Я, Вэк, Клок и Бык сидим на скамейке под навесом остановки. Много раз перекрашенная фанерная стенка в нескольких местах проломана – это пацаны показывали каратэ, – и на ней нацарапано «Рабочий – сила» и «Быра урод».
   Мы курим и плюем под ноги. Под скамейкой уже целая лужа слюней.
   Откуда-то выползает Жора. Это старый дурной алкаш, он шляется по району и собирает бутылки.
   – Жора, смотри – бутылка, – кричит ему Вэк. Под нашей скамейкой и правда валяется бутылка из-под пива. Вэк перед этим бросил туда бычок, а потом пустил сопли. Жора наклоняется, и Вэк несильно бьет его по жопе. Мы смеемся.
   Жора оборачивается:
   – Ты фашист.
   – Сам ты фашист.
   – Нет, это ты фашист. Ты… ты… ты меня обидел.
   – Лучше вали, пока по ебалу не получил. Что, отпиздим Жору? – Вэк смотрит на нас.
   – Давай, – говорю я, хоть особой охоты и нет, просто надоело уже сидеть. Скучно.
   Жора хочет сделать ноги, но видит, что поздно. Стоит и ждет, что будет. Из ноздри свисает сопля.
   – Может, не будем? Ну его на хер, – говорит Бык.
   Вэк не слушает, хватает Жору за куртку и бьет ему по носу, потом еще. Голова Жоры мотается, как мяч. Из носа течет кровь. Несколько теток и малых пацанов видят, что происходит, и отходят подальше от нас. Вэк отпускает Жору, и он падает. Мы с Клоком начинаем молотить его ногами. Жора пищит, как поросенок.
   – Давай обоссым его, – говорит Вэк.
   Я задираю куртку и расстегиваю ширинку.
   – Смотри, там – бабы, – говорит Клок.
   – По хую.
   Моя струя льется Жоре прямо на морду, он что-то шамкает разбитыми губами. Вэк тоже ссыт на него.
   – Что вы делаете, гады? – орет какая-то тетка.
   – Ничего.
   – Я сейчас милицию позову.
   – Зови.
   Тетка поворачивается и идет в сторону ментовки – это рядом.
   – Надо съябывать, – говорит Клок. Мы застегиваем штаны.
   – Зря вы его. Нахуя ебанутых трогать? – говорит Бык.

* * *

   Наша классная – Сухая – оставляет меня после уроков, чтобы выебать мозги.
   – Можешь ведь учиться, но не хочешь. Ты – паразит на теле Советской власти, которая семьдесят лет тебя кормит и одевает. Но для тебя еще не все потеряно. Ты еще только в восьмом классе. Пойми, ты мог бы хорошо закончить школу, поступить в институт, стать инженером. Зачем тебе эта компания двоечников? Но по ним тюрьма давно плачет, а ты сын нормальных родителей.
   С меня хватит этих гнилых базаров. Я иду к двери. Сухая загораживает дорогу:
   – Нет, я еще не все сказала.
   Я обхожу ее, открываю дверь и захлопываю ее прямо у Сухой перед носом.

* * *

   Сидим на остановке.
   – Э, Бык, ебаться хочешь? – спрашивает Вэк.
   – Отъебись.
   – Ну, скажи, хочешь или нет?
   – Счас ебну.
   – Чего ссышь? Скажи.
   – Не хочу.
   – Что, жопа болит, а?
   Мы все ржем. Бык несильно бьет Вэка в «солнышко». Они начинают махаться, но в шутку, не по-настоящему. Потом Вэк спрашивает меня:
   – А ты хочешь ебаться?
   – Хочу.
   – Ну, иди тогда жопу помой.
   Теперь уже они с Быком ржут, как гондоны.
   – А ты хочешь, Вэк? – спрашиваю я.
   – Ебать хочу, ебаться не хочу. Понял?
   Прибегают четверо малолеток – лет по двенадцать. У них разборки между собой. Трое начинают молотить четвертого. Он падает, и его стелят ногами.
   Вэк подходит к ним:
   – Э, э, э, что такое? – он говорит, типа какой-нибудь сраный учитель или мент. Пацаны останавливаются.
   – Заложил, – говорит один.
   – А-а-а. Тогда слабо бьете! – Вэк дает ему ногой в живот и пацан начинает реветь на всю улицу, как будто ему тут яйца отрывают. – Ладно, пиздите дальше, только смотрите – здесь ментовка рядом, дружинники всякие ходят.

* * *

   – Хутэн морхэн, – орет Тамара, учиха по немецкому. Все встают за партами.
   – Зэтц ойсь. Айнэ минутэ усе видерхольт.
   Тамара – толстая и вонючая, как будто только что обосралась. Она всех в школе заебала своим немецким, но все учителя и даже завуч знают, что она дурная, и боятся ей что-нибудь сказать.
   Я ненавижу и немецкий и Тамару и никогда ничего не учу. Она ставит мне «три» потому что в классе есть вообще «нулевые», хуже меня – например, Бык.
   – Ну, что вы, неучи, думкопфы – как гулять, так сразу, а как работать, немецкий выучить, так ни хрена? Наставлю двоек за четверть, будете потом бегать жаловаться – плохая Тамара Ивановна, а Тамара Ивановна не плохая, Тамара Ивановна хорошая, она вас, дебилов, уму разуму учит.
   Пока все листают тетрадки, я нарочно смотрю в окно. Тамара замечает.
   – Гонцов, ком цу ды тафэль с домашней работой.
   Я беру тетрадку и иду к ее столу.
   – Где домашняя работа?
   – Нету.
   – Пересказывай текст.
   – Не выучил.
   – Зэйдысь, цвай.

* * *

   Дома мама ходит туда-сюда по комнате. Я сижу за столом и смотрю в окно.
   – Ну что это за наказание такое? Опять на работу звонила Вера Алексеевна. Говорила, что по немецкому двойка.
   – Тамара – дура. Ты сама знаешь.
   – Не смей так говорить об учительнице. Я работаю с утра до вечера за копейки – пятьдесят получки, пятьдесят аванса, – а вы этого не цените, что ты, что он.
   – Папа тоже работает.
   – Замечательно. А где деньги?
   – Не знаю.
   – Вы с ним меня в гроб загоните скоро. Что это за жизнь?
   Я молчу. Она выходит на кухню.

* * *

   Физица заболела, и урока нет.
   – Пошли погуляем, – говорит Вэк. – Все пацаны, пошлите. Хули вы тут будете сидеть?
   Идем я, Бык, Быра, Клок, Кощей и Куня. Отличник Егоров и остальные «примерные» остаются в классе с бабами.
   На боковом крыльце Вэк достает пачку «Столичных» и дает всем сигареты, даже Куне. Мы курим.
   – Ну, что, давайте в жмурки поиграем? – спрашивает Вэк.
   – Ты что, охуел, мы что – первоклассники, бля? – говорит Клок. Вэк подмигивает ему, и он врубается. – Хотя, вообще, ладно, давай.
   – Куня, ты первый водишь, – говорит Вэк. – Давай сюда свой «пионерский хомутик». Счас тебе глаза завяжем. Короче, за школу не забегать, туда только до забора и до турников.
   Он снимает Кунин галстук – с обгрызенными концами и обрисованный шариковой ручкой – и завязывает ему глаза.
   – Ну, давай, води.
   Все разбегаются, кроме Вэка и Клока. Я понял, что они задумали. Рядом с крыльцом – большая, еще не высохшая куча говна. Пока Куня ходит туда-сюда, выставив руки перед собой, Вэк берет с земли палку и начинает ковырять говно. Насадить его на палку не получается. На земле валяется чья-то тетрадка в зеленой обложке, и Вэк берет ее в руки и поднимает говно с земли. Он идет к Куне. Тот хватает его: «Есть!», а Вэк мажет ему говном руки, потом рот. Все ржут, Куня срывает галстук, плюется и плачет, размазывает по лицу слезы, слюни и мелкие кусочки говна.
   – Ты теперь говном помазанный, – говорит Клок. – Самый последний.
   – Он и так самый последний, а теперь вообще, – Вэк улыбается.
   Куня убегает, а мы садимся на крыльцо покурить. Вэк нюхает свои пальцы.
   – Бля, говном воняют. Я ведь бумажкой брал.
   – Ну, говно на то и говно, – говорю я. – Не трогай – вонять не будет, а раз тронул, будешь теперь ходить вонючий.
   – Ладно, не пизди.

* * *

   Мы с Вэком сидим на турниках на школьном дворе. Уже вечер. Светятся окна спортзала: там какой-то класс играет на физкультуре в волейбол. Вэк спрашивает:
   – Знаешь, какие бабы в классе уже ебались?
   – Ну, Лазаренко, может быть…
   – Нет, эта еще держится. А вот Анохина и Хмельницкая – эти да.
   – Откуда ты знаешь?
   – «Старые» пацаны рассказывали. Хмельницкая ходила с пацаном с «Космонавтов», и они летом пошли в поход, и бабы и пацаны, и он там ей засадил. А Анохину хором отъебали. В деревне. Она там у бабы своей была летом, и там пацаны – лет по семнадцать, местные. Они бухали, потом видят – Анохина на велике рассекает. Схватили ее – и в баню. Но у них там что-то не получилось, хотели отпустить, а тут приходит еще пацан здоровый, «основа» местная, и уже вместе они ее протянули.
   – А она что?
   – Заяву написала. Сели пацаны. Суда еще не было, в октябре должен быть. А ей хули – пока была целка, такая примерная типа, а сейчас ебется с кем хочет.
   – Пиздишь.
   – Правда. Мне знаешь, кто говорил – Гурон, он друг Обезьяны. Они к ней на Вонючке подвалили, но не пиздил, ничего такого, все по-хорошему. Договорились – и вперед. Даже Быра к ней и то подъябывался, но она ему не даст: он такой урод.
   – А ты сам не хочешь к ней?
   – Не-а. В своем классе нельзя ни с кем связываться. Привяжется – хуй потом отстанет. А вообще, все бабы – бляди и проститутки. Все хотят ебаться. Даже Карпекина. Просто боятся еще. А после школы ебутся за всю хуйню. Особенно студентки…
   – Да, говорят – студентки – самые ебливые. Вот бы снять одну…
   – Хуй тебе в рот, – говорит Вэк. – Они все с профессорами да с доцентами. Ты им на хер не нужен.
   – А типа ты нужен.

* * *

   Нас принимают в комсомол. Всех уже давно приняли, остались только я, Бык, Быра, Куня, Вэк и Клок – самые худшие по учебе или поведению. Первых приняли еще в седьмом, на 23 февраля, а других – на день рождения Лысого, на первое мая и на девятое мая.
   Мы впятером и еще трое пацанов из «а» класса – мы зовем их «алкаши» – сидим в коридоре под дверью пионерской комнаты. Нам раздали потертые книжечки – устав ВЛКСМ – и сказали вызубрить про «демократический централизм».
   Первым идет Вэк, минуты через три выходит.
   – Ну, что?
   – Заебись. Приняли.
   – «Демократический централизм» спрашивали?
   – Спрашивали.
   – И ты рассказал?
   – Ага.
   Все заходят по очереди, и всех принимают. Я – последний.
   За столом – мудак Неведомский из десятого «б», секретарь комитета комсомола школы, старшая пионервожатая – проститутка Элла и две десятиклассницы из комитета комсомола, которых Неведомский, наверное, ебет за всю хуйню.
   – Расскажи демократический централизм, – говорит одна и улыбается, потом смотрит в окно, как будто ее все заебало.
   – Демократический централизм – это…
   – Ладно, – говорит Неведомский. – Главное, чтобы к райкому выучил. Все, иди.

* * *

   Через неделю едем в райком. После второго урока нас отпустили домой переодеться в парадную форму, то есть надеть белые рубашки. Пионерских галстуков мы давно не носим, вместо них – обычные. Только Куня все еще таскает свой «хомутик».
   До центра доезжаем на троллейбусе. У нас есть еще время, и мы гуляем по городу. В киоске возле ГУМа работает мужик с отвислой губой, по которой текут слюни. Все знают, что он – дебил.
   – Не продаст он тебе сигареты, – говорит Клок.
   – Увидишь. Этот всем продает. Ему все до жопы – он же ебанутый, – ржет Вэк.
   В киоске только «Астра» и «Прима».
   – Пачку «Астры», – Вэк сует в дырку жменю желтой мелочи.
   Продавец медленно считает копейки, вытаскивает откуда-то пачку и дает Вэку.
   – А у вас «Столичные» бывают? – спрашиваю я.
   – Бывают. Когда тебя бабы ебают, – мужик ржет. Мы тоже.
   – А «Космос»?
   – Приведи мне бабу с длинным хуем, тогда будет тебе «Космос».
   Мы все ржем, и мужик тоже. У него довольная рожа.
   По коридорам райкома бегают какие-то дядьки и тетки, а на каждом этаже – портрет Лысого в ободранной рамке. Мы спрашиваем у косоглазой вахтерши с медалями на кофте, где принимают в комсомол, и она говорит, что в четыреста тридцать втором кабинете. Под дверью уже сидят оба «алкаша».
   – Ну, что? – спрашивает их Вэк.
   – Ничего. Ждем.
   Из кабинета выходит тетка:
   – Вы из семнадцатой? Заходите по одному.
   Я иду вторым, после Дрона из «а» класса. За столом кроме этой тетки еще одна.
   – Здравствуйте, – говорю я.
   – Здравствуй. Как фамилия?
   – Гонцов.
   – Демократический централизм учил?
   – Учил.
   Они смотрят друг на друга и смеются. Ясно, что им до жопы и централизм, и все остальное. Думают, наверное, только про то, чтобы побухать и поблядовать.
   – Школа одна из худших в районе, а как дрессировать знают, – говорит вторая тетка.
   – Ладно, считай, что принят. Следующий.
   – А билет?
   – Билеты вам в школе выдадут. И значки тоже. Нам тут не до этого сейчас. Видишь, сколько вас? И с каждым про демократический централизм пока поговоришь…
   Обе снова хохочут.
   Я говорю «До свидания» и выхожу.

* * *

   После уроков играем на школьном дворе в футбол с седьмым «б». Они сильнее нас, хоть и младше: у них двое ходят в секцию и играли за сборную города. Мы проигрываем шесть-семь.
   Их лучший игрок Дуба ставит подножку Быку. Может быть, случайно. Бык падает, потом поднимается и идет на Дубу:
   – Хули ты делаешь?
   – Все было чисто. Ты сам упал.
   – Я тебе счас покажу «чисто». Ты меня сбил. Штрафной.
   – Никакого штрафного. Все было по правилам.
   – А если по ебальнику?
   – Ну, давай, рискни.
   Дуба еще и самый здоровый в своем классе, и поэтому выделывается.
   – Давай «по разам», – говорит Бык.
   – Давай.
   Мы все собрались вокруг и ждем, что будет. Бык бьет Дубу ногой по яйцам, и тот приседает. Бык хватает его за майку, поднимает и начинает молотить по морде – раз восемь.
   – Еще будешь? – спрашивает Бык.
   – Нет.
   Он с плачет уходит с поля.
   – Дуба, ты что – все? – спрашивают пацаны из их класса.
   – Все.
   Без Дубы они у нас хуй выиграют. Я перехожу из защиты в нападение, Бык ставит на ворота Егорова и тоже идет вперед. Мы забиваем четыре гола подряд и выигрываем 10-7.
   После игры все сваливают, а мы с Быком и Вэком остаемся тренироваться. Все по очереди становятся на ворота, а остальные бьют или разыгрывают комбинации. Потом залезаем на турники – покурить.
   На школьный двор приходят двое малых из второго класса. Оба в замызганных костюмах, грязные, воняют ссулями, один – косой, а второй пострижен налысо. Они стоят и смотрят на нас.
   – Оставьте добить, – говорит косой и показывает на сигарету.
   – Я счас тебя самого добью. Пиздуй отсюда, – отвечает Клок.
   – Подожди, – говорит Вэк. – Э, малый, а хочешь, я тебе три целых сигареты дам? Иди сюда, не ссы. Поговорим.
   Он спрыгивает с турника, кладет ему руку на плечи и отводит в сторону. Что-то долго ему говорит, то со злобной рожей, то по-хорошему.
   – Э, идите сюда, – кричит нам Вэк и поворачивается ко второму малому: – А ты уебывай.
   Малый убегает.
   Вэк ведет нас и малого в угол школьного двора, за сарай.
   – Посмотрите там, чтоб никого, – говорит он, поворачивается к малому задом и снимает штаны.
   – Ну, давай, хули ждешь?
   Малый нагибается и лижет ему жопу.
   – Еще раз, и в самую дырку, – малый сует язык в жопу Вэка и сразу отскакивает, потом сплевывает на траву.
   Вэк подтягивает штаны, достает из пачки три сигареты и дает малому:
   – Ну, держи. Заработал.
   Вэк улыбается. Малый берет сигареты и убегает.
   – Пусть бы он лучше у тебя отсосал, а Вэк? – говорит Клок.
   – На хуй надо. А вдруг у него триппер?
   Уже темнеет, и мы идем по домам.

* * *

   Я, Вэк и Бык курим на заднем крыльце школы. Пасмурно и холодно.
   – Бля, пиздец, лето прошло, – говорит Бык.
   – А ты только заметил? Ну, ты и тормозной пацан, – Вэк хохочет.
   Бык ничего не отвечает, и Вэк продолжал его доебывать.
   – Бык, а Бык?
   – Что?
   – Пошли поссым.
   – Иди и поссы.
   – Одному неохота.
   – Ладно, пошли.
   – Пошли. Только я угощаю.
   – Ты когда-нибудь допиздишься.
   Подходит Клок.
   – Ну, как тетрадка? – спрашивает его Вэк.
   – Классно. Особенно этот рассказ, ну… где она с обезьянами и быками.
   – Сколько раз спустил, признавайся?
   Вэк ржет.
   – А что за тетрадка? – спрашиваю я.
   – Ну, обыкновенная тетрадка. С рассказами, – отвечает Клок. – Короче, там про то, как баба ебется. И со зверями всякими тоже.
   – А тетрадка твоя?
   – Нет, я сам у пацана взял. А ты что, тоже хочешь подрочить? – Вэк ухмыляется.
   – Не подрочить, а почитать.
   – Ладно, Клок вернет – тогда я тебе дам.
   – А ты вообще пробовал уже дрочить? – спрашивает у меня Бык.
   – Нет.
   – Не пизди. Все пацаны пробовали, – Вэк смотрел на меня и ждал, что я расколюсь. – Даже Кощей – пока операцию не сделали.
   – Какую операцию? Кастрировали?
   Бык ржет:
   – Охуенно кастрировали. Аппендицит.
   – И что, после аппендицита нельзя дрочить?
   – Можно, но не сразу. А то шов разойдется. Мне говорил один мужик – ему только сделали, и он дня через два сразу на бабу полез – на медсестру, прямо в больнице. Только засадил – и сразу, говорит, блядь, что-то лопнуло. Думал, уже хуй оторвался, а это только шов разошелся.
   – Пиздит он.
   – Не-а, это правда. Ладно, ты лучше колись, не верю, что не пробовал дрочить.
   – Можешь не верить. Пошел ты на хуй.
   – Сам пошел. А то дал бы тебе картинок.
   – Каких картинок?
   – Баб голых.
   – Покажи.
   – Зачем тебе, если ты не дрочишь?
   – Так, посмотреть.
   – Ладно, смотри.
   Он достает из кармана фотографии по размеру карт – это и есть карты, только перефотографированные. На одной баба стоит на коленях, раком, оттопырив жопу так, чтобы была видна дырка и черные волосы вокруг нее.
   – Заебись, правда? – спрашивает Бык. – Сразу встает. Дать тебе до завтра, лысого погонять?
   – Это у тебя, наверное, лысый, а у меня все в порядке.
   – Ладно. Не хочешь, как хочешь.
   Он прячет карты.
   – Обезьяну знаете? Ну, это пацан из «основных». Так ебется, что скоро импотентом станет, – говорит Вэк.
   – А что это? – спрашивает Бык.
   – А ты что не знаешь?
   – Не-а.
   – И ты знаешь? – спрашивает Вэк у меня.
   – Знаю.
   – Ну, что это?
   – Это у кого не стоит.
   – Слушай, а что будет, если баба поебется с быком, кто у нее потом родится? – спрашивает Клок.
   – Голова от быка, остальное – как обычно, – говорит Вэк. – Мне говорили, на Космонавтах живет один пацан с головой от собаки, но его никто не видел.

* * *

   Перед физкультурой переодеваемся в спортивную форму. В раздевалке воняет потом, резиной, грязными носками и трусами. Вэк снимает штаны и остается в темно-синих семейных трусах. Спереди на них белые пятна засохшей малофьи.
   – Кого это ты ебал? – спрашиваю его я, хоть и так понятно, что никого, просто дрочил.
   – Как кого? Кощея.
   Все ржут. Кощей делает свирепую рожу, как будто счас кинется на Вэка, но все знают, что не кинется. Вэк – один из самых здоровых в классе, подтягивается пятнадцать раз и поднимает гирю на шестнадцать килограммов восемь раз.
   Чтобы подоебывать Кощея, Вэк вынимает свой хуй – а он у него большой – и проводит им по штанам Кощея.
   – Не ссы, Кощей, – говорит Быра. – Он же в трусы спускал.
   Все ржут.
   Кощей хватает свои шмотки и выходит из раздевалки.
   – Быра, мне сказали, у тебя маленький хуй, – говорит Вэк. – Покажи-ка нам свой «корень жизни».
   Быра делает напряженную морду и продолжает расстегивать голубую рубашку.
   – Что, ссышь?
   – Просто ему стыдно показать своего лысого и маленького, – ржет Вэк.
   Быра краснеет.
   – Ну что, слабо показать свой такой вот? – Вэк разводит руки далеко в стороны.
   – Если б у Быры был хуй по колено, он бы носил безразмерные трусы, – хохочет Клок.
   – Ну, ладно, давай покажу, но только Вэку.
   Вэк с Бырой отходят в угол раздевалки, спинами к остальным, и Быра оттягивает резинку трусов.
   – Ну, какой у него? – спрашивает Бык.
   – Обыкновенный, не маленький, – отвечает Вэк. – Но почти лысый. Дадим на рассаду, а?

* * *

   На геометрии кто-то стучит в дверь класса.
   – Быркина можно на минутку?
   Это мамаша Быры, сильно накрашенная тетка. Она работает в школе завхозом.
   – Да, но только на минутку. Мы разбираем сложную тему, и он не поймет, если пропустит объяснение, – говорит Швабра, как будто верит что дебил-Быра может понять хоть одну теорему.
   Быра медленно встает со своей первой парты и идет к двери.
   – Счас получит Быра пизды, – негромко говорит Вэк.
   Некоторые хохочут.
   – Тихо, ребята. Не надо отвлекаться, – говорит Швабра.
   Я прислушиваюсь к разговору за дверью: мне все слышно.
   – Меня опять твоя классная вызвала. Двойки, поведение неуд. Ты, что, забыл, что мне обещал?
   Потом бабах и плеск и еще бабах. Ай, блядь. Я тебе дам, блядь. Хули ты не учишься?
   Бабах, плеск, бабах.
   Клок поворачивается ко мне и говорит:
   – А Бырина мамаша ничего. Вот ее бы выебать.
   Карпекина – она сидит за одной партой с Клоком – кривит губы.
   – Вообще, у нее счас ебарь есть. Какой-то начальник с химзавода. Я его видел, – продолжает Клок.
   – А ты у Быры расспроси поподробнее. Он же, наверное, каждую ночь смотрит. И дрочит.
   Мы оба хохочем. Дверь открывается, входит Быра с красной мордой. Он молча идет на свое место и садится.

* * *

   Мы с Быком идем по его улице – грязь сплошная, никакого асфальта, как в деревне какой-нибудь задроченной. Бык сказал – давай не пойдем на географию, сходим ко мне, пожрем. Я был не голодный, но согласился.
   – Ты наверное минут сорок идешь до школы? – спрашиваю я.
   – Ни хера. Минут двадцать. Некоторым, бля, везет: дом через дорогу.
   Он имеет в виду меня.
   – Зато ко мне всегда прислать могут, если вдруг не приду, а к тебе – хуй: никто не найдет, заблудится, бля.
   Входим во двор. Гавкает облезлая дворняга на цепи. Мать Быка снимает с веревки заплатанный пододеяльник.
   – Мам, у нас пожрать что-нибудь есть?
   – Пожрать? Тебе только жрать. Я только на него работаю, а он еще друзей водит пожрать.
   Она – совсем старуха, лет пятьдесят или больше.
   – Я тебе говорила уже, чтобы никого не водил. Батька твой все водил друзей, все пили, пили, пока допился. Теперь ты – сначала пожрать, потом выпить, потом опохмелиться… Ладно, на кухне борщ, наливайте сами.
   – А что с твоим батькой? – спрашиваю я, когда мы заходим в дом.
   – Повесился. Пил две недели, не просыхал. Потом повесился на чердаке.
   – Давно?
   – В том году. Оно и хорошо. Если б не повесился, я бы его сам прибил. Он выебывался пьяный, ко мне лез, к мамаше.
   Бык наливает нам по тарелке борща и отрезает по куску хлеба. Мы торопливо хлебаем борщ, потом идем назад в школу.

* * *

   На остановке ко мне и Вэку подходят Клок с Быком и трое «старых» пацанов – Гриб, Обезьяна и Цыган. Гриба так зовут за толстые губы. Он раньше злился, потом привык. Обезьяна – урод и тоже раньше ненавидел свою кличку, но его все равно все так звали. А Цыган – из настоящей цыганской семьи, они живут недалеко от Быка.
   – Что, малые, капуста есть? – спрашивает Обезьяна.
   – Так, копейки.
   – Ну, рубля три наберете?
   – Если только два.
   – Ладно, два так два. Пошлите возьмем тогда, потом к нам в «контору» бухать. Какой класс – восьмой? Пора вам уже на своем районе, как свои… Это самое, скоро на сборы будете за район ходить.
   Подходим к магазину.
   – Бабок мало. Надо еще стрясти, – говорит Обезьяна. Мы становимся у входа. Гриб – впереди, остальные – немного в стороне, но так, чтобы было видно, что он с нами.
   Гриб останавливает какого-то малого:
   – Э, слышь, дай 20 копеек.
   Малый смотрит на Гриба, потом на всех нас, вытаскивает из кармана монетку, отдает Грибу и бежит в магазин. Потом подходит Егоров из нашего класса.
   – Дай я сам с этим побазарю, – говорит Вэк – хочет повыделываться перед остальными.
   – Привет, Егоров. Дай 20 копеек.
   – Не могу. Мне не хватит.
   – Дома скажешь – потерял по дороге.
   – Нет, не могу.
   – Ну, что-нибудь придумаешь.
   – Сказал же: не могу.
   – Что ты с ним возишься? – Цыган подходит поближе. – Ты что, малый, пиздюлей захотел?
   – Давай отпустим его, – говорит Клок. – Он с нашего класса. Отличник. Списать дает, если что.
   – С вашего класса? Отличник? Ладно, пусть идет.
   Цыган дает ему ногой под зад: несильно, «просто так».
   Минут за десять натрясаем рубля два мелочи и подходим к очереди за «чернилом». Обезьяна видит знакомого пацана впереди и отдает ему деньги.
   – В очередь, – говорит какой-то мужик. Обезьяна не отвечает.
   – Я кому сказал – в очередь.
   Мужик – невысокий, лысый, в синей поношенной куртке.
   В это время пацан уже передает Обезьяне пять бутылок «чернила». Мужик смотрит на это и подходит к Обезьяне:
   – Ты что, самый главный здесь?
   – Да.
   Мужик хватает Обезьяну его за куртку. Цыган сзади бьет его ногой в бок, и он падает. Несколько мужиков в очереди поворачиваются и смотрят на нас, но молча. Мужик с трудом поднимается и что-то бурчит под нос, вроде «Мы еще встретимся».

