– В полудреме, Медвежонок, можно вообразить все, что хочешь, и все, что вообразишь, будет как живое. И тогда-то…
   – Ну!
   – Тогда-то…
   – Да говори же!
   – И тогда-то… слышны звуки и голоса. Ежик глядел на Медвежонка большими круглыми глазами, как будто сию минуту, вот прямо сейчас, догадался о чем-то самом важном.
   – И кого ты слышал? – шепотом спросил Медвежонок.
   – Сегодня?
   – Ага.
   – Зяблика, – сказал Ежик.
   – А вчера?
   – Лягушку.
   – А что она сказала?..
   – Она – пела. – И Ежик закрыл глаза.
   – Ты ее и сейчас слышишь?
   – Слышу, – сказал Ежик с закрытыми глазами.
   – Давай я тоже закрою глаза. – Медвежонок закрыл глаза и встал поближе к Ежику, чтобы тоже слышать.
   – Слышишь? – спросил Ежик.
   – Нет, – сказал Медвежонок.
   – Ты впади в дрему.
   – Надо лечь, – сказал. Медвежонок. И лег.
   – А я – возле тебя. – Ежик сел рядом. Ты только представь: она сидит и поет.
   – Представил.
   – А вот сейчас… Слышишь? – И Ежик по-дирижерски взмахнул лапой. – Запела!
   – Не слышу, – сказал Медвежонок. – Сидит, глаза вытаращила и молчит.
   – Поговори с ней, – сказал Ежик. – Заинтересуй.
   – Как?
   – Скажи: «Мы с Ежиком из дальнего леса пришли на ваш концерт». Медвежонок пошевелил губами.
   – Сказал.
   – Ну?
   – Молчит.
   – Погоди, – сказал Ежик. – Давай ты сядь, а я лягу. Та-ак. – И он забубнил что-то, укладываясь рядом с Медвежонком в траву.
   А день разгорался, и высокая стройная осень шаталась соснами и кружилась полым листом.
   Медвежонок давно открыл глаза и глядел теперь на рыжие деревья, на ветер, который морщил лужу, а Ежик все бормотал и пришептывал, лежа рядом в траве.
   – Послушай, Ежик, – сказал Медвежонок, – зачем нам эта лягушка, а?
   Пойдем наберем грибков, зажарим! А я для тебя яблочко припас.
   – Нет, – не открывая глаз, сказал Ежик. – Она запоет.
   – Ну и запоет. Толку-то?
   – Эх ты! – сказал Ежик. – Грибки! Яблочки!.. Если б ты только знал, как это – звуки и голоса!

   Над горой туман и розовато-оранжевые отсветы. Весь день лил дождь, потом перестал, выглянула солнце, зашло за гору, и вот теперь была такая гора.
   Было очень красиво, так красиво, что Ежик с Медвежонком просто глядели и ничего не говорили друг другу.
   А гора все время менялась: оранжевое перемести лось влево, розовое – вправо, а голубое стало сизо-синим и осталось вверху.
   Ежик с Медвежонком давно любили эту игру: закрывать глаза, а когда откроешь – все по-другому.
   – Открывай скорей, – шепнул Ежик. – Очень здорово!
   Теперь оранжевое растеклось узкой каймой по всей горе, а розовое и голубое пропало.
   Туман был там, выше, а сама гора была будто опоясана оранжевой лентой.
   Они снова закрыли глаза, и, когда через мгновение открыли, вновь все изменилось.
   Оранжевое вспыхивало кое-где слева и справа, розовое вдруг появилось справа, розово-голубое исчезло, и гора вся стала такой темной, торжественной, что от нее просто нельзя было отвести глаз, Ежик с Медвежонком снова закрыли и открыли глаза: гора была покойной, туманной, с легким розоватым отсветом справа, но они не успели снова закрыть глаза, как этот отсвет пропал.
   Туманная, очень красивая гора глядела на Ежика с Медвежонком.
   И вдруг, или это Ежику с Медвежонком показалось, кто-то заговорил:
   – Вам нравится на меня смотреть?
   – Да, – сказал Ежик.
   – А кто? Кто говорит? – шепотом спросил Медвежонок.
   – Я красивая?
   – Да, – сказал Ежик.
   – А когда я вам больше нравлюсь – утром или вечером? Тут и Медвежонок понял, что это говорит гора.
   – Мне – утром, – сказал Медвежонок.
   – А почему?
   – Тогда впереди целый день и…
   – А тебе, Ежик?
   – Когда ты прячешь солнце, мне грустно, – сказал Ежик. – Но я больше люблю смотреть на тебя вечером.
   – А почему?
   – Когда смотришь вечером, как будто стоишь там, на вершине, и далеко, далеко видно.
   – Что же ты видел сегодня, Ежик? – спросила гора.
   – Сегодня так пряталось солнце, а кто-то так не давал ему уйти, что я ни о чем не думал, я только смотрел.
   – А я… Мы… То откроем глаза, то закроем. Мы так играем, – сказал Медвежонок.
   Быстро сгущались сумерки.
   И когда почти совсем стемнело, иссиня-зеленое небо вдруг оторвалось от горы, а вся она стала резко видна, чернея на бледно-голубой полосе, отделяющей ее от темного неба.

   – Заяц просится посумерничать.
   – Пускай сумерничает, – сказал Ежик и вынес на крыльцо еще одно плетеное кресло.
   – Можно войти? – спросил Заяц. Он стоял под крыльцом, пока Медвежонок разговаривал с Ежиком.
   – Входи, – сказал Ежик.
   Заяц поднялся по ступенькам и аккуратно вытер лапы о половичок.
   – Три-три! – сказал Медвежонок. – Ежик любит, чтобы было чисто.
   – Можно сесть? – спросил Заяц.
   – Садись, – сказал Медвежонок. И Ежик с Медвежонком тоже сели.
   – А как мы будем сумерничать? – спросил Заяц.
   Ежик промолчал.
   – Сиди в сумерках и молчи, – сказал Медвежонок.
   – А разговаривать можно? – спросил Заяц. Ежик опять промолчал.
   – Говори, – сказал Медвежонок.
   – Я в первый раз сумерничаю, – сказал Заяц, – поэтому не знаю правил. Вы не сердитесь на меня, ладно?
   – Мы не сердимся, – сказал Ежик.
   – Я как узнал, что вы сумерничаете, я стал прибегать к твоему, Ежик, дому и глядеть во-он из-под того куста. Во, думаю, как красиво они сумерничают! Вот бы и мне! И побежал домой, и стащил с чердака старое кресло, сел и сижу…
   – И чего? – спросил Медвежонок.
   – А ничего. Темно стало, – сказал Заяц. – Нет, думаю, это не просто так, это не просто сиди и жди. Что-то здесь есть. Попрошусь, думаю, посумерничать с Ежиком и Медвежонком. Вдруг пустят?
   – Угу, – сказал Медвежонок.
   – А мы уже сумерничаем? – спросил Заяц. Ежик глядел, как медленно опускаются сумерки, как заволакивает низинки туман, и почти не слушал Зайца.
   – А можно, сумерничая, петь? – спросил Заяц. Ежик промолчал.
   – Пой, – сказал Медвежонок.
   – А что?
   Никто ему не ответил.
   – А можно веселое? Давайте я веселое спою, а то зябко как-то?
   – Пой, – сказал Медвежонок.
   – Ля-ля! Ля-ля! – завопил Заяц. И Ежику сделалось совсем грустно. Медвежонку было неловко перед Ежиком, что вот он притащил Зайца и Заяц мелет, не разбери чего, а теперь еще воет песню. Но Медвежонок не знал, как быть, и поэтому завопил вместе с Зайцем.
   – Ля-ля-лю-лю! – вопил Медвежонок.
   – Ля-ля! Ля-ля! – пел Заяц. А сумерки сгущались, и Ежику просто больно было все это слышать.
   – Давайте помолчим, – сказал Ежик. – Послушайте, как тихо!
   Заяц с Медвежонком смолкли и прислушались. Над поляной, над лесом плыла осенняя тишина.
   – А что, – шепотом спросил Заяц, – теперь делать?
   – Шшш! – сказал Медвежонок.
   – Это мы сумерничаем? – прошептал Заяц. Медвежонок кивнул.
   – До темноты – молчать?..
   Стало совсем темно, и над самыми верхушками елок показалась золотая долька луны.
   От этого Ежику с Медвежонком вдруг стало на миг теплее. Они поглядели друг на друга, и каждый почувствовал в темноте, как они друг другу улыбнулись.

