Страница:
расчета сержанта Панфиленка. Его огневая позиция была выбрана в глубине,
позади первых орудий. Причем, когда младший лейтенант Логвиненко указал ему
эту позицию. Пан-филенок даже засомневался: его орудие находилось.в лощине,
а перед ним была высотка, за которой ничего не было видно, и сержанту
показалось, что он расположен очень невыгодно. Однако младший лейтенант
Логвиненко объяснил сержанту:
- Когда танки будут появляться оттуда, из-за этого бугра, их пушки
будут задраны вверх, и танки подставят брюхо.
Так и произошло. Как только первый танк выполз на вершину высотки,
Панфиленок тут же всадил ему снаряд под гусеницы, и танк загорелся. Таким
образом расчет сжег три танка. Фашисты поняли, что выскакивать на этот бугор
опасно, и стали обходить высоту справа и слева. Наводчик Г. И. Гречин
перенес огонь на машины, обходящие высоту, он успел подбить еще одну, но в
это время разорвавшиеся поблизости ответные снаряды срезали почти весь
расчет. Тогда, когда был подбит уже шестой танк, свалился и наводчик Гречин.
Его место занял командир орудия сержант Панфиленок. Теперь он работал за
весь расчет. Несмотря на то что был у орудия один и его осыпали осколки
снарядов, он продолжал вести огонь. Один за другим Загорались фашистские
танки. Озверев от злости и желая во что бы то ни стало уничтожить это
дерзкое орудие, два танка прошли вглубь и стали приближаться к пушке с
тыльной стороны. И вот сержант Панфиленок нашел в себе силы - он один
развернул орудие против приближающихся с тыла танков и поджег оба!
В этом неравном и, прямо скажем, поразительном бою сержант Панфиленок.
лично подбил одиннадцать фашистских танков,.а всего расчет его орудия
уничтожил семнадцать танков. Панфиленок остался жив, потому что бригада
отбила атаку. Уничтожив на этом рубеже более пятидесяти немецких танков,
бригада подобрала своих раненых и отправила их в госпиталь.
Очень хотелось бы назвать имена и других героев первых дней, они того
достойны, но наш разговор об ином. Скажем только одно: вот эти, первыми
встретившие фашистскую армию, когда она еще была в полной силе, и не
пропустившие ее в глубь нашей земли, были и первыми воинами, начавшими
победный поход, который привел нашу армию в Берлин.
Рейхсканцлер Германии Бисмарк за свою долгую жизнь познал цену мечу- и
крови, он создал мили таристскую Германию в 1870-1871 годах. На основе
своего военного опыта он в мемуарах сказал - русского солдата мало убить,
его надо еще и повалить! В первые же дни Великой Отечественной войны наши
воины внесли дополнение в эту оценку достоинств русского солдата. Одним из
корпусов командовал уже упоминавшийся генерал-майор Игнат Иванович Карпезо.
Его 15-й механизированный корпус участвовал в контрударе, которым руководил
генерал армии Жуков. Корпус, не имея полного вооружения и техники, под
непрерывными бомбежками вражеской авиации, с трудом отражал натиск
противника, но Карпезо не растерялся", уверенно руководил боем. Во время
одного из налетов авиации осколком бомбы Карпезо был сражен. Бойцы и офицеры
любили своего комкора. Хоть и в спешке боя, но все же похоронили его с
прощальным салютом, возложили на могилу венки из полевых цветов.
Вскоре после, похорон возвратился из штаба армии, куда его вызывали по
какому-то неотложному делу, полковой комиссар И. В. Лутай, заместитель
комкора по политчасти. Крепкая дружба связывала его с Карпезо. Узнав о беде,
которая произошла во время его отсутствия, комиссар, на некоторое время
потеряв самообладание, стал кричать:
- Карпезо погиб?! Не может быть! Не верю! Разройте могилу!
Уговаривали, успокаивали комиссара, но он настаивал на своем. Пришлось
раскопать могилу. И надо же случиться такому чуду: прощаясь с боевым другом,
обнимая его, Лутай уловил тепло в его теле, а потом и слабое биение сердца!
Видно, неопытный врач поспешил, констатировав смерть комкора. Немедленно
была оказана медицинская помощь. Карпезо ожил! И потом свершил еще немало
добрых дел, защищая Родину. Так что оказалось, что русского воина мало
"убить и повалить", его даже и закопать недостаточно, защитник Отечества и
из могилы встанет и будет бить врагов.
Я понимаю, этот случай чрезвычайный, больше подходит для легенды, но
все же он произошел в действительности и мне кажется символическим. Он как
бы завершает собой те замечательные подвиги первых дней войны, о которых
рассказано выше.
А дальше я приведу другие примеры из той самой "неизвестной войны",
которая по сей день остается в секретных донесениях, в архивах. Я Процитирую
выдержки из донесений политуправления Юго-Западного фронта, где находился
Жуков.
К сожалению, не только мужество и стойкость сказались в тех первых
боях. Да, героизм был массовый, об этом свидетельствуют факты, приводимые в
донесениях, но было в них и такое, что не подлежало огласке и в печать тогда
не попадало. Сегодня, на мой взгляд, это необходимо сделать, чтобы показать
более полно обстановку тех дней, иначе не понять, как же могло случиться,
что при таком массовом героизме наши армии сдавали город за городом и
отступали в глубь страны.
Из донесений начальнику Главного политического управления РККА
армейскому комиссару 1 ранга Мехлису от замначальника политуправления
Западного фронта:
"..7-я противотанковая бригада к началу военных действий находилась в
стадии формирования. Только 18-20 июня прибыло молодое пополнение.
Материально бригада не была обеспечена. Полк, которым командует подполковник
тов. Зайцев, имел только 28 орудий (положено 80), причем многие орудия не
имели прицельных приборов, и совершенно не было тракторов. На 1835
красноармейцев и командиров в полку имелось 350 винтовок, 80 карабинов и 5
наганов. Такое положение и в других полках. Личный состав бригады дрался с
врагом мужественно, бойцы и командиры на руках вытаскивали пушки на огневые
позиции (2-3 километра)... Из-за отсутствия боеприпасов и горючего бригаде
приказано отступить. Во время отходов бригада подверглась сильной бомбежке и
пулеметному обстрелу с самолетов, она понесла большие потери и
рассредоточилась по полкам. Только через 4 дня бригада собралась... Она не
имела связи с 10-й армией, не имела базы для пополнения боеприпасов.
