Яркий летний день. Высокое небо. Крепкие, недавней пост­ройки дома деревни сосед­ствуют с заколоченными избами в зарослях крапивы.
   Артамонов, молодой мужчина в модном светлом костюме, покинув серую «Волгу», подходит к избе, ко­торая слепыми окнами смотрит из-за поваленного забора. Он озирает­ся, словно впервые видит окружаю­щий пейзаж. Лицо у него потрясен­ное. Автомобильный гудок заставля­ет его очнуться. Шофер грузовика, доверху нагруженного ящиками с надписью «Не бросать!», дает понять, что легковушка мешает ему проехать.
   Артамонов возвращается к «Вол­ге» и подает назад, освобождая путь грузовику. А затем рвет с места и катит, катит прочь, не разбирая до­роги. Проселок. Шоссе. На спидомет­ре уже – 120, на авточасах – поло­вина четвертого…
 

* * *

   В половине шестого Знаменский и Томин торопливо подходят к лифту на одном из этажей Петровки, ждут лифт.
   – Через час тридцать контора закроется.
   – Да, в обрез. А завтра там все будут знать.
   Махнув рукой на лифт, они сбегают по лестнице. Во дворе Управления к ним подруливает машина. Кибрит садится в другую, со спецсигналом на крыше.
   – Связь через дежурного! – кричит Пал Палыч.
   – Хорошо, желаю успеха! – отзывается Кибрит.
 

* * *

   Контора по техобслуживанию уличных электрочасов, куда прибыли Знаменский и Томин, – одна из тех орга­низаций, которые ютятся вместе с десятком других в большом старом доме. Просторная лестничная площадка выполняет функции фойе, курилки и клуба.
   – Где бы найти Артамонова? – спрашивает Томин одного из перекуривающих.
   – Седьмая комната, – указывает тот направление, взмахнув рукой.
   Томин заглядывает в седьмую комнату.
   – Простите, девушка, Артамонова ищу…
   – Вышел.
   – Вышел или ушел?
   – Нет, вон его плащ, вон портфель. Где-то здесь.
   Друзья переглядываются. Проходит женщина средних лет, неся сумки с продуктами.
   – Извините, вы Артамонова не видели?
   – Попадался в коридоре, – охотно приостанавлива­ется женщина.
   – Давно?
   – Вроде до обеда. Да сейчас прибежит. К концу рабо­ты все собираются.
   – Прекрасный обычай, – хмыкает ей вслед Томин. – Ну? – оборачивается он к Пал Палычу.
   – Я – к начальнику, ты – в свободную разведку. Встречаемся у фонтана. – И Знаменский стучит в дверь с табличкой «Управляющий».
   Томин возвращается на лестничную площадку, при­кидывает, с кого начать расспросы.
 

* * *

   До прихода Пал Палыча пожилой управляющий лис­тал иллюстрированный журнал. Визит следователя выз­вал у него любопытство и приятное оживление.
   – Что значит – нет на месте? Сейчас найдем. – Он стучит в стену.
   – А часто Артамонову приходится уезжать по службе?
   – Понедельник и четверг у него разъездные дни. Ос­тальные оседлые. Он учет ведет, что, где, когда сделано: осмотр, ремонт, новые точки.
   – Значит, если сейчас отсутствует, то по личной надобности?
   – Выходит, так, – соглашается управляющий.
   Он снова барабанит в стену, на пороге появляется давешняя женщина, но, естественно, без сумок.
   – Артамонова ко мне!
   – Отлучился куда-то, Дмитрий Савельич.
   – Кто в универмаг, кто в универсам, кто неизвестно куда, – добродушно ворчит управляющий. – Признать­ся, любопытно, в связи с чем вы… – Он выжидающе замолкает, но Пал Палыч не торопится отвечать. – Ка­кая-нибудь, конечно, есть причина, но должен сказать, что Толя Артамонов как работник добросовестный и аккуратный. Раньше он был техник-смотритель в ЖЭКе, нам принес прямо блестящую характеристику. Между прочим, непьющий. И со всеми ладит.
   – А вне работы?
   – Вполне, вполне. Семьянин и прочее. У нас коллек­тив небольшой, немного по-домашнему. Бывает, в детс­ком саду карантин – он сынишку приводит. Смирный такой мальчик, весь в отца. Да я и жену его неоднократно видел, очень порядочное впечатление. В общем, симпа­тичный парень Артамонов. Без затей, но приятный.
 

* * *

   Томин останавливает спешащую вверх по лестнице девушку.
   – Марина?
   – Да.
   – Мне позарез нужна «уедиенция». Где-нибудь на за­валинке.
   – Да? – Марина лукаво оглядывает Томина. – Тогда лучше к соседям. – Она спускается на несколько ступе­нек и вводит его в коридор другой организации.
   – Куда-то уехал Артамонов. Говорят, вы можете знать.
   – А почему я за спиной человека должна сплетничать?
   – Держаться со мной откровенно – не называется сплетничать. – Томин предъявляет удостоверение.
   Марина с веселым изумлением изучает красную кни­жечку.
   – Надо же! Старший инспектор! Детям и внукам буду рассказывать! Выходит, у нас с вами допрос?
   – Предварительный сбор информации.
   – Об Артамонове?!
   – А что?
   – Да какая о нем информация! Любит профсоюзные собрания и ездит только на зеленый свет.
 

* * *

   Вертолет ГАИ опускается рядом с шоссе. Из него выходит Кибрит. На место дорожного происшествия уже прибыла «скорая помощь», здесь же работники ГАИ, кучка любопытствующих. Кибрит присоединяется к со­трудникам милиции, которые фиксируют обстоятельства аварии. Ее знакомят с молоденьким, только со студенчес­кой скамьи, экспертом; он сразу же начинает что-то объяснять и рассказывать.
   А в кювете видна завалившаяся набок серая «Волга»…
   На откосе кювета лежит тело молодого мужчины. Под­ходят санитары, перекладывают его на носилки: на земле остаются зловещие темные пятна.
   Санитары минуют Кибрит и эксперта, который «ас­систирует» ей при осмотре машины.
   – Ремень так и был не застегнут?
   – Да, по-дурацки угробился, – говорит эксперт и невольно оглядывается на носилки.
 

* * *

   – Просто опомниться не могу! – ужасается управля­ющий. – Вот так, в тридцать два года, а?.. – От огорче­ния он больно стукнул кулаком по столу. – Ну что за нелепость! Куда его, спрашивается, понесло?!
   – Да, это вопрос… Может, кто-нибудь знает?
   – Конечно, кто-нибудь знает! – Управляющий по привычке барабанит в стенку и убежденно говорит: – Толя весь был на виду, никаких тайн…
   – А к финансовым операциям он имел доступ?
   – Да мы, собственно, финансовых не ведем. Зарплату получаем в тресте. Даже касса взаимопомощи – в тресте.
   – Тогда такой резкий вопрос: есть у вас что красть?
   Управляющий огорошен.
   – Красть?.. Что же в конторе возьмешь?
   – Решительно нечего?
   Тот пожимает плечами как бы даже с сожалением:
   – Вы поймите нашу специфику: обслуживание улич­ных электрочасов. Стоят столбы по улицам, на них эти кастрюли с циферблатами. Что тут украдешь? Минутную стрелку?
 

* * *

   Томин расспрашивает сослуживцев Артамонова.
   – Сегодня минут пятнадцать он разговаривал с вами, по-видимому, незадолго до отъезда, – вопросительно взглядывает он на Марину.
   – Да не со мной – по телефону. У них в комнате аппарата нет, я его к нашему подзываю.
   – А кто ему звонил? И о чем он говорил? Ну же, Мариночка! Даю честнейшее слово, что лично Артамо­нову ваша откровенность не повредит!
   – Я просто не хочу, чтобы дошло до его грымзы. Что, ребенка, что мужа завоспитывала до одурения.
   – Строго между нами! – заверяет Томин.
   – Женский голос. Уже с год звонит. Сорок шестой размер, третий рост. Мне заказаны джинсы.
   – Недурна собой?
   – А я видела? Кто, где – покрыто мраком. Тайная связь, – смачно сообщает Марина…
   …Пожилой канцелярист в комнате, где находятся трое женщин за другими столами, среди них Марина, говорит Томину:
   – Нет, машину Анатолий купил в бросовом состоя­нии, только что не даром. И все руками, два года по винтику. Ему бы в механиках цены не было! Руки сами все насквозь знают.
   – Что ж он с золотыми руками просиживает здесь штаны?
   – Вкалывать не хочет. Лишь бы как, только попроще. Характером жидкий.
   – А я слышал, он мужик крепкий… и деньги водятся.
   – Какие наши деньги! Рупь пятьдесят в день, и скажи жене спасибо.
 

* * *

   На месте происшествия Кибрит в сопровождении эк­сперта и фотографа подходит к машине ГАИ, где на заднем сиденье на расстеленной газете лежит небольшой чемодан. Надев перчатки, она поднимает крышку. Чемо­дан набит плотно уложенными пачками денег. Поверх пачек – пухлый конверт, на котором размашистыми по­лупечатными буквами написано: «А. П.».
   По просьбе Кибрит фотограф снимает общий вид чемодана и отдельно – конверт.
   – Такой вот оригинальный чемоданчик, – усмехает­ся капитан, дежурящий возле радиотелефона. – Круп­ным делом пахнет.
 

* * *

   У окна на столе Марины звонит телефон.
   – Да?.. Минуточку. Его законная! – сообщает она То­мину, прикрыв микрофон.
   Томин, не раздумывая, забирает трубку, спросив ше­потом:
   – Зовут?
   – Галя.
   – Это Галя?.. – непринужденно включается Томин, – Анатолий где-то здесь, вышел. Что-нибудь передать?.. Ах, вы уже рядом! Тогда поднимитесь, пожалуйста, в конто­ру. Да-да, он просил! – Кладя трубку, Томин придвигает­ся к стеклу, стараясь увидеть что-то на улице, и жестом просит Марину присоединиться.
   Внизу на тротуаре стоят двое женщин и мужчина. Женщина помоложе направляется ко входу в здание.
   – Артамонова, – говорит Марина, следя из окна.
   – А та пара?
   – По-моему, ее сестра с мужем.
   – У них это в обычае – поджидать?
   – Нет, что-то новенькое…
   – Прошу! – Томин открывает дверь перед Артамоновой, и та входит в кабинет управляющего с вопроситель­ным выражением на лице. Недурна собой, скромно при­чесана и одета, немного чопорна.
   – Здравствуйте, Дмитрий Савельич.
   – Здравствуйте, Галина… не припомню по отчеству…
   – Степановна. Вы что-то хотели сказать?
   – Вот товарищ выразил желание побеседовать, – мямлит управляющий. Ему очень не по себе.
   Женщина садится на краешек стула и недоумевающе смотрит на Знаменского.
   – Вы рассчитывали застать мужа в конторе? – начи­нает следователь.
   – Да.
   – А он знал, что его будут ждать?
   Женщина оглядывается на управляющего – к чему эти расспросы? – но тот прячет глаза.
   – Да, он знал.
   – А вчера или сегодня с утра никто его не посещал?
   Артамонова отрицательно качает головой.
   – Не звонил? Нежданное письмо… нет? Я, понимаете ли, все пытаюсь сообразить, не назначил ли ему кто-либо встречу.
   – В рабочее время надо быть на работе. Без всяких встреч!
   За ее тоном Знаменский угадывает раздражение, от­голосок свежей ссоры.
   – В поведении вашего мужа появилось что-нибудь тревожное? Давно это?
   Артамонова снова оборачивается к управляющему протестующим движением. Тот виновато разводит рука­ми: дескать, что поделаешь.
   – Сегодня утром, например, как вы расстались? – настаивает Знаменский.
   – Как всегда. – Всем видом Артамонова дает понять, что Знаменский лезет в сугубо личные дела.
   – А если я попрошу вас вспомнить получше?
   И против воли женщина вспоминает утреннюю сцену.
   …Всхлипывая, она одевала ребенка, а муж мялся рядом, страдающий и сердитый.
   – Я хоть раз не ночевал? – спрашивал он. – Или меня с кем видели? Ну какие у тебя основания? Нет же оснований!
   – Не обязательно видеть… Я чувствую. Ты стал мне врать. Это самое ужасное – ты стал врать!
   – Ну с чего ты вдруг взяла, Галя… Вот забрала себе в голову неизвестно что… – бормочет Артамонов упавшим голосом и нерешительно трогает жену за плечо. – Галоч­ка… – Она отталкивает руку.
   Потеряв надежду на примирение, Артамонов ушел…
   Артамонова отгоняет воспоминание.
   – Мы расстались, как обычно, – холодно говорит она чудовищно бестактному товарищу. – Мне неприятен разговор с вами. Извините.
   По улице перед зданием конторы прогуливаются сес­тра Артамоновой с мужем. Из дверей густо валят служа­щие, отъезжают машины: рабочий день кончился.
   Томин подходит к «Волге», которая привезла их со Знаменским (и теперь осталась тут в одиночестве), что-то говорит шоферу и снова скрывается в подъезде.
   Шофер, читавший книгу, начинает исподтишка при­глядывать за нашей парой.
 

* * *

   – Следователь?.. – переспрашивает Артамонова у Знаменского, преградившего ей выход в коридор.
   Он берет ее под локоть, возвращает и усаживает на прежнее место.
   – Мои вопросы могут казаться нелепыми, даже не­скромными, но на самом деле они носят чисто професси­ональный характер. Вы понимаете, Галина Степановна?
   Та делает неопределенное движение.
   – Кто-нибудь из близких или друзей вашего мужа живет за городом?
   – Родители. Под Загорском.
   – Очень хорошо. А по Калужскому шоссе?
   – Ннет… не знаю.
   – Кстати, сколько у него могло быть с собой де­нег? – Пал Палыч делает вид, что вопрос возник у него случайно.
   – Я по карманам не шарю! – Артамонова добавляет драматическим шепотом: – Какой позор!
   Получается аффектированно, и не поймешь, дей­ствительно ей неприятен этот вопрос или это при­творство. Но при каждом следующем ответе понятно, что никакого притворства тут нет, что слова: «Какой позор!» – ее искреннее отношение к подобным по­ступкам.
   – Не волнуйтесь, – говорит Пал Палыч. – Нам нуж­но выяснить простую вещь: какую примерно сумму мог иметь с собой ваш муж.
   – Рублей пять… семь…
   – Вы контролируете его расходы?
   – По-моему, это естественно.
   – Значит, больше – исключено?
   – Ннет… – выдавливает женщина страдальчески. – Раз он отсутствует… возможно, у него и была крупная сумма.
   – Порядка?
   – Сто рублей… даже сто пятьдесят, я допускаю. Ему предложили какие-то фары, колпаки…
   – А если бы у вашего мужа обнаружились не сотни, а тысячи рублей?
   Артамонова вскидывает руки к вискам и замирает в ужасе.
   – Как бы вы их объяснили?
   – Это не его, не его, нет! – громкой лихорадочной скороговоркой открещивается она. – Это чужие. Чьи-нибудь, конечно…
   – Чьи же?
   – Спросите, Толя скажет. Он объяснит. Его спраши­вали?
   – Меня интересует ваше мнение.
   – Я не знаю. Какие тысячи? Немыслимо! – Она вдруг находит единственную точку опоры в охватившем ее смятении: – Я вам не верю! – Отнимает руки от лица, отчаянно сцепляет на коленях. – Не верю!
   Изумленный управляющий застывает с открытым ртом.
   Пара на улице скрывается за углом, через минуту возвращается, и мужчина перехватывает взгляд шо­фера.
   – Фиалки пахнут не тем, – говорит он. – Пойду разбираться.
   – Я с тобой!
   – Только ни во что не вмешивайся.
   – Почему это?
   – Потому что так надо!
   Они сворачивают к подъезду.
 