   – Я очень люблю осенние пасмурные дни, – сказал Ежик. – Солнышко тускло светит, и так туманно– туманно…
   – Спокойно, – сказал Медвежонок.
   – Ага. Будто все остановилось и стоит.
   – Где? – спросил Медвежонок.
   – Нет, вообще. Стоит и не двигается.
   – Кто?
   – Ну, как ты не понимаешь? Никто.
   – Никто стоит и не двигается?
   – Ага. Никто не двигается.
   – А комары? Вон как летают! Пи-и!.. Пи-и!.. – И Медвежонок замахал лапами, показал, как летит комар.
   – Комары только еще больше, – тут Ежик остановился, чтобы подыскать слово, – о т т е н я ю т неподвижность, – наконец сказал он.
   Медвежонок сел:
   – Как это?
   Они лежали на травке у обрыва над рекой и грелись на тусклом осеннем солнышке. За рекой, полыхая осинами, темнел лес.
   – Ну вот смотри! – Ежик встал и побежал. – Видишь?
   – Что?
   – Как неподвижен лес?
   – Нет, – сказал Медвежонок. – Я вижу, как ты бежишь.
   – Ты не на меня смотри, на лес! – И Ежик побежал снова. – Ну?
   – Значит, мне на тебя не смотреть?
   – Не смотри.
   – Хорошо, – сказал Медвежонок и отвернулся.
   – Да зачем ты совсем-то отвернулся?
   – Ты же сам сказал, чтобы я на тебя не смотрел.
   – Нет, ты смотри, только на меня и на лес о д н о в р е м е н н о, понял? Я побегу, а он будет стоять. Я о т т е н ю его неподвижность.
   – Хорошо, – сказал Медвежонок. – Давай попробуем. – И уставился на Ежика во все глаза. – Беги! Ежик побежал.
   – Быстрее! – сказал Медвежонок. Ежик побежал быстрее.
   – Стой! – крикнул Медвежонок. – Давай начнем сначала.
   – Почему?
   – Да я никак не могу посмотреть на тебя и на лес одновременно: ты так смешно бежишь, Ежик!
   – А ты смотри на меня и на лес, понимаешь? Я – бегу, лес – стоит. Я оттеняю его неподвижность.
   – А ты не можешь бежать большими прыжками?
   – Зачем?
   – Попробуй.
   – Что я – кенгуру?
   – Да нет, но ты – ножками, ножками, и я не могу оторваться.
   – Это не важно, как я бегу, понял? Важно то, что я бегу, а он – стоит.
   – Хорошо, – сказал Медвежонок. – Беги!
   Ежик побежал снова.
   – Ну?
   – Такими маленькими шажками не оттенишь, сказал Медвежонок. – Тут надо прыгать вот так! И он прыгнул, как настоящий кенгуру.
   – Стой! – крикнул Ежик. – Слушай! Медвежонок замер.
   – Слышишь, как тихо?
   – Слышу.
   – А если я крикну, то я криком о т т е н ю тишину.
   – А-а-а!.. – закричал Медвежонок.
   – Теперь понял?
   – Ага! Надо кричать и кувыркаться! А-а-а! – снова завопил Медвежонок и перекувырнулся через голову.
   – Нет! – крикнул Ежик. – Надо бежать и подпрыгивать. Вот! – И заскакал по поляне.
   – Нет! – крикнул Медвежонок. – Надо бежать, падать, вскакивать и лететь.
   – Как это? – Ежик остановился.
   – А вот так! – И Медвежонок сиганул с обрыва.
   – И я! – крикнул Ежик и покатился с обрыва вслед за Медвежонком.
   – Ля-ля-ля! – завопил Медвежонок, вскарабкиваясь обратно.
   – У-лю-лю! – по-птичьему заверещал Ежик.
   – Ай-яй-яй! – во все горло закричал Медвежонок и прыгнул с обрыва снова.
   Так до самого вечера они бегали, прыгали, сигали с обрыва и орали во все горло, оттеняя неподвижность и тишину осеннего леса.