Командиры полков и командование бригады... организовали сбор снарядов,
брошенных отходящими частями, и этим вели бой с врагом".
Я прошу читателей представить себе все это наглядно, представить и
восхититься нашими бойцами и командирами: не имея руководства вышестоящего
командования,-без тягачей (волокут пушки своими руками!), без боеприпасов
(собирают снаряды, брошенные другими!) - и бьют врагов! И все это под
пулеметным обстрелом и под бомбами гитлеровской авиации, которая обладала
высокой выучкой и вершила свое кровавое дело с профессиональным мастерством.
А вот строки из того же донесения, показывающие, какими были некоторые
наши механизированные и танковые части, когда их бросали против опытных,
прекрасно сколоченных в предыдущих боях немецких бронечастей:
"27-ю танковую дивизию военные действия застали неподготовленной, т.к.
формирование не было закончено. Матчасти не было, личный состав был вооружен
винтовками на 30-35%. Небоеспособной и невооруженной дивизии было приказано
занять оборону в районе Барановичей. На линию обороны вышло всего 3000
человек, а остальные, до 6000 человек, были сконцентрированы в лесу в 18
километрах от Барановичей, все 6000 бойцов не имели оружия...
Дивизия натиска мехчастей противника не выдержала и начала отступать.
Невооруженные толпы красноармейцев подвергались нападению со стороны
мотомехчастей противника, В результате часть была уничтожена, а большая
часть красноармейцев была рассеяна по лесу... Аналогичное положение было и в
других механизированных и артсоединениях..."
С первых дней войны стали сказываться последствия массовых репрессий и
других предвоенных акций - и не только в том, что остро не хватало опытных
командиров, но и в ряде чрезвычайных происшествий, имеющих политический
характер. Так, например, в донесениях сообщается о массовом дезертирстве из
наших частей призывников из западных областей Украины и Белоруссии.
Сообщается не только об их бегстве, но и о том, что они, организуясь в
банды, нападают на тылы, штабы и подразделения Красной Армии.
"В городе Львове членами украинской националистической организации
(ОУН.- В. К.) поднята паника - организовано нападение на тюрьму, откуда
выпущены политические заключенные. Этими же оуновца-ми повреждена связь
между частями 6-й армии и управлением фронта..."
"Со стороны ряда работников местных партийных и советских,организаций,
а также милиции и НКВД вместо помощи частям в борьбе с диверсантами и
националистическими группами отмечаются факты панического бегства с
оставлением до эвакуации районов, сел и предприятий на произвол судьбы..."
В некоторых воинских частях положение сложилось не лучше, чем у
гражданских властей.
"В результате неорганизованности, потери управления и слабости
партийно-политической работы в отдельных частях отход превратился в
паническое бегство...
В частях 6-го стрелкового корпуса за время военных действий (за три
дня) задержано дезертиров и возвращено на фронт 5 тысяч человек, 3-м отделом
расстреляно по корпусу 100 человек дезертиров.
За период с 29 июня по 1 июля (тоже за три дня) 3-м отделом
Юго-Западного фронта задержано дезертиров 697 человек, в том числе б человек
начсостава. Из числа бежавших с фронта командованием частей расстрелян за
дезертирство 101 человек.
В 99-й дивизии (помните - лучшая, под командованием Власова? Правда, в
эти дни ею командовал другой командир.- В. К.) из числа приписников западных
областей УССР во время боя 80 человек отказались стрелять. Все они
командованием расстреляны перед строем".
Было немало и одиночных, активных, как называли тогда, антисоветских
проявлений, приведу лишь один пример, он показателен тем, что совершен
секретарем партбюро роты!
"28.6.41 г. старший политрук Григоренко в составе роты был выделен на
охрану моста через реку Березина. Григоренко зашел под мост, откуда
продолжительное время (пока его не обнаружили) вел стрельбу из автомата по
нашим зенитным установкам и работникам НКВД (очевидно, он стрелял одиночными
выстрелами во время налетов авиации, как говорится, под шумок.- В. К.). Его
обнаружили замаскированным, стоящим по пояс в воде, с венком на голове. При
аресте Григоренко оказал сопротивление... Органами НКВД старший политрук
Григоренко расстрелян".
Как итог за первый месяц боев начальник политуправления Юго-Западного
фронта докладывал Мех-лису:
"С 22 июня по 20 июля задержано 75 тысяч 771 человек военнослужащих, в
том числе много командиров... (целая армия!-В. К.) Осуждено военным
трибуналом 627 военнослужащих, в том числе начсостав- 48, младшего
начсостава-60, рядовых-519. Из 627 осужденных военнослужащих приговорены к
расстрелу 411 человек..."
Разумеется, приведенные мною выше примеры расстрела на месте" в это
число не входят, здесь указаны расстрелянные только по приговору военных
трибуналов.
Несмотря на неудачи в боях и отступление по всему фронту, руководство
политических управлении фронтов, да и Главное политическое управление не
теряли надежды, что "братья по классу" в тылу противника помогут нам в
борьбе с агрессором. Мехлис требовал регулярно забрасывать пропагандистскую
литературу в тыл гитлеровцев, а политуправления и отделы, выполняя этот
приказ, в каждом донесении докладывали конкретные дела и цифры. Приведу для
краткости только одну выдержку из донесения политуправления Юго-3ападного
фронта:
"7-й отдел политуправления Юго-Западного фронта за период военных
действии по 3 июля 1941 года издал воззваний, листовок и газет на немецком,
румынском, польском и венгерском языках около 11 миллионов экземпляров, из
которых 10,5 миллиона отправлены на аэродромы".
Не знаю результатов воздействия этой пропаганды, но по своему опыту
знаю, что переходили на нашу сторону, особенно в первый период войны, очень
немногие. А те пленные, которых мне доводилось брать с моими боевыми
друзьями-разведчиками как "языков", да и те, кто попадал в плен в результате
боев,- все были "братья по классу", рабочие и крестьяне, ни одного буржуя
или капиталиста я на фронте не встречал. Так что эта часть нашей
политической доктрины на практике не оправдалась. Сдаваться в плен
гитлеровцы стали только в последние годы, когда поражение было неотвратимо.
Получив представление, что происходило в войсках и непосредственно в
районе боев, переместимся выше - в штаб фронта, а затем еще выше - в
Генеральный штаб.
