Энн Макалистер
В Нью-Йорк за приключением

Первая глава

   Перед Гибсоном Уокером стояли шесть голых женщин. Все, как на подбор, стройные, гибкие, длинноногие и грудастые. Но думать он мог только об одном: куда, черт побери, запропастилась седьмая?
   Гибсон поглядывал на часы, переминался с ноги на ногу, скрипел зубами.
   – Где она? – проворчал он в пятидесятый раз за последние полчаса.
   Как он будет делать снимки для нового номера журнала «Семь!», если у него есть только шесть голых женщин?
   – Когда мы начнем? – жалобно спросила одна из них.
   – Я замерзла, – захныкала вторая, обхватив себя руками.
   – А мне жарко! – мурлыкнула третья, окинув Гибсона знойным взглядом.
   Гибсон раздраженно посмотрел на нарушительницу спокойствия, и она, испугавшись, попыталась спрятаться за отражателем.
   – Гибсон, у меня нос блестит, – объявила еще одна, разглядывая себя в зеркало и скорчив рожицу.
   На твой нос никто смотреть не будет, дорогуша, – хотелось ответить Гибсону. Но он промолчал. Это искусство… по крайней мере, с точки зрения рынка. Так что пришлось ограничиться кратким указанием гримерше.
   – Джуди, припудри ей нос.
   Джуди припудрила нос девушке и щеки кому-то еще. Сьерра, парикмахер, в очередной раз взбила чьи-то волосы.
   Гибсон притопывал ногами, щелкал пальцами и гневно требовал от Эдит, студийного менеджера, выяснить наконец, кто она такая, эта отсутствующая женщина. Имелось в виду, конечно, кто виноват.
   По возможности Гибсон старался сам отбирать моделей – тех, кого он знал, кого считал надежными, профессиональными, ответственными. Но этих предложил ему клиент.
   – Нам нужно всего понемножку, – сказал ему по телефону рекламный агент. – Все они красивы, конечно, но не… совсем обычные.
   Гибсон фыркнул в ответ. Только теперь он начал понимать, что этот тип имел в виду.
   Журнал «Семь!», в соответствии со своим навязшим в зубах лозунгом, предназначался для всех женщин без исключения. Соответственно и рекламировать его должны семь разных, хотя и красивых женщин. А никак не безликие модели с высокими скулами и надутыми губами.
   – Мы просмотрели обложки и выбрали этих, – заявил рекламный агент. – Там есть высокие, есть низенькие. Есть с курчавыми волосами, есть с прямыми. Все разных национальностей. Мы их вам пришлем.
   Ну и флаг ему в руки. Гибсона совершенно не волновало, кого он собирается прислать, лишь бы только девицы не перепутали время.
   Одна из них перепутала.
   Он постучал пальцами по столу. Прошелся по комнате. Его душил гнев. Девочки тоже нервничали. Скоро их раздражение перерастет в открытый бунт. Когда, кто знает?
   Гибсон, тщетно рассчитывавший ощутить необходимое для съемки вдохновение, мрачнел на глазах.
   И, наконец, он услышал голос Эдит:
   – Да, да. Он ждет вас. Проходите сюда. Входите же.
   Дверь открылась. Медленно. Боязливо.
   – Поздно, – рявкнул Гибсон молодой женщине, появившейся на пороге. – Вы должны были прийти в час.
   Она моргнула темно-синими, почти фиолетовыми, глазами. Гиб покачал головой. Эти идиоты опять облажались. Знают ведь, что он делает черно-белые снимки. Цвета глаз не будет видно.
   – М-мой рейс задержали.
   – Рейс? – Она прилетела на самолете? Или это крутая модель с западного побережья, не встретившаяся ему раньше? Восходящая звезда из Лос-Анжелеса?
   Гиб подобрал отвисшую челюсть и присмотрелся к девице, пытаясь понять, что же в ней такого особенного. Все-таки он по праву считается знатоком женской красоты.
   Это его работа – фотографировать женщин. Именно этим он и прославился – своими фотографиями и своей способностью распознать красоту и открыть ее миру.
   Мисс «Фиалковые глазки» казалась воплощением типичной американской красавицы пятидесятых годов. Ей лет двадцать пять. Старовата для «восходящей звезды», пожалуй. И не высокая – скорее уж, среднего роста. Хотя фигурка у нее далеко не средняя. Гибсон видел, что под ее платьем скрываются такие холмы и долины, которые редко встречаются у моделей.
   Но кто носит платье-рубашку на такой работе? Кто носит платье-рубашку в Нью-Йорке в наше время и в таком возрасте? С ее волнистыми светлыми волосами и пухлыми губами она похожа на скромную, застенчивую и застегнутую на все пуговицы Мэрилин Монро.
   Это же явное противоречие, – мрачно подумал Гибсон.
   Может, именно это в ней и нашли – способность вспыхнуть, стать чем-то большим. Добавь ее на обложку журнала «Семь!», и женщины вместо семи абстрактных образов будут воплощать семь смертных грехов.
   Неплохая идея. Гибсон задумчиво улыбнулся. Он попробует это обыграть.
   – Как тебя зовут? – спросил он.
   – Хлоя, – ответила она, взмахнув ресницами с таким недоумевающим видом, как будто он обязан был знать ее имя.
   Гибсон удивленно вскинул брови. Неужели она из тех самонадеянных моделек, которые хватаются за любые предложения и, не успев появиться на паре обложек, уже считают себя мировыми знаменитостями? Только примадонны ему здесь не хватало.
   – Что ж, Хлоя, – протянул он, – раз ты пришла, раздевайся, и начнем представление.
   Ее фиолетовые глаза широко распахнулись. Она открыла рот, но не произнесла ни звука, только ахнула. Ее щеки густо покраснели.
