Н. Ф. Колесницкий
ИССЛЕДОВАНИЕ ПО ИСТОРИИ ФЕОДАЛЬНОГО ГОСУДАРСТВА В ГЕРМАНИИ
(IX – первая половина XII века)
ПРЕДИСЛОВИЕ
В советской историографии за последние годы появился ряд крупных исследований по истории Германии периода раннего средневековья. Темой этих исследований являются преимущественно аграрные отношения.
Большое значение имеют работы А. И. Неусыхина, в которых исследуется процесс возникновения феодальных поземельных отношений и формирование зависимого и крепостного крестьянства в отдельных областях Германии [1]. Много нового в освещение аграрной истории раннего германского средневековья вносят работы А. И. Данилова, посвященные общине – марке и раннефеодальной вотчине. Автор дает глубокий критический анализ немецкой буржуазной историографии по проблеме аграрной истории раннего средневековья [2]. Изучению специфики формирования феодальных отношений и структуры раннефеодальной светской вотчины посвящены работы Л. Т. Мильской [3]. В статьях Ю. Л. Бессмертного исследуются формы феодальной ренты в областях Северо-Западной Германии [4].
На фоне этих больших успехов в области изучения аграрных отношений представляется особенно настоятельной необходимость исследования политической организации Германии этого и последующего периодов [5]. Предлагаемая работа послужит посильным вкладом в решение этой проблемы.
Книга может быть использована в качестве пособия для специального курса по истории феодального государства в Германии.
Большое значение имеют работы А. И. Неусыхина, в которых исследуется процесс возникновения феодальных поземельных отношений и формирование зависимого и крепостного крестьянства в отдельных областях Германии [1]. Много нового в освещение аграрной истории раннего германского средневековья вносят работы А. И. Данилова, посвященные общине – марке и раннефеодальной вотчине. Автор дает глубокий критический анализ немецкой буржуазной историографии по проблеме аграрной истории раннего средневековья [2]. Изучению специфики формирования феодальных отношений и структуры раннефеодальной светской вотчины посвящены работы Л. Т. Мильской [3]. В статьях Ю. Л. Бессмертного исследуются формы феодальной ренты в областях Северо-Западной Германии [4].
На фоне этих больших успехов в области изучения аграрных отношений представляется особенно настоятельной необходимость исследования политической организации Германии этого и последующего периодов [5]. Предлагаемая работа послужит посильным вкладом в решение этой проблемы.
Книга может быть использована в качестве пособия для специального курса по истории феодального государства в Германии.
КРИТИЧЕСКИЙ ОБЗОР НЕМЕЦКОЙ БУРЖУАЗНОЙ ИСТОРИОГРАФИИ ФЕОДАЛЬНОГО ГОСУДАРСТВА В ГЕРМАНИИ
[6]
Вопрос о государстве является одним из наиболее сложных и запутанных вопросов в буржуазной науке. Он «затрагивает интересы господствующих классов больше, чем какой-нибудь другой вопрос. Учение о государстве служит оправданием общественных привилегий, оправданием существования эксплуатации»
[7], и здесь мы не можем ожидать от идеологов эксплуататорских классов беспристрастных объективных суждений. В их понимании государства неизбежно сказываются их политические и классовые интересы. Идеологи буржуазии вынуждены маскировать господство своего класса, они не могут признать, что их государство является органом господства эксплуататорской верхушки общества, они выдают его за учреждение, служащее интересам всего народа.
Главное различие в подходе к изучению государства в марксистско-ленинской и буржуазной науке состоит в том, что марксистско-ленинское учение видит в государстве политическую надстройку над экономическим базисом общества, которая изменяется вследствие изменения самого базиса, а буржуазное учение считает государство самодовлеющей силой, способной саморазвиваться или, в лучшем случае, изменяться в соответствии с новыми государственными идеями. Марксистско-ленинская наука считает государство орудием классового господства экономически господствующего класса, а буржуазная наука квалифицирует его как организацию в интересах всего общества. Марксизм-ленинизм рассматривает государство с позиций исторического материализма, а буржуазная идеология – с позиций идеализма.
На позициях идеализма стоит вся без исключения немецкая буржуазная историография феодального государства.
Немецкие историки государства не интересуются реальными экономическими отношениями, создающими основу государства и права, а только идеальным отражением этих отношений в области «чистого духа». Их даже не столько интересует само государство, сколько чистая идея (Gedanke) государства. Эта идея способна, по их представлению, саморазвиваться и самосовершенствоваться в направлении «идеального типа» государства, под которым они понимают современное (moderne) буржуазное государственное устройство.
По меткой характеристике К. Маркса и Ф. Энгельса, немецкие историки (первой полов. XIX в.) «вращаются» в сфере «чистого духа» и видят в религиозной иллюзии «движущую силу истории», для них «все дело не в действительных и даже не в политических интересах, а в чистых мыслях» [8].
Это характерно в одинаковой мере и для современной немецкой буржуазной историографии.
Вот что писал не так давно известный историк феодального государства и права Г. Миттайс: «Ленное право, которое порождено схоластическим пониманием государства, было преодолено только в XV в. с помощью платоновской философии Ренессанса. Теперь открылась широкая дорога для абсолютного государства» [9]. Подобное представление отнюдь не является прогрессом по сравнению с гегелевской «философией права».