В середине дня 22 июня в штабе Юго-Западного фронта было уже ясно, что
происходящее на границе не провокация, как об этом предостерегали из Москвы,
а настоящее крупное наступление, то есть война. Под непрерывным воздействием
вражеской авиации, когда все вокруггорело и рушилось, части собрались по
боевой тревоге и вскрыли хранившиеся в каждом штабе пакеты особой
секретности на случай ВОЙНЫ. В этих пакетах был приказ - кто, что и в какие
сроки должен делать. Выполняя эти указания, части двинулись к границе или в
район, определенный,, для сосредоточения.
На пути они подвергались частым бомбардировкам, рассредоточивались,
уходя с дорог, а потом опять собирались, строясь в колонны и продолжая"
двигаться в сторону границы, при этом части несли большие потери и тратили
много времени.
6, 5 и 26-я армии Юго-Западного фронта прилагали все силы, чтобы
остановить противника, продвигающегося по нашей территории, но силы его были
так велики, напор так стремителен, что, несмотря на самоотверженность и
героизм бойцов и командиров, остановить врага не удавалось. В одиннадцатом
часу вечера 22 июня штаб Юго-Западного фронта получил новую директиву. В ней
приказывалось:
"Прочно удерживая государственную границу с Венгрией, концентрическими
ударами в общем направлении на Люблин, силами 5-й и 6-й армий, не менее пяти
механизированных корпусов и всей авиации фронта окружить и уничтожить
группировку противника, наступающую на фронте Владимир Влынский,
Крыстынополь, и к исходу 24.6. овладеть районом Люблин..."
В Москве, в Генштабе, не имея достоверной информации, явно не
представляли, что делается на западной границе - указывают номера армий и
корпусов, не зная, что происходит с этими соединениями в действительности,
ставятся задачи по овладению Люблином, который находится за нашей границей
(!), идет разговор о "всей авиации фронта", а ее уже нет, этой "всей
авиации", она понесла колоссальные потери.
Как позже написал маршал Баграмян в своих воспоминаниях, командование
Юго-Западного фронта, получив такую директиву, глазам не поверило! Но приказ
есть приказ, и его полагается выполнять. В кабинете командующего фронтом
генерал-полковника Кирпоноса произошел следующий разговор.
- Что будем делать, Михаил Петрович? - спросил Кирпоноса начальник
штаба фронта генерал-лейтенант М. А. Пуркаев.- Нам бы, дай бог, остановить
противника на границе и растрепать его в оборонительных боях, а от нас
требуют уже послезавтра захватить Люблин!
Кирпонос ничего ему не ответил, молча поднял трубку телефона и позвонил
члену Военного совета Н. Н. Вашугину.
Когда пришел Вашугин, Кирпонос молча подал ему директиву. Член Военного
совета прочитал ее и, довольно-таки оптимистически глядя на присутствующих,
бодрым голосом сказал:
- Ну и что же, товарищи, приказ получен, нужно выполнять.
- Но мы сейчас не готовы к этому, Николай Николаевич,- с еле скрываемым
волнением сказал Пуркаев.- Нам пока приходится думать об обороне, а не о
наступлении.- И начштаба изложил имеющиеся в штабе сведения об огромных
силах противника, наступающих на нескольких направлениях.- К тому же следует
учесть,- продолжал он,- что враг сегодня ввел в сражение лишь первый эшелон
своих сил и в последующие дни, безусловно, Судет - и значительно быстрее,
чем мы,- наращивать силы... Нам, товарищ командующий,- заключил Пуркаев,-
остается только доложить в Москву о сложившейся обстановке и настоятельно
просить об изменении задачи. Мы сейчас можем только упорными боями
сдерживать продвижение противника, а тем временем организовать силами
стрелковых и механизированных корпусов, составляющих наш второй эшелон,
прочную оборону в глубине полосы действий фронта. Остановив противника на
этом рубеже, мы получим время на подготовку общего контрнаступления...
Именно такое, единственно разумное решение я вижу в создавшейся обстановке.
Наступила долгая тягостная тишина. Кирпонос молчал. Первым заговорил
корпусной комиссар Вашугин.
- Все, что вы говорите. Максим Алексеевич, с военной точки зрения,
может быть, и правильно. Но политически, по-моему, совершенно неверно! Вы
мыслите, как сугубый военспец: расстановка сил, их соотношение и так далее.
А моральный фактор вы учитываете? Нет, не учитываете! А вы подумали, какой
моральный ущерб нанесет тот факт, что мы, воспитавшие Красную Армию в
высоком наступательном духе, с первых дней войны перейдем к пассивной
обороне, без сопротивления оставив инициативу в руках агрессора! Вы еще
предлагаете допустить фашистов в глубь советской земли! Знаете, Максим
Алексеевич, друг вы наш боевой, если бы я вас не знал как испытанного
большевика, я подумал бы, что вы запаниковали.
Молчание стало еще тягостнее, на этот раз его прервал Кирпонос. Видимо
желая снять накал в происшедшем разговоре, он медленно заговорил:
- Думаю, что вы оба правы. Против оперативной целесообразности ваших
предложений, Максим Алексеевич, возразить нечего. У них одна уязвимая
сторона: старые укрепленные районы не готовы принять войска и обеспечить им
условия для успешной обороны. Но не лишены логики и соображения Николая
Николаевича. Приказ есть приказ: его нужно выполнять. А если каждый
командующий, получив боевой приказ, вместо его неукоснительного выполнения
будет Вносить свои контрпредложения, то к хорошему это не приведет. Конечно,
взять к концу двадцать четвертого июня Люблин мы вряд ли сумеем. Но
попытаться нанести мощный контрудар по вторгшимся силам противника мы
обязаны. Для этого мы сможем привлечь до пяти механизированных корпусов.
Далее Кирпонос стал излагать, как наиболее целесообразно, с его точки
зрения, следует сосредоточить механизированные корпуса для нанесения
контрудара. Закончив, он поглядел на собеседников и, не дожидаясь их мнения,
сам сказал:
- Молчание-знак согласия. Вижу, что мое решение вам по душе.
Корпусной комиссар Вашугин бурно выразил свое одобрение. Пуркаев молча
кивнул головой.
Именно в этот час в штаб Юго-Западного фронта прибыли генерал армии
Жуков и назначенный членом Военного совета фронта Хрущев.