* * *

   «Контора» – в подвале пятиэтажки. В ней два старых дивана с вылезшими пружинами и несколько деревянных ящиков вместо стола. В углу, на резиновых ковриках, которые, наверное, спиздили из школьного спортзала, лежат разборные гантели, гири по шестнадцать килограммов и самодельная штанга. На стенах – фотографии Беланова, Заварова, Платини, Сократеса и группы «Модерн токинг».
   – Ну, как, заебись у нас? – спрашивает Обезьяна. – Вы уже почти что свои пацаны, так что будьте как дома…
   – Но не забывайте, что в гостях, – говорит Цыган и начинает ржать, типа сказал что-то смешное.
   Мы застилаем ящики газетами, а Обезьяна достает четыре немытых стакана.
   – Жратва от вчерашнего осталась? – спрашивает Гриб.
   Обезьяна копается в углу:
   – Есть еще сало и немного хлеба.
   – Заебись.
   Разливаем «чернило». Стаканов на всех не хватает, они достаются Обезьяне, Грибу, Цыгану и Вэку.
   – А остальные – второй заход, – говорит Гриб.
   – Ну, за вас, малые. Чтоб наш район всегда был самым здоровым в городе.
   Они чокаются, выпивают, закусывают черствым хлебом, отламывая от буханки, и салом. Бык берет стаканы, наливает себе, мне и Клоку. Пьем, не чокаясь.
   – Ну, как твой старый, пишет? – спрашивает Цыган у Вэка.
   – Редко.
   – Сколько ему еще сидеть?
   – Летом должен придти.
   – Если не добавят, – хохочет Цыган.
   – Ты там не был, так не пизди, – говорит Гриб. – А я по малолетке протянул полтора года. В зоне не так уж хуево, только что баб нет. Зато там – закон, а тут, блядь, хуй проссышь. Коммунисты, похуисты, Горбатый. Сделали бы закон, как на зоне… Ладно, пора наливать.
   Тут же наливают по второй. Пьем, как и прошлый раз, по очереди. Закуска уже закончилась.
   От «чернила» голова становится тяжелее, а верхняя губа приятно немеет.
   – Вы, малые, уже почти что свои, – голос у Обезьяны слегка изменился, стал более глухим. – Так что, вам пора уже начинать за район ездить. Вообще, давно уже пора. Я вон с шестого класса езжу. Вы не ссыте. Если что, поможем там.
   – По ебалу получить, – всовывается Цыган.
   – Ладно, не пугай их. Свои пацаны все-таки.
   – Слушайте анекдот, – говорит Гриб. – Сделали в политбюро музыкальный туалет и мужика посадили, чтоб музыку включал. Приходит Громыко срать – ну, мужик ему сразу «Модерн Токинг», первый альбом. Громыко посрал, потащился, выходит довольный. Потом приходит… Ну, как его…
   – Черненко, – подсказывает Цыган.
   – Какой на хуй Черненко? Этот умер давно – хуесос паршивый. А, вспомнил. Рыжков! Ну, мужик ему «Джой» заделал – Рыжков посрал, тоже довольный выходит. Потом приходит Горбатый. Мужик думает – а что ему поставить? И поставил ему гимн Советского Союза. Выходит Горбатый злой весь, а мужик спрашивает – что такое, Михаил Сергеевич? А Горбатый ему и говорит: пошел ты на хуй, мудак. Я из-за тебя первый раз в жизни стоя посрал.
   Все смеются, кроме Быка.
   – Ну, вы ему скажите следующий раз, когда смеяться надо, – говорит Гриб.
   Разливаем и допиваем оставшееся «чернило».
   – Ну, короче, вы поняли, – говорит Обезьяна. – Готовьтесь на сбор. И когда капуста есть, приходите сюда: бухнем.

* * *

   Я, Вэк, Клок и Куня пришли на физкультуру раньше всех и стоим в «предбаннике», где двери в спортзал, в нашу и женскую раздевалки. Куня никогда не переодевается на физкультуру в раздевалке – боится, что сделают темную. У него под школьной формой всегда, даже в мае, надет облезлый синий спортивный костюм, и он просто снимает пиджак, рубашку и штаны и бросает на подоконник в «предбаннике». Иногда это его не спасает: все равно затаскивают в раздевалку и мучают.
   Дверь женской раздевалки приоткрыта: еще никто не пришел. Вэк выглядывает из двери и говорит нам:
   – Жупченко идет. Давай ее защупаем, пока никого нет. Куня, на шухер.
   Куня выходит из «предбанника» в коридор, и входит Жупченко – некрасивая и толстая, в тапках со стоптанными задниками и спортивных штанах под платьем. Она идет мимо нас к своей раздевалке, заглядывает туда. Вэк подходит к ней сзади и хватает за жопу.
   – Э, ты что, сдурел? – она оборачивается.
   Мы с Клоком подскакиваем и все вместе волочем ее в раздевалку. Жупченко брыкается и орет. Вэк двумя руками держит ее за сиськи, я тоже стараюсь схватиться, но не получается, потому что и Клок сует руки, и мы мешаем друг другу. Тогда я задираю ей платье, чтобы залезть в трусы. Она орет еще громче, но моя рука уже у нее в трусах, и я трогаю пизду – сначала волосы, а потом что-то мягкое. В этот момент Куня орет:
   – Лиза.
   Мы выскакиваем из женской раздевалки в свою, но Жупченко успевает дать мне оплеуху.
   В нашей раздевалке я спрашиваю Вэка:
   – А она не заложит?
   Он хохочет:
   – Ну, и что она скажет? Меня пацаны зажимали? За сиськи щупали?
   Мы с Клоком тоже хохочем.
   Потом я иду в туалет. На этом этаже рядом с нашим и бабским есть специальный, учительский. Он открыт. Я захожу в него и закрываюсь изнутри. Я нюхаю пальцы, которыми трогал Жупченко. Запах немного похож на мазь Вишневского, которой мне мазали нарыв на плече. Или это и была мазь Вишневского, у нее, там? У меня встает, и я начинаю дрочить. Получается очень быстро, и малофья брызгает прямо на стену. Я вытираю хуй носовым платком и выхожу. Возле двери стоит молодая учительница, из первого или второго класса.
   – Ты что, не знаешь, что это учительский туалет? – спрашивает она.
   Я молча прохожу мимо нее и думаю – интересно, заметит она соплю малофьи на стене или нет?

* * *

   Всех пацанов забрали с уроков и повезли в военкомат – проходить медкомиссию. Мы стоим в коридоре в очереди к психиатру: все в трусах и с медицинскими картами. Дверь в кабинет открыта, и слышно, как врачиха спрашивает у Быка:
   – Что тяжелее, килограмм железа или килограмм ваты?
   – Железа.
   – Почему?
   – Ну, железо тяжелее ваты.
   – А сколько будет пятью девять?
   – Сорок пять.
   – А шестью восемь?
   – Сорок восемь.
   – А семью девять?
   – Шестьдесят четыре… Нет, шестьдесят пять…
   – Ладно, можешь идти.
   Она что-то пишет в его карте. Покрасневший от натуги Бык выходит из кабинета, и туда заходит Клок.
   – Что, засадила тебя на таблице умножения? – спрашивает Вэк. – Покажи, что она написала – что умственно отсталый?
   Мы все смеемся, даже Куня – в «семейных» трусах на два размера больше, чем надо, тощий, бледный, с синяками на плечах.
   – А ты хули смеешься? – Бык бьет его кулаком в живот. Куня приседает и плачет.
   – Мальчики, потише, – говорит врачиха. – Вы же мешаете мне работать. Ведите себя, как следует.

* * *

   – Деньги есть? – спрашивает у меня Клок после третьего урока.
   – Рубль.
   – А дома кто?
   – Никого.
   – Пошли на «точку», купим вина, а потом бухнем у тебя.
   – Давай. А геометрия?
   – Ну ее на хуй. Не пойдем.
   – Ладно.
   Забираем куртки в гардеробе и идем сначала в пятиэитажку рядом с моей. Между первым и вторым этажом вся стена в надписях: «Пять лет прошло – немалый срок, вставай за хэви-метал рок», Accept, HMR, AC/DC.
   – Что это за «металлисты» такие? – спрашиваю я.
   – Не знаю. А тебе что, «металл» нравится?
   – Нет.
   – И мне нет. Ненавижу весь рок, особенно тяжелый.
   Клок звонит в обитую дерматином дверь на третьем этаже. Открывает тетка с седыми растрепанными волосами, в синем грязном халате, из-под которого торчит ночная рубашка.
   – Одну «чернила», – Клок дает ей деньги. Тетка уходит и приносит бутылку «Агдама». Я сую ее в сумку, между учебниками и тетрадями.
   – А где она берет «чернило»? – спрашиваю я на улице.
   – В винно-водочном. Она там всех знает, раньше работала, пока не поперли за пьянку. Дает им рублей двадцать или пятьдесят в месяц.
   – А проверки там разные?
   – Хули проверки? Дадут проверяющему бутылку шампанского и коньяка какого-нибудь – и все заебись.

* * *

   Мы курим на крыльце школы, прямо под окнами директорского кабинета. Выскакивает Гнус – директор. Все успеваем затушить сигареты, кроме Вэка. Он особо и не торопится.
   – А ну-ка пошли со мной, – говорит ему Гнус.
   Вэк нагло улыбается, делает затяжку и бросает бычок под ноги.
   – А ну-ка подбери.
   Вэк медленно, как старый дед, нагибается и берет бычок двумя пальцами.
   – Теперь положи в урну – и со мной.
   Вэк возвращается минут через пятнадцать. Мы все это время ждем за углом.
   – Ну, что?
   – Ничего. Гнус совсем оборзел. Надо ему ебальник разрисовать.
   – Что, пиздил тебя? – спрашивает Бык.
   – Да.
   – По морде?
   – По морде и в живот. Потом вытащил ключи и начал сюда совать, типа мучить, – он показывает пальцами под подбородком.
   – Ему самому так делали, наверное, – говорю я. – Он же в интернате учился.
   – Откуда ты знаешь?
   – Так, кто-то говорил.
   Я не хочу говорить, что про это мне рассказала мама.
   – Ну, что? Отпиздим Гнуса, – Вэк смотрит на всех так, как будто все соссали и только один он смелый.
   – А если ментам сдаст? – спрашивает Бык.
   – А как он узнает, кто? Мы вечером, когда темно. И переоденемся, чтобы не узнал. Накинем мешок на голову, насуем и съебемся.

* * *

   Вечером Гнус – в шубе из искусственного меха, черной кроличьей шапке и с обшарпанным дипломатом – идет от школы к остановке. Мы втроем – я, Вэк и Бык – выскакиваем из-за деревьев и сбиваем Гнуса с ног. Дипломат отлетает метров на пять. У всех у нас шапки натянуты до подбородка, чтобы не было видно лиц. Я надеваю Гнусу на голову мешок, и мы втроем начинаем пинать его ногами, стараясь попасть по морде, по яйцам или в живот.
   – А-а-а! Помогите! Милиция! – орет Гнус.
   Народу вокруг нету, но все равно надо уходить. Я дергаю Быка за рукав – мы договорились не разговаривать, чтобы Гнус не узнал по голосам. Бык толкает Вэка, и мы отваливаем.

* * *

   На следующий день я и Вэк курим на заднем крыльце и издалека видим, как Гнус идет от остановки. В черных очках. Вэк улыбается:
   – Значит, наставили Гнусу «фиников», раз очки надел, да?
   – А если узнает?
   – Не ссы, не узнает. Ладно, все это херня. Вот сегодня дискотека в клубе. Будет большой сбор. Я пойду, а ты?
   – Не знаю.
   – Поехали, надо начинать за район лазить. А то познакомишься с бабой, и что ты ей скажешь? Что ты на своем районе «нулевой»? Что за район не ходишь? Что в «основе» друзей нет?
   – Ладно.
   – Надо Быку сказать и Клоку. А Быру позовем?
   – Давай позовем. Только думаешь – он поедет?

* * *

   Вечером на остановке собралось человек пятьдесят пацанов – от восьмиклассников до «старых», которым уже по восемнадцать и даже больше.
   – Короче, едем до площади Гагарина, потом пешком в клуб, – говорит Обезьяна. – Не разделяемся, все вместе.
   В троллейбусе становимся сзади, а кто не поместился, толпятся в проходах. Цыган громко пердит и орет:
   – Пожар!
   Остальные тоже пердят. Какая-то тетка на сиденье зажимает нос.
   Потом все закуриваем. Народа, кроме нас, в троллейбусе мало. Некоторые оборачиваются, но рыпаться боятся.
   – Слушайте анекдот, – говорит Цыган. – Короче, приехал Горбачев в гости к Рейгану, идут они по городу, Рейган все ему показывает, хуе-мое. Тут негритос какой-то стоит, жвачку жует, потом выплюнул, а Рейган ее – в карман. Горбачев спрашивает – нахуя? А Рейган говорит – мы их на гондоны переделываем и к вам отправляем. Потом Рейган приехал к Горбачеву, ну и то же самое, короче. Ходят они, все смотрят. Под кустом мужик с бабой ебутся, мужик гондон выбросил, а Горбачев поднял – и в карман. Рейган, типа, спрашивает – зачем? Как зачем, мы их на жвачки переделываем и к вам в Америку отправляем.
   Все опять хохочут, кроме Быка. Он смотрит на остальных, потом тоже смеется.
   – Ну что, боишься? – спрашивает у меня Клок.
   – Ну, так. Первый раз все-таки.
   – Не ссы. Надо же начинать. А ты, Вэк, боишься?
   – Пошел ты в пизду.
   – Сам пошел.
   Приехали. Всей толпой вываливаем из троллейбуса и идем к клубу. На площади перед клубом уже стоит какая-то «банда» – человек пятьдесят.
   – Это «ленинцы», – говорит Обезьяна. – Готовьтесь. Будем пиздиться.
   Мы идем прямо на них и орем: «Ну, что, готовьтесь», «Счас вам пиздец», «Ленинцы-хуенинцы».
   Когда подходим близко, начинается «мочилово». Мне кто-то бьет ногой по почкам, я падаю и получаю еще раз – но несильно – по спине. Вскакиваю на ноги и начинаю «махаться» с каким-то маленьким толстым «ленинцем». Рядом Вэк ногами добивает другого «ленинца» – его сбил с ног Цыган. На Клока напали сразу двое, и он отмахивается от них.
   – Менты! – кричит кто-то. Визжит сирена.
   – Все, мир! «Стелим» ментов! – кричит Обезьяна.
   – Хорошо, ладно! – говорит высокий здоровый пацан-«ленинец», их «основа».
   Менты выскакивают из «бобика». Один орет:
   – Ну-ка, быстро разойтись, что такое?
   – Сзади заходите! Окружаем ментов! – кричит Обезьяна.
   К «бобику» со всех сторон бегут пацаны. Мент тянется к кобуре, потом убирает руку и лезет обратно в машину. За дверь уже схватились, не давая ему ее закрыть.
   – Заводи, еб твою мать! – кричит мент. – А ты вызывай подкрепление!
   Водитель пытается завестись. Дверь отламывается, и руки тянутся к менту. Он выхватывает пистолет и направляет на нас.
   – Назад, блядь, пидарасы. Убью на хуй!
   – Ни хуя себе, а я думал, у него там тряпки, – говорит Цыган. Видно, что он на самом деле удивлен.
   Толпа отступает.
   – Заводи ты, еб твою мать!
   «Бобик» заводится, но ехать некуда – со всех сторон машину окружает толпа пацанов. «Ленинцы» перемешались в ней с нашими – «рабочими».
   – Бей им окна, блядь, – орет Обезьяна.
   – Я тебе разобью счас. Хуярь по толпе, дави их на хуй! – говорит мент водиле.
   «Бобик» трогается. Несколько человек выскакивают прямо из-под колес. Со всех сторон по машине молотят кулаками и ногами, стекло в боковой двери разбивается.
   – Вам пиздец! – кричит мент. Мы хохочем. Машина вырывается из толпы, несколько человек бегут за ней.
   – Ладно, до следующего раза, – говорит «ленинский» основа Обезьяне.
   – До следующего.

* * *

   – Ну, бля, класс! – говорит Вэк. – Заебись ментов попугали. И «ленинцев» тоже.
   Мы едем в троллейбусе домой. Многие пацаны еще остались в городе – «поснимать» баб или просто погулять, а мы втроем едем домой, потому что Быку надо домой к девяти.
   – Я ему прямого – он на жопу. Тогда я ногами начинаю стелить – по морде ему и в нос – пусть знает, как на «Рабочий» залупаться.
   – Лежачего нельзя бить. Некрасиво, – говорит Бык.
   – Не пизди. Это тебе не дома, это за свой район. Он упал – если не добить, кого-нибудь за ногу схватит – и сразу «постилка».
   – Все равно так нельзя. Некрасиво.
   – Да не пизди ты. Красиво, некрасиво…
   – А Быра хули не пришел? – спрашиваю я.
   – А это ты у него спроси, – отвечает Вэк. – Может, соссал.
   Выходим из троллейбуса.
   На остановке стоит малый из нашей школы – учится классе в шестом, наверное.
   – Счас я с ним поговорю, – говорит Вэк.
   – Да ладно, не трогай его, – Бык хочет схватить Вэка за руку, но тот увертывается.
   – Малый, привет. Дай-ка копеек.
   – Нету.
   – А если найду?
   – А где ты найдешь, если у меня их нету?
   – Малый, ты много на себя берешь. Я могу и не понять.
   Малый смотрит на Вэка, но не испуганно, а злобно. Видно, он пацан заебистый.
   – Малый, ты чего-то не понял?
   – Отстань.
   – Что? – Вэк бьет его кулаком в нос. Капля крови вытекает у малого из ноздри и падает на его светлую куртку. Вэк дергает его за руку, сбивает с ног. Малый плачет. Вэк бьет его ногой в живот и отходит.
   – Зря ты его, – говорит Бык. – Он тебе ничего не сделал. Тем более, свой малый со своего района.
   – Что ты мне целый день мозги ебешь? – кричит Вэк. – Счас тебе точно въебу.
   – Попробуй.
   – И попробую.
   – Ладно, успокойтесь, – говорю я и становлюсь между ними.
   Они злобно смотрят друг на друга но драку не затевают.

* * *

   На «трудах» работаем в слесарной мастерской: выпиливаем самопальные гаечные ключи, которые Клим – учитель – потом продаст автобусному парку. Он говорит, что за эти деньги ученики будут ездить на экскурсии, но до сих пор никто еще никуда не съездил.
   Как обычно, Клим, дав задание, уходит в свой кабинет.
   – Начинай! – кричит Вэк. Все хватают напильники и молотят ими по верстакам. Вбегает Клим – маленький, толстый и лысый.
   – Вы что, охуели, блядь? Класс идиотов!
   В руке у него резиновая дубинка – «палочка-выручалочка», вроде ментовской, только помягче. Клим бьет ей по голове первого попавшегося – Быру. Остальные хохочут и перестают стучать молотками.
   – Все. Не занимайтесь хуйней. Работайте, – Клим выходит.
   – Хули ты смеялся? – Быра поворачивается к Куне.
   – Все смеялись.
   – Мало ли, что все? А ты хули смеялся?
   – Ладно, не трогай его, – говорит Бык. – Все смеялись.
   – А ты не пизди.
   – Что?
   – Что слышал.
   – Э, Быра, ты что, охуел?
   – Быра, пойдешь с Быком «по разам»? – спрашивает Вэк.
   Бык подходит к Быриному верстаку. Все остальные смотрят на них.
   – Ну, что, будешь? – снова спрашивает Вэк.
   – Нет, не сегодня. Голова болит.
   – Соссал! – кричит Вэк. – Все слышали? Быра с Быком сосцал «по разам».
   – Ничего я не соссал.
   Быра неожиданно дает прямого Быку в нос, хочет добавить, но Бык увертывается. Оба выскакивают в проход между верстаками.
   – Куня, на шухер! – командует Вэк, и тот бежит к дверям.
   Бык с Бырой махаются на равных. Бык немного выше и чаще бьет ногами. Быра хватает его за ногу и хочет повалить, но Бык несколько раз молотит его по морде. Быра отпускает ногу и останавливается.
   – Ну, что? Еще будешь? – спрашивает Вэк.
   – Нет.
   – Молодец, Бык, – говорит Вэк и хлопает его по плечу. Быра выходит из мастерской.
   На втором уроке, после перемены, Куня обзывается на Кощея. Они – самые дохлые в классе – Куня последний, а Кощей предпоследний, но Кощея трогают меньше, потому что он псих и может как нечего делать засандалить молотком или стулом по голове. У него есть брат, который отсидел по два года в первом, втором и третьем классе и ушел в армию после восьмого. Куня никогда ни на кого не обзывается, кроме Кощея: остальных он боится.
   Кощей берет молоток и замахивается на Куню. Все перестают работать и смотрят, что будет.
   – Ебни ему, Кощей, – говорит Вэк.
   В мастерской тихо, и слышно, как что-то хрустит в голове Куни, когда Кощей бьет по ней молотком. У Куни течет кровь, и он падает. Кощей бьет еще два раза и опускает молоток. Лицо у него становится белым, как огрызок мела у Клима на столе. Он, наверное, сам неслабо соссал.
   Бык подходит к нему и вырывает молоток. Кощей не сопротивляется.
   В мастерской воняет говном.
   – Смотрите, Кощей обосрался, – говорит Быра.
   Входит Клим:
   – Почему не работаете? Что за хуйня?
   Замечает Куню.
   – Что с ним?
   – Поскользнулся, и на него сверху молоток упал. И напильник.
   – Вы что, охуели? Скорую вызывать. Скорей. Егоров, Беги в канцелярию, звони.
   – Он что, еще и обосрался? – Клим нюхает воздух.
   – Нет, это Кощей обосрался, – говорит Вэк. – Его в столовой отравили.
   – Ну-ка домой, обмываться.
   Кощей выбегает из мастерской.
   – А остальные работать – хули вы стоите?

* * *

   Курим в туалете. Начались морозы, и на крыльце уже особо не покуришь. Бык одновременно срет, а я и Вэк читаем надписи на стенах.
   – «Лена Стоянова еще девочка. Кот», – читает Вэк. – Ну, это он, наверное, ее и ебал.
   Кот на год старше нас и с этого года учится в тридцать втором «училе», а Стоянова раньше была с ним в одном классе, и сейчас – в девятом. Ничего «пила», за ней многие бегают.
   В туалет заходит малый – класс четвертый или пятый. У самых малых – свой туалет на первом этаже. Он смотрит на нас и начинает расстегивать штаны. Бык в это время вытирает жопу тетрадным листом в клеточку.
   – Ты, что, малый, в школу ссать ходишь? – спрашивает Вэк.
   Малый повернулся и смотрит на него. Ясно, что он соссал.
   – А нахуя ты тогда ссышь здесь? – Вэк хохочет.
   Он положил сигарету на подоконник и расстегивает штаны. Малый в это время уже застегивает ширинку. Вэк подходит к нему сзади и ссыт на штаны, оставляя темные пятна. Малый плачет и идет к двери.
   – Куда? – говорит Вэк. – Ты еще не покурил. Он берет с подоконника свою сигарету, затягивается и выпускает дым прямо на малого, потом еще.
   – Теперь можешь идти.
   Малый выскакивает из туалета.
   – Зря ты его обоссал, Вэк, – говорит Бык. – Ну, обдуть дымом – ладно, а обоссывать нахуя?
   – Нахуя ты его защищаешь? – говорит Вэк. – Он что, твой брат или друг?
   – Нет, так просто.

* * *

   В гардеробе после уроков к нам с Вэком подходит Быра.
   – Слышь, пошлите сегодня ко мне, у меня самогонка есть.
   – А дома кто? – спрашивает Вэк?
   – Только баба. Но она мешать не будет.
   – Ладно.
   Одеваемся и идем к его пятиэтажке рядом со школой.
   – Это ты, Сярхей? – спрашивает баба, когда Быра отмыкает входную дверь.
   – Да, я. Тихо ты.
   Мы входим в узкую прихожую. В ней воняет гуталином и пылью.
   – Пошли на кухню.
   Быра достает зеленую бутылку 0,7 мутной самогонки, заткнутой газетой, кусок сала, полбулки хлеба и три соленых огурца.
   – Сярхей, а хто это с тобой?
   – Тихо ты. Кто надо. Не мешай.
   Быра закрывает кухонную дверь.
   – Она заебала уже. Мамаша ее прописала, чтобы двухкомнатную получить. У нее раньше дом в деревне был. Продали. Гарнитур мамаша купила. Польский.
   Быра разливает самогонку по стаканам, нарезает хлеб и сало.
   – Ну, будем, – говорит Вэк.
   Чокаемся и выпиваем.
   – Ты что, правда, Анохину выебал? – спрашивает Вэк.
   – Да, три раза. Летом еще.
   – Где?
   – Да здесь.
   – А баба?
   – А хули баба? Сидела в своей комнате.
   – Может, еще скажешь, Анохина целка была?
   – Нет, не целка.
   – И как все было?
   – Ну, как. Пришли, вмазали, музон там, хуе-мое, разделись, потом…
   – А как ты добазарился?
   – Ну, как. Говорит – пошли музон послушаем, у меня темы классные есть.
   – А она?
   – Давай, пошли.
   – А что сейчас?
   – Что сейчас?
   – Больше не дает?
   – Если захочу, то даст.
   В кухню входит Бырина баба. Она в деревенском разноцветном платке.
   – Ай-яй-яй. Такие маладыя – и уже пьють.
   – Иди отсюда, не мешай.
   – Усе матке скажу.
   – Ну, скажи.
   – А мне можно? Тридцать капель?
   – Можно, только потом вали отсюда и не мешай.
   Быра наливает ей в свой стакан самогонки, отрезает хлеба и сала.
   – Ну, спасибо, унучык, – «баба» выпивает самогонку, закусывает.
   – Ну, все, теперь иди.
   Баба выходит.
   Быра наливает всем по второй. Выпиваем.
   – А ты не пиздишь? – спрашивает Вэк.
   – Про что?
   – Насчет Анохиной. А если мы у нее спросим?
   – Ну, спрашивай.
   – Алкаголики, еб вашу мать, – слышится голос бабы из комнаты. – Ня вучацца, а только пьють. Алкаголики, пьяницы.
   – Заткнись, – кричит ей Быра.
   – А ты на миня ня крычы. Мой дом продали – это счас мой дом.
   – Заткнись ты, сука.
   – А ты так со мной не разговарывай. Гауно ты ящо.
   – Ты счас допиздишься.
   – А ты не пугай бабу старую. Не надо меня пугать.
   – Нет, я счас встану – и пиздец тебе.
   – А я тебя не боюсь.
   – Ну, все. Счас тебе пизда будет.
   Быра вскакивает и бежит в комнату. Слышно, как он дает своей бабе оплеухи, потом возвращается на кухню.
   – Ну, давайте допьем.
   Он разливает остатки самогонки. Допиваем.
   – Ну, так что насчет Анохиной? Давай поспорим, что ты ее не ебал?
   – Зачем мне с тобой спорить?
   – Значит, пиздишь.
   – Нет.
   – Ладно, кончай приебываться, – говорю я. Не хватало еще, чтобы они тут драку устроили. – Ебал, не ебал – тебе какая разница?

