— Это не предположение. Это — точное знание.
— Тем лучше, тем лучше, — прошептал посетитель. — Спокойствие наступит лишь тогда, когда эти бумаги перестанут существовать.
И, резко остановившись перед Люпэном, спросил:
— Сколько?
— Чего? — отозвался Люпэн, несколько сбитый с толку.
— Сколько — за эти бумаги? Сколько — за секрет?
Он ждал, что будет названа сумма. Наконец, предложил сам:
— Пятьдесят тысяч? Сто тысяч?..
И, поскольку Люпэн молчал, добавил с некоторым колебанием:
— Еще больше? Двести тысяч? Пусть так. Я согласен.
Люпэн улыбнулся и тихо произнес:
— Весьма достойная сумма. Не следует ли, однако, предположить, что некий государь… Скажем — король Англии, дошел бы и до миллиона? Будем говорить откровенно.
— Думаю, что да.
— И что эти письма, в глазах государя — не имеющие цены, что они стоят и двух миллионов, точно так же, как и двухсот тысяч франков?.. И трех миллионов — так же, как двух?
— Думаю, что да.
— И, если бы потребовалось, этот государь охотно отдал бы их, эти три миллиона франков?
— Да.
— Тогда нам будет легко прийти к согласию.
— На такой основе? — не без тревоги воскликнул посетитель.
— На такой основе? Нет… Я не требую денег. Мне нужно другое, имеющее для меня большую цену, чем миллионы.
— Что же это?
— Свобода.
Незнакомец вздрогнул.
— О! Ваша свобода… Но я тут бессилен… Это касается вашей страны… Ее правосудия… У меня здесь нет никакой власти.
Люпэн приблизился и, говоря еще тише, уточнил:
— Это как раз во власти вашего величества… Мое освобождение — не такое уж важное событие, чтобы последовал отказ.
— Я должен о нем попросить?
— Да.
— Кого же?
— Господина Валенглея, председателя Совета Министров.
— Но господин Валенглей не более властен в этом деле, чем я.
— Он мог бы открыть передо мною двери тюрьмы.
— Это вызовет скандал.
— Можно и не открывать… Можно только приоткрыть, для меня этого будет достаточно… Можно и симулировать побег… Публика так его, кстати, ждет, что никому не предъявит за это счет…
— Допустим… Допустим… Но господин Валенглей никогда на это не согласится.
— Напротив.
— Почему?
— Потому что такое пожелание будет исходить от вас.
— Мои желания ему не указ.
— Нет, конечно. Но между правительствами такие соглашения состоятся. И Валенглей — истинный политик…
— Ну вот еще! По-вашему, французское правительство пойдет на такой незаконный акт только чтобы быть мне приятным?
— Эта честь не будет для него единственной.
— Какая же ему выпадет еще?
— Великая честь оказать Франции услугу, приняв предложение, которое будет сделано одновременно с просьбой о моем освобождении.
— Я должен, значит, сделать какое-то предложение?
— Да, сир.
— Какое же?
— Не знаю. Но, как мне кажется, всегда существует почва для согласия… И возможности для того, чтобы к нему прийти…
Незнакомец смотрел на него, не понимая. Люпэн наклонился и проговорил, словно с трудом подыскивая слова, словно пытался представить нечто предположительное:
— Бывает, что две страны разделены не столь уж значительным спором… Что у них разные точки зрения на дело второстепенной важности… Дело о колонии, к примеру, в котором затронуто более самолюбие, чем подлинные интересы… Может ли при таких обстоятельствах случиться, что глава одного из этих государств посмотрит на затянувшийся спор под совсем новым углом, ведущим к примирению?.. И отдать требуемые распоряжения для того, чтобы…
— Чтобы я оставил Марокко за Францией! — воскликнул незнакомец, искренне рассмеявшись.
Эта мысль, подсказанная Люпэном, казалась ему самой смешной на свете, и он от души забавлялся. Таким огромным действительно выглядело несоответствие между поставленной задачей и предложенным средством ее достижения.
— Конечно, конечно… — продолжал незнакомец, напрасно стараясь вновь стать серьезным, — конечно, идея — из оригинальнейших… Вся современная политика должна быть перевернута вверх дном ради того, чтобы Арсен Люпэн оказался на свобода! Намерения целой империи перечеркнуты, лишь бы Арсен Люпэн мог продолжить свои подвиги!.. Нет! Почему бы не потребовать у меня Эльзас-Лотарингию?
— Я уже думал об этом, сир, — сказал Люпэн.
Незнакомец развеселился еще сильнее.
— Замечательно! И вы мне уступили?
— На сей раз — да.
Люпэн скрестил руки на груди. Он тоже забавлялся, притворно важничая, и продолжал с чрезмерной серьезностью:
— Кто знает, не даст ли мне однажды стечение особых обстоятельств возможность потребовать и добиться подобной уступки. И тогда я это непременно сделаю. Покамест же средства, которыми я могу воспользоваться, требуют от меня большей скромности. Мир в Марокко вполне меня удовлетворит.
— И только?
— И только.
— Марокко — взамен вашей свободы?
— Не более того… Если придерживаться нашей, не совсем точной формулировки. Ибо не следует совсем терять из виду основной предмет нашей беседы, сир. Малой толики доброй воли со стороны одной из великих держав в обмен на те письма, которые находятся в моем распоряжении.
— Эти письма!.. Эти письма!.. — повторил незнакомец с раздражением. — В конце концов, они, возможно, вовсе не обладают такой ценностью…
— Среди них есть написанные вашей рукой. И вы, сир, придаете достаточное значение, чтобы явиться ко мне в мою камеру.
— Ну и что?
— Но есть также другие, происхождение которых вам неизвестно и о содержании которых я мог бы вам кое-что сообщить.
— Ах! — с беспокойством проронил незнакомец.
Люпэн, казалось, колебался.
— Говорите, говорите прямо! — приказал посетитель. — Говорите откровенно!
В глубокой тишине Люпэн с некоторой торжественностью объявил:
— Двадцать лет тому назад между Германией, Англией и Францией был составлен проект договора.
— Неправда! Невозможно! Кто бы смог?..
— Это сделали отец нынешнего монарха и королева Англии, его бабка, оба — под влиянием императрицы.
— Невозможно! Повторяю, это невозможно!
— Переписка об этом деле тоже содержится в тайнике замка Вельденц, тайнике, чей секрет знаю я один.
Незнакомец в волнении принялся вновь расхаживать по камере.
Остановившись, он спросил:
— В этой переписке есть также текст договора?
— Да, сир. Написанный рукой вашего родителя.
