался задерживать дыхание, чтобы на выходных нырнуть поглубже и наловить побольше моллюсков и омаров на пляже Малибу. Зато на уроках по автомеханическому делу я вылезал из-под автомобиля, только чтобы получше рассмотреть ножки симпатичной девчонки, которая приходила провести перекличку.
Кончилось дело тем, что такие же белые вороны, как я (среди нас были и взрослые), организовали Южнокалифорнийский клуб соколиной охоты. Весной мы каждые выходные выезжали за город в поисках птичьих гнезд, кольцевали по заданию орнитологов подрастающих птенцов, отбирали для обучения молодых ястребов. Наш клуб разработал даже первый в Калифорнии регламент соколиной охоты.
Наверное, именно тогда я и сформировался как человек. Когда пятнадцатилетний подросток ловит дикого ястреба, не спит ночами, приучая птицу к себе, пока она доверчиво не заснет на его руке, а затем кропотливо обучает гордую птицу охотиться в паре с человеком, адепту дзен-традиций остается только спросить: «Кто кого здесь приручает?»
Один из старших членов клуба, Дон Прентис, увлекался скалолазанием и научил нас спускаться по веревке дюльфером к птичьим гнездам на скалах. До того мы спускались, просто перебирая по веревке руками. Он показал, как надо обводить пеньковым канатом (к слову, украденным в телефонной компании) бедро, как пропускать его через плечо. Этот прием позволял намного лучше контролировать скольжение вниз. Мы даже пошили себе специальную одежду с кожаными вставками, чтобы веревка лучше скользила.
У нас не было ни нормального снаряжения, ни специальной обуви – спускались с утесов в кедах на резиновой подошве или босиком.
Тренировка спуска дюльфером в Стоуни-Пойнт, долина Сан-Фернандо. Начало 1950-х годов.
Фото из архива Patagonia
Нам и в голову не приходило, что по тем же самым утесам можно лазить и вверх. Пока однажды, спускаясь по расщелине, я не встретил парня из клуба «Сьерра», который тем же путем поднимался! Мы, конечно же, потребовали от Прентиса, чтобы он дал нам несколько уроков скалолазания, и в июне – мне к тому времени уже исполнилось шестнадцать – я сел за руль своего «форда» 1940 года выпуска, который собственноручно вернул к жизни на уроках автодела, и отправился в Вайоминг. Я и сейчас помню, как в сорокаградусную жару в одиночку ехал один через пустыню Невада, а по обочинам стояли перегревшиеся фешенебельные «олдсмобили» и «кадиллаки».
Добравшись до Пайндейла, я вместе с Доном Прентисом и другими ребятами отправился к хребту Уинд-Ривер. Мы собирались взойти на Ганнет-Пик, самую высокую вершину Вайоминга. По пути мы немного заблудились и решили разделиться. В тот же день я в одиночку, постоянно поскальзываясь в своих обычных ботинках без протекторов, под рев грозы добрался до вершины.
Потом я перебрался в Титон[1] и провел остаток лета за тем, что учился лазить по скалам. Мне удалось уговорить пару ребят из Дартмута взять меня с собой на восхождение на вершину Симметри-Спайр. Это было мое первое восхождение со страховкой. Я прикинулся опытным скалолазом и не отступил, даже когда меня попросили пройти первым самую трудную веревку[2] маршрута по влажной и скользкой расщелине. Потом я возвращался в Титон каждое лето и по три месяца лазил по скалам. Вспоминая сейчас те восхождения, я иногда ловлю себя на мысли: «А ты, брат, чудом тогда остался в живых».
Еще в Титоне я рыбачил. Когда мне было семнадцать, я увидел, как Гленн Эксум неподалеку от горного приюта учил своего сына Эдди забрасывать шнур при ловле нахлыстом. Гленн был горным проводником, скалолазной легендой долины. Еще он был превосходным рыбаком – мастером элегантных забросов нахлыстом и специалистом по ловле на сухую мушку. Когда Гленн заметил мой интерес, он крикнул: «Давай к нам, сынок!» – и стал учить меня закидывать мушку. С тех пор я навсегда забросил спиннинг, навороченные приманки и рыбачу только на мушку.