   Заяц утром как вышел из дома, так и потерялся в необъятной красоте осеннего леса.
   «Давно уже пора снегу пасть, – думал Заяц. – А лес стоит теплый и живой». Встретилась Зайцу Лесная Мышь.
   – Гуляешь? – сказал Заяц.
   – Дышу, – сказала Мышка. – Надышаться не могу.
   – Может, зима про нас забыла? – спросил Заяц. – Ко всем пришла, а в лес не заглянула.
   – Наверно, – сказала Мышка и пошевелила усиками.
   – Я вот как думаю, – сказал Заяц. – Если ее до сих пор нет, значит, уже не заглянет.
   – Что ты! – сказала Мышка. – Так не бывает! Не было еще такого, чтобы зима прошла стороной.
   – А если не придет?
   – Что говорить об этом, Заяц? Бегай, дыши, прыгай, пока лапы прыгают, и ни о чем не думай.
   – Я так не умею, – сказал Заяц. – Я все должен знать наперед.
   – Много будешь знать – скоро состаришься.
   – Зайцы не состариваются, – сказал Заяц. – Зайцы умирают молодыми.
   – Это почему же?
   – Мы бежим, понимаешь? А движение – это жизнь.
   – Хи-хи! – сказала Мышка. – Еще каким стареньким будешь.
   Они вместе шли по тропинке и не могли налюбоваться на свой лес.
   Он был весь сквозящий, мягкий, родной. И оттого, что в нем было так хорошо, на душе у Зайца и Мышки сделалось грустно.
   – Ты не грусти, – сказал Заяц.
   – Я не грущу.
   – Грустишь, я вижу.
   – Да вовсе не грущу, просто печально.
   – Это пройдет, – сказал Заяц. – Насыплет снега, надо будет путать следы. С утра до вечера бегай и запутывай.
   – А зачем?
   – Глупая ты. Съедят.
   – А ты бегай задом наперед, – сказала Мышка. – Вот так! – И побежала по дорожке спиной вперед, мордочкой к Зайцу.
   – Здорово! – крикнул Заяц. И помчался следом.
   – Видишь? – сказала Мышка. – Теперь никто не поймет, кто ты.
   – А я… А я… Я знаешь тебя чему научу? Я тебя научу есть кору, хочешь?
   – Я кору не ем, – сказала Мышка.
   – Тогда… Тогда… Давай я тебя научу бегать!
   – Не надо, – сказала Мышка.
   – Да чем же мне тебе отплатить?
   – А ничем, – сказала Лесная Мышь. – Было бы хорошо, если бы тебе помог мой совет.
   – Спасибо тебе! – сказал Заяц. И побежал от Мышки задом наперед, улыбаясь и шевеля усами.
   «Здорово! – думал Заяц. – Теперь меня никто не поймает. Надо только хорошенько натренироваться, пока не высыпал снег».
   Он бежал задом наперед через любимый свой лес, спускался в овраги, взбирался на холмы, «получается!» – вопил про себя Заяц и чуть не плакал от радости, что теперь уже никто никогда не отыщет его в родном лесу.

   Светлый вечер в осеннем лесу. Затрещала и смолкла неизвестная птица. Заяц выбежал к ручью, сел и стал слушать, как журчит вода.
   – Вода, вода, куда ты бежишь? – спросил Заяц.
   – С камушка на камушек по камушкам бегу! «По камушкам. Хорошо ей! – подумал Заяц. – Вот бы мне так!» Пришел Муравей.
   – Ты что бродишь? – спросил Заяц. – Скоро зима, а ты по лесу шатаешься?
   – Надо, – сказал Муравей. Зачерпнул ведерком воды и пошел.
   – Стой! Давай поговорим, – сказал Заяц. Муравей остановился:
   – О чем?
   – О чем хочешь.
   – Некогда мне разговаривать, – сказал Муравей. – Воду надо нести. – И ушел.
   – Вот жизнь! – вздохнул Заяц. – Муравьи по воду ходить стали, поговорить не с кем. Раньше хоть какой-никакой гриб попадется, с ним потолкуешь. А теперь и грибы куда-то попрятались.
   – А ты со мной поговори, – сказала Сосновая Шишка. Она лежала рядышком у ручья. – Я – старая, много всего видала.
   – Что же ты видела? – спросил Заяц.
   – Небо, – сказала Шишка.
   – Кто ж его не видел? Вот оно!
   – Не-ет, я там была, высоко, – вздохнула Шишка. – Меня Ветер любил. Прилетит, бывало: «Здравствуй, Шишка!» – «Здравствуй, говорю, где пропадал?»
   – «К морю летал, корабли двигал». Во как! А ты чего скучный такой?
   – Не знаю, – сказал Заяц.
   – Эх, жизнь была! Утречком проснешься – весь лес в тени, а у нас уже солнышко! Солнышко пригреет.
   Ветер прилетит – шумим-веселимся!.. А ночью – звезды. Так в глаза и глядят. Я любила одну.
   Зеленая такая, ласковая. Только покажется, а уж Ветерок мой тут как тут. «Полетим, говорит, к звезде, Шишка!» – «Так далеко же!» – «Это нам нипочем!» Возьмет в объятья и понесет.
   – Хорошо говоришь, бабушка, – вздохнул Заяц.
   – Жили хорошо, Заяц. А что слова? Сам-то чего скучный, молодой вить?
   – А где ж он теперь, Ветер?
   – Летает. Ветер, он всегда молодой. А я, вишь, старая, упала. Кому нужна?
   – Грустно тебе, бабушка?
   – Не-е, Заяц. Лежу, на небо гляжу, водичку слушаю, звездочку зеленую увижу – Ветер вспоминаю.

   Холодно, тихо стало в лесу. Заяц прислушался – ни звука. Лишь осинка на том берегу дрожала последним листом.
   Заяц спустился к реке. Река медленно уводила за поворот тяжелую, темную воду. Заяц встал столбиком и пошевелил ушами.
   – Холодно? – спросила у него Травинка.
   – Бр-р-р! – сказал Заяц.
   – Мне тоже, – сказала Травинка.
   – И мне! И мне!
   – Кто говорит? – спросил Заяц.
   – Это мы – трава. Заяц лег.
   – Ой, как тепло! Как тепло! Как тепло!
   – Погрей нас! И нас! И нас! Заяц стал прыгать и ложиться. Прыгнет – и прильнет к земле.
   – Эй, Заяц! – крикнул с холма Медвежонок. – Ты что это делаешь?
   – Грею траву, – сказал Заяц.
   – Не слышу!
   – Грею траву! – крикнул Заяц. – Иди сюда, будем греть вместе! Медвежонок спустился с холма.
   – Согрей нас! Согрей! Согрей! – кричали травинки.
   – Видишь? – сказал Заяц. – Им холодно! – Снова прыгнул и лег.
   – К нам! К нам!
   – Сюда! Сюда! – кричали со всех сторон.
   – Что ж ты стоишь? – сказал Заяц. – Ложись! И Медвежонок лег.
   – Как тепло! Ух, как тепло!
   – И меня погрей, Медвежонок!
   – И нас! И нас!
   Заяц прыгал и ложился. А Медвежонок стал потихоньку перекатываться: со спины – на бок, с бока – на живот.
   – Согрей! Согрей! Нам холодно! – кричала трава. Медвежонок катался. Заяц прыгал, и скоро согрелся весь луг.
   – Хотите, мы споем вам осеннюю песню травы? – спросила первая травинка.
   – Пойте, – сказал Заяц.
   И трава стала петь. Медвежонок кататься, а Заяц – прыгать.
   – Эй! Что вы там делаете? – крикнул с холма Ежик.
   – Греем траву! – крикнул Заяц.
   –Что?
   – Греем траву! – крикнул Медвежонок.
   – Вы простудитесь! – закричал Ежик. А травинки поднялись во весь рост и запели громкими голосами.
   Пел весь луг над рекой.
   И последний лист, что трепетал на том берегу, стал подтягивать.
   И сосновые иголки, и еловые шишки, и даже паутина, забытая пауком, – все распрямились, заулыбались и затянули изо всех сил последнюю осеннюю песню травы.