— И что в нем сказано?
— Этим договором Англия и Франция обещали Германии огромную колониальную империю, которой она ныне не имеет и которая необходима для обеспечения ее величия, империю, достаточно обширную для того, чтобы она отказалась от стремления к гегемонии в Европе и примирилась с тем положением, в котором находится.
— И в обмен на такую империю Англия требовала?..
— Ограничения германских морских вооружений.
— А Франция?
— Лотарингию и Эльзас.
Кайзер умолк, опершись о стол и задумавшись. Люпэн между тем продолжал:
— Все было уже готово. Предупрежденные об этом кабинеты министров в Париже и Лондоне выразили согласие. Дело было сделано. Великий договор о союзе должен был вот-вот вступить в силу, создав основу всеобщего, окончательного мира. Смерть вашего отца перечеркнула эту прекрасную мечту. Но позволю себе спросить ваше величество, что подумает его народ, что подумает весь мир, если узнает о том, что Фридрих III, герой войны 70-го года, истинный, чистокровный немец, уважаемый соотечественниками и даже врагами, согласился и, следовательно, считал справедливым возвращение Эльзас-Лотарингии?
Он ненадолго умолк, давая время на то, чтобы проблема в отчетливой форме вырисовалась перед сознанием главы империи, перед его совестью человека, сына и государя.
Затем заключил:
— Выбор предоставлен вашему величеству — угодно ли вашему величеству, чтобы история вписала этот договор в свои анналы. Что касается меня, сир, моей скромной личности не пристало участвовать в подобном решении.
За этими словами последовала долгая тишина. Люпэн ждал с тревогой в душе. В эти минуты, которых он добился ценою таких усилий и упорства, решалась его судьба. Шли исторические минуты, вызванные к жизни его разумом, в которые «его скромная личность», что бы об этом ни говорили, обрела вдруг ощутимый вес для судеб целых империй и мира в этом мире…
Перед ним, во мраке, кесарь размышлял.
Что собирался он сказать? Как решит вопрос?
Он стал опять расхаживать по камере. Прошло несколько минут, показавшихся Люпэну нескончаемыми. Наконец, остановившись, незнакомец спросил:
— У вас есть еще условия?
— Да, сир, для вас — малозначительные.
— А именно?
— Я нашел сына великого герцога де Де-Пон-Вельденц. Княжество нужно ему вернуть.
— Дальше?
— Он любит девушку, прекрасную и добродетельную, которая тоже любит его. Он женится на этой девушке.
— Дальше?
— Это все.
— И ничего более?
— Ничего. Вашему величеству остается лишь передать директору «Большой газеты» вот это письмо, чтобы он уничтожил, не читая, статью, которую должен с минуты на минуту получить.
Люпэн протянул письмо с тревогой в душе, дрожащей рукой. Если монарх его возьмет, это станет знаком его согласия.
Посетитель заколебался. Потом яростным движением схватил письмо, надел кепку, укутался в свой плащ и вышел, не сказав ни слова.
Несколько минут Люпэн простоял, шатаясь, как оглушенный. Потом упал на стул, чуть не крича от радости и гордости.
II
Глава 5
I
— Тем лучше, тем лучше, — прошептал посетитель. — Спокойствие наступит лишь тогда, когда эти бумаги перестанут существовать.
И, резко остановившись перед Люпэном, спросил:
— Сколько?
— Чего? — отозвался Люпэн, несколько сбитый с толку.
— Сколько — за эти бумаги? Сколько — за секрет?
Он ждал, что будет названа сумма. Наконец, предложил сам:
— Пятьдесят тысяч? Сто тысяч?..
И, поскольку Люпэн молчал, добавил с некоторым колебанием:
— Еще больше? Двести тысяч? Пусть так. Я согласен.
Люпэн улыбнулся и тихо произнес:
— Весьма достойная сумма. Не следует ли, однако, предположить, что некий государь… Скажем — король Англии, дошел бы и до миллиона? Будем говорить откровенно.
— Думаю, что да.
— И что эти письма, в глазах государя — не имеющие цены, что они стоят и двух миллионов, точно так же, как и двухсот тысяч франков?.. И трех миллионов — так же, как двух?
— Думаю, что да.
— И, если бы потребовалось, этот государь охотно отдал бы их, эти три миллиона франков?
— Да.
— Тогда нам будет легко прийти к согласию.
— На такой основе? — не без тревоги воскликнул посетитель.
— На такой основе? Нет… Я не требую денег. Мне нужно другое, имеющее для меня большую цену, чем миллионы.
— Что же это?
— Свобода.
Незнакомец вздрогнул.
— О! Ваша свобода… Но я тут бессилен… Это касается вашей страны… Ее правосудия… У меня здесь нет никакой власти.
Люпэн приблизился и, говоря еще тише, уточнил:
— Это как раз во власти вашего величества… Мое освобождение — не такое уж важное событие, чтобы последовал отказ.
— Я должен о нем попросить?
— Да.
— Кого же?
— Господина Валенглея, председателя Совета Министров.
— Но господин Валенглей не более властен в этом деле, чем я.
— Он мог бы открыть передо мною двери тюрьмы.
— Это вызовет скандал.
— Можно и не открывать… Можно только приоткрыть, для меня этого будет достаточно… Можно и симулировать побег… Публика так его, кстати, ждет, что никому не предъявит за это счет…
— Допустим… Допустим… Но господин Валенглей никогда на это не согласится.
— Напротив.
— Почему?
— Потому что такое пожелание будет исходить от вас.
— Мои желания ему не указ.
— Нет, конечно. Но между правительствами такие соглашения состоятся. И Валенглей — истинный политик…
— Ну вот еще! По-вашему, французское правительство пойдет на такой незаконный акт только чтобы быть мне приятным?
— Эта честь не будет для него единственной.
— Какая же ему выпадет еще?
— Великая честь оказать Франции услугу, приняв предложение, которое будет сделано одновременно с просьбой о моем освобождении.
— Я должен, значит, сделать какое-то предложение?
— Да, сир.
— Какое же?
— Не знаю. Но, как мне кажется, всегда существует почва для согласия… И возможности для того, чтобы к нему прийти…
Незнакомец смотрел на него, не понимая. Люпэн наклонился и проговорил, словно с трудом подыскивая слова, словно пытался представить нечто предположительное:
— Бывает, что две страны разделены не столь уж значительным спором… Что у них разные точки зрения на дело второстепенной важности… Дело о колонии, к примеру, в котором затронуто более самолюбие, чем подлинные интересы… Может ли при таких обстоятельствах случиться, что глава одного из этих государств посмотрит на затянувшийся спор под совсем новым углом, ведущим к примирению?.. И отдать требуемые распоряжения для того, чтобы…
— Чтобы я оставил Марокко за Францией! — воскликнул незнакомец, искренне рассмеявшись.