Вернувшись в Калифорнию, я зимой «завис» на скалах в Стоуни-Пойнт, а осенью и весной – в Таквиц-Рок. Там я и познакомился с молодыми скалолазами из клуба «Сьерра». В конце концов мы перебрались из Таквица в Йосемитскую долину[3], где основная часть знаменитых Больших стен еще никем не была пройдена.
После окончания школы в 1956 году я пару лет проучился в колледже, параллельно подрабатывая у брата, который в то время управлял частным детективным агентством «Майк Конрад и партнеры». Главным их клиентом был Говард Хьюз[4], и занималось агентство в основном тем, что следило за бесчисленными юными старлетками Хьюза, охраняло его яхту, чтобы на нее «не проникли микробы», и укрывало самого Хьюза от повесток в суд по делу его авиакомпании Trans World Airlines.
На каникулах я ездил с друзьями в дикие местечки мексиканской Нижней Калифорнии или на материковое побережье Мексики, где мы занимались серфингом. Мы постоянно маялись животом от плохой воды, на лекарства денег не было, и мы поступали следующим образом: растирали в пыль уголь, оставшийся от костра, смешивали его с солью и разбавляли водой. Получалось безупречное рвотное снадобье.
Вскоре я понял, что, если собираюсь и дальше пить грязную воду и есть с не пойми каких уличных прилавков, нужно приспосабливаться, вырабатывать, так сказать, естественный иммунитет к извечным «болезням туристов» – диарее и кишечной лямблии. Дело это непростое, но если отказаться от флагила и антибиотиков, не пить йодированную или хлорированную воду, то иммунитет рано или поздно появится. Сработает, как гомеопатия. Сегодня я спокойно пью из любой реки, где рыбачу, и почти никогда не страдаю от кишечных расстройств.
В 1957 году я съездил на барахолку, купил подержанный угольный кузнечный горн, наковальню, набор кузнечных щипцов и молотов и начал самостоятельно учиться кузнечному делу. Мне хотелось собственноручно ковать свое снаряжение: мы начали делать восхождения на большие стены в Йосемити, подъем занимал по нескольку дней, и нужны были сотни крючьев. Крючья из мягкой стали, которые привозили из Европы, были одноразовыми, их оставляли в скалах.
Свои первые скальные крючья из хромомолибденовой стали я перековал из старой лопасти комбайна. Более жесткие и прочные, эти крючья оказались идеальными для вбивания в узкие щели в йосемитских скалах. К тому же их можно было вынуть и использовать не один раз. Я сделал крючья себе, потом друзьям, с которыми лазил; потом и друзья друзей захотели себе такие же. В час у меня получалось сделать пару хромомолибденовых крюков, и я начал продавать их по полтора доллара за штуку. Европейские крюки стоили 20 центов за штуку, но для сложных восхождений, которые мы тогда уже делали, подходило только мое «железо».
Этапы ковки скального крюка из прутка хромомолибденовой стали 4130.
Фото из архива Patagonia
Еще я хотел освоить надежные карабины. В 1957 году я занял у родителей 825 долларов 35 центов, чтобы заказать форму для штампованной ковки, и с наличными в кармане прямиком отправился в головной офис Аlcoa в Лос-Анджелесе. Там удивились: они больше привыкли иметь дело с банковскими платежами, но деньги взяли и штамп для меня сделали.
Однажды мы с приятелем Кеном Уиксом очистили мусоросжигательную печь в Титоне и прожили в ней целое лето. 1958 г.
Фото Лоррейн Бонни
Отец помог обустроить небольшую стационарную мастерскую в старом курятнике за домом. Но мой инструмент был по большей части переносным, я грузил его в машину и колесил вдоль калифорнийского побережья от Биг-Сура до Сан-Диего. Занимался серфингом, потом прямо на пляже выгружал наковальню и делал крючья. Затем засовывал все обратно в машину и ехал ловить волну на следующий пляж. Деньги на бензин я добывал тем, что выгребал из мусорных баков и сдавал пустые бутылки.