* * *

   Наталья, учиха по рус-лит, злится с самого начала урока.
   – Наверное, муж недоебал, – шепчет мне Бык.
   – Ну, ты бы помог, – отвечаю я.
   Про нее много разговоров насчет этого. Она еще молодая по сравнению с остальными – лет 27 или 28, не больше. Что у нее за муж, конечно, никто не знает. А злая она почти всегда. Ненавидит нашу школу и всех нас. Постоянно орет на нас: «Что вы за идиоты такие, что за дебилы? Пролетарии недоделанные, вот что значит рабочий район. Одно скотовье».
   Она вызывает Куню, который уже недели две, как выписался из больницы. Он выходит к доске в своем грязном костюме, с немытыми ушами и торчащими на голове «петухами».
   – Ну, что ты нам сегодня расскажешь интересного и глубокомысленного о проблеме героя в «Евгении Онегине»? – спрашивает Наталья.
   Класс смеется. Куня морщит подбородок, как будто сейчас заплачет, потом поворачивается к классу жопой и несколько раз громко пердит.
   – Вот вам, вот вам! – кричит он и выбегает за дверь.
   Все хохочут, Наталья зажимает нос и тоже хохочет.
   – Я думала, такое только в анекдотах бывает, – говорит она. – Ладно, продолжаем урок. Шмаров – к доске.

* * *

   – Давайте Куню завафлим сегодня, – предлагает Вэк перед физкультурой. Мы только что пришли в раздевалку.
   – Что, по-настоящему? – Бык тупо смотрит на него.
   – Ну, а хули? Смотреть на него? Он же чмо, самый последний.
   – Таких лучше вообще не трогать, – говорит Бык.
   – А ты не защищай, не надо. Решили дать ему за щеку, значит дадим.
   Вэк выходит из раздевалки в предбанник. Куня уже снял штаны и пиджак и остался в своем спортивном костюме. Штаны заправлены в носки, и носки натянуты почти до колена. Кеды он, наверное, забыл дома, потому что остался в своих рваных тапках.
   Вэк хватает его за плечи и тащит в раздевалку. Куня цепляется за батарею. Подскакивает Быра и бьет Куню кулаком в живот. Вдвоем они втаскивают его в раздевалку и закрывают дверь.
   – Ты что, по правде хочешь? – спрашивает Клок. – Думаешь, он у тебя будет сосать?
   – Не будет – заставим! – Вэк ржет. Они с Бырой сажают Куню на скамейку, Клок хватает его за ноги, а Вэк начал расстегивать свои штаны.
   – Кощей! На шухер! – кричит Клок. Обычно на шухер ставят Куню, но раз он «занят», приходится идти Кощею. Он с недовольной рожей выходит в «предбанник».
   Кроме нас, в раздевалке еще несколько пацанов – Егоров и «примерные», но они переодеваются и в нашу сторону не смотрят, чтобы, если что, сказать, что ничего не видели.
   Вэк вынимает хуй и подносит к губам Куни. Тот хочет отвернуться, но Быра дает ему по челюсти.
   – Будешь сосать? – спрашивает Вэк.
   Куня мотает головой. Быра еще раз бьет его в челюсть.
   – Тогда обоссы его хотя бы, – говорит Клок.
   Вэк улыбается, и из его хуя начинает литься струя мочи – прямо на голову Куни. Клок с Бырой отскакивают, чтобы не попало на них. Куню теперь никто не держит, и он выскакивает из раздевалки. Вэк подтягивает штаны.
   – Жалко, что не взял.
   Следующий раз я его… это… Хорошо? – спрашивает Быра.
   Никто ему не отвечает.

* * *

   Воскресенье. Я сижу дома и от нечего делать смотрю со своими какую-то ерунду по телевизору. В дверь звонят, и я иду открыть. Это Бык с Вэком, оба пьяные.
   – Привет, мы бухло принесли.
   Я закрываю за собой дверь и выхожу на лестничную площадку.
   – Вы что, ебанулись? Сегодня же воскресенье, у меня все дома.
   – А-а, – недовольно бурчит Бык.
   – Хуй на, – говорит Вэк. – Ты же говорил – у него свободная хаза.
   – Ну, я думал…
   – Ладно, вынеси хоть пожрать. А сигареты есть?
   – Нету.
   – Ну, тогда хоть спичек и газету.
   – Ладно.
   Я возвращаюсь в квартиру.
   – Кто это? – спрашивает мама.
   – Это ко мне.
   – Так впусти своих друзей, что они будут под дверью стоять?
   – А куда я их впущу, на кухню, что ли?
   – А хоть и на кухню.
   Я отрезаю на кухне немного хлеба и сыра, беру с табуретки старую газету, потом коробок спичек с полки и незаметно прохожу через комнату.
   – Что это ты взял? – спрашивает мама.
   – Так, ничего.
   Выхожу на площадку. Бык ссыт, повернувшись к перилам. Его струя льется на нижние площадки.
   – Ты что, охуел? – говорю я. – А если соседи?
   – Я их в жопу выебу.
   – Своих будешь ебать, а эти настучат моим, потом придется разъебываться.
   Бык стряхивает капли со своего хуя. Я только сейчас замечаю, какой он у него маленький, намного меньше, чем мой. Я думал, такие только у детей бывают. Я даю Вэку сыр, хлеб и газету со спичками. Бык забирает газету, отрывает кусок и сворачивает самокрутку без табака, поджигает и сует себе в рот. Мы с Вэком хохочем.
   – Это ты так куришь? – спрашивает Вэк.
   – Ну, а хули? У тебя что, сигареты есть?
   – Хуй, завернутый в газету, заменяет сигарету. Газета у тебя уже есть, только хуя не хватает.
   – Ну, ладно, я пошел, – говорю я.
   – А ты что, с нами не бухнешь?
   – Как я бухну? Мои же дома – сразу засекут.
   – Ну, оденься, пошли, типа, погуляем.
   – Неохота, такой мороз.
   – Ну, ладно, давай.
   – Давай.

* * *

   – Пять минут на подготовку, – говорит Синицкая. Она ведет у нас «Основы Советского государства и права». Потом берет в рот дужку своих очков и начала лизать ее, перелистывая журнал.
   Синицкая ставит много двоек, и ее боятся. Все сидят, уткнувшись в учебники. Она еще некоторое время лижет дужку, листает журнал, потом говорит:
   – Так, первый вопрос. Судебная система Советского государства. Так… так… так… Быркин.
   Быра медленно выходит к доске, поворачивается к классу и смотрит в пол.
   – Ну, включай звук, а то видимость есть, а изображения нету, – говорит Синицкая. – Форма не соответствует содержанию: на вид – нормальный ученик, в костюме, с галстуком, все, как положено, – она улыбается, показывая три золотых зуба вверху. – А вот содержание… Содержания пока не вижу.
   Быра что-то мычит.
   – Ну, выучил или нет? – спрашивает Синицкая.
   – Нет.
   – Садись. Два.
   Быра идет на свое место, бурча под нос:
   – Дура, проститутка, бля.
   – Ты у меня там еще побубни, – говорит Синицкая. – Будешь иметь бледный вид и макаронную походку.
   – Пошла на хуй, дура, – громко говорит Быра, но Синицкая не слышит или притворяется, что не слышит.
   – Как по улице ходить в шапке натянутой на глаза, так это он может, – говорит Синицкая. Все пацаны на Рабочем, в том числе я и Быра, уже недели две, как натягиваем свои шерстяные шапки низко на глаза. Как это началось и кто первый придумал – уже никто не помнит. Просто так все на Рабочем ходят – и все.
   – А вы ведь даже не знаете, почему так носят и откуда это пошло, – продолжает Синицкая. Все радуется, потому что если она начинает учить нас жить, то это надолго, и может уже никого не спросить. – Это все оттуда, с Запада. Но там так носят шапки, чтобы показать, что они не хотят видеть ужасы буржуазной действительности. А у нас-то действительность социалистическая, здесь ужасов никаких и в помине нет. Есть отдельные недостатки, но мы с ними обязательно справимся. А вообще, скажу вам не как учительница, а просто, по человечески, – Синицкая снова улыбается и блестит золотыми зубами. – Остерегайтесь всего этого западного, иностранного. Вот у моих соседей дочка купила майку на барахолке, надела, а кто-то увидел и говорит: а ты знаешь, что на ней написано? Это же плохое слово, и, значит, что ты – и есть это плохое слово. Вот.

* * *

   Перед восьмым марта в школе вечер, потом будет дискотека. Я, Клок и Быра курим у входа, а мимо нас прут накрашенные и начесанные бабы из восьмых, девятого и десятого классов.
   – Вот, бля, намазались, суки, – Быра злобно смотрит на них, потом с громким звуком харкает себе под ноги.
   Подходит Вэк.
   – А где Бык? – спрашивает у него Клок.
   – Дома. Говорит – не пойдет: надеть нечего.
   – Сам дурак. Надо было покупать джемпер у Цыгана за тридцать. Поношенный, но еще ничего. Ну, пусть сидит теперь дома, хуй дрочит.
   Вчетвером проходим внутрь. Петруха – «дежурный учитель», придурок и кретин – косо смотрит на нас. Бык пару месяцев назад заехал ему пару раз в грудняк: слишком много брал на себя, не нравилось ему, что курим в туалете. Но сейчас он нам хер что сделает: мы – из восьмого, имеем право придти на дискотеку.
   Клок заходит поссать в туалет на втором этаже, и мы ждем его на лестнице. Наверху, на площадке третьего, стоят Сухая и Ленина Сергеевна – завуч. Они нас не замечают.
   – Безобразие это, конечно, – говорит Ленина. – Буржуазная музыка, да еще вдобавок и на иностранном языке. О чем поют – мы не знаем. В зале практически темно…
   – И не говорите. Дали свободу, что называется, – подлизывает ей задницу Сухая. – «Темнота – друг молодежи». Это же надо додуматься до такого!
   – А если сейчас свет включить, разойдутся по углам, будут стоять, надувшись, а потом кто-нибудь в районо бумагу накатает – не организовываем культурный отдых учащихся. Они сейчас все ушлые стали. Вон, написали же анонимку в районо на Клима Яковлевича – матом ругается, часто выходит куда-то во время урока. Потом выяснилось, что это Букаев из 8-го «а» написал. И что вы думаете – извинился он? Ничего подобного. «Я и под своей фамилией могу это повторить», – говорит. В результате – проверка приезжала, осматривали мастерские, нашли нарушения. Ну, сами знаете, есть еще слабые места у нас, но у кого их нет? Представляете, как мне трудно было все это дело… ну, так сказать, чтобы все было нормально…
   – Да, представляю.
   – Так что, свет сейчас так просто не включишь. Вы уж, будьте добры, следите, чтобы все было нормально, а если заметите, что что-то явно не то, то можно и свет включить.
   – Хорошо.
   Вэк выходит из туалета, и мы все вместе поднимаемся по лестнице.
   – Здравствуйте, Вера Алексеевна, – слишком весело и громко кричит Вэк.
   – Здравствуйте, ребята, – отвечает Классная без улыбки. Как же, мы – «нежелательный элемент» на дискотеке, от нас только и жди, что неприятностей.
   Свет в зале выключен, только моргают четыре фонаря цветомузыки – красный, зеленый, синий и желтый. Играет «Модерн токинг» – третий альбом, песня «Луи-Луи». Народ танцует, собравшись в кружки человек по пять-шесть.
   – Пошли бухнем, – говорит Вэк. – Клок пузырь самогона где-то надыбал.
   Мы смотрим на Клока. Он довольно улыбался.
   – А чего сразу не сказал?
   – Чтоб слюной не захлебнулись.
   Мы опять спускаемся вниз, выходим на улицу и заворачиваем за угол школы.
   – Закуски нет, надо голову нюхать, чтоб потом не шлифануть, – говорит Вэк.
   Делаем по глотку, потом нюхаем головы друг друга.
   – У меня еще одеколон есть, – Клок показывает маленький пузырек. – Так что, если кому мало…
   – Ты что, серьезно? – спрашиваю я.
   – Не-а, – ухмыляется он. – Я пока не ебанулся – одеколон пить. Вот намазаться можно, чтоб запаха не было.
   – Ну, на хуй, – говорит Вэк. – Подумают еще – и правда одеколона напились.
   – А может, выпьем его? – спрашивает Быра.
   – Хочешь – пей, – говорит Вэк.
   Возвращаемся в школу, снова заходим в актовый зал.
   – Ну, что, пошли танцевать? – спрашивает Быра.
   – Нет, давай посидим сначала, – отвечает Вэк.
   Деревянные стулья с откидными сиденьями сдвинуты к стенам, и на них сидят несколько баб. Среди них – накрашенная Анохина в джинсовой юбке. Волосы начесаны и залиты лаком. Быра подсаживается к ней и начинает что-то трындеть. Она – явно без охоты – отвечает. Быра говорит что-то еще, встает и возвращается к нам.
   – Ладно, давайте лучше танцевать, – говорит он.
   – Что, опять послала? – Вэк смотрит на него и ржет. Мы тоже.
   – Пошли танцевать, хули мы стоим, как лохи? – говорит Клок.
   Встаем в круг. Сейчас играет первый альбом «Модерн токинга», песня «Ю май хо, ю май со». Потом ставят «медляк», и мы садимся на стулья.
   После «медляка» снова встаем подрыгаться. В середине по залу идет какая-то тусовка. Некоторые перестают танцевать. Мы подходим поближе, посмотреть, что там такое.
   Гриб пиздит какого-то «старого» мужика» – ему лет двадцать пять, усатый. Подскакивает Обезьяна и тоже несколько раз дает ему по морде. Мужик падает.
   Включается свет, приходят Ленина и Сухая. Мужик сидит на полу и вытирает рукавом кровь из носа. Цыган подходит к Ленине:
   – Ленина Сергеевна! Он сам виноват. Вязался к нашим девушкам. А все из-за чего – пускают кого попало на дискотеки. Надо только учеников и бывших учеников, чтоб пример показывали, – он громко смеется.
   – Ладно, Остапчук. Ты бы уж лучше помолчал – нашелся мне тут пример. Бывшим ученикам на дискотеках тоже делать нечего. Как ты сюда прошел?
   – Места надо знать, Ленина Сергеевна, места надо знать.
   – Отведите его в туалет, пусть умоется, – она показывает на мужика.
   Он поднимается и сам выходит из зала.
   – Кто это? Ты его знаешь? – спрашиваю Вэка.
   – Да. Это сестроеб Куцого. Я его пару раз видел на районе.
   Свет потушили, и дискотека продолжается. Опять «медляк» – «Тайм» Скорпионсов.
   – Ну, пошли кого-нибудь пригласим. Хули сидеть? – говорит Вэк.
   Я рассматриваю толпу в поисках нормальной бабы, чтоб пригласить. Всех самых красивых уже пригласили. Недалеко стоит Кнопка из нашего класса, и я подхожу к ней.
   – Привет. Можно тебя пригласить?
   – Привет. Можно.
   – Я, правда, не очень умею.
   – Ну и я не очень. Не бойся.
   Она прижимается ко мне, но грудей я не чувствую, только лифчик, твердый какой-то. Танцевать медляки я вообще не умею. Мы топчемся, переминаясь с ноги на ногу.
   – Ты меня веди, – говорит Кнопка.
   – Куда?
   Она смеется.
   – Так говорят, когда танцуют. За собой веди, чтобы я делала шаги за тобой.
   – А, понятно.
   Мы топчемся так до конца медляка – мне показалось, что он длился минут десять.
   – Спасибо, – говорит Кнопка. Я улыбаюсь. Думаю, что если бы она не была такой мелкой и некрасивой, то, может быть, можно было бы…
   Иду искать своих. Бык сидит на стуле в углу.
   – Ну, как Кнопка?
   – Как, как? Я, может быть, первый раз в жизни с бабой танцевал.
   – Так я и спрашиваю – как?
   – Никак. Я же не умею.
   – Ну, позажиматься все равно можно. Правда, у Кнопки там ничего нет.
   – А видел, какую пилу Клок снял? Не с нашей школы. Курить пошли.
   – А Вэк?
   – Тоже курит, наверное. Подошел к какой-то козе, а она его послала, как щенка. Ну, он психанул и ушел.
   – А ты?
   Бык не отвечает.
   Приходят Вэк и Клок с какой-то накрашенной бабой в облегающих джинсах. Ей на вид лет семнадцать или даже больше.
   – Знакомьтесь, – говорит Клок. – Это Люда. А это Андрей, Вова и Саша.
   – Очень приятно, – говорит она блядским голосом и улыбается.
   – Ну, мы пошли танцевать, – говорит Клок.
   – Присоединяйтесь, мальчики, – говорит она, повернувшись к нам, и они уходят, взявшись за руки.
   – Нашла, бля, мальчиков, – говорит Вэк. – Хотя пила ничего. А эту дуру убью на хуй. «Я с колхозниками не танцую» – передразнил он. – Сама колхозница ебучая.
   – Ладно, успокойся. Ну ее на хуй, – говорит Бык. – Пошли лучше подрыгаемся.

* * *

   В первый день четвертой четверти в класс приходит новый пацан – с длинными волосами, с сережками в ушах, со всякими цепочками и заклепками на обычном школьном пиджаке. Неформал, короче говоря.
   Первый урок – история.
   – Вот, позвольте представить вам нового одноклассника – Мишу Иванова, – говорит Сухая. – Он переехал сюда с родителями из Ленинграда.
   Он встает и спокойно смотрит на нас, а мы все рассматриваем его, как придурка. У нас в городе, а тем более, на районе, неформалов еще не было. Кто-то из «старых» видел однажды в клубе металлиста с Космонавтов: с цепями, браслетами и прочей ерундой. Непонятно, зачем он вообще приперся на дискотеку: металлисты же такую музыку не слушают.
   – Конечно, Мише нужно будет привести себя в порядок, – говорит Сухая. – Там, в Ленинграде, может быть, свои правила, а здесь надо выглядеть, как все ученики. Срок – до завтра.
   На перемене мы с Вэком подходим к Неформалу.
   – Так ты правда из Ленинграда? – спрашивает Вэк.
   – Правда.
   – А чего сюда приехал?
   – С родителями. У меня папа военный, и его сюда перевели.
   – Понятно. А нахуя тебе эти сережки, волосы?
   – По музыке. Я «металл» слушаю, ну и…
   – Ну, надо постричься. Здесь так не ходят.
   – Почему?
   – Не ходят и все. Раз приехал жить на Рабочий, должен быть, как другие. Выебываться ты здесь не будешь.
   – Нет, ребята, вы чего?
   – Ничего. Будешь свой пацан – все будет классно, а будешь залупляться – тогда лучше вообще пиздуй на хуй в свой Ленинград.

* * *

   Назавтра Неформал сидит на первом уроке – географии – в том же виде. Все снова смотрят на него, но ему вроде как все до жопы. Сидит себе и смотрит в окно. После географии Сухая – она ведет у нас и историю и географию – подходит ко мне Вэку и Быку: мы позже других задержались в классе.
   – Ну, как вам новенький?
   Бык пожимает плечами.
   – Какой-то он деловой слишком, – говорит Вэк. – Выпендривается.
   – А у меня такое чувство, ребята, что он хороший парень на самом деле, – говорит Сухая. – Я это на самом деле чувствую. У меня за тридцать пять лет в школе чутье на хороших людей появилось. Но… Среда обитания, сами понимаете. Крупный город, почти столица, влияние буржуазной культуры… Опять же, капиталистическая страна под боком. Вот вы бы как-нибудь объяснили ему, что ли? Только по-хорошему, ребята, ну, вы меня понимаете. Никакого рукоприкладства, по-дружески. Скажите ему, что хотите с ним дружить. Предложите что-нибудь сделать вместе. В кино там сходить, ну, я не знаю… – Вэк ухмыляется, но Сухая не замечает. – Коллектив на самом деле – великая сила. А теперь – на урок.

* * *

   На следующей перемене идем за Неформалом в туалет. Мне не особо хочется его трогать. Он мне даже чем-то нравится, но все-таки он не свой пацан и ставит себя здесь слишком высоко.
   Он стоит у окна с сигаретой и прикуривает импортной прозрачной зажигалкой.
   – Дай сигарету, – говорит Бык. Неформал сует ему пачку, и Бык выгребает штук пять сигарет, дает по одной мне и Вэку, одну берет себе, а остальные кладет в карман. Все закуривают. Неформал забирает пачку, отворачивается и смотрит в окно.
   – Ты это самое, не отворачивайся, когда с тобой разговаривают, – начинает Вэк. – Мы вчера поговорили с тобой, думали, ты пацан нормальный, все поймешь. А ты не понял. Так что, придется по-другому разговаривать.
   – Ну, вы что, чуваки? Я думал, это вы так… В шутку.
   – Мы тебе не чуваки.
   Вэк дает Неформалу прямой в живот. Сигарета у него выпадает, он кашляет. Мы с Быком хватаем его за руки, а Вэк замахивается еще раз.
   – Чуваки, не надо, вы что? – говорит Неформал.
   Дверь открывается, и заходит Гнус.
   – Что здесь происходит? Курите?
   Он подскакивает к Быку, замахивается, но отводит руку.
   – А это еще что за чудо? Что за прическа? Чтобы завтра же постригся. Я лично проконтролирую. В восемь утра, перед уроками – ко мне в кабинет. И чтоб не курили мне в туалетах. А тебе, Вакунов, уже было последнее предупреждение – чуть не на коленях умолял не переводить в спецшколу…
   Звенит звонок.
   – Все, быстро на урок, – говорит Гнус.

* * *

   Я, Вэк и Клок едем в троллейбусе в центр – просто так, погулять, «поснимать» баб. На всех нас «клеши» и одинаковые пуловеры с квадратными вырезами. Клеши мы сшили в нашем ателье на Рабочем – ширина снизу – 26 сантиметров, а пуловеры недавно «давали» в промтоварном магазине, и наши мамаши, отстояв в очереди, купили их. Вэк держит в руках свой задроченный кассетник «Весна», из которого звучит «Модерн токинг», третий альбом.
   Вылезаем из троллейбуса и идем по центральной улице, мимо ободранных пятиэтажек, почти таких же, как и у нас на районе. Улица, правда, немного почище, бордюры побелены, а в пустых витринах висят подкрашенные свежей красной краской плакаты к Первому мая.
   – Смотри, ничего пилы, – Вэк показывает на двух баб впереди. Им было лет по шестнадцать.
   – Счас подойдем, зацепим, – ухмыляется Клок.
   Мы ускоряем шаг и догоняем их.
   – Здравствуйте, девушки, – бодро говорит Клок и улыбается.
   Они смотрят на нас как-то презрительно. Обе в джинсах и новых югославских «ветровках» – такие недавно «давали» в ГУМе, и некоторым у нас на районе купили.
   – А куда это вы идете? – продолжает Клок.
   – А это что, допрос? – говорит одна.
   – Катитесь в свой колхоз, – еще злее говорит вторая, и они ускоряют шаг, почти бегут.
   – Э, что за базары такие, надо разобраться, – говорит Вэк.
   – Ладно, ну их на хуй, – Клок смотрит им вслед. – Хотя пилы заебись.
   – Хуйня, найдем еще, – говорю я.
   Но мы так никого и не находим, шляемся по центру, пробуем подколоться еще к одним бабам, но они нас тоже посылают. Покупаем в центральном универсаме пива и садимся в парке на лавочку.
   – Тут хуй ты кого снимешь. Все нормальные бабы уже с кем-то ебутся, – Вэк делает недовольную рожу.
   – Ясный хуй, – говорит Клок. – Если бабу никто не ебет, значит она никому не нужна. У каждой нормальной бабы есть пацан, и он ебет ее постоянно, а те – кто со всеми ебутся, – бляди и проститутки. От них только трипером заразиться можно. Гриб с Гуроном заразились трипером от одной блядины, потом ездили в кожвендиспансер, лечились.
   – А как найти такую, чтоб и нормальная и ебалась? – спрашиваю я.
   – Очень просто, – ухмыляется Клок. – Любая баба хочет ебаться. Даже если у нее пацан есть или говорит, что целка, все равно ее можно раскрутить. А если бабу раскрутить не можешь, значит хуевый ты пацан. Нет таких баб, которые не дают, есть только пацаны, которые не умеют попросить. Понял?

* * *

   В кабинете истории вывесили стенгазету «Молния 8«б». В ней – карикатуры на тех, кто плохо учится или поведение плохое. Карикатуры ни на кого не похожие, зато в подписях – и я, и Вэк, и Быра, и Клок, и Бык и даже Кощей с Куней.
   – Видели? – говорит Вэк. – Это все Егоров, только он умеет рисовать. Пошлите дадим ему пизды.
   – Может, не надо? Вдруг списать когда-нибудь понадобится?
   – Не ссы. Найдем, у кого списать. У баб списывать будем. За жопу возьмешь – сразу даст списать, ну и все остальное тоже.
   Егоров сидит за партой с учебником – все он что-то учит, чтоб пятерку получить. Мы подходим.
   – Привет, – говорит Вэк. – А ты чего не читаешь? Интересная стенгазета.
   – Повторить надо.
   – А нахуя ты это сделал?
   – Что сделал?
   – Газету.
   – Мне Сухая сказала – я нарисовал. Я же не вас рисовал, а просто… Как бы нарушителей. А подписи другие делали.
   – Но там же написано, что это мы. Значит, про нас.
   – Ничего не про вас, пацаны.
   – Про нас, не про нас – кого ебет?
   И Вэк дает ему оплеуху. Егоров вскакивает.
   – Вы, что, пацаны?
   – Сядь, – говорит Бык и дает ему кулаком в нос. На парту падают несколько капелек крови. Звенит звонок. Мы идем на свои места.