Эта мысль, подсказанная Люпэном, казалась ему самой смешной на свете, и он от души забавлялся. Таким огромным действительно выглядело несоответствие между поставленной задачей и предложенным средством ее достижения.
— Конечно, конечно… — продолжал незнакомец, напрасно стараясь вновь стать серьезным, — конечно, идея — из оригинальнейших… Вся современная политика должна быть перевернута вверх дном ради того, чтобы Арсен Люпэн оказался на свобода! Намерения целой империи перечеркнуты, лишь бы Арсен Люпэн мог продолжить свои подвиги!.. Нет! Почему бы не потребовать у меня Эльзас-Лотарингию?
— Я уже думал об этом, сир, — сказал Люпэн.
Незнакомец развеселился еще сильнее.
— Замечательно! И вы мне уступили?
— На сей раз — да.
Люпэн скрестил руки на груди. Он тоже забавлялся, притворно важничая, и продолжал с чрезмерной серьезностью:
— Кто знает, не даст ли мне однажды стечение особых обстоятельств возможность потребовать и добиться подобной уступки. И тогда я это непременно сделаю. Покамест же средства, которыми я могу воспользоваться, требуют от меня большей скромности. Мир в Марокко вполне меня удовлетворит.
— И только?
— И только.
— Марокко — взамен вашей свободы?
— Не более того… Если придерживаться нашей, не совсем точной формулировки. Ибо не следует совсем терять из виду основной предмет нашей беседы, сир. Малой толики доброй воли со стороны одной из великих держав в обмен на те письма, которые находятся в моем распоряжении.
— Эти письма!.. Эти письма!.. — повторил незнакомец с раздражением. — В конце концов, они, возможно, вовсе не обладают такой ценностью…
— Среди них есть написанные вашей рукой. И вы, сир, придаете достаточное значение, чтобы явиться ко мне в мою камеру.
— Ну и что?
— Но есть также другие, происхождение которых вам неизвестно и о содержании которых я мог бы вам кое-что сообщить.
— Ах! — с беспокойством проронил незнакомец.
Люпэн, казалось, колебался.
— Говорите, говорите прямо! — приказал посетитель. — Говорите откровенно!
В глубокой тишине Люпэн с некоторой торжественностью объявил:
— Двадцать лет тому назад между Германией, Англией и Францией был составлен проект договора.
— Неправда! Невозможно! Кто бы смог?..
— Это сделали отец нынешнего монарха и королева Англии, его бабка, оба — под влиянием императрицы.
— Невозможно! Повторяю, это невозможно!
— Переписка об этом деле тоже содержится в тайнике замка Вельденц, тайнике, чей секрет знаю я один.
Незнакомец в волнении принялся вновь расхаживать по камере.
Остановившись, он спросил:
— В этой переписке есть также текст договора?
— Да, сир. Написанный рукой вашего родителя.
— И что в нем сказано?
— Этим договором Англия и Франция обещали Германии огромную колониальную империю, которой она ныне не имеет и которая необходима для обеспечения ее величия, империю, достаточно обширную для того, чтобы она отказалась от стремления к гегемонии в Европе и примирилась с тем положением, в котором находится.
— И в обмен на такую империю Англия требовала?..
— Ограничения германских морских вооружений.
— А Франция?
— Лотарингию и Эльзас.
Кайзер умолк, опершись о стол и задумавшись. Люпэн между тем продолжал:
— Все было уже готово. Предупрежденные об этом кабинеты министров в Париже и Лондоне выразили согласие. Дело было сделано. Великий договор о союзе должен был вот-вот вступить в силу, создав основу всеобщего, окончательного мира. Смерть вашего отца перечеркнула эту прекрасную мечту. Но позволю себе спросить ваше величество, что подумает его народ, что подумает весь мир, если узнает о том, что Фридрих III, герой войны 70-го года, истинный, чистокровный немец, уважаемый соотечественниками и даже врагами, согласился и, следовательно, считал справедливым возвращение Эльзас-Лотарингии?
Он ненадолго умолк, давая время на то, чтобы проблема в отчетливой форме вырисовалась перед сознанием главы империи, перед его совестью человека, сына и государя.
Затем заключил:
— Выбор предоставлен вашему величеству — угодно ли вашему величеству, чтобы история вписала этот договор в свои анналы. Что касается меня, сир, моей скромной личности не пристало участвовать в подобном решении.
За этими словами последовала долгая тишина. Люпэн ждал с тревогой в душе. В эти минуты, которых он добился ценою таких усилий и упорства, решалась его судьба. Шли исторические минуты, вызванные к жизни его разумом, в которые «его скромная личность», что бы об этом ни говорили, обрела вдруг ощутимый вес для судеб целых империй и мира в этом мире…
Перед ним, во мраке, кесарь размышлял.
Что собирался он сказать? Как решит вопрос?
Он стал опять расхаживать по камере. Прошло несколько минут, показавшихся Люпэну нескончаемыми. Наконец, остановившись, незнакомец спросил:
— У вас есть еще условия?
— Да, сир, для вас — малозначительные.
— А именно?
— Я нашел сына великого герцога де Де-Пон-Вельденц. Княжество нужно ему вернуть.
— Дальше?
— Он любит девушку, прекрасную и добродетельную, которая тоже любит его. Он женится на этой девушке.
— Дальше?
— Это все.
— И ничего более?
— Ничего. Вашему величеству остается лишь передать директору «Большой газеты» вот это письмо, чтобы он уничтожил, не читая, статью, которую должен с минуты на минуту получить.
Люпэн протянул письмо с тревогой в душе, дрожащей рукой. Если монарх его возьмет, это станет знаком его согласия.
Посетитель заколебался. Потом яростным движением схватил письмо, надел кепку, укутался в свой плащ и вышел, не сказав ни слова.
Несколько минут Люпэн простоял, шатаясь, как оглушенный. Потом упал на стул, чуть не крича от радости и гордости.
II
— Господин следователь, настал день, в который я буду вынужден с сожалением распроститься с вами.
— Что такое, господин Люпэн? Вы намерены нас покинуть?
— С болью в душе, господин следователь, уверяю вас, ибо наши отношения были отмечены исключительной сердечностью. Но счастье, увы, не вечно. Курс моего отдыха в отеле Санте завершен. Другие обязанности отныне требуют моего присутствия. В эту ночь мне придется совершить побег.