* * *

   Пал Палыч в раздумье: рассказать Артамоновой прав­ду или еще погодить. Колебания прерывает Томин, зна­ком вызывающий его в коридор.
   – Паша, родственники волнуются. Этот шурин или деверь рвется к тебе.
   – Милости просим. А ты поприсутствуй – как там сестры встретятся.
   Оба возвращаются в кабинет.
   – Галина Степановна, наш сотрудник вас проводит.
   Артамонова молча выходит в сопровождении Томина. Знаменский набирает ноль-два.
   – Дежурного по городу.
 

* * *

   На месте дорожного происшествия рядом с «Волгой» расстелен кусок брезента, на нем разложены предметы, найденные в машине Артамонова: бумажник с докумен­тами, сигареты, зажигалка, аптечка, уже известный нам чемодан, разорвавшийся газетный сверток с чеканкой по металлу, сплющенная шляпа и плащ.
   Фотограф делает снимки, щелкая аппаратом.
   – Попросить, чтобы поставили на колеса, Зинаида Яновна? – спрашивает молодой эксперт, указывая на лежащую в кювете «Волгу».
   – Да, пожалуй, – но, помедлив, говорит: – Погодите, Володя, возьмем-ка пробы грунта. И с протекторов и с днища. Смотрите, какие нашлепки грязи.
   – Хвойные иголки прилипли, – замечает молодой эксперт, присматриваясь.
   – Проселочная дорога, Володя.
 

* * *

   – Благодарю за услугу, Дмитрий Савельич, – проща­ется с управляющим конторой Знаменский. – Доверите мне еще на часок кабинет?
   – Хоть до утра.
   Управляющий берет свой журнал, кепку… и не выдер­живает:
   – Простите стариковское любопытство – вправду, тысячи?
   – Вправду.
   – А… сколько же?
   Знаменский не успевает ответить, как на пороге по­является шурин Артамонова, приятной наружности, лет сорока.
   – Бардин, – представляется он.
   – Знаменский, – так же коротко отзывается Пал Палыч.
   Сделав Знаменскому ручкой за спиной Бардина, ра­зочарованный управляющий покидает кабинет.
   – Бедный Анатолий! – восклицает Бардин. – Хоро­шо, что пока Галине не сказали, я боялся застать ее в истерике.
   – О чем не сказали?
   – Но у него же авария?
   – Откуда вам известно?
   – Машины на обычном месте нет, самого нет, а здесь милиция… – Бардин разводит руками: дескать, все ясно. – Он в больнице?
   – Нет. В морге.
   – Разбился?!..
   Бардин сгибается, упирается лбом в сжатые кулаки…
   …Три дня назад в теплый солнечный день они гуляли в парке: обе сестры с мужьями и на плече у Артамонова трехлетний сынишка. Женщины с мальчиком отправи­лись на качели, а мужчины, наблюдая за их весельем, пили пиво неподалеку, и Артамонов повторял с тоской:
   – Думал, буду другой человек… жизнь увижу… вроде достиг, а все не то…
   – Мы давно это обговорили, Толька, – отозвался Бардин с раздражением. – Знал, на что идешь.
   – Много я знал… Все не так, и не пойму, что делать… Тупик!..
   – Куда вы сегодня вместе собирались? – слышит Бар­дин голос Знаменского и возвращается в настоящее.
   – К теще на именины, – тяжело вздыхает он. – А вы не из ГАИ?
   – Нет, не из ГАИ… Было заранее уговорено заехать за Артамоновым?
   – Они с Галиной повздорили что-то. Думали по доро­ге их помирить. Кому нужны постные лица за столом? Простите, с кем имею честь разговаривать?
   Знаменский подает удостоверение. Бардин разгляды­вает его дольше, чем требуется: внутренне готовится к серьезному разговору.
   – Куда мог отправиться Артамонов, если день на службе не разъездной?
   – Тут, скорей, Галина…
   – Галина Степановна сочла мои вопросы странными.
   – Да?
   – А вам они не кажутся странными?
   – Что прикидываться! Раз вы с Петровки, очевидно, не просто авария. Что-то еще вас смущает… – Он выжи­дающе замолкает, но Знаменский не отрицает и не под­тверждает. – Потому вы от Галины и скрыли, чтобы разговор не потонул в слезах… Так что вопросы, я пони­маю, любые возможны. Пожалуйста.
   Бардин держится свободно и с достоинством, но Пал Палыч не спешит переходить на доверительный тон. Meшает скрытое давление собеседника: ну спрашивайте, спрашивайте, у меня готовы ответы!
   Бардин первый прерывает паузу.
   – Я должен помочь, чтобы рассеялось недоразуме­ние. Толя парень безобидный. Возможно только недора­зумение.
   Пал Палыч – что с ним случается редко – пускается на хитрость: прикидывается простачком.
   – Если безобидный, куда я дену подозрительный факт? Мелкий служащий, скромная зарплата – и вдруг…
   – Что?
   – А то, что начальство с меня голову снимет, если я не выясню, куда и зачем ваш родственник катался. На Калужском шоссе угораздило, пятидесятый километр. Какая нужда его погнала?
   – А он… по дороге туда или обратно?
   – Обратно, – говорит Пал Палыч, «не замечая» ост­рого интереса собеседника.
   Бардин узнал нечто важное.
   – Ах, Толя, Толя, – бормочет он, быстро решая что-то для себя, и потом спрашивает осторожно: – Позволь­те догадку: при нем нашли крупные деньги, да?
   – Откуда им быть? – уклоняется Знаменский. Тон намеренно фальшив.
   – В принципе, могло быть такое совпадение. Толя знал мою давнюю мечту – катер высокого класса. И недавно был разговор: обещали ему что-то вроде долго­срочной ссуды. У одного человека.
   Знаменский делает вид, что клюнул.
   – У кого?
   – Вы меня ставите в затруднительное положение. Ана­толий по секрету, под честное слово… Я, правда, не относился серьезно, мало ли что наобещают… – Для достоверности Бардин должен немного поломаться, а Знаменский надавить.
   – Нет уж, товарищ Бардин, досказывайте: у какого человека? На слово верить – должность у меня не та.
   – Это верно… Ну что поделаешь – Климов. Здешний его приятель. Толя говорил: Климов «имеет выход на деньги».
   – Как это понимать?
   – Ничего не хочу домысливать. Повторяю, что слышал.
   – Домысливать не надо… – И, сбросив маску, Пал Палыч жестко кончает: – А сколько катеров вы хотели купить?
   – Простите?..
   – Я спрашиваю, сколько катеров: два? три? четыре?
 

* * *

   Уже вечереет, когда Знаменский и Томин возвраща­ются в служебной машине из конторы.
   – Слушай, Паша, ты веришь в тещины именины?
   – А ты – нет?
   – Странно: человек везет шестьдесят две тысячи – и вдруг сбегаются родичи в едином, так сказать, порыве! Поджидают, волнуются… Не напоминает типовую картину?
   – В смысле, предстоит дележ и склока?
   – Ну да, каждый боится, чтоб не обжулили. Тем более шестьдесят два на четыре ровно не делится, – шутливо добавляет Томин и трогает шофера за плечо: – Меня где-нибудь здесь. – И снова Знаменскому:
   – Ты над этим поразмысли.
   Машина приостанавливается у тротуара. Томин вы­ходит.
   – До завтра.
   …А наутро в кабинете Пал Палыча друзья продолжа­ют вчерашний разговор.
   – Я поразмыслил, Саша. Жена Артамонова в твою схему не укладывается.
   – Почему?
   – Просто по ощущению.
   Этого Томину достаточно – интуиции Пал Палыча он привык доверять.
   – Нет так нет. Танцуем от печки. Маленький человек. Большие деньги. Откуда: ограбление, наркотики, шантаж подпольного миллионера?
   – Теоретически, что угодно, за исключением конто­ры. Там нечем разжиться, я справлялся в УБХСС.
   – Знаешь, мне нравится, что этот Артамонов такой скромненький и тихий, это сулит неожиданности. Дав­ненько не было роковых тайн! – усмехается Томин.
   – Доброе утро. Как успехи? – входя спрашивает Кибрит.
   – Все ясно, Зинаида, – сообщает Томин. – Пользу­ясь неисправностью уличных часов, Артамонов похищал у добрых людей время и сбывал его втридорога. Деньги не фальшивые?
   – Ну что ты!
   – Жаль, – говорит Пал Палыч. – Сашу потянуло на экзотику. Как они лежали в чемодане?
   – Очень аккуратно. Новенькие пачки по тысяче руб­лей в стандартных банковских заклейках. И отдельно две тысячи – в конверте.
   – Предназначались кому-то персонально, – делает вывод Томин.
   – Да, там даже проставлены буквы «А. П.» Вероятно, инициалы.
   – А. П., – повторяет Томин. – Учтем.
   – Похоже, поспешный грабеж отпадает, – размыш­ляет Знаменский. – Скорее, пахнет неким учреждением. Слушай, Зиночка, купюры новенькие, незахватанные… А есть ли там отпечатки пальцев Артамонова? Вдруг он знать не знал, что там в чемодане? Вдруг его использовали как курьера?
   – Тогда зачем мне купюры? Достаточно посмотреть замки.
   Знаменский итожит разговор.
   – Связи, – говорит он Томину. – Отпечатки. – Киб­рит: – А это самое «А. П.» – характерным почерком?
   – Нет-нет, ничего не выйдет, почти печатными бук­вами.
   На стук в дверь Знаменский говорит:
   – Войдите!
   Появляется Бардина, женщина лет тридцати пяти, довольно яркой наружности, с манерами, выдающими привычку бывать на людях и нравиться.
   – Я – сестра Гали Артамоновой, – заявляет она с порога.
   – Не будем мешать, – поднимается Томин.
   Они с Кибрит выходят, и в коридоре Томин интере­суется:
   – А, кстати, по какой причине авария?
   – Не ясно пока. Шофер грузовика рассказывает, что Артамонов его обогнал, но шел странно, неровно – то сбросит скорость, то опять припустит. И потом «не впи­сался» в поворот.
   Бардина тем временем, всхлипывая и торопясь, вык­ладывает, с чем пришла.
   – Эти деньги Толя нашел!
   – Как так нашел? – изумляется Знаменский.
   – Да вот нашел – и все!
   – Алла Степановна, откуда столь… оригинальная идея?
   – Он вчера мне звонил, сказал: «Аля, поздравь, я нашел кучу денег!» Я говорю: «Не выдумывай». А он: «Совершенно серьезно, такую кучу, что и не снилось!» Конечно, ему нельзя было садиться за руль в таком состоянии…
   – Он и сумму назвал? («Ну и ну! – думает Знамен­ский. – Похоронить не успели – прибежала с небыли­цами!»)
   – Сумму – нет. Сейчас, говорит, приеду и сдам день­ги в милицию. Вы не верите? Но я клянусь, что Толя звонил! – Это сказано так достоверно, что Пал Палыч на минутку сбит с толку.
   – Вы рассказали об этом мужу и сестре?
   – Потом, когда узнала про несчастье и подтвердилось про деньги. Я сперва подумала, он дурачится. Толя иногда наговорит с три короба…
   – Ясно, – машинально произносит Знаменский в раздумье. – Как восприняла Галина Степановна?
   – Разве ей сейчас втолкуешь… Как каменная… И во­обще… моя сестра настолько непрактичная, трудно пред­ставить!
   – Время звонка не заметили? – Пал Палыч пригото­вился записывать.
   – Около четырех.
   – А откуда Артамонов звонил?
   – Он сказал: «Я из автомата, сейчас еду в город и сразу в милицию». Вероятно, был где-то под Москвой.
   – Верно, Алла Степановна, под Москвой. Давайте думать, куда он ездил.
   – Чего не знаю…
   – Попробуем друг другу помочь. Я бы с удоволь­ствием оформил всю сумму как находку, и с плеч до­лой. Но надо, как минимум, установить, кто потерял. Понимаете?
   – Дда… – неуверенно отзывается Бардина.
   – Интересы наши совпадают. Вы ведь пришли с той мыслью, что за находку полагается вознаграждение – четверть суммы?
   – Я считаю, справедливо выплатить Гале. Анатолий не виноват, что не успел сдать.
   – С доказательствами слабовато. Хотя бы намек, где искать. Калужское шоссе, Алла Степановна. Какое-нибудь предположение, а?
   Бардина разводит руками.
   – Это плохо. Допустим, я за вами повторю: «Нашел кучу денег». А мне скажут: «Ты видел, чтобы деньги кучами валялись?» Если б Анатолии хоть описал вам: дескать, лежали там-то и там-то, в черном портфеле без ручки и завернуты в полотенце… Не описывал?
   Бардина порывается было подтвердить: да, да, опи­сывал! Но вовремя спохватывается и избегает ловушки.
   – Ннет…
 

* * *

   Теперь перед Пал Палычем сидит Бардин. И тоже припас сюрприз.
   – Я не ослышался? Вы отрицаете слова жены?
   – Запишем, что мне лично о находке ничего не изве­стно. – Он полугрустно, полусердито крутит головой. – Чудачка! Предупреждал, чтобы не лезла с этой историей. Нет, все-таки!..
   – Вынужден спросить, чем вы объясняете подобные показания своей супруги.
   Бардин, немного подумав, отвечает:
   – Разумеется, не будем превращать ее в лжесвиде­тельницу. Как-нибудь сформулируем поприличней… вро­де того, что гибель Артамонова меня чрезвычайно рас­строила – оно так и есть – и потому я мог поддерживать разговор, не вдумываясь в содержание и не отдавая себе отчета… В таком вот духе.
   – Извольте, запишу, хотя, если звонок действитель­но был, я вас не понимаю.
   – «Если был». В чем и загвоздка! Не для протокола – для вас: Аля милая наивная женщина. Думает, приду, расскажу по правде – и Галине отвалят куш. Да такой бухгалтер еще не родился, чтобы заплатить! А я, если не верю в результат, то и рукой не пошевелю.
   Трещит телефон, Знаменский снимает трубку.
   – Да?..
   Звонит ему Кибрит:
   – Это я, Пал Палыч. Вести с переднего края науки. Внутрь чемодана Артамонов не заглядывал!.. Разумеется, мог знать, но только с чужих слов… Точно, точно, при такой конструкции замки не откроешь и не закроешь, чтобы не оставить отпечатков!
   Знаменский кладет трубку и упирается хмурым взгля­дом в Бардина.
   – Когда вы услышали от жены версию с находкой «денежной кучи»?
   – Да с первыми рыданиями… До чего злая шутка судьбы! – Бардин напрашивается на сочувствие, но Зна­менский холоден.
   – Смерть всегда трагична, но порой вокруг начинает­ся недостойная склока. У меня, признаюсь, впечатление, что Алла Степановна не стала бы действовать по соб­ственному почину, вопреки вам. Эти противоречия в показаниях – намеренный расчет.
   – Совершенно не в моем характере! – протестующе восклицает Бардин.
   – Напротив. Ведь вы вчера с первых слов взяли меня на пушку: сделали вид, что уверены насчет аварии. А вы ни в чем не были уверены, вы ужаснулись, услышав о гибели Артамонова!
   Бардин открыл было рот, но Пал Палыч поднимает руку, предупреждая возражения.
   – Этап следующий: вы изложили туманный вариант о Климове, «имеющем выход на деньги». Сейчас новый нежданный поворот. Зачем вы с женой морочите мне голову?
 