* * *

   В понедельник на политинформации Сухая спрашивает:
   – Все газеты принесли?
   Никто не отвечает. Она смотрит на столы – у всех, кроме Быры, Быка и Вэка газеты есть. Я принес «Комсомольскую правду», но ничего в ней не прочитал.
   – Ладно. Газеты почти все принесли. А прочитали хоть что-нибудь?
   Все притихли, никто не хочет высовываться.
   – Меня поражает ваша пассивность, ребята. Мы живем в такое сложное время. Раньше все было понятно: вот друг, вот враг. А сейчас враг может легко замаскироваться. Да, Перестройка – это хорошо, но это и возможность для врагов воспользоваться ситуацией и нанести нам удар.
   – Что, будет война? – спрашивает Кузнецова с первой парты.
   – Нет, в обычном смысле войны не будет. Будет война идейная, и она, можно сказать, уже идет – война за сохранение наших коммунистических идеалов, которые многим хочется раздавить.
   Сухая останавливается, обводит взглядом класс. Ее мало кто слушает: переговариваются между собой, смотрят в окно, читают газеты.
   – И вы, ребята, должны понять, что коллектив – это очень важно, что надо быть один за всех и все за одного. И, кроме того, своей плохой учебой и политической безграмотностью вы играете на руку врагу.
   – А кто враг сейчас – американцы? – снова спрашивает Кузнецова.
   – Сами скоро поймете.
   – А зачем это вы нас пугаете? – говорит Неформал. Он постригся и снял серьги. – Мы газеты читаем и телевизор смотрим. Ситуация меняется: разрядка напряженности, перестройка, демократизация, а вы нам про каких-то врагов. Нету сейчас больше врагов.
   Все смотрят на Неформала, а Сухая нервно кусает свои синие губы.
   – Видимо, в той школе, в которой ты учился, Иванов, идеологическая работа была поставлена не на высшем уровне, вот ты и напитался всякой антисоветской пропагандой. Враги у нас есть и будут всегда, потому что мы – первое коммунистическое государство в мире. Только когда во всем мире будет построен коммунизм…
   Неформал хохочет. Смотрит прямо на нее и хохочет.
   – Вон из класса, – говорит Сухая.
   Он берет сумку и выходит. На роже у Сухой красные пятна, и она задыхается.
   – Я сейчас, – говорит она и выходит.
   – Заебись он ей, – говорит Вэк. – А представьте, если б Сухая счас взяла и подохла. Интересно, Неформала бы судили?
   – А за что его судить? – спрашиваю я.
   – Ну не знаю…
   – Что, может, надо его отпиздить? – поворачивается с первой парты Бык.
   – На хера? Ну, поучили мы его прошлый раз, а что мы с этого имели? Сухая все равно «неуды» поставила. Пошла она на хуй, дура.

* * *

   – Э, иди сюда скорей, – зовет меня Вэк, когда я подхожу к остановке. За ларьком с талонами и проездными стоят Бык, Клок, еще пару пацанов с района – Кузя и Зеня, а в середине круга – ебанутый Леша. Он когда-то учился в нашей школе, когда я был классе первом или во втором. Он уже тогда был выше всех в своем классе, а сейчас вообще под метр девяносто.
   – Леша, потанцуй нам, – говорит Вэк.
   Леша дебильно улыбается, и изо рта у него вытекает слюна.
   – Давай, не выебывайся, а то сейчас отпиздим – видишь, сколько нас много?
   – А какой танец, быстрый или медленный? – голос у Леши – как у третьеклассника.
   – Давай быстрый.
   Леша начинает фальшиво петь «Посмотри на меня, братец Луи-Луи-Луи» и крутит жопой и махает руками.
   – Ладно, заебись, хватит. Теперь медленный, – говорит Вэк.
   Леша разводит руки далеко в стороны и топчется и поворачивается на месте и тоже что-то напевает себе под нос, только теперь тихо, и поэтому нельзя понять, что.
   – Все, концерт окончен. Теперь пиздуй отсюда, – Вэк дал ему подсрачника, потом остальные, я тоже. Леша убегает, разбрасывая ноги в стороны, как обычно бегают бабы.
   – А брат у него старший – нормальный, здоровый такой мужик, каждый день пьет, – Вэк смотрит Леше вслед. – Мамаше говорили не рожать, а она родила, вот такой и получился…

* * *

   Мы с Вэком курим в туалете, а рядом, в коридоре, стоят и трындят Синицкая со Шваброй.
   – Надо обязательно сходить в гастроном, купить костей, – говорила Синицкая. – Мне Тамара Ивановна говорила, что вчера давали. Такие хорошие кости – и всего по рупь-тридцать.
   – Это в гастрономе возле остановки?
   – Да, в нем. Там еще книжный магазин рядом. И хороший, должна вам сказать. Как-то зашла на днях – Мориса Дрюона давали. Я взяла.
   – Да, магазины здесь хорошие. Сам район отвратительный – из-за химзавода этого, ну, и контингент соответствующий, а магазины – ничего. Ну, мне на урок. Всего хорошего.
   Они уходят.
   – Костей ей, блядь, суке захотелось. Пусть сходит на клейзавод – там не только костей дохуя, там и с крысиной еще можно… – говорит Вэк.
   Мы хохочем, бросаем бычки в унитаз и идем на урок.

* * *

   На истории приходит Ленина, вызывает Сухую, и она потом нам сообщает:
   – Ребята, сейчас идем убирать улицу. В город приезжает правительственная комиссия. Надо, чтобы улица была чистой, чтобы не ударить в грязь лицом. Давайте, быстренько в подвал за инструментами. Я вас буду ждать на крыльце.
   – Я не пойду, – говорит Неформал. – Я не обязан убирать улицу из-за какого-то начальника.
   – А причем тут начальник? – Сухая удивленно смотрит на него. – Тебе что, приятно идти в школу по грязной улице?
   – Мне все равно.
   – Ну, как знаешь. Но, если не пойдешь, поведение «неуд» за неделю.
   – Не имеете права. Я в районо напишу.
   Сухая ничего не отвечает. Он уходит.
   – Неформал, сука, – говорит Вэк, когда спускаемся по лестнице в подвал за метлами и лопатами. – Все выпендривается. Надо ему еще пиздюлей навешать.
   – А Сухая ему ничего не сделает, – говорит Клок. – Не имеет права – он знает. Неформал и в районо и в хуйано, а она что?
   – Получается, ему бля, можно, а нам нельзя, – говорит Вэк и несильно бьет по почкам Куню, который в это время поднимается с лопатой наверх. Куня кривится, как будто ему почки отбили.

* * *

   Недалеко от остановки, возле колонки, двое мужиков пьют одеколон. Мы с Клоком смотрим на них. Стакана у них нет. Сначала один пристраивается с бутылкой у крана, второй жмет на рычаг, и он глотает одеколона и тут же воды, потом они меняются.
   – Сухой закон, бля, – говорю я Клоку. – Всю херню выпьют. А почему он сразу воды после одеколона?
   – Это ж одеколон – ты все во рту спалишь себе.
   – А-а.
   – А мы твоего батьку видели пару дней назад в пивбаре. Мы подошли – я, Вэк, Бизон, взяли по пиву. Потом он подходит. Говорит, типа, моего сына знаете – Андрея Гонцова? Ну, ясный хуй, знаем. А он бухой уже, стоит, рассказывает. А вы знаете, типа, что я был поэт раньше? Меня в газетах публиковали – Константин Гонцов. Правда, что ли?
   – Да, правда.
   – А что потом?
   – Ничего, ты видел.
   – Ну и, короче, что-то еще говорил… А, что ты у него хороший сын и что-то еще.
   – Не обращай внимания.
   – Мы ему пива налили, и он отошел.
   Подходит Вэк в неновых, но настоящих джинсах.
   – Где взял?
   – Купил у Черного за двадцать рублей. Почти новые – клепки-хуепки.
   – Какая фирма?
   – А хуй его знает.
   – Счас посмотрим. – Я задираю ему куртку: на жопе приклепана железная бляшка «Монтана». – Ничего фирма.
   – Нет, хуйня, – говорит Клок. – Самые лучшие – это «Левис».

* * *

   В коридоре Быра пиздит Куню:
   – Как мы договорились? Каждый день двадцать копеек.
   – Мне не дали сегодня.
   – А меня это не ебет.
   Карпекина встает с парты и подходит к ним:
   – Ну-ка, отпусти его.
   Она никогда не лезет ни в какие драки и с нами вообще не разговаривает, считает, что мы козлы и идиоты.
   Быра рот разинул от удивления, но Куню не отпускает.
   – Не лезь не в свое дело.
   – Я тебе сказала: отпусти.
   – Кто ты такая тут указывать? Куня, ебни ей.
   Куня испуганно смотрит на Карпекину.
   – Кому говорит, ебни. А то я тебе ебну.
   Куня замахивается, но Карпекина отступает назад.
   – Плюнь на нее.
   Куня харкает, втягивая сопли, и плюет. Сопля приземляется у Карпекиной на фартуке. Она медленно достает из кармана платок и вытирает ее:
   – Ты подонок, Быркин. Таких надо сажать.
   – Ты у меня еще попизди. Я тебя в жопу выебу.
   Он хохочет, Куня тоже ухмыляется, хотя видно, что он соссал.

* * *

   Я прихожу домой часов в одиннадцать. Родители дома.
   – Ну, где ты ходишь? – спрашивает мама.
   Все понятно: ее разозлили на работе, но я-то тут при чем?
   – Гуляю.
   – Учиться надо, а не гулять. Оценки какие? Одни тройки. А вспомни, как в начальных классах учился – на отлично. И во втором. А как связался с этими – сразу все коту под хвост. Ну, скажи мне, что у тебя общего с этими хулиганами, у которых родители – пьяницы? Ты что, не можешь себе нормальных друзей найти? Что у тебя с этими общего?
   – Все.
   – Ладно, Катюша, не ругай сына, – вклинивается папа. – Он у нас хороший парень.
   Он подходит ко мне и сует свою слабую руку – как дохлую рыбину. Я пожимаю ее.
   – И ты не обижайся на маму. Она тебя любит на самом деле, но волнуется. И я волнуюсь.
   – Когда выпьешь, – тоскливо говорит мама.
   – А помнишь, Катя, семидесятый год? Наше первое свидание. Потом вдруг пошел дождь, и мы прятались в магазине, а тетки хотели нас выгнать. Говорили, что магазин закрывается. А потом дождь перестал, и мы пошли в парк, и я оторвал для тебя веточку сирени – она была мокрая. И мы гуляли и говорили про «Битлз», и я читал тебе стихи? Помнишь?

* * *

   – В субботу в город приедут панки, – говорит Вэк. – У них какой-то, блядь, рок-фестиваль в ДК Текстильщиков.
   – А кто такие панки? – спрашивает Бык.
   – Так, пидарасы. Ну, вроде этого придурка Иванова. Музыку там всякую говняную слушают, шмотки не как у людей. Пацаны говорят, что надо поехать их отпиздить.
   – А если менты?
   – Менты нас не тронут. Они всех этих хуесосов сами ненавидят. Ну, что, едешь или нет?
   – Поеду.
   Сбор небольшой: человек 10-15. Из «основных» – только Обезьяна.
   – А где твои остальные? – спрашивает его Вэк.
   – Так, бухают. Говорят, хули нам за дело до всяких уродов, это тебе не сбор за район. Пусть молодые едут.
   – А ты зачем тогда едешь?
   – А я музыку люблю, – он ржет.
   Доезжаем до Первомайского проспекта, выходим. Возле ДК Текстильщиков толпился народ, много волосатых, с серьгами и заклепками. Бегают какие-то пилы с табличками спереди, на которых написано «Оргкомитет фестиваля». Стоит и ментовский «бобик» и человек пять ментов возле него.
   Обезьяна подходит к ментам:
   – Товарищ старший лейтенант! Что же это такое делается? Посредине города ходит всякий буржуазный элемент, а наша милиция даже его не арестовывает?
   Ментовский старлей смотрит на него, потом на неформалов.
   – Официальное мероприятие, райком комсомола проводит. Значит, так надо. Так что, смотрите, чтоб здесь никакого беспорядка не было, – он останавливается, еще раз смотрит на неформалов. – Но если где-нибудь там, подальше, – он показывает на парк, – кто-нибудь из этих получит по жопе, то может, оно и к лучшему. Но чтоб на подходах к ДК все было тихо. Ты меня понял?
   – Понял.
   Обезьяна возвращается к нам:
   – Пошли пока погуляем. Все-таки, козлы эти менты. Как самим повязать этих пидарасов – ссут, а если мы их отпиздим, то пожалуйста.
   Мы гуляем по центру, потом идем жрать мороженое в «Пингвин». Там сидят много пацанов с бабами – пришли на стрелку – и мы долго ищем свободный столик, потом придвигаем к нему еще один, сидим до закрытия, травим анекдоты.
   Когда выходим на улицу, уже темно. Возле ДК все еще стоят менты, а народу почти нет. Слышна музыка. Мы становимся в стороне. Потом у них начинается какой-то перерыв, и народ вываливает на улицу покурить. Несколько пацанов прут к остановке. Мы – за ними.
   – Э, подожди, – говорит Вэк пацану, который идет последним. У него длинные волосы, как у нашего Неформала. Пацан останавливается.
   – Ну, вы с ним поговорите, а мы остальных догоним, – кричит Обезьяна. Мы с Вэком хватаем его за куртку.
   – У меня нет денег, – говорит пацан.
   – Хули нам твои деньги, – Вэк рассматривает пацана. Он весь потный. – Чего ты такой мокрый?
   – Так, на концерте был.
   – А то за концерт такой?
   – Ну, рок-фестиваль.
   – А ты что, там прыгал, дергался?
   – Ну, да.
   – А нахуя ты там прыгал, дергался?
   – Ну…
   Вэк бьет ему в нос, пацан падает.
   – Хочешь с ним разобраться? – спрашивает он меня.
   – Давай.
   – Ладно, а я побегу туда, к нашим.
   Впереди слышны крики. Наверное, там уже идет мочилово. Вэк бежит на крики, а пацан поднимается и готовится броситься на меня. Он смотрит на меня с ненавистью и злобой, хоть он ниже меня и по виду дохлый. Я торможу на секунду, и он бьет меня ногой по яйцам, а когда я приседаю – еще раз, в нос.
   – Вот тебе, блядь, уебок ебучий, – он убегает, но я успеваю рукой схватить его за ногу, и пацан падает. Ему пиздец. Я чувствую, как ненавижу его и могу прямо сейчас, на хуй, убить. Я крепко ухватил его за ногу и не отпускаю. Он махает второй ногой, но не попадает в меня, а я поднимаюсь и готовлюсь с ним разобраться. Сначала бью ему по ребрам ногой и тут же по яйцам. Он вопит и падает на спину. Я начинаю молотить его кулаками по морде, стараясь сломать нос. Постепенно злость проходит, я бью его еще несколько раз в живот, поднимаюсь и ухожу. Обернувшись, вижу, что пацан поднимается с земли – мало, видно, насовал ему.

* * *

   На следующий день, на «Основах», Синицкая говорит:
   – А знаете ли вы, ребята, что вчера к нам в город приезжали криминально-фашистские элементы?
   – Да, знаем, – говорит Кузнецова.
   – Ну, так вот, наши ребята им дали, что называется, и в хвост и в гриву, и правильно сделали, потому что нам такие здесь не нужны. Это чистый продукт буржуазной пропаганды, откуда такие только берутся?
   – От верблюда, – негромко говорит Бык.
   – Правильно, от верблюда, от свиньи, не знаю еще кого. Нормальные дети так себя не ведут. Нормальные дети учатся. Ходят на школьные вечера, танцуют вальс, девушек в кино приглашают, а эти… Стыдно говорить вам, но вы уже большие ребята. Нам в районо как порассказали – ужас просто, сплошной разврат. И групповой, главное. И все под музыку, под эту их музыку – роки, поки… Тьфу.
   – А по телевизору уже показывали рок-музыку, – говорит Карпекина. – В передаче «Музыкальный ринг» – группу «Аквариум». Значит, это уже не запрещено, значит можно.
   – А ты бы, Карпекина, лучше об учебе думала. А то слишком у тебя острый язычок.

* * *

   На русском пишем сочинение «Кем я хочу стать». Я не знаю, что придумать. Мне никем не хочется становиться. Все лажа. А тут еще Клок лезет ко мне, чтобы я ему помог.
   – Ну, напиши, что хочешь стать ментом.
   – Ты что, ебанулся?
   – Так это же сочинение, здесь не надо правду писать.
   – Ну, и что я напишу?
   – Что хочешь стать ментом, чтоб ловить бандитов, как в кино «Место встречи изменить нельзя». Что хочешь переловить всех бандитов, и тогда наступит коммунизм.
   – Ладно.
   Но что написать самому? Я ненавижу русский за то, что на нем ебут мозги этими сочинениями: то «герой нашего времени», то еще что-то, но там ладно, еще можно списать из книжки, а здесь надо придумывать самому. Ладно, пошло все в жопу. Встаю, подхожу к столу Натальи, кладу тетрадку и иду к двери.
   Она заглядывает в тетрадь и недовольно кривится:
   – Гонцов, почему ты ничего не написал?
   – Можете ставить двойку.
   Я выхожу за дверь.

* * *

   После четвертого урока все классы с восьмого по десятый согнали в актовый зал. Сказали: «Будет выступать лектор».
   Бык, Вэк, Клок и я садимся на третьем ряду – все задние уже заняты. На сцену вылезает Ленина.
   – Здравствуйте, дорогие ребята! Сегодня у нас в гостях Николай Сергеевич Кривозуб, лектор по линии районо. Он прочтет нам лекцию о буржуазной пропаганде.
   Следом за ней на сцену выходит маленький лысый дядька в мятом темно-сером костюме и облезло-голубой рубашке.
   – Добрый день, ребята, – говорит он громким, неприятным голосом. – Вы, конечно, знаете, в какое время мы живем. В обществе происходят перемены. У нас перестройка, демократия, гласность. И поэтому мы должны быть как никогда бдительны и противостоять попыткам буржуазной пропаганды…
   Я рассматриваю затылок Ильиной из десятого класса и думаю, как бы классно было с ней это самое. Волосы у нее как-то скручены на затылке, потом заколоты, но несколько волосков все равно падали вниз, к нашитому на платье кружевному воротнику. Я представляю себе, как расстегиваю молнию сзади на платье, потом снимаю его. У меня встает, и приходится сунуть руку в карман, чтобы никто не заметил.
   – … Взять хотя бы музыку, – говорит в это время лектор. – Думаете, буржуазная музыка – это лишь так, развлечение, жвачка для политически несознательной молодежи? Ничего подобного. У меня есть доказательства того, что такая музыка может наносить вред и подталкивать молодежь к криминальной деятельности. Вот, в одном из микрорайонов нашего города подростки устроили себе, как бы это сказать, комнату отдыха, – он улыбается, – в подвальном помещении. Принесли туда магнитофон. И что вы думаете? Чем они там занимались? Приходили туда, и ребята и девочки, слушали эту музыку, потом совершали преступления.
   Мужик противно улыбается.
   – Про что это он базарит? – спрашивает Бык.
   – Ты че, не понял?
   – Не-а.
   – Баб ебали.
   – А это че, преступление, да?
   – Когда изнасилование, то да.
   – А причем тут музыка?
   – Хуй его знает.

* * *

   Первого мая Обезьяна пригласил меня с Клоком и Вэком в контору бухать. Сказал, чтобы принесли бабки на вино. Быка тоже пригласил, но он уехал в деревню. Я отдал два рубля – больше не было.
   Приходим в «контору» часов в семь. Там уже сидят Цыган, Гриб, Гусь, Обезьяна и Анохина. Мы здороваемся, она тоже говорит «привет». Разливаем вино. Стаканов, как всегда, не хватает. Сначала пьют «старые» и Анохина, потом мы. Закуски почти нет, только белый хлеб.
   – Слушайте анекдот, – говорит Цыган. – Короче, поймали немцы русского, грузина и жида. И, типа, говорят, – мы вам померим хуи, и если все вместе будут хотя бы пятьдесят сантиметров, то отпустим. Померили – у грузина двадцать пять, у русского двадцать, у жида пять. Отпустили их, они радуются, типа, и грузин говорит – спасибо моим двадцати пяти сантиметрам, а русский – ну, и мои двадцать тоже помогли не мелко, а жид посмотрел на них, типа, и говорит: а если бы у меня на тот момент не встал, пиздец бы нам всем был.
   Все ржут, Анохина тоже.
   Выпиваем по второй.
   – Панков пиздить ездили? – спрашивает Гриб.
   – Да. А ты че не поехал?
   – А на хуй мне это надо? И без меня справились.
   – Ладно, Бог троицу любит, – говорит Обезьяна. – Давай сразу по третьей.
   Выпиваем. Мне дает неслабо. Я закрываю глаза и сразу вырубаюсь – не знаю, насколько. Просыпаюсь – Обезьяна ебет Анохину на диване, а она улыбается, помада размазана по роже. Тут же снова ухожу в отруб.
   Второй раз просыпаюсь от криков – Цыган пиздит Анохину и орет: «Ты меня за хуй укусила, сука». Опять вырубаюсь. Потом меня будит Клок:
   – Анохину ебать будешь?
   – Нет, не буду.
   – Ну, как хочешь.
   Просыпаюсь. Жутко болит голова. Анохина спит на диване голая, накрыта только своими шмотками – джинсами и голубой кофтой. Рядом на полу Вэк с Клоком. Остальных нет. Я бужу пацанов:
   – Давайте сваливать отсюда.
   Вэк смотрит на Анохину.
   – Что, выебем еще раз? Ты будешь? – спрашивает он меня. У меня стрем, что не встанет, и я говорю:
   – Нет.
   – А ты, Клок?
   – Хватит с меня и одного раза. Давай, сам, если хочешь.
   – Не, я тоже не хочу. Давай лучше знаешь что – бутылку ей в пизду засунем.
   – Ты что, охуел?
   – А что такого? Она все равно не проснется, столько выпила.
   Вэк берет бутылку из-под чернила, сбрасывает шмотки, которыми Анохина накрыта и пытается развести ей ноги. Я никогда еще не видел настоящую голую бабу, но из-за спины Вэка ничего только не видно, он все загораживает. Анохина ворочается во сне и что-то бормочет пьяным голосом. Вэк еще возился с бутылкой, потом отступает назад.
   – Смотрите, какая, бля, скульптура.
   Он хохочет.
   Бутылка торчит у Анохиной между ног, донышком вверх. Всунуть ее он смог, может, сантиметров на пять, не больше.
   – Ладно, пошли, – говорит Вэк. – Жалко, что фотоаппарата нет. А то сфотографировали бы и показали ее мамаше.

* * *

   В первый день после праздников, перед уроками, подходит Клок:
   – Анохина заяву написала.
   По роже видно, что он соссал.
   – И что теперь? – спрашиваю я.
   – Нихуя. То есть пиздец теперь. Изнасилование. Групповое. Ну, тебе-то повезло, ты ее не ебал. Наверное, потом расстроился – блядь, можно было поебаться и не поебался, а?
   – Хуй на. Пошли лучше покурим.
   На боковом крыльце уже дымит Вэк.
   – Все хуйня. Ничего страшного, – говорит он. – Надо с ней культурно побазарить – типа, ты что охуела, своих пацанов сдавать?
   – А ты бы вообще лучше не пиздел. Может это все из-за тебя, из-за бутылки?
   – Бутылка тут не при чем. Ее бутылкой никто не ебал, только настоящими хуями.
   – А что там вообще было? – спрашиваю я.
   – А, ты же вырубился, ни хера не помнишь, – говорит Клок. – Ну, короче, когда Обезьяна ее ебал, она лыбу давила – типа, все классно. Думала, что будет только с ним, потому что он, типа, ее пацан сейчас. Потом Цыган говорит – давай и я тебя тоже. И Обезьяна – тебе что, западло моему корефану дать? Она, типа, ладно, а у него не встал. Он ей тогда – возьми в рот, а она – ни хуя, за хуй его укусила. Ну, он ее тогда отпиздил, потом нам говорит – ну, вас тоже на хор пускаем.
   – А Обезьяна что?
   – А он куда-то уже съебался или вырубился – не помню. Мы сами пьяные были. Ну, короче, я ее протянул, потом Клок.
   – А она?
   – Что она? Сначала дергалась, потом дали пару раз по башке – заткнулась.
   – А как вообще? Понравилось?
   – Да я же тебе говорю – я пьяный был. Не помню ни хуя. А ты Клок как, протащился?
   – Так себе.
   – Ну вот, видишь? Это тебе не хуй собачий.

* * *

   – Дела хуевые, – говорит Вэк вечером на остановке. – Анохина не хочет заяву забирать. Мамаша ее прибегала, говорит: собирайте деньги.
   – Сколько?
   – Хотя бы тысячу.
   – Ни хуя себе.
   – Так залет столько стоит. Ты тоже, хоть сколько дай.
   – Ладно.
   Я отдал двадцать пять рэ, – все свои накопления. Мог бы ни хера вообще не давать: я там вообще не при делах, бухнул и спал спокойно, как человек, пока они ее драли. Остальные подергались-подергались и наскребли штуку. Анохина заяву забрала, но в классе потом нас типа не замечала. В школе все про все узнали, даже про бутылку, и Вэк потом ходил деловой, как двадцать копеек.

* * *

   Вечером гуляем по району, видим чужого пацана, подходим поговорить.
   – Э, слушай, ты с какого района? – спрашивает Вэк.
   – С Советского.
   – А здесь хули делаешь?
   – К тете приехал.
   – Дай рубль.
   – Нету.
   – А если найдем?
   – Сказал – нету.
   – Ты слишком деловой, – Вэк бьет его прямым в нос. Пацан садится на жопу. Втроем пиздим его ногами, потом Вэк обыскивает карманы. Находит только десять копеек желтыми.
   Пацан привстает с земли и заебисто смотрит на нас, типа сейчас вскочит и начнет всех молотить.
   – Ты не психуй, пацан, – говорит ему Клок. – Раз на чужом районе, не надо выебываться. Сказал бы без понтов, что денег нет – никто б тебя не пиздил. А так…
   Мы идем дальше.
   – А я рассказывал, как меня на Пионерах обули? – спрашивает Клок.
   – Нет. Когда?
   – Недели две назад. Поехал я в ГУМ купить стержней. Выхожу идти на остановку – стоят Пионеры, человека четыре. Спрашивают – «соткудова?» Ясный пень, пиздить они меня возле ГУМа не будут, а бабки заберут – у меня больше рубля еще с собой. Говорю: с Комбината – это их типа друзья. А какая там школа? Восьмая. А кого с Пионеров знаешь? Говорю – Кузю: ну, Кузя на каждом районе есть. А хули тогда меня не узнаешь? – говорит один. – Кузя – это я. И хохочут, суки. Ну, пришлось отдать им бабки.
   – И стержни тоже забрали? – спрашиваю я.
   – Не-а, стержни оставили.

* * *

   Не пошли к Швабре на геометрию, и от нечего делать поперлись домой к Клоку: он, я и Бык. Я у него раньше ни разу не был. Квартира – точно, как у нас: однокомнатная, проход в кухню через комнату. На кухне сидит его мамаша, а в комнате – сеструха возится с малым. Выходим на балкон покурить.
   – Сколько вас человек здесь живет? – спрашиваю я Клока.
   – Счас посчитаю. Я, мамаша, сеструха, малый, второй малый – он сейчас в саду, батька и сестроеб. Всего семь человек.
   – Охуеть можно. Как вы все умещаетесь?
   – Ну, так. Я на полу сплю на кухне. Батька на своем химзаводе на очереди стоит – на расширение. Нам предлагали четырехкомнатную на Космонавтах, но он не захотел – на работу далеко ездить, через весь город. Ждет теперь, что еще предложат, поближе. Говорят, может быть, к зиме.
   Выбрасываем бычки на балкон под нами и идем в комнату. Из кухни приходит мамаша, и они с сеструхой Клока начинают трындеть про всякую свою херню Нам приходится это слушать.
   – Саманкова, блядина, мужиков к себе водит каждую ночь, нет у человека совести, – говорит мамаша.
   – Откуда ты знаешь? Ты что, свечку держала?
   – Знаю, сама видела, как выходили.
   – Ну и ладно. Ты лучше подумай, где мяса достать на Танькин день рождения. Надо же всех позвать. А если плохо приготовимся, обосрут.
   – Я с Зинкой поговорю, она на мясокомбинат недавно устроилась.
   – Хорошо.
   – Что, так и будем сидеть? – спрашивает Бык. – Давай, хоть в карты поиграем.
   Клок лезет в сервант искать карты, а сеструха с мамашей продолжают свой пиздеж.
   – Видела бы ты, какая счас молодежь пошла, – говорит мамаша. – Ни стыда, ни совести. Юбки короткие – до жопы, пьют, курят, блядуют. Вы такими не были еще, а эти уже – да.
   Она кивает на нас, и мне хочется послать ее в жопу, но я просто отворачиваюсь и смотрю на стену. К ней прилеплены старинные фотографии каких-то актеров, вырезанные из журналов. Они нецветные, и кто-то подкрасил им фломастером губы.
   Клок высовывает голову из-за ящика серванта:
   – Ты нас жить не учи, поняла? Мы все сами знаем.
   – Ой, нашелся мне герой. На себя посмотри.
   Клок больше ничего не говорит, достает карты, и мы садимся играть в дурака. Играть с Быком не интересно – он ни хера не соображает, и почти всегда дурак.

