Страница:
Но было время, когда сам Сильвестр Эстон-Гарсон Враль стеснялся, когда его вранье разоблачали. Он, собственно говоря, стеснялся своей слабости ровно до того дня, когда ему, уже в 1960 году, в Балашевской тюрьме на сущность вранья открыл глаза его главный наставник – Мор, кого он считал и обязан был считать своим спасителем и крестным отцом. Это именно Мор читал ему в прогулочном дворе тюрьмы два года подряд лекции о смысле и красоте вранья, и он заслуживает, чтобы познакомиться с ним.
Мор – вор. В законе. Старый, авторитетный, центровой вор. Держал зону, да не простую, а воровской спец, да не просто спец, а особорежимный, точнее знаменитую Девятку в Краслаге. Это за Канском, где выгружают этапы на небольшой станции с обнадеживающим названием – Решеты. Впервые молодой Вестер оказался здесь в 1948 году. В тот день капитан Белокуров вошел в зону Девятки уже после отбоя, когда надзиратели, именуемые контингентом зоны мусорами, замкнув бараки, удалились.
– Краковский, достаньте мне постель, – объявил он своему библиотекарю,– я у вас сегодня заночую.
Неизвестно, знал ли, понимал ли капитан Белокуров, начальник кабинета культурно-воспитательной части – КВЧ, что его библиотекарь, старик (ему могло быть около шестидесяти), является среди воров зоны главной фигурой, кого можно бы назвать паханом, если бы сами воры считали такое определение уважительным. В Балашевской тюрьме Враль поинтересовался у Мора, почему его зовут не Вольдемар, а Вальдемор, на что старик ответил, что у него всегда все наоборот.
Мора нельзя было назвать красавцем. Уже на Девятке он произвел на Враля отталкивающее впечатление, но в Балашеве, много лет спустя, уродливое лицо старика приобрело необъяснимое выражение дикого благородства, и Вралю подумалось, что самым мерзким это лицо было скорее всего в юности. Прожитое же время, случается, откладывает на лицах людей свою печать, подчеркивая особенности характера. Лицо Мора и на самом деле обладало странной особенностью: справа – человек как человек, слева же – сволочь, каких мало.
Для начальника КВЧ в библиотечном шкафу хранились постельные принадлежности: матрац, подушка, одеяло, простыни, свернутые в тюк.
Вальдемор прикинул, что капитан, похоже, опять поцапался с Читой, то есть с женой. Те зеки, которым посчастливилось в доме Белокуровых – сразу за лагерным забором, – выполнять ее поручения, называли ее Читой из-за ее малого роста, вульгарных черт лица, оттопыривающихся ушей, не помещавшихся под жидкими волосами, а также вытянутых трубочкой губ и «висячего» вертлявого зада. Зеки с удовольствием рассказывали подробности из жизни капитана Белокурова, на чьих плечах лежала солидная доля ответственности по задаче очищения мозгов населения страны, рассказывали, изображая гримасы Читы и ее немного визгливый голос. Впрочем, ее голос знали в зоне многие и из тех, кто и близко ее никогда не видел.
Что касается прямых обязанностей капитана Белокурова, то его жена занималась ими больше, чем ее идеологически подкованный супруг: она воспитывала своих верноподданных, которых ей отбирал другой капитан, тоже Бело… но не Белокуров, а Белоусов. Он являлся начальником спецчасти и отбирал для Читы и своей Фаины этих олухов, мужиков по признакам судимостей, избегая брать осужденных за изнасилование. Зря опасался: Фаина была даже страшнее Читы. Воспитывали граждан Союза жены всех офицеров Девятки, и даже чопорная супруга самого Бугая, воспитывали в своих хозяйствах, где перевоспитуемые пилили-кололи дрова, перекапывали огороды, чинили заборы, красили, таскали воду, выполняли другую работу, но – к счастью! – не стирали белья… к счастью для некоторой части населения зоны.
Необходимо отметить: такая «воспитательная» работа офицерских жен не шла на пользу самим мужьям: никто из начальства не мог, кроме разве что Бугая, похвастать здоровьем, физической развитостью, особенно начальник КВЧ. Почему-то часто отсутствие физических нагрузок в первую очередь накладывает отпечаток на лицо и задницу человека. А как полезно зимою, раздевшись до пояса, махать колуном на свежем воздухе! А весною на огороде загорать! Ан нет, мужья не желали ни махать, ни загорать, в результате – и дряблость, и бледность, и прыщи…
Вальдемар догадался, почему Белокуров решил переночевать в зоне: рассказывали, что намедни опять обтрухали Читу. Белокуров решил отомстить своим анонимным соперникам, незаметно застукав их на чердаке 12-го барака. Именно на этом чердаке это безобразие и вытворяли, поскольку с него хорошо просматривались дома вохровских работников, причем именно дома двух капитанов «беляков», как их прозвали (Белокуров и Белоусов). Поскольку Чита и Фаина свои трусики простирывали сами, они обычно устраивались со стиркой прямо рядом с крыльцом как летом, так и зимою. А их хозяйства были так построены, что крылечки располагались на виду у всей зоны. Они сначала не подозревали даже, что стирали на виду у мужчин, специально взбиравшихся на чердак взирать на их аппетитные зады.
Сперва эта визуальная любовь осуществлялась через небольшие видоискатели – дырочки от сучков в досках торцовой части барака, выходящей как раз к домам Читы и Фаины. Однако дырочки не позволяли охватить взглядом все обожаемые пропорции. Тогда люди натаскали кирпичи, чтобы достать до пролома в одной из досок, – положение улучшилось. Но слишком много оказалось желающих предаваться любви, уже все дырки захватили, образовались очереди. Натаскали кирпичи, построили мостки, чтобы достать до других дыр, и дрочили, как рыбаки с удочками на реке, – каждый на своем помосте. Наконец, кто-то в порыве необузданной страсти отодрал целую доску: красота! Совсем другое дело! Спустя три дня уже не осталось ни одной доски… Видимость первоклассная!
Но теперь и возлюбленные прачки приобрели возможность лицезреть своих любовников и радоваться вожделениям, вызванным ихними тендерями. Конечно, растерялись бедные, и понять это можно: когда в пятнадцати метрах от тебя на чердачной возвышенности стоит ряд мужиков, пожирающих глазами, с высунутыми от страсти языками – слюни капают – и манипулируют совершенно открыто инструментами разной величины – даже профессиональные проститутки способны впасть в шоковое состояние от такого открытия. К тому же Чита с Фаинитой сами от этого никакого удовольствия не получали, так что никакая это не любовь, а натуральное изнасилование.
