Мне стыдно, что я еще ни разу не ебался. Все одноклассники и друзья уже пробовали, а я еще нет. А ведь мне уже четырнадцать.
 
   Раньше мне все это было до жопы: я был «маленьким». А полгода назад вдруг крэйзанулся насчет этого. Стал смотреть по видику порнофильмы дома у Джоника – их покупает его папаша и прячет в шкафу, а Джоник находит. Все карманные деньги я трачу на порножурналы – даже курить бросил специально, чтобы экономить. Ну, и, само собой, дрочу на баб в этих журналах, а иногда и на своих одноклассниц и других знакомых.
 
   В моем районе много блядей, но они все старше меня, и я не знаю, как к ним подъехать. А те, что не старше, тоже ебутся в основном с пацанами из «учила» или со «старыми» мужиками.

* * *

   Джоник сегодня пришел ко мне и сказал, что насчет фильмов ничего не будет: его папаша в отпуске и сидит дома. Решили просто пойти погулять. На остановке подкатили двое «старых» пацанов – Крюк и Чура, и Крюк говорит:
   – Малые, давайте с вами выпьем.
   Это значит, они хотят с нами выпить за наши бабки. Я хотел сказать, что бабок нет, потом подумал: ладно, хер с вами, все-таки пацаны со своего района. Может, напьемся, потом погудим с ними. А то лето кончается, а все какой-то скучняк: нечего и вспомнить потом будет.
 
   Взяли три бутылки «чернила». Это маловато для четверых, но мне особо много и не надо, чтоб забалдеть. Сидим на скамейке во дворе дома, где живет Джоник и пьем по очереди из одного стакана.
 
   «Э, малый, а чего ты не куришь?» – спрашивает меня Крюк. Он раньше учился в нашей школе, потом ушел в «учило», а оттуда его, говорят, выгнали: «мочил» своих мастеров. Я его много раз видел на районе с разными бабами. Они его почему-то, любят, хоть он и уродливый и стрижется налысо, так что видны все шрамы на его корявой башке.
   – Не будешь курить – будешь отпизжен, – говорит Крюк.
   – Не доебывайся ты до него, Крюк, – защищает меня его приятель, Чура. – Малые заебись: бухло проставили. Курить или не курить – это его дело, правда, малый?
   Я киваю. Им с Крюком, похоже, уже «дало в голову», а мне еще нет. Может быть, они до нас уже где-нибудь заправились, или им просто меньше надо, раз они такие алкоголики.
   – Ну что, пустим их на хор, а, Крюк? – Чура смотрит на Крюка. У меня внутри что-то взрывается, и ладони начинают потеть, и срать хочется. «Хор» – это значит секс, когда баба одна, а пацанов много.
   – К кому на хор? – Крюк кривится губы, улыбаясь.
   – К этой, как ее, Наташе, ну, Иркиной подруге.
   – А она даст?
   – А типа нет? Э, малые, у вас еще бабки есть?
   – Немного есть.
   – Еще на бутылку «чернила» хватит?
   – Не знаю.
 
   Бабок не хватает, приходится «трясти» возле магазина. Мы с Джоником ждем за углом, пока Крюк с Чурой объясняют какому-то малому – ему лет десять – что надо помочь пацанам со своего района. Он долго упирается, потом все-таки отдает деньги. Крюк и Чура берут «пузырь», и мы все вместе идем домой к этой Наташе или как ее там.
 
   Половина нашего района – пятиэтажки для рабочих химзавода, как та, в которой живем мы с Джоником, а вторая половина – настоящие деревенские дома, и в них до сих пор живут без воды и туалета. Таких домов здесь целые улицы, много улиц, все они далеко от остановки, от магазинов, и вообще туда лучше не ходить, потому что там живут много блатных.
 
   Но сегодня мы смело идем по этим улицам, потому что с Крюком и Чурой неопасно: они здесь свои, всех знают, и все знают их. Уже темно и прохладно, и чувствуется, что скоро осень. Скоро опять в школу: вот, херня какая. Зато срать уже не хочется.
 
   Подходим к обычному дому за деревянным полусгнившим забором. Табличка «Очень злая собака».
   – Насчет собаки не ссыте – ее еще в том году Гриша Малой отравил, – говорит Чура. – Подождите здесь. Мы с ней по пятьдесят капель, хуе-мое, а там вас позовем.
 
   Они входят в калитку, стучат в дверь. Нам с улицы не видно, кто открывает. Крюк и Чура заходят внутрь.
 