* * *

   Томин звонит в МУР – «накачивает» своих помощ­ников по телефону:
   – Судимый? Так-так, годится. А после освобожде­ния?.. О-ой, слушать стыдно! В ваши годы я бегал втрое быстрей! Ладно, что еще?.. Ну попытайтесь, молодцы. А кто смотрит дела с необнаруженными ценностями?.. И когда?.. Шевелитесь, братцы, скорость, скорость! Если что – я в архиве.
   Он возвращается к столу, заваленному толстыми след­ственными делами. Отодвигает том, начинает листать дру­гой, на чем-то задерживается, углубляется в чтение.
   – Прямо роман! – бормочет себе под нос. – «Смотри лист дела»… Посмотрим… – прижав локтем страницу, он отыскивает в следующей папке нужное место и снова читает. – Батюшки, и вы здесь, юный Рокотов? Сколько лет, сколько зим… – Томин усмехается, что-то вспоми­ная. – Ага, вот наконец и Бардин!
 

* * *

   Утро. В контору стекаются служащие – среди них и те, что нам уже знакомы; с перешептыванием оглядываются они на Знаменского, стоящего неподалеку от подъезда. Подходит поздороваться с Пал Палычем управляющий, что-то выслушивает и согласно кивает. Наконец появля­ется тот, кого ждет Знаменский, – Климов, ничем не примечательный человек с лицом, сумрачным то ли от природы, то ли от невеселого сейчас настроения. Он останавливается, когда Знаменский спрашивает его: «Вы Климов?» – и еще больше мрачнеет.
   – Наверно, из милиции?
   – Да. В прошлый раз я вас не застал.
   Климов разговаривает со Знаменским грубовато, от­вернувшись в сторону:
   – Жил хороший парень, кого трогал? Чем нормально похоронить да пожалеть… на пяти этажах работу побро­сали. Толкутся, роятся, плетут ахинею. Двадцать тыщ! Завтра до миллиона дойдут! А-а! – Климов в сердцах машет рукой. – Бабка моя, темная, правильно говорила: о покойнике плохо нельзя. А вы на покойника уголовное дело!..
   – Отвели немного душу? – спрашивает Знаменский замолчавшего собеседника. – Еще несколько вопросов. Артамонов брал у вас в долг?
   – Ну кого это касается? Давно прошедшие времена.
   – А говорят, вы ему недавно заем обещали.
   – Если двадцать тыщ ищете, то ошиблись карма­ном! – угрюмо усмехается Климов.
   – Дружба между вами слегка пошатнулась? Или тоже пустой слух?
   – Ну раньше вдвоем подрабатывали, в новых домах двери обивали. Понятно, общие интересы. Потом Толька откололся, – в голосе Климова проскальзывает нотка то ли обиды, то ли неодобрения.
   – Я чувствую, он вас подвел?
   – А! – отмахивается Климов.
   …Однако обида всплывает, и на месте Знаменского видится ему Артамонов, слышится обрывок разговора:
   – Обрыдло на чужие двери жизнь тратить!
   – Толька! Мы же целому подъезду обещали сделать до холодов! – возмутился Климов. – С первого этажа зада­ток взяли – забыл?
   – Я понимаю, Сеня, ты извини. Задаток я, конечно, верну, а дальше ты уж как-нибудь один. Я – шабаш! Галке не говори, ладно? Иногда охота бесконтрольный вечерок… – Он глянул на Климова повеселевшими, шальными глазами:
   – Понимаешь, жизнь зовет!..
   Вопрос Пал Палыча выводит Климова из задумчи­вости:
   – Говорят, Артамонов последние месяцы переме­нился?
   – В чем?
   – Вам виднее. Что-нибудь замечали?
   Климов старается отвлечься, блуждая взглядом по сторонам.
   …Еще одна, более поздняя сценка встает в потрево­женной памяти: они оказались рядом у прилавка магази­на накануне Восьмого марта. Артамонов покупал духи.
   – Два по пять пятнадцать и вон те – в коробке. – Он указал на стеллаж поверх головы продавщицы.
   – Восемьдесят рублей! – отрезала та: надоело уже отпугивать покупателей ценой.
   – То, что нужно! Заверните отдельно.
   – Богато живешь! – сказал из-за спины Артамонова Климов.
   – Ты тоже тут?..
   – Тоже.
   – Это я Галке… – безнадежно соврал Артамонов про восьмидесятирублевый флакон. И вдруг ошарашил при­ятеля: – Хочешь, твоей такой же куплю?..
   – Так что перемены? – спрашивает Знаменский, не дождавшись ответа. – Вы ведь что-то вспомнили?
   – Нет. И ничего я такого не замечал!
 

* * *

   У Томина тоже начало нового рабочего дня. При входе его в кабинет уже заливается телефон.
   – Кто?.. – спрашивает Томин в трубку. – Привет. Давай. – Он выслушивает доклад, вставляя короткие замечания, удивленные, одобрительные или сердитые:
   – Да ну?.. Нет, отставить!.. Ладно, учту… Невозмож­но – не бывает, бывает – неохота… Вот это спасибо… Так-так… Собачка мужского пола или женского? То есть как – не разберешь? Ногу задирает?.. Нет, это не лишнее. Уточни кличку. Более того – узнай, не было ли щенят. А если были, еще более того – выясни, куда их дели!.. Да?.. Вот как? Тогда давайте сюда, покажете.
   В успехе Томина, кроме собственных его «сыщицких» талантов, немалую роль играет умение мобилизовать и верно нацелить своих сотрудников.
   Оживленный Томин догоняет Кибрит в коридоре.
   – Зинаида, пошли, кой-что расскажу. Есть время?
   И вот вся троица в сборе у Знаменского.
   – Года полтора назад Артамонов внезапно перестал нуждаться в приработке, – говорит Пал Палыч. – Тут список адресов, где они обивали двери.
   – Не случалось ли квартирных краж? – с полуслова понимает Томин. – Ладно, а как тебе Климов?
   – Неприязнь к органам, сожаление об Артамонове. Но, я бы сказал, не в размере шестидесяти двух тысяч.
   – Не торопись с выводами! У Климова имеется сосед и с младенческих лет дружок – Муромский. Год назад его арестовали. В области тогда очистили кассы двух универ­магов. Очень запутанное было дело, Муромского взяли по подозрению, потом освободили за недоказанностью, кого-то посадили. Но половину денег не нашли!
   – Ну и что? – скептически спрашивает Кибрит.
   – Пока ничего. Я ищу вокруг погибшего «бродячие деньги». Как к нему попали – уже следующий этап… Климова тебе подсунул этот шурин-деверь? – обращает­ся Томин к Пал Палычу.
   – Он. Тоже что-нибудь?
   – Весьма. В прошлом крупный валютчик. Осужден с конфискацией имущества. Но гарантии, что конфиско­вали все, разумеется, нет. Освободился он условно-дос­рочно, работает и прочее. Но опять же не дам гаран­тии, что ничем не балуется. Это вам второй «выход на деньги». Дальше. Выход номер три. И снова через Бар­дина! Недавно его одноделец, тоже бывший валютчик, в своем кругу именуемый Мишель, погорел с хищени­ями на хладокомбинате. Как человек аморальный, от следствия он скрылся и пребывает в розыске. Кубышку успел прихватить с собой. Есть предположение, что да­леко Мишель не побежал, а снял где-то дачу и отси­живается на природе. Причем – прошу отметить – Бардин Антон Петрович, то бишь – А. П. Правда, А. П. у меня широкий ассортимент: и Александр Павлович есть, и Алексей Прокопыч, и даже Анна Платоновна. Но возвращаюсь к Бардину. Сейчас некий Кумоняк рассказывает, будто Мишеля пригрозили продать и со­рвали сто тысяч отступного. Сто, думаю, преувеличе­но, а шестьдесят две…
   Знаменский молча делает пометки, но Кибрит не выдерживает.
   – Шурик, я совершенно запуталась!
   – Ну? В трех соснах! – Томин коротко растолковыва­ет: – Погиб Артамонов. Шурин Артамонова…
   – Бардин, бывший валютчик, это я усвоила. Но ка­кой Кумоняк?
   – Это не важно. Важно, что у Антона Бардина старый знакомый в бегах и кто-то его «раскулачил».
   – Саша полагает, что Бардин с Артамоновым заод­но, – вставляет Знаменский. – Свободный полет мысли.
   – Чем я выгодно отличаюсь от тебя, – парирует Томин.
   – Извини, Шурик, хоть ты и старший инспектор – снимаю шляпу, – но иногда рассказываешь вещи, о ко­торых, по-моему, просто нереально знать!
   – Почему, Зинуля? Ну, представь, что у короля треф украли корону. Созываем узкое совещание. Здесь те, кто разбирается в жизни короля треф и его дамы. Здесь те, кому ясна конъюнктура в торговле коронами. – Он пока­зывает то на одну, то на другую сторону стола. – Стоит их свести – и готов ответ: корону стащила шестерка пик, загнала ее бубновому тузу, а платил за все червонный валет. Объяснил?
   – Лучше некуда! – смеется Кибрит и встает, собира­ясь уходить. – Пора за микроскоп.
   – Паша, не наблюдаю аплодисментов! – Томин тоже поднимается. – Я тебе притащил гору информации…
   – Твоя информация касается разового мероприя­тия, – говорит Знаменский, с сомнением качая голо­вой. – А у Артамонова, по-моему, появилось какое-то занятие. Более-менее регулярное.
   – Ладно-ладно, поглядим. Сгоняю в район проис­шествия: может, кто приметил старенький голубой «Москвич».
   – Почему старенький «Москвич», а не новую «Вол­гу»? – останавливается Кибрит.
   – Зинаида, какая «Волга»?
   – Серая, двадцатьчетверка.
   – Паша, на чем ездил Артамонов?
   – Естественно, на «Москвиче». А разбился… Зина?
   – По-твоему, я не отличу «Волгу» от «Москвича»?
   – Еще и чужая машина! – ахает Томин.
   – О чем вы? Документы на его имя. Сама акт подпи­сывала.
   – Да что ж ты нам-то не сказала?! Общеизвестно, что у Артамонова допотопный «Москвич», который он со­брал по частям своими руками!
   – Вы говорили «машина», и я говорила «машина»…
   – Ну, сыщики! – веселится Томин. – Ну, пинкерто­ны! Все-то мы знаем!
   – И про Мишеля, и про какого-то Кумоняку, – под­девает Знаменский. – А такой факт, на самой поверхно­сти – эх!.. – Пал Палыч крутит головой. – Побеспокоим семейство, – берется он за телефон. – Не отвечают… – Набирает другой номер: – Будьте добры Антона Петро­вича Бардина… Прошу прощенья, – кладет трубку. – На похоронах.
 

* * *

   Высокий и тощий, философски настроенный сто­рож ведет Знаменского по территории кооперативных гаражей.
   – Все, бывало, шуткой: сообщите, мол, дедушка, когда сто лет стукнет, «Чайку» вам подарю… – Он отпи­рает гараж запасным ключом, и Знаменский видит гор­батенький «москвичок» четыреста первой модели, но аккуратный и очень ухоженный.
   Сторож пробирается в угол, где странно притулился зеркальный шкаф, и подзывает Пал Палыча. В шкафу обнаруживается целый набор носильных вещей: кожаное пальто с меховым воротником и шапка, три костюма, рубашки в нераспечатанных полиэтиленовых пакетах, гал­стуки и даже перчатки, а внизу несколько пар хорошей обуви. Теснятся какие-то свертки, торчат горлышки бу­тылок с иностранными наклейками.
   – Полный гардероб, – поясняет старик. – На разные сезоны. Прикатит, все переменит – и до свидания…
   Сторож вспоминает, а мы видим, как Артамонов подъезжает к гаражу на «Москвиче» и выводит «Волгу», а «Москвича» ставит на ее место, оглядывая его при этом бережно и любовно: где-то протрет тряпочкой, поправит коврик на сиденье, готов, что называется, пушинки сдувать.
   На приборной доске «Москвича» красуется фотогра­фия: голова крутолобой, длинноухой собаки с умными глазами.
   Артамонов привычно переодевается. Скидывает скуч­ный свитерок и поношенные ботинки, прихорашивается перед зеркалом и превращается в этакого состоятельного молодого пижона.
   Небрежно с маху хлопнув дверцей, он трогает «Вол­гу» и выезжает на улицу, помахав сторожу на прощанье…
   – Вот таким манером, – говорит старик. – А когда вернется, то все, значит, в обратном порядке.
   – Вас это не удивляло?
   – И-и, товарищ дорогой! Тут ноги протянешь, если на все удивляться, что удивления достойно!
   Они беседуют в дверях гаража, и старик оглядывается на «москвичек».
   – Та у него была парадная, а этот для души, – глубо­комысленно изрекает он. – На этом он бы нипочем не расшибся.
   – Конечно, скорость другая, – поддакивает Пал Палыч.
   – Нет. Тут глубже. Психология!
 

* * *

   Вдоль тихой улицы пожилой мужчина с желчным лицом прогуливает коренастую, с гротескно длинными ушами собаку, точный портрет которой украшал прибор­ную доску артамоновской машины.
   С видом гуляющего появляется Томин.
   – Какая миленькая собачка!! – восхищается он. – Умная?
   Мужчине Томин не очень нравится. Но так как к собаковладельцам на улице чаще обращаются с бранью, чем с комплиментами, он отвечает вежливо:
   – Своя собака всегда умная.
   – Она какой же породы?
   – Редкой. Бассет.
   – А как ее зовут?
   – Абигайль. Аба. – И, свистнув собаку, собирается уходить.
   Томин заступает ему дорогу.
   – Какое совпадение – я, кажется, знаком с ее ма­тушкой! Ту зовут Фанта, и они очень похожи, очень. Но, пожалуй, мамаша попроще, вы не находите?
   – Молодой человек, что вас так занимает: я? моя собака? ее происхождение?
   – Ну вот, рассердились. Я надеялся – позовете чай пить, и мы бы уютно побеседовали.
   – О чем, черт возьми?
   – Обо всем, что меня занимает, Алексей Прокопыч, – уже серьезно говорит Томин.
   – А-а… – догадывается мужчина и переходит на иро­нический тон. – Билеты в оперу распространял опер­уполномоченный.
   – Инспектор. Терминология меняется. Так будем чай пить?
 