Чита и Фаинита с плачем помчались в штаб жаловаться законным мужьям, и те, гонимые ревностью, ринулись в зону. Но, увы, к их приходу на чердаке 12-го барака не оказалось ни одного сексуального гангстера. Сколько бы их не ловили – безрезультатно. Оттого, наверное, что при их появлении какая-то ворона на крыльце барака напротив вахты сразу же начинала каркать: «Атас!» Означало это: закрыть бардак! Столь же бесполезно было заколачивать чердак досками…
– Обладать предметом можно и не будучи его владельцем, – заметил Вальдемор в беседе с Боксером по этому поводу, – зачем тратить энергию на приобретение… Другие бесплатно пользуют, даже близко не подходя.
Утром рано капитан свернул свою постель и пропал (спал он на столе в «читальном зале»). Вальдемор отправился в санчасть к Боксеру: от санчасти 12-й барак хорошо наблюдался – это же цирк бесплатный, когда Белокуров ловит там любовников своей жены.
Как раз пробили подъем. Одновременно Ухтомский, тот что говорил по-русски с французским прононсом, завел в зону прибывший этап и повел к бане. Прибывшие зеки буквально наступали на пятки Белокурову, и тот понял: раз пришел этап, на чердак никто не полезет. Черт с ними! Он оставил мысль сейчас тут караулить. Ему не нравились этапы: опять надо с кем-то беседовать, проводить работу, как будто не все равно, кто валит лес – мозглые или безмозглые.
Белокуров не интересовался этапами, пусть ими занимаются те, кому положено. Миновав кухню, как и Вальдемор, он приостановился наблюдать помойку: здесь у крыс как раз в разгаре «разборка». Вцепившись во что-то, они рвали и кричали, отгоняли одна другую, на Белокурова даже не реагировали. А еще говорят, что крысы умные, подумалось Белокурову, почему бы им не поделиться, чтобы досталось всем поровну?
Узнав, что цирк отменен ввиду прибытия этапа, пришли в баню и Вальдемор с Боксером. Сюда же пришли воры с амбалами, среди последних выделялся огромный субъект с лицом в шрамах – видный амбал, знающий себе цену среди себе подобных. Звали его Треской.
Прибывшие и местные воры радостно обнимались. Никого из воров, с ним приехавших, Враль не знал, но здешние воры узнавали знакомых. Треска, скривив рожу в ухмылке, фамильярно хлопнул Враля по заднице и в тот же миг растянулся в нокауте на полу – присутствующие не успели даже понять происходящее. Воры одобрительно захохотали: хороший бокс, приятно посмотреть. У доктора же – Боксера тоже дух захватило.
– Вот здорово! – воскликнул он. – Ты боксер, парень.
– Лошадь я, – ответил Враль не в струю. Потом объяснил: как-то его с побега гнали по жаре, били прикладами винтовок, где-то поили прямо с ведра, как лошадь.
– Какая категория? – спросил Боксер.
– Первая.
– Пойдешь шнырем в 37-ю? – спросил Николай Дурак, комендант.
Дурак уловил в настроении воров симпатию к молодому человеку. Еще бы – так шандарахнуть Треску!..
– А как насчет бегать? – тут же поинтересовался Боксер.
– От кого? – не понял Враль.
– От Трески, – засмеялись воры, посматривая на сидевшего на полу рохлю.
– Просто так… бегать по утрам, – объяснил Боксер: ведь Алик Саркисов был когда-то настоящим боксером и в душе остался им. – Мне нужен партнер – спарринг-тренер, понимаешь?
По правде говоря, Враль не понимал, что это такое – спарринг-тренер… Огромный черноголовый, черноглазый молодой человек в белом халате смотрел на него серьезно, даже просительно, похоже не разыгрывал. Густые брови, приятное лицо… Не мог же знать Враль, что это бывший боксер-тяжеловес, бывал даже чемпионом. Он велел Вралю раздеться, пощупал мускулы и высказал мнение, что тот мог бы добиться успеха в среднем весе.
– Завтра побегаем, да? А с утра сходим в БУР бабам уколы сделаем, а то я без санитара пока…
Решительно дурачат, подумал Враль. Откуда здесь бабы?
– От чего уколы? – прикинулся простофилей.
– От поноса, – захохотали Боксер и все присутствующие.
Враль пожал плечами: если им смешно – пусть радуются, зачем возражать, портить отношения, все тут незнакомо…
Потом боксер Саркисов расскажет ему свою спортивную биографию: сколько матчей провел, сколько из них выиграл нокаутом, сколько апперкаутом, где был чемпионом. Единственно насчет своего медицинского образования не скажет.
Как и за что попал на этот Спец?.. А-а, это так романтично! Он в одной зоне где-то в тайге имел связь с женой самого Хозяина, тот вызвал его на поединок. Боксер нокаутировал его, и вот – он здесь.
Как стал врачом?.. О, это тоже так романтично! Он, оказывается, приглянулся – только строго между нами – жене кума… Так что и сейчас еще продолжается тайный роман – она бывает у него в санчасти, потому он и не хочет ни санитара, ни шныря. Но ему это уже надоело, хочется отдохнуть от баб…
Воров к бане посмотреть на этап пришло человек двадцать. Враль уже понимал многое в лагерной жизни, понимал и то, что сейчас судьба завела его в какой-то особый лагерь, какой-то специфический, воровской. Он не понимал причину смеха всех, когда врезал Треске, намного превосходившего комплекцией. А что значит 37-я? Его спросили, сколько ему лет. Ему исполнилось уже восемнадцать. В школе учился? Нет. Не любил математику, без нее жить лучше. Убежал из дома, бывал в Европе, уже там сидел в тюрьмах.
Воры посмеялись над ним, по его мнению, беспричинно, сказали, что он, видать, заливает. Он опять не понимал. Тогда спросили, умеет ли он врать?
– Нет, – сказал он честно.
Воры, смеясь, сказали, что, наверное, все-таки он врет насчет заграницы.
– Ты вот расскажи нам что-нибудь из жизни заграничной, если хорошо расскажешь, будет тебе у нас хорошо. Так ему объявил бородатый человек, а другой, немолодой страшилище сказал, чтобы он не боялся, хотя… именно такого бояться и назначено самой природой. Но рассказывать что-то надо было. Он догадался по отношению других воров к этим двум, что они главные. И рассказал про случай, когда в портовом кабаке одна женщина за что-то отрезала у своего любовника член. Рассказ рассмешил воров, скорее всего из-за слова «писка». Словно они даже не знали такого слова, как будто оно было даже нерусское. Но как он узнал, что отрезала? Ах, предмет валялся в кабаке на полу? Ладно, – решили воры, парень вроде толково брешет, так что подойдет. Но дело в том, что Враль не соврал: он об этом случае читал когда-то в газете.