Отправляясь от духа и других подобных мистических категорий, эта историография оказывается совершенно не в состоянии объяснить разнообразие конкретной исторической действительности и изменчивость форм общественного и государственного развития. Чтобы выйти из затруднения, она наделяет эти формы, учреждения, юридические и правовые категории способностью саморазвития. Получается абсолютно превратная картина развития общества и государства. Вместо действительного развития материальных отношений и вызываемого им изменения политического строя, юридических и прочих институтов постулируется мнимое саморазвитие политических учреждений и юридических форм и «обусловленное» этим саморазвитием «преобразование» материальных отношений. При этом характерным для немецкой буржуазной историографии государства и права является то, что она предпочтение отдает не тем формам, которые непосредственно отражают материальные отношения (например, область политических взаимоотношений), а тем, которые выражают их в опосредствованном смысле (юридические институты). Она имеет дело даже не с отражением истинных отношений, а с отражением отражений этих отношений и разделяет все иллюзии современников изучаемой эпохи.
Немецкая буржуазная историография феодального государства – это по существу историография юридических форм государственной жизни. В ней мы не найдем даже изображения политических отношений. Все покрывают мертвые юридические формы, институты, категории, которые эти историки тщетно пытаются воодушевить и заставить саморазвиваться.
Даже в наш XX век здесь кажутся «радикальными» напоминания о том, что историк государства не должен рассматривать изменение политического строя как «индетерминированный результат юридических установлений», а должен признавать значение политических и хозяйственных отношений и учитывать, что право изменялось под воздействием силы [10].
Немецкая историография государства и права до сих пор следует манифесту «Исторической школы права» и разделяет все ее реакционные взгляды и предрассудки. Она считает право, в котором воплощается «психология народа», творящей силой общественного и государственного развития; она склонна рассматривать всю общественную жизнь прошлого через призму права. Во всем этом, конечно, не следует усматривать только «грехи прошлого», порочность «Исторической школы права». Повинны те, кто поднимает на своем знамени обветшалые девизы прошлого. Но будет совершенно правильным сказать, что традиция «Исторической школы права» сыграла весьма реакционную роль в воспитании немецких историков и направлении их ученой деятельности. Эта школа, «узаконяющая подлость сегодняшнего дня подлостью вчерашнего, школа, объявляющая мятежным всякий крик крепостного против кнута, если кнут – старый и прирожденный исторический кнут» [11], – привила историкам такое уважение к «правовому кнуту», что они потеряли способность смотреть на мир естественными человеческими глазами, а стали рассматривать его только через очки права. Право заменило собой живую действительность, история права вытеснила настоящую гражданскую историю. Развитие общества начали трактовать, как развитие целого комплекса «прав» (Rechten). «Государственное право» (Staatrecht), «частное право» (Privatrecht), «право союзов и корпораций (Genossenschafts und Korporativrecht), „церковное право“ и еще особое „право частной церкви“ (Eigenkirchenrecht), „ленное право“ (Lehenrecht), „городское право“ (Staadtrecht) и т. д. и т. п. заменили собой настоящую историю общественной жизни. Право и обусловливаемое им „устройство“ (Recht und Verfassung) стали покрывать все богатство конкретной исторической действительности.
Проблема происхождения феодальной раздробленности у них заключается в утверждении права сеньората (Grundherrschaft), проблема возникновения средневековых городов сводится к проблеме происхождения городского права и городского устройства (Stadtrecht und Stadtverfassung), возникновение территориальных княжеств представляется как процесс присвоения высших государственных прав (Landeshoheit) крупными феодальными владетелями и т. д. и т. п. Вот в какой превратной форме представляется этим историкам исторический процесс!
Мы ознакомились с некоторыми методологическими предпосылками немецкой буржуазной историографии феодального государства. Посмотрим, как понимает эта историография существо государства и, в частности, существо германского государства феодальной эпохи.
Определения государства как органа классового господства мы здесь, как и вообще во всей буржуазной социологии и историографии, не найдем. Государство преподносится идеологами буржуазии как «устройство народа, созданное им для достижения политических целей». Такой смысл вкладывается в понятие государства всеми немецкими социологами, юристами и историками.
О. Гирке определяет государство как «организацию всего народа, и тех, которые господствуют, и тех, над которыми господствуют, – организацию, выражающую политическое и юридическое единство народа» [12].
По словам Т. Майера, под государством следует понимать «тот политический порядок, посредством которого тот или иной народ является политически действенным (politisch handlungsf?hig)» [13].
По Г. Миттайсу, «государством в историческом смысле является устройство народа для достижения его политических целей» [14].
Несколько по-иному определял государство Г. Елинек: «Государство представляет собой множество населения, проживающее на определенной территории и объединенное воедино господствующей над ним властью» [15].
Но и здесь нет попытки раскрыть классовую природу государства.
Г. Белов называет государство «учреждением, посвященным целям, образующим высший, всеобщий, единый интерес» [16]. Подобное определение могло бы соответствовать истине, если бы под этим «высшим интересом» понимали интерес господствующего класса. Но буржуазные историки из всех сил стараются замаскировать классовую природу государства и выдать это откровенно классовое учреждение за организацию всего народа. Идеалистическое мировоззрение как нельзя лучше служит этой маскировке.