* * *

   А в кабинете Знаменского впервые появляется жена Артамонова.
   – Товарищ следователь!.. – произносит она и, задох­нувшись, останавливается у стола.
   – Вам будет проще по имени-отчеству: Пал Палыч.
   – Пал Палыч, – повторяет Артамонова, чтобы за­помнить.
   – Садитесь сюда. Бояться меня не надо.
   – Я не боюсь, но я очень волнуюсь! – Она приса­живается на край дивана, Знаменский – спиной к столу, так что беседа ведется как бы в неофициальной обстановке.
   – Я пришла вам рассказать, что сегодня случилось. Это очень важно!
   – Слушаю.
   Пал Палыч не может не сочувствовать женщине, похоронившей мужа. Но пока он отнюдь не убежден в ее искренности и чистоте побуждений, и в голосе его сдер­жанность.
   – Сказали, что нужно взять Толины вещи. Сестра пошла и принесла… совершенно чужие вещи, Пал Па­лыч! Какой-то плащ, шляпу, ботинки. Говорят, все это было в машине, но это не его!
   Знаменский, знающий, что хранилось в зеркальном шкафу, не воспринимает новость как сенсацию.
   – Вы мне не верите? – поражается Артамонова. – Я говорю правду!
   – Вполне возможно, Галина Степановна. Вы бывали в гараже?
   – Зачем? – Артамоновой кажется, что ее просто от­влекают от темы. – Как вы равнодушно приняли… Я думала поразить вас, и вы сделаете вывод, что…
   – Что в машине ехал кто-то еще? И бумажник и деньги этого кого-то?
   – Да-да!
   – А чемодан вы видели? – Пал Палыч достает чемо­дан, где лежали деньги.
   – Нет.
   Знаменский убирает чемодан.
   – Он тоже был в машине.
   – О… все чужое!.. Куда же делся тот человек? Вы знаете?
   – Предусмотрительно покинул машину до аварии. И оставил на память ботинки и чемодан денег.
   Артамонова беспомощно смотрит на Пал Палыча.
   – Это непохоже на правду, да?
   – Не очень. Проще поверить, что ваш муж все нашел.
   Знаменский приглядывается к ней испытующе: про­веряет реакцию на россказни сестры.
   – Нет… – горько отказывается женщина. – Это Аля мне в утешение… извините ее.
   Звонит телефон.
   – Простите, вы заняты, – говорит Артамонова, вста­вая. – Я отнимаю время.
   – Мое время целиком посвящено делу вашего мужа.
   – Боже мой, если б я могла помочь! – со стоном восклицает Артамонова. – Я бы все на свете отдала, чтобы смыть позорное подозрение! Я живу в стыде и кошмаре…
   Она снова опускается на диван и закрывает лицо. Сегодня в ней нет той чопорности и манеры поминутно оскорбляться, как при первой беседе в конторе. Но ка­кая-то если не театральность, то чрезмерность в выраже­нии чувств продолжает отталкивать Пал Палыча.
   – Слезами не поможешь, Галина Степановна, – дежурно говорит он, выдержав короткую паузу.
   Артамонова отнимает руки от лица и сжимает виски.
   – О, я не плачу. Плакать легко! Разве я могу себе позволить… Если б он просто погиб – это можно понять… хотя Толя в совершенстве владел машиной… но смерть не разбирает… Проклятые, проклятые деньги! Любая смерть лучше, чем бесчестье!
   – Галина Степановна, услыхав про деньги, вы сразу сказали «чужие». О ком вы подумали?
   Женщина молчит, потупясь…
   Перед мысленным ее взором возникает эпизод из прошлого. Она держит двумя пальцами пачку купюр – на отлете, со страхом и гадливостью.
   – Толя, я чистила твою куртку, и вот выпало…
   Артамонов, смотревший по телевизору футбольный матч, оглянулся, пережил мгновение паники, затем про­тянул с почти натуральной беспечностью:
   – А-а… это не мои, Галочка. Один тут просил достать запчасти.
   – Поклянись, что Антон ни при чем!
   – Антон? Клянусь, чем хочешь!
   – Прости, Толя. Я вдруг подумала… Прости…
   Артамонова поднимает глаза на Пал Палыча.
   – Умоляю, избавьте меня от этого вопроса! Я не могу.
 

* * *

   Томин тем временем беседует с Алексеем Прокопычем, сидя в скверике. Старик держится обходительно и улыбчиво, припрятав свое раздражение.
   – Вашей собачке, по-моему, год или около того? – говорит Томин.
   – Около того.
   – Значит, из конторы по починке времени вы три года как уволились. Но с Артамоновым поддерживали контакты?
   – Ах, инспектор, собачка довольно маленькая, вер­но? До слона каких размеров и какого назначения вы намерены ее раздуть?
   – Просто интересно, почему вдруг вам подарок. Ны­нешним сослуживцам Артамонов щенка редкой породы не предлагал.
   Щепкин постукивает ногтем по стеклу часов.
   – Пятьдесят минут, инспектор. А вы как-то все не можете толком сформулировать, что же вас интересует.
   – Масса вещей.
   – Это заметно.
   – В частности, вы.
   – Помилуйте – чем?
   – Очень хотелось бы услышать, что вы в действи­тельности знаете об Артамонове. О его «Волге». О чемо­данчике.
   – Моя Аба сказала бы: хотеть косточку и иметь косточ­ку – далеко не одно и то же! Шучу-шучу, инспектор, по-стариковски. Сам крайне заинтригован. Анатолий ведь был такой добрый и примерный юноша: не пил, не курил…
   – Не ухаживал за женщинами?
   Щепкин остро взглядывает на Томина.
   – Сорок шестой размер. Третий рост, – многозначи­тельно подсказывает инспектор.
   – А вас и это интересует? – спрашивает Щепкин, коротко помолчав. – Ах, инспектор, инспектор! Если б вы сразу заговорили о женщинах, а не морочили голову собаками, я бы… Надеюсь, Анатолий простит, что я вас познакомлю с его пассией. Это за городом, по Калужскому шоссе… Ну да, разумеется, от нее он и ехал, когда по­гиб, – подтверждает он, уловив движение собеседника.
   Расставшись с Щепкиным, Томин направился в лабо­раторию к Кибрит.
   – Будь другом, дай чего-нибудь от головы!
   – Цитрамон или анальгин? – спрашивает Кибрит, роясь в ящике.
   – Шут его знает, что дашь.
   – Для верности глотай обе. Стоп, тут не вода! – зас­лоняет она стакан на столе.
   Томин запивает таблетки из графина.
   – Кто это тебя допек?
   – Один А. П., чтоб его! Чую, надо ухватить, а ухва­тить не за что. – Набирает внутренний телефон, слышат­ся длинные гудки. – Куда-то Паша исчез.
   – По-моему, у Скопина.
   – Уже на ковер? Эх, работа-работенка!.. А я, между прочим, собираюсь к одной даме легкомысленного пове­дения.
   – Пожелать успеха?
   – Служебного, Зинаида, служебного! Если старичок не надул, привезу вам пассию Артамонова! Скажи Паше, чтоб дождался, ладно?
 

* * *

   Скопин – генерал-майор, начальник Знаменского, – отнюдь не собирался распекать его.
   – Вот такой был серьезный разговор, Пал Палыч, – резюмирует он. – И я рекомендовал вас. Пойдете в на­чальники?
   – Очень ценю доверие, Вадим Александрович… – смущенно произносит Знаменский и умолкает.
   – Ну-ну, без реверансов. Да? Нет?
   – Честно говоря, не тянет… Привык сам вести след­ствие. Люблю докапываться до причин, искать ходы… словом, люблю свою работу, Вадим Александрович. Дру­гой просто не мыслю.
   – Кого же предложите вы?
   – Да хоть Зыкова!
   – Надо понимать, что Зыков работы не любит? По­этому пусть командует? – Скопин усмехается, подловив Пал Палыча. – Предвидел, что будете отпихиваться. Сам когда-то отпихивался… Ладно, к этому вопросу мы еще вернемся. Теперь что касается истории Артамонова…
   – Да?
   Скопин достает папку из сейфа.
   – Я прочел все, что вы сделали. Версий много, но не видно главной фигуры. Артамонов не тянет на самостоя­тельного дельца, согласны?
   – Согласен.
   Скопин раскрывает папку на месте, заложенном ли­нейкой, заглядывает в чьи-то показания:
   – Напрасно вы откладываете прямое объяснение с Артамоновой. Как-нибудь переживет. Может быть, откро­ется причина двойной жизни ее мужа, и тогда разные половинки сойдутся…
 

* * *

   Тихий, утопающий в садах загородный поселок. Непо­далеку слышен шум шоссе.
   Томин приближается к небольшому чистенькому домику.
   Следом подползает и останавливается машина с тем же шофером, который возил Томина с Знаменским в контору. Пока шофер разминается, а затем пристраивает­ся с книгой на солнышке, Томин успевает войти и представиться.
   Мы застаем его и хозяйку в провинциально-уютной комнате «смешанного» назначения: тут и буфет с посу­дой, и трельяж, уставленный парфюмерией, и телевизор под кружевной салфеткой. По стенам развешаны кашпо с незатейливыми растениями и много чеканки, что броса­ется в глаза.
   С тахты таращится собака – копия Абы и Фанты.
   Хозяйка дома, Снежкова, молода и хороша собой, но с налетом вульгарности. Привычка разыгрывать секс-бомбу поселкового масштаба помогает ей сейчас не те­ряться в присутствии нежданного и неприятного для нее гостя.
   – Симпатичный мальчик, жаль, не знакома, – гово­рит она, возвращая Томину фотографию Артамонова. – Это с вами кто-то пошутил. Надо же, в какую даль зазря проездили!
   – Совсем уж зазря?
   – Ну если в ином смысле… Такого интересного муж­чину грех всухую отпускать.
   – Филя, ты тоже не припомнишь?
   Томин протягивает фотографию собаке, та ее равно­душно обнюхивает.
   – Неблагодарное животное! Это хозяин твоей мама­ши. Соседка – та сразу узнала, – обращается он к Снеж­ковой.
   – Ой, да она рада-радешенька наклепать! Со зла, что я вон, – оглаживает стройные бедра, – а она – во! – показывает руками нечто бочкообразное. – И на работу мою завидует, да к тому ж Филя кур у ней гоняет.
   – А вы где работаете?
   – Преподаю на курсах кройки и шитья.
   – Обидно, если ехал зря… Придется показать еще одну картинку.
   Снежкова беспечно взглядывает и хватается за сердце.
   – Толя!.. О-о-ой…
   Услышав из раскрытого окна рыдания, толстая сосед­ка вылезла на крыльцо полюбопытствовать.
   Томин вышел из дома, сел рядом с шофером.
   – Минут через пятнадцать надо ехать, – угрюмо го­ворит он.
   На Петровке Снежкова уже не «вамп», а напуганная и страдающая женщина. Выплакаться не дали, ничего тол­ком не объяснили…
   – Не пойму, зачем вы сначала все отрицали, Таисия Николаевна, – говорит Знаменский.
   – А если жена подослала? – она делает жест в сторо­ну Томина.
   Тот сидит в уголке с видом человека, который больше ни во что не вмешивается.
   – Ну-у, частных сыщиков у нас нет… Вы давно встре­чаетесь с Артамоновым?
   – Год два месяца.
   – Кто-нибудь «сосватал»?
   – Нет, голоснула на шоссе, Толя подвез, ну и…
   – Ясно. Скажите, что вам известно о его работе?
   – О работе?.. – Женщина пожимает плечами.
   – Скрывал?
   – Кажется, по линии часов что-то… Управляю, гово­рит, ходом времени. Захочу – назад пущу. Хохмил.
   – А какие-нибудь побочные занятия? Приработки?
   – Я ему не благоверная. Не отчитывался.
   – С неблаговерными порой откровенней, Таисия Ни­колаевна.
   Снежкова молчит и опять нервно пожимает плечами.
   – Ну, хорошо, вернемся к дню гибели Артамонова. Пожалуйста.
   – А чего еще рассказывать? – подрагивает она губа­ми. – Побыл-то всего ничего. В четыре уже позвонил домой и засобирался.
   – У вас городской телефон?
   – Через восьмерку.
   – Артамонов с женой разговаривал?
   – Нет, не с женой… Он ее сестре звонил.
   – О чем?
   – Не хотел к теще идти… А эта Аля разоралась, он и поехал…
   Чувствуя близкие слезы, Пал Палыч переглядывается с Томиным, тот выходит в коридор. Дергает одну дверь, другую, бормочет с досадой:
   – Разбежались!
   В криминалистической лаборатории Кибрит тоже стя­гивает халат – собирается домой. Звонит телефон.
   – Да… – снимает она трубку. – Валерьянки нет, Шурик. С вами сегодня хоть аптечку заводи!.. Хорошо, попробую что-нибудь найти.
   За прошедшие минуты в тоне Снежковой появилась истерическая агрессивность.
   – Это мое совершенно личное дело! – заявляет она Знаменскому.
   – Таисия Николаевна, я спросил лишь о характере ваших отношений.
   – А чего спрашивать?! Чего вы от меня добиваетесь?! Сами не понимаете, какие бывают отношения, если от жены гуляют? Я про это с мужчиной говорить не могу!! Вообще лучше ничего не говорить! – Снежкова утыкает­ся лицом в ладони и бурно плачет.
   За ее спиной отворяется дверь, входят Кибрит и Томин. Пал Палыч жестами просит Кибрит побыть со Снежковой, успокоить ее.
   – Я вас позову, – шепчет Кибрит.
   Мужчины выходят.
   Когда Снежкова отнимает руки от лица, она видит на месте Знаменского женщину.
   – Вы тоже следователь?
   – Нет, я эксперт. Но случайно в курсе: меня посыла­ли на место аварии для осмотра.
   – Ой… Вы Толю видели?
   – Да.
   – Он… сильно мучился?
   – Нет, по счастью. Все случилось мгновенно… И лицо совсем не пострадало. Он, наверно, даже испугаться не успел.
   – Когда сюда ехали, видели этот поворот. Толя столько ездил, даже поддатый… Он с закрытыми глазами мог! И вдруг… Судьба, что ли?..
   – Да, странно… Как вас зовут?
   – Тася. А вас?
   – Зина, – с едва уловимой заминкой отвечает Киб­рит, решив не разрушать возникшего к ней доверия Снежковой.
   – Замужем?
   – Замужем.
   – И как у вас? – нащупывает Снежкова почву для общения.
   – Ну… всяко бывает… – Кибрит предлагает собесед­нице почувствовать себя на равной ноге. – Вы его люби­ли, Тася?
   – Это трудно сказать… Наверное, любила, если реву… А другой раз глаза бы не глядели…
   Вздыхая и сморкаясь, она начинает изливать душу.
   – Знаете, сперва он мне до того понравился, совер­шенно удивительно! Чего-нибудь сделает и покраснеет, представляете? Игорька привозил. С рук у меня не слезал, такой ребенок ласковый. Теперь вырастет – забудет… Мать, Галина эта, раз его наказала, а он ей: Тася, говорит, лучше… А потом… Даже не знаю, как расска­зать… Что-то ему вступило – не угодишь… Разврата захо­телось, – почти шепчет Снежкова. – Представляете? А что я такое могу? Я ж не какая-нибудь! Уличная я, что ли?.. Если, говорит, все обыкновенно, то я и в законном браке имею, а ты научи меня прожигать жизнь. Вы пони­маете? Нет, вы не подумайте, Зина, он был хороший. Если за ним что подозревают – это неправда! Толя был очень хороший. Попроси – все отдаст. Честно. Такие подарки дарил! А недавно вдруг мебель привез. Я даже подумала, может, имею перспективу. Не к жене привез – ко мне. Дом обставляет… Господи, как его угораздило на том повороте?!
   Во время разговора Знаменский и Томин топчутся в коридоре. Из кабинета появляется Кибрит, кивает Пал Палычу: можешь допрашивать.
   Знаменский уходит к себе.
   – Я сейчас, Паша, – говорит Томин. – Что ска­жешь? – спрашивает он у Кибрит.
   – Ничего.
   – За двадцать минут ничего?
   – Шурик, тайна исповеди!..
   Снежкова успокоилась и стала словоохотливей. Уви­дев на столе чемодан, она с грустью говорит:
   – Толя часто с ним ездил, служебные документы носил.
   – Вы их видели?
   – Зачем мне их смотреть?
   – Таисия Николаевна, женщины ведь наблюда­тельны.
   – Ну?
   – Как вам кажется, Артамонов приезжал прямиком из города? Или заворачивая еще куда-то в округе?
   – Трудно сказать, – отвечает Снежкова после разду­мья. – Но чего ему в округе делать?
   – А часто он звонил от вас? На службу или друзьям?
   – Нет, только жене: «Галочка, задержусь, работаю с Климовым». Я после шутила: приезжай, говорю, работать с Климовым, я соскучилась.
   Знаменский с досадой убирает в сторону чемо­дан, вошедший Томин понимает, что допрос почти бесплоден.
   – Вам не случалось бывать у знакомых Артамонова или принимать их у себя?
   – Привозил одного старика как-то. Не помню, как зовут.
   – Плешивый и носатый? – полувопросительно встав­ляет Томин, имея в виду владельца Абы.
   – Да. И еще Антона. Это уже весной. Друг его. Тоже знаете?
   Пал Палыч и Томин оживляются при имени Антон.
   – Пожалуйста, все, что припомните.
   – Ну, Толя заранее сказал, что будет гость, и давай, мол, постарайся встретить на высшем уровне. Хорошо, у соседки свинья опоросилась. Пришлось кланяться. Сдела­ла я молочного поросенка заливного, пальчики обли­жешь. Парад, конечно, навела…
   Воспоминание относится к разряду приятных, и Снежкова погружается в него с удовольствием.
   …За празднично накрытым столом сидят Артамонов и Бардин. Звучит музыка. Прифранченная хозяйка играет глазами и мечется между кухней и гостями. Бардин холод­новато любезен, его забавляют старания Артамонова про­извести впечатление.
   – Как тебе Тася?
   Бардин улыбается Снежковой, та, прервав хлопоты, ждет оценки.
   – Красивая женщина, хорошая хозяйка. Чего еще желать?
   – Благодарю за комплимент, – воркует Снежкова. Бардин представляется ей весьма привлекательным муж­чиной.
   – Валяй, соблазняй его, валяй! – смеется Артамонов и подталкивает ее к шурину.
   – Попозже, – обещает Снежкова.
   – Сначала гарнитур посмотрим, – решает Арта­монов.
   Хозяйка отпирает им комнату, загроможденную до­рогим кабинетным гарнитуром. Мебель просто составлена сюда, книжный шкаф без книг, письменный стол без единой бумажки.
   Артамонов с победоносной ухмылкой плюхается в кресло.
   – Сила?
   – Зачем тебе?
   – Ну… красиво, приятно. Посижу, о чем-нибудь по­думаю.
   – Подумать тебе полезно, – со скрытым раздражени­ем роняет Бардин…
   – Я слушаю, Таисия Николаевна, – прерывает Пал Палыч воспоминания Снежковой.
   – Знаете, Толя чувствовал свою гибель! – вдруг вы­паливает она. – Такой был тоскливый и никак не хотел ехать! Перед дорогой он зашел в кабинет…
   …На диван брошены плащ, шляпа и пресловутый чемодан. Артамонов бесцельно бродит по комнате, отре­шенно разглядывая пустые полки и голый стол, трогает пальцем верхнюю доску шкафа.
   – Неизвестно, откуда пыль, – бормочет Снежкова. Прислонясь к косяку, она наблюдает за Артамоновым. Тот садится в кресло, подпирает голову кулаком и зас­тывает.
   – Толюшка! – не выдерживает женщина. – Ну чего ты так переживаешь?!
   – Не мешай. Я думаю о жизни.
   От непривычности ответа Снежкова теряется…
   – Я, говорит, думаю, – повторяет она теперь Зна­менскому и Томину. – «Не мешай думать», понимаете? Он предчувствовал! Он как знал!
   – Умоляю вас не плакать! – вскакивает Томин. – Поговорим о другом. Вот вы познакомились. Кстати, где? Голосовали ближе к городу или уже недалеко от поселка?
   – А при чем поселок? Я к тете ездила в Сосновку. Это по Киевскому. На возвратном пути Толя и подвез.
   – Он был с чемоданом? – спрашивает Знаменский. Оба настороженно ждут ответа.
   – Да, спереди в ногах мешался. («Заладили с этим чемоданом», – думает она в раздражении).
   Наутро после допроса в кабинете Знаменского прово­дится опознание. Как положено, вместе с двумя другими мужчинами того же примерно возраста и комплекции Снежковой показывают Бардина.
   – Знаете ли вы кого-либо из этих людей? – обраща­ется Пал Палыч к Снежковой.
   – Да, в середине – Антон.
   «Зачем нужна столь официальная процедура? – дума­ет она. – Может быть, она чревата опасностью для обхо­дительного, любезного Антона?» И, глядя на него с неловкостью, Снежкова добавляет:
   – Извините…
   – Пожалуйста, Тася, пожалуйста, – иронически улы­бается тот.
   Звонит городской телефон.
   – Минуточку, – говорит Пал Палыч в трубку и кла­дет ее на стол.
 