* * *

   Двадцать пятого, в последний день занятий я, Бык, Клок и Вэк берем пива и идем на Вонючку купаться.
   – Все, пиздец, школа кончилась, – говорит Вэк.
   Бык тупо смотрит на него:
   – А экзамены?
   – Экзамены – хуйня. Никто тебе два не поставит. Всем тройки – и валите из школы на хуй. Или ты боишься, что тебя оставят еще на год в восьмом?
   Бык делает серьезную морду, типа что-то обдумывает.
   – А ты, Гонец? – спрашивает меня Клок. – В девятый пойдешь или куда-нибудь в техникум?
   – Конечно, в девятый. На хера мне техникум?
   – Правильно. Поебешь за нас учителям мозги. Кто классная будет, не знаешь еще?
   – Не знаю. Но не Сухая. Cухую на пенсию выгоняют. Сам Гнус ей говорит, чтобы сваливала.
   – Ну и правильно, нечего ей тут делать, – влезает в разговор Вэк. – Вот будет прикол, если Лариску сделают классной. Она в пятом классе у меня немецкий вела. Помните, тогда полкласса к Тамаре ходили, а полкласса – к Лариске. Лариска дурная – пиздец. Дрочится со своими тетрадками, херню какую-то нам дает – прочитайте и переведите. А раз копалась, копалась – все не могла найти, потом говорит: а, ни хера здесь нет.
   – Пиздишь.
   – Нет, правда. Бык, ты помнишь?
   – Да, помню. А помните, как в пятом классе поехали на клейзавод крыс бить? Вэк, Ты был?
   – Был.
   – А ты, Гонец?
   – Нет.
   – Ты что, ни разу на клейзавод не ездил?
   – Нет.
   – А, ну, ты же раньше примерный был. Но клейзавод сам ты видел – сразу за химзаводом?
   – Конечно, видел.
   – Там еще кучи костей всегда валяются и воняет, когда едешь мимо на тралике. А из костей клей делают. И по костям крысы носятся – здоровые, бля, как собаки. Я штук десять палкой упиздил, или даже больше.
   Бык замолкает и смотрит на реку. На том берегу – это уже другой район, Космонавты, – загорают в купальниках несколько баб.
   – У, счас бы поебаться, – говорит Клок.
   – Ты уже поебался, – Вэк хохочет.
   – И ты тоже.
   – Ну и я тоже. А Гонец – еще мальчик.
   Они хохочут.
   – А ты что смеешься? – говорю я Быку. – Ты ведь тоже.
   – Что тоже?
   – Мальчик.
   Он молчит.
   – Нет, все-таки хор – говно, – говорит Клок. – Надо, чтоб только пацан и баба, вдвоем. А так передо мной ее уже три человека выебли.
   – Ты, может, и триппером заразился, – говорю я.
   – Да не пизди ты. Когда триппер, с конца течет, а у меня ничего не было.
   – Ну, не было – и хорошо.
   – Повезло блядине, – Вэк кривится. – Ее даже не пиздили почти, только ебали. Сама тащилась, сука. А еще потом штуку бабок.
   – Подо мной не тащилась. Лежала, как неживая.
   – Подо мной тоже. Под Обезьяной тащилась, это я видел.
   – А если с ней счас попробовать? – спрашивает Клок.
   Вэк смотрит на него, как на припизженного:
   – Тебе что, баб мало? Зачем тебе эта конченная?
   – А если с Гулькиной? Она еще ходит с тем своим?
   – Не знаю. Но она тебе не даст за просто так. Надо будет ее в кино, мороженое-хуеженое: заебешься. Надо искать такую, чтобы сама ебаться хотела – во-первых, чтоб лет восемнадцать и чтоб ни с кем не ходила постоянно.

   В троллейбусе по дороге на УПК встречаю Кощея. Он держит под мышкой пластиковый пакет с тетрадками. Он в темно-сером костюме, которые выдают в училищах, на ногах – старые кеды.
   – Привет, – говорю я.
   – Привет.
   – Ты где сейчас?
   – В четырнадцатом.
   – И на кого учишься?
   – На автокрановщика. И еще на тракториста и бульдозериста.
   – Все сразу?
   – Да. Три специальности.
   – Ну, учись, учись. Будешь в колхозе работать.
   – А ты в девятом?
   – Да. А кто еще из пацанов пошел в девятый?
   – Кроме меня, только Егоров, Заметкин и Овчаренко.
   – А Иванов?
   – Нет, тоже куда-то делся.
   – Говорят, Клок в тридцать втором, на повара.
   – Да, точно. Там в группе – трое пацанов, остальные тридцать человек бабы. Он специально пошел туда, чтобы было, кого ебать.
   – А Бык с Вэком?
   – Эти в четырнадцатом, на слесарей. Сигареты есть?
   Кощей вытаскивает пачку «Примы». Я беру одну.
   – Тебе сейчас выходить?
   – Нет, через одну.
   – Ну, давай.
   – Давай.

* * *

   На НВП военрук ведет нас – четверых пацанов – в свою каморку, которая под сигнализацией и закрывается сначала решеткой, потом железной дверью. Там у него несколько «калашей» с распиленными стволами и патроны. Когда мы были во втором классе, Митяй – он тогда был в восьмом – залез в эту каморку и стырил две коробки патронов, а потом продал по десять копеек пацанам из первого и второго класса. Я не купил – у меня копеек с собой тогда не было, а остальные почти все купили, даже Егоров. Ему потом больше всех ввалили – типа, отличник, а такое натворил: «в тихом болоте все черти водятся». Митяй, говорили, сел потом лет на семь или на восемь: кого-то «пописал».
   – Как называется это отверстие? – спрашивает военрук. Он уже старый дядька, и морда красная, как у всех алкашей. Говорят, он бухает прямо в школе, между уроками: запрется в своей каморке и вмажет.
   Все молчат – или не знают, или не хотят высовываться.
   – Ну, так что, как называется это отверстие?
   – Анальное, – говорю я.
   Все хохочут, кроме военрука.
   – Вон отсюда, скотина и моральный урод, разлагаешь дисциплину. Это же надо – додуматься. Тут кругом враги повсюду, такая обстановка в мире сложная, а ему все шуточки. Вон отсюда!
   Я поднимаюсь, беру сумку и выхожу.

* * *

   Бык все лето работал на овощной базе – сбивал деревянные ящики для помидоров, заработал рублей триста и купил себе старую «Яву» – «щучку». Теперь все время возился с ней: собирает, разбирает, что-то ремонтирует. «Щучка» его добитая, но иногда заводится, и он тогда гоняет по ней на району с таким видом, типа на «Кавасаки».
   Я захожу к нему вечером, и он предлагает:
   – Поехали кататься.
   Я вообще ни разу не ездил на мотоцикле, ни за рулем, ни сзади. Кое-как сажусь за спиной Быка – сиденье узкое, а он толстый – хватаюсь за ручки. Катаемся сначала по грязным неасфальтированным улицам, потом проезжаем мимо окон школы и на улицу Строителей.
   Нас догоняет Слон на «чезете» – он на год нас старше, раньше тоже учился в нашей школе, а теперь в каком-то училе.
   – Привет, – говорит ему Бык.
   – Привет. Как твоя «щучка»? Еще не наебнулась?
   – Скорее твой наебнется. Я тебя на нем обгоню.
   – Охуенно ты меня обгонишь.
   – А давай поспорим.
   – Ну, давай. На сколько?
   – На чирик.
   – Идет.
   Они жмут друг другу руки, а я «разбиваю». Они решают устроить гонку прямо здесь: машин почти нет. Я слезаю, сажусь на бордюр и закуриваю.
   – Скомандуй нам, – говорит Бык.
   – Что скомандовать – «на старт, внимание, марш»?
   – Нет, это же тебе не бег. Крикни: «Пошел».
   – Ладно.
   Оба заводятся, и я кричу:
   – Пошел.
   Бык на «щучке» сразу отстает. К середине улицы Слон уже метров на десять впереди. Он оборачивается и начинает и начинает кривляться и орет:
   – Говно твоя «щучка». Выкинь ее на помойку.
   Из переулка выезжает ЗИЛ и сбивает «чезет» Слона. Он слетает с мотоцикла, и поднимается метров на пять в воздух, потом падает на асфальт головой вниз.
   Бык останавливается, спрыгивает со «щучки» и бежит к нему. Я тоже бегу. Голова Слона расплющена, и из нее вытекли вымазанные кровью мозги.
   – Дурак, блядь, – говорит водила, старый дядька со сморщенной мордой. – Летит, ни хера не смотрит, блядь.
   Бык просит у меня сигарету.
   – Ну, зато червонец отдавать не придется, – говорю я.
   – Вообще-то да. Но пацана все равно жалко.

* * *

   На остановке встречаю Клока, и мы садимся побазарить. Подходит Вэк:
   – Быка в ментовку вызывали насчет аварии. Но ни хуя ему не сделают: он не виноват, он сзади ехал. Слон сам его не заметил, потому что видит хуево. У него один глаз вообще не видит, а второй – хуево. Ему вообще не хуй было на мотоцикл садиться. А Быку только штрафу ввалят за то, что без прав.
   Мы молча курим.
   – А я сегодня мастака своего постелил, – говорит Вэк. – Гондон сам виноват: не надо было в залупу лезть. Стоим с пацанами в туалете, курим. Он приходит – хуе-мое, курить в туалете нельзя. Я ему показал как нельзя – ебнул по почкам и по ебальнику. Главное, что при всех пацанах с моей группы.
   – И что тебе будет?
   – Нихуя. Что, думаешь я первый его отпиздил? Он, долбоеб, думал, что если я первый курс, то можно понты кидать. Докидался. Теперь знает, до кого можно доебываться, а до кого нет.
   – Смотри, вон Иванов пиздует, – говорит Клок.
   Неформал подходит к остановке. Он снова отпустил волосы и вставил серьги.
   – Э, привет! – кричит ему Вэк. – Иди сюда, расскажи, где ты сейчас, а то не виделись давно.
   Неформал подходит без улыбки, с кислой рожей. Руки не подает, и мы ему тоже не подаем.
   – Я сейчас в третьей школе учусь. Перешел.
   – А зачем тебе все это говно в ушах, волосы, как у бабы, – говорит ему Вэк. – Или ты думал – из семнадцатой ушел, так можно ходить, как хочешь? Нет, по нашему району так не ходят.
   – Это мое дело, как ходить. Тебя не касается.
   – Что ты сказал? Повтори.
   – Тебя это не касается.
   – А если я ебну?
   – Попробуй.
   – И попробую.
   Вэк дает ему прямого в челюсть. Неформал замахивается дать сдачи, но Вэк отбивает и засаживает ему ногой по яйцам. Неформал приседает, и Вэк добавляет ему в нос.
   – Ты что, вообще нюх потерял – на своих пацанов заебываться? Еще раз увидим со всем этим делом – яйца оторвем. Понял?
   – Понял.
   – А теперь вали отсюда. Вон твой троллейбус.
   Вэк поворачивается к нам:
   – Заебали эти неформалы. В центре видели сколько их?
   – И что, Пионеры их не трогают? – спрашиваю я.
   – Нет. Они там все друзья. Пионеров половина сами металлисты. А тебе «металл» нравится?
   – Нет.
   – Ну и мне нет. Так что, пусть стригется или переезжает на Пионеры жить. Не постригется – сами постригем.

* * *

   На следующий день я, Бык и Клок приходим в «контору» к Обезьяне. Кроме нас, там Гриб и еще несколько пацанов с района. Часов в девять вечера кто-то стучит в дверь.
   – Это еще кто? – орет Обезьяна. – Свои все дома.
   Он подходит к дверям.
   – Кто там?
   – Участковый.
   Обезьяна открывает, и входит старлей Миша по кличке «Горбатый». Он высокий и все время горбится.
   – Добрый вечер, ребята. Как дела?
   Никто не отвечает.
   – Зря вы так. Я бы на вашем месте повежливее был. Все-таки на моем участке живете. Мало ли что…
   – А что случилось? – спрашивает Обезьяна.
   – Ничего. А вы думаете, если пришел, значит, обязательно что-то случилось? Я, может быть, просто пришел поговорить с вами.
   Горбатый смотрит на штангу, гири.
   – Спорт – это хорошо, спорт – это очень хорошо. Занимались бы лучше спортом, с девушками гуляли. Только не так, как с Анохиной. Вы ей, блядь, ноги целовать до конца жизни должны, а то сели бы на полную катушку. Черепкова знаете?
   – Черепа? Знаем, конечно, – говорит Вэк. – Ну, и что?
   – Ничего. У него уже жопа трещит на зоне. Думаешь, там любят тех, кто за изнасилование садится? Вот сядешь ты, и спросят у тебя, какая статья. И ты скажешь – такая-то и такая-то. А они потом спросят – а что это за статья такая? И ты скажешь – изнасилование. И тогда все станет ясно. И будут тебя в жопу без вазелина каждый день ебать. Понятно?
   – Понятно, – Вэк говорит это с таким видом, чтобы мент понял: пора валить отсюда, всех уже достал.
   – Нет, пацаны, вы поймите…
   Все смотрят в пол и ждут, когда он уйдет. Но Горбатый продолжает нести свою херню:
   – Я же для вас стараюсь. У меня – все нормально: квартира, жена, детей двое, на «Жигули» стою на очереди. А ведь до армии сам был таким, как вы. Я вырос на Рабочем. Спросите у пацанов постарше. Хотя, какие они уже пацаны? Взрослые мужики. Я тоже за Рабочий лазил когда-то. Всякое бывало.
   – И поэтому Рабочий всегда пизды получал, – говорит Вэк, и все хохочут.
   Горбатый махает рукой.
   – Поймите, пацаны. Я только не хочу, чтобы вы по дурости сели.
   – Не надо за нас волноваться. Не маленькие уже, – говорит Обезьяна. – Мамкину сиську не сосем, и папкин хуй тоже.
   – А ты за всех не отвечай. Мы на тебя скоро уголовное дело заведем. Во-первых, за тунеядство. Во-вторых, за уклонение от армии. С тобой все уже ясно. Тебе дорога одна – в зону. А они – еще пацаны. И не надо их сводить.
   – А нас никто не сводит. Ты нас не лечи. Понял? – говорит Вэк.
   – А ты мне не тыкай. Счас переебу палкой – потыкаешь.
   Горбатый хмуро смотрит на нас. Видно, что мы его допекли.
   – Ну, ладно. Смотрите сами. Мое дело предупредить.
   Он выходит.

* * *

   Бухаем с Быком у него дома. Уже вставило, и хочется пойти поискать приключений на свою жопу.
   – Пошли к Гулькиной, – говорит Бык. Ничего поинтереснее своими тупыми мозгами он придумать не может.
   – И что?
   – Ничего. Поговорим. Вдруг добазаримся.
   – А ты будешь базарить?
   – Буду.
   – Тогда пошли.
   Гулькина живет с родоками в своем доме почти у самого химзавода, и мы херячим туда минут сорок. Бык два раза останавливается и зассывает чьи-то заборы, постоянно закуривает новую сигарету – потянет два раза и выкинет.
   Когда доходим до ее дома, ясный перец, что от Быка толку ни хера не будет, и надо действовать самому. Бык остается ждать за калиткой, а я подхожу к двери и звоню. Открывает мамаша Гулькиной – высокая здоровая тетка, похожая на кобылу. Она, наверное, в молодости тоже неслабо ебалась, но сейчас ни у кого на нее не встает.
   – Инна дома?
   – А зачем тебе Инна?
   – Поговорить надо.
   – А кто ты такой?
   – Одноклассник. Бывший.
   В это время Бык начинает громко тошнить.
   – Это еще что такое?
   – Не знаю.
   Мамаша Гулькиной отталкивает меня и выходит на крыльцо. Сквозь забор видно, как у Быка изо рта вытекает склизкая блевотниа. Она снова толкает меня, в этот раз сильнее.
   – Забирай своего друга и уходи. И чтоб я вас здесь больше не видела.
   – Ты что, охуела, сука – толкать меня? Счас въебу – хуй подымешься.
   Я замахиваюсь на нее кулаком, она отступает к двери и заглядывает внутрь.
   – Иван! Иди-ка сюда. Тут какие-то недоноски приперлись.
   Иван, наверное, ее мужик или ебарь, и какой он – здоровый или нет, – я не знаю и на всякий случай съебываюсь через калитку.
   Бык стоит возле лужи своей блевотины и вытирает рот рукавом куртки.
   – Сваливаем, – говорю я ему, и мы бежим по переулку. Выблевавшись, он немного протрезвел. Добегаем до следующего переулка – вроде, никто не гонится. Останавливаемся и закуриваем.
   – Хули ты малину испортил? Она бы ее позвала, если б не ты, долбоеб. Ты бы хоть дальше отошел, чтоб не так слышно было. А то подумала – какие-то алкаши, бля, пришли.
   – Ладно. Хуй на нее.
   – А к кому пойдем?
   – Не знаю. Пошли на остановку, а там видно будет.
   Проходим метров пятьсот – в переулок заворачивают какие-то пацан с бабой. Пацан пьяный и махает руками во все стороны, как пиздобол. Баба идет немного сзади и что-то ему орет. Они, наверное, поругались. Ни пацана, ни бабу я на нашем районе раньше не видел. Может, они здесь и живут, кто их знает?
   Бык останавливается прикурить и начинает дрочиться со своей зажигалкой. Он где-то спиздил старую газовую зажигалку и теперь понтуется, типа деловой. Пацан не видит Быка и прет прямо на него. Бык прикуривает раза с десятого, прячет зажигалку и видит пацана, который сейчас в него врежется. Он берет сигарету в левую руку, а правую сжимает в кулак и бьет пацана в челюсть. Тот отступает, но не падает. Баба пищит. Бык стоит и курит, как будто ему все до жопы. Я стою рядом и жду, что будет, готовый, если что, помочь Быку. Пацан вытаскивает из кармана куртки бутылку вина – в ней осталось граммов сто – и разбивает о железный столб забора: делает «розочку». Бык отступает. Я кидаюсь на пацана сзади, но он увертывается и всаживает «розочку» Быку в живот. Баба снова пищит, как будто это ее саму «пописали». Пацан поворачивается ко мне. Ему лет двадцать или больше, и он уже такой упитый, что все ему по херу: «попишет» и дальше пойдет.
   – Ты тоже хочешь?
   – Нет, – говорю я.
   – Тогда уябывай на хуй! – орет он на всю улицу, хватает свою бабу, которая опять пищит, как дурная, и волочет за собой.
   Бык стоит, прислонившись к забору, и держится рукой за живот. На куртке кровь.
   – Ему пиздец, – говорит Бык. – Припух пацан.
   – Больно? – спрашиваю я.
   – Терпимо.
   – Идти сможешь?
   – Смогу.
   – Может, скорую вызвать?
   – Какую, на хуй, скорую? Там неглубоко. Я же в куртке, еб твою мать.

* * *

   Вся родня Клока уебала в деревню, и он захотел повыделываться перед нами, показать, какой он деловой в своей группе, где почти одни бабы. Типа, может ебать, кого захочет.
   Он пригласил троих баб из общаги и меня с Вэком. Садимся за стол в кухне. Клок ставит литр самогонки и жратву. По телевизору – он у них стоит на кухне, потому что в комнате обычно спит малый – поет Леонтьев. Терпеть не могу этого сраного выродка.
   – Выключи ты этого козла, – говорю я Клоку.
   – Нет, не надо. Он нам нравится, – возмущаются бабы. Ладно, хер с вами.
   – Ну, как вам наш город? – спрашивает Вэк.
   – Нормально, – отвечает одна, ее зовут Оля.
   – А учеба?
   – Ну, и учеба нормально.
   – А чем еще кроме учебы занимаетесь?
   – Ну, на дискотеки ходим.
   Клок разливает самогонку.
   – Ну, за знакомство.
   Выпиваем.
   – А как вы своих пацанов делите? – спрашиваю я у баб.
   – А зачем его делить? – говорит Таня и улыбается Клоку. Он подходит к ней, становится за стулом и берет руками за сиськи. Она не вырывается, а наоборот, поворачивается к нему, и они сосутся.
   Мне, получается, достается третья баба – тоже Таня. Она похуже этих двух: некрасивая и в каком-то колхозном свитере – такие только в деревне, носят, наверное.
   Клок разливает остатки самогонки, мы допиваем, и он волочет Таню в комнату, а Вэк с Олей идут в ванную. Я остаюсь на кухне со второй Таней. Самогонка вставила слабо: литр на шестерых – это ерунда. Я не знаю, о чем с ней базарить. Она уставилась в телевизор: там сейчас поет Пугачева – старая корова, блядь. От не хуй делать я подсаживаюсь ближе и кладу руку ей на колено. Ноль реакции. Я держу руку на колене, потом веду руку выше – под юбку.
   – Перестань, – говорит она.
   – Что перестань?
   – Ничего. Сам знаешь. То, что ты делаешь.
   – А что я делаю?
   – Ладно, не играй под придурка, – она отворачивается от телевизора и смотрит на меня, как учительница какая-нибудь сраная или чья-то мамаша, потом сбрасывает мою руку.
   – Что-то не так? – спрашиваю я.
   – У меня есть парень.
   – Ну и что? У меня тоже, может быть, девушка есть.
   – Ну, значит, тем более.
   Она снова поворачивается к телевизору.
   – Ну, ладно, не обижайся, – говорю я.
   – Я и не обижаюсь. На таких не обижаются.
   Минут через десять из комнаты выходит Клок.
   – Пошли покурим.
   Мы выходим на балкон.
   – Ну, как? – спрашивает он.
   – Никак. Говорит, парень есть.
   – Ну, мало что говорит.
   – А у тебя?
   – Все класс. И поебались, и в рот взяла. Я ее уже ебал раньше. Как там Бык? Ты у него был?
   – Нормально. В пятницу выписывают. Говорит, скоро на сбор сможет ездить.
   Потом приходит и Вэк. По его роже ничего нельзя понять: такой он хитровыебанный пацан.
   – Ну, что? – спрашиваю я.
   Он не отвечает. Когда мы приходим с балкона в комнату, бабы уже собираются уходить.
   – Посидите еще, – говорит Вэк.
   – Да нет, нам учить надо, много задали всего, – говорит Оля.
   Они одеваются и выходят.

* * *

   – Хочешь с бабой познакомиться? – спрашивает Клок. Мы стоим возле магазина, пытаемся стрясти у кого-нибудь на пиво. – У меня телефон записан.
   – А что за баба? Из твоей группы?
   – Нет, не из группы. Но нормальная баба. Сводишь в кино, потом отдерешь. Я сам ее не драл, а другие рассказывали.
   – А сколько ей лет?
   – Восемнадцать.
   – Хорошо, давай.
   – Если хочешь, пошли счас к телефону, позвонишь, добазаришься.
   Из четырех автоматов на остановке работает только один, зато без копеек. Я набираю номер и закрываю дверь. Клок ждет на улице, но ему все слышно, потому что стекла в будке выбиты.
   – Алло. Наташу можно?
   – А это Наташа.
   – Привет.
   – Привет. А ты кто?
   – Андрей.
   – Какой Андрей?
   – Обыкновенный.
   – А откуда у тебя мой телефон?
   – Я нашел бумажку, а там написано «Наташа» и этот номер.
   – Ну и что ты хочешь?
   – Познакомиться.
   – А сколько тебе лет?
   – Семнадцать.
   – А где ты учишься?
   – В тридцать втором.
   – А живешь?
   – На Рабочем.
   – Ну, считай – познакомились. И что?
   – Ну, давай, может быть, встретимся?
   – Когда?
   – В субботу, например.
   – Ну, вообще можно. А где?
   – Давай возле кинотеатра «Спутник». В семь.
   – Хорошо. А как я тебя узнаю?
   – Ну, я такого среднего роста, волосы темные…
   – А одет как будешь?
   – Серые штаны и синяя куртка. А ты?
   – Ну, я еще не знаю. Будет зависеть от погоды.
   – Ну, ладно. До завтра.
   – Пока.
   Я кладу трубку.
   – Ну, как? – спрашивает Клок.
   – Договорились на завтра.
   – Ну, ты, это самое, не теряйся. Своди в кино, потом – в кровать.

* * *

   Я прихожу к «Спутнику» минут на пятнадцать раньше. Возле входа стоят несколько баб. Все в юбках и блузках, и любая может оказаться Наташей. Но ни одна ко мне не подходит.
   Я рассматриваю их и выбираю, какую лучше всего выебать. Одна довольно ничего – с короткой стрижкой и мелированием. Остальные все похуже.
   К бабам подходят пацаны или другие бабы, и они, одна за другой, отваливают. Эта, с мелированием, уходит с длинным коротко стриженым пацаном.
   Без пяти семь ко мне подходит невысокая толстоватая баба.
   – Ты Андрей?
   – Да.
   – А я Наташа. Привет.
   – Привет. В кино пойдем?
   – Нет. Не хочу. Давай просто погуляем.
   – Ну, давай.
   – Ты здесь недалеко живешь? – спрашиваю я.
   – Да. Ты кого-нибудь из этого района знаешь?
   – Нет.
   – А в училище?
   – Никого.
   – Ты же говорил, что в тридцать четвертом. Там Салим, Давыд, Зыра учатся.
   – А в какой группе?
   – Да откуда я знаю, в какой группе? Знаю, что учатся.
   – Ну, там групп много. Я всех не знаю. А ты где учишься?
   – В пятнадцатом. На швею. Заканчиваю.
   – И потом что?
   – Не знаю еще. У тебя сигареты есть?
   – Есть.
   – Давай сядем, покурим.
   Садимся на скамейку рядом с площадью Свободы и старым пешеходным мостом через пути. Закуриваем мой «Космос».
   – Как ты насчет того, чтобы выпить за знакомство? – спрашиваю я.
   – Это можно. А где взять?
   – Ты что, «точек» не знаешь?
   – Вообще, знаю. Ну, тогда покажешь.
   – Хорошо.
   На «точке» я покупаю бутылку самогонки. Потом заходим в гастроном и берем полбулки хлеба и двести граммов ливерной колбасы. Она забирает со стойки в кафетерии стакан.
   Садимся на скамейке во дворе. Уже темно. Я наливаю сначала ей.
   – Ну, за знакомство.
   Она выпивает. Я наливаю себе, выпиваю. Она режет колбасу ключом – больше ничего нет острого. Хлеб ломаем руками.
   После второй я обнимаю ее за широкую, как у свиньи, талию и нащупываю через ветровку складки жира. Она не реагирует.
   – У тебя пацан есть? – спрашиваю я – сам не знаю, зачем. Она смеется. Я нащупываю ее сиську под курткой и кофтой, но она убирает мою руку.
   – Давай лучше выпьем.
   – Давай.
   Допиваем остатки самогонки, доедаем хлеб. Ливерка кончилась еще раньше.
   Я снова лезу к ее сиське. Она не убирает руку, просит сигарету.
   Я вытаскиваю две космосины из пачки: ей и себе. Пока курим, трогаю рукой ее сиську. Выбрасываю бычок и лезу к ней, чтобы поцеловать, но от нее так воняет смесью табака, сивухи и ливерки, что я останавливаюсь.
   – В рот возьмешь? – спрашиваю я.
   Она смеется и говорит:
   – Нет.
   – А так?
   – Что так?
   – Ну, ты понимаешь.
   – Нет, не понимаю, – и она опять смеется.
   – Ладно, не выебывайся.
   – Это кто выебывается?
   – Так что, может быть, возьмешь в рот?
   – Нет.
   – Ну, как хочешь.
   – Ладно, я пошла. Спасибо за угощение.
   – Тебя проводить?
   – Не надо. Дорогу до остановки найдешь?
   – Найду.
   – Ну, пока.
   – Пока.