Объявляя государство «организацией всего народа», немецкая буржуазная социология и историография признают тем самым извечность государства. Государство появилось вместе с «народом» и будет существовать, пока существует народ. Она считает государство священным установлением, данным людям «свыше». Государство не является изобретением людей, оно появилось на свет вместе с человеком [17].
Реакционный прусский историк и деятель консервативной партии Г. Лео заявлял по поводу «contrat social» Ж. Ж. Руссо следующее: «Мысль об изобретении государства, каждый раз, когда я ее слышу, производит на меня точно такое же впечатление, как гимн Санчо-Пансо изобретателю сна» [18].
По мнению этого историка, государство существует уже там, где живет больше одного человека. Семья – это уже государство.
Ф. Кейтген начинает свое произведение «Германское государство средних веков» словами: «Вначале было государство» [19].
Э. Мейер распространяет государство даже на совместное существование групп зверей [20].
Приходится ли после этого ожидать от таких историков научного освещения вопросов истории государства? Никакое, даже самое добросовестное исследование истории государства не может привести к научным выводам, если под государством понимается совсем не то, чем оно является на самом деле.
Большинство немецких историков и, в частности, историков феодального государства, принимает тезис об извечности государства и о его общенародном характере за аксиому. В настоящее время в немецкой буржуазной историографии мы не услышим никаких иных мнений по этому вопросу. Но были времена, когда передовые, либерально настроенные немецкие историки подходили к истинно научному пониманию существа процесса возникновения государства. Такими историками являлись Г. Маурер и О. Гирке. Правда, эти мысли, в частности у Гирке, выражены весьма туманно, под юридической мишурой. Здесь говорится о развитии идей, а не о развитии самих отношений; но за всем этим скрывается определенная мысль, что до возникновения подлинно государственной власти существовала общественная власть, действовавшая от имени всего народа.
Г. Маурер утверждал, что первоначально вся власть воплощалась в народе. Подлинно государственная власть образовалась у германцев только со времени завоевания римских провинций [21].
По мнению О. Гирке, первоначальные общности людей представляли собой свободные общины (Genossenschaften). В этот период не существовало еще деления на хозяйственные и политические союзы. Хозяйственные объединения (Gemeinde, Genossenschaften) были одновременно и политическими. Эти первоначальные общности разложились в результате образования частной собственности на землю и разделения прежде равных людей на имущественные классы (свободных и несвободных). Образовавшаяся крупная земельная собственность стала фактором политического господства (Herrschaft). Она создала новый тип объединений (Verb?nde), которые связаны внутри не сотрудничеством равноправных индивидов, а господством над ними единой политической силы (другими словами – государственные общности) [22].
Эти правильные мысли обоих авторов, появившиеся у них при глубоком изучении древней общины, не могли получить дальнейшего развития и привести к научному пониманию существа государства, так как оба автора оставались на идеалистических позициях и в государстве видели не орган классового господства, а организацию всего общества.
Посмотрим, как представляет себе немецкая буржуазная историография существо германского феодального государства.
Понятие «феодального государства», как государства, связанного с особым характером экономических отношений феодализма, ей совершенно чуждо.
«Средневековое государство», «ленное государство» (Lehenstaat) – это даже хронологически нечто совсем иное, чем то, что мы называем феодальным государством. Эти названия относятся только к государству периода до XIII в. Государство предшествующего периода называется здесь «древнегерманским» (Der altdeutsche Staat), государство последующего периода – «современным», «новым» (modern Staat).
Подобного рода классификация и периодизация строятся не на учете коренных, базисных моментов (таковые вовсе не раскрываются буржуазной наукой), а на поверхностном наблюдении признаков государственного устройства и на суждениях о том, насколько это устройство являлось близким или далеким от современного. (При понимании государства как извечной категории, как организации всего народа, такой подход представляется совершенно естественным). Получается так, что изменению подвергается не государство, а только государственное устройство (Verfassung); при этом само изменение трактуется не как функциональное, а как изначальное, как совершенствование государственного устройства в направлении современного (modern) буржуазного государственного строя, представляющегося этим историкам верхом всякого совершенства [23].
Перед нами все та же система «развития абсолютного духа».
Первой формой германского государства современная немецкая историография считает «древнегерманское» государство или по-другому «народное королевство» (Volks?nigtum) [24].
В датировании этого «народного королевства» историки расходятся. Большинство относит его начало к периоду Цезаря, конец – к периоду разложения франкской монархии. Таким образом, в понятие Volksk?nigtum включается как древнегерманский общественный строй, в котором по существу еще только зарождалась государственная власть, так и раннефеодальное государство, в котором от народной власти сохранились только некоторые пережитки в лице сотенного и областного судебного устройства и общенародной военной организации.
Этому «народному королевству» приписываются такие черты, как «взаимодействие во всех важнейших государственных делах народа и властелина» [25], непосредственное участие народа в государственной жизни и прямое отправление им государственных служб и повинностей. Народ выставляется здесь в прямом смысле «субъектом государства» (Т. Майер).