Наверное, у читателей, даже не военных, возникло сомнение, когда Сталин
приказал Жукову немедленно выехать на фронт: целесообразно ли начальнику
Генерального штаба в такое напряженнейшее время покидать центр руководства
армией? Нелепость этого приказа, как и многих других, отданных в тот день,
очевидна. Однако в данном случае можно предположите объяснение (хоть и не
очень убедительное) решения Сталина: он все еще верил в договор, подписанный
с Германией, и принимал, (вернее, ему очень хотелось, чтобы это так было)
начавшиеся бои за провокацию, затеянную воинственными немецкими генералами,
вроде событий на Хасане или на Халхин-Голе. Вот Жуков туда поедет и наведет
порядок.
Мое предположение, что Сталин не поверил в начало большой войны,
пожалуй, подтверждают и аресты крупных военачальников именно в этот
начальный период войны. В дни, когда Жуков организовывал первый контрудар,
был арестован генерал армии Мерецков, заместитель наркома обороны.
В мемуарах Мерецкова ни слова не сказано об этом, хотя они и
опубликованы после XX съезда. Много позже все это выплыло на свет. В 1988
году писатель-юрист А. Ваксберг предал гласности рассказ следователя
Шварцмана, ведшего дело Мерецкова.
"Физические методы воздействия,- заявил Шварцман уже. в качестве
подсудимого (1955 год),-применяли к Мерецкову сначала высокие должностные
лица (имеются в виду ближайшие сподвижники Берии Меркулов и
Влодзимирский.-А. В.), а затем и я со следователями Зименковым и Сорокиным.
Его били резиновыми палками. На Мерецкова до ареста имелись показания свыше
40 свидетелей о том, что он являлся участником военного заговора. В
частности, были показания, что он сговаривался с Корком и Уборевичем... дать
бой Сталину".
Член суда полковник юстиции Лихачев спросил. Шварцмана:
"Вы отдавали себе отчет в том, что избиваете крупнейшего военачальника,
заслуженного человека?" Ответ:
"Я имел такое высокое указание, которое не обсуждается".
По высокому указанию перед самой войной и в первые дни после ее начала
арестантами стали те, кто еще уцелел после почти поголовного уничтожения
высших командных кадров Красной Армии на исходе тридцатых годов. Затевался
новый грандиозный "процесс военных".
.Кроме Мерецкова в состав "заговорщиков" входили: нарком вооружения Б.
Л. Ванников; помощник начальника Генерального штаба, дважды Герой Советского
Союза- генерал-лейтенант авиации Я. В. Смушкевич;
начальник управления ПВО, Герой Советского Союза генерал-полковник Г.
М. Штерн; заместитель наркома обороны. Герой Советского Союза
генерал-лейтенант авиации П. В. Рычагов; командующий войсками Прибалтийского
Особого военного округа генерал-полковник А. Д. Локтионов; заместитель
начальника Главного артиллерийского управления НКО СССР Г. К. Савченко;
начальник отдела этого управления С. О. Склизков, начальник Военно-воздушной
академии генерал-лейтенант Ф. К. Арженухин; заместитель начальника
управления вооружений Главного управления ВВС И. Ф. Сакриер; Герой
Советского Союза генерал-майор авиации И. И. Проскуров; виднейший
артиллерийский конструктор Я. Г. Таубин и многие другие.
Их место в эти судьбоносные дни оказалось не на фронте-в тюрьме!..
...Прибыв в штаб Юго-Западного фронта, Жуков попросил Кирпоноса
доложить обстановку. Командующий фронтом изложил только что принятое-во
исполнение полученного из Москвы приказа - решение о нанесении контрудара.
Жуков одобрил это решение и предложил, не теряя времени, отдать приказы
войскам о подготовке контрудара. Затем Жуков коротко ознакомил всех
присутствующих с теми сведениями, которые ему были известны. Начал он с юга,
где наши части, а именно 9-я армия, удерживали государственную границу.
Может быть, этим Жуков хотел создать хорошее настроение у тех, кто его
слушает. Но на Западном фронте обстановка складывалась совсем по-другому.
Жуков предположил, что противник там наносит главный удар. В направлении
Брест-Литовска противник глубоко вклинился на нашу территорию, но и там
сейчас наши соединения тоже готовят контрудар.
Попросил командующего фронтом и штаб приложить все силы для скорейшего
сосредоточения механизированных корпусов для нанесения контрудара по
основной группировке, прорвавшейся в районе Сокаля.
Затем Жуков связался по ВЧ с Генеральным штабом и спросил у оставшегося
за него Ватутина, какова обстановка. Ватутин доложил:
- К исходу 22 июня, несмотря на предпринятые энергичные меры. Генштаб
так и не смог получить от штабов фронтов, армий и ВВС точных данных о наших
войсках и о противнике. Сведения о глубине проникновения противника на нашу
территорию довольно противоречивые... Генштаб и нарком не могут связаться с
командующими фронтами генерал-полковником Кузнецовым и генералом армии
Павловым, которые, не доложив наркому, уехали куда-то в войска. Штабы этих
фронтов не знают, где в данный момент находятся их командующие... Попытка
штабов фронтов связаться непосредственно с войсками успеха не имела, так как
с большинством армий и отдельных корпусов не было ни проводной, ни
радиосвязи.
Несколько помолчав, Ватутин сказал:
- Товарищ Сталин одобрил проект директивы No 3 наркома и приказал
поставить под этой директивой вашу подпись.
- Что за директива?
- Директива предусматривает переход наших войск в контрнаступление с
задачей разгрома противника на главнейших направлениях, притом с выходом на
территорию противника.
- Но мы еще точно не знаем, где и какими силами противник наносит свои
удары. Не лучше ли до утра разобраться в том, что происходит на фронте, и уж
тогда принять нужное решение.
- Я разделяю вашу точку зрения, но дело это решенное.
- Хорошо,- сказал Жуков.- Ставьте мою подпись.
Таким образом Жуков, находясь в войсках на Юго-Западном фронте,
организовывал выполнение подписанной его именем директивы, к разработке
которой он не имел отношения.
Не отдохнув с дороги, Жуков выехал в расположение 8-го
механизированного корпуса. В 9 часов утра 23 июня он встретился с командиром
этого корпуса генерал-лейтенантом Д. И. Рябышевым. Они были давно знакомы
еще по совместной работе в Киевском Особом военном округе. Жуков похвалил
Рябышева за то, что он быстро совершил марш из Дрогобыча в район Броды.