Его слушали, хохотали, только Треска оставался хмурым. Да, не сам рассказ всех развеселил, а именно оконцовка, то есть как он нежно назвал отрезанный предмет: пи-с-ка. Он даже не знал, что в этой среде такого слова как бы не существует, что здесь это называется даже не пенис, а хрен как таковой.
– Видите? Как человек правдиво все изложил… Чем вам не шнырь? Где лучше найдете? – объявил страхолюга, которого все звали Мором.
Таким образом, общественное положение Враля на Девятке решилось очень даже естественно. Его отвели в седьмой барак в секцию 37-й «королевской гвардии» и показали, где он может расположиться, то есть спать. Обязанности простые: убирать в секции, зимою еще и топить, утром и вечером с кем-нибудь из шестерок, хотя бы с тем же Треской, выносить из парашной каморки бочку с мочой – огромную парашу. Малой для всех здесь не хватило бы – на сорок с лишним морд.
2
Глава вторая
1
Мор – вор. В законе. Старый, авторитетный, центровой вор. Держал зону, да не простую, а воровской спец, да не просто спец, а особорежимный, точнее знаменитую Девятку в Краслаге. Это за Канском, где выгружают этапы на небольшой станции с обнадеживающим названием – Решеты. Впервые молодой Вестер оказался здесь в 1948 году. В тот день капитан Белокуров вошел в зону Девятки уже после отбоя, когда надзиратели, именуемые контингентом зоны мусорами, замкнув бараки, удалились.
– Краковский, достаньте мне постель, – объявил он своему библиотекарю,– я у вас сегодня заночую.
Неизвестно, знал ли, понимал ли капитан Белокуров, начальник кабинета культурно-воспитательной части – КВЧ, что его библиотекарь, старик (ему могло быть около шестидесяти), является среди воров зоны главной фигурой, кого можно бы назвать паханом, если бы сами воры считали такое определение уважительным. В Балашевской тюрьме Враль поинтересовался у Мора, почему его зовут не Вольдемар, а Вальдемор, на что старик ответил, что у него всегда все наоборот.
Мора нельзя было назвать красавцем. Уже на Девятке он произвел на Враля отталкивающее впечатление, но в Балашеве, много лет спустя, уродливое лицо старика приобрело необъяснимое выражение дикого благородства, и Вралю подумалось, что самым мерзким это лицо было скорее всего в юности. Прожитое же время, случается, откладывает на лицах людей свою печать, подчеркивая особенности характера. Лицо Мора и на самом деле обладало странной особенностью: справа – человек как человек, слева же – сволочь, каких мало.
Для начальника КВЧ в библиотечном шкафу хранились постельные принадлежности: матрац, подушка, одеяло, простыни, свернутые в тюк.
Вальдемор прикинул, что капитан, похоже, опять поцапался с Читой, то есть с женой. Те зеки, которым посчастливилось в доме Белокуровых – сразу за лагерным забором, – выполнять ее поручения, называли ее Читой из-за ее малого роста, вульгарных черт лица, оттопыривающихся ушей, не помещавшихся под жидкими волосами, а также вытянутых трубочкой губ и «висячего» вертлявого зада. Зеки с удовольствием рассказывали подробности из жизни капитана Белокурова, на чьих плечах лежала солидная доля ответственности по задаче очищения мозгов населения страны, рассказывали, изображая гримасы Читы и ее немного визгливый голос. Впрочем, ее голос знали в зоне многие и из тех, кто и близко ее никогда не видел.
Что касается прямых обязанностей капитана Белокурова, то его жена занималась ими больше, чем ее идеологически подкованный супруг: она воспитывала своих верноподданных, которых ей отбирал другой капитан, тоже Бело… но не Белокуров, а Белоусов. Он являлся начальником спецчасти и отбирал для Читы и своей Фаины этих олухов, мужиков по признакам судимостей, избегая брать осужденных за изнасилование. Зря опасался: Фаина была даже страшнее Читы. Воспитывали граждан Союза жены всех офицеров Девятки, и даже чопорная супруга самого Бугая, воспитывали в своих хозяйствах, где перевоспитуемые пилили-кололи дрова, перекапывали огороды, чинили заборы, красили, таскали воду, выполняли другую работу, но – к счастью! – не стирали белья… к счастью для некоторой части населения зоны.
Необходимо отметить: такая «воспитательная» работа офицерских жен не шла на пользу самим мужьям: никто из начальства не мог, кроме разве что Бугая, похвастать здоровьем, физической развитостью, особенно начальник КВЧ. Почему-то часто отсутствие физических нагрузок в первую очередь накладывает отпечаток на лицо и задницу человека. А как полезно зимою, раздевшись до пояса, махать колуном на свежем воздухе! А весною на огороде загорать! Ан нет, мужья не желали ни махать, ни загорать, в результате – и дряблость, и бледность, и прыщи…
Вальдемар догадался, почему Белокуров решил переночевать в зоне: рассказывали, что намедни опять обтрухали Читу. Белокуров решил отомстить своим анонимным соперникам, незаметно застукав их на чердаке 12-го барака. Именно на этом чердаке это безобразие и вытворяли, поскольку с него хорошо просматривались дома вохровских работников, причем именно дома двух капитанов «беляков», как их прозвали (Белокуров и Белоусов). Поскольку Чита и Фаина свои трусики простирывали сами, они обычно устраивались со стиркой прямо рядом с крыльцом как летом, так и зимою. А их хозяйства были так построены, что крылечки располагались на виду у всей зоны. Они сначала не подозревали даже, что стирали на виду у мужчин, специально взбиравшихся на чердак взирать на их аппетитные зады.
Сперва эта визуальная любовь осуществлялась через небольшие видоискатели – дырочки от сучков в досках торцовой части барака, выходящей как раз к домам Читы и Фаины. Однако дырочки не позволяли охватить взглядом все обожаемые пропорции. Тогда люди натаскали кирпичи, чтобы достать до пролома в одной из досок, – положение улучшилось. Но слишком много оказалось желающих предаваться любви, уже все дырки захватили, образовались очереди. Натаскали кирпичи, построили мостки, чтобы достать до других дыр, и дрочили, как рыбаки с удочками на реке, – каждый на своем помосте. Наконец, кто-то в порыве необузданной страсти отодрал целую доску: красота! Совсем другое дело! Спустя три дня уже не осталось ни одной доски… Видимость первоклассная!