   Медвежонок прижался спиной к печке. Ему было тепло-тепло и не хотелось шевелиться.
   За окном свистел ветер, шумели деревья, барабанил по стеклу дождь, а Медвежонок сидел с закрытыми глазами и думал о лете.
   Сначала Медвежонок думал обо всем сразу, и это «все сразу» было для него солнышко и тепло. Но потом под ярким летним солнышком, в тепле, Медвежонок увидел Муравья.
   Муравей сидел на пеньке, выпучив черные глаза, и что-то говорил, говорил, но Медвежонок не слышал.
   – Да слышишь ты меня? – наконец прорвался к Медвежонку Муравьиный голос. – Работать надо каждый день, каждый день, каждый день!
   Медвежонок помотал головой, но Муравей не пропадал, а кричал еще громче.
   – Лень, вот что тебя погубит! «Чего он ко мне пристал? – подумал Медвежонок. – Я и не помню такого Муравья вовсе».
   – Совсем обленились! – кричал Муравей. – Чем вы занимаетесь изо дня в день? Отвечай!
   – Гуляем, – вслух сказал Медвежонок у печки. – Так лето же.
   – Лето! – взвился Муравей. – А кто работать будет?
   – Мы и работаем.
   – Что же вы сделали?
   – Мало ли, – сказал Медвежонок. И еще тесней прижался к печному боку.
   – Нет, ты мне говори – что?
   – Скворечник.
   – Еще?
   – Камелек сложили.
   – Где?
   – У реки.
   – Зачем?
   – По вечерам сидеть. Огонь разведешь – и сиди. И Медвежонку представилось, как они с Ежиком сидят ночью под звездами у реки, варят чай в чайнике, слушают, как плещется рыба в воде, и чайник сперва урчит, а потом клокочет, и звезды падают прямо в траву и, большие, теплые, шевелятся у ног. И так Медвежонку захотелось в ту летнюю ночь, так захотелось полежать в мягкой траве, глядя в небо, что Медвежонок сказал Муравью:
   – Иди сюда, садись у печки, а я пойду туда, в лето.
   – А соломинку ты за меня понесешь? – спросил Муравей.
   – Я, – сказал Медвежонок.
   – А шесть сосновых иголок?
   – Я, – сказал Медвежонок.
   – А две шишки и четыре птичьих пера?
   – Все отнесу, – сказал Медвежонок. – Только иди сюда, сядь к печке, а?
   – Нет, ты погоди, – сказал Муравей. – Трудиться – обязанность каждого.
   – Он поднял лапку. – Каждый день…
   – Стой! – крикнул Медвежонок. – Слушай мою команду: к печке бегом, марш!
   И Муравей выбежал из лета и сел к печке, а Медвежонок еле-еле протиснулся на его место.
   Теперь Медвежонок сидел на пеньке летом, а Муравей поздней осенью у печки в Медвежьем дому.
   – Ты посиди, – сказал Медвежонок Муравью, – а придет Ежик, напои его чаем.
   И Медвежонок побежал по мягкой теплой траве, и забежал в реку, и стал брызгаться водой, и, если поглядеть прищурившись, в брызгах возникала каждый раз настоящая радуга, и каждый раз Медвежонку не верилось, и каждый раз Медвежонок видел ее снова.
   – Эй! – крикнул Муравей в лето. – А кто обещал работать?
   – Погоди! – сказал Медвежонок. И снова стал, щурясь, брызгаться и ловить сквозь ресницы радугу.
   – Обязанность каждого – трудиться, – говорил Муравей, прижавшись к горячей печке. – Каждый день…
   «Заладил, – подумал Медвежонок. – Ну как он не понимает, что это – лето, что оно – короткое, что оно вот-вот кончится и что каждый раз у меня в лапах сверкает радуга"».
   – Муравей! – крикнул из своего лета Медвежонок. – Не бубни! Разве я не работаю? Разве я отдыхаю?
   И он снова ударил по воде лапой, прищурился и увидел радугу.
 

   Давно уже Ежик не видел такого большого неба. Давно уже не было такого, чтобы он вот так останавливался и замирал. И если кто у него спрашивал, зачем он останавливается, отчего замирает. Ежик все равно бы ни за что не смог ответить.
   – Ты куда глядишь, Ежик? – спросила Белка.
   – А, – сказал Ежик. И махнул лапой.
   – Ты что там увидел? – спросил Муравей.
   – Молчит, – сказала Белка.
   – Задумался, – проворчал Муравей и побежал по своим делам.
   А Ежику вдруг показалось, что он впервые увидел этот лес, этот холм, эту поляну.
   Что никогда-никогда до этого ничего подобного он не видал.
   «Как же так? – думал Ежик. – Ведь я столько раз бежал по этой тропинке, столько раз стоял на этом холме».
   И деревья были такие необыкновенные – легкие, сквозящие, будто сиреневые, и полны такой внутренней тишиной и покоем, что Ежик не узнавал знакомые с детства места.
   – Что же это? – бормотал Ежик. – раньше не видел всего?
   И птицы, те немногие птицы, что остались в лесу, казались теперь Ежику необыкновенными.
   «Это не Ворона, это какой-то Орел кружит над лесом, – думал Ежик. – Никогда не видел такой огромной птицы».
   – Все стоишь? – спросил Муравей. – Я уже вон какую соломину оттащил, а он все стоит.
   – Не мешай ему, – сказала Белка. – Он думает.
   – Думает, думает, – проворчал Муравей. – Что бы стало в лесу, если б все думали.
   – Подумает, и все, – сказала Белка. – Не мешай.
   – Все вы бездельники, – сказал Муравей. – Все вы друг за дружку горой.
   – И убежал.
   А Ежик про себя поблагодарил Белку, потому что он слышал разговор где-то далеко-далеко, будто говорили на облаках, а он – на дне моря.
   «Какая она добрая, – подумал о Белке Ежик. – Почему я раньше никогда ее не встречал?»
   Пришел Медвежонок.
   – Ну что? – сказал он. – Что делать будем?
   Ежик смотрел на лес, на холм, на Ворону, кружащую за рекой, и вдруг понял, что ему так не хочется отвечать, так не хочется спускаться со своей горы… И он стал благодарно думать о том, по чьей доброте на этой горе оказался.