* * *

   Троллейбус набит народом. Сзади столпились одни мужики-работяги, и от них воняет дешевыми сигаретами и чесноком. Я еду на УПК во вторую смену, опаздываю.
   В давке кто-то дотрагивается до моей жопы, или мне просто кажется – не знаю. Насрать. Продолжаю смотреть в окно. Снова кто-то рукой проводит по жопе, но, может быть, случайно: троллейбус трясет, и все толкают друг друга.
   На всякий случай поворачиваюсь. Мужики как мужики. Хуй проссышь.
   Выхожу на площади Ленина. Меня догоняет какой-то низкорослый лысый урод с портфелем под мышкой. Он стоял в троллейбусе недалеко от меня.
   – Что тебе надо? – спрашиваю я.
   Он что-то шепчет, но я ни хера не могу разобрать.
   – Что?
   Он тянется к уху и шепчет:
   – Как насчет того, чтобы пойти в подъезд и быстро-быстро?
   Изо рта у него воняет, как будто ему туда насрали.
   – Быстро-быстро что?
   – Ну, как, что? Это самое.
   – Валил бы ты лучше отсюда.
   – Тебе что, спермы жалко?
   – Мне тебя, дурака, жалко.
   Я резко останавливаюсь и бью ему ногой по печени. Он падает. Портфель выпадает из рук и раскрывается. Оттуда сыплются какие-то чертежи. Я даю ему ногой в морду, и он садится на жопу.
   – Не приебывайся к людям, пидарас сраный.
   Поворачиваюсь и иду к УПК.

* * *

   Сбор сегодня небольшой – человек пятнадцать. Из наших – я, Вэк и Клок. Залазим в троллейбус, закуриваем. На последнем сиденье – Синицкая с каким-то старым дядькой – наверное, муж. Она у меня больше ничего не ведет, и я с ней не здороваюсь.
   – Ребята, вы что, не знаете, что в троллейбусе не курят? Ну-ка, потушите сигареты. И это еще мои бывшие ученики – учила их когда-то основам Советского государства и права.
   Вэк смотрит на нее и громко, на весь троллейбус, говорит:
   – Пошла на хуй, дура.
   Мы хохочем, Синицкая надувается, как жаба, и что-то бурчит мужу на ухо. Потом опять смотрит на нас.
   – Мы их воспитываем, учим уму-разуму, а они вот так.
   – Да не пизди ты, дура, – говорит Вэк. – А то, счас насуем по ебальнику. Лечит она нас.
   – Ты бы выбирал выражения, – говорит муж.
   – Счас тебе выберу, – Вэк подходит к нему и несколько раз несильно бьет по морде.
   По роже Синицкой видно, что она соссала. А зачем людям мозги ебать? Мало того, что в школе, так еще и здесь. Она что-то шепчет мужу на ухо.
   – Сиди, некуда выходить, – отвечает он громко. – Выйдем, а они – за нами. Научила, блядь, на свою голову.
   Она молчит. Мы отворачиваемся: Синицкая со своим дедом нам больше не нужны. Они выходят на площади Фрунзе.
   – Смотри, – говорю я Клоку. – Синицкая обоссалась со страху.
   На сиденье, с которого она встала – мокрое пятно.
   Сбор получается херовым. Нас пиздят Космонавты: их человек тридцать, если не больше. Мне разбивают губу и ставят два «финика» под глазом. По дороге назад со злости даем пизды в троллейбусе двум пацанам не с нашего района: они за каким-то интересом ехали на Рабочий – к другу или к бабам, хер их там поймешь.

* * *

   Вечером на остановке нет никого из наших, и я иду домой к Вэку. Он открывает мне сам.
   – Заходи.
   Я разуваюсь и прохожу в комнату.
   – Слышал, Быру выгнали из учила? – спрашивает он.
   – За что?
   – За то, что мудак. Выебывался больше всех, хотел показать, типа «основной». У себя на районе ноль, а там думал запонтоваться. Ну, запонтовался. В учило не ходил, ни хуя не делал вообще, типа самый деловой, и все ему по хую. Ну, его и выгнали на хуй. Сейчас армия светит.
   – Как армия?
   – А ему уже восемнадцать скоро будет. Этот придурок в первом классе три года сидел. Ты что, не знал?
   – Нет.
   – Три года сидел. Он вообще тормозной, хуже Быка. Ну, и выебывался там больше всех.
   – И что он теперь будет делать?
   – Ничего. Получил пизды от мамаши. Она прямо в учило приехала и при всех ему пиздюлей навешала. Сказала, из дома выгонит на хуй.
   – Откуда ты знаешь?
   – Пацан знакомый рассказывал. Он в его группе учится.
   – Ну, а Быра что?
   – Ничего. Психанул, побежал куда-то. Хуй она его выгонит из дома, но мозги поебет. Так ему и надо, придурку. Я его сегодня видел пьяного. Он мне всякую хуйню говорил – типа сам ушел из училы и хочет в армию, типа, армия – это заебись, почти как зона.
   Хлопает дверь. В комнату заглядывает сморщенный маленький алкаш с наколками на обеих руках – папаша Вэка.
   – Ну, что, герои? Как жизнь? В зону скоро?
   – Завтра утром, – отвечает Вэк. Я молчу, даже не здороваюсь – пошел он в жопу.
   – А что тут такого, еб твою мать? Я вон три года отбарабанил. Счас Сашка сидит. В зоне есть закон. Там все по честному. А здесь – кто кого наебет. Водки выпьете со мной?
   – Ну, можно, вообще, – говорит Вэк. – Ты как? – Он смотрит на меня.
   – Я не против.
   – Ну, и правильно. Возражать – хуи рожать. А на холяву и уксус сладкий.
   Он уходит на кухню.
   – За что он в зоне был? – спрашиваю я Вэка.
   – Не знаю. Кому-нибудь, въебал, наверное. Или спиздил что-то.
   – Ну, что вы там? Идите сюда. Не стесняйтесь. Будьте как дома, но не забывайте, что в гостях. Особенно ты.
   Он дает Вэку щелбана. Вэк дергается, но ничего не говорит.
   На столе – бутылка водки и три граненых стакана 0,2. Батька Вэка нарезает хлеб и сало, разливает водку.
   – Ну, будем.
   Выпиваем.
   – Нет, блядь, – говорит папаша Вэка. – Не понимаю я вас, молодежь. Какие-то вы все, блядь, не такие. Хитровыебанные, бля – вот вы кто. Мы были попроще. Что-то с вами не то. Это все Горбатый, наверное, виноват. Перестройки, хуейки. Все это хуйня. А вы, блядь, не такие. Вот ты мне когда последний раз рассказывал, как у тебя дела – хорошо или херово?
   Он смотрит на Вэка. Тот не отводит глаза и сам пялится на него.
   – А когда тебя мои дела начали волновать?
   – Ну, вот. Начинается. Ладно, давайте по второй.
   Он наливает. Выпиваем.
   – Ты, как, футбол смотришь? – спрашивает у меня папаша Вэка.
   – Какой сейчас футбол? Зима же, – Вэк смотрит на него, как на придурка.
   – Не сейчас, а вообще, дурила.
   – Ты поосторожней.
   – Сам поосторожней, когда со старшими разговариваешь, еб твою мать. Нету, блядь, нормального футбола. «Динамо-Киев» – это хохлы, а я за блядских хохлов не болею. В «Спартаке» одни черножопые. «Динамо-Тбилиси» – ну, грузины играть умеют, только не тренируются ни хуя, пидарасы. Пьют. Такой вот футбол, бля.
   – Тебе всегда все не нравится, – говорит Вэк.
   Батька не отвечает, разливает остатки водки по стаканам.
   – Ну, будем.
   – А баба у тебя есть? – папаша Вэка пододвигается ближе ко мне. Когда он открывает рот, оттуда несет чесноком и «Примой». Он положил возле себя несколько головок чеснока и, кроме него, ничем не закусывает. Я пододвигаю к нему свою пачку «Космоса», но он ее не замечает и курит только свою «Приму».
   – Нету, – говорю я.
   – И правильно. Все бабы бляди. – Он смотрит на Вэка. – И твоя мамаша, в том числе.
   Вэк охуело пялит на него глаза, и я понимаю: хорошо это не кончится.
   – А что ты думаешь, она не блядовала? Блядовала конечно. Ты еще малый был. С трактористом, потом с грузином.
   – Заткнись ты, блядь. Хули ты меня позоришь?
   – А ты мне рот не затыкай. Я ведь могу и не понять.
   Вэк бьет ему по рылу, и папаша падает вместе со стулом. Вэк подскакивает и начинает молотить его ногами. Я пытаюсь его оттащить, а то еще убьет на хуй – он итак чуть живой. Но Вэк молотит своего папашу, как робот какой-нибудь сраный.
   Минут через пять он «сдыхает» и садится на табуретку – отдохнуть. Достает из папашиной пачки примину, закуривает.
   Папаша ворочается и что-то бормочет. Хлебальник у него разбит. Он поднимается, на нас не смотрит, ничего не говорит и выходит из кухни. Стыдно, наверное, что родной сын пиздюлей навалял, да еще перед чужим пацаном.
   – Ты так часто с ним? – спрашиваю я.
   – Бывает. Пусть не выебывается.

* * *

   Звенит звонок на классный час. Я всегда сваливал, а сегодня остаюсь – наверное, в первый раз за полгода.
   Классная сразу замечает, что я остался:
   – О, какие люди почтили нас своим присутствием.
   Некоторые кретины смеются. Я делаю угрюмую рожу, но на Классную особо не злюсь: она неплохая тетка, намного лучше, чем придурочная коммунистка Сухая. Ее летом выперли на пенсию и передали нас физичке Матлаковой. Она помоложе – лет, может, тридцать пять – и меньше ебет мозги.
   – Нет, шутки шутками, а ты зря, Андрей, нас игнорируешь. Мы здесь всякие интересные темы обсуждаем. И я думаю, ребята заметили, что это уже не те классные часы, которые были в прошлом году, при Вере Алексеевне. Надо сказать, я к ней отношусь с глубоким уважением. Она – прекрасный педагог. Огромный опыт в школе. Прекрасное знание своего предмета. Но иногда сложно бывает адаптироваться к новым реалиям. Перестройка, на самом деле, ребята, это очень серьезно. В обществе столько изменилось за последние два-три года. И я понимаю Веру Алексеевну, понимаю ее решение уйти на пенсию, хоть и уверена, что она могла бы еще долго работать в нашей школе. Ей просто сложно было бы перестроиться, перейти на новое мышление. Хотя, еще раз повторяю, она – прекрасный педагог и специалист.
   – А это правда, что ее попросили на пенсию из-за того, что она – сталинистка? – спрашивает Карпекина.
   Классная задумывается, смотрит в окно, потом на нас.
   – Нет, вы поймите все правильно. Ну, можно сказать… Ее взгляды не совсем вписываются в новые реалии… Но давайте не про Веру Алексеевну будем говорить, а про вас. Мне не нравится, что вы такие пассивные, ничем не интересуетесь. Газеты не читаете, по телевизору тоже смотрите только какие-то развлекательные передачи. А ведь там столько всего интересного и одновременно полезного: «Взгляд», например, или «До и после полуночи».
   Классная останавливается и смотрит на нас. Всем все до лампочки, никто не слушает ее базар. Ждут, чтобы она поскорее отпустила нас домой. Некоторые болтают между собой, некоторые смотрит в окно, и Классная все это видит. Но она не психует, как Сухая, только морщит лоб и говорит:
   – Ну, как мне вас растормошить, разбудить от спячки?

* * *

   Новый год празднуем в «конторе»: я, Вэк, Обезьяна и Бык. Еще Клок должен подвалить. Он обещал привести баб из своего учила. Я целый месяц собирал деньги, не сдавал в школе на обеды, ходил жрать на холяву, когда там оставались лишние порции, откладывал всю мелочь. Хотел набрать хотя бы двадцатку, но получилось всего пятнадцать.
   – Ладно, я за тебя заложу, потом отдашь, – сказал Клок.
   Обезьяна приволок бобинный магнитофон. Сходили в магазин и набрали жратвы: хлеба и консервов. Водку Обезьяна закупил заранее.
   Клок с бабами должны были припереться к восьми, но их все нет и нет, а у нас все давно готово: жратва, водка, стаканы – на этот раз должно хватить на всех, Бык приволок из дома штук десять. Сидим и слушаем блатняк на магнитофоне.
   – Давай, ебнем по одной, – говорит Обезьяна. – А то тут охуеешь, пока дождешься их.
   Открываем бутылку водки, разливаем, пьем.
   – Ладно, давайте еще по одной. Хули тут, по сто граммов, надо хотя бы по двести.
   Бухаем еще.
   – Бля, – говорит Бык. – Как заебись все-таки – бухать.
   Мы ржем.
   – А хули вы смеетесь, долбоебы? Типа вам не нравится? Я вот раньше, когда малый был, думал: говно все это – водка там, пиво. Мне бы лучше десять бутылок лимонада, чем десять бутылок пива. Не то, что сейчас.
   Мы снова ржем.
   Приходит Клок – один, без баб.
   – Наебали, суки. Сказали, придут, но ни хуя.
   – Ты заебал, бля, – начинает возбухать Вэк. – Нахуя я вообще сюда пришел? Я бы лучше пошел туда, где бабы есть. Нахуя мне здесь сидеть с вами?
   – Ладно, успокойся, – говорит Обезьяна. – Хуй с ними, с бабами. Давайте бухать, раз уж собрались.
   К двенадцати мы все уже бухие в жопу, выбираемся из подвала и хлопаем хлопушки и жжем бенгальские огни – этого говна тоже накупили заранее. На балконах стоит бухой народ и тоже жжет бенгальские огни и хлопает хлопушки и орет «С Новым годом!»
   Мы тоже орем:
   – С Новым годом, блядь, на хуй, еб твою мать, с новым годом, суки ебаные, пиздюки недоделанные, гондоны незоштопанные!
   Возвращаемся в контору, едем дальше – водка еще есть.
   – Что-то сборов давно не было, – говорю я.
   – А на хуя тебе сбор? – спрашивает Обезьяна.
   – Ну, как на хуя? За свой район…
   – Херня все это. Да, мне скоро двадцать, я как бы старый уже и за район могу не ходить, хоть хожу еще иногда. Но это все говно и на хуй никому не надо. Сходил пару раз, со своими пацанами кантуешься, авторитет там какой-нибудь, хуе-мое, а лазить каждый раз, чтобы пизды получить – херня все это.
   – Что-то раньше ты другое говорил.
   – Мало ли, что я говорил. Все это херня. Бабки – вот это основное. Когда с лохов по пятерке собираешь, типа, свои пацаны залетели, надо выручать, а потом на эти деньги берешь бухло – вот это я понимаю, а все остальное – на хер нужно. И тем более сесть из-за дурости – бабу там выебал или ебальник кому-нибудь разбил. Дурные пусть садятся. А я хуй сяду.

* * *

   На улице – весна, и на уроке сидеть западло. Я поднимаю руку и спрашиваю у химицы:
   – Можно выйти?
   Она бурчит под нос:
   – Можно, но не надолго. Сейчас буду новый материал объяснять.
   Я спускаюсь вниз, курю на заднем крыльце. С крыши капает, и пару раз ледяные капли падают мне прямо за воротник. Солнце светит так ярко, что даже слезы текут: отвык от него за зиму. Выбрасываю бычок на кучу желтого, обоссанного снега и иду в учительский туалет. Там долго дрочу, растягиваю кайф, представляя себе разных баб из десятого. Возвращаюсь на урок почти перед самым звонком.
   – Где ты был? – мычит химица.
   Я не отвечаю.
   После уроков меня ждет Вэк на первом этаже, возле гардероба. Он опять симуляет учило. Мы выходим на заднее крыльцо, как раньше, и закуриваем.
   – Блядь, школа на хуй еб твою мать. Первая учительница, хуе-мое. Первое бухло. Первая ебля. Класс, – базарит Вэк. – Лиза у вас еще ведет физкультуру?
   – Нет, ее выгнали на хуй.
   – За что?
   – Говорят, деньги пиздила из сумок у других учил.
   – Вот, докатилась, блядь.
   – А это правда, что они с Людкой из продленки – лесбиянки?
   – Ясный хуй, правда.
   – А ты их видел?
   – Я не видел и никто не видел. Ты что думаешь, они на матах лягут – приходи, бля, любуйся?
   – Нет, ну все таки…
   – Что все-таки? Ничего просто так не бывает. Не говорят же, что Сухая с Синицкой – лесбиянки. А они тоже подруги были. А Лиза мало что пьяница и жидовка, так еще и с Людкой ебалась…
   – Вот бы посмотреть, как лесбиянки ебутся…
   – Фильмы надо смотреть. У Монгола – это Обезьяны друг – есть видик. У него родоки в Монголии или где-то там работают и привезли ему видик. И он берет кассеты у своих знакомых пацанов и показывает у себя на хате. Два фильма – пятерка. Говорили, он раз показывал фильм про то, как бабы лижут друг другу и дрочат и все это самое, но он его уже, наверное, отдал. Хотя, можем сходить сегодня. Вдруг что-то еще нормальное. У тебя вообще как, деньги есть?
   – Только трульник.
   – Ладно, я одолжу тебе.
   – Ну, пошли.

* * *

   Приходим к Монголу к пяти часам. В комнате сидит уже человек двадцать. Кто-то на стульях или на диване, но, в основном, все на полу. Монгол – «старый» пацан, лет двадцать, невысокий, черный, узкоглазый: настоящий монгол.
   Отдаем ему деньги, здороваемся с пацанами – почти все знакомые, со своего района – и садимся на полу.
   – Сегодня два фильма, – говорит Монгол. – Сначала «Молодой бизнесмен», это порно, а потом боевик про Брюса Ли.
   Порнофильм черно-белый, и запись довольно херовая. На экране какой-то мужик – наверное, это и есть бизнесмен, – приводит к себе баб и ебет. Снято обычно снизу, видно только, как его хуй ходит у нее в пизде, как будто и не ебля, а физкультура какая-нибудь. Смотреть на это скоро остопиздевает. В конце какая-то баба берет у него в рот, а он хватает ее за голову и не дает слезть с хуя, пока она не задыхается.
   Фильм про Брюса Ли – намного интереснее: в нем драки классные.
   Выходим с Вэком от Монгола и встречаем Быка. Втроем гуляем по району.
   – Я, наверное, себе в кулаки забью вазелин, – говорит Вэк.
   – Захуй? – Бык делает свою обыкновенную тупую морду.
   – Как захуй? Кулак потом твердый становится, и пиздиться знаешь как хорошо? Если кому-нибудь въебешь, то лучше, чем кастет. А еще пацаны в хуй вазелин загоняют – чтобы больше был.
   – Пиздишь.
   – Вот тебе зуб. На Пионерах есть один мужик-таксист, так он, мне говорили, уже пять кубов вазелина загнал. Он у него в литровую банку чуть влазит, когда стоит. Бабы на него сами лезут.
   – А если он банку на хуй наденет, а он у него встанет? Он же ее не снимет потом?
   – Ебнет банку обо что-нибудь – и все. А еще загоняют шарики из подшипников.
   – Куда? – спрашиваю я.
   – Как куда? Тоже в хуй. Баба знаешь, как тащится, когда ее таким хуем порют? Хочешь себе загнать? Бабы будут сами тебя просить, чтоб выебал.
   Я мотаю головой:
   – На хуй надо.
   – Ссышь. А кто не ссыт, тот всех баб ебет.

* * *

   – Я с Кузьминой начал ходить из восьмого класса, – говорит мне Клок. Мы идем по району и ищем, где бухнуть.
   – Зачем тебе она?
   – Как зачем? Нормальная баба. Правда малая еще, ну и ладно.
   – Ебется?
   – Ты что, охуел? Ей еще пятнадцать лет только.
   – А зачем она тебе?
   – Так, погулять. Я ж говорю – нормальная баба. Красивая. Или скажешь – нет?
   – Ну, вообще красивая. Отличница, кстати.
   – Я знаю. А хули мне – отличница, двоечница? Баба есть баба.
   – А как ты снял ее?
   – Обыкновенно. Ехал из учила, и они откуда-то ехали классом. Ну, я подошел поговорить с пацанами, а там и она стоит. Поглядывает там, улыбочки. Потом смотрю – она выходит на Магазине. Ну, я тоже вышел на Магазине, типа по дороге. Побазарил. Говорю – пошли в кино завтра. Она говорит – пошли. Ну, сходили, потом в коктейль бар само собой – по сто пятьдесят мороженого с сиропом, коктейль, пирожное. Потом сосались в подъезде…
   – Она умела?
   – Нет. Ты хуйню говоришь – кто ее научил?
   – А потом что?
   – Потом ничего. Пошла домой.
   – Ты пиздишь, что это так, погулять. Ты хочешь ее выебать. Целку сломать.
   – А если и хочу, что тут такого? Ты все завидуешь и злишься, потому что ты еще «мальчик». Но ты сам виноват. Баб кругом много, а ты ни хуя не делаешь, хочешь, чтобы тебе бабу привели и сказали «еби».
   – Да нет баб нормальных.
   – Не пизди только, хорошо. В классе у тебя сколько баб?
   – Что, я со своего класса буду снимать бабу?
   – Ну, не хочешь со своего – сними с другого. Или, ты вон на УПК ходишь. Там что, не можешь снять?
   – Там такие бабы все крученые – не доебешься.
   – Ну, как хочешь. Нравится дрочить – дрочи. А трусы сам стираешь или мамаша?
   – Я счас ебну.
   – Ладно, не злись. Это я так.

* * *

   На школьную дискотеку со мной приходят Вэк и Клок с Кузьминой – она накрасилась, как блядина какая-нибудь, но все равно видно красивая баба, хоть и малая. Садимся на стулья, смотрим, как бабы и пацаны крутят жопами, топчутся и махают руками, обсираем их.
   – Расскажи им про физика, – говорит Клок Кузьминой.
   – Ай, не охота.
   – Расскажи. Тут все свои люди.
   – Ладно. Ну, короче, я была дежурная, и он мне говорит – останься после урока, поможешь отнести приборы в лаборантскую. А Ленки не было тогда, так что я одна. Ну, ладно, понесла эти приборы его в лаборантскую. Поставила на стол и хотела уже выходить – тут он заходит. Спасибо, молодец. И улыбается. Потом говорит – хочешь я тебе что-то покажу. Ну, ладно, говорю, показывайте. Он достает из шкафа карты. С голыми женщинами.
   – Перефотографированные? – спрашиваю я.
   – Нет, настоящие. Цветные. И дает мне их. Я посмотрела, потом говорю – все, можно идти? А он опять улыбается и говорит – а можно тебя о чем-то попросить? Я говорю – смотря о чем и улыбаюсь: ну, что он мне сделает? А он мнется. Я опять – ну что? Он тогда говорит – я хотел бы посмотреть на тебя обнаженной…
   – Так и говорит?
   – Да, так и говорит. Не бойся, говорит, я даже близко не подойду, на три метра. У тебя, говорит, интеллигентное тело, не то, что у этих колхозниц.
   – А ты что?
   – Спрашиваю – а что я с этого буду иметь? А он – могу дать тебе двадцать пять рублей. Я ему тогда – это вы меня во столько цените, Петр Михайлович. И вышла.
   – И как он после этого с тобой.
   – А никак. Обыкновенно. Как всегда.
   – Смотри, вон Гулькина, – показывает Вэк. Я давно не видел ее. Она с какой-то подругой не с нашего района.
   – Где она теперь? – спрашиваю я.
   – В тринадцатом училе. На швею. Слушай, иди побазарь с ней. Скажи, что я хочу с ней поговорить.
   – Так сам иди и побазарь.
   – Нет, так не солидно. Надо, чтоб кто-то другой.
   – Ну, ладно.
   Я подхожу к бабам.
   – Привет.
   – Привет, – говорит Гулькина. Какая встреча. Ты где, в девятом?
   – Да. А ты?
   – В тринадцатом училище.
   – Слушай, с тобой Вэк хочет поговорить.
   – О чем?
   – Ну, он сам тебе скажет.
   Я махаю ему рукой, а сам отхожу. Ее подруга тоже отваливает. Они базарят минут пять, из-за музыки я не слышу, о чем. Потом Вэк идет к нам.
   – Ну, как? – спрашиваю я.
   – Заебись. Забил стрелку на завтра. Пойдем в кино, потом мороженое и все остальное. По полной программе, – Вэк ухмыляется.