— Желаю удачи, мсье Люпэн.
— Благодарю вас, господин следователь.
Арсен Люпэн стал терпеливо ждать урочного часа, задаваясь, впрочем, вопросом, как все произойдет, какими способами Франция и Германия, объединившись ради этого достойного дела, доведут его до конца без большого скандала. Около пяти часов пополудни надзиратель отвел его на тюремный двор. Пройдя туда, он встретился с директором, который передал его с рук на руки господину Веберу. Тот пригласил его в автомобиль, где кто-то уже сидел.
Люпэн подавил приступ дикого смеха.
— Так! Это ты, мой бедный Вебер! Тебе досталась эта работенка! Вот кого назначили ответственным за мой побег! Право, тебе не везет! Ах, старина, какой пассаж! Прославившись моим арестом, ты обессмертишь себя моим бегством!
Он посмотрел на второго из присутствующих.
— Ага, господин префект полиции, вы тоже в этом деле? Хороший подарочек для вас, черт возьми? Могу дать единственный совет — оставайтесь за кулисами. Пусть вся слава достанется Веберу. Это его законное право!.. Он ведь молодец, наш милый Вебер!
Машина быстро пробежала вдоль Сены до Булонского леса. У Сен-Клуда переехали мост.
— Отлично! — воскликнул Люпэн. — Едем в Гарш! Я потребовался для того, чтобы восстановить картину смерти барона Альтенгейма. Мы спустимся в подземный ход, и можно будет сказать, что я исчез через второй выход, который знал я один. Боже, как это глупо!
Казалось, он в отчаянии.
— Идиотство последней марки! Мне стыдно, я краснею… Кто нами правит! Какие времена! Но, несчастные, надо было обратиться ко мне. Я сфабриковал бы для вас побег высокой пробы, настоящее маленькое чудо! Это же мое любимое амплуа! Публика завопила бы о чуде и заплясала бы от удовольствия! А вместо этого… Вас заставили, правда, поспешить… Ладно, в конце концов…
Программа оказалась именно такой, какой ее предвидел Люпэн. Они прошли через дом уединения до флигеля Гортензии. Люпэн с обоими сопровождающими спустились вниз и прошли по подземному ходу. В конце его заместитель шефа Сюрте ему сказал:
— Вы свободны.
— Вот оно! — отозвался Люпэн. — Без всяких фокусов! Тысяча благодарностей, мой милый Вебер, прошу прощения, что пришлось побеспокоить. Господин префект, передайте поклон мадам.
Он поднялся по лестнице, которая вела в виллу Глициний, поднял люк и выскочил в подвал.
На его плечо легла тяжелая рука.
Перед ним стоял вчерашний посетитель, накануне сопровождавший кайзера. Четверо молодцов окружили его со всех сторон.
— Ну вот, — воскликнул Люпэн, — это что еще за шутки?! Значит, я все-таки не свободен?
— Да, да, — проворчал немец грубым голосом, — вы свободны… свободны отправиться совершить путешествие с нами, вшестером… Если это вам только подойдет…
Люпэн посмотрел на него, сдерживая безумное желание дать ему оценить силу доброго удара кулаком в нос. Встречавшая его пятерка, однако, выглядела слишком внушительно; ее начальник не питал к нему, очевидно, чрезмерного дружелюбия, и Люпэн подумал, что тот будет только рад, если придется прибегнуть к крайним мерам. В конце концов, какое это имело значение?
И он криво усмехнулся:
— Подойдет ли мне! Да ведь это моя мечта!
Во дворе ждал лимузин. Двое из конвоя сели впереди, двое — на среднее сиденье. Люпэн и иностранец устроились на заднем.
— В путь! — по-немецки воскликнул Люпэн. — Нас ждет замок Вельденц!
Но сидящий рядом предупредил:
— Потише! Эти люди ничего не должны знать. Говорите по-французски, они не поймут. Но к чему нам с вами разговоры?
— Правда, — кивнул Люпэн, — к чему нам разговоры?
Остаток дня и всю ночь они провели в дороге, без всяких происшествий. Два раза заправились горючим в небольших, спящих городках. Немцы по очереди стерегли своего пленника, который, со своей стороны, не открывал глаз до самого рассвета. Ранний завтрак состоялся на постоялом дворе, расположенном на вершине холма, возле которого стоял небольшой дорожный указатель. По нему Люпэн убедился в том, что они находились на одинаковом расстоянии от Люксембурга и Метца. Оттуда поехали по дороге, косо уходившей к северо-востоку, в сторону Трева.
Люпэн обратился к своему спутнику:
— Имею ли я честь разговаривать с графом Вальдемаром, доверенным лицом кайзера, с тем лицом, которое провело обыск в доме Германна III в Дрездене?
«У тебя, мой милый, рожа, которая мне совсем не нравится, — подумал Люпэн. — Рано или поздно, настанет день, когда я на тебе как следует отыграюсь. Ты уродлив, ты жирен, ты массивен, короче — ты не в моем вкусе».
И добавил вслух:
— Господин граф напрасно воздерживается от ответа. В его интересах — прислушаться к моим словам. В минуту, когда мы садились в машину, я заметил автомобиль, который появился на дороге и последовал за нами. Вы не обратили на него внимание?
— Нет. А зачем?
— Право, тогда ни к чему…
— Но все-таки…
— Ну нет… Ничего такого… Простое замечание… Впрочем, мы еще раз впереди, минут на десять езды. И машина у нас, я думаю, на сорок, не меньше, лошадиных сил…
— Шестьдесят, — проронил немец, с беспокойством наблюдавший за ним краем глаза.
— О! Тогда я спокоен!
Они въехали на небольшой пригорок. На самом верху граф высунулся в окно.
— Тысяча чертей! — выругался он.
— Что такое? — спросил Люпэн.
Граф повернулся к нему и с угрозой произнес:
— Берегитесь… Если что-нибудь случится, тем хуже для вас.
— Ого! Ого! Нас, кажется, нагоняют… Но чего вам бояться, дорогой граф? Это, наверно, обыкновенный путешественник… А может быть, к вам спешит подмога…
— Мне не нужна ничья помощь, — проворчал немец.
Он опять высунулся. От второго авто до них оставалось не более двухсот метров.
Он приказал, кивнув в сторону Люпэна:
— Связать его! И, если будет противиться…
И вынул револьвер.
— Зачем мне сопротивляться, мой дорогой тевтон? — ухмыльнулся Люпэн.