Немецкие историки, не особенно хорошо знающие историю других народов, считают «взаимодействие народа и властелина» специфической чертой «государственного сознания» немцев. Но эта черта присуща в одинаковой мере любой раннефеодальной монархии и, тем более, всякому общественному строю племен на грани их вступления в классовое общество. Однако «участие народа в государственной жизни» в период, когда государство еще только появлялось, и его «участие» в жизни раннефеодального государства – вещи совершенно различные. Там свободные соплеменники являлись действительно субъектом общественно-политического устройства, здесь они служат по существу уже объектом эксплуатация оформившегося государства, выражающего интересы эксплуататоров. Не видеть этих различий историку, изучающему конкретные исторические факты, непростительно.
Термин «народное королевство» (Volksk?nigtum) употребляется не всеми историками. Некоторые называют это государство просто «древнегерманским (Altdeutsche Staat), но вкладывают в него по существу тот же смысл „народного королевства“.
Совершенно отрицает «народное королевство» патримониальная теория. Для нее государство с первых своих дней является фактором господства, властвования господина над его зависимыми.
«Древнегерманское государство», согласно этой периодизации, сменилось в IX в. «феодальной монархией», или по другому «ленным государством» (Lehenstaat). Существо изменений большинством историков изображается так:
Вместо всеобщей связи всего свободного населения с главой государства (Untertanenverband) сохранилась только непосредственная связь знати (Adel) с королем (но принципы «германской государственности» – единство и дуализм короля и «народа» продолжали жить, хотя в роли «народа» оставалась теперь одна феодальная знать) [26]; вместо личной зависимости появилась вещная (поземельная, ленная) зависимость. Относительно основы этих изменений мнения немецких историков, как мы дальше увидим, расходятся.
Современная немецкая буржуазная историография отказывается видеть в переходе от «древнего государства» к «феодальному государству» существенный перелом, нарушивший принципы государственного устройства. Государство по-прежнему зиждилось на личной зависимости и непосредственной связи подчиненного с властелином, а не на господстве над территорией («Nicht Flachen – sondern Personenverbandstaat») [27].
Существенные изменения в государственном устройстве наступили, по мнению немецкой историографии, только в XIII в., с образованием территориальных княжеств. Именно тогда появилось подлинно «современное» государство, основанное не на объединении «отдельных личностей, наделенных особыми правами» (Т. Майер), а на господстве над целой территорией и ее населением (Flachenstaat).
Вот как превратно изображает характер изменений феодального государства в Германии эта юридическая концепция. Она даже не делает серьезных попыток объяснить его по существу. Более важным ей представляется «открытие» юридического источника этого устройства и отыскание «юридического корня» его формирования. Далекая от познания действительных причин изменения государственного устройства, эта концепция ищет их в самом государстве, в юридических понятиях или в психологии людей той эпохи.
Юридические критерии, которыми она руководствуется, позволяют ей видеть в территориальном княжестве «современное государство», «государство – учреждение» (Anstaltstaat), государство, основанное на принципе «монизма» и «господства над территорией» (monistische Flachenherrschaftsstaat) [28].
Источником образования этой уродливой государственной системы Германии немецкие историки считают или юридическую форму крупной вотчины (вотчинная теория), или отчуждение государственной властью верховных государственных прав (Hoheitsrechten) – графской юрисдикции, банна и т. п. (публично-правовая теория), или самовольное присвоение феодальной знатью прав верховной государственной власти (взгляд, преобладающий в современной историографии). Но ни одна из этих «теорий» не может объяснить, почему в других странах «современное территориальное государство» получило совершенно иную форму, форму централизованного национального государства.
Ответы на подобные вопросы, по мнению этой историографии, нужно искать за пределами научного исследования, в области трансцендентного, в своеобразных свойствах «духа» и в национальных особенностях «правовой и государственной идеи».
Так в общих чертах трактуется этой историографией существо изменений в строе феодального государства.
Кто же выступает в трактовке этой историографии субъектом государства и виновником его преобразований?
В этом вопросе имеют место некоторые различия во взглядах, но они не носят принципиального характера. Господствующим было и остается то мнение, что народные массы, крепостные крестьяне не имеют никакого отношения, ни активного, ни пассивного, к изменению государства. Субъектом государства и вместе с тем его активным строителем считаются только монарх и феодалы. Для периода «народной королевской власти» (Volksk?nigtum) еще допускается активное участие народных масс (свободных соплеменников) в «строительстве государства»; со времени же закрепощения основной массы крестьянства и усиления феодальной знати народу отводится только роль «безмолвного орудия» в руках «истинных строителей государства». Понимать иначе роль народных масс идеологи буржуазии не способны. Признать, что государство и все прочие области общественной надстройки изменялись в конечном счете в результате трудовой творческой деятельности трудящихся, – значит стать на путь материалистического понимания истории. Но это чуждо и непостижимо для идеологии буржуазии.
Сторонники субъективной социологии, которые считают историю ареной деятельности выдающихся личностей, стоящих на вершине общественной лестницы и руководящих народами, отводят трудящимся роль повелеваемой, живущей чувствами и инстинктами массы. Короли и окружавшие их государственные и военные деятели строили и изменяли государственные и общественные порядки, повелевали народом, устанавливали для него законы и т. п. Народ, в лучшем случае, способен на бунт и разрушение, но не способен на созидание нового.