Но теперь и возлюбленные прачки приобрели возможность лицезреть своих любовников и радоваться вожделениям, вызванным ихними тендерями. Конечно, растерялись бедные, и понять это можно: когда в пятнадцати метрах от тебя на чердачной возвышенности стоит ряд мужиков, пожирающих глазами, с высунутыми от страсти языками – слюни капают – и манипулируют совершенно открыто инструментами разной величины – даже профессиональные проститутки способны впасть в шоковое состояние от такого открытия. К тому же Чита с Фаинитой сами от этого никакого удовольствия не получали, так что никакая это не любовь, а натуральное изнасилование.
Чита и Фаинита с плачем помчались в штаб жаловаться законным мужьям, и те, гонимые ревностью, ринулись в зону. Но, увы, к их приходу на чердаке 12-го барака не оказалось ни одного сексуального гангстера. Сколько бы их не ловили – безрезультатно. Оттого, наверное, что при их появлении какая-то ворона на крыльце барака напротив вахты сразу же начинала каркать: «Атас!» Означало это: закрыть бардак! Столь же бесполезно было заколачивать чердак досками…
– Обладать предметом можно и не будучи его владельцем, – заметил Вальдемор в беседе с Боксером по этому поводу, – зачем тратить энергию на приобретение… Другие бесплатно пользуют, даже близко не подходя.
Утром рано капитан свернул свою постель и пропал (спал он на столе в «читальном зале»). Вальдемор отправился в санчасть к Боксеру: от санчасти 12-й барак хорошо наблюдался – это же цирк бесплатный, когда Белокуров ловит там любовников своей жены.
Как раз пробили подъем. Одновременно Ухтомский, тот что говорил по-русски с французским прононсом, завел в зону прибывший этап и повел к бане. Прибывшие зеки буквально наступали на пятки Белокурову, и тот понял: раз пришел этап, на чердак никто не полезет. Черт с ними! Он оставил мысль сейчас тут караулить. Ему не нравились этапы: опять надо с кем-то беседовать, проводить работу, как будто не все равно, кто валит лес – мозглые или безмозглые.
Белокуров не интересовался этапами, пусть ими занимаются те, кому положено. Миновав кухню, как и Вальдемор, он приостановился наблюдать помойку: здесь у крыс как раз в разгаре «разборка». Вцепившись во что-то, они рвали и кричали, отгоняли одна другую, на Белокурова даже не реагировали. А еще говорят, что крысы умные, подумалось Белокурову, почему бы им не поделиться, чтобы досталось всем поровну?
Узнав, что цирк отменен ввиду прибытия этапа, пришли в баню и Вальдемор с Боксером. Сюда же пришли воры с амбалами, среди последних выделялся огромный субъект с лицом в шрамах – видный амбал, знающий себе цену среди себе подобных. Звали его Треской.
Прибывшие и местные воры радостно обнимались. Никого из воров, с ним приехавших, Враль не знал, но здешние воры узнавали знакомых. Треска, скривив рожу в ухмылке, фамильярно хлопнул Враля по заднице и в тот же миг растянулся в нокауте на полу – присутствующие не успели даже понять происходящее. Воры одобрительно захохотали: хороший бокс, приятно посмотреть. У доктора же – Боксера тоже дух захватило.
– Вот здорово! – воскликнул он. – Ты боксер, парень.
– Лошадь я, – ответил Враль не в струю. Потом объяснил: как-то его с побега гнали по жаре, били прикладами винтовок, где-то поили прямо с ведра, как лошадь.
– Какая категория? – спросил Боксер.
– Первая.
– Пойдешь шнырем в 37-ю? – спросил Николай Дурак, комендант.
Дурак уловил в настроении воров симпатию к молодому человеку. Еще бы – так шандарахнуть Треску!..
– А как насчет бегать? – тут же поинтересовался Боксер.
– От кого? – не понял Враль.
– От Трески, – засмеялись воры, посматривая на сидевшего на полу рохлю.
– Просто так… бегать по утрам, – объяснил Боксер: ведь Алик Саркисов был когда-то настоящим боксером и в душе остался им. – Мне нужен партнер – спарринг-тренер, понимаешь?
По правде говоря, Враль не понимал, что это такое – спарринг-тренер… Огромный черноголовый, черноглазый молодой человек в белом халате смотрел на него серьезно, даже просительно, похоже не разыгрывал. Густые брови, приятное лицо… Не мог же знать Враль, что это бывший боксер-тяжеловес, бывал даже чемпионом. Он велел Вралю раздеться, пощупал мускулы и высказал мнение, что тот мог бы добиться успеха в среднем весе.
– Завтра побегаем, да? А с утра сходим в БУР бабам уколы сделаем, а то я без санитара пока…
Решительно дурачат, подумал Враль. Откуда здесь бабы?
– От чего уколы? – прикинулся простофилей.
– От поноса, – захохотали Боксер и все присутствующие.
Враль пожал плечами: если им смешно – пусть радуются, зачем возражать, портить отношения, все тут незнакомо…
Потом боксер Саркисов расскажет ему свою спортивную биографию: сколько матчей провел, сколько из них выиграл нокаутом, сколько апперкаутом, где был чемпионом. Единственно насчет своего медицинского образования не скажет.
Как и за что попал на этот Спец?.. А-а, это так романтично! Он в одной зоне где-то в тайге имел связь с женой самого Хозяина, тот вызвал его на поединок. Боксер нокаутировал его, и вот – он здесь.
Как стал врачом?.. О, это тоже так романтично! Он, оказывается, приглянулся – только строго между нами – жене кума… Так что и сейчас еще продолжается тайный роман – она бывает у него в санчасти, потому он и не хочет ни санитара, ни шныря. Но ему это уже надоело, хочется отдохнуть от баб…
Воров к бане посмотреть на этап пришло человек двадцать. Враль уже понимал многое в лагерной жизни, понимал и то, что сейчас судьба завела его в какой-то особый лагерь, какой-то специфический, воровской. Он не понимал причину смеха всех, когда врезал Треске, намного превосходившего комплекцией. А что значит 37-я? Его спросили, сколько ему лет. Ему исполнилось уже восемнадцать. В школе учился? Нет. Не любил математику, без нее жить лучше. Убежал из дома, бывал в Европе, уже там сидел в тюрьмах.
Воры посмеялись над ним, по его мнению, беспричинно, сказали, что он, видать, заливает. Он опять не понимал. Тогда спросили, умеет ли он врать?