* * *

   После дискотеки Клок ведет Кузьмину провожать домой, а мы с Вэком – на остановку. Там сидят Бык, Суша и еще несколько пацанов. Мы выкуриваем по сигарете, потом всей бандой идем гулять.
   Из ментовки выходит Миша Горбатый с другим ментом. Мы орем:
   – Менты – пидарасы, козлы, хуесосы.
   Горбатый машет нам дубинкой, но нам все по хер, и мы орем дальше:
   – Хуй вам в рот, ментам поганым, скоро всех вас передушим.
   Они стоят, смотрят, ухмыляются – типа, вот молодежь оборзела – потом кидаются на нас. Мы – удирать. Они – за нами. Бык бежит последним: он плохо бегает, потому что толстый, и Горбатый хватает его за куртку. Они вдвоем валят Быка на тротуар и начинают мочить дубинками. Мы останавливаемся и смотрим.
   – Что, вы тоже хотите? – кричит Горбатый. Мы отходим подальше. Менты волокут Быка в свою контору, взявшись с двух сторон.
   Настроение поганое, делать нечего, и мы расходимся.
   Возле дома ко мне подваливает Дима – алкаш из нашего подъезда.
   – Привет. Можно тебя на минутку?
   – Что тебе?
   – Так на минутку.
   – Ну, что ты хочешь?
   Дима бухает каждый день и уже стал похож на бича: морда – красная, ебло опухшее, волосы – грязные и со струпьями перхоти. Я не знаю, сколько ему лет – может, тридцать пять, может, пятьдесят. Он живет один в однокомнатной квартире, такой как у нас, только на первом этаже. Говорят, жена давно от него ушла.
   – Понимаешь, они нас не задавят. Мы не сдадимся.
   – Кто – они?
   – Как кто? Ты что не понимаешь?
   – Нет.
   – Жиды. Это наши враги.
   – И что они тебе могут сделать?
   – Все могут. Убить, зарезать. Но мы не сдадимся. На силу есть сила.
   – Правильно.
   Дима сует мне руку, я жму ее и хочу забрать, но он не отпускает. Смотрит на меня, как шизанутый.
   – Ладно, все. Мне надо идти, – говорю я.
   – Иди. Но на силу есть сила. Ты понял?
   – Понял. До свидания.
   Я захожу в подъезд, оборачиваюсь и смотрю на Диму. Он ссыт, повернувшись к дереву.
   Дома мама, как всегда, начинает наезжать:
   – Где ты был? Что делал?
   – Я уже не в первом классе. Что хочу, то и делаю.
   – Если ты такой взрослый, то иди и заработай себе на жизнь. Думаешь, это легко: прожить на то, что я зарабатываю? Плюс копейки, что отец приносит? Он, можно сказать, себе на выпивку работает.
   – Я ничего особенного не прошу.
   – А о чем особенном может идти речь, когда на самое необходимое не хватает?
   – Ладно, ты всегда так говоришь. А у самой три тысячи на книжке.
   – Эти три тысячи, если хочешь знать, для тебя лежат. Ты ведь женишься когда-нибудь, надо будет хозяйством обзаводиться. К тому же, эти деньги – наследство от бабушки, за ее дом. С моей зарплатой столько за всю жизнь не скопишь.
   – Мне эти деньги не нужны. Лучше их сейчас потратить, чем ныть, что денег мало.
   – Это я-то ною? Как ты с матерью разговариваешь?
   Я молча смотрю в окно. Она еще бубнит, потом уходит на кухню.

* * *

   – Ну, как? – спрашиваю я на следующий день у Быка.
   – Хуево. Всю ночь сидел у них в ментовке, пиздили. Грозились в жопу торпкануть и завафлить. Утром дали пятьдесят рублей штрафа и говорят – пиздуй отсюда.
   – А штраф за что?
   – Как за что? Хулиганство, блядь. Ну, пидарасы, блядь. Встретить бы, блядь, Горбатого где-нибудь одного, и чтоб он без дубинки и пистолета – я бы его убил на хуй.
   – А Гулькина как?
   – Заебись.
   – Что заебись?
   – Все заебись. Дала. Я пошел к ней утром, прямо из ментовки, домой не заходил. Одна дома, училу засимуляла. Ну, хуе-мое, привет, привет, мы же на вечер договорились. Ну, я говорю, типа, зачем ждать вечера, когда можно сейчас. Ну, посидели, попиздели, потом легли.
   – И она сама?
   – Ну, как сама? Я взял ее за жопу, говорю – пошли. Она – нет, не сейчас, давай потом. Я говорю – не пизди, давай сейчас, ну и все такое. Поебались, потом легли спать, потом я еще ей палку поставил. Пожрал и пошел домой.
   – Ну и как она?
   – Заебись. Умеет ебаться. Ее, наверное, после школы уже полгорода переебало. Но мне насрать.
   – А если я к ней подвалю?
   – Ни хуя не будет. Она сейчас меня любит и тебя пошлет на хуй. Знаешь, что мне рассказала? Что хотела с Бырой поебаться.
   – Пиздишь.
   – Зуб даю. Сама сказала – зачем ей пиздеть. Только просила, чтобы никому не говорил. Так что, ты тоже никому.
   – Нет, все равно не верю. Он же весь восьмой класс к Анохиной доколупывался, с ним еще Обезьяна разбирался до всей этой херни.
   – Я сам чуть не охуел, когда услышал. Говорю – ты что, Быра же такой урод, зачем он тебе? А она говорит – вы, типа, пацаны, не разбираетесь. У него глаза красивые, говорит, и жопа.
   – Надо с пидарасами его познакомить.
   – Ну, ты и знакомь. Это у тебя их, наверное, море знакомых, раз уже в троллейбусе приебываются…
   – Ладно, не пизди. Лучше расскажи про Быру.
   – Ну, короче, он привел ее к себе – бабы дома не было, она в больнице была. Они ее с мамашей отпиздили так, что в больницу отвезли.
   – За что?
   – Не знаю. Тебе не все равно? Короче, они там выпили, хуе-мое. Потом зажимались и она говорит – ну, я сейчас приду, типа. И пошла в ванную. А Быра музон врубил на всю катушку. И думает – а что, если не встанет? Первый раз, все-таки. Решил задрочить. Сел на кресло и дрочит. А тут его мамаша пришла. И представь картину – музон бомбит, Быра в кресле дрочит, а тут Гулькина из ванной голая выходит.
   – И что потом?
   – Ничего. Мамаша ей говорит – уходи, ну, она оделась и ушла. А ему, наверное, пиздюлей навставляла.

* * *

   После школы закидываю сумку домой и иду на остановку. Подходит Бык. У него есть бабки – стипуха, и он берет нам по бутылке пива.
   – Смотри, ни хуя себе, – говорит Бык. Неформал прет к остановке с какой-то красивой бабой. Я ее уже несколько раз видел на районе, но появилась она здесь недавно.
   – Она в евонном доме живет, – говорит Бык. – Недавно переехали.
   – Пошли, подойдем?
   – Ну их на хуй, потом.
   Они стоят на остановке, о чем-то базарят, ржут. Она в джинсах и джинсовой куртке, волосы белые, длинные.
   – Как ты думаешь, он ее ебет? – спрашивает Бык.
   – Вряд ли. А какая тебе разница?
   – Ну, все-таки баба ничего. Не могу понять, зачем ей этот неформал сраный.
   – Она сама такая.
   – Наверное.
   Неформал с бабой садятся в троллейбус и уезжают. На остановку припирается Вэк с приминой во рту.
   – Слышали, что Быру посадили?
   – Нет. За что?
   – Навставлял кому-то. Ехал пьяный в троллейбусе и доколупался до мужика с бабой. Мужик ему что-то объяснял, а Быра начал его пиздить. Нос сломал. Приехали на Рабочий, а там Миша Горбатый. Ну, они к нему. Быра съебываться – но пьяный, куда он убегит? Горбатый словил его и отпиздил палкой, а мужик заяву написал. Потом машину вызвали, и Быру – в районную ментовку. А там видят, что ссуль и фраер – и начали пиздить. Хотят все, что у них есть, на него повесить. Типа, если не признаешься, упиздим. Ну, он и признался.
   – И что теперь?
   – Жопа ему теперь. Ему уже восемнадцать – пойдет не на малолетку, а в нормальную зону.
   – Пошли в «контору». У меня есть ключ, – говорит Вэк.
   – Откуда? – спрашивает Бык.
   – Обезьяна дал.
   – Ты что, там уже за хозяина?
   – Да нет. Так просто. Ладно, пошли.
   Заходим на «точку», покупаем на деньги Быка бутылку самогонки, потом – в «контору». Закуски нет.
   – Ладно, выпьем так. Что, мы целки какие-нибудь? – говорит Вэк.
   Разливаем, пьем.
   – Ну, Быра, конечно дурак, – трындит Бык. – Теперь ему точно жопа. Сядет лет на пять, а раз он фраер, то на зоне ему пиздец.
   – Да, Быра, конечно, гондон, – говорю я. – Только до дохлых доебываться мог – типа здоровый.
   – Ну что, еще по одной? – спрашивает Бык.
   – Разливай.
   Допиваем сивуху и идем гулять. Дало неслабо, особенно Быку. Он идет, шатаясь, и все время куда-то пропадает.
   – Где Бык? – спрашиваю я Вэка.
   – Хуй его знает. Может, ссыт под забором и ли домой пошел. Да хуй на него – на своем районе ничего с ним не станет.
   – Может, поищем его?
   – Ну, на хуй.
   Доходим до остановки, садимся на лавку. Откуда-то вылезает Миша Горбатый с двумя дружинниками. Я знаю одного: это папаша Севастьяновой. Она с нами училась до девятого, потом ушла в техникум. Говорят, мужик хотел стать следователем, но что-то там не получилось, и вот теперь ходит дружинником с ментами.
   – Ага, в общественном месте в нетрезвом состоянии, – Миша Горбатый махает дружинникам. – Идите сюда. Забираем их.
   Папаша Севастьяновой берет меня за руку, второй дружинник – Вэка. Но мне уже на все насрать.

* * *

   Они приводят нас в ментовку. Я здесь ни разу раньше не был. В первой большой комнате – два стола и черно-белым телевизор. По телевизору показывают Юрия Антонова. Из-за помех его свиную рожу едва можно разобрать.
   За столом сидят еще двое дружинников и пьют пиво.
   – Веди его в детскую комнату, – говорит Горбатый Севастьянову, и он ведет меня к двери в другом конце комнаты. За ней – коридор, а в нем еще несколько дверей. На одной ободранная табличка «Детская комната милиции». Севастьянов открывает дверь и толкает меня внутрь.
   – Смотри, чтоб без глупостей, – и закрывает дверь.
   В комнате горит тусклая пыльная лампочка без абажура. В другом конце – стол, над ним – портрет Ленина. У стены – несколько стульев. Я сажусь.
   Минут через десять приходит Горбатый.
   – Ну, что? Отправить тебя в вытрезвитель?
   Я кручу головой.
   – Ты разговаривай, а не мотай головой.
   – Не надо, – говорю я. Язык как будто распух, и голос вообще чужой.
   – А ведь мы можем. И еще штрафу тебе ввалим – появление в общественном месте в нетрезвом виде, а это уже мелкое хулиганство. Ты это знаешь?
   – Нет.
   – Ну, теперь будешь знать.
   Он смотрит на меня. Я смотрю в стену.
   – Ну, что с тобой делать?
   – Отпустите.
   – А губа у тебя не залупится? Если бы мы всех отпускали… Где учишься?
   – В семнадцатой.
   – В каком классе?
   – Девятом.
   – А родители кто?
   – Мама – бухгалтер, отец – культпросветработник.
   – Ну, вот. Нормальная семья. А зачем тебе эта шпана?
   Я ничего не говорю.
   – Ладно, составим бумагу в школу, пусть тебе там мозги пропесочат. Посидишь здесь, протрезвеешь, потом пойдешь тихонько домой. И смотри – чтоб без глупостей.
   – Хорошо.

* * *

   Бумага приходит в школу уже через несколько дней: поторопились, козлы. Я тусанулся – вдруг выгонят? Когда рассказал Быку с Вэком – они говорят: ну и что, пойдешь в вечернюю. Ничего не понимают пацаны. Какая может быть вечерняя школа? Родители охуеют, если я хотя бы, десять классов в нормальной школе не закончу. Я же у них один. Они надеялись, что стану «нормальным», в институт там поступлю…
   На классном часу – собрание, «разбирают» меня. Я знаю, что пацаны против меня ничего не скажут – им это не надо, а бабы повыделываются обязательно.
   Начинает Классная:
   – Я скажу что-то в некотором смысле банальное, но ведь так оно и есть на самом деле. Пропадает человек, просто пропадает. Ты ведь, Андрей, способный парень, из хорошей семьи. Мог бы хорошо учиться, а вместо этого якшаешься со всякой шпаной. Зачем тебе это надо?
   Я молчу и смотрю в окно.
   – Нет, Андрей, ты здесь отмалчиваться не будешь. Раз мы ради тебя здесь собрались, то будь добр, объясни нам, пожалуйста. Ответь на конкретный вопрос: зачем тебе это надо?
   – Что надо?
   – Ну, вот, начинается. Зачем надо пить алкогольные напитки, гулять со всякой шпаной, попадать в милицию?
   Я молчу.
   – Ну, вот, видишь, тебе даже и сказать нечего.
   Потом встает «шестерка» Сафонова – противная дура, дочка Инессы, которая ведет математику, только не в нашем классе.
   – Ты позоришь наш класс, – говорит она. – Ты хоть сам понимаешь это? Из-за тебя нам могут не дать поездку в Ленинград в конце учебного года. Ты это понимаешь? Тебе надо взяться за ум.
   Не твое дело, дура. Иди дальше «шестери» учителям, сука. Другие сидят и не слушают, им насрать и на меня и на собрание, главное, чтобы скорее отпустили домой. На поездку в Ленинград, может быть, и не насрать, но я не верю, что из-за меня ее могут не дать.
   – Ну, что с тобой делать, Андрей?
   У Классной такой вид, типа она волнуется за меня, типа ей не все равно, что из меня получится. Какое ей дело?
   – Ничего не надо со мной делать. Я больше так не буду.
   Сказал – и самому противно: как в первом классе, бля. Некоторые смеются.
   – Ты же взрослый человек, Андрей. Сказать «больше не буду» – мало. Тебе надо поменять образ жизни, найти нормальных друзей, взяться за учебу, – говорит Классная. – Не все потеряно. Ты мог бы хорошо учиться, поступить в институт.
   Я молча слушаю. Пусть говорит, что хочет. Чем быстрее скажет, тем раньше все закончится, и я пойду домой.

* * *

   Вечером прихожу на остановку. Там сидит Бык – уже немного бухой – видно пропил остатки стипухи.
   – Ну, что, выебли тебя я классе? – спрашивает он.
   – Так, немного.
   – И что теперь?
   – Ничего. Строгий выговор. Еще одна бумага – выгонят.
   – Не ссы. Понты все это. А вот Вэка выгнали из хабзы.
   – Откуда ты знаешь?
   – Он заходил сегодня.
   – Что, за эту бумажку?
   – Не только. Он еще и мастаков пиздил, и не учился ни хера.
   – Смотри, вон та баба, которая с Неформалом.
   Она подходит к остановке.
   – Пошли поговорим, – говорит Бык. Я остаюсь сидеть, а он стает и подходит к ней.
   – Привет. Сигарету хочешь, – Бык вытаскивает из кармана пачку Космоса. Она смотрит на него, как на малолетку, который доколупывается до взрослой тетки, и ничего не говорит.
   – Ты же на этом районе живешь, а мы – свои пацаны здесь. Давай познакомимся.
   – Не надо нам знакомиться. До свидания.
   Она отходит на пару метров в сторону.
   – Ну, как хочешь.
   Бык возвращается ко мне.
   – Зачем тебе эта коза? – говорю я. – Ты что, ее снять хочешь?
   – Ну, не знаю… – Бык тупо улыбается.
   – Пошли лучше к Вэку, – говорю я.
   – Ну, пошли.

* * *

   Вэк дома один.
   – Ну, что? – спрашивает Бык.
   – Нихуя. Давай бухнем.
   – Давай.
   Он ставит поллитра водки и закуску – сало с чесноком и хлеб – как всегда. Водка уходит быстро. Вэк начинает выделываться:
   – Мне учило до жопы. Выгнали – и заебись.
   – А что ты делать будешь? – мне тоже дало, и голос – как не свой.
   – Работать пойду. Деньги зарабатывать – на химзавод. Буду триста рублей иметь, не то, что ты Бык, в своем училе и тем более ты, Гонец, в школе.
   – Заебись. Будешь нам проставлять.
   – Ага. Дождешься.
   – Блядь, сигареты кончились, – Бык зажимает в кулак пустую пачку из-под Космоса. – У тебя есть, Вэк?
   – Нету.
   – А у тебя?
   – Нет.
   – Пошли за сигаретами.
   – А может, ты один сходишь?
   – Как один? Одному неохота.
   – Ну, ладно. Пошли.
   Надеваем куртки, спускаемся и идем в магазин.
   Навстречу – подруга Неформала.
   – Смотри, Вэк, подруга Иванова, – говорю я.
   – Знаю. Видел я их, блядь. Неформалы ебучие.
   Она приближается.
   – Ах, какая встреча! – Вэк загораживает ей дорогу. Она хочет обойти, но он не дает.
   – Пошли, зачем тебе она? – говорит Бык.
   – Как это зачем? Она же с этим пидарасом ходит. Нормальных пацанов не уважаешь, а со всякими волосатыми трешься? – Вэк хватает ее за волосы.
   – Отъебись ты от нее, Вэк. Пошли за сигаретами.
   – На тебе сигареты, – он вытаскивает у нее из кармана пачку Беломора и швыряет Быку. Бык не ловит, и пачка падает на тротуар.
   – Отпусти меня, – говорит она. – Тебе же потом хуже будет.
   – А ты меня не пугай.
   Вэк бьет ее кулаком в нос.
   – Ну, а ты что стоишь? – кричит мне Вэк. – Ебни ей тоже.
   Мне неохота бить бабу, но и с Вэком ругаться тоже не хочу, а оттого, что пьяный, все вообще по хуй. Я бью ей кулаком в плечо. Потом Вэк – в живот.
   – Смотри, сука. Не будешь своих пацанов уважать, а со всякими неформалами шляться – будет еще хуже.
   Он отпускает ее волосы. У нее течет кровь из носа и дальше по подбородку.
   Она уходит.
   – Нахуя ты к ней лез? – спрашивает Бык.
   – Пусть не ставит себя выше консервной банки. Думает, если ходит с волосатым хером, так уже деловая.
   – А тебе не по хуй, кто с кем ходит?
   – Нет, не по хуй.
   – Ну, она баба, все-таки.
   – А мне насрать, что баба. В моем районе никто передо мной выебываться не будет.

* * *

   В субботу вечером гуляем с Быком, Вэком и Клоком. Подходим к ресторану – его недавно открыли, вернее, не открыли, а просто повесили на столовой вывеску «Ресторан». Днем там, как и раньше, обедают водилы с автобазы, а вечером почти всегда пусто, хоть и открыто до одиннадцати. Бухнуть, конечно, можно, но дорого, и пацанам не наливают, только «старым». Так что, лучше уж на точке брать самогон. По выходным здесь празднуют свадьбы и дни рождения, но это было и раньше, до вывески «Ресторан».
   Мы заглядываем с улицы в окно. Моргают огни цветомузыки, а все остальное закрывает занавеска.
   – Что, опять свадьба какая-нибудь? – спрашивает Бык.
   – Ясный хуй, свадьба, – Вэк сплевывает на стекло.
   – Подойти, что ли? Вдруг нальют? – не может успокоиться Бык.
   – Охуенно тебе нальют. Догонят и еще нальют. Таких, как ты, знаешь сколько? Если б всем наливали, здесь бы уже полрайона стояло.
   – А-а-а.
   – Хуй на.
   Я и Клок все это время молчим. Настроение поганое, делать нечего, бабок нет, и домой переться еще рано.
   Из ресторана выходят двое пацанов с бабой. Пацанам, может, лет по двадцать, и ей, наверное, тоже. Они не с нашего района. Я их раньше здесь не видел.
   Вэк смотрит на нас и подмигивает.
   – Привет, – говорит он и загораживает дорогу одному из пацанов. Тот его обходит, как будто столб какой-нибудь, и они втроем продолжают про что-то базарить между собой.
   – Э, ты, что, не понял? – кричит Вэк и догоняет их. Мы не спеша идем следом.
   – Что такое? – спрашивает пацан.
   – Как что такое? С какого вы района?
   – А тебе какое дело?
   – Большое и толстое. Дай мне рубль.
   Они остановились и не знают, что делать. Но видно, что не соссали. Пацан поглядывает на ресторан, но на крыльце никого нет, а если крикнуть, то не услышат: далеко уже отошли. Мы подходим ближе.
   – Ребята, вы чего? – спрашивает второй пацан. Баба жмется к нему поближе. Наверное, это его баба.
   – Гоните по рублю – потом идите, куда хочете, – говорит Вэк.
   – А не жирно тебе будет? – говорит первый.
   – Счас увидишь, жирно или нет.
   Бык бьет первому пацану в глаз, а мы с Клоком кидаемся на того, который с бабой. Она начинает орать.
   – Что ты ревешь, сука? – Вэк хватает ее за волосы и притягивает к земле. Бык махается с первым пацаном, а мы с Клоком мочим второго. Клок попадает ему по яйцам, и пацан готов, остается только добить ногами. Вэк отшвыривает бабу и идет помогать Быку. Пацан падает, и они тоже вдвоем доделывают его ногами, стараясь попасть по морде, чтобы сломать нос или выбить зубы. Он закрывает рожу руками.
   Мимо проходит старуха из тридцать седьмого дома.
   – Вечно мира им нет, – бурчит она себе под нос.
   «Наш» пацан тоже уже не сопротивлялся, зато его баба пытается нас от него оторвать, хватая за руки. Клок разворачивается и дает ей оплеуху. Она отступает назад.
   – Может затянем ее куда-нибудь и выебем? – спрашиваю я.
   – Ну ее на хуй, суку.
   – Все, уябываем! – кричит Вэк. Из ресторана к нам бегут трое каких-то пацанов.
   – Разбегаемся, – орет Бык. Я бегу через дорогу, потом налево – чтоб не под окнами ментовки – и во дворы пятиэтажных домов, потом к школе. Останавливаюсь. Вроде никого. Сажусь на крыльцо передохнуть. Смотрю на свой кулак – он рассечен в двух местах.

* * *

   – Зря ты на них залупнулся, – говорю я назавтра Вэку. Мы сидим на остановке.
   – Почему зря? Тебя догнали?
   – Нет.
   – И меня не догнали. И Быка с Клоком тоже не догнали. А что, пусть на своем районе всякое говно выебывается?
   – Ну, они сами не лезли. И ты не знаешь, кто они такие. Может, не лохи. Видел, они не соссали.
   – Хватит базары гнилые разводить. Они там сидят, бухают, с бабами зажимаются, а мы ходим по району без бабок, как малолетки. Заебись?
   – Ну…
   Напротив остановки останавливается машина. «Жигули». Хлопает дверь.
   – Они?
   – Они.
   Сваливать поздно. К нам идут четверо здоровых пацанов и тот, который вчера был с бабой. У него под глазом «финик» и губы разбиты.
   – На силу есть сила, – говорит один. У него был поломанный кривой нос, а на ногах – «адидасы». – Так ведь?
   Я успеваю только подумать, какой Вэк все-таки придурок. Меня бьет вчерашний пацан. Несильно, скользящим по уху.
   Пацан со сломанным носом мочит Вэка. Видно, он боксер или просто умеет махаться.
   Пацан бьет меня еще раз, в живот, но опять не очень сильно. Потом бью я, отталкиваю его и бегу. Успеваю только завернуть за остановку. Двое «быков» догоняют меня и хватают за куртку. Один бьет ногой по спине, я падаю, и они начинают меня молотить ногами.
   Я закрываю голову руками. Они месят меня минут пять, потом уходят.
   Спина и ребра горят. Наверное, ребро сломали, суки.
   Встаю и иду к остановке. Этих уже нет. На скамейке сидит Вэк. У него разбита вся морда – нос, губы, под глазами «финики»: они пока красные, только потом посинеют. Он выплевывает обломок зуба.
   – Блядь, хуесосы, – говорю я. – Пошли в контору, скажем Обезьяне, остальным пацанам, найдем этих козлов и в жопу выебем.
   – Пошли.
   Обезьяна в конторе. Он слушает нас, кривит губы, морщится и от этого становится вообще уродом.
   – Вы сами долбоебы, – говорит он. – Не надо было заебываться на кого попало. Говорите, на зеленой «шестерке», все спортсмены, один с носом? Знаю, кто это. Центровые пацаны. Фарцовщики или хуй там их знает кто они. Зеня их знает: он сам с Кузей фарцует жвачками там, берут у этих, а эти – типа самые основные, знают, где все брать.
   – И что, ничего нельзя сделать?
   – Ничего. У них все подвязано, никто на них не полезет.
   – Но эти, вчерашние… Эти лохи были, – говорю я.
   – Может и лохи, зато друзья у них… Следующий раз не лезьте. И вообще вам советую – кончайте хуйней заниматься. Бабки надо делать, чтобы на водку было и на блядей, а не ходить – по пять копеек стрясать.

* * *

   На алгебре приходит военрук, забирает всех пацанов. Ведет нас на третий этаж, к люку на чердак.
   – Залезайте, – говорит он.
   На чердаке уже ждет завхоз Сергеич, старый алкаш. Он всегда ходит по школе в задроченном синем халате и с молотком в кармане. Несколько раз у него этот молоток вытаскивали и бросали в унитаз в мужском туалете.
   Я никогда раньше не был на чердаке школы. Он весь засыпан обломками кирпичей, штукатурки, досками и какой-то соломой, и все это засрано голубями. Несколько голубей летают по чердаку или сидят на досках.
   – Берите доски, камни – что хотите, – и кидайте в этих гадов, – говорит Сергеич. – Гоните их на хуй через окно.
   Чердачные окна открыты. На улице дождь, и слышно, как капли стучат по крыше.
   Мы хватаем палки и кирпичи и начинаем швырять в голубей. Бегаем по чердаку, как охуелые, мочим этих блядских птиц. Повсюду перья, а солома и доски обмазаны кровью тех, в кого попали. Спасаясь, некоторые кидаются в окна, но мы стараемся никого не выпустить, всех добить. Андреич стоит в углу и улыбается своей дебильной улыбкой.