Несколько следующих лет я в зимние месяцы ковал снаряжение, а с апреля по июль был на йосемитских стенах. Затем, с наступлением летней жары, передвигался в высокогорные районы Вайоминга, в Канаду или в Альпы Тринити на севере Калифорнии. Осенью возвращался в Йосемити, лазил там до ноября, пока не выпадал снег. Все это время я зарабатывал, продавая сделанное зимой снаряжение прямо из багажника машины. Доход от этого был скудным: бывало, я неделями жил на полдоллара-доллар в день.
В Йосемити мы называли себя «партизанами долины», «вэлликонговцами»[5]. Прятались от егерей и смотрителей, когда заканчивался двухнедельный срок разрешенного пребывания в парке, и испытывали особую гордость за то, что скалолазание и ледолазание не представляют для общества никакой экономической ценности. Мы чувствовали себя бунтарями, восставшими против культуры потребления. Мы презирали политиков, бизнесменов, считали корпорации источником всех зол. Домом нам была природа. Нашими героями были Мьюр, Торо, Эмерсон[6], а еще европейские альпинисты – Гастон Ребюффа, Риккардо Кассин, Герман Буль. Мы были дикарями, существовавшими на обочине экосистемы, – легко приспосабливающимися, выносливыми и упрямыми.
В один прекрасный день мне пришла повестка явиться на сборный армейский пункт. Отношения с армией у меня сразу не задались. Вскоре меня отправили в Корею. Там я только и делал, что создавал проблемы: «забывал» отдавать честь офицерам, имел неопрятный вид, устраивал голодовки и в целом вел себя неуравновешенно. Но грань не переходил – иметь дело с военным трибуналом в мои планы не входило. В конце концов военные дали мне работу «на гражданке»: каждый день запускать и выключать генератор. У меня появилась масса свободного времени, и я начал тайком сбегать в самоволку и лазить вместе с молодыми корейскими альпинистами на гладкие гранитные купола и башни к северу от Сеула.
Чудесным образом в 1964 году меня демобилизовали. Я вернулся домой и сразу уехал в Йосемитскую долину на десятидневное первовосхождение на вершину Эль-Капитан по маршруту «Североамериканская стена». В то время это был, наверное, самый сложный стенной маршрут в мире. Осенью я снова занялся изготовлением горного снаряжения. Я перевел свое «производство» в ангар неподалеку от авиазавода Lockheed в Бербанке. В том же году я выпустил свой первый каталог – это был размноженный на копире листок с перечнем товаров, цен и честным предупреждением, что покупателям не стоит рассчитывать на своевременную доставку в месяцы с мая по ноябрь.
Я нанял первых «сотрудников», это были мои друзья по скалолазанию. В их обязанности входила штамповка, шлифовка и грубая машинная обработка заготовок. В 1966 году я перебрался из Бербанка в Вентуру, поближе к хорошей волне, и арендовал бывшую котельную на заброшенной скотобойне.
В верхнем гамаке Том Фрост, Ройал Роббинс и я выглядываем из нижнего, на биваке под Большой крышей. Мои родители знали, что я альпинист, но не понимали, что это означает, пока однажды в вечерних новостях не увидели съемку стены Эль-Капитана с вертолета и тех, кто спит в гамаках на высоте 600 метров над землей.
Фото Чака Пратта
Мой отец был суровым франкоязычным канадцем из Квебека. Он три года проучился в школе, а с девяти лет начал работать на семейной ферме. Позже ему довелось побывать штукатуром, плотником, электриком, сантехником. В городке Лисбон в штате Мэн, где я родился, отец отвечал за ремонт ткацких станков на местной шерстяной мануфактуре. Одно из ранних детских воспоминаний – папа сидит на кухне у дровяной печи, пьет виски и выдирает пассатижами зубы, все подряд, больные и здоровые. Ему предстояло поставить зубные протезы, и отец посчитал, что местный дантист запросил слишком много за работу, с которой пациент может справиться сам.