– Нет, – сказал он честно.
Воры, смеясь, сказали, что, наверное, все-таки он врет насчет заграницы.
– Ты вот расскажи нам что-нибудь из жизни заграничной, если хорошо расскажешь, будет тебе у нас хорошо. Так ему объявил бородатый человек, а другой, немолодой страшилище сказал, чтобы он не боялся, хотя… именно такого бояться и назначено самой природой. Но рассказывать что-то надо было. Он догадался по отношению других воров к этим двум, что они главные. И рассказал про случай, когда в портовом кабаке одна женщина за что-то отрезала у своего любовника член. Рассказ рассмешил воров, скорее всего из-за слова «писка». Словно они даже не знали такого слова, как будто оно было даже нерусское. Но как он узнал, что отрезала? Ах, предмет валялся в кабаке на полу? Ладно, – решили воры, парень вроде толково брешет, так что подойдет. Но дело в том, что Враль не соврал: он об этом случае читал когда-то в газете.
Его слушали, хохотали, только Треска оставался хмурым. Да, не сам рассказ всех развеселил, а именно оконцовка, то есть как он нежно назвал отрезанный предмет: пи-с-ка. Он даже не знал, что в этой среде такого слова как бы не существует, что здесь это называется даже не пенис, а хрен как таковой.
– Видите? Как человек правдиво все изложил… Чем вам не шнырь? Где лучше найдете? – объявил страхолюга, которого все звали Мором.
Таким образом, общественное положение Враля на Девятке решилось очень даже естественно. Его отвели в седьмой барак в секцию 37-й «королевской гвардии» и показали, где он может расположиться, то есть спать. Обязанности простые: убирать в секции, зимою еще и топить, утром и вечером с кем-нибудь из шестерок, хотя бы с тем же Треской, выносить из парашной каморки бочку с мочой – огромную парашу. Малой для всех здесь не хватило бы – на сорок с лишним морд.
2
Валька Черный, молодой чернявый парень с раскосыми черными цыганскими глазами, жрал с Мацокой и бригадиром, Юркой Лебедевым, жившими в секции 37-й бригады. И вот сказал Валька Черный Вралю: после того как выльют за бараком в углу зоны в уборной на двенадцать мест парашу, шел бы он в санчасть, как и приглашал его Боксер, а то, мол, тот может обидеться.
Вынесли они парашу емкостью в пять ведер с Треской. Понесли, взявшись за концы палки, просунутой через отверстия-ручки в двух боках бочки, вылили, затащили в парашную (помещение в четыре квадратных метра), попав в нее через дверь в конце секции рядом с громадной, от пола до потолка, печью, огражденной от жилого пространства решетками, чтобы нельзя было разобрать кирпичную кладку трубы: в дальнейшем станет ясно, почему этого можно было опасаться.
Помыв руки, Враль побежал в санчасть. Утро выдалось промозглое. Как не говори, а осень в этих местах заступает все-таки рано, и часто весьма даже холодная. Вралю еще не удалось получить постельные принадлежности. Собственно, в каптерку он успел сбегать. Ему сказали, что нужные предметы раньше весны вряд ли поступят, но огорчаться не следует: половина населения зоны спит без простыней, так что не надо воображать, будто без простыней – ты не человек. К тому же, объяснил каптер, в зоне все это фактически существует как рыночный товар: сумеешь – доставай и владей, здесь все можно купить или выиграть в карты.
Из каптерки Враль побежал в санчасть. Новичку в зоне необходимо следовать всякому поучению, дабы не наделать ошибок, а было еще только время завтрака, еще даже не колотили на «развод».
Он уже установил, что ЗУР – зона усиленного режима, но не мог себе объяснить, кого в ней могут содержать. И хотелось узнать, откуда в ЗУРе бабы, но спрашивать ни у кого не стал, чтобы не показаться заинтересованным. Будет время, сам все узнает. Может, они здесь транзитом в пути к женской зоне?
Боксер уже ждал на улице в так называемом палисаднике перед санчастью – длинным бараком с оштукатуренными и побеленными известью стенами. Рядом с ним на скамеечке лежал фанерный ящик – чемодан с намалеванным сбоку красным крестом.
– Твое дело ампулы открывать, – объяснил Саркисов с ходу. Затем, поздоровавшись, поинтересовался, как спалось на новом месте. Хотел-таки Враль спросить про баб, но тут Быдло – повар – с кухонным Хмырем притащились: принесли термос. Боксер и Враль присоединились к ним. Враль удивился: термос есть, черпак есть, но где посуда? Обычно и миски носят с кухни, как бывает в тюрьме.
– У них своя посуда, – буркнул Быдло. Его помощник с немытой харей подленько захихикал. Больше никто ничего не объяснял.
– Чего филонишь? – рявкнул в адрес Враля повар, – хватайся за термос! – И уступил ему ручку.
Подошли к узкой калитке в заборе. Боксер потянул висевшее на проволоке кольцо – далеко за забором послышался слабый звон колокольчика.
Девятка являла собой сложную хозяйственную комбинацию: состоявшая из четырех зон: Большой, Малой, ЗУРа и БУРа. Большая – бараки, баня, штаб, санчасть, КВЧ, пищеблок, восемь уборных на двенадцать мест каждая. В Малой зоне содержались личности, чей образ мысли хоть и нуждался в переформировании, но считался сравнительно мало испорчен. ЗУР – зона усиленного режима, но что она усиливала, никому неведомо. БУР – барак усиленного режима. Содержались в нем чаще всего отказчики, когда удавалось извлечь их с помощью кипятка из нор под бараками.
ЗУР – это три барака, которые больше пустовали; зимою в них изолировали больных гриппом. Содержались в них и собранные на этап, как, например, те воры во главе с Кнуром, которые отсюда были отправлены на 13-ю сучью зону. Одним словом, все помещения зоны тут служили единому процессу всеобщего изолирования.
За калиткою послышались шаги, изнутри отмыкали замок. Процессия вошла. Тропинка через осеннюю грязь повела к трем баракам. В одном из них дежурный «мусор» достал амбарный ключ и отправился открывать секцию: конечно, подумал Враль, если здесь женщины, их необходимо держать под замком.
Дверь секции распахнулась – в лицо ударила волна тяжелой вони, как в зоопарке в клетках хищников. Быдло, Хмырь, Боксер и последним Враль вошли в секцию и… Враль сразу и не понял, что происходит, куда он попал?
Вонь буквально парализовала. Враль увидел абсолютно голых людей, которых по отдельным признакам все же причислил к существам мужского пола. К едкой вони примешалась сладковатая примесь явно не из параши, которая тоже вносила свою лепту в гамму запахов.