И добавил, в то время как ему связывали руки:
— Странно, действительно, видеть, как люди предпринимают ненужные предосторожности, когда не надо. И не принимать их, когда надо. Что может сделать вам это авто! Мои сообщники? Дурацкая мысль!
Не отвечая, немец велел шоферу:
— Направо! Притормози! Пусть обгоняет… Если они затормозят, остановись!
Однако, к его удивлению, нагонявшие удвоили скорость. Их машина вихрем пролетела мимо, подняв тучу пыли. У заднего сиденья открытого авто стоял некто в черном.
Он поднял руку.
Раздались два выстрела.
Прикрывавший собой левую дверцу тучный граф свалился на сиденье.
Прежде чем заняться своим начальником, двое из конвоя набросились на Люпэна и опутали его со всех сторон веревками.
— Болваны! Козлы! — крикнул Люпэн, дрожавший от ярости. — Ну вот, они еще останавливаются! Трижды идиоты, гонитесь за ним!.. Догоняйте! Это человек в черном!.. Убийца!.. Ах, идиоты!
Ему заткнули рот кляпом. Потом занялись графом. Рана не выглядела тяжелой, ее сразу забинтовали. Но граф, возбужденный до крайности, начал бредить.
Было восемь часов утра. Вокруг расстилалась ровная, пустынная местность, не было видно даже малых хуторов. Конвой не знал цели поездки. Куда направиться? Кого предупредить?
Отъехав к обочине, немцы стали ждать.
Так прошел целый день. Только к вечеру прибыло отделение кавалерии, посланной из Трева на поиски автомобиля.
Два часа спустя Люпэн вышел из лимузина и, под охраной двух немцев, при свете фонаря поднялся по ступеням лестницы в небольшую комнату с зарешеченными окнами. Там он провел ночь.
На следующее утро пришел офицер, который повел его через двор, заполненный солдатами, до середины длинного ряда зданий, выстроившихся полукругом у подножья возвышенности, на которой были видны монументальные развалины. Его ввели в большое помещение почти без мебели. За письменным столом сидел его позавчерашний посетитель, занятый чтением газет и докладов, в которых время от времени делал жирные пометки красным карандашом.
— Оставьте нас, — сказал он офицеру.
И, подойдя к Люпэну, скомандовал:
— Бумаги!
Это был уже совсем другой тон. Это был повелительный, резкий тон хозяина, который находится у себя и разговаривает с низшим, и насколько еще низшим себя! — с мошенником, авантюристом наихудшего пошиба, перед которым недавно он был вынужден унижаться!
— Бумаги! — повторил он.
Люпэн не стушевался. Он спокойно сказал:
— Они в замке Вельденц.
— Мы находимся в службах этого замка.
— Бумаги — в тех развалинах.
— Пойдем туда. Показывайте мне дорогу.
Люпэн не сдвинулся с места.
— Ну что?
— Так вот, сир, это не так просто, как вы полагаете. Требуется некоторое время для того, чтобы привести в действие все, что нужно для доступа к тайнику.
— Сколько вам на это дать?
— Двадцать четыре часа.
Кайзер сдержал движение, полное гнева.
— Ах! Между нами не было об этом речи!
— Ничто и не уточнялось между нами, сир… Так же как большое путешествие, которое ваше величество устроило для меня под конвоем шести надежных телохранителей. Я должен вручить вам эти бумаги, вот и весь уговор.
— А я должен вернуть вам свободу только взамен этих бумаг.
— Это вопрос доверия, сир. Я точно так же считал бы себя обязанным вернуть вашему величеству эти документы, если был бы свободным по выходе из тюрьмы, и ваше величество может быть уверено, что я не сбежал бы, унося их под мышкой. Единственная разница — в том, что они были уже в руках вашего величества. Ибо нам пришлось потерять целый день. И целый день… в таком деле… это слишком много. Все дело в том, что следовало оказать мне доверие.
Властитель с удивлением взирал на падшего человека, бандита, казавшегося оскорбленным тем, что ему не поверили на слово.
Не отвечая, он позвонил.
— Дежурного офицера, — приказал кайзер.
Появился совсем еще бледный граф Вальдемар.
— Ах, это ты, Вальдемар? Ты в порядке?
— Приказывайте, сир.
— Возьми с собой пятерых… Все тех же, поскольку ты в них уверен. Вы не оставите ни на минуту этого… этого господина в одиночестве до утра, — он посмотрел на часы, — до завтрашнего утра, до десяти часов… Нет, даю ему время до полудня. Ты пойдешь с ним, куда он ни пожелает, сделаешь все, что он велит сделать. Короче, будешь полностью в его распоряжении. В полдень я к вам присоединюсь. Если ровно до полудня он не вручит мне требуемую пачку писем, ты посадишь его в автомобиль и, не теряя ни секунды, отвезешь обратно, прямо в тюрьму Санте.
— Если же он попытается сбежать?
— Действуй, как велит долг.
И кайзер вышел.
Люпэн взял со стола сигару и упал в кресло.
— В добрый час! Такая программа решительно нравится мне.
Граф позвал своих людей и сказал Люпэну:
— Шагом марш!
Люпэн закурил сигару и не пошевелился.
— Свяжите ему руки! — приказал граф. И, когда это сделали, повторил: — Вставайте! Шагом марш!
— Нет.
— Это еще что?
— Я думаю.
— О чем?
— О том, в каком месте может быть тот тайник.
Граф подскочил:
— Как так! Вы еще этого не знаете?
— Клянусь душой! — усмехнулся Люпэн. — Самое смешное во всей этой авантюре — что у меня нет ни единой мысли о том, где находится знаменитый тайник, ни даже представления, что надо сделать, чтобы его найти. Что вы на это скажете, дорогой Вальдемар? Самое смешное, не правда ли? Ни малейшего представления!
— Что такое, господин Люпэн? Вы намерены нас покинуть?
— С болью в душе, господин следователь, уверяю вас, ибо наши отношения были отмечены исключительной сердечностью. Но счастье, увы, не вечно. Курс моего отдыха в отеле Санте завершен. Другие обязанности отныне требуют моего присутствия. В эту ночь мне придется совершить побег.
— Желаю удачи, мсье Люпэн.
— Благодарю вас, господин следователь.
Арсен Люпэн стал терпеливо ждать урочного часа, задаваясь, впрочем, вопросом, как все произойдет, какими способами Франция и Германия, объединившись ради этого достойного дела, доведут его до конца без большого скандала. Около пяти часов пополудни надзиратель отвел его на тюремный двор. Пройдя туда, он встретился с директором, который передал его с рук на руки господину Веберу. Тот пригласил его в автомобиль, где кто-то уже сидел.