Лазить я научился прежде, чем ходить. Наш сосед, который жил этажом выше, звал меня ползти к нему вверх по лестнице и за это обязательно угощал медом. Когда мне было около шести лет, старший брат Джеральд взял меня на рыбалку и тайком насадил на крючок небольшую щуку. С тех пор я стал заядлым рыбаком.
У меня были две старшие сестры, Дорис и Рэйчел. Брата со временем призвали в армию, отец постоянно был на работе – в общем, я рос в окружении женщин. С тех пор оно мне и нравится. Моя мама, Ивонна, была по натуре авантюристкой. Именно ей в 1946 году пришла в голову идея перебраться всей семьей в Калифорнию. Она полагала, что тамошний сухой климат будет полезен для отца, страдавшего астмой.
Мы распродали имущество, с грехом пополам втиснулись в наш «крайслер» и отбыли на Запад. По пути остановились в поселении индейцев, и мама, завидев индианку-хопи с кучей голодных детей, отдала им всю припасенную в дорогу кукурузу. Для меня это был первый урок благотворительности.
Прибыв в Бербанк, мы остановились в доме местных франкоканадцев. Меня определили в начальную школу. В классе я был самым маленьким, не знал английского. К тому же мне постоянно приходилось драться из-за своего «девчачьего» имени. В конце концов, я поступил так, как на моем месте сделал бы, наверное, любой будущий бизнесмен, – взял и сбежал из школы.
Тогда родители перевели меня в местную церковно-приходскую школу, там мне хотя бы могли помочь монахини. Тот год я окончил с табелем, в котором стояли двойки по всем предметам. Языковые, культурные различия сделали меня ребенком замкнутым, бóльшую часть времени я проводил в одиночестве. Когда соседним ребятам родители еще не разрешали самостоятельно переходить улицу, я уже гонял на велосипеде за 10–12 километров от дома на озеро и ловил окуней, в диких уголках ставил ловушки на раков, охотился с острогой на лягушек и стрелял из лука по кроликам.
Среднюю школу я вспоминаю с содроганием. У меня были прыщи, я не умел танцевать, не интересовался ни одним предметом, кроме труда. Я был парнем «с характером», учителя меня постоянно наказывали, оставляя в классе после уроков. Я неплохо играл в бейсбол и американский футбол, но, как только дело доходило до соревнований на публике, я никогда не мог попасть по мячу. В общем, еще в ранней юности я понял: лучше самому придумывать себе игры – в них ты всегда будешь победителем. И находил их на берегу океана и на холмах за Лос-Анджелесом.
На уроках математики я невыносимо скучал и раз за разом пересчитывал дырки в звукоизоляционных панелях. На истории я тренировался задерживать дыхание, чтобы на выходных нырнуть поглубже и наловить побольше моллюсков и омаров на пляже Малибу. Зато на уроках по автомеханическому делу я вылезал из-под автомобиля, только чтобы получше рассмотреть ножки симпатичной девчонки, которая приходила провести перекличку.
Кончилось дело тем, что такие же белые вороны, как я (среди нас были и взрослые), организовали Южнокалифорнийский клуб соколиной охоты. Весной мы каждые выходные выезжали за город в поисках птичьих гнезд, кольцевали по заданию орнитологов подрастающих птенцов, отбирали для обучения молодых ястребов. Наш клуб разработал даже первый в Калифорнии регламент соколиной охоты.
Наверное, именно тогда я и сформировался как человек. Когда пятнадцатилетний подросток ловит дикого ястреба, не спит ночами, приучая птицу к себе, пока она доверчиво не заснет на его руке, а затем кропотливо обучает гордую птицу охотиться в паре с человеком, адепту дзен-традиций остается только спросить: «Кто кого здесь приручает?»