   Все лето Заяц плел веревку, и к осени она у него стала длиной до неба.
   «Приделаю крючок, – думал Заяц, – заброшу на звезду и…»
   Прибежала Белка:
   – Ты что делаешь, Заяц?
   – Веревку сплел, – сказал Заяц.
   – А зачем?
   – Залезу на небо, – сказал Заяц.. – Хочешь, тебя возьму с собой?
   – Возьми, – сказала Белка. Ночью высыпали звезды.
   Заяц забросил крючок на самую большую звезду, и веревка тонкой паутинкой протянулась от земли до неба.
   – Лезь, – сказал Заяц.
   – А ты?
   – Я за тобой.
   И Белка побежала на небо.
   Заяц полез следом, но он не умел лазать по веревке, и поэтому сильно отстал.
   – Ты где? Лезь скорее! – кричала Белка из темноты. А Заяц лез и лез и уже стал уставать.
   – Где же ты? – торопила Белка. Она давно забралась на звезду и ждала Зайца. А Заяц раскачивался посередке, между небом и землей, и у него не было больше сил ни лезть вверх, ни спуститься на землю.
   – Ну что ты там? – спросила из темноты Белка.
   – Сил нет. Не могу, – сказал Заяц.
   – Ты – как по веточке, как по веточке, – сказала Белка.
   Заяц раскачивался во тьме, уши его трепал ночной ветерок, он видел далеко внизу родной лес, а вверху – большую звезду и понимал, что сейчас разожмет лапы и упадет.
   «Все лето плел веревку, – горестно думал Заяц, – и вот…»
   – Эй! – вдруг услышал он знакомый голос с земли. – Кто там висит? И другой знакомый голос ответил:
   – Далеко. Не видно.
   – Как ты думаешь, Ежик, кто там может быть?
   – Птица, – сказал Ежик.
   – Какая же птица висит посреди неба? «Редкая», – хотел сказать Заяц. Но промолчал.
   – Это Заяц! – крикнула со звезды Белка. – Полез на небо и вот застрял.
   – Медвежонок, его надо спасать!
   – Спасите меня, – тихо сказал Заяц.
   – С каких это пор Зайцы стали лазать по небу? – проворчал Медвежонок и дернул за веревку.
   – Ой, – тихо сказал Заяц.
   – Как будем спасать? – спросил Ежик.
   – Сейчас, – сказал Медвежонок. И убежал.
   – Заяц! – крикнул Ежик. – Это ты?
   – Я, – тихо сказал Заяц.
   – Не слышу!
   – Я, – погромче сказал Заяц, потому что, если бы он крикнул совсем громко, он бы упал.
   – Это он, он! – крикнула со звезды Белка.
   – Держись, Заяц! – крикнул Ежик. – Медвежонок что-то придумал! И тут вернулся Медвежонок с простыней.
   – Держи, – сказал он. И дал два конца Ежику. – Заяц! – закричал в темноту Медвежонок. – Прямо под тобой мы растянули простыню, слышишь? Прыгай!
   – Я боюсь, – сказал Заяц.
   – Он боится! – крикнула Белка. Ей со звезды было слышнее.
   – Прыгай, кому говорят! – еще громче крикнул Медвежонок, и, откинувшись назад, они с Ежиком, как могли, растянули простыню. – Ну!
   – Прыгай! – крикнула Белка. Заяц разжал лапы и полетел, полетел, полетел, только черный ночной ветер засвистал между ушами.
   «Где ж простыня? Где же земля?» – думал Заяц и не знал, что он, как большая птица с широкими крыльями, летит над землей и уже не может упасть.

   Ни свет ни заря к Ежику с Медвежонком прибежал Заяц.
   – Эй! – закричал он. – Эгей! Эге-ге-гей!
   – Ну что? Говори, – сказал Медвежонок.
   – Эге-ге-ге-ге! – вопил Заяц.
   – Да говори же! – Ежик начал сердиться.
   – Эге-ге-ге-ге! Ге-гей! Ге-гей! – И Заяц убежал.
   – Чего это он?
   – Не знаю, – сказал Медвежонок. А Заяц птицей летел по лесу и вопил истошным заячьим голосом.
   – Что с ним? – спросила Белка.
   – Понять не могу, – сказал Муравей. А Заяц сделал полный круг и снова выбежал на медвежью поляну.
   – Скажешь или нет? – крикнул Медвежонок. Заяц вдруг остановился, замер, встал на задние лапы и…
   – Ну же! – крикнул Ежик.
   – Ха-ха-ха-ха-ха! – расхохотался Заяц и понесся со всех ног прочь.
   – Может, он с ума сошел, с ума сошел, с ума сошел? – тараторила Сорока.
   – Да нет, он в своем уме, в своем уме, в своем уме! – долбил Дятел.
   И только Заяц ни у кого ничего не спрашивал, никому ничего не говорил, а вольный, как ветер, летел по лесу.
   – Знаешь, – сказал Медвежонок. – Мне кажется, он вообразил себя… ветром. Он мне как-то сказал:
   «Представляешь, Медвежонок, если я стану ветром?»
   – Это здорово, – сказал Ежик. – Только Заяц никогда до такого не додумается. И ошибся.
   Потому что Заяц в этот легкий солнечный день действительно с утра почувствовал себя вольным осенним ветром, летящим по полям и лесам.

   Вот уже несколько дней не было солнца. Лес стоял пустой, тихий. Даже вороны не летали, – вот какой был пустой лес.
   – Ну все, готовься к зиме, – сказал Медвежонок.
   – А где птицы? – спросил Ежик.
   – Готовятся. Утепляют гнезда.
   – А Белка где?
   – Дупло сухим махом выкладывает.
   – А Заяц?
   – Сидит в норе, дышит. Хочет надышать на всю зиму.
   – Вот глупый, – улыбнулся Ежик.
   – Я ему сказал: перед зимой не надышишься.
   – А он?
   – Надышу, говорит. Буду дышать и дышать.
   – Айда к нему, может, чем поможем. И они отправились к Зайцу.
   Заячья нора была в третьей стороне от горы. С одной стороны – дом Ежика, с другой – дом Медвежонка, а с третьей – нора Зайца.
   – Вот, – сказал Медвежонок. – Здесь. Эй, Заяц! – крикнул он.
   – А, – глухо донеслось из норы.
   – Ты что там делаешь? – спросил Ежик.
   – Дышу.
   – Много надышал?
   – Нет еще. Половиночку.
   – Хочешь, мы подышим сверху? – спросил Медвежонок.
   – Не получится, – донеслось из норы. – У меня – дверь.
   – А ты сделай щелочку, – сказал Ежик.
   – Приоткрой чуть-чуть, а мы будем дышать, – сказал Медвежонок.
   – Бу-бу-бу, – донеслось из норы.
   – Что?
   – Сейчас, – сказал Заяц. – Ну, дышите!
   Ежик с Медвежонком легли голова к голове и стали дышать.
   – Ха!.. Ха!.. – дышал Ежик.
   – Ха-а!.. Ха-а!.. – дышал Медвежонок.
   – Ну как? – крикнул Ежик.
   – Теплеет, – сказал Заяц. – Дышите.
   – А теперь? – через минуту спросил Медвежонок.
   – Дышать – нечем, – сказал Заяц.
   – Выходи к нам! – крикнул Ежик.
   – Дверь закрой и вылазь!
   Заяц хлопнул дверью и вылез наружу.
   – Ну как?
   – Как в бане, – сказал Заяц.
   – Вот видишь, втроем-то лучше, – сказал Медвежонок.
   – Мы теперь всю зиму будем к тебе приходить и дышать, – сказал Ежик.
   – А будешь замерзать, приходи ко мне, – сказал Медвежонок.
   – Или ко мне, – сказал Ежик.
   – Спасибо, – сказал Заяц. – Я обязательно приду. Только вы ко мне не ходите, ладно?
   – Да почему?..
   – Следы, – сказал Заяц. – Натопчете, и тогда кто-нибудь меня обязательно съест.