* * *

   Артамонова позвонила Знаменскому из дому, по на­стоянию сестры. И теперь объясняет следователю причи­ну своего звонка. Прижав трубку к уху, Артамонова ждет, пока Пал Палыч освободится.
   – Товарищ Знаменский?.. Это Артамонова. Простите, что мешаю, но каждый день неизвестности – для меня мука!.. Приедете?.. – Предложение Знаменского неожи­данно. – Нет, пожалуйста, раз вы считаете… Я немного нездорова, застанете в любое время. До свидания.
   – Сюда?! – всплескивает руками Бардина.
   – Да.
   – Галочка, только не пугайся, это, наверно, с обыском.
   Артамонова своим характерным жестом вскидывает руки к вискам.
   – Боже, до чего я дожила!
   – Где у тебя фотографии, письма? Я унесу, чтобы не рылись. Хоть это!
   – Нет, Аля. Пусть обыскивают! Мне прятать нечего.
   Бардина понимает, что ей надо как-то подготовить сестру.
   – Галочка, родная… – начинает она, терзаясь тем, что предстоит выговорить. – Это ужасно, но я наконец должна тебе рассказать кое-что… Лучше уж я…
 

* * *

   – Весьма пышная церемония, – улыбается Бардин, оставшись после опознания с Пал Пальнем. – И велика вам радость, что Толя возил меня к своей бабенке?
   – Возил, между прочим, на «Волге», показывал до­рогую мебель и так далее. Следовательно, вы знали о его второй, тайной жизни.
   – Хм… Один – ноль.
   – И безусловно догадывались, что дело не чисто. Человек вы неглупый, бывалый.
   – Даже сиделый, – замечает Бардин, поняв, что Пал Палычу известно о его судимости.
   – Да, не скрою, поинтересовался вашим прошлым.
   – И представляете, что я за фрукт, – это звучит в вашем голосе.
   – Разубедите, если не так.
   – Хорошо, – помолчав, соглашается Бардин и, решившись, рассказывает уже без понуканий. – Зало­жили меня тогда собственные коллеги. Два резвых мо­лодых человека сдали органам. Я был слишком силь­ный конкурент. Но я успел сесть, когда за валютные операции еще давали два года. Пока за проволокой – казалось ужасно много. Но едва приехал домой – указ: до высшей меры. И читаю в газете, что те резвые молодчики пошли под вышку. Представляете, что я чувствовал?
   – Надеюсь, не только злорадство?
   – Что вы! Готов был благодарить за прежнюю под­лость! Решил: стоп! Судьба подарила жизнь – но четко предостерегла. Не скажу, что я суеверный, но мистичес­кое было ощущение. Да… Ну, вспомнил свое музыкальное образование, пристроился работать, женился. Теперь вот средней руки организатор в области легкой музыки. Как валютчик был гораздо талантливей. Но зато на каком боку лег, на том и просыпаюсь.
   – Ладно, верю. Но тогда я спрашиваю вас, спраши­ваю человека, который со всем этим покончил: зачем вы меня путали разными баснями?
   – Старый служака, что вел мое дело, твердил клас­сическую фразу: «Следствию все известно, советую при­знаться». Сейчас следствию, видимо, почти ничего не известно, и все равно советуют признаться… – Бардин говорит скорее грустно, чем насмешливо. – Вы не учи­тываете одного обстоятельства, Пал Палыч. В происходя­щей драме центральное лицо – не я, не вы, не погибший Толя, а его жена, Галина. Вам – служба, мне – семейные неприятности. Над ней же в буквальном смысле разверз­лось небо! Не встречал человека, настолько помешанно­го на честности и долге. Обычной женщине стыдно, скажем, не иметь модного пальто. Галине стыдно иметь что-нибудь, чего у других нет!
   – А чем плохо?
   – Скучно! Я к ней очень привязан – выросла на глазах. Но скучно. Ходячая добродетель.
   – Она знает про вашу судимость?
   – К сожалению.
   – И не верит в ваше перерождение.
   – Она верит, что горбатого могила исправит. – В его тоне застарелое раздражение. – Думаете, мы с Алей сочинили про находку в расчете на какое-то там вознаг­раждение? – Он машет рукой. – Да Галина и не взяла бы ни за что! Чужие деньги. Но… ее надо понять. Смерть, похороны – это она перенесла стоически. Выходит, с одной стороны, – железный характер. А в то же время ее свалить ничего не стоит. Расскажи я про Анатолия всю правду – сразу, и неизвестно, где потом искать: в пси­хушке или под трамваем! Так что мы больше Галине голову морочили, не вам. Чтобы на тормозах, понимаете? К тому же надо было чем-ничем сдвинуть ее с идеи, будто я свернул на старую дорожку и Анатолия потянул.
   – Давайте поближе к протоколу.
   Бардин кивает.
   – Значит, так. Узнав об аварии, я объяснил своей жене вероятное происхождение обнаруженных денег. Она, естественно, ничего не подозревала.
   – Совсем уж ничего?
   – Только то, что Толя погуливает, – твердо говорит Бардин. – Ей и того хватало, чтобы волчицей рычать… Так вот, мы взвесили возможную реакцию Галины Артамоновой – и изобрели историю с находкой.
   Знаменский коротко записывает.
   – Но вы еще прежде сымпровизировали заем на ка­тер, – напоминает он.
   – Сами спровоцировали, Пал Палыч, – усмехается Бардин. – Притворились простачком, грех было не по­пробовать. Я только с суммой ошибся, а так-то Климов – лакомый кусок, чтобы отманить следствие в сторону.
   – Вы имеете в виду его приятеля Муромского?
   – Раскопали? Обидно, что не увлеклись этой версией. Вы бы в ней увязли как в болоте!
   – Потому и не увлеклись. О Муромском вы слышали от Артамонова?
   – Ну да. Климов – Толе, Толя – мне.
   – Сколько усилий, чтобы пощадить нервы своей род­ственницы!
   – Есть ехидное подозрение, если позволите… Вы тоже щадите ее нервы?
   – Следственная хитрость, – парирует Пал Палыч. – Да?.. – берет он трубку зазвонившего телефона. – Еще тут, Саша, заходи, – приглашает он Томина.
   – Антон Петрович, а не проще ли было удержать Артамонова, чем теперь вот…
   – Прошляпил. Несколько месяцев был на гастролях, вернулся, вижу: глаза в разные стороны. Раньше, правда, проскальзывало: серое существование и ничего не имею, другие берут от жизни. Явно с чужого голоса, я не придавал значения. Конечно, поговорили. Объяснил ему, что он не создан для коммерции, тем более с Галиной под боком. Попусту. Уже понесло.
 

* * *

   В ожидании приезда Знаменского между сестрами про­исходит тяжелое объяснение.
   – Не могу понять, – шепчет Артамонова уже в изне­можении от всего, что пришлось услышать. – Как – вторая машина?
   – Новая, Галочка, «Москвич» в гараже стоит целехонький… – Бардина всхлипывает. – И никто с Толей не ехал. Вещи в машине были его собственные.
   Некоторое время обе молчат. Артамонова сидит на­пряженно, крепко ухватившись за подлокотники, будто кресло вот-вот уплывет из-под нее.
   – Все время притворялся… лгал… Он же не был та­кой… раньше… Добрый… веселый… Он хороший был, Аля… Нет, я не понимаю… Помнишь, как мы первый раз поехали на «Москвиче»?
   – Позапрошлым летом, – сквозь слезы отзывается Бардина.
   – Да, – шепчет Артамонова, – позапрошлым летом.
   …Это был для Артамонова день торжества, день сбыв­шейся мечты: его горбатенький «москвичек», возрожден­ный из груды лома, резво и полноправно катил по улицам города.
   – Ты замечаешь, как берет с места? – спрашивал. Артамонов сидевшего рядом Бардина. – Замечаешь?
   – Мм, – одобрительно мычал тот, чтобы не омрачать Анатолию лучезарного настроения.
   – Теперь я буду тормозить, обрати внимание… Сила?
   – Толька, я не автомобилист!
   – Но ездишь же ты в такси, например. Неужели не видишь разницы?
   – Вижу, – засмеялся Бардин. – В такси коленками не упираешься…
   – А, перестань! Это все, – Артамонов пренебрежи­тельным жестом обвел поток машин, – по сравнению с моим «жучком» – дрянь, будь уверен! Заводская сборка, скорей-скорей, колеса крутятся и ладно. А у меня, Анто­ша, ручная подгонка, предел точности. Не мотор – хронометр!
   Пока Артамонов хвастался машиной, сестры на зад­нем сиденье забавляли Игорька.
   – Как ему – нравится машина? – спросил Арта­монов.
   – Улыбается, – весело ответила жена.
   Артамонов нашел местечко на стоянке, все вышли и направились к воротам парка.
   Артамонов раз-другой оглянулся на ходу полюбовать­ся «жучком». Нет, безусловно, всякие там «Жигули» и «Волги» меркнут рядом с его сокровищем!..
   В парке буйно цвели клумбы, дети толпились вокруг аттракционов.
   – Эх, – сказал Артамонов, минуя мужчин, сгрудив­шихся возле пивного ларька, – теперь уже и кружечку не пропустишь: за рулем! – Но прозвучало это не сожалею­ще, а, напротив, блаженно…
   Вертелась детская карусель, визжали малыши, проно­сясь на лошадках мимо ожидающих за оградой мам и бабушек. На руках у Артамоновой таращился Игорек, завороженный пестрым зрелищем.
   И вдруг скрежет, вращение замедлилось. Карусель остановилась.
   – Слазьте, ребята! – возник откуда-то дюжий му­жик. – Поломка!
   Ребятишки слезать не хотели, те, кто ждал своей очереди, галдели, не желая расходиться. Кто-то из взрос­лых потребовал вызвать техника.
   Артамонов нырнул под ограду и направился к «кару­сельному начальству». О чем-то они там заспорили, му­жик замотал головой, но потом все же допустил добро­вольного ремонтника к механизму.
   – Дяденька пошел чинить? – спросил Артамонову тоненький голосок.
   – Да, – улыбнулась та.
   – А он починит?
   – Починит.
   И действительно починил. Разве мог он видеть чье-то огорчение в такой счастливый для себя день?
   Снова кружилась карусель и радовалась детвора. Арта­монова ласково и спокойно смотрела на мужа, оттирав­шего запачканные руки.
   Как все было хорошо!..
   И как теперь все ужасно…
   – Зачем?.. Зачем?.. Зачем?.. – повторяет Артамонова в пространство. – Ну зачем же?! Хоть бы спросить…
   – Аля, когда началось… все это? – глухо произносит она, помолчав.
   – Года полтора назад, – тяжело выдавливая слова, говорит сестра.
   – И ты знала?!
   – Ничего я раньше не знала! Я бы ему глаза выцара­пала! Антон уже после аварии сказал.
   – Но Антон знал! И ни слова?! Аля, этому нет назва­ния!..
   В кабинет Знаменского входит Томин.
   – Как вы только разыскали несравненную Тасю? – говорит Бардин, здороваясь. Он оборачивается к Пал Палычу и вздыхает: – Самое смешное, что все это было абсолютно ни к чему. Очень любил жену, сына. Вкусы непритязательные. Вообще простецкий, славный парень. Ему бы пахать или слесарить… Я когда-то летал ужинать в город Ереван и умудрялся получать удовольствие! На то нужен особый склад. А Толя рожден для мирных, здоро­вых радостей… В последнее время уже понял, что живет «на разрыв». Еще бы немного – и мог образумиться. Жаль, не успел.
   – Откровенный разговор? – спрашивает Томин.
   – В таких пределах, – отзывается Знаменский, пере­давая ему протокол на одном листе, пробежать кото­рый – минутное дело. – Возникают вопросы?
   – Два совсем маленьких, – невинно подыгрывает Томин. – Кто впутал вашего шурина? И во что впутал?
   Бардин, стреляный воробей, сдержанно улыбается.
   – Рад бы ответить!
   – Антон Петрович! – укоризненно восклицает Зна­менский.
   – Что поделаешь. Толя был слабовольный, да, но надежный парень, не трепло. Сочетание этих качеств, вероятно, и привлекло, понимаете?
   Томин готов отпустить сердитое замечание, Знаменс­кий останавливает его жестом.
   – Напомню одну мелочишку, Антон Петрович. Когда мы впервые обсуждали аварию на шоссе, вы поинтересо­вались: по дороге туда или обратно? Узнали, что обрат­но, и тотчас смекнули – крупная сумма!
   – Да? – машинально роняет Бардин.
   – Да. А я смекнул, что товарищ Бардин, стало быть, в курсе.
   – В самых общих чертах, Пал Палыч. Наверняка не больше вашего. Насколько понимаю, через Анатолия про­ходила туда документация, обратно – деньги. Какая-то шарашка в области.
   – По Киевскому направлению? – нажимает Томин.
   – Да, кажется.
 