Мгновенье в помещении царила относительная тишина, слышалось лишь слабое бормотание на верхних ярусах нар, где сидели на корточках стадо голых образин, которые, едва они вошли, ринулись на них с грохотом и адским металлическим дребезжанием; бормотанье превратилось в звериное рычание. Голые, грязные, небритые образины тесным кольцом окружили термос и Быдло. У каждого своя посуда: консервные банки, помятые старые алюминиевые кастрюльки, миски. Все это и создавало металлический грохот, когда они спрыгивали. Тут Враль увидел еще голых…
Он даже вздрогнул от неожиданности. Те висели на печных решетках. Нет, их не подвесили – сами себя привязали какими-то тряпками как можно выше к потолку и там полусидели-полувисели, растянув руки-ноги, напоминая обтянутые грязно-бурой кожей скелеты или висящие на крюках туши в лавке мясника. Повисли они на решетках именно от холода: печь едва теплилась, да и то лишь в верхней части под потолком, внизу же оставаясь холодной, потому что шныри в БУРе ленились таскать дрова и топить. Они просто совали в печь горящую свечу, чтобы через трещину можно было убедиться – внутри горит огонь. Отсюда вывод: не всё что горит – греет.
Вероятно, с помощью этих свечей здесь старались одержать победу над грешной плотью обитателей барака, поскольку жили здесь «козлы» – пассивные педерасты, они же и активные тоже: так что в каком-то смысле Враля не обманули.
Каждой образине Быдло давал кусок хлеба и наливал в его посуду черпак размазни, именуемой кашей. Подтягиваясь с трудом на костлявых руках, эти существа вползали обратно наверх. Здесь полученную еду складировали в углу, где находились еще какие-то обитатели.
Пять-шесть субъектов были и вовсе из разряда неопознаваемых животных. Они валялись на огромной куче матрацев, подушек, одеял, телогреек, бушлатов и разного другого старья. У некоторых даже имелись простыни бурого цвета. Аристократия! Сами они тепло одеты и выглядели очень даже упитанными. Их небритые рожи лоснились от грязи и жира одновременно, в глазах – тупость, алчность и жестокость.
Вот перед ними и расставляли полученную еду. Остальные голые пингвины умоляющими глазами молча впивались в безжалостные морды откормленных чудищ, заглядывающих в миски этак вальяжно, с ленцой, словно нехотя:
– Опять эта пшенка! Сколько можно! Каждый день одно и то же… надоела!
Они отламывали корочки от хлеба, макали в пшенную размазню, лениво жевали. Голые же вокруг, обхватив руками колени – так теплее, немо смотрели и смотрели… Их кадыки дергались.
Потом одно жирное животное отломило корочку от пайки хлеба и небрежно кинуло какой-то голой образине: – Изабелла, на… ешь!..
Изабелла?! Этот… грязный скелет, лохматый, вонючий – Изабелла?
«Изабелла» на лету жадно схватила корочку. Шепотом прозвучало раболепное «спасибо». И уже она или оно с жадностью голодной собаки проглотило корочку.
– А можно… если ты не будешь… я съем кашки, а?
– Бери… на – животное на куче барахла пододвинуло «Изабелле» миску с размазней. Другие сытые скоты тоже стали кормить «пингвинов».
– Зина, это тебе.
– Люба! Лови.
– Маша! Лопай кашу, разрешаю.
– Эй, вы там, сзади! Берите по куску на двоих. Пшенку можете сожрать.
– Оля! А ты куда это, сука, лапы протягиваешь: за тобой еще, ого, сколько числится, а я тебя о чем просил? Тоже еще… пятки отказываешься мне чесать, а?
– Кто поел, спускайся с нар – на уколы! – крякнул Боксер и, обернувшись к висячим скелетам на решетках, добавил: – Вас это тоже касается, спускайтесь и согнитесь в свою любимую позу… Хоть штанов на вас нет, и то ладно.
Враль уже приготовился отламывать ампулы, как его учил Саркисов. Боксер приготовил шприц.
– Алик, а больно это? – спросил первый пингвин, согнувшись в позу «Г». С каким обожанием они на него смотрели! Алик ведь человек! Высшее существо! Совершенно из другого мира, не то что они.
Боксер одному за другим втыкал без всякого сострадания длинную тупую иглу в тощую задницу, вспрыскивая пенициллин. Когда Враль прочел название препарата на коробке, он в который раз удивился: пенициллин от поноса?
– Не в поносе дело, – объяснил Боксер на обратном пути, – а в том, что у этих блядей сифилис. Оттого они в ЗУРе, их сюда сам Кирш собрал.
«Сам Кирш» – это, оказывается, тот самый главный начальник местного здравоохранения, у которого Скиталец в центральном изоляторе третью категорию себе отголодал. А здесь… Приехав однажды на Девятку во главе медицинской комиссии проверить положение гигиены половой жизни (в комиссии не было гинеколога) и обследуя одного козла, подслеповатый лысый Кирш чуть было не воткнул свой длинный нос в обследуемый объект. И тогда он заорал на всю зону: «Всех в БУР! Всех! Хватит! Прочь!» В результате проверки выяснилось, что у многих «девочек» четыре креста (последняя стадия развития сифилиса – жарг.): ткнешь в нее (него) пальцем – гноем брызнет. Самых сложных срочно куда-то отправили, остальных изолировали в БУРе, и в обязанности Боксера входило делать им уколы пенициллина.
– Главная беда, – вздохнул с горечью повар Быдло, – что закрыли и «замужних», и других с вполне безупречным поведением. Из-за этих сифилисных блядей «порядочным женщинам» приходится страдать. Вот Оля с Изабеллой – здоровые, но там и заразиться могут. Изабелла же за Лешкой Барнаульским замужем, а Оля жила с Кнуром, которого на 13-м зарубили. Вдова теперь…
– А там один… одна, – вспомнил Враль, – страшилище, старое, без зубов… Что? Тоже? Разве с таким кто-нибудь захочет?
– А-а, это Белладонна. Со стажем блядища. Сам-то я не проверял, но, говорят, что у нее это дело классно получается, – объяснил Быдло. – А то, что без зубов… На что зубы-то?
– Пока они жили в зоне, – заметил Боксер, – их самих напяливали, теперь они друг друга… кто кого. Те, которые всех других в карты обыграли, там султаны, остальные – их гарем. Представляете, какая козлиная идиллия? Козел трахает козла… Бисексуализм по-научному получается.
Боксер изредка прибегал к латинским терминам: доктор все-таки.