* * *

   Вечером выхожу погулять. На остановке никого нет, и я прусь в «контору»: вдруг, там кто-нибудь сидит. Долго стучу – не открывают. Потом Обезьяна спрашивает:
   – Кто там?
   – Я.
   – А, Гонец? Ну, заходи. Мы тут бухаем.
   В конторе еще Цыган, Бык и еще несколько пацанов с района. На ящиках – бутылок десять чернила, нарезанный хлеб и сало.
   – Откуда столько бухалова? – спрашиваю я.
   – Хотабыч принес, – Цыган ржет. Он был уже здорово датый, остальные тоже.
   – Обезьяна типа на залет собрал, – говорит Бык, и все лыбятся. – Прошел по всяким лохам – говорит: такое дело, залетели пацаны, поехали за свой район, а их менты повязали, хотят дело повесить. Ну, и дают – кто – трульник, кто рубль.
   Мне наливают в чью-то рюмку, я выпиваю и закусываю хлебом.
   – Счас бы бабу протянуть хором, – говорит Обезьяна. – А где Клок? Пусть бы привел своих из учила – поварих. Мы б тут их обработали.
   – Клок с какой-то бабой ходит, типа на постоянке, – говорит Бык.
   – Откуда ты знаешь? Он что, говорил?
   – Ничего он не говорил. Я его видел с ней пару раз в троллейбусе. Спрашиваю – кто. Говорит – так, баба из учила.
   Я сижу рядом с Обезьяной. Он уже пьяный в жопу и начинает молоть всякую херню.
   – Нахуя ты в девятый класс пошел?
   – Так просто.
   – Хуйня все это. На хуй не нужно. Может еще в институт потом?
   – Не знаю.
   – Вообще, это твое дело. Ты свой пацан, ходишь за район. Так что это меня не ебет – в институт там или куда. Но я тебе говорю как старый уже пацан – все это на хуй не надо. Институт, хуют – все это хуйня.
   – Я ж тебе не говорю, что в институт собрался.
   – А какая хуй разница – говорю, не говорю. Я только одно знаю… Это самое… Институт – это все хуйня. Потом что – сотню рублей? А что такое сотня рублей? Ты ни хера не понимаешь еще, что такое сотня рублей, потому что ты это… Ты молодой еще, но это все хуйня. А насчет бабок? Ну, это, я тебе скажу. Вон, Цыган устроился на мясокомбинат, в охрану. Знаешь, сколько он имеет?
   – Не знаю.
   – И не узнаешь. Потому что он цыган. Но много – я тебе отвечаю. Или Белый. Белого знаешь?
   – Ну, так. Наглядно.
   – Он штаны шьет. Сегодня материал – завтра штаны. Тридцать рублей, а если джинсы, то пятьдесят. И клепки-хуепки там тебе поставит, и фирму, если надо. Так что, смотри, Гонец. Мотай на ус. Давай еще выпьем.
   Чернила больше нет. Все разошлись, остались только я, Бык, Обезьяна и еще один пацан – Паша. Бык уже вырубился.
   – Буди его и волоки домой, – говорит Обезьяна.
   – А может, здесь оставить?
   – Не надо. Он тут всю контору зарыгает. Забирай его.
   Я трясу его за плечо:
   – Вставай.
   Бык что-то мычит.
   – Вставай, пошли домой.
   – Ни ху-у-у-я.
   – Домой пошли. Хули ты тут расселся? Контору закрывать пора.
   – Нет. Ху-у-у-я. Нет.
   – Вставай.
   – Да нет… Как?
   – Что как? Хватит ебать вола. Пошли.
   Я хватаю его за плечи и волоку. У самого тоже самолетики в голове летают. Паша помогает вытащить Быка из «конторы». Его куртка остается там.
   Держу Быка, чтоб не упал – бесполезно. Он все равно валится, потом встает на карачки и начинает тошнить. Его блевота вся красная – от чернила. Я отхожу в сторону метра на два, закуриваю. Бык кончает блевать и зовет меня:
   – Э, Гонец, это ты?
   – Я.
   – А где мы?
   – Что, не видишь? Возле «конторы». Идти можешь?
   – Не знаю.
   – Вытри рожу сначала. Платок есть?
   – Нет.
   Я бросаю ему свой – помятый и сопливый. Он вытирается и швыряет его в лужу блевоты.
   – Обезьяна тебя выебет за то, что прямо возле конторы нарыгал, – говорю я.
   – Не ссы. Пошли лучше отсюда.
   Я беру его за руку и веду. От него воняет блевотой.
   – А заебись побухали, а? – спрашивает Бык.
   – Нормально.
   Я довожу его до квартиры, прислоняю к дверям, звоню и ухожу.

* * *

   Вечером в субботу большой сбор. Приезжаем к «клубу» – там Космонавты: человек сорок, а нас как минимум пятьдесят. Даем им пизды? Ни хера подобного. У них – металлические шары. Их «основы» орут: не подходите, а то закидаем шарами на хуй. Обезьяна говорит: насрать на шары, они все ссули, кидать не будут, это все понты, так что, полезли, вперед. Мы срываемся на Космонавтов всей толпой. Они кидают шары. Паше – в колено, Зене – в живот, а Грузину – в самую башку, но хорошо, что скользящим, а то был бы ему капут. Дальше никто не идет, все разворачиваются. Еще один шар ударяется в спину Быку. Мы все соссали и разбегаемся. Обезьяна орет – куда вы, суки? – но и сам убегает. Отбегаем метров на двести и останавливаемся. Космонавты не бегут, а стоят и ржут и показывают руками – «сосите хуй».
   – Бля, пидарасы, – говорил Обезьяна. – Они бы еще с ломами вышли.
   – Да, против лома нет приема, – Бык тупо смотрит на нас и трогает спину, куда ему ебнуло.
   – Если нет второго лома, – кричит Цыган. Он улыбается, типа все нормально.
   – Ладно, мы еще с ними встретимся, – Обезьяна злобно смотрит на Космонавтов. – Ты как, в норме? – спрашивает он у Грузина.
   – Какое там в норме, бля?
   Из головы у него течет кровь, и он промокает ее носовым платком.

* * *

   Я выхожу погулять и встречаю Клока.
   – Как дела?
   – Нормально.
   – С Кузьминой еще ходишь?
   – Не-а.
   – А что так?
   – Ты что, я ни с кем долго не хожу.
   – Отодрал и бросил?
   – Ну, почти так.
   – И не жалко было? Она ж еще малая.
   – А хули жалко? Я заставлял ее, что ли? Я ведь не силой ее – она сама говорит: хорошо. Типа влюбилась. Дура еще. И мамаша у нее такая – каждый месяц – с новым мужиком.
   – А папаша?
   – Он с ними не живет давно. Они говорят, что выгнали его, но я не верю. Ее мамаша такая стерва, что любого заебет. Скорее всего, сам ушел.
   – Ну, и как тебе с ней?
   – Ну, как? Только, что целку первый раз – интересно: кровь там, хуе-мое, а на самом деле – только лишняя морока. Кроме того, она ничего еще не умеет – малая. С ней кайфа особого нет. Лучше всего – когда бабе лет восемнадцать хотя бы, чтобы уже умела ебаться, а целки всякие – пошли они в жопу. А Кузьмина теперь пойдет по рукам.
   – Думаешь? Она же отличница.
   – А хули разницы – отличница, двоечница? Ты думаешь, только те ебутся, про которых все знают? Так это самые последние, такую я бы и не стал ебать. Мне один мужик – пили вместе – правильно говорит: не надо ебать блядей, надо ебать порядочных женщин. Понял? А такая, которая ходит по школе в грязных спортивных штанах под платьем, ее пусть алкаши за бутылку чернила дерут.

* * *

   Первого мая иду с классом на демонстрацию. Можно было забить на нее, но я решил сходить. Нас заталкивают в троллейбусы – как кильки в банку – чтобы везти без остановок в центр города. Я заскакиваю среди первых и успеваю сесть. Рядом садится Карпекина. Мы никогда не разговариваем и не здороваемся, но сегодня она сама заводит разговор:
   – Как твои криминальные друзья поживают?
   Она это спрашивает по-нормальному, без подъебки, и поэтому я не посылаю ее на хер, а отвечаю:
   – Ты имеешь в виду Быка с Вэком?
   – Ну, и их тоже.
   – А остальные не друзья. Так, знакомые. Бывшие одноклассники, как и твои тоже. Слышала про Быру?
   – Слышала и очень обрадовалась. Я всегда знала, что он сядет. Он подонок.
   – Он ссуль. Если бы не соссал, на него другие дела бы не повесили.
   – Ты ничего не понял. Дело же не в том, что повесили.
   – А в чем?
   – В том, что он сам к этому шел.
   – Ладно, давай переменим тему.
   – Можно, конечно. Но я тебя не понимаю. Зачем тебе все это? Разве интересно?
   – Что интересно?
   – Ну, драки район на район. Водка.
   – А что тут такого?
   – Ничего. Я не хочу говорить как Классная или другие учителя – они ничего дальше собственного носа не видят. Но в чем-то они правы. Ты мог бы иметь нормальных друзей, нормальную девушку. А какой нормальной девушке будет интересен хулиган и алкоголик? Ты сам видишь, что за девушки ходят с твоими друзьями.
   – А что такого? Нормальные девушки.
   – Ты так говоришь только чтобы мне противоречить.
   – Может быть.
   – Не может быть, а да.
   Троллейбус останавливается, и все бросаются к дверям, расталкивая друг друга, под визг учителей, которые ни хрена не могут сделать.
   Троллейбус стоит в самом центре, недалеко от площади Ленина, через которую должна была пройти демонстрация. До начала еще больше двух часов. Стоять и ждать в школьной толпе не охота, и я иду гулять.
   С забитой припизженными демонстрантами улицы сворачиваю во двор. Там какие-то мужики-работяги прислонили свои флаги и транспарант «За перестройку и демократию» к стене и разливают по рюмкам водку.
   – Мужики, не нальете тридцать капель? – спрашиваю я.
   – А не рано еще? Какой класс?
   – Десятый.
   – Ну, тогда можно.
   Мне наливают рюмку и суют в руку бутерброд из хлеба с кровяной колбасой.
   – Спасибо. С праздником вас.
   Я выпиваю и иду дальше. Во каждом дворе – такая же бухающая компания. В одной из них замечаю папу. Он стоит с какими-то алкашами возле детской песочницы, с рюмкой вина в руке, и базарит, а они слушают или, хотя бы, делают вид, что слушают.
   – … Вот это было время. Начало семидесятых. Сразу после Вудстока. Первые хиппи. «Лед зеппелин», «Дип перпл». Ну, «Битлз» тоже, конечно, но «Лед зеппелин» все равно лучше…
   – А что ты думаешь про Горбачева? – перебивает его мужик в кепке с колхозно-дебильным лицом.
   – Ничего не думаю. Время ушло. Все это нужно было делать раньше.
   Я подхожу.
   – Привет, папа.
   – Привет.
   – Знакомьтесь – это мой сын Андрей, очень хороший парень.
   – А можно и мне с вами выпить? По случаю праздника?
   – Можно, конечно. Ребята, стакан моему сыну организуйте, пожалуйста.
   Один из мужиков сует мне граненый стакан с недопитыми каплями «чернила» на дне. Я стряхиваю капли в траву, а другой наливает мне из бутылки Агдама.
   – Ну, за праздник. Какой ни есть, а все-таки. В жизни должно быть место празднику! – говорит папа, и чокаемся только мы с ним, потому что ни у кого больше нет стаканов.
   Я выпиваю одним махом и отдаю стакан одному из мужиков. Папа пьет вино мелкими глотками, «смакует». Ему насрать, что мужики ждут.
   – Выпивай скорей, не держи, а то деньги вестись не будут, – говорит мужик в кепке.
   – Деньги – дерьмо, – отвечает папа. Потом поворачивается ко мне.
   – А где твои друзья, одноклассники?
   – Там, – я машу рукой в сторону площади Ленина.
   – Ты, в общем, правильно говоришь, – говорит папе мужик в кепке. – Но про Горбатого ты мало сказал. Ты главного не сказал. Что он, бля, турист сраный, а Райка его – обезьяна облезлая. Правильно?
   – Неправильно. Да, он, конечно, неинтеллигентный человек, но что-то в нем есть.
   Папа допивает наконец свое вино.
   – Пошли, сын, отсюда. Эти пролетарии ничего не понимают.
   Мне уже дало неслабо, оттого, наверное, что водка смешалась с вином, и получился «ерш».
   – Ну, я, это… к своим пойду, – говорю я.
   – Ну, давай, давай.
   Папа хочет пожать мне руку, потом, вспоминает, что мы вечером увидимся дома, – хотя он, скорее всего, будет пьяный в жопу и я, может быть, тоже – и прячет свою руку в карман.
   С трудом я нахожу своих, хотя мог и не искать вообще: на хера мне эта демонстрация вонючая? Гнус замечает, что я пьяный.
   – Ну, это еще что? Где ты уже выпил?
   Я молчу.
   – Иди домой, не позорь школу.
   – Как домой? Троллейбусы не ходят.
   – Ладно, вставай тогда в середину колонны, чтоб в глаза не бросаться.
   Так говорит, типа для меня это кайф охренительный: пройти в этой сраной колонне мимо трибуны, не которой стоят всякие гондоны и обезьяны и улыбаются и машут руками.
   Егоров и другие пацаны лузгают семечки, сплевывая шелуху в кулаки. Я выставляю руку, и мне тоже отсыпают. Я лузгаю их и сплевываю прямо на асфальт.
   Рядом стоит колонна тридцать второй школы. Это – наши враги, Космонавты. Один их пацан подваливает к Егорову – самому маленькому и хилому – и просит семечек. Егоров не знает, что делать. Я узнаю пацана: видел пару раз у «клуба», когда ездил на сбор. Я подхожу и спрашиваю:
   – Что такое?
   – Ничего. Отвали.
   Я бью ему головой в нос. Пацан хватается за морду и отскакивает. Подбегает Гнус:
   – Опять ты беспорядки устраиваешь? Я тебе поставлю «неуд» по поведению за год!
   В этот момент учителя начинают суетиться: пора трогаться. Я всовываюсь в середину колонны. Мне все до лампочки, я «балдею». Проходим через площадь под дурацкие выкрики из рупоров на столбах. В сторону трибуны я не смотрю. За площадью колонна рассыпается, и я выбираюсь из толпы, осторожно, чтобы Космонавты не увязались следом, пешком прусь домой: троллейбусы еще не ходят.

* * *

   Когда подхожу к Рабочему, на остановке уже торчит Клок. Ему не хер делать, и он просто сидит на лавке, плюет под ноги и разглядывает свои слюни.
   – Пошли ко мне, бухнем, – говорит он.
   – Ну, я вообще уже бухнул.
   Но кайф потихоньку уходит, и я соглашаюсь.
   Вся его родня дома, сидит за накрытым столом в комнате. Меня сажают на углу, и мамаша Клока дает мне тарелку с пятном губной помады и наваливает на нее селедки под шубой, картошки и мяса. Это хорошо, потому что я с утра ничего не ел, а потом еще бухнул на демонстрации.
   – Ну, выпьем. За праздник, – говорит мамаша Клока. Его папаша уже «хороший», и он ничего не говорит, только смотрит на всех стеклянными глазами, потом поднимает рюмку. Я тоже поднимаю свою и чокаюсь с другими, проливая бухло на салаты посреди стола. Праздник мне до задницы, но бухнуть на холяву – это всегда клево.
   В дверь звонят. Приходит сосед с баяном, такой же алкаш, как папаша Клока. Все еще теснее сдвигаются вокруг стола, и он тоже втискивается, положив баян на пол. Малый на руках у сеструхи Клока визжит, и она волочет его в ванную, а потом орет оттуда, что он обоссался и обосрался. Сосед выпивает свой стакан водки, отодвигается со стулом от стола, берет свой инструмент и начинает играть. Все – кроме меня и Клока – поют «Ой, мороз, мороз».
   – Пошли, покурим, – говорит Клок.
   – Так здесь же все курят.
   – Нет, давай на балкон.
   Я протискиваюсь к ободранной двери балкона, Клок за мной. У него – пачка Космоса. Мы курим и плюем с балкона вниз, на огороженный гнилым штакетником палисадник. Мне уже совсем хорошо. В комнате сосед что-то дрочит на баяне, потом музыка резко обрывается, и что-то падает и звенит. Мы заглядываем в комнату. Папаша Клока и сосед бьют друг другу морды, а остальные пытаются их растащить в разные стороны. Стол опрокинут, и жратва вперемешку с посудой разбросана по всей комнате.
   – Ты мою Нинку ебал, – орет папаша Клока. Нинка – это мамаша Клока.
   – Пошли отсюда на хуй, – говорит Клок. Мы протискиваемся к дверям. Он поднимает с пола бутылку. В ней еще осталось немного водки, не вся вылилась. Мы допиваем ее из горла в подъезде без закусона.

* * *

   На улице мне становится херово. Клок хочет меня вести, но он сам пьяный, и мы чуть не въебываемся в столб. По другой сторонне дороги прет пацан из восьмого класса. Я с ним никогда контактов не имел, и за район он не ездил, но сейчас какая разница?
   – Э, – кричит ему Клок, – иди сюда. Помоги, тут Гонец пьяный. Я сам… это… выпивший.
   Пацан подходит, и они с Клоком, кое-как волокут меня. Еще светло. Навстречу валят всякие знакомые и соседи, но мне все до жопы. Они доводят меня до подъезда.
   – Дальше сам, – говорю я.
   Подняться по лестнице не получается, я падаю и поползу на карачках на третий этаж. Дотягиваюсь до звонка и жму. Открывает мама.
   – Ну, вот. Маленькие дети – маленькие заботы, большие дети…
   Тошнить не тянет. Я валюсь на диван и вырубаюсь. Уже потом, ночью, просыпаюсь и блюю на ковер, потом иду в туалет поссать. Родители проснулись и включили свет. На ковре возле дивана красное – от свеклы в «шубе» – пятно блевоты.

* * *

   В конце мая идем в поход. Я, Бык, Вэк и Клок с тремя бабами из своего учила. Закупили водки, тушенки и хлеба. Бык взял у кого-то двухместную палатку, и еще одна такая есть у Вэка, его брат где-то стырил. Рюкзаки есть у всех, даже у нас дома валяется какой-то старый, еще папа с ним в молодости ходил в походы. Пойдут бабы или нет – не знаем до последнего момента, Клоку после Нового года веры нет.
   Встречаемся утром на остановке, чтобы ехать на вокзал, а там электричкой до Захаровки и потом – пешком. Клок припирается один.
   – А где бабы?
   – Придут на вокзал. Нахуя им сюда ехать?
   – А если не придут?
   – Придут, не ссыте.
   – Ну, смотри. Если их не будет, я никуда не пойду. Нахера мне ваш поход, если без баб? Я лучше с Обезьяной побухаю, – говорит Вэк.

* * *

   Клок не наебал: бабы ждут на вокзале, все трое. Все довольно ничего, не какие-нибудь колхозницы. Нормально одеты, в джинсах, ветровках.
   – Знакомьтесь, – говорит Клок. – Это Люда, это Лена, а это Ира. Люда – с длинными белыми волосами, высокая, Лена – почти такого же роста, но брюнетка, а Ира – пониже и с короткой стрижкой.
   – Во сколько электричка? – спрашивает Люда.
   – Через пятнадцать минут, – говорит Клок. – Пойду брать билеты.
   – Как вам наш приятель? – спрашивает Вэк у баб. – Вы с ним типа это… учитесь.
   Бабы лыбятся, но молчат.
   – Плохо, наверное, когда в группе всего три пацана, – плетет Вэк дальше.
   – Нормально, – отвечает Люда. – У нас нормальные пацаны.
   – А учиться интересно? – спрашиваю я, чтобы что-то спросить. Дурнее вопроса не придумаешь, но они снова лыбятся.
   – Ну, как тебе сказать… – начинает Лена, и все трое уже ржут.
   – Все ясно, – говорю я.
   Подваливает Клок с билетами:
   – Пошли садиться.
   Вагон полупустой, только несколько рыбаков со своей снастью и в поношенных дождевиках, и старухи-дачницы.
   Садимся на сиденья по три – напротив друг друга, а Клоку – он шел последним – достается место через проход.
   – Ну, что, по пиву? – спрашивает Клок.
   – Давай, может, потом, а то мало останется.
   – Ладно, потом. А счас хоть лимонада давайте запиздоболим.
   Клок вытаскивает из рюкзака бутылку Буратино и открывает о железную ручку на спинке сиденья. Все глотают по очереди, я – после баб, вымазав губы их помадой.
   Через пару часов вываливаемся из поезда. Ебашит дождь. Зонтиков ни у кого нет.
   – Пиздец, – начинает психовать Вэк. – Приплыли. Придется пиздовать назад.
   – Нихуя, – говорит Клок. Бухло есть, жратва есть – сядем здесь, на станции и будем бухать.
   Станция – навес от дождя и будка кассы, которая сейчас не работает. Садимся на лавку под навесом. Бык, покопавшись, вытаскивает из рюкзака бутылку Столичной и пластмассовые стаканы. Достаем хлеб, сало, Бык открывает ржавым складным ножом банку тушенки.
   – Ну, за знакомство, – говорит Клок. – И за то, чтобы этот вшивый дождь кончился и не обосрал нам поход.
   После водки Бык предлагает еще по пиву, и все за. Видно, что Вэк еще психует, ну и хер на него.
   Дождь перестает, и мы трогаемся.
   – Ты хорошо дорогу знаешь? – спрашиваю я у Клока.
   – Конечно.
   Премся по лесу часа два, потом останавливаемся на привал, чтобы еще бухнуть и пожрать. Бык все время крутится вокруг Иры, а значит я могу остаться с хуем: пацанов больше, чем баб.
   Пока еще не поздно, подсаживаюсь к Ленке.
   – Ты вообще любишь ходить в походы?
   – Вообще люблю. А ты?
   – Не знаю. Это первый раз, чтобы так, нормально. Помню, раз в школе, года два назад, ходили классом, так это была лажа. Учителя там, мамаша одного пацана. Отойти никуда нельзя, не то, чтобы там покурить или выпить.
   – Ты что, уже в шестом классе пил?
   – Ну, пить не пил, но курил. Так, баловался. А ты во сколько начала?
   – Уже в училище. В начале. А что еще делать в общаге? Скучно там.
   Бык разливает водку.
   – А не много с тебя будет? – спрашивает Клок. – Упьешься – хуй до места дойдешь.
   – Не ссы, все дойдем.
   Трогаемся через час, все бухие и веселые, всем все по хуй. Когда доходим до речки, уже совсем темно.
   – Клок, ты умеешь палатки ставить – вот и ставь! – орет Вэк и ржет. Мы все тоже ржем – не потому, что так уж смешно, просто все пьяные в жопу.
   – Нет, вы что, охуели? Я один ни хера делать не буду. Давайте, помогайте.
   Трава мокрая: дождь только недавно перестал. Клок возится с колышками и железками и говорит нам, что делать – типа деловой. От баб толку было мало, они сели на свои рюкзаки и пьют пиво. Хорошо, хоть под ногами не путаются и не мешают. В конце концов, кое-как ставим палатки.
   – Ну, палатки есть. Значит, можно еще вмазать? – радостно вопит Клок.
   – Ясный перец! – отвечает Вэк.
   А Бык ничего не говорит, только улыбается своей дебильной улыбкой – типа все путем. Все набиваемся в одну палатку. В ней мокро, потому что трава мокрая, но всем все до жопы.
   – Клок, надо бы костер, – говорит Бык.
   Все ржут.
   – Ты что, охуел? – орет он. – Какой костер, когда все мокрое.
   – Ну, завтра тогда.
   – Ну, завтра и посмотрим, – говорит Клок. – Сам будешь разводить. Я уже заебался.
   Клок с Людой обнимаются и зажимаются. Бык, хоть уже и бухой в жопу, трется возле Ирки, а я оказался между Клоком и Вэком. Выпиваем еще по одной, и я вырубаюсь.
   Просыпаюсь от толчков – один за одним, в ритме. Это Клок с Людкой ебутся. В палатке темно, как у негра в жопе. Я делаю вид, что сплю, и скоро опять вырубаюсь.
   Снова просыпаюсь от криков снаружи. Клок с Людкой спят, завернувшись в спальник. Высовываю голову из палатки. Наверное, скоро утро, потому что светло. Возле второй палатки стоят Вэк и Ленка.
   – Пошли, – говорит он ей. – Не выебывайся.
   – Не хочу.
   – Пошли.
   – Сказала – не хочу. Отстань.
   Видно, что оба здорово бухие. Вэк бьет ее кулаком в живот, потом еще.
   – Пошли, не выебывайся. Еще хочешь?
   – Нет.
   – Пойдешь?
   – Да.
   Он берет ее за руку и волочет в палатку. Я ложусь, но уснуть не могу: представляю себе, как он ебутся. Потом все-таки вырубаюсь.

* * *

   Утром меня расталкивает Клок.
   – Ну, ты, Гонец, даешь стране угля. Первый вырубился и спишь позже всех. Нахуя ты в поход пошел? Водки можно и дома нажраться.
   Уже одиннадцать утра. Светит солнце, и жарко. Все сидят на одеяле между палатками и тянут пиво.
   – Давайте купаться, – предлагает Ирка.
   – Давайте, только надо костер разжечь, – говорит Ленка.
   Мы начинаем лазить по окрестным кустам, чтобы собрать хворост для костра. Все мокрое – и носки, и кеды, и сучья, которые мы приносим, но Клок говорит, что все будет нормально. Потом я сажусь рядом с Ленкой. Само собой, ничего не говорю про вчерашнее, пусть не знает, что я все видел.
   – Ну, как тебе поход? – спрашиваю я.
   – Нормально. Только дождь этот вчера. Мокро. Если бы не он, все вообще было бы классно.
   – А купаться будешь?
   – Буду.
   Клок долго возится с сырыми сучьями, потом все-таки поджигает их. За это время выпиваем еще по одной и запиваем пивом. Снова становится хорошо. Бабы идут купаться, с ними Клок в семейных трусах-«парашютах». Я не иду, Бык с Вэком тоже.
   На Ленке открытый синий купальник, и у нее самая лучшая фигура из всех троих. Когда они вылезают, я подаю ей полотенце, дотронувшись – типа нечаянно – до грудей.
   Когда бабы, вытершись, лезут в палатку переодеться, мы выпиваем еще по одной. Я спрашиваю у Быка:
   – Ну, что, выебал ты ночью Ирку?
   – Ага.
   Возвращаются бабы, и мы начинаем жарить сало и печь картошку и бухать дальше – и так до самого вечера.
   Бык вырубается первым, и я хочу подкатить к Ирке, но она сидит рядом с Вэком, и он что-то ей трындит, а она слушает, раскрыв рот. А Ленка сидит одна, и я подсаживаюсь.
   – Что это вы, девушка, скучаете?
   Она смеется, и я вижу, что ей уже хорошо дало. Я не знаю, про что с ней говорить, но сейчас это и не надо.
   – Пошли в палатку, – говорю я.
   – Ну, пошли.
   И снова смеется.
   В палатке сразу ложимся, и я лезу к ней под кофту, нащупываю груди, потом целуемся – я не умею и вообще не разу еще не целовался, просто присасываюсь своими губами к ее рту. Потом снимаю с нее штаны – она не сопротивляется, только пьяно хохочет.
   У нее там уже мокро, и я всовываю хуй и начинаю ебать. Она – никакой реакции, только улыбается. Кажется, что я ебу ее очень долго, может, полчаса. Несколько раз хочу слезть с нее на хер, но продолжаю. Потом вдруг, почти ничего не почувствовав, спускаю и тут же вырубаюсь.
   Просыпаюсь весь в чем-то липком. Это блевотина. Ее вытошнило прямо в палатке, попало и на меня. Кроме нас в палатку втиснулись еще и Вэк с Иркой. Они еще спят, обнявшись. Наверное, тоже ебались, потому что шмотки расстегнуты.
   Я вылезаю, кое-как счищаю с себя блевотину чьим-то грязным носком и бросаю его в кусты. У меня бодун, и я начинаю искать в рюкзаках водку, чтоб похмелиться, но ничего не нахожу. Расталкиваю Клока – они с Людкой спят в соседней палатке вдвоем, как короли какие-нибудь сраные. Бык спит прямо у костра.
   – Все, пиздец, больше нету, – говорит Клок.
   – А пиво?
   – И пиво кончилось.
   – Тогда не хуй тут больше делать. Пора сваливать.
   Один за другим, все встают – заблеванные, злые, с бодуна. Медленно собираемся, переругиваясь между собой, ходим вокруг палаток, как ебанутые лунатики. Снова начинается дождь.
   Без настроения идем до станции, садимся в электричку. Я засыпаю и сплю всю дорогу. На вокзале прощаемся с бабами. Мне они уже до жопы. Скорее бы домой: вымыться и в постель.

* * *

   – Ну, как тебе поход? – спрашивает меня Клок.
   Мы сидим на остановке на следующий день и курим.
   – Заебись.
   – Что будешь летом делать?
   – Практика от УПК, потом сборы военные, потом два месяца каникул. А ты?
   – До конца месяца учеба, потом тоже два месяца каникул. Бухать будем сегодня?
   – А у тебя что, деньги есть?
   – А у тебя?
   – Откуда?
   – Ну, ладно.
   Подходит троллейбус.
   – Поехали, хоть в город съездим, – предлагаю я.
   – Ну, поехали.
   #