Несмотря на длительный марш и бомбардировки немецкой авиации, народ в
позади первых орудий. Причем, когда младший лейтенант Логвиненко указал ему
эту позицию. Пан-филенок даже засомневался: его орудие находилось.в лощине,
а перед ним была высотка, за которой ничего не было видно, и сержанту
показалось, что он расположен очень невыгодно. Однако младший лейтенант
Логвиненко объяснил сержанту:
- Когда танки будут появляться оттуда, из-за этого бугра, их пушки
будут задраны вверх, и танки подставят брюхо.
Так и произошло. Как только первый танк выполз на вершину высотки,
Панфиленок тут же всадил ему снаряд под гусеницы, и танк загорелся. Таким
образом расчет сжег три танка. Фашисты поняли, что выскакивать на этот бугор
опасно, и стали обходить высоту справа и слева. Наводчик Г. И. Гречин
перенес огонь на машины, обходящие высоту, он успел подбить еще одну, но в
это время разорвавшиеся поблизости ответные снаряды срезали почти весь
расчет. Тогда, когда был подбит уже шестой танк, свалился и наводчик Гречин.
Его место занял командир орудия сержант Панфиленок. Теперь он работал за
весь расчет. Несмотря на то что был у орудия один и его осыпали осколки
снарядов, он продолжал вести огонь. Один за другим Загорались фашистские
танки. Озверев от злости и желая во что бы то ни стало уничтожить это
дерзкое орудие, два танка прошли вглубь и стали приближаться к пушке с
тыльной стороны. И вот сержант Панфиленок нашел в себе силы - он один
развернул орудие против приближающихся с тыла танков и поджег оба!
В этом неравном и, прямо скажем, поразительном бою сержант Панфиленок.
лично подбил одиннадцать фашистских танков,.а всего расчет его орудия
уничтожил семнадцать танков. Панфиленок остался жив, потому что бригада
отбила атаку. Уничтожив на этом рубеже более пятидесяти немецких танков,
бригада подобрала своих раненых и отправила их в госпиталь.
Очень хотелось бы назвать имена и других героев первых дней, они того
достойны, но наш разговор об ином. Скажем только одно: вот эти, первыми
встретившие фашистскую армию, когда она еще была в полной силе, и не
пропустившие ее в глубь нашей земли, были и первыми воинами, начавшими
победный поход, который привел нашу армию в Берлин.
Рейхсканцлер Германии Бисмарк за свою долгую жизнь познал цену мечу- и
крови, он создал мили таристскую Германию в 1870-1871 годах. На основе
своего военного опыта он в мемуарах сказал - русского солдата мало убить,
его надо еще и повалить! В первые же дни Великой Отечественной войны наши
воины внесли дополнение в эту оценку достоинств русского солдата. Одним из
корпусов командовал уже упоминавшийся генерал-майор Игнат Иванович Карпезо.
Его 15-й механизированный корпус участвовал в контрударе, которым руководил
генерал армии Жуков. Корпус, не имея полного вооружения и техники, под
непрерывными бомбежками вражеской авиации, с трудом отражал натиск
противника, но Карпезо не растерялся", уверенно руководил боем. Во время
одного из налетов авиации осколком бомбы Карпезо был сражен. Бойцы и офицеры
любили своего комкора. Хоть и в спешке боя, но все же похоронили его с
прощальным салютом, возложили на могилу венки из полевых цветов.
Вскоре после, похорон возвратился из штаба армии, куда его вызывали по
какому-то неотложному делу, полковой комиссар И. В. Лутай, заместитель
комкора по политчасти. Крепкая дружба связывала его с Карпезо. Узнав о беде,
которая произошла во время его отсутствия, комиссар, на некоторое время
потеряв самообладание, стал кричать:
- Карпезо погиб?! Не может быть! Не верю! Разройте могилу!
Уговаривали, успокаивали комиссара, но он настаивал на своем. Пришлось
раскопать могилу. И надо же случиться такому чуду: прощаясь с боевым другом,
обнимая его, Лутай уловил тепло в его теле, а потом и слабое биение сердца!
Видно, неопытный врач поспешил, констатировав смерть комкора. Немедленно
была оказана медицинская помощь. Карпезо ожил! И потом свершил еще немало
добрых дел, защищая Родину. Так что оказалось, что русского воина мало
"убить и повалить", его даже и закопать недостаточно, защитник Отечества и
из могилы встанет и будет бить врагов.
Я понимаю, этот случай чрезвычайный, больше подходит для легенды, но
все же он произошел в действительности и мне кажется символическим. Он как
бы завершает собой те замечательные подвиги первых дней войны, о которых
рассказано выше.
А дальше я приведу другие примеры из той самой "неизвестной войны",
которая по сей день остается в секретных донесениях, в архивах. Я Процитирую
выдержки из донесений политуправления Юго-Западного фронта, где находился
Жуков.
К сожалению, не только мужество и стойкость сказались в тех первых
боях. Да, героизм был массовый, об этом свидетельствуют факты, приводимые в
донесениях, но было в них и такое, что не подлежало огласке и в печать тогда
не попадало. Сегодня, на мой взгляд, это необходимо сделать, чтобы показать
более полно обстановку тех дней, иначе не понять, как же могло случиться,
что при таком массовом героизме наши армии сдавали город за городом и
отступали в глубь страны.
Из донесений начальнику Главного политического управления РККА
армейскому комиссару 1 ранга Мехлису от замначальника политуправления
Западного фронта:
"..7-я противотанковая бригада к началу военных действий находилась в
стадии формирования. Только 18-20 июня прибыло молодое пополнение.
Материально бригада не была обеспечена. Полк, которым командует подполковник
тов. Зайцев, имел только 28 орудий (положено 80), причем многие орудия не
имели прицельных приборов, и совершенно не было тракторов. На 1835
красноармейцев и командиров в полку имелось 350 винтовок, 80 карабинов и 5
наганов. Такое положение и в других полках. Личный состав бригады дрался с
врагом мужественно, бойцы и командиры на руках вытаскивали пушки на огневые
позиции (2-3 километра)... Из-за отсутствия боеприпасов и горючего бригаде
приказано отступить. Во время отходов бригада подверглась сильной бомбежке и
пулеметному обстрелу с самолетов, она понесла большие потери и
рассредоточилась по полкам. Только через 4 дня бригада собралась... Она не
имела связи с 10-й армией, не имела базы для пополнения боеприпасов.