– Если выпустить их в мир божий и необъятный, одеть, допустим, в цивильные костюмы, смокинги, фраки, галстуки, шляпы, ведь о них скажут – люди! О каждом. Человек, мол! Импозантный мужчина! Встретится тебе с какой-нибудь дамочкой под ручку – она влюбленно ест его глазами… взирает в его мужественные очи… Какой напрашивается вывод? Прежде чем женщине выйти замуж, необходимо удостовериться, что ее избранник – мужчина.
Вынесли они парашу емкостью в пять ведер с Треской. Понесли, взявшись за концы палки, просунутой через отверстия-ручки в двух боках бочки, вылили, затащили в парашную (помещение в четыре квадратных метра), попав в нее через дверь в конце секции рядом с громадной, от пола до потолка, печью, огражденной от жилого пространства решетками, чтобы нельзя было разобрать кирпичную кладку трубы: в дальнейшем станет ясно, почему этого можно было опасаться.
Помыв руки, Враль побежал в санчасть. Утро выдалось промозглое. Как не говори, а осень в этих местах заступает все-таки рано, и часто весьма даже холодная. Вралю еще не удалось получить постельные принадлежности. Собственно, в каптерку он успел сбегать. Ему сказали, что нужные предметы раньше весны вряд ли поступят, но огорчаться не следует: половина населения зоны спит без простыней, так что не надо воображать, будто без простыней – ты не человек. К тому же, объяснил каптер, в зоне все это фактически существует как рыночный товар: сумеешь – доставай и владей, здесь все можно купить или выиграть в карты.
Из каптерки Враль побежал в санчасть. Новичку в зоне необходимо следовать всякому поучению, дабы не наделать ошибок, а было еще только время завтрака, еще даже не колотили на «развод».
Он уже установил, что ЗУР – зона усиленного режима, но не мог себе объяснить, кого в ней могут содержать. И хотелось узнать, откуда в ЗУРе бабы, но спрашивать ни у кого не стал, чтобы не показаться заинтересованным. Будет время, сам все узнает. Может, они здесь транзитом в пути к женской зоне?
Боксер уже ждал на улице в так называемом палисаднике перед санчастью – длинным бараком с оштукатуренными и побеленными известью стенами. Рядом с ним на скамеечке лежал фанерный ящик – чемодан с намалеванным сбоку красным крестом.
– Твое дело ампулы открывать, – объяснил Саркисов с ходу. Затем, поздоровавшись, поинтересовался, как спалось на новом месте. Хотел-таки Враль спросить про баб, но тут Быдло – повар – с кухонным Хмырем притащились: принесли термос. Боксер и Враль присоединились к ним. Враль удивился: термос есть, черпак есть, но где посуда? Обычно и миски носят с кухни, как бывает в тюрьме.
– У них своя посуда, – буркнул Быдло. Его помощник с немытой харей подленько захихикал. Больше никто ничего не объяснял.
– Чего филонишь? – рявкнул в адрес Враля повар, – хватайся за термос! – И уступил ему ручку.
Подошли к узкой калитке в заборе. Боксер потянул висевшее на проволоке кольцо – далеко за забором послышался слабый звон колокольчика.
Девятка являла собой сложную хозяйственную комбинацию: состоявшая из четырех зон: Большой, Малой, ЗУРа и БУРа. Большая – бараки, баня, штаб, санчасть, КВЧ, пищеблок, восемь уборных на двенадцать мест каждая. В Малой зоне содержались личности, чей образ мысли хоть и нуждался в переформировании, но считался сравнительно мало испорчен. ЗУР – зона усиленного режима, но что она усиливала, никому неведомо. БУР – барак усиленного режима. Содержались в нем чаще всего отказчики, когда удавалось извлечь их с помощью кипятка из нор под бараками.
ЗУР – это три барака, которые больше пустовали; зимою в них изолировали больных гриппом. Содержались в них и собранные на этап, как, например, те воры во главе с Кнуром, которые отсюда были отправлены на 13-ю сучью зону. Одним словом, все помещения зоны тут служили единому процессу всеобщего изолирования.
За калиткою послышались шаги, изнутри отмыкали замок. Процессия вошла. Тропинка через осеннюю грязь повела к трем баракам. В одном из них дежурный «мусор» достал амбарный ключ и отправился открывать секцию: конечно, подумал Враль, если здесь женщины, их необходимо держать под замком.
Дверь секции распахнулась – в лицо ударила волна тяжелой вони, как в зоопарке в клетках хищников. Быдло, Хмырь, Боксер и последним Враль вошли в секцию и… Враль сразу и не понял, что происходит, куда он попал?
Вонь буквально парализовала. Враль увидел абсолютно голых людей, которых по отдельным признакам все же причислил к существам мужского пола. К едкой вони примешалась сладковатая примесь явно не из параши, которая тоже вносила свою лепту в гамму запахов.
Мгновенье в помещении царила относительная тишина, слышалось лишь слабое бормотание на верхних ярусах нар, где сидели на корточках стадо голых образин, которые, едва они вошли, ринулись на них с грохотом и адским металлическим дребезжанием; бормотанье превратилось в звериное рычание. Голые, грязные, небритые образины тесным кольцом окружили термос и Быдло. У каждого своя посуда: консервные банки, помятые старые алюминиевые кастрюльки, миски. Все это и создавало металлический грохот, когда они спрыгивали. Тут Враль увидел еще голых…
Он даже вздрогнул от неожиданности. Те висели на печных решетках. Нет, их не подвесили – сами себя привязали какими-то тряпками как можно выше к потолку и там полусидели-полувисели, растянув руки-ноги, напоминая обтянутые грязно-бурой кожей скелеты или висящие на крюках туши в лавке мясника. Повисли они на решетках именно от холода: печь едва теплилась, да и то лишь в верхней части под потолком, внизу же оставаясь холодной, потому что шныри в БУРе ленились таскать дрова и топить. Они просто совали в печь горящую свечу, чтобы через трещину можно было убедиться – внутри горит огонь. Отсюда вывод: не всё что горит – греет.
Вероятно, с помощью этих свечей здесь старались одержать победу над грешной плотью обитателей барака, поскольку жили здесь «козлы» – пассивные педерасты, они же и активные тоже: так что в каком-то смысле Враля не обманули.
Каждой образине Быдло давал кусок хлеба и наливал в его посуду черпак размазни, именуемой кашей. Подтягиваясь с трудом на костлявых руках, эти существа вползали обратно наверх. Здесь полученную еду складировали в углу, где находились еще какие-то обитатели.