Недалеки от этого и мысли сторонников буржуазного объективизма и «коллективизма». Объективизм и коллективизм ограничиваются признанием таких категорий, как «коллективная психология» и «народный дух», которым отводится роль объективных факторов общественного и государственного развития; Роль трудящихся масс как творцов истории, как созидателей материальной основы государственной и духовной жизни народа «объективистами» исключается в такой же степени, как и «субъективистами».
К. Лампрехт, считающийся «материалистом» среди немецких историков и заявлявший себя ярым противником субъективного идеализма, Л. Ранке и его школы, свой «коллективизм» сводит к признанию того, что никакая личность не действует свободно, а чувствует себя связанной импульсами и условиями существования всего «социального организма», «психологией эпохи» и т. п. [29]Но это не материализм, а фатализм. Характерно, что Лампрехт допускает для выдающихся личностей изъятие из действия силы «рока» и признает за ними некоторую свободу действий, которая абсолютно исключена для «серой личности».
Главным творцом истории и «строителем государства» в средние века немецкая буржуазная историография считает короля и королевскую власть (K?nigtum). Патримониальная теория отождествляет всецело короля с государством и не признает другого субъекта государства, при монархической его форме, кроме одного короля. Более либеральные взгляды, признающие в качестве субъекта государства, наряду с королем, и «народ», придают тем не менее королевской власти решающее значение в жизни государства и даже в жизни общества.
Г. Вайц, весьма сдержанный в своих суждениях, говорит о королевской власти как о главной силе единого государственного целого: «Она (королевская власть) всегда оставалась на положении той силы, вокруг которой группировались все другие силы государства... Всякая власть, в том числе и самая могущественная, являлась эманацией (Ausflus) королевской власти, имела в ней свое начало и была первое время простой ее представительницей»
Главное различие в подходе к изучению государства в марксистско-ленинской и буржуазной науке состоит в том, что марксистско-ленинское учение видит в государстве политическую надстройку над экономическим базисом общества, которая изменяется вследствие изменения самого базиса, а буржуазное учение считает государство самодовлеющей силой, способной саморазвиваться или, в лучшем случае, изменяться в соответствии с новыми государственными идеями. Марксистско-ленинская наука считает государство орудием классового господства экономически господствующего класса, а буржуазная наука квалифицирует его как организацию в интересах всего общества. Марксизм-ленинизм рассматривает государство с позиций исторического материализма, а буржуазная идеология – с позиций идеализма.
На позициях идеализма стоит вся без исключения немецкая буржуазная историография феодального государства.
Немецкие историки государства не интересуются реальными экономическими отношениями, создающими основу государства и права, а только идеальным отражением этих отношений в области «чистого духа». Их даже не столько интересует само государство, сколько чистая идея (Gedanke) государства. Эта идея способна, по их представлению, саморазвиваться и самосовершенствоваться в направлении «идеального типа» государства, под которым они понимают современное (moderne) буржуазное государственное устройство.
По меткой характеристике К. Маркса и Ф. Энгельса, немецкие историки (первой полов. XIX в.) «вращаются» в сфере «чистого духа» и видят в религиозной иллюзии «движущую силу истории», для них «все дело не в действительных и даже не в политических интересах, а в чистых мыслях» [8].
Это характерно в одинаковой мере и для современной немецкой буржуазной историографии.
Вот что писал не так давно известный историк феодального государства и права Г. Миттайс: «Ленное право, которое порождено схоластическим пониманием государства, было преодолено только в XV в. с помощью платоновской философии Ренессанса. Теперь открылась широкая дорога для абсолютного государства» [9]. Подобное представление отнюдь не является прогрессом по сравнению с гегелевской «философией права».
Отправляясь от духа и других подобных мистических категорий, эта историография оказывается совершенно не в состоянии объяснить разнообразие конкретной исторической действительности и изменчивость форм общественного и государственного развития. Чтобы выйти из затруднения, она наделяет эти формы, учреждения, юридические и правовые категории способностью саморазвития. Получается абсолютно превратная картина развития общества и государства. Вместо действительного развития материальных отношений и вызываемого им изменения политического строя, юридических и прочих институтов постулируется мнимое саморазвитие политических учреждений и юридических форм и «обусловленное» этим саморазвитием «преобразование» материальных отношений. При этом характерным для немецкой буржуазной историографии государства и права является то, что она предпочтение отдает не тем формам, которые непосредственно отражают материальные отношения (например, область политических взаимоотношений), а тем, которые выражают их в опосредствованном смысле (юридические институты). Она имеет дело даже не с отражением истинных отношений, а с отражением отражений этих отношений и разделяет все иллюзии современников изучаемой эпохи.
Немецкая буржуазная историография феодального государства – это по существу историография юридических форм государственной жизни. В ней мы не найдем даже изображения политических отношений. Все покрывают мертвые юридические формы, институты, категории, которые эти историки тщетно пытаются воодушевить и заставить саморазвиваться.
Даже в наш XX век здесь кажутся «радикальными» напоминания о том, что историк государства не должен рассматривать изменение политического строя как «индетерминированный результат юридических установлений», а должен признавать значение политических и хозяйственных отношений и учитывать, что право изменялось под воздействием силы [10].