* * *

   Однокомнатная квартира Артамоновых. Тут чисто, прибрано, немного голо. Обстановка до аскетизма проста. Комнату «утепляет» лишь детская кроватка, да горка игрушек на столике у окна. Единственное украшение стен – десятка два образцов чеканки разных размеров. Знаменский их задумчиво рассматривает, ожидая возвра­щения хозяйки, которая умывается в ванной.
   Первый этап разговора уже состоялся, и ее худшие опасения окончательно подтвердились.
   Артамонова входит в сопровождении собаки.
   – Простите… минутная слабость.
   – Вы увлекаетесь чеканкой? – Пал Палыч старается не выдать заинтересованности.
   – Толе нравилось. С прошлого года начал собирать… Можно не развлекать меня светской беседой. Я действи­тельно взяла себя в руки. – Она напряжена, натянута до звона, но голос ровный, глаза сухие.
   – Галина Степановна, случалось, что муж работал дома с документами?
   – Иногда приносил и что-то заполнял по вечерам. Раза два в месяц.
   «Два раза в месяц выдают, например, зарплату…» Пал Палыч машинально берет поролоновую игрушку, сжимает и следит, как она принимает прежнюю форму. Артамоновой чудится невысказанный вопрос.
   – Игорек у Аллы. Она опасалась обыска, ребенок мог испугаться. Вы будете делать обыск?
   – Если ваш муж хранил какие-нибудь бумаги… то я бы посмотрел, с вашего разрешения.
   – Письменного стола у него нет. Верстачок – вы ви­дели – и инструменты. – Она достает из шкафа две небольшие коробки. – Здесь семейные фотографии, здесь справки и квитанции… Еще вот, – поверх коробок ложится небольшая пачка поздравительных открыток и писем, перевязанная шнурком. – А это я нашла за кни­гами.
   Знаменский берет протянутый бумажник, бегло про­сматривает содержимое и возвращает: ничего важного.
   – Когда в квартире был ремонт?
   Артамонова не отвечает, делая досадливый жест.
   – Извините, – настаивает Знаменский, – но вопрос о ремонте имеет вполне определенный смысл: свежие обои и побелка могут скрывать следы тайников.
   – Ремонтировали в семьдесят восьмом, как въехали.
   – А позже муж что-нибудь переделывал?
   – Собирался оборудовать кухню. Но потом все мень­ше бывал дома и…
   Знаменский понимающе кивает.
   – Не планировал он сменить место работы?
   – Н-нет. Очень вымотался, пока был техником-смот­рителем. Не умел поддерживать дисциплину и работал за всех. Водопроводчик запил – Толя сам чинит краны. Кто-то в котельной прогулял – Толя бегает включать подкач­ку. Каждые четыре часа, круглые сутки. Говорил уже: мечтаю сидеть на стуле. Даже поступил на заочные курсы счетоводов.
   – И кончил? – оживляется Пал Палыч.
   – Кончил.
   «Значит, знаком с бухгалтерским учетом. Не это ли объясняет его функции в шарашке?» – думает Пал Палыч.
   – Сядем, Галина Степановна?
   – Пожалуйста, садитесь. Мне легче стоя… – Она к чему-то готовится. – Мне надо спросить: Толя нанес стране материальный ущерб?
   – Ну… в подобных случаях без ущерба не бывает.
   – Мой долг – возместить, насколько возможно. Я буду выплачивать! Брать дополнительную работу и вно­сить государству. Нужно написать заявление?
   Пал Палыч смотрит на нее в замешательстве. Женщи­на говорит безусловно серьезно и искренне. Есть вещи, которые нельзя имитировать.
   – Вряд ли это справедливо по отношению к вам и к сыну, – произносит он после изрядной паузы.
   – Для меня это вопрос чести и самоуважения!
   Артамонова работает секретаршей. Оплотом всех ее планов служит пишущая машинка, стоящая тут же в ожидании, когда ей придется трещать вечера и ночи напролет, чтобы «смыть позор» и «возместить ущерб».
   Наивно? Пожалуй. Даже немного комично. Но по су­ществу? Скучноватая «ходячая добродетель» в экстремальной ситуации обернулась готовностью к подвижни­честву во имя своего символа веры. И то, что до сей поры настораживало Пал Палыча, – ходульность фраз, излишний пафос – становится понятным; возникает сердечность, которой недоставало в его общении с Артамоновой.
   – Стране не нужно, чтобы вы приговаривали себя к каторжным работам! – говорит он и, видя, что та поры­вается возразить, придает голосу строгость: – Оставим идею искупления, Галина Степановна. Следствие про­должается, и пока наша общая задача довести его до конца!
   Артамонова, притихнув, ждет.
   – Мы ищем в окружении Анатолия того человека, который втянул его в темные дела. – Увидя, как женщи­на сжалась, он добавляет: – Бардина можете вычеркнуть.
   – Та женщина… вы ведь знаете? Если она требовала денег, она могла толкнуть… Толя любил ее? – Вопрос вырывается помимо воли.
   – Нет. Она в общем-то немного для него значила, эта женщина. Анатолий изменял не столько вам, сколько себе. Понимаете?
   Знаменский снова возвращается к чеканке, разгляды­вает. Снимает, чтобы проверить, нет ли на оборотах товарных ярлыков. Аккуратно вешает обратно.
   – Мне пора, Галина Степановна. До свидания.
   – До свидания… – Она не ожидала, что все так быст­ро кончится.
   Знаменский на площадке дожидается лифта. Вдруг отворяется дверь.
   – Пал Палыч!
   Выдержка оставила женщину. Она едва владеет собой, говорит с паузами:
   – Вот вы… вы знаете жизнь, реальную… Скажите, была я права? Толя называл меня «вечная пионерка»… Я с ним теперь все разговариваю, разговариваю… ночи на­пролет, чтобы понять… Все спрашиваю и спрашиваю. Иногда мне кажется, я его слышу, он говорит… ужасные вещи. Если бы не твои железные принципы… ты по уши в иллюзиях… Если бы не ты, я не убегал и был бы жив. Может быть, – переходит она на шепот, – я неверно жила и думала? А правы те… другие?..
   Знаменский молчит. Он может сказать, что все слу­чившееся с Артамоновым – аргумент ее правоты. Но назидательные слова здесь не к месту.
   – Нет, не надо! – отшатывается Артамонова. – Я должна сама… все решать сама!
   Пал Палыч молча наклоняет голову и осторожно прикрывает красиво обитую дверь квартиры.
 

* * *

   Туго движется расследование, ох, туго! Вот Кибрит беседует с председателем совета, утверждающего ассор­тимент художественно-прикладных изделий.
   Кабинет его сочетает черты административного стиля с небольшой выставкой образчиков продукции: керами­ка, дерево, чугунное литье, плетенье из соломки. Предсе­датель передает Кибрит четыре металлические пластины с заурядной чеканкой, на которых болтаются круглые сургучные печати УВД.
   – Возвращаю в целости.
   – И что скажете?
   – Наше производство. Месяц назад партия пошла в торговую сеть. Сюжет, пожалуй, не из лучших, но как декоративное пятно в интерьере… – Он отставляет че­канку на край стола и прищуривается.
   – Нас волнует не столько сюжет, сколько возмож­ность махинаций вокруг, – усмехается Кибрит.
   – Комбинат чист! Недавно закончилась комплексная ревизия – полный ажур. Если обещаете вернуть, дам экземпляр акта.
   – Вернем. Еще меня просили узнать: этот цех, – ока указывает на чеканку, – не в области?
   – В городе.
   – А за городом есть у комбината склады, базы, фи­лиалы?
   – Нет, все здесь…
   Эти же не оправдавшие надежд Пал Палыча экземп­ляры чеканки лежат на столе в следственном кабинете. В сборе вся троица.
   – А все-таки! Ладно, что понавешаны дома. Ладно, у любовницы. Но на кой шут вез еще в машине четыре штуки? Причем одинаковые и без торговых ярлыков!
   – Ну, купил и вез, – возражает Томин. – Может, он их дарил. С подарков всегда цену сдирают.
   – Если купил для подарка – в магазине завернули бы в оберточную бумагу, а не в газету.
   – А какая газета?
   – «Сельская жизнь» от двадцать пятого мая, – уточ­няет Кибрит.
   – «Сельская жизнь»… Кстати, о селе. Мне не присни­лось, что ты брала пробы грунта с колес?
   – Я с этими пробами уже людей замучила, Шурик! Сначала ведь ориентировались на Калужское шоссе. Ну и никакого толка. Если же танцевать от Киевского, то есть одно похожее место.
   – И скрываешь от следствия! – обрадованно воскли­цает Пал Палыч.
   – Нет, рассказываю, но перебивают.
   – Молчим, – смиренно складывает руки Томин.
   – Только не ждите чудес! В грунте обнаружилась при­месь химиката, который употребляют в борьбе с дубовым шелкопрядом. Районный лесопатолог участ…
   – Кто?
   – Лесопатолог, Шурик. Лесной врач. Он участвовал в экспертизе и начертил примерную схему. – Кибрит дос­тает из папки лист машинописного формата. – Вот смот­рите: шоссе. Это лесной массив, который в прошлом году обрабатывали с самолета. До него километров семь. – Она обводит большое заштрихованное пятно, вытянутое вдоль шоссе. – Здесь поле и сосновая роща. А вот проселочная дорога. – Кибрит показывает направление, пер­пендикулярное шоссе.
   – Через рощу, через поле в зараженный массив? – прослеживает Пал Палыч дорогу. – А дальше?
   – Дальше – увы! После дубняка она разветвляется, след потерян.
   – Единственная дорога на этом участке? – перепро­веряет Томин.
   – Единственная проезжая для легковушек.
   – Ага… Тогда здорово, братцы! Мы знаем место, где деньги выехали на шоссе!
   – Но откуда выехали?.. Надо прикинуть на карте этот поворот и радиус поиска. Придется отрабатывать объект за объектом: поселки, предприятия…
   Томин вскидывается.
   – Ох, долго! Пока мы набредем на ту шарашку, ее по кирпичику разнесут. Время, Паша, время!
   – Что ты предлагаешь? Не вижу, кого еще допраши­вать и о чем. Связи Артамонова не доработаны.
   – Нет у него больше связей! – в сердцах восклицает Томин. – Копай вглубь те, которые есть!
   – Без драки! – вмешивается Кибрит.
   Томин переходит на вкрадчивый тон.
   – Слушай, Паша, предложу-ка тебе одного старичка. По профессии часовщик. Когда стал прихварывать, уст­роился завтехотделом в контору по ремонту часов. Три года на пенсии. Очень прелестный старичок!
   – Чем?
   – Во-первых – А. П. Во-вторых, имеет собачку, род­ную дочь артамоновской Фанты.
   – А, опять ты с Щепкиным!
   – Опять. Купи, Паша, недорого отдам!
   – Пал Палыч, берегись, – шутя отговаривает Киб­рит. – Сплавляет лежалый товар.
   – Лежалого не берем.
   – Начальник, обижаешь! Нет, серьезно. Он за свои семьдесят пять лет ни разу не привлекался. Но, думаю, и участвовал и состоял. Вперемежку с часовым делом нема­ло крутился в артелях, знакомства могли сохраниться – ого-го! Мне он понравился с первого взгляда.
   – Тебе много кто нравился, – припоминает Киб­рит. – И обойщик дверей, и шурин, и какой-то еще беглый на даче.
   – Саша, допустим даже, что все на свете ему извест­но. Дальше? «Присаживайтесь, пожалуйста, товарищ Щепкин, – говорю я. – Будьте любезны, просветите. Нам надо бы узнать следующие фактики». Или как?
   – Нет. Будьте любезны, товарищ Щепкин! – Томин произносит фразу с категорической, не допускающей возражения интонацией. – Не на цыпочках, а с ходу, прыжком! Не «надо узнать», а «мы знаем»! Чем мы рискуем, в конце концов?! Твоя чеканка, Зинин поворо­тик и мой старичок. Ну? Идет?
 