Пять-шесть субъектов были и вовсе из разряда неопознаваемых животных. Они валялись на огромной куче матрацев, подушек, одеял, телогреек, бушлатов и разного другого старья. У некоторых даже имелись простыни бурого цвета. Аристократия! Сами они тепло одеты и выглядели очень даже упитанными. Их небритые рожи лоснились от грязи и жира одновременно, в глазах – тупость, алчность и жестокость.
Вот перед ними и расставляли полученную еду. Остальные голые пингвины умоляющими глазами молча впивались в безжалостные морды откормленных чудищ, заглядывающих в миски этак вальяжно, с ленцой, словно нехотя:
– Опять эта пшенка! Сколько можно! Каждый день одно и то же… надоела!
Они отламывали корочки от хлеба, макали в пшенную размазню, лениво жевали. Голые же вокруг, обхватив руками колени – так теплее, немо смотрели и смотрели… Их кадыки дергались.
Потом одно жирное животное отломило корочку от пайки хлеба и небрежно кинуло какой-то голой образине: – Изабелла, на… ешь!..
Изабелла?! Этот… грязный скелет, лохматый, вонючий – Изабелла?
«Изабелла» на лету жадно схватила корочку. Шепотом прозвучало раболепное «спасибо». И уже она или оно с жадностью голодной собаки проглотило корочку.
– А можно… если ты не будешь… я съем кашки, а?
– Бери… на – животное на куче барахла пододвинуло «Изабелле» миску с размазней. Другие сытые скоты тоже стали кормить «пингвинов».
– Зина, это тебе.
– Люба! Лови.
– Маша! Лопай кашу, разрешаю.
– Эй, вы там, сзади! Берите по куску на двоих. Пшенку можете сожрать.
– Оля! А ты куда это, сука, лапы протягиваешь: за тобой еще, ого, сколько числится, а я тебя о чем просил? Тоже еще… пятки отказываешься мне чесать, а?
– Кто поел, спускайся с нар – на уколы! – крякнул Боксер и, обернувшись к висячим скелетам на решетках, добавил: – Вас это тоже касается, спускайтесь и согнитесь в свою любимую позу… Хоть штанов на вас нет, и то ладно.
Враль уже приготовился отламывать ампулы, как его учил Саркисов. Боксер приготовил шприц.
– Алик, а больно это? – спросил первый пингвин, согнувшись в позу «Г». С каким обожанием они на него смотрели! Алик ведь человек! Высшее существо! Совершенно из другого мира, не то что они.
Боксер одному за другим втыкал без всякого сострадания длинную тупую иглу в тощую задницу, вспрыскивая пенициллин. Когда Враль прочел название препарата на коробке, он в который раз удивился: пенициллин от поноса?
– Не в поносе дело, – объяснил Боксер на обратном пути, – а в том, что у этих блядей сифилис. Оттого они в ЗУРе, их сюда сам Кирш собрал.
«Сам Кирш» – это, оказывается, тот самый главный начальник местного здравоохранения, у которого Скиталец в центральном изоляторе третью категорию себе отголодал. А здесь… Приехав однажды на Девятку во главе медицинской комиссии проверить положение гигиены половой жизни (в комиссии не было гинеколога) и обследуя одного козла, подслеповатый лысый Кирш чуть было не воткнул свой длинный нос в обследуемый объект. И тогда он заорал на всю зону: «Всех в БУР! Всех! Хватит! Прочь!» В результате проверки выяснилось, что у многих «девочек» четыре креста (последняя стадия развития сифилиса – жарг.): ткнешь в нее (него) пальцем – гноем брызнет. Самых сложных срочно куда-то отправили, остальных изолировали в БУРе, и в обязанности Боксера входило делать им уколы пенициллина.
– Главная беда, – вздохнул с горечью повар Быдло, – что закрыли и «замужних», и других с вполне безупречным поведением. Из-за этих сифилисных блядей «порядочным женщинам» приходится страдать. Вот Оля с Изабеллой – здоровые, но там и заразиться могут. Изабелла же за Лешкой Барнаульским замужем, а Оля жила с Кнуром, которого на 13-м зарубили. Вдова теперь…
– А там один… одна, – вспомнил Враль, – страшилище, старое, без зубов… Что? Тоже? Разве с таким кто-нибудь захочет?
– А-а, это Белладонна. Со стажем блядища. Сам-то я не проверял, но, говорят, что у нее это дело классно получается, – объяснил Быдло. – А то, что без зубов… На что зубы-то?
– Пока они жили в зоне, – заметил Боксер, – их самих напяливали, теперь они друг друга… кто кого. Те, которые всех других в карты обыграли, там султаны, остальные – их гарем. Представляете, какая козлиная идиллия? Козел трахает козла… Бисексуализм по-научному получается.
Боксер изредка прибегал к латинским терминам: доктор все-таки.
– Если выпустить их в мир божий и необъятный, одеть, допустим, в цивильные костюмы, смокинги, фраки, галстуки, шляпы, ведь о них скажут – люди! О каждом. Человек, мол! Импозантный мужчина! Встретится тебе с какой-нибудь дамочкой под ручку – она влюбленно ест его глазами… взирает в его мужественные очи… Какой напрашивается вывод? Прежде чем женщине выйти замуж, необходимо удостовериться, что ее избранник – мужчина.
Глава вторая
1
На Девятке вновь прибывшим не давали времени на ознакомление с обстановкой или на адаптацию: сегодня приехал, нарядчик зачислил в бригаду – завтра канай на развод. Как известно, Враля определили в 37-ю королевскую, но… у него была первая категория! Значит, ему полагалось выходить в тайгу. Он же был поставлен в известность, что будет шнырем в секции у воров. Воры это решили, а о такой мелочи, как обеспечить ему «освобождение» – забыли.
Освобождение от таежного труда можно было получить только у врача, в данном случае у Боксера, единственного здесь представителя медицины. Это не представлялось проблемой: Враль ему понравился, он даже предложил, что будут вместе бегать. Боксер любил по утрам заниматься оздоровительным бегом, одному ведь скучно. Пробовал клеить на это Скита, но тот отказался. Скит был независимой персоной: приближенный самого Мора.
Освобождение от таежного труда можно было получить только у врача, в данном случае у Боксера, единственного здесь представителя медицины. Это не представлялось проблемой: Враль ему понравился, он даже предложил, что будут вместе бегать. Боксер любил по утрам заниматься оздоровительным бегом, одному ведь скучно. Пробовал клеить на это Скита, но тот отказался. Скит был независимой персоной: приближенный самого Мора.