Командиры полков и командование бригады... организовали сбор снарядов,
брошенных отходящими частями, и этим вели бой с врагом".
Я прошу читателей представить себе все это наглядно, представить и
восхититься нашими бойцами и командирами: не имея руководства вышестоящего
командования,-без тягачей (волокут пушки своими руками!), без боеприпасов
(собирают снаряды, брошенные другими!) - и бьют врагов! И все это под
пулеметным обстрелом и под бомбами гитлеровской авиации, которая обладала
высокой выучкой и вершила свое кровавое дело с профессиональным мастерством.
А вот строки из того же донесения, показывающие, какими были некоторые
наши механизированные и танковые части, когда их бросали против опытных,
прекрасно сколоченных в предыдущих боях немецких бронечастей:
"27-ю танковую дивизию военные действия застали неподготовленной, т.к.
формирование не было закончено. Матчасти не было, личный состав был вооружен
винтовками на 30-35%. Небоеспособной и невооруженной дивизии было приказано
занять оборону в районе Барановичей. На линию обороны вышло всего 3000
человек, а остальные, до 6000 человек, были сконцентрированы в лесу в 18
километрах от Барановичей, все 6000 бойцов не имели оружия...
Дивизия натиска мехчастей противника не выдержала и начала отступать.
Невооруженные толпы красноармейцев подвергались нападению со стороны
мотомехчастей противника, В результате часть была уничтожена, а большая
часть красноармейцев была рассеяна по лесу... Аналогичное положение было и в
других механизированных и артсоединениях..."
С первых дней войны стали сказываться последствия массовых репрессий и
других предвоенных акций - и не только в том, что остро не хватало опытных
командиров, но и в ряде чрезвычайных происшествий, имеющих политический
характер. Так, например, в донесениях сообщается о массовом дезертирстве из
наших частей призывников из западных областей Украины и Белоруссии.
Сообщается не только об их бегстве, но и о том, что они, организуясь в
банды, нападают на тылы, штабы и подразделения Красной Армии.
"В городе Львове членами украинской националистической организации
(ОУН.- В. К.) поднята паника - организовано нападение на тюрьму, откуда
выпущены политические заключенные. Этими же оуновца-ми повреждена связь
между частями 6-й армии и управлением фронта..."
"Со стороны ряда работников местных партийных и советских,организаций,
а также милиции и НКВД вместо помощи частям в борьбе с диверсантами и
националистическими группами отмечаются факты панического бегства с
оставлением до эвакуации районов, сел и предприятий на произвол судьбы..."
В некоторых воинских частях положение сложилось не лучше, чем у
гражданских властей.
"В результате неорганизованности, потери управления и слабости
партийно-политической работы в отдельных частях отход превратился в
паническое бегство...
В частях 6-го стрелкового корпуса за время военных действий (за три
дня) задержано дезертиров и возвращено на фронт 5 тысяч человек, 3-м отделом
расстреляно по корпусу 100 человек дезертиров.
За период с 29 июня по 1 июля (тоже за три дня) 3-м отделом
Юго-Западного фронта задержано дезертиров 697 человек, в том числе б человек
начсостава. Из числа бежавших с фронта командованием частей расстрелян за
дезертирство 101 человек.
В 99-й дивизии (помните - лучшая, под командованием Власова? Правда, в
эти дни ею командовал другой командир.- В. К.) из числа приписников западных
областей УССР во время боя 80 человек отказались стрелять. Все они
командованием расстреляны перед строем".
Было немало и одиночных, активных, как называли тогда, антисоветских
проявлений, приведу лишь один пример, он показателен тем, что совершен
секретарем партбюро роты!
"28.6.41 г. старший политрук Григоренко в составе роты был выделен на
охрану моста через реку Березина. Григоренко зашел под мост, откуда
продолжительное время (пока его не обнаружили) вел стрельбу из автомата по
нашим зенитным установкам и работникам НКВД (очевидно, он стрелял одиночными
выстрелами во время налетов авиации, как говорится, под шумок.- В. К.). Его
обнаружили замаскированным, стоящим по пояс в воде, с венком на голове. При
аресте Григоренко оказал сопротивление... Органами НКВД старший политрук
Григоренко расстрелян".
Как итог за первый месяц боев начальник политуправления Юго-Западного
фронта докладывал Мех-лису:
"С 22 июня по 20 июля задержано 75 тысяч 771 человек военнослужащих, в
том числе много командиров... (целая армия!-В. К.) Осуждено военным
трибуналом 627 военнослужащих, в том числе начсостав- 48, младшего
начсостава-60, рядовых-519. Из 627 осужденных военнослужащих приговорены к
расстрелу 411 человек..."
Разумеется, приведенные мною выше примеры расстрела на месте" в это
число не входят, здесь указаны расстрелянные только по приговору военных
трибуналов.
Несмотря на неудачи в боях и отступление по всему фронту, руководство
политических управлении фронтов, да и Главное политическое управление не
теряли надежды, что "братья по классу" в тылу противника помогут нам в
борьбе с агрессором. Мехлис требовал регулярно забрасывать пропагандистскую
литературу в тыл гитлеровцев, а политуправления и отделы, выполняя этот
приказ, в каждом донесении докладывали конкретные дела и цифры. Приведу для
краткости только одну выдержку из донесения политуправления Юго-3ападного
фронта:
"7-й отдел политуправления Юго-Западного фронта за период военных
действии по 3 июля 1941 года издал воззваний, листовок и газет на немецком,
румынском, польском и венгерском языках около 11 миллионов экземпляров, из
которых 10,5 миллиона отправлены на аэродромы".
Не знаю результатов воздействия этой пропаганды, но по своему опыту
знаю, что переходили на нашу сторону, особенно в первый период войны, очень
немногие. А те пленные, которых мне доводилось брать с моими боевыми
друзьями-разведчиками как "языков", да и те, кто попадал в плен в результате
боев,- все были "братья по классу", рабочие и крестьяне, ни одного буржуя
или капиталиста я на фронте не встречал. Так что эта часть нашей
политической доктрины на практике не оправдалась. Сдаваться в плен
гитлеровцы стали только в последние годы, когда поражение было неотвратимо.
Получив представление, что происходило в войсках и непосредственно в
районе боев, переместимся выше - в штаб фронта, а затем еще выше - в
Генеральный штаб.