Люпэн подавил приступ дикого смеха.
— Так! Это ты, мой бедный Вебер! Тебе досталась эта работенка! Вот кого назначили ответственным за мой побег! Право, тебе не везет! Ах, старина, какой пассаж! Прославившись моим арестом, ты обессмертишь себя моим бегством!
Он посмотрел на второго из присутствующих.
— Ага, господин префект полиции, вы тоже в этом деле? Хороший подарочек для вас, черт возьми? Могу дать единственный совет — оставайтесь за кулисами. Пусть вся слава достанется Веберу. Это его законное право!.. Он ведь молодец, наш милый Вебер!
Машина быстро пробежала вдоль Сены до Булонского леса. У Сен-Клуда переехали мост.
— Отлично! — воскликнул Люпэн. — Едем в Гарш! Я потребовался для того, чтобы восстановить картину смерти барона Альтенгейма. Мы спустимся в подземный ход, и можно будет сказать, что я исчез через второй выход, который знал я один. Боже, как это глупо!
Казалось, он в отчаянии.
— Идиотство последней марки! Мне стыдно, я краснею… Кто нами правит! Какие времена! Но, несчастные, надо было обратиться ко мне. Я сфабриковал бы для вас побег высокой пробы, настоящее маленькое чудо! Это же мое любимое амплуа! Публика завопила бы о чуде и заплясала бы от удовольствия! А вместо этого… Вас заставили, правда, поспешить… Ладно, в конце концов…
Программа оказалась именно такой, какой ее предвидел Люпэн. Они прошли через дом уединения до флигеля Гортензии. Люпэн с обоими сопровождающими спустились вниз и прошли по подземному ходу. В конце его заместитель шефа Сюрте ему сказал:
— Вы свободны.
— Вот оно! — отозвался Люпэн. — Без всяких фокусов! Тысяча благодарностей, мой милый Вебер, прошу прощения, что пришлось побеспокоить. Господин префект, передайте поклон мадам.
Он поднялся по лестнице, которая вела в виллу Глициний, поднял люк и выскочил в подвал.
На его плечо легла тяжелая рука.
Перед ним стоял вчерашний посетитель, накануне сопровождавший кайзера. Четверо молодцов окружили его со всех сторон.
— Ну вот, — воскликнул Люпэн, — это что еще за шутки?! Значит, я все-таки не свободен?
— Да, да, — проворчал немец грубым голосом, — вы свободны… свободны отправиться совершить путешествие с нами, вшестером… Если это вам только подойдет…
Люпэн посмотрел на него, сдерживая безумное желание дать ему оценить силу доброго удара кулаком в нос. Встречавшая его пятерка, однако, выглядела слишком внушительно; ее начальник не питал к нему, очевидно, чрезмерного дружелюбия, и Люпэн подумал, что тот будет только рад, если придется прибегнуть к крайним мерам. В конце концов, какое это имело значение?
И он криво усмехнулся:
— Подойдет ли мне! Да ведь это моя мечта!
Во дворе ждал лимузин. Двое из конвоя сели впереди, двое — на среднее сиденье. Люпэн и иностранец устроились на заднем.
— В путь! — по-немецки воскликнул Люпэн. — Нас ждет замок Вельденц!
Но сидящий рядом предупредил:
— Потише! Эти люди ничего не должны знать. Говорите по-французски, они не поймут. Но к чему нам с вами разговоры?
— Правда, — кивнул Люпэн, — к чему нам разговоры?
Остаток дня и всю ночь они провели в дороге, без всяких происшествий. Два раза заправились горючим в небольших, спящих городках. Немцы по очереди стерегли своего пленника, который, со своей стороны, не открывал глаз до самого рассвета. Ранний завтрак состоялся на постоялом дворе, расположенном на вершине холма, возле которого стоял небольшой дорожный указатель. По нему Люпэн убедился в том, что они находились на одинаковом расстоянии от Люксембурга и Метца. Оттуда поехали по дороге, косо уходившей к северо-востоку, в сторону Трева.
Люпэн обратился к своему спутнику:
— Имею ли я честь разговаривать с графом Вальдемаром, доверенным лицом кайзера, с тем лицом, которое провело обыск в доме Германна III в Дрездене?
«У тебя, мой милый, рожа, которая мне совсем не нравится, — подумал Люпэн. — Рано или поздно, настанет день, когда я на тебе как следует отыграюсь. Ты уродлив, ты жирен, ты массивен, короче — ты не в моем вкусе».
И добавил вслух:
— Господин граф напрасно воздерживается от ответа. В его интересах — прислушаться к моим словам. В минуту, когда мы садились в машину, я заметил автомобиль, который появился на дороге и последовал за нами. Вы не обратили на него внимание?
— Нет. А зачем?
— Право, тогда ни к чему…
— Но все-таки…
— Ну нет… Ничего такого… Простое замечание… Впрочем, мы еще раз впереди, минут на десять езды. И машина у нас, я думаю, на сорок, не меньше, лошадиных сил…
— Шестьдесят, — проронил немец, с беспокойством наблюдавший за ним краем глаза.
— О! Тогда я спокоен!
Они въехали на небольшой пригорок. На самом верху граф высунулся в окно.
— Тысяча чертей! — выругался он.
— Что такое? — спросил Люпэн.
Граф повернулся к нему и с угрозой произнес:
— Берегитесь… Если что-нибудь случится, тем хуже для вас.
— Ого! Ого! Нас, кажется, нагоняют… Но чего вам бояться, дорогой граф? Это, наверно, обыкновенный путешественник… А может быть, к вам спешит подмога…
— Мне не нужна ничья помощь, — проворчал немец.
Он опять высунулся. От второго авто до них оставалось не более двухсот метров.
Он приказал, кивнув в сторону Люпэна:
— Связать его! И, если будет противиться…
И вынул револьвер.
— Зачем мне сопротивляться, мой дорогой тевтон? — ухмыльнулся Люпэн.
И добавил, в то время как ему связывали руки:
— Странно, действительно, видеть, как люди предпринимают ненужные предосторожности, когда не надо. И не принимать их, когда надо. Что может сделать вам это авто! Мои сообщники? Дурацкая мысль!
Не отвечая, немец велел шоферу:
— Направо! Притормози! Пусть обгоняет… Если они затормозят, остановись!
Однако, к его удивлению, нагонявшие удвоили скорость. Их машина вихрем пролетела мимо, подняв тучу пыли. У заднего сиденья открытого авто стоял некто в черном.
Он поднял руку.
Раздались два выстрела.