* * *

   Положив руки на набалдашник антикварной трости, Щепкин, элегантный старый джентльмен, скептически наблюдает за разыгрываемым перед ним спектаклем.
   Пал Палыч и Томин тщательно отрепетировали ре­шающий «прыжок». Они очень заняты и пока не обраща­ют на Щепкина ни малейшего внимания.
   – Оформи в срочном порядке! – Знаменский переда­ет Томину некий бланк.
   – Понял, – серьезно отвечает тот, вынимая из порт­феля запечатанную и опломбированную картонную ко­робку. Он водружает ее перед Знаменским. – Я пару звоночков, не возражаешь?
   Пал Палыч делает великодушный разрешающий жест. Томин пристраивается так, чтобы видеть Щепкина в профиль, придвигает телефон и несколько раз набирает внутренний номер.
   – Занято и занято! – ворчит он и отстраняет трубку от уха, чтобы были слышны короткие гудки.
   Возясь с телефоном, он наблюдает за Щепкиным. Его задача уловить, какова будет реакция на содержимое коробки.
   А Пал Палыч целиком поглощен ее распаковывани­ем. Вооружился ножницами, разрезает веревочки, не­спешно снимает печати. Достает из коробки плотный опечатанный пакет. Сосредоточенно вскрывает его и стопкой выкладывает на стол чеканки, изъятые из ма­шины Артамонова.
   Процедура с распломбированием и распечатыванием невольно вызвала внимание и некоторую насторожен­ность Щепкина. А поскольку следователь на него не смот­рит, будто забыл, то самоконтроль у старика ослаблен, и при виде чеканки он на мгновение меняется в лице. Томин это засекает. И когда Знаменский, убрав со стола всю тару, оборачивается к нему, Томин кладет трубку и подмигивает: сработало!
   Пал Палыч усаживается против Щепкина и спраши­вает весело и напористо:
   – Как вам нравятся эти изделия, Алексей Прокопыч?
   – Я к подобным штукам равнодушен, – неторопливо откликается Щепкин.
   – Даже если ехать по Киевскому шоссе? И потом свернуть налево? – с расстановкой говорит Знаменс­кий. – Мимо деревни Сосновка?
   Чувствуется, что вопросы бьют в цель, но старик крепится.
   – Нет, – говорит Щепкин, точно от него и впрямь ждали художественной оценки. – У меня другие эстети­ческие критерии. Я часовщик.
   – Но с большим опытом организации всяких артелей и тэ дэ. Не так ли? – наступает Пал Палыч.
   То, что Щепкин подчеркнуто пропустил мимо ушей вопрос о дороге мимо Сосновки, лишь подтверждает, что Знаменский и Томин «взяли след».
   Упоминание артелей Щепкина не радует.
   – Ну и что? – с неприязнью произносит он.
   – Констатация характерного факта. Не менее характер­но, что вы проигнорировали мой предыдущий вопрос. Это психологическая ошибка, Алексей Прокопыч. Если б вы не поняли его подоплеку, то непременно задали бы встречный вопрос: при чем тут Киевское шоссе и какая-то деревня?
   – Что еще за подоплека? – уже напряженно спраши­вает Щепкин.
   – Хотя бы эта! – весело отвечает Знаменский и по­стукивает по столу конвертом с надписью «А. П.». По нему не скажешь, что он выложил последний козырь. Напротив, впечатление, будто в запасе имеется еще не­мало улик против Щепкина.
   – Не к лицу нам с вами в кошки-мышки играть, Алексей Прокопыч. Взрослые же люди!
   – Считаете, вы меня обложили? – вскипает Щепкин и стукает тростью об пол. – Изобличили? Да чтобы так со мной разговаривать, молодой человек, вам еще носом землю пахать и пахать!.. Минутку, – останавливает он сам себя и щупает пульс. Движение привычное, даже не надо следить по часам, чтобы различить учащенность и пере­бои. Щепкин долго смотрит в окно, отвлекаясь и посте­пенно возвращая себе душевное равновесие.
   Знаменский и Томин переглядываются, но не нару­шают молчания.
   Оторвавшись наконец от окна, Щепкин возвращается к прерванной фразе, но тон у него теперь спокойный, даже философски-юмористический. Он как бы выверяет его по внутреннему камертону, если реплика не соответ­ствует «стандарту», Щепкин повторяет ее иначе – по­правляет себя.
   – Да-а, молодые люди, пахать бы вам и пахать носа­ми… Но – ваше счастье: мне категорически запрещено нервничать. Прописаны положительные эмоции и юмор. Как-никак два инфаркта – это обязывает… Вдруг что-нибудь да и выйдет у двух энергичных молодых людей! – добавляет он спокойно и снисходительно. – Очень вред­но тревожиться. Мой доктор сочинил мудрую присказку на аварийный случай: «На кой бес мне этот стресс». – И он повторяет на разные лады: – «На кой бес мне этот стресс?», «Ну на кой бес мне этот стресс!..» – Щепкин гипнотизирует себя, улыбается и констатирует: – Все в порядке. Итак, по-дружески и по-деловому. Я облегчу жизнь вам, вы – мне. Драгоценный остаток моей жизни.
   – Давайте не торговаться! – твердо заявляет Томин. – Неподходящее место.
   – Храм правосудия? – Щепкин смеется. – Ах, инс­пектор, вы еще верите в свое дело на земле? Люди всегда будут стараться обойти закон.
   – А другие будут за него бороться.
   Старик легко соглашается:
   – Верно, диалектика жизни. И, смешно, ситуация вынуждает меня вам помочь. Хотя ничего бесспорного против меня нет. Только – подаренный щенок. Пал Палыч, сейчас какое веяние: собачка – смягчающее обсто­ятельство или отягчающее?
   – Смягчающее. По крайней мере, с моей точки зрения.
   – Вот с этим человеком я буду разговаривать! Так-то, инспектор!
   Друзья разыгрывают классический дуэт на допросе: один жесткий, другой мягкий. Мягкий при этом достига­ет большего, чем в одиночку.
   – Ближе к делу, а? – предлагает Томин.
   – Торопиться тоже вредно! – Щепкин прислушива­ется к произнесенной фразе: не позволил ли себе рассер­диться на нетерпеливого инспектора? – Торопиться вред­но, но и спорить вредно, – рассуждает он. – Беда… Так вот, Пал Палыч, очень скромно: я хочу вернуться сегод­ня домой, а в дальнейшем умереть у себя в постели под присмотром любимого доктора. В камере душно, жестко и посторонние люди… За меня: чистосердечное признание, собачка, почтенный возраст, два инфаркта и куча прочих тяжких недугов.
   – Приплюсуйте сюда щедрость! – решительно гово­рит Томин.
   – То есть?
   – Добровольно отдайте незаконно нажитое!
   – Почему он такой мелочный? – спрашивает Щеп­кин у Пал Палыча.
   – Боюсь, он прав.
   – Отдать ни за что ни про что? Помилуйте, это грабеж! Нет-нет! Впрочем… На кой бес? На кой бес… А, будь по-вашему, пропади оно пропадом! – Старику труд­но остаться равнодушным, и он снова устремляет взгляд в окно. – Здоровье всего дороже…
   Знаменский прерывает паузу.
   – Где можно получить документы о состоянии ваше­го здоровья?
   Щепкин достает справки – они предусмотрительно приготовлены и сложены в небольшой изящной папочке.
   – Вверху телефоны для проверки, – поясняет он.
   Томин заглядывает через плечо Пал Палыча в папку. Брови его ползут на лоб.
   – Богатейший ассортимент! И все без липы?
   – Увы. Честно приобрел на стезях порока и изли­шеств… Я пожил со смаком, инспектор! – добавляет он, зачеркивая горечь последних слов. – Все имел, всего отведал!
   – Доложу прокурору, – говорит Знаменский, кончив проглядывать медицинскую коллекцию Щепкина.
   – И объясните: чтобы дать показания, мне нужно дожить до суда. Это и в его интересах.
   Пал Палыч убирает в сейф чеканку и папку со справ­ками. Кладет перед собой бланк протокола допроса и берется за авторучку.
   – Стол накрыт, признаваться подано! – возглашает Томин.
 