В середине дня 22 июня в штабе Юго-Западного фронта было уже ясно, что
происходящее на границе не провокация, как об этом предостерегали из Москвы,
а настоящее крупное наступление, то есть война. Под непрерывным воздействием
вражеской авиации, когда все вокруггорело и рушилось, части собрались по
боевой тревоге и вскрыли хранившиеся в каждом штабе пакеты особой
секретности на случай ВОЙНЫ. В этих пакетах был приказ - кто, что и в какие
сроки должен делать. Выполняя эти указания, части двинулись к границе или в
район, определенный,, для сосредоточения.
На пути они подвергались частым бомбардировкам, рассредоточивались,
уходя с дорог, а потом опять собирались, строясь в колонны и продолжая"
двигаться в сторону границы, при этом части несли большие потери и тратили
много времени.
6, 5 и 26-я армии Юго-Западного фронта прилагали все силы, чтобы
остановить противника, продвигающегося по нашей территории, но силы его были
так велики, напор так стремителен, что, несмотря на самоотверженность и
героизм бойцов и командиров, остановить врага не удавалось. В одиннадцатом
часу вечера 22 июня штаб Юго-Западного фронта получил новую директиву. В ней
приказывалось:
"Прочно удерживая государственную границу с Венгрией, концентрическими
ударами в общем направлении на Люблин, силами 5-й и 6-й армий, не менее пяти
механизированных корпусов и всей авиации фронта окружить и уничтожить
группировку противника, наступающую на фронте Владимир Влынский,
Крыстынополь, и к исходу 24.6. овладеть районом Люблин..."
В Москве, в Генштабе, не имея достоверной информации, явно не
представляли, что делается на западной границе - указывают номера армий и
корпусов, не зная, что происходит с этими соединениями в действительности,
ставятся задачи по овладению Люблином, который находится за нашей границей
(!), идет разговор о "всей авиации фронта", а ее уже нет, этой "всей
авиации", она понесла колоссальные потери.
Как позже написал маршал Баграмян в своих воспоминаниях, командование
Юго-Западного фронта, получив такую директиву, глазам не поверило! Но приказ
есть приказ, и его полагается выполнять. В кабинете командующего фронтом
генерал-полковника Кирпоноса произошел следующий разговор.
- Что будем делать, Михаил Петрович? - спросил Кирпоноса начальник
штаба фронта генерал-лейтенант М. А. Пуркаев.- Нам бы, дай бог, остановить
противника на границе и растрепать его в оборонительных боях, а от нас
требуют уже послезавтра захватить Люблин!
Кирпонос ничего ему не ответил, молча поднял трубку телефона и позвонил
члену Военного совета Н. Н. Вашугину.
Когда пришел Вашугин, Кирпонос молча подал ему директиву. Член Военного
совета прочитал ее и, довольно-таки оптимистически глядя на присутствующих,
бодрым голосом сказал:
- Ну и что же, товарищи, приказ получен, нужно выполнять.
- Но мы сейчас не готовы к этому, Николай Николаевич,- с еле скрываемым
волнением сказал Пуркаев.- Нам пока приходится думать об обороне, а не о
наступлении.- И начштаба изложил имеющиеся в штабе сведения об огромных
силах противника, наступающих на нескольких направлениях.- К тому же следует
учесть,- продолжал он,- что враг сегодня ввел в сражение лишь первый эшелон
своих сил и в последующие дни, безусловно, Судет - и значительно быстрее,
чем мы,- наращивать силы... Нам, товарищ командующий,- заключил Пуркаев,-
остается только доложить в Москву о сложившейся обстановке и настоятельно
просить об изменении задачи. Мы сейчас можем только упорными боями
сдерживать продвижение противника, а тем временем организовать силами
стрелковых и механизированных корпусов, составляющих наш второй эшелон,
прочную оборону в глубине полосы действий фронта. Остановив противника на
этом рубеже, мы получим время на подготовку общего контрнаступления...
Именно такое, единственно разумное решение я вижу в создавшейся обстановке.
Наступила долгая тягостная тишина. Кирпонос молчал. Первым заговорил
корпусной комиссар Вашугин.
- Все, что вы говорите. Максим Алексеевич, с военной точки зрения,
может быть, и правильно. Но политически, по-моему, совершенно неверно! Вы
мыслите, как сугубый военспец: расстановка сил, их соотношение и так далее.
А моральный фактор вы учитываете? Нет, не учитываете! А вы подумали, какой
моральный ущерб нанесет тот факт, что мы, воспитавшие Красную Армию в
высоком наступательном духе, с первых дней войны перейдем к пассивной
обороне, без сопротивления оставив инициативу в руках агрессора! Вы еще
предлагаете допустить фашистов в глубь советской земли! Знаете, Максим
Алексеевич, друг вы наш боевой, если бы я вас не знал как испытанного
большевика, я подумал бы, что вы запаниковали.
Молчание стало еще тягостнее, на этот раз его прервал Кирпонос. Видимо
желая снять накал в происшедшем разговоре, он медленно заговорил:
- Думаю, что вы оба правы. Против оперативной целесообразности ваших
предложений, Максим Алексеевич, возразить нечего. У них одна уязвимая
сторона: старые укрепленные районы не готовы принять войска и обеспечить им
условия для успешной обороны. Но не лишены логики и соображения Николая
Николаевича. Приказ есть приказ: его нужно выполнять. А если каждый
командующий, получив боевой приказ, вместо его неукоснительного выполнения
будет Вносить свои контрпредложения, то к хорошему это не приведет. Конечно,
взять к концу двадцать четвертого июня Люблин мы вряд ли сумеем. Но
попытаться нанести мощный контрудар по вторгшимся силам противника мы
обязаны. Для этого мы сможем привлечь до пяти механизированных корпусов.
Далее Кирпонос стал излагать, как наиболее целесообразно, с его точки
зрения, следует сосредоточить механизированные корпуса для нанесения
контрудара. Закончив, он поглядел на собеседников и, не дожидаясь их мнения,
сам сказал:
- Молчание-знак согласия. Вижу, что мое решение вам по душе.
Корпусной комиссар Вашугин бурно выразил свое одобрение. Пуркаев молча
кивнул головой.
Именно в этот час в штаб Юго-Западного фронта прибыли генерал армии
Жуков и назначенный членом Военного совета фронта Хрущев.