Прикрывавший собой левую дверцу тучный граф свалился на сиденье.
Прежде чем заняться своим начальником, двое из конвоя набросились на Люпэна и опутали его со всех сторон веревками.
— Болваны! Козлы! — крикнул Люпэн, дрожавший от ярости. — Ну вот, они еще останавливаются! Трижды идиоты, гонитесь за ним!.. Догоняйте! Это человек в черном!.. Убийца!.. Ах, идиоты!
Ему заткнули рот кляпом. Потом занялись графом. Рана не выглядела тяжелой, ее сразу забинтовали. Но граф, возбужденный до крайности, начал бредить.
Было восемь часов утра. Вокруг расстилалась ровная, пустынная местность, не было видно даже малых хуторов. Конвой не знал цели поездки. Куда направиться? Кого предупредить?
Отъехав к обочине, немцы стали ждать.
Так прошел целый день. Только к вечеру прибыло отделение кавалерии, посланной из Трева на поиски автомобиля.
Два часа спустя Люпэн вышел из лимузина и, под охраной двух немцев, при свете фонаря поднялся по ступеням лестницы в небольшую комнату с зарешеченными окнами. Там он провел ночь.
На следующее утро пришел офицер, который повел его через двор, заполненный солдатами, до середины длинного ряда зданий, выстроившихся полукругом у подножья возвышенности, на которой были видны монументальные развалины. Его ввели в большое помещение почти без мебели. За письменным столом сидел его позавчерашний посетитель, занятый чтением газет и докладов, в которых время от времени делал жирные пометки красным карандашом.
— Оставьте нас, — сказал он офицеру.
И, подойдя к Люпэну, скомандовал:
— Бумаги!
Это был уже совсем другой тон. Это был повелительный, резкий тон хозяина, который находится у себя и разговаривает с низшим, и насколько еще низшим себя! — с мошенником, авантюристом наихудшего пошиба, перед которым недавно он был вынужден унижаться!
— Бумаги! — повторил он.
Люпэн не стушевался. Он спокойно сказал:
— Они в замке Вельденц.
— Мы находимся в службах этого замка.
— Бумаги — в тех развалинах.
— Пойдем туда. Показывайте мне дорогу.
Люпэн не сдвинулся с места.
— Ну что?
— Так вот, сир, это не так просто, как вы полагаете. Требуется некоторое время для того, чтобы привести в действие все, что нужно для доступа к тайнику.
— Сколько вам на это дать?
— Двадцать четыре часа.
Кайзер сдержал движение, полное гнева.
— Ах! Между нами не было об этом речи!
— Ничто и не уточнялось между нами, сир… Так же как большое путешествие, которое ваше величество устроило для меня под конвоем шести надежных телохранителей. Я должен вручить вам эти бумаги, вот и весь уговор.
— А я должен вернуть вам свободу только взамен этих бумаг.
— Это вопрос доверия, сир. Я точно так же считал бы себя обязанным вернуть вашему величеству эти документы, если был бы свободным по выходе из тюрьмы, и ваше величество может быть уверено, что я не сбежал бы, унося их под мышкой. Единственная разница — в том, что они были уже в руках вашего величества. Ибо нам пришлось потерять целый день. И целый день… в таком деле… это слишком много. Все дело в том, что следовало оказать мне доверие.
Властитель с удивлением взирал на падшего человека, бандита, казавшегося оскорбленным тем, что ему не поверили на слово.
Не отвечая, он позвонил.
— Дежурного офицера, — приказал кайзер.
Появился совсем еще бледный граф Вальдемар.
— Ах, это ты, Вальдемар? Ты в порядке?
— Приказывайте, сир.
— Возьми с собой пятерых… Все тех же, поскольку ты в них уверен. Вы не оставите ни на минуту этого… этого господина в одиночестве до утра, — он посмотрел на часы, — до завтрашнего утра, до десяти часов… Нет, даю ему время до полудня. Ты пойдешь с ним, куда он ни пожелает, сделаешь все, что он велит сделать. Короче, будешь полностью в его распоряжении. В полдень я к вам присоединюсь. Если ровно до полудня он не вручит мне требуемую пачку писем, ты посадишь его в автомобиль и, не теряя ни секунды, отвезешь обратно, прямо в тюрьму Санте.
— Если же он попытается сбежать?
— Действуй, как велит долг.
И кайзер вышел.
Люпэн взял со стола сигару и упал в кресло.
— В добрый час! Такая программа решительно нравится мне.
Граф позвал своих людей и сказал Люпэну:
— Шагом марш!
Люпэн закурил сигару и не пошевелился.
— Свяжите ему руки! — приказал граф. И, когда это сделали, повторил: — Вставайте! Шагом марш!
— Нет.
— Это еще что?
— Я думаю.
— О чем?
— О том, в каком месте может быть тот тайник.
Граф подскочил:
— Как так! Вы еще этого не знаете?
— Клянусь душой! — усмехнулся Люпэн. — Самое смешное во всей этой авантюре — что у меня нет ни единой мысли о том, где находится знаменитый тайник, ни даже представления, что надо сделать, чтобы его найти. Что вы на это скажете, дорогой Вальдемар? Самое смешное, не правда ли? Ни малейшего представления!
Глава 5
Письма кайзера
I
Руины Вельденца, хорошо известные всем, кто побывал на берегах Рейна и Мозеля, включают в себя то, что осталось от старинного феодального замка, построенного в 1277 году архиепископом Фистингеном, а также, рядом с огромным донжоном, разрушенным войсками Тюренна, нетронутые стены обширного дворца в стиле Возрождения, в котором великие герцоги де Де-Пон жили в течение трех столетий. Этот дворец и пострадал во время восстания подданных Германна II. Пустые проемы окон таращатся мертвыми глазницами со всех четырех фасадов. Деревянная обшивка, обои, большая часть мебели были сожжены. Нога ступает здесь по обугленным брусьям паркетов. Тут и там сквозь разрушенные потолки проглядывает небо.
За два часа, в сопровождении своего экскорта, Люпэн успел обойти всю постройку.
— Я всецело доволен вами, дорогой граф, — заявил он под конец. — Мне ни разу, наверно, не приходилось встречать такого сведущего, а главное — молчаливого провожатого. А теперь, если вы не против, пойдемте обедать.
На самом деле Люпэн не сумел ничего узнать сверх того, что было ему известно с первой минуты, и его тревога по этой причине непрестанно росла. Чтобы выйти из тюрьмы и, главное, поразить воображение своего высокого гостя, он прибегнул к чистейшему блефу, притворяясь, что все разузнал и что теперь оставалось лишь искать то место, с которого следовало начинать поиск.