* * *

   После допроса Знаменский и Щепкин едут в машине по Киевскому шоссе. Они на заднем сиденье, рядом с шофером – сотрудник УБХСС Орлов.
   – Вредна мне эта поездка, – вздыхает Щепкин. – Никитин человек невыдержанный, могу нарваться на оскорбления. А денежки пока у меня. Нужные сведения у меня. Вы, Пал Палыч, должны меня беречь как зеницу ока. Пушинки сдувать!
   – Да-да, – усмехается Знаменский. – «На кой бес…»
   Машина проезжает мимо загородного ресторана. Па­мятно Щепкину это нарядное стилизованное здание. Здесь он совращал Артамонова, когда понадобился ему верный человек для шарашки…
   …Они сидели тогда вдвоем за столиком – Артамонов лицом к залу, где кроме русской речи слышался и говор интуристов, а в дальнем конце играл оркестр.
   Отвлекаясь от разговора со Щепкиным, он осматри­вал пары, направлявшиеся танцевать, убранство и осве­щение зала – все ему было тут в диковинку, вплоть до сервировки и заказанных блюд. Хозяином за ужином был, естественно, Щепкин.
   Он только что кончил что-то рассказывать, и с лица Артамонова еще не сошло изумленное выражение.
   – Алексей Прокопыч, я не пойму, это, ну… нелегаль­но, что ли?
   – Помилуй, Толя, как можно! Все официально офор­млено, средства перечисляются через банк. Гениальная комбинация! Деньги из ничего!
   – Да-а… сила… – в голосе Артамонова некоторая неловкость, но вместе с тем и восхищение чужой лов­костью.
   – Сила, сила, – оживленно подтвердил Щепкин. – Я, как видишь, и на пенсии не скучаю. Твое здоровье!
   Они пили легкое столовое вино и закусывали – Щеп­кин слегка, Артамонов со здоровым молодым аппетитом.
   Официантка принесла горячую закуску.
   – Это что?
   – Грибочки в сметане, Толя.
   – Надо же, игрушечные кастрюлечки!.. – умилился Артамонов.
   – Ну давай рассказывай, как живешь.
   – Нормально… У меня все хорошо, Алексей Про­копыч.
   – Рад слышать. Вкусно?
   – Ага.
   – Ну, а как время проводишь?
   – Да обыкновенно: встал, поел, завез парня в ясли – сам на работу. С работы забрал из яслей, дома – ужин, телевизор. Иногда к теще в гости, иногда к Гал­киной сестре. Пока погода стояла, каждое воскресенье возил своих то в парк, то за город… Зимой, конечно, не поездишь – днище сгниет. Ну что еще?.. В общем ниче­го, живем. – Начав бодро, Артамонов под конец как-то сник.
   – Заскучал, – проницательно определил Щепкин.
   Он проследил за взглядом, которым Артамонов про­водил кого-то в зале.
   – Хороша цыпочка?
   – Ага… – смутился Артамонов. – Хотя мою Галку если так одеть да подмазать, она тоже…
   – Красивей! – подхватил Щепкин. – Галина пре­красная женщина! Только совсем в другом роде: немного монашка, а?
   – Немного есть, – добродушно согласился Арта­монов.
   – А эта – для греха и радости… Ну да ладно, предла­гаю тост… Так вот: за тебя, замечательного парня…
   – Ну уж… – застеснялся Артамонов.
   – Именно замечательного! Начинал собирать маши­ну – кто-нибудь верил?
   Артамонов помотал головой.
   – То-то! А ты, можно сказать, из металлолома – игрушку! За твое мастерство, за смекалку, за упорство! За прошлые победы и за будущие!
   Щепкин не глядя приподнял руку, и возле столика снова возникла официантка.
   – Подавать горячее?
   – Да, пожалуйста.
   Та собирала на поднос освободившуюся посуду, про­фессионально улыбаясь Артамонову. Он простодушно, по-домашнему начал ей помогать.
   – Не суетись, не на кухне, – остановил Щепкин. – Верно, Танечка?
   – Верно, гость должен отдыхать.
   И Артамонов почувствовал себя захмелевшим неоте­санным дурнем.
   – Скажу тебе, Толя, одну вещь, только не обижайся.
   – Да что вы!
   – Ты знаешь мое отношение…
   – Знаю, Алексей Прокопыч, – заверил Артамонов. – Вы мне с гаражом помогли и вообще всегда…
   – Так вот. Серо существуешь, не взыщи за правду. Ты жизни не нюхал, какая она может быть! Помирать ста­нешь, что вспомнишь? Учился, женился, работал? А время-то идет, Толя. В жизни должен быть блеск, удо­вольствия, острые ощущения!
   Артамонов был несколько растревожен искушающи­ми речами собеседника. От вина, музыки, пестроты впе­чатлений слегка кружилась голова. Но все это проходило еще краем сознания, задевая не слишком глубоко. Щеп­кин чувствовал, что пока достиг немногого.
   – Ты себя, милый мой, не ценишь. Молодой, талан­тливый, красивый!
   – Ну уж…
   – Нет, просто диву даюсь! На корню сохнешь от скромности! Если сам не понимаешь, то послушай мне­ние опытного человека, со стороны видней. Ты силь­ный, обаятельный, рукам цены нет, трезвая голова на плечах. Да такой парень должен все иметь! А ты прозя­баешь. – Старик льстил напропалую и наблюдал за Ар­тамоновым, который хоть и краснел от комплиментов, но не забывал опустошать тарелку. Крепче надо было брать этого телка, круче. Щепкин изменил тон, фразы били резко:
   – Не нашел ты себя в жизни, Артамонов, не нашел! Положа руку на сердце, справедливо?
   Артамонов перестал жевать, задумался.
   – Может, и справедливо…
   – Ничего не ищешь, плывешь по течению. Наливай, чокнемся за то, чтобы жизнь твоя молодая в корне пере­менилась.
   – Чокнуться можно.
   – Думаешь, пустые нотации читаю? Нет, Толя, со­вершенно конкретно. В организации, про которую расска­зывал, есть вакансия. Предлагаю тебе. По совместитель­ству. Финансовая сторона дела и отчетность. Нужен абсо­лютно порядочный, верный человек.
   – Почему я?.. Никогда ничем таким… – в смятении бормотал Артамонов.
   – Позволь, каким «таким»?
   – Галкиной сестры муж… он в молодости валютой баловался, ну и угодил, куда положено. Он, знаете, как зарекся? Хоть озолоти, говорит…
   – Но он же имел, Толя! Он успел взять от жизни! А главное, случай другой. Неужели я бы стал заниматься чем опасным? Просто мозги зудят, закисать не дают. Тем и держусь. Нельзя закисать, Толя! Я тебе предлагаю пер­спективу.
   – Алексей Прокопыч, не по мне это…
   – Что, моральные соображения? Тогда ты совершен­но не понял! – Щепкин разыграл обиду.
   – Да нет, Алексей Прокопыч… – смущенно лепетал Артамонов. – Я вообще, я не о вас… но как-то странно…
   – Я надеялся, что тебе все ясно: вреда никому! А польза – и людям и себе большая. Через полгода «Волгу» купишь.
   Артамонов даже отшатнулся. Иной хмель, крепче ал­когольного, ударил в голову. В тот момент казалось, что «Волга» – предел мечтаний для смертного.
   – Полгода?.. – повторил он непослушным языком. Глаза его затуманились, и Щепкин – коварный змий – дал Артамонову насладиться радужными видениями.
   Официантка убрала остатки ужина и принесла десерт.
   Артамонов в два глотка осушил чашечку кофе, вылил в бокал остатки вина, потом набросился на минеральную воду. Он горел, как в лихорадке. Согласиться? Отказаться?
   – Ты подумай, – безмятежно разрешил Щеп­кин. – Никто не торопит. – Он уже понял, что па­рень станет послушным исполнителем его воли. Так оно все и вышло…
   Ресторан остался далеко позади. Машина сворачивает на грунтовую дорогу. Сосновая роща, за рощей – поле.
   Щепкин опускает стекло со своей стороны и вдыхает деревенские ароматы. Впереди виден дубовый лес.
   – Первый поворот направо, – говорит Щепкин и прикрывает глаза.
   Машина тормозит у правления колхоза.
   – Вот оно, наше гнездышко, – вздыхает Щепкин. – Как жалко разорять…
   – Не расстраивайтесь, Алексей Прокопыч, – усмеха­ется Знаменский.
   – Ни-ни-ни! – спохватывается тот.
   И все, кроме шофера, уходят внутрь.
   Шофер распахивает дверцы, проверяет ногой шины после ухабистой дороги и усаживается на лавочке с неиз­менной книжкой.
   Во время очной ставки с Щепкиным председатель испытывает сложные чувства: он знает, что виноват, не пытается оправдываться, но вместе с чувством стыда испытывает и облегчение, освобождение от гнетущей тревоги.
   – Вопрос к обоим: знаете ли вы друг друга? Если да, не было ли между вами вражды? Пожалуйста, товарищ Щепкин.
   – Это председатель колхоза «Коммунар» Иван Тихоныч Никитин, – безмятежно сообщает Щепкин. – По-моему, отношения были дружеские. Человек он симпа­тичный и неглупый.
   – Товарищ Никитин?
   – Что?
   – Знакомство? Отношения?
   – Понятно, знаком. А любить не за что.
   – При каких обстоятельствах вы познакомились?
   Никитин открыл было рот, а слова с языка не идут.
   – Пускай он… Соврет – поправлю.
   Знаменский оборачивается к Щепкину:
   – Прошу.
   – Впервые мы встретились осенью восьмидесятого года. Я предложил создать в колхозе подсобное производ­ство. Для дополнительного финансирования хозяйства. Вскоре был заключен договор по стандартной форме: рекомендованный мной бригадир взялся организовать мастерскую по изготовлению художественной чеканки. Разумеется, с использованием труда колхозников в свободное время.
   – Так? – спрашивает Пал Палыч Никитина.
   – Фиктивную мастерскую!
   – Что именно было фиктивным?
   – Да все. Все! Кроме договора. – Никитин отвечает Знаменскому, но смотрит на Щепкина. Смотрит с откры­той злостью.
   А Знаменский наблюдает за ним. Со старым авантю­ристом все ясно, и то, о чем он повествует, уже известно из допроса куда более подробно. Никитин же новый человек, которого еще предстоит понять и оценить.
   – Ну конечно! Все фиктивное, кроме договора! – улыбается Никитину Щепкин.
   – В двух словах поясните.
   – Даже с определенным удовольствием. Когда приду­маешь что-то нестандартное, невольно гордишься. – Щепкин теперь обращается к ведущему протокол Орло­ву: долго смотреть в глаза Никитина – все же нагрузка для нервов. – Как-то утром меня осенило: создать совер­шенно мифическую мастерскую. Чтобы ни-че-го не вы­пускала. Одна вывеска. Готовые изделия в торговле взяли, по той же цене сдали, только ярлычки переклеили: «Изготовлено цехом народных промыслов». И ни «левака», ни пересортицы. Так сказать, в белых перчатках. Пятнад­цать процентов оборота шли в колхозную кассу.
   – За счет чего создавались преступные доходы?
   – Для художественных промыслов мы получали раз­ное дефицитное сырье. На него всегда были покупатели, которые не боялись переплатить.
   – Количество рабочих? – осведомляется Орлов.
   – В такие подробности я не вникал. – Щепкин дела­ет жест в сторону председателя, переадресовывая воп­рос к нему.
   – На данный момент – сто пятьдесят человек, – от­рывисто говорит тот. – Две трети – «мертвые души». За них получали они… организаторы. Остальные – мои му­жики, которые ничего не делают. Зарплата по двести в месяц. И две старухи. Клеют этикетки.
   – Я имел лишь скромную ренту, – невинно уточняет Щепкин. – За идею и мелкие консультации.
   – Ты!.. – гневно выдыхает Никитин. – А к моим рукам копейки проклятой не прилипло!.. Зайдите в избу, увидите, – обращается он к Знаменскому.
   – Размеры «скромной ренты» вам известны?
   – Нет. Сколько себе, сколько кому – не знаю. – Никитин сверлит злым взглядом затылок Щепкина, лю­бующегося игрой солнца в листве. – Я им надавал дове­ренностей, гнилая башка!
   – И чистых бланков с подписью! – доносится сме­шок от окна.
   – И бланков… – сникает председатель. – Затянули в такое… в такую… – он не находит приличного слова.
   – Товарищ следователь, маленький вопрос? По су­ществу, – подает голос Щепкин.
   – Да?
   – Иван Тихоныч, вас разве принуждали? Может быть, били? Или подвешивали за ноги? Я предложил – вы согласились. Прошу, чтобы это было в протоколе.
   – В протоколе все будет, – заверяет Орлов.
   – Согласился, – с болью произносит Никитин. – Почему? Со всех сторон – за горло! Сельхозтехника – взошло из-под нее, не взошло – гони наличные! Сельхозхимия посыпала от вредителей, заместо поля в пруд снесло – все равно плати! – Он накаляется. – И тут приехали в самый пиковый момент! Щепкин и еще один из района. Знали когда, спасатели!
   – Фамилия человека из района? – уточняет Орлов.
   – Лучков. Уже сидит за взятки. От тебя, говорит, требуется только вывеска и подпись… Начиналось-то с малого, с тридцати человек. Думал дыры залатать, закре­пить людей твердой зарплатой, чтоб не разбегались. А эта чертова мастерская пошла пухнуть, не удержишь!
   – Одновременно рос доход колхоза, не правда ли? – считает нужным отметить Щепкин.
   – Одновременно рос. Поставили новый коровник, электродойку… Эх! – сам себя обрывает председатель. – Разве я один? У соседей похуже творили!
   – Похуже – это как? – интересуется Пал Палыч.
   – Пожалуйста, не секрет. Горели на мясопоставке. Стакнулись с магазином, купили партию по продажной цене. С места не сходя, оформляют, что сдали в торговлю по заготовительной. Обратно то же мясо покупают, об­ратно сдают. А оно из подсобки не тронулось. Так четыре раза по кругу – и выполнили поставки. Без единого жи­вого килограмма! Когда это дело обмывали, говорят, тост был. За новую породу скота – «чичиковскую»…
   Щепкин слушает с довольной улыбкой: плутуют люди, обходят закон – приятно.
   – Фиктивное мясо – это безобразие! – заявляет он. – Иван Тихоныч глубоко прав, его мастерская все-таки…
   – Нет! – отрекается Никитин от защиты. – Чужой виной не оправдаешься!
   Знаменский прохаживается по комнате, останавлива­ется около Орлова.
   – Ну что?
   – Суть ясна, Пал Палыч.
   – Тогда следующий вопрос. Артамонов вам известен, товарищ Никитин?
   – Понятно, известен.
   – Чем он здесь занимался?
   – Вел филькину отчетность. Выдавал жалованье му­жикам. В общем, и бухгалтер и кассир.
   – Когда он был здесь последний раз?
   – В тот самый день…
   – С какой целью?
   – Как обычно: снял в банке деньги с нашего счета, часть завез моим работничкам. Остальное поехало дальше.
   – Расшифруйте, пожалуйста, «остальное».
   – Оформлено было якобы оплата сырья, транспорта. Ну и то, что причиталось на «мертвых душ».
   – Вы лично видели тогда Артамонова, разговаривали?
   Теперь и Никитин пристально смотрит в окно.
   – Да, разговаривали… – в тоне его проскальзывает покаянная нотка. – Вон там встретились, возле старой баньки…
   …Артамонов с неизменным чемоданчиком подошел к покосившейся баньке, около которой штабелем были составлены ящики с надписью «Не бросать!». В глубине за длинным столом под ярким торшером сидела старуха в очках. Хотя на дворе был ясный день, без искусственного освещения здесь было темновато.
   По левую и правую руку от старухи размещались ящики с чеканкой. На столе – орудия производства: клей, коробка с этикетками, тряпки, скребки на деревянных ручках.
   Скребком она сдирала прежние торговые ярлыки – раздавалось неприятное взвизгивание металла о металл, – затем отработанным движением наклеивала на то же место другие, из коробки, и перекладывала в левый ящик готовую продукцию «народного промысла».
   – Здорово, бабуся! Как производительность труда?
   – Дурацкое дело нехитрое, – проворчала бабка.
   – А что на сегодняшний день имеется?
   Старуха повернула к себе лицевую сторону пластины.
   – Кажись, елка… не, кажись, девка с коромыслом… Будешь брать?
   – Для коллекции.
   Артамонов вынул из левого ящика «девку с коромыс­лом», отлепил еще не присохший ярлычок и нашлепнул на очередную очищенную бабкой чеканку. Ему забавно было поучаствовать в «производственном процессе».
   Стоя в проеме двери, наблюдал за ним Никитин. Заметив его, Артамонов смутился, стер тряпкой клей с пальцев.
   – Добрый день, Иван Тихоныч.
   – Здравствуй. До шоссе подбросишь?
   – С удовольствием.
   Подобрав газету, он завернул чеканку, перевязал крест-накрест грубой веревкой. Председатель был не в духе, и Артамонов, стараясь держаться непринужденно, сказал:
   – Дела идут, контора клеит? – Никитин не отозвал­ся. – До свидания, бабуся!
   Оба шли по улице. Щеголеватый Артамонов и предсе­датель в потрепанном черном пиджаке с двумя орденами Красной Звезды.
   – Неважное настроение? – спросил Артамонов.
   – А чему прикажешь радоваться? – неохотно ото­звался председатель.
   – Природа, погода. Коровы мычат. Как в детстве.
   – Мычат, потому что доить давно пора, – охладил его председатель.
   – Все равно, Иван Тихоныч, у вас тут рай! В городе меня тоже настроение заедает, хоть вой. А тут как-то даже забываюсь…
   – Вон там тоже рай, – едко бросил Никитин, указы­вая на троих мужчин, расположившихся в палисаднике за выпивкой. – Празднуют твою получку!
   Завидя Артамонова, от троицы отделился дородный мужик лет пятидесяти и, пошатываясь, пошел навстречу с блаженной улыбкой:
   – Благодетелям… почтение! – Он поклонился в пояс.
   – Шел бы ты, Тимофей! – морщась, посоветовал председатель.
   – Нет, желаю… – Мужик снова отвесил поклон, теперь уже персонально Артамонову. – Манна ты наша небесная! Кормилец и поилец!.. Ручку пожалуй…
   Артамонов поспешно убрал руку за спину.
   – Брезгуешь?.. – Мужик впал в скорую пьяную оби­ду. – Не уважаешь? А я, может, член партии!.. Я брига­дир, если хочешь!.. А ты кто?
   – Тимофей! – гаркнул председатель.
   Тимофей длинно сплюнул и вернулся к собутыль­никам.
   – Лучший полевод был! – сказал председатель. – А теперь – вот. На работу уже шиш – не дозовешься!
   Артамонов сорвал лопух и стер плевок, который уго­дил на чемодан как раз под ручкой. Лопух пыльный, по коже и блестящим замкам размазалась грязь. Артамонов вынул платок и под горький, отрывистый говор предсе­дателя машинально тер и тер чемодан.
   Потом они двинулись дальше. Выходка пьяного так покоробила Никитина, что он помолчал-помолчал и сно­ва не выдержал:
   – Рай! Простор!.. Деревня – это тебе не цветочки-грибочки. Это люди. Скот. Поля. Хлеб насущный! Ты поля­ми ехал – много работают? От дурных денег все пошло вразнос!
   – Ну что вы, Иван Тихоныч… а клуб почти по­строили…
   – Что клуб, что клуб?! Вчера агроном уехал. Разлагай­тесь, говорит, без меня к чертовой бабушке! Этой весной пять изб заколотили. Пропадает деревня!
   Они остановились у «Волги», Артамонов бросил внутрь чемодан и сверток из баньки.
   – Что ж теперь делать? – растерянно произнес он. – Закрыть лавочку?
   – Теперь закроешь! Я попробовал, а мне говорят – во! – Никитин сложил из пальцев решетку. – Твои хозя­ева. Удивляешься?
   Послышался женский крик:
   – Тихоныч! Тихоныч!
   – Здесь я! – гаркнул Никитин.
   Подбежала запыхавшаяся женщина:
   – Опять электричества нет, дойка стала!
   – А движок на что?
   Женщина в отчаянии подняла сжатые кулаки.
   – Василий-механик пьяный! Запорол движок!
   – А-ах он… – председатель сглотнул яростное руга­тельство. – Бей в набат! Всех баб на ферму – бегом! Доить вручную!
   Женщина опрометью бросилась обратно.
   Разноголосо, надрывно мычали коровы, и председа­тель слушал с искаженным лицом.
   – Иван Тихоныч, я попробую движок?.. – предло­жил Артамонов. – Может, помогу?
   Никитин смерил его презрительным взглядом: ты? городской пижон и белоручка? составитель фальшивых бумажек? ты мне починишь движок?!
   – Спасибо уж, помогли: и клуб и коровник по после­днему слову… А вот сейчас перегорит молоко – и пропа­ло стадо, хоть под нож пускай!
   Откуда ему знать, что никакой движок не проблема для мастеровитого Артамонова! А тот, пристыженный, растерянный, не решился настаивать.
   Заученными, но странными движениями председа­тель вытряхнул из пачки папиросу и закусил зубами мундштук. И впервые по-настоящему видны его руки – мертвые кисти в черных перчатках. Протезы.
   – Знал бы заранее, – сказал Никитин, прикуривая и близко глядя в глаза Артамонова, – на версту бы не подпустил! Поставил бы на горке пулемет против всей вашей породы – и до последнего патрона! До последне­го!.. Жив только верой и надеждой: авось всякую по­гань – с корнем! А коли нет, то сел бы в твой краси­вый автомобильчик, закрыл глаза и не стал сворачивать. Мочи нет, понимаешь?! Все сворачивать… везде свора­чивать…
   Донесся звук набата – резкие тревожные удары по металлическому диску, подвешенному на столбе. Опусто­шенный своей вспышкой, председатель сделал «кругом» и, сутулясь, пошел назад.
   Артамонов долго смотрел вслед. Потом оглянулся и увидел окружающее иначе, чем прежде. Неблагополучи­ем веяло вокруг. Слепо таращилась из-за поваленного забора нежилая изба. А поодаль еще одна была забита свежими досками…
   Артамонов приблизился к покинутому жилищу и ис­пытующе, словно стараясь что-то до конца понять, заг­лянул через забор в пустой двор…
   Наваждение рассеял автомобильный гудок. Грузовик с полным кузовом новых ящиков для старухи в баньке давал понять, что легковушка мешает проехать.
   Артамонов возвратился к «Волге» и подал назад, ос­вобождая путь грузовику.
   А затем рванул с места и покатил, покатил, не разби­рая дороги…
 

* * *

   У невысокого забора, ограждающего территорию дет­ского сада, стоят по одну сторону Игорек Артамонов, по другую – Снежкова. Перегнувшись через штакетник, она умиленно гладит ребенка по голове.
   – Золотко ты мое! Узнал тетю Тасю, миленький! А у меня конфетки есть, твои любимые! – Снежкова протя­гивает мальчику пакетик. – Большой-то какой стал… Вкусно, да? Надо же – узнал! Я думала, забыл уже… А папу ты помнишь!?
   – Папа уехал.
   – А помнишь, как ко мне ездили? Ягодки в палисад­нике собирал, помнишь? Я, бывало, жду, пирогов напе­ку и с луком, и с капустой. Папа с луком любил… А у соседки курочки, помнишь? Цып-цып-цып… Беленькие… Игорек, а мама замуж не вышла?
   – Не знаю, – затрудняется мальчик.
   – Ну… новый папа к вам не ходит?
   – Не-ет.
   – Это хорошо. Неродной – он и есть неродной… А ты рад, что я пришла?
   – Ага.
   – Я к тебе еще приду. Чего тебе принести, Игоречек?
   – Машинку принеси.
   – А и правда! Ты все, бывало, в машинки играл… Как тебе приехать, я половики скатывала, чтобы не цепля­лись под колесами…
   Заворковавшись, Снежкова замечает Артамонову, только когда та приближается уже вплотную и кладет сыну руку на плечо.
   – Мамочка, это тетя Тася!
   – Я поняла, – ровным тоном отзывается Артамоно­ва. – Конфеты отдай тете обратно. – Мальчик нехотя повинуется. – И иди побегай.
   Тот, оглядываясь, отходит. Снежкова потерянно смот­рит вслед, сжимая пакет с конфетами.
   – Мой сын не нуждается в ваших подачках. И не смейте больше здесь появляться, – голос Артамоновой напряжен, но спокоен.
   – Съем я его, что ли… – сдавленно бормочет Снеж­кова.
   – Хватит того горя, которое вы причинили нашей семье. При всей неловкости и виноватости, какие неиз­бежно испытывает любовница при столкновении с за­конной женой, Снежкова не может смолчать.
   – Не я, так другая была бы… При счастливой жизни от жены не бегут…
   – А в той своей, вольной жизни… – помолчав, гово­рит Артамонова, – где была «Волга», вы и все остальное… там Толя был счастлив?
   Прямота и серьезность вопроса заставляют Снежкову, может быть, впервые трезво взглянуть на прошлое и ответить искренне.
   – Наверное, нет… – поникая, отвечает она. – Все за чем-то он гнался… хотел чего-то… а радости не полу­чалось… Какое уж счастье… – кончает Снежкова на полушепоте и кидает в сумку злосчастные конфеты. – Пойду я…
   Она идет вдоль ограды и вдруг слышит:
   – Теть Тась!
   – Игоречек, к маме беги, – трясет Снежкова голо­вой. – К маме. Ты маму любишь?
   – Люблю.
   – Вот так ей и скажи, – моргает Снежкова мокрыми ресницами. – Как скажешь?
   – Мамочка, я тебя люблю.
   – Правильно, Игоречек… Беги.