Немецкая историография государства и права до сих пор следует манифесту «Исторической школы права» и разделяет все ее реакционные взгляды и предрассудки. Она считает право, в котором воплощается «психология народа», творящей силой общественного и государственного развития; она склонна рассматривать всю общественную жизнь прошлого через призму права. Во всем этом, конечно, не следует усматривать только «грехи прошлого», порочность «Исторической школы права». Повинны те, кто поднимает на своем знамени обветшалые девизы прошлого. Но будет совершенно правильным сказать, что традиция «Исторической школы права» сыграла весьма реакционную роль в воспитании немецких историков и направлении их ученой деятельности. Эта школа, «узаконяющая подлость сегодняшнего дня подлостью вчерашнего, школа, объявляющая мятежным всякий крик крепостного против кнута, если кнут – старый и прирожденный исторический кнут» [11], – привила историкам такое уважение к «правовому кнуту», что они потеряли способность смотреть на мир естественными человеческими глазами, а стали рассматривать его только через очки права. Право заменило собой живую действительность, история права вытеснила настоящую гражданскую историю. Развитие общества начали трактовать, как развитие целого комплекса «прав» (Rechten). «Государственное право» (Staatrecht), «частное право» (Privatrecht), «право союзов и корпораций (Genossenschafts und Korporativrecht), „церковное право“ и еще особое „право частной церкви“ (Eigenkirchenrecht), „ленное право“ (Lehenrecht), „городское право“ (Staadtrecht) и т. д. и т. п. заменили собой настоящую историю общественной жизни. Право и обусловливаемое им „устройство“ (Recht und Verfassung) стали покрывать все богатство конкретной исторической действительности.
Проблема происхождения феодальной раздробленности у них заключается в утверждении права сеньората (Grundherrschaft), проблема возникновения средневековых городов сводится к проблеме происхождения городского права и городского устройства (Stadtrecht und Stadtverfassung), возникновение территориальных княжеств представляется как процесс присвоения высших государственных прав (Landeshoheit) крупными феодальными владетелями и т. д. и т. п. Вот в какой превратной форме представляется этим историкам исторический процесс!
Мы ознакомились с некоторыми методологическими предпосылками немецкой буржуазной историографии феодального государства. Посмотрим, как понимает эта историография существо государства и, в частности, существо германского государства феодальной эпохи.
Определения государства как органа классового господства мы здесь, как и вообще во всей буржуазной социологии и историографии, не найдем. Государство преподносится идеологами буржуазии как «устройство народа, созданное им для достижения политических целей». Такой смысл вкладывается в понятие государства всеми немецкими социологами, юристами и историками.
О. Гирке определяет государство как «организацию всего народа, и тех, которые господствуют, и тех, над которыми господствуют, – организацию, выражающую политическое и юридическое единство народа» [12].
По словам Т. Майера, под государством следует понимать «тот политический порядок, посредством которого тот или иной народ является политически действенным (politisch handlungsf?hig)» [13].
По Г. Миттайсу, «государством в историческом смысле является устройство народа для достижения его политических целей» [14].
Несколько по-иному определял государство Г. Елинек: «Государство представляет собой множество населения, проживающее на определенной территории и объединенное воедино господствующей над ним властью» [15].
Но и здесь нет попытки раскрыть классовую природу государства.
Г. Белов называет государство «учреждением, посвященным целям, образующим высший, всеобщий, единый интерес» [16]. Подобное определение могло бы соответствовать истине, если бы под этим «высшим интересом» понимали интерес господствующего класса. Но буржуазные историки из всех сил стараются замаскировать классовую природу государства и выдать это откровенно классовое учреждение за организацию всего народа. Идеалистическое мировоззрение как нельзя лучше служит этой маскировке.
Объявляя государство «организацией всего народа», немецкая буржуазная социология и историография признают тем самым извечность государства. Государство появилось вместе с «народом» и будет существовать, пока существует народ. Она считает государство священным установлением, данным людям «свыше». Государство не является изобретением людей, оно появилось на свет вместе с человеком [17].
Реакционный прусский историк и деятель консервативной партии Г. Лео заявлял по поводу «contrat social» Ж. Ж. Руссо следующее: «Мысль об изобретении государства, каждый раз, когда я ее слышу, производит на меня точно такое же впечатление, как гимн Санчо-Пансо изобретателю сна» [18].
По мнению этого историка, государство существует уже там, где живет больше одного человека. Семья – это уже государство.
Ф. Кейтген начинает свое произведение «Германское государство средних веков» словами: «Вначале было государство» [19].
Э. Мейер распространяет государство даже на совместное существование групп зверей [20].
Приходится ли после этого ожидать от таких историков научного освещения вопросов истории государства? Никакое, даже самое добросовестное исследование истории государства не может привести к научным выводам, если под государством понимается совсем не то, чем оно является на самом деле.
Большинство немецких историков и, в частности, историков феодального государства, принимает тезис об извечности государства и о его общенародном характере за аксиому. В настоящее время в немецкой буржуазной историографии мы не услышим никаких иных мнений по этому вопросу. Но были времена, когда передовые, либерально настроенные немецкие историки подходили к истинно научному пониманию существа процесса возникновения государства. Такими историками являлись Г. Маурер и О. Гирке. Правда, эти мысли, в частности у Гирке, выражены весьма туманно, под юридической мишурой. Здесь говорится о развитии идей, а не о развитии самих отношений; но за всем этим скрывается определенная мысль, что до возникновения подлинно государственной власти существовала общественная власть, действовавшая от имени всего народа.