Один из старших членов клуба, Дон Прентис, увлекался скалолазанием и научил нас спускаться по веревке дюльфером к птичьим гнездам на скалах. До того мы спускались, просто перебирая по веревке руками. Он показал, как надо обводить пеньковым канатом (к слову, украденным в телефонной компании) бедро, как пропускать его через плечо. Этот прием позволял намного лучше контролировать скольжение вниз. Мы даже пошили себе специальную одежду с кожаными вставками, чтобы веревка лучше скользила.
У нас не было ни нормального снаряжения, ни специальной обуви – спускались с утесов в кедах на резиновой подошве или босиком.
Фото из архива Patagonia
Нам и в голову не приходило, что по тем же самым утесам можно лазить и вверх. Пока однажды, спускаясь по расщелине, я не встретил парня из клуба «Сьерра», который тем же путем поднимался! Мы, конечно же, потребовали от Прентиса, чтобы он дал нам несколько уроков скалолазания, и в июне – мне к тому времени уже исполнилось шестнадцать – я сел за руль своего «форда» 1940 года выпуска, который собственноручно вернул к жизни на уроках автодела, и отправился в Вайоминг. Я и сейчас помню, как в сорокаградусную жару в одиночку ехал один через пустыню Невада, а по обочинам стояли перегревшиеся фешенебельные «олдсмобили» и «кадиллаки».
Добравшись до Пайндейла, я вместе с Доном Прентисом и другими ребятами отправился к хребту Уинд-Ривер. Мы собирались взойти на Ганнет-Пик, самую высокую вершину Вайоминга. По пути мы немного заблудились и решили разделиться. В тот же день я в одиночку, постоянно поскальзываясь в своих обычных ботинках без протекторов, под рев грозы добрался до вершины.
Потом я перебрался в Титон[1] и провел остаток лета за тем, что учился лазить по скалам. Мне удалось уговорить пару ребят из Дартмута взять меня с собой на восхождение на вершину Симметри-Спайр. Это было мое первое восхождение со страховкой. Я прикинулся опытным скалолазом и не отступил, даже когда меня попросили пройти первым самую трудную веревку[2] маршрута по влажной и скользкой расщелине. Потом я возвращался в Титон каждое лето и по три месяца лазил по скалам. Вспоминая сейчас те восхождения, я иногда ловлю себя на мысли: «А ты, брат, чудом тогда остался в живых».
Еще в Титоне я рыбачил. Когда мне было семнадцать, я увидел, как Гленн Эксум неподалеку от горного приюта учил своего сына Эдди забрасывать шнур при ловле нахлыстом. Гленн был горным проводником, скалолазной легендой долины. Еще он был превосходным рыбаком – мастером элегантных забросов нахлыстом и специалистом по ловле на сухую мушку. Когда Гленн заметил мой интерес, он крикнул: «Давай к нам, сынок!» – и стал учить меня закидывать мушку. С тех пор я навсегда забросил спиннинг, навороченные приманки и рыбачу только на мушку.
Вернувшись в Калифорнию, я зимой «завис» на скалах в Стоуни-Пойнт, а осенью и весной – в Таквиц-Рок. Там я и познакомился с молодыми скалолазами из клуба «Сьерра». В конце концов мы перебрались из Таквица в Йосемитскую долину[3], где основная часть знаменитых Больших стен еще никем не была пройдена.
После окончания школы в 1956 году я пару лет проучился в колледже, параллельно подрабатывая у брата, который в то время управлял частным детективным агентством «Майк Конрад и партнеры». Главным их клиентом был Говард Хьюз[4], и занималось агентство в основном тем, что следило за бесчисленными юными старлетками Хьюза, охраняло его яхту, чтобы на нее «не проникли микробы», и укрывало самого Хьюза от повесток в суд по делу его авиакомпании Trans World Airlines.