Наверное, у читателей, даже не военных, возникло сомнение, когда Сталин
приказал Жукову немедленно выехать на фронт: целесообразно ли начальнику
Генерального штаба в такое напряженнейшее время покидать центр руководства
армией? Нелепость этого приказа, как и многих других, отданных в тот день,
очевидна. Однако в данном случае можно предположите объяснение (хоть и не
очень убедительное) решения Сталина: он все еще верил в договор, подписанный
с Германией, и принимал, (вернее, ему очень хотелось, чтобы это так было)
начавшиеся бои за провокацию, затеянную воинственными немецкими генералами,
вроде событий на Хасане или на Халхин-Голе. Вот Жуков туда поедет и наведет
порядок.
Мое предположение, что Сталин не поверил в начало большой войны,
пожалуй, подтверждают и аресты крупных военачальников именно в этот
начальный период войны. В дни, когда Жуков организовывал первый контрудар,
был арестован генерал армии Мерецков, заместитель наркома обороны.
В мемуарах Мерецкова ни слова не сказано об этом, хотя они и
опубликованы после XX съезда. Много позже все это выплыло на свет. В 1988
году писатель-юрист А. Ваксберг предал гласности рассказ следователя
Шварцмана, ведшего дело Мерецкова.
"Физические методы воздействия,- заявил Шварцман уже. в качестве
подсудимого (1955 год),-применяли к Мерецкову сначала высокие должностные
лица (имеются в виду ближайшие сподвижники Берии Меркулов и
Влодзимирский.-А. В.), а затем и я со следователями Зименковым и Сорокиным.
Его били резиновыми палками. На Мерецкова до ареста имелись показания свыше
40 свидетелей о том, что он являлся участником военного заговора. В
частности, были показания, что он сговаривался с Корком и Уборевичем... дать
бой Сталину".
Член суда полковник юстиции Лихачев спросил. Шварцмана:
"Вы отдавали себе отчет в том, что избиваете крупнейшего военачальника,
заслуженного человека?" Ответ:
"Я имел такое высокое указание, которое не обсуждается".
По высокому указанию перед самой войной и в первые дни после ее начала
арестантами стали те, кто еще уцелел после почти поголовного уничтожения
высших командных кадров Красной Армии на исходе тридцатых годов. Затевался
новый грандиозный "процесс военных".
.Кроме Мерецкова в состав "заговорщиков" входили: нарком вооружения Б.
Л. Ванников; помощник начальника Генерального штаба, дважды Герой Советского
Союза- генерал-лейтенант авиации Я. В. Смушкевич;
начальник управления ПВО, Герой Советского Союза генерал-полковник Г.
М. Штерн; заместитель наркома обороны. Герой Советского Союза
генерал-лейтенант авиации П. В. Рычагов; командующий войсками Прибалтийского
Особого военного округа генерал-полковник А. Д. Локтионов; заместитель
начальника Главного артиллерийского управления НКО СССР Г. К. Савченко;
начальник отдела этого управления С. О. Склизков, начальник Военно-воздушной
академии генерал-лейтенант Ф. К. Арженухин; заместитель начальника
управления вооружений Главного управления ВВС И. Ф. Сакриер; Герой
Советского Союза генерал-майор авиации И. И. Проскуров; виднейший
артиллерийский конструктор Я. Г. Таубин и многие другие.
Их место в эти судьбоносные дни оказалось не на фронте-в тюрьме!..
...Прибыв в штаб Юго-Западного фронта, Жуков попросил Кирпоноса
доложить обстановку. Командующий фронтом изложил только что принятое-во
исполнение полученного из Москвы приказа - решение о нанесении контрудара.
Жуков одобрил это решение и предложил, не теряя времени, отдать приказы
войскам о подготовке контрудара. Затем Жуков коротко ознакомил всех
присутствующих с теми сведениями, которые ему были известны. Начал он с юга,
где наши части, а именно 9-я армия, удерживали государственную границу.
Может быть, этим Жуков хотел создать хорошее настроение у тех, кто его
слушает. Но на Западном фронте обстановка складывалась совсем по-другому.
Жуков предположил, что противник там наносит главный удар. В направлении
Брест-Литовска противник глубоко вклинился на нашу территорию, но и там
сейчас наши соединения тоже готовят контрудар.
Попросил командующего фронтом и штаб приложить все силы для скорейшего
сосредоточения механизированных корпусов для нанесения контрудара по
основной группировке, прорвавшейся в районе Сокаля.
Затем Жуков связался по ВЧ с Генеральным штабом и спросил у оставшегося
за него Ватутина, какова обстановка. Ватутин доложил:
- К исходу 22 июня, несмотря на предпринятые энергичные меры. Генштаб
так и не смог получить от штабов фронтов, армий и ВВС точных данных о наших
войсках и о противнике. Сведения о глубине проникновения противника на нашу
территорию довольно противоречивые... Генштаб и нарком не могут связаться с
командующими фронтами генерал-полковником Кузнецовым и генералом армии
Павловым, которые, не доложив наркому, уехали куда-то в войска. Штабы этих
фронтов не знают, где в данный момент находятся их командующие... Попытка
штабов фронтов связаться непосредственно с войсками успеха не имела, так как
с большинством армий и отдельных корпусов не было ни проводной, ни
радиосвязи.
Несколько помолчав, Ватутин сказал:
- Товарищ Сталин одобрил проект директивы No 3 наркома и приказал
поставить под этой директивой вашу подпись.
- Что за директива?
- Директива предусматривает переход наших войск в контрнаступление с
задачей разгрома противника на главнейших направлениях, притом с выходом на
территорию противника.
- Но мы еще точно не знаем, где и какими силами противник наносит свои
удары. Не лучше ли до утра разобраться в том, что происходит на фронте, и уж
тогда принять нужное решение.
- Я разделяю вашу точку зрения, но дело это решенное.
- Хорошо,- сказал Жуков.- Ставьте мою подпись.
Таким образом Жуков, находясь в войсках на Юго-Западном фронте,
организовывал выполнение подписанной его именем директивы, к разработке
которой он не имел отношения.
Не отдохнув с дороги, Жуков выехал в расположение 8-го
механизированного корпуса. В 9 часов утра 23 июня он встретился с командиром
этого корпуса генерал-лейтенантом Д. И. Рябышевым. Они были давно знакомы
еще по совместной работе в Киевском Особом военном округе. Жуков похвалил
Рябышева за то, что он быстро совершил марш из Дрогобыча в район Броды.
Несмотря на длительный марш и бомбардировки немецкой авиации, народ в