   – А если они нас кинут? – спрашивает Джоник. – Сами протянут ее, а нам – хуй? А может, там никакой бабы вообще нет? Вдруг они маньяки какие-нибудь или сатанисты? И нас специально сюда заманили?
   – Кончай ныть. Какие, на хуй, сатанисты?
   – ОКрюкновенные. Или психопаты-пидарасы? Как в «Криминальном чтиве»? В жопу хочешь поебаться?
   – Пошел ты на хуй.
   – Нет, ты скажи, хочешь? А взять в рот у Крюка? У него, наверное, здоровущий хуй.
   – Отъебись.
   Мы молча курим. Часов ни у меня, ни у него нет, и сколько времени проходит, мы не знаем. Я тоже волнуюсь, но стараюсь не показать этого Джонику. А что, если они и вправду заманили нас сюда? Только для чего?
 
   – Слушай, давай пойдем домой, – говорит Джоник.
   – Соссал?
   – Сам ты соссал. Я могу и не идти, я уже ебался. Это ты еще мальчик.
   – С кем ты ебался?
   – На юге. С одной бабой. Ей двадцать лет.
   – Пиздишь.
   – Зуб даю.
 
   Мы ждем еще некоторое время.
   – Все, можно идти домой, – говорит Джоник. – Не выйдут.
   – Не ной.
   – Говорю тебе – пошли домой.
   – Подождем еще, потом постучим.
   – Сам стучи. Вдруг там собака, а Крюк просто спиздел, что отравили?
   – А как он сам прошел?
   – А она его знает.
 
   Щелкает дверь, и на крыльцо выходит Чура.
   – Можете заходить. Подождете в кухне. Там Крюк ее сейчас дерет, потом я пойду.
 
   В кухне под потолком горит тусклая лампочка. Мебели почти никакой, только закопченная плита, облезлый стол и табуретки, а вдоль стен выставлены пустые бутылки.
 
   Садимся на табуретки к столу. На нем хлебные крошки, пустая бутылка – наша – и три стакана.
 
   Приходит Крюк с довольной улыбкой.
   – Ну, как? – спрашивает Чура.
   – Все класс.
   Чура уходит. Крюк садится к столу, достает пачку беломора и вытаскивает одну папиросу.
   – Дай мне, – говорю я.
   – Ты ж не куришь.
   – Иногда.
   – Ссыканул немного, а?
   Он сует мне пачку. Я вытаскиваю беломорину, закуриваю. Джоник смотрит в окно, за которым ничего не видно: уже стемнело.
 
   Сердце бьется часто и сильно, стучит пульс, и снова хочется срать.
   – Кто первый, ты или я? – спрашиваю я Джоника.
   – Давай я.
   – Ладно.
   Чура приходит, Джоник встает.
   – Вон в ту дверь, – показывает Чура.
 
   Его долго нет. Минут пятнадцать, как ушел. Или двадцать. Или полчаса. Чура и Крюк молчат. Видно, что они уже «хорошие». Блядь, как он долго. Скорее бы все это кончилось. И домой. Спать.
 
   Дверь открывается. Джоник. Я встаю. Прохожу через неосвещенную проходную комнату. В следующей комнате – кровать. И баба на кровати, под одеялом. Я ее узнаю: несколько раз видел на районе. Ей лет восемнадцать.
 
   Я говорю «Привет». Она не отвечает и даже не смотрит на меня. Мебель в комнате древняя и обшарпанная, на стенках – какие-то дурацкие чеканки и картинки – все бедно и убого. Только на трюмо – дорогая, по виду, косметика, и на другой кровати валяется несколько нормальных шмоток – наверное, ее.
 
   – Хули целишься? – говорит она. – Времени мало. Снимай штаны.
 
   Я расстегиваю джинсы и подхожу. Хуй не стоит. Мне вообще не хочется ебаться. Хочется только срать. Я стою перед ней. Майка закрывает хуй.
 
   – Ты что, думаешь я тебе буду дрочить? – говорит она. – Если хочешь, сам дрочи.
   – Не хочу.
   Я натягиваю трусы и джинсы. Застегиваю замок и пуговицу. Выхожу из комнаты.
 
   – Хули ты так быстро? – спрашивает Крюк.
   Я молчу.
   – Что, не встал? Надо было задрочить, пока ждал. Вот что значит – первый раз. Ни хера не умеет.
   Хохочут все трое, но мне больше всех хочется въебать Джонику. На кухню выходит она.
   – Хули вы мне привели импотента?
   Все опять начинают хохотать.
   – А мы тебя что, не удовлетворили? – спрашивает Крюк. – Вообще-то можем еще.
   Она похабно улыбается.
 
   Я вскакиваю, выбегаю из кухни, спускаюсь с крыльца, выхожу за калитку.
   Джоник догоняет меня.
   – Ладно, не злись.
   – Пошел ты на хуй.
   – Сам пошел.
   #