На каникулах я ездил с друзьями в дикие местечки мексиканской Нижней Калифорнии или на материковое побережье Мексики, где мы занимались серфингом. Мы постоянно маялись животом от плохой воды, на лекарства денег не было, и мы поступали следующим образом: растирали в пыль уголь, оставшийся от костра, смешивали его с солью и разбавляли водой. Получалось безупречное рвотное снадобье.
Вскоре я понял, что, если собираюсь и дальше пить грязную воду и есть с не пойми каких уличных прилавков, нужно приспосабливаться, вырабатывать, так сказать, естественный иммунитет к извечным «болезням туристов» – диарее и кишечной лямблии. Дело это непростое, но если отказаться от флагила и антибиотиков, не пить йодированную или хлорированную воду, то иммунитет рано или поздно появится. Сработает, как гомеопатия. Сегодня я спокойно пью из любой реки, где рыбачу, и почти никогда не страдаю от кишечных расстройств.
В 1957 году я съездил на барахолку, купил подержанный угольный кузнечный горн, наковальню, набор кузнечных щипцов и молотов и начал самостоятельно учиться кузнечному делу. Мне хотелось собственноручно ковать свое снаряжение: мы начали делать восхождения на большие стены в Йосемити, подъем занимал по нескольку дней, и нужны были сотни крючьев. Крючья из мягкой стали, которые привозили из Европы, были одноразовыми, их оставляли в скалах.
Свои первые скальные крючья из хромомолибденовой стали я перековал из старой лопасти комбайна. Более жесткие и прочные, эти крючья оказались идеальными для вбивания в узкие щели в йосемитских скалах. К тому же их можно было вынуть и использовать не один раз. Я сделал крючья себе, потом друзьям, с которыми лазил; потом и друзья друзей захотели себе такие же. В час у меня получалось сделать пару хромомолибденовых крюков, и я начал продавать их по полтора доллара за штуку. Европейские крюки стоили 20 центов за штуку, но для сложных восхождений, которые мы тогда уже делали, подходило только мое «железо».
Фото из архива Patagonia
Еще я хотел освоить надежные карабины. В 1957 году я занял у родителей 825 долларов 35 центов, чтобы заказать форму для штампованной ковки, и с наличными в кармане прямиком отправился в головной офис Аlcoa в Лос-Анджелесе. Там удивились: они больше привыкли иметь дело с банковскими платежами, но деньги взяли и штамп для меня сделали.
Фото Лоррейн Бонни
Отец помог обустроить небольшую стационарную мастерскую в старом курятнике за домом. Но мой инструмент был по большей части переносным, я грузил его в машину и колесил вдоль калифорнийского побережья от Биг-Сура до Сан-Диего. Занимался серфингом, потом прямо на пляже выгружал наковальню и делал крючья. Затем засовывал все обратно в машину и ехал ловить волну на следующий пляж. Деньги на бензин я добывал тем, что выгребал из мусорных баков и сдавал пустые бутылки.
Несколько следующих лет я в зимние месяцы ковал снаряжение, а с апреля по июль был на йосемитских стенах. Затем, с наступлением летней жары, передвигался в высокогорные районы Вайоминга, в Канаду или в Альпы Тринити на севере Калифорнии. Осенью возвращался в Йосемити, лазил там до ноября, пока не выпадал снег. Все это время я зарабатывал, продавая сделанное зимой снаряжение прямо из багажника машины. Доход от этого был скудным: бывало, я неделями жил на полдоллара-доллар в день.
В Йосемити мы называли себя «партизанами долины», «вэлликонговцами»[5]. Прятались от егерей и смотрителей, когда заканчивался двухнедельный срок разрешенного пребывания в парке, и испытывали особую гордость за то, что скалолазание и ледолазание не представляют для общества никакой экономической ценности. Мы чувствовали себя бунтарями, восставшими против культуры потребления. Мы презирали политиков, бизнесменов, считали корпорации источником всех зол. Домом нам была природа. Нашими героями были Мьюр, Торо, Эмерсон[6], а еще европейские альпинисты – Гастон Ребюффа, Риккардо Кассин, Герман Буль. Мы были дикарями, существовавшими на обочине экосистемы, – легко приспосабливающимися, выносливыми и упрямыми.