Г. Маурер утверждал, что первоначально вся власть воплощалась в народе. Подлинно государственная власть образовалась у германцев только со времени завоевания римских провинций [21].
По мнению О. Гирке, первоначальные общности людей представляли собой свободные общины (Genossenschaften). В этот период не существовало еще деления на хозяйственные и политические союзы. Хозяйственные объединения (Gemeinde, Genossenschaften) были одновременно и политическими. Эти первоначальные общности разложились в результате образования частной собственности на землю и разделения прежде равных людей на имущественные классы (свободных и несвободных). Образовавшаяся крупная земельная собственность стала фактором политического господства (Herrschaft). Она создала новый тип объединений (Verb?nde), которые связаны внутри не сотрудничеством равноправных индивидов, а господством над ними единой политической силы (другими словами – государственные общности) [22].
Эти правильные мысли обоих авторов, появившиеся у них при глубоком изучении древней общины, не могли получить дальнейшего развития и привести к научному пониманию существа государства, так как оба автора оставались на идеалистических позициях и в государстве видели не орган классового господства, а организацию всего общества.
Посмотрим, как представляет себе немецкая буржуазная историография существо германского феодального государства.
Понятие «феодального государства», как государства, связанного с особым характером экономических отношений феодализма, ей совершенно чуждо.
«Средневековое государство», «ленное государство» (Lehenstaat) – это даже хронологически нечто совсем иное, чем то, что мы называем феодальным государством. Эти названия относятся только к государству периода до XIII в. Государство предшествующего периода называется здесь «древнегерманским» (Der altdeutsche Staat), государство последующего периода – «современным», «новым» (modern Staat).
Подобного рода классификация и периодизация строятся не на учете коренных, базисных моментов (таковые вовсе не раскрываются буржуазной наукой), а на поверхностном наблюдении признаков государственного устройства и на суждениях о том, насколько это устройство являлось близким или далеким от современного. (При понимании государства как извечной категории, как организации всего народа, такой подход представляется совершенно естественным). Получается так, что изменению подвергается не государство, а только государственное устройство (Verfassung); при этом само изменение трактуется не как функциональное, а как изначальное, как совершенствование государственного устройства в направлении современного (modern) буржуазного государственного строя, представляющегося этим историкам верхом всякого совершенства [23].
Перед нами все та же система «развития абсолютного духа».
Первой формой германского государства современная немецкая историография считает «древнегерманское» государство или по-другому «народное королевство» (Volks?nigtum) [24].
В датировании этого «народного королевства» историки расходятся. Большинство относит его начало к периоду Цезаря, конец – к периоду разложения франкской монархии. Таким образом, в понятие Volksk?nigtum включается как древнегерманский общественный строй, в котором по существу еще только зарождалась государственная власть, так и раннефеодальное государство, в котором от народной власти сохранились только некоторые пережитки в лице сотенного и областного судебного устройства и общенародной военной организации.
Этому «народному королевству» приписываются такие черты, как «взаимодействие во всех важнейших государственных делах народа и властелина» [25], непосредственное участие народа в государственной жизни и прямое отправление им государственных служб и повинностей. Народ выставляется здесь в прямом смысле «субъектом государства» (Т. Майер).
Немецкие историки, не особенно хорошо знающие историю других народов, считают «взаимодействие народа и властелина» специфической чертой «государственного сознания» немцев. Но эта черта присуща в одинаковой мере любой раннефеодальной монархии и, тем более, всякому общественному строю племен на грани их вступления в классовое общество. Однако «участие народа в государственной жизни» в период, когда государство еще только появлялось, и его «участие» в жизни раннефеодального государства – вещи совершенно различные. Там свободные соплеменники являлись действительно субъектом общественно-политического устройства, здесь они служат по существу уже объектом эксплуатация оформившегося государства, выражающего интересы эксплуататоров. Не видеть этих различий историку, изучающему конкретные исторические факты, непростительно.
Термин «народное королевство» (Volksk?nigtum) употребляется не всеми историками. Некоторые называют это государство просто «древнегерманским (Altdeutsche Staat), но вкладывают в него по существу тот же смысл „народного королевства“.
Совершенно отрицает «народное королевство» патримониальная теория. Для нее государство с первых своих дней является фактором господства, властвования господина над его зависимыми.
«Древнегерманское государство», согласно этой периодизации, сменилось в IX в. «феодальной монархией», или по другому «ленным государством» (Lehenstaat). Существо изменений большинством историков изображается так:
Вместо всеобщей связи всего свободного населения с главой государства (Untertanenverband) сохранилась только непосредственная связь знати (Adel) с королем (но принципы «германской государственности» – единство и дуализм короля и «народа» продолжали жить, хотя в роли «народа» оставалась теперь одна феодальная знать) [26]; вместо личной зависимости появилась вещная (поземельная, ленная) зависимость. Относительно основы этих изменений мнения немецких историков, как мы дальше увидим, расходятся.