   Это был необыкновенный осенний день! Было столько синевы, столько огненных листьев, столько солнца, что к вечеру Медвежонок заплакал.
   – Ты чего это? – спросил Ежик.
   – Не знаю, – сказал Медвежонок. – Плакать хочется.
   – Да ты посмотри…
   – Я видел, – сказал Медвежонок. – Потому и плачу.
   – Чего ж здесь плакать? Радоваться надо, – сказал Ежик.
   – Я от радости плачу, – сказал Медвежонок.
   – Разве от радости плачут?
   – Еще бы! – И Медвежонок разрыдался.
   – Успокойся, что ты! – Ежик погладил Медвежонка лапой. – Завтра снова будет солнце, и снова будут лететь листья, и улетать птицы.
   – Улетать, – всхлипнул Медвежонок. И разревелся еще пуще.
   – Но они прилетят, – сказал Ежик. – Они вернутся. Пройдет зима, снег растает, и они вернутся.
   – Зима. – Медвежонок горько плакал и весь вздрагивал.
   – Ну да, зима. Но она пройдет, и все будет снова.
   – Не хочу! Не хочу, слышишь?
   – Чего ты не хочешь?
   – Чтобы все уходило, улетало! – крикнул Медвежонок.
   – Это же ненадолго, – сказал Ежик. – Ты же сам знаешь. А как красиво зимой!
   – Зимой я тоже буду плакать.
   – Зимой? Да почему?
   – Мне будет ее жалко. – И Медвежонок уже так расплакался, что Ежик понял: словами здесь не поможешь.
   – Бежим! – крикнул он.
   – Куда? – поднял зареванные глаза Медвежонок.
   – Бежим, говорю! – И Ежик схватил Медвежонка за лапу и потащил в лес.
   – Куда ты меня тащишь?!
   Они пробежали мимо старой сломанной березы, перешли по сгнившему мостку ручей, перелезли через срубленную осину и, петляя между горелых пней, поднялись в гору.
   – Смотри! – сказал Ежик и показал Медвежонку гриб-лисичку.
   Маленький золотой гриб, поджав коленки, в сумерках сидел во мху.
   – Видишь? – сказал Ежик. – У него нет ни папы, ни мамы, ни Ежика, ни Медвежонка, он совсем один – и не плачет.

   – Я обязательно, ты слышишь? Я обязательно, – сказал Медвежонок. Ежик кивнул.
   – Я обязательно приду к тебе, что бы ни случилось. Я буду возле тебя всегда.
   Ежик глядел на Медвежонка тихими глазами и молчал.
   – Ну что ты молчишь?
   – Я верю, – сказал Ежик.
   Ежик провалился в волчью яму и просидел там неделю. Его случайно нашла Белка: она пробегала мимо и услышала слабый Ежикин голос.
   Медвежонок неделю искал Ежика по лесу, сбился с ног и, когда к нему прибежала Белка, вытащил Ежика из ямы и принес домой.
   Ежик лежал, по самый нос укрытый одеялом, и глядел на Медвежонка тихими глазами.
   – Не смотри на меня так, – сказал Медвежонок. – Не, могу, когда на меня так смотрят.
   Ежик закрыл глаза.
   – Ну вот, теперь ты как будто умер. Ежик открыл глаза.
   – Улыбнись, – сказал Медвежонок.
   Ежик попробовал, но у него слабо получилось.
   – Сейчас я тебя буду поить бульоном, – сказал Медвежонок. – Белка принесла свежих грибков, я сварил бульон.
   Он налил бульон в чашку и приподнял Ежику голову.
   – Нет, не так, – сказал Медвежонок. – Ты садись.
   – Не могу, – сказал Ежик.
   – Я тебя подушкой подопру. Вот так.
   – Мне тяжело, – сказал Ежик.
   – Терпи.
   Медвежонок прислонил Ежика спиной к стене и подоткнул подушку.
   – Мне холодно, – сказал Ежик.
   – Сичас-сичас. – Медвежонок взобрался на чердак и обложил Ежика тулупом. – Как ты не замерз? Ночи-то какие холодные! – приговаривал Медвежонок.
   – Я прыгал, – сказал Ежик.
   – Семь дней?
   – Я ночью прыгал.
   – Что ж ты ел?
   – Ничего, – сказал Ежик. – Ты мне дашь бульону?
   – Ах, да! Пей, – сказал Медвежонок.
   Ежик сделал несколько глотков и закрыл глаза.
   – Пей-пей!
   – Устал, – сказал Ежик.
   – Нет, пей! – И Медвежонок стал поить Ежика с ложечки.
   – Не могу больше.
   – За меня!
   Ежик хлебнул.
   – За Белочку!
   Ежик выпил.
   – За Зайца! Он знаешь как помогал!
   – Погоди, – сказал Ежик. – Передохну.
   – Выпей за Зайца, он старался..
   Ежик глотнул.
   – За Хомячка!
   – А Хомячок что сделал?
   – Ничего. Каждый день прибегал и спрашивал.
   – Пусть подождет. Сил нет, – сказал Ежик.
   – Иногда и утром прибегал, – сказал Медвежонок. – Съешь ложечку.
   Ежик проглотил.
   – А теперь – за Филина!
   – Филин-то при чем?
   – Как? Нет, за Филина ты выпьешь три ложки.
   – Да почему?
   – Да я на нем три ночи летал. Тебя искали.
   – На Филине?
   – Ну да!
   – Врешь, – сказал Ежик.
   – Чтоб мне с места не сойти!
   – Да как ты на него взобрался?
   – Он знаешь какой крепкий? Сел на шею и полетел. Ты бы видел, как Заяц, нас испугался.
   – Как?
   – Вот выпей – скажу.
   Ежик выпил подряд три ложки и снова закрыл глаза.
   – Как? – спросил он.
   – Что?
   – Как Заяц вас испугался?
   – А! Заяц? Представляешь? Я лечу. А тут – он. Давай еще ложечку. Слышишь, как пахнет? Ух!
   Ежик выпил.
   – Ну вот. Сидит, ушами вертит. Тут мы.
   – С Филином?
   – Ага. Он ка-ак подскочит, ка-ак побежит! Филин чуть на дерево не налетел. Давай за Филина.
   – Нет. Уже совсем не могу, – сказал Ежик. – Давай я лягу.
   Медвежонок уложил Ежика на прежнее место и укрыл тулупом.
   – Ну как, – спросил Медвежонок, – тепло?
   – Угу, – сказал Ежик. – А про Филина придумал? Говори.
   – Да что ты? Вот выздоровеешь, вместе полетаем.
   – Полетаем, – еле слышно пробормотал Ежик, засыпая.