В один прекрасный день мне пришла повестка явиться на сборный армейский пункт. Отношения с армией у меня сразу не задались. Вскоре меня отправили в Корею. Там я только и делал, что создавал проблемы: «забывал» отдавать честь офицерам, имел неопрятный вид, устраивал голодовки и в целом вел себя неуравновешенно. Но грань не переходил – иметь дело с военным трибуналом в мои планы не входило. В конце концов военные дали мне работу «на гражданке»: каждый день запускать и выключать генератор. У меня появилась масса свободного времени, и я начал тайком сбегать в самоволку и лазить вместе с молодыми корейскими альпинистами на гладкие гранитные купола и башни к северу от Сеула.
Чудесным образом в 1964 году меня демобилизовали. Я вернулся домой и сразу уехал в Йосемитскую долину на десятидневное первовосхождение на вершину Эль-Капитан по маршруту «Североамериканская стена». В то время это был, наверное, самый сложный стенной маршрут в мире. Осенью я снова занялся изготовлением горного снаряжения. Я перевел свое «производство» в ангар неподалеку от авиазавода Lockheed в Бербанке. В том же году я выпустил свой первый каталог – это был размноженный на копире листок с перечнем товаров, цен и честным предупреждением, что покупателям не стоит рассчитывать на своевременную доставку в месяцы с мая по ноябрь.
Я нанял первых «сотрудников», это были мои друзья по скалолазанию. В их обязанности входила штамповка, шлифовка и грубая машинная обработка заготовок. В 1966 году я перебрался из Бербанка в Вентуру, поближе к хорошей волне, и арендовал бывшую котельную на заброшенной скотобойне.
Фото Чака Пратта
Спрос на мое снаряжение рос. Я начал использовать более сложные инструменты, штампы, станки. Моими партнерами стали Том и Дорин Фросты. Том – авиационный инженер, талантливый проектировщик – обладал хорошим художественным вкусом. Дорин взяла на себя бухгалтерию и все делопроизводство. За девять лет работы с Фростами мы конструктивно улучшили почти все горное снаряжение, сделали его более прочным, легким и функциональным. О контроле качества даже говорить нечего: мы отлично понимали, что любой дефект мог означать чью-то гибель. А поскольку главными «эксплуатантами» продуктов были мы сами, то вариант оказаться погибшими нас совсем не привлекал!СЕМНАДЦАТАЯ ВЕРЕВКА НА СЕВЕРОАМЕРИКАНСКОЙ СТЕНЕ. ОКТЯБРЬ 1964
Быстро темнеет… придется, как обычно, лезть в темноте. Это очень действует на нервы, даже узлы приходится вязать на ощупь.
Пратт поднимается ко мне на пруссике[7] и повисает в нескольких футах подо мной, ждет, пока Фрост пробьет маршрут под нависанием к грязному крошащемуся внутреннему углу. Мы все на взводе. Том проходит и провешивает опасный участок фантастически быстро. Доходит до Большой крыши и забивает там шлямбур и несколько крюков.
Я иду последним и снимаю промежуточные точки, в полной темноте, фут за футом, при свете редких искр, высекаемых молотком о крючья. Два крюка пришлось оставить. Пальцы распухли, как сардельки, запястья болят от ударов молотком, но больше всего пугает необходимость работать в темноте.
Делаю еще одну точку. Мы в совершенно невероятном месте – огромный внутренний угол упирается в потолок шириной в 7,5 метра. Стена под нами уходит вниз, к подножию, под таким отрицательным углом, что шансов на отступление отсюда уже нет, не говоря уже об участке выше этой крыши – если мы вообще сможем на него вылезти. К полуночи мы вешаем гамаки друг над другом. Гамаки Роббинса и Пратта висят между двумя стенками. Но это хороший бивак, все полностью вымотались и спят очень крепко.
И. Ш.