Современная немецкая буржуазная историография отказывается видеть в переходе от «древнего государства» к «феодальному государству» существенный перелом, нарушивший принципы государственного устройства. Государство по-прежнему зиждилось на личной зависимости и непосредственной связи подчиненного с властелином, а не на господстве над территорией («Nicht Flachen – sondern Personenverbandstaat») [27].
Существенные изменения в государственном устройстве наступили, по мнению немецкой историографии, только в XIII в., с образованием территориальных княжеств. Именно тогда появилось подлинно «современное» государство, основанное не на объединении «отдельных личностей, наделенных особыми правами» (Т. Майер), а на господстве над целой территорией и ее населением (Flachenstaat).
Вот как превратно изображает характер изменений феодального государства в Германии эта юридическая концепция. Она даже не делает серьезных попыток объяснить его по существу. Более важным ей представляется «открытие» юридического источника этого устройства и отыскание «юридического корня» его формирования. Далекая от познания действительных причин изменения государственного устройства, эта концепция ищет их в самом государстве, в юридических понятиях или в психологии людей той эпохи.
Юридические критерии, которыми она руководствуется, позволяют ей видеть в территориальном княжестве «современное государство», «государство – учреждение» (Anstaltstaat), государство, основанное на принципе «монизма» и «господства над территорией» (monistische Flachenherrschaftsstaat) [28].
Источником образования этой уродливой государственной системы Германии немецкие историки считают или юридическую форму крупной вотчины (вотчинная теория), или отчуждение государственной властью верховных государственных прав (Hoheitsrechten) – графской юрисдикции, банна и т. п. (публично-правовая теория), или самовольное присвоение феодальной знатью прав верховной государственной власти (взгляд, преобладающий в современной историографии). Но ни одна из этих «теорий» не может объяснить, почему в других странах «современное территориальное государство» получило совершенно иную форму, форму централизованного национального государства.
Ответы на подобные вопросы, по мнению этой историографии, нужно искать за пределами научного исследования, в области трансцендентного, в своеобразных свойствах «духа» и в национальных особенностях «правовой и государственной идеи».
Так в общих чертах трактуется этой историографией существо изменений в строе феодального государства.
Кто же выступает в трактовке этой историографии субъектом государства и виновником его преобразований?
В этом вопросе имеют место некоторые различия во взглядах, но они не носят принципиального характера. Господствующим было и остается то мнение, что народные массы, крепостные крестьяне не имеют никакого отношения, ни активного, ни пассивного, к изменению государства. Субъектом государства и вместе с тем его активным строителем считаются только монарх и феодалы. Для периода «народной королевской власти» (Volksk?nigtum) еще допускается активное участие народных масс (свободных соплеменников) в «строительстве государства»; со времени же закрепощения основной массы крестьянства и усиления феодальной знати народу отводится только роль «безмолвного орудия» в руках «истинных строителей государства». Понимать иначе роль народных масс идеологи буржуазии не способны. Признать, что государство и все прочие области общественной надстройки изменялись в конечном счете в результате трудовой творческой деятельности трудящихся, – значит стать на путь материалистического понимания истории. Но это чуждо и непостижимо для идеологии буржуазии.
Сторонники субъективной социологии, которые считают историю ареной деятельности выдающихся личностей, стоящих на вершине общественной лестницы и руководящих народами, отводят трудящимся роль повелеваемой, живущей чувствами и инстинктами массы. Короли и окружавшие их государственные и военные деятели строили и изменяли государственные и общественные порядки, повелевали народом, устанавливали для него законы и т. п. Народ, в лучшем случае, способен на бунт и разрушение, но не способен на созидание нового.
Недалеки от этого и мысли сторонников буржуазного объективизма и «коллективизма». Объективизм и коллективизм ограничиваются признанием таких категорий, как «коллективная психология» и «народный дух», которым отводится роль объективных факторов общественного и государственного развития; Роль трудящихся масс как творцов истории, как созидателей материальной основы государственной и духовной жизни народа «объективистами» исключается в такой же степени, как и «субъективистами».
К. Лампрехт, считающийся «материалистом» среди немецких историков и заявлявший себя ярым противником субъективного идеализма, Л. Ранке и его школы, свой «коллективизм» сводит к признанию того, что никакая личность не действует свободно, а чувствует себя связанной импульсами и условиями существования всего «социального организма», «психологией эпохи» и т. п. [29]Но это не материализм, а фатализм. Характерно, что Лампрехт допускает для выдающихся личностей изъятие из действия силы «рока» и признает за ними некоторую свободу действий, которая абсолютно исключена для «серой личности».
Главным творцом истории и «строителем государства» в средние века немецкая буржуазная историография считает короля и королевскую власть (K?nigtum). Патримониальная теория отождествляет всецело короля с государством и не признает другого субъекта государства, при монархической его форме, кроме одного короля. Более либеральные взгляды, признающие в качестве субъекта государства, наряду с королем, и «народ», придают тем не менее королевской власти решающее значение в жизни государства и даже в жизни общества.
Г. Вайц, весьма сдержанный в своих суждениях, говорит о королевской власти как о главной силе единого государственного целого: «Она (королевская власть) всегда оставалась на положении той силы, вокруг которой группировались все другие силы государства... Всякая власть, в том числе и самая могущественная, являлась эманацией (Ausflus) королевской власти, имела в ней свое начало и была первое время простой ее представительницей»