   По первому снегу Заяц прибежал к Медвежонку.
   – Медвежонок, ты лучший из всех, кого я знаю, – сказал Заяц.
   – А Ежик?
   – Ежик тоже хороший, но ты – лучше всех!
   – Да что с тобой, Заяц? Ты сядь, успокойся. Чего ты прыгаешь?
   – Я сегодня проснулся и понял, – сказал Заяц, – что лучше, тебя нет на свете.
   Вошел Ежик.
   – Здравствуй, Медвежонок! – сказал он. – Здравствуй, Заяц! Вы чего сидите в доме – на улице снег!
   – Я собрался идти к тебе, – сказал Медвежонок. – А тут прибежал он и говорит, что я лучше всех.
   – Верно, – сказал Ежик. – А ты разве не знал?
   – Правда, он самый лучший? – сказал Заяц.
   – Еще бы! – Ежик улыбнулся Медвежонку и сел за стол. – Давайте чай пить! Стали пить чай.
   – Вот слушайте, что мне сегодня приснилось, – сказал Заяц. – Будто я остался совсем один в лесу.
   Будто никого-никого нет – ни птиц, ни белок, ни зайцев, – никого. «Что же я теперь буду делать?» – подумал я во сне. И пошел по лесу.
   А лес – весь в снегу и – никого-никого. Я туда, я сюда, три раза весь лес обежал, ну, ни души, представляете?
   – Страшно, – сказал Ежик.
   – Ага, – сказал Медвежонок.
   – И даже следов нет, – сказал Заяц. – А на небе – вата.
   – Как – вата? – спросил Ежик.
   – А так – ватное, толстое небо. И глухо. Будто под одеялом.
   – Откуда ты знаешь, что глухо? – спросил Медвежонок.
   – А я кричал. Крикну и прислушаюсь… Глухо.
   – Ну! Ну! – сказал Ежик.
   – И тут… И тут…
   – Что?
   – И тут… Представляете? Из-под старого пня, что на опушке…
   – За холмом?
   – Нет, у реки. Из-под старого пня, что на опушке у реки, вылез…
   – Ну же! – сказал Медвежонок.
   – Ты, – сказал Заяц. – Медвежонок!
   – Что ж я там делал, под пнем?
   – Ты лучше спроси, что ты сделал, когда вылез?
   – А что я сделал?
   – Ты вылез и так тихонько-тихонько сказал «Не горюй, Заяц, все мы – одни». Подошел ко мне, обнял и ткнулся лбом в мой лоб… И так мне сделалось хорошо, что я – заплакал.
   – А я? – спросил Медвежонок.
   – И ты, – сказал Заяц. – Стоим и плачем.
   – А я? – спросил Ежик.
   – А тебя не было, – сказал Заяц. – Больше никого не было. Представляешь? – Заяц обернулся к Медвежонку. – Пустой лес, ватное небо, ни-ко-го, а мы стоим и плачем.
   – Так не бывает, – сказал Ежик. – Я обязательно должен был появиться.
   – Так это же во сне, – сказал Медвежонок.
   – Все равно. Просто вы плакали и не заметили, как я вышел из-за куста. Вышел, стою, вижу – вы плачете; ну, думаю, плачут, есть, значит, причина, и не стал мешать.
   – Не было тебя, – сказал Заяц.
   – Нет, был.
   – Не было!
   – А я говорю – был! – сказал Ежик. – Просто я не хотел мешать вам плакать.
   – Конечно, был, – сказал Медвежонок. – Я его видел краем глаза.
   – А что же мне не сказал? – сказал Заяц.
   – А видел, ты потерянный. Сперва, думаю, успокою, а уж потом скажу. И потом – чего говорить-то? Ежик, он ведь всегда со мной.
   – А по-моему, мы все-таки были одни, – сказал Заяц.
   – Тебе показалось, – сказал Ежик.
   – Примерещилось, – сказал Медвежонок.
   – А если так, что у меня с собой было?
   – А у тебя с собой что-нибудь было?
   – Ага.
   – Мешочек, – сказал Ежик.
   – С морковкой, – сказал Медвежонок.
   – Правильно! – сказал Заяц. – Вы знаете, кто вы для меня? Вы для меня самые-самые лучшие из всех, кто есть на земле!

   Посыпал мелкий снежок, потом прекратился, лишь ветер слабо раскачивал верхушки деревьев.
   Трава, неопавшие листья, ветви – все поблекло, посветлело от холода.
   Но лес стоял еще большой, красивый, только пустой и печальный.
   Ворон сидел на суку и думал свою старинную думу. «Опять зима, – думал Ворон. – Опять снегом все заметет, завьюжит; елки заиндевеют; ветки берез станут хрупкими от мороза. Вспыхнет солнце, но ненадолго, неярко, и в ранних зимних сумерках будем летать только мы, вороны.
   Летать и каркать».
   Надвинулись сумерки.
   «Полетаю», – подумал Ворон. И неожиданно легко соскользнул с насиженного места.
   Он летел почти не двигая крыльями, чуть заметным движением плеча выбирая дорогу между деревьев.
   «Никого, – вздыхал Ворон. – Куда они все попрятались? « И действительно, лес был пуст и сир.
   – Сер-р-р! – вслух сказал Ворон. Он опустился на старый пень посреди поляны и медленно повернул голову с синими глазами.
   – Ворона, – сказал Ежику Медвежонок.
   – Где?
   – Вон на пне.
   Они сидели под большой елкой и глядели, как лес заливают серые сумерки.
   – Пойдем с ней поразговариваем, – сказал Ежик.
   – А что ты ей скажешь?
   – А ничего. Позову чай пить. Скажу: «Скоро стемнеет. Пойдемте, Ворона, чай пить».
   – Идем, – сказал Медвежонок. Они вылезли из-под елки и подошли к Ворону.
   – Скоро стемнеет, – сказал Ежик. – Ворона, идемте чай пить.
   – Я Вор-р-рон, – медленно, хрипло сказал Ворон. – Я чая не пью.
   – А у нас – малиновое варенье, – сказал Медвежонок.
   – И грибки!
   Ворон смотрел на Ежика с Медвежонком старинными, каменными глазами и думал: «Э-хэ-хэх!..»
   – Я чая не пью, – сказал он.
   – Медом угощу, – сказал Медвежонок.
   – А у нас и брусника, и клюковка, – сказал Ежик. Ворон ничего не сказал.
   Он тяжело взмахнул крыльями и поплыл над поляной. В густых сумерках с распростертыми крыльями он казался таким огромным, что Ежик с Медвежонком даже присели.
   – Вот это птица! – сказал Медвежонок. – Будет она с тобой чай пить!
   – Это он, Ворон, – сказал Ежик.
   – Все равно птица. «Позовем, позовем!» – передразнил он Ежика. – Позвали.
   – Ну и что? – сказал Ежик. – Он привыкнет. Представляешь, все один и один. А в следующий раз – обязательно согласится…
   Уже почти в темноте Ворон летел над полем, видел какие-то далекие огоньки и почти ни о чем не думал, только широко и сильно подымал и опускал крылья.
 