«Дело плохо, — говорил он себе уже не раз. — Дело плохо — хуже не может быть».
Обычная ясность суждений при этом не помогала ему. Его угнетала неотступная мысль о неизвестном убийце, чудовище, которое, как он знал, по-прежнему следовало за ним по пятам. Как сумела эта таинственная личность напасть на его след? Как узнала о его выходе из тюрьмы и поездке в Германию? Благодаря волшебной интуиции? Или получаемых ею точных сведений? Но в этом случае какой ценой, какими обещаниями или угрозами добывала такие сведения?
К четырем часам пополудни, однако, после новой прогулки по развалинам, в течение которой Люпэн внимательно осмотрел каждый камень, измерил толщину стен, разглядел форму и размеры каждого предмета, он спросил:
— Не осталось ли здесь кого-нибудь из слуг последнего великого герцога?
— Вся тогдашняя прислуга разъехалась кто куда. Оставался только один старик, по-прежнему живший в этой местности.
— Оставался? Его больше нет?
— Он умер два года назад.
— И не оставил детей?
— У него был сын, который женился и был изгнан, так же, как его жена, за позорное поведение. После них остался младший из их детей, девушка-подросток, которую зовут Изильдой.
— Где она живет?
— Здесь, в крайних помещениях служб. Ее дед служил посетителям гидом в то время, когда замок привлекал еще их внимание. Маленькая Изильда с тех пор всегда жила в этих руинах, где ее терпели из жалости; это несчастное создание, едва умеющее говорить и не понимающее, о чем лепечет.
— Она всегда была такой?
— Кажется, нет. Только к десятилетнему возрасту разум оставил ее.
— Вследствие пережитого горя, может быть? Или испуга?
— Как мне говорили, без особой причины. Отец был алкоголиком, мать покончила с собой в припадке безумия.
Люпэн подумал и заключил:
— Я хотел бы ее увидеть.
На устах графа появилась странная улыбка.
— Конечно, это можно.
Девушка действительно оказалась в одной из комнат, которые ей оставили. Люпэн был удивлен, увидев крошечное существо, худенькое и очень бледное, но почти хорошенькое, с золотистыми волосами и тонкими чертами лица. Ее глаза цвета зеленой воды сохраняли туманное, мечтательное выражение, как у слепого.
Он задал ей несколько вопросов; на одни Изильда не ответила, на другие отзывалась бессвязными фразами, словно не понимала смысла ни тех слов, которыми к ней обращались, ни тех, которые произносила сама. Он стал настойчивее, осторожно взяв ее за руку, ласковым голосом продолжая спрашивать о том времени, когда она, вероятно, еще была в своем уме, о ее дедушке, обращаясь к воспоминаниям, которые могли воскресить в ее сознании годы раннего детства, прожитые на свободе среди величественных руин. Она, однако, молчала, с неподвижным взором, может быть несколько взволнованная, но такое волнение не могло пробудить задремавшего разума.
За два часа, в сопровождении своего экскорта, Люпэн успел обойти всю постройку.
— Я всецело доволен вами, дорогой граф, — заявил он под конец. — Мне ни разу, наверно, не приходилось встречать такого сведущего, а главное — молчаливого провожатого. А теперь, если вы не против, пойдемте обедать.
На самом деле Люпэн не сумел ничего узнать сверх того, что было ему известно с первой минуты, и его тревога по этой причине непрестанно росла. Чтобы выйти из тюрьмы и, главное, поразить воображение своего высокого гостя, он прибегнул к чистейшему блефу, притворяясь, что все разузнал и что теперь оставалось лишь искать то место, с которого следовало начинать поиск.
«Дело плохо, — говорил он себе уже не раз. — Дело плохо — хуже не может быть».
Обычная ясность суждений при этом не помогала ему. Его угнетала неотступная мысль о неизвестном убийце, чудовище, которое, как он знал, по-прежнему следовало за ним по пятам. Как сумела эта таинственная личность напасть на его след? Как узнала о его выходе из тюрьмы и поездке в Германию? Благодаря волшебной интуиции? Или получаемых ею точных сведений? Но в этом случае какой ценой, какими обещаниями или угрозами добывала такие сведения?
К четырем часам пополудни, однако, после новой прогулки по развалинам, в течение которой Люпэн внимательно осмотрел каждый камень, измерил толщину стен, разглядел форму и размеры каждого предмета, он спросил:
— Не осталось ли здесь кого-нибудь из слуг последнего великого герцога?
— Вся тогдашняя прислуга разъехалась кто куда. Оставался только один старик, по-прежнему живший в этой местности.
— Оставался? Его больше нет?
— Он умер два года назад.
— И не оставил детей?
— У него был сын, который женился и был изгнан, так же, как его жена, за позорное поведение. После них остался младший из их детей, девушка-подросток, которую зовут Изильдой.
— Где она живет?
— Здесь, в крайних помещениях служб. Ее дед служил посетителям гидом в то время, когда замок привлекал еще их внимание. Маленькая Изильда с тех пор всегда жила в этих руинах, где ее терпели из жалости; это несчастное создание, едва умеющее говорить и не понимающее, о чем лепечет.
— Она всегда была такой?
— Кажется, нет. Только к десятилетнему возрасту разум оставил ее.
— Вследствие пережитого горя, может быть? Или испуга?
— Как мне говорили, без особой причины. Отец был алкоголиком, мать покончила с собой в припадке безумия.
Люпэн подумал и заключил:
— Я хотел бы ее увидеть.
На устах графа появилась странная улыбка.
— Конечно, это можно.
Девушка действительно оказалась в одной из комнат, которые ей оставили. Люпэн был удивлен, увидев крошечное существо, худенькое и очень бледное, но почти хорошенькое, с золотистыми волосами и тонкими чертами лица. Ее глаза цвета зеленой воды сохраняли туманное, мечтательное выражение, как у слепого.
Он задал ей несколько вопросов; на одни Изильда не ответила, на другие отзывалась бессвязными фразами, словно не понимала смысла ни тех слов, которыми к ней обращались, ни тех, которые произносила сама. Он стал настойчивее, осторожно взяв ее за руку, ласковым голосом продолжая спрашивать о том времени, когда она, вероятно, еще была в своем уме, о ее дедушке, обращаясь к воспоминаниям, которые могли воскресить в ее сознании годы раннего детства, прожитые на свободе среди величественных руин. Она, однако, молчала, с неподвижным взором, может быть несколько взволнованная, но такое волнение не могло пробудить задремавшего разума.