   Еще совсем немного – и загорятся звезды, и выплывет месяц и поплывет, покачиваясь, над тихими осенними полями. Потом месяц заглянет в лес, постоит немного, зацепившись за верхушку самой высокой елки, и тут его увидят Ежик с Медвежонком.
   – Гляди, – скажет Ежик.
   – Угу, – скажет Медвежонок. А месяц подымется еще выше и зальет своим холодным, тусклым светом всю землю.
   Так было каждый вечер в эту ясную холодную осень. И каждый вечер Ежик с Медвежонком собирались то у Ежика, то у Медвежонка и о чем-нибудь говорили. Вот и сегодня Ежик сказал Медвежонку:
   – Как все-таки хорошо, что мы друг у друга есть! Медвежонок кивнул.
   – Ты только представь себе: меня нет, ты сидишь один и поговорить не с кем.
   – А ты где?
   – А меня нет.
   – Так не бывает, – сказал Медвежонок.
   – Я тоже так думаю, – сказал Ежик. – Но вдруг вот – меня совсем нет. Ты один.
   Ну что ты будешь делать?
   – Пойду к тебе.
   – Куда?
   – Как – куда? Домой. Приду и скажу: «Ну что ж ты не пришел, Ежик?» А ты скажешь…
   – Вот глупый! Что же я скажу, если меня нет?
   – Если нет дома, значит, ты пошел ко мне. Прибегу домой. А-а, ты здесь! И начну…
   – Что?
   – Ругать!
   – За что?
   – Как за что? За то, что не сделал, как договорились.
   – А как договорились?
   – Откуда я знаю? Но ты должен быть или у меня, или у себя дома.
   – Но меня же совсем нет. Понимаешь?
   – Так вот же ты сидишь!
   – Это я сейчас сижу, а если меня не будет совсем, где я буду?
   – Или у меня, или у себя.
   – Это, если я есть.
   – Ну, да, – сказал Медвежонок.
   – А если меня совсем нет?
   – Тогда ты сидишь на реке и смотришь на месяц.
   – И на реке нет.
   – Тогда ты пошел куда-нибудь и еще не вернулся. Я побегу, обшарю весь лес и тебя найду!
   – Ты все уже обшарил, – сказал Ежик. – И не нашел.
   – Побегу в соседний лес!
   – И там нет.
   – Переверну все вверх дном, и ты отыщешься!
   – Нет меня. Нигде нет.
   – Тогда, тогда… Тогда я выбегу в поле, – сказал Медвежонок. – И закричу: «Е-е-е-жи-и-и-к!», и ты услышишь и закричишь: «Медвежоно-о-о-к!..» Вот.
   – Нет, – сказал Ежик. – Меня ни капельки нет. Понимаешь?
   – Что ты ко мне пристал? – рассердился Медвежонок. – Если тебя нет, то и меня нет. Понял?
   – Нет, ты – есть; а вот меня – нет. Медвежонок замолчал и нахмурился.
   – Ну, Медвежонок!.. Медвежонок не ответил.
   Он глядел, как месяц, поднявшись высоко над лесом, льет на них с Ежиком свой холодный свет.

   «Бывает же – топишь печку, глядишь на огонь и думаешь: вот она какая, большая зима!
   И вдруг просыпаешься ночью от непонятного шума. Ветер, думаешь, бушует вьюга, но нет, звук не такой, а далекий какой-то, очень знакомый звук. Что же это?
   И засыпаешь снова. А утром выбегаешь на крыльцо – лес в тумане и ни островка снега не видно нигде. Куда же она подевалась, зима?
   Тогда сбегаешь с крыльца и видишь… лужу.
   Настоящую лужу посреди зимы. И от всех деревьев идет пар. Что же это? А это ночью прошел дождь. Большой, сильный дождь. И смыл снег. И прогнал мороз. И в лесу стало тепло, как бывает только ранней осенью».
   Вот как думал Медвежонок тихим теплым утром посреди зимы.
   «Что же теперь делать? – думал „Медвежонок. – Топить печку или нет? Щипать на растопку лучинки или не надо? И вообще как это так – опять лето?“
   И Медвежонок побежал к Ежику посоветоваться. Ежик ходил вокруг своего дома в глубокой задумчивости.
   – Не понимаю, – бормотал Ежик, – как это так – ливень посреди зимы? И тут прибежал Медвежонок.
   – Ну что? – еще издали крикнул он.
   – Что-что? Печку затопил? – спросил Ежик.
   – Нет, – сказал Медвежонок.
   – Лучинок нащипал?
   – Не-а, – сказал Медвежонок.
   – А что же ты делал?
   – Думал, – сказал Медвежонок.
   – Я тоже.
   И они стали ходить вокруг Ежикиного дома и думать вместе.
   – Как ты думаешь, – сказал Ежик. – Если прошел дождь и теперь туман, может еще быть мороз?
   – Не думаю, – сказал Медвежонок.
   – Значит, если мороз быть не может, значит, может быть только тепло.
   – Значит, – сказал Медвежонок.
   – А чтобы было тепло – должно появиться солнце.
   – Должно, – сказал Медвежонок.
   – А когда солнышко, хорошо быть на реке.
   – Я бы в жизни не догадался, – сказал Медвежонок.
   – Тогда давай возьмем и позавтракаем у реки, – предложил Ежик.
   – Угу, – сказал Медвежонок.
   И они сложили в корзину грибы, мед, чайник, чашки и пошли к реке.
   – Куда вы это идете? – спросила Белка.
   – К реке, – сказал Ежик. – Завтракать.
   – Возьмите меня с собой!
   – Айда!
   И Белка взяла орешков и чашку и поспешила следом.
   – Идем, – сказал Медвежонок.
   Выбежал из травы Хомячок.
   – А я уж заснул, – сказал он. – А тут – вода! Куда это вы?
   – Завтракать, к реке, – сказал Заяц. – Идем с нами!
   – У меня еда с собой, – сказал Хомячок и постучал лапой по раздувшемуся мешку за щекой, – только чашки нету, – и пошел следом.
   Пришли к реке, развели костер, сели завтракать. Выглянуло солнце. Солнце осветило реку, и тот берег, и завтракающих друзей. Туман растаял.
   – Если б не дождь, – щурясь, сказал Хомячок, – так бы и не увиделись до весны.
   – Если б не дождь, – сказала Белка, – уж так бы не попрощались.
   – Если б не Ежик, – сказал Медвежонок, – никто бы не догадался в такую теплынь позавтракать на реке.
   А Ежик, прикрыв глаза, пил чай, слушал тишину, птицу, вдруг тонко и чисто запевшую за рекой, и думал, что, если б не все они, зачем бы понадобилось тепло этому зимнему лесу?