   – В чем дело? – поинтересовался Гибсон. – Разве тебя не предупредили, чем ты будешь здесь заниматься?
   – Этого… этого… мне не говорили. – Хлоя сглотнула. Она обвела диким взглядом шеренгу обнаженных женщин.
   Обычно модели, имеющие хоть какой-то опыт работы, не испытывали ни малейшего смущения, разгуливая в костюме Евы. Они видели за свою жизнь столько голых людей, что переставали реагировать на наготу. Но теперь Гибсон заметил, что под изумленным взглядом Хлои им стало неловко. Того и гляди, скоро бросятся за одеждой.
   Гиб скрипнул зубами и заставил себя улыбнуться.
   – Что ж, в таком случае можешь отправляться на все четыре стороны, – предложил он приторно-сладким голосом. – Садись в свой самолет и лети домой. – Он сделал паузу. – Или делай то, для чего тебя наняли.
   Мертвая тишина. Хлоя как будто даже перестала дышать. Затем вздохнула, облизала губы. Гиб видел на ее лице нерешительность и нарастающую панику.
   Елки-зеленые, ну на кой черт она им сдалась?
   После очередного судорожного вздоха она кивнула.
   – Г-г-где мне можно… п-переодеться?
   – Я покажу. – Сьерра, парикмахерша с волосами, выкрашенными в радикально пурпурный цвет, ободряюще улыбнулась. – Вон там.
   Вздохнув напоследок и искоса взглянув на Гибсона, Хлоя помчалась вслед за Сьеррой к ряду кабинок в дальнем углу студии. Гиб мог поклясться, что ее зубы стучали от страха.
* * *
   За последние двенадцать лет Гибсон снял множество женщин.
   Его камера любила их. Она запечатлевала их линии и округлости, гримасы и улыбки. Она делала из них произведения искусства. Благодаря ей Гибсон стал одним из наиболее успешных фотографов в модельном бизнесе. Ему нравилась его работа.
   Но в личном плане Гибсон оставался равнодушным. Он никогда не сближался с женщинами, которых фотографировал.
   Однажды он попробовал, и этого урока ему хватило надолго.
   Он видел в них лишь игру света и тени, прямых и изогнутых линий. В его отношении к ним не было ничего личного. Эти обнаженные женщины значили для него не больше, чем кучи опавших осенних листьев. Они были всего лишь предметами. Все на одно лицо.
   До появления Хлои.
   Хлоя была не только набором линий и игрой света и тени. Она была человеком. Живым. Дышащим. Дрожащим. Это сводило его с ума.
   – Ладно. Начинаем, – произнес Гиб, едва взглянув на Хлою, когда она наконец выползла из кабинки и присоединилась к остальным девушкам. – Встаньте в круг. Мне нужны силуэты. Руки над головой. Потягиваемся… вот так… потягиваемся.
   Семь пар рук вскинулись кверху. Семь женщин потянулись.
   Шестеро двигались очень плавно, их жесты были мягкими, текучими. Седьмая дрожала.
   Гиб опустил камеру.
   – Хлоя, – сказал он. – Выпрямись.
   Она бросила в его сторону полный отчаяния взгляд, кивнула, облизала губы и выпрямилась.
   – Потянись, – приказал он.
   Хлоя потянулась. Ее волосы колыхнулись. И груди тоже.
   У Гиба пересохло во рту, а его ладони взмокли. Он возбудился, словно сопливый мальчишка!
   Он видел груди и раньше. Сотни. Тысячи. За двенадцать лет работы он перевидал столько женских грудей, что кому-нибудь другому хватило бы на всю жизнь.
   Но все эти тысячи грудей были упругими и твердыми, как пластмасса. И очень маленькими. Меньше ладони.
   Хлоя казалась гораздо более… соблазнительной. Сняв платье, она превратилась в Мэрилин во плоти.
   Гиб зажмурился и попытался думать о чем-нибудь другом. Но как только он снова открыл глаза, его взгляд тут же упал на Хлою.
   – Потянись, – приказал он. А когда она, дрожа, потянулась, он рявкнул, – Потянись, я сказал, а не дергайся! Как будто тянешься к любовнику.
   Хлоя покраснела всем телом.
   Гибсон опустил камеру, моргнул и недоверчиво уставился на нее. Ему никогда еще не доводилось видеть румянец во все тело. Он был потрясен до глубины души.
   – Кончай дрожать, – скомандовал он. – А не то на снимке выйдут шесть красоток и одно размытое пятно.
   – Изв-вините. – Но дрожать она так и не перестала.
   Гиб покачал головой и снова взял камеру.
   – Скользите, – велел он. – Легкие, медлительные движения. Как будто вы в воде.
   Они скользили, плавно взмахивали руками, вставали на цыпочки и покачивались. Хлоя дрожала.
   Гиб скрипнул зубами. Он отвернулся, глядя на остальных женщин. Но они кружились по комнате, и в поле его зрения снова попала Хлоя. Гиб кашлянул и попытался успокоить дыхание.
   – Теперь губы. Округляем губки. Целуемся. Мне нужны поцелуи.
   Черт возьми, Хлоя смотрела прямо на него, ее лицо пылало, тело нежно розовело, а губы были сложены бантиком!
   Гиб раздраженно фыркнул.
   – Не меня, дорогуша! – произнес он, слегка задыхаясь. – Мне профили нужны. Любовника своего целуй. У тебя же есть любовник?
   Ну и ну, румянец вернулся, и на этот раз стал еще более густым. Как жаль, что снимки будут черно-белыми. Она просто светится изнутри.
   Гиб вздохнул. Он вытер о джинсы неожиданно намокшие ладони и облизал губы. Сосредоточься, черт возьми, – сказал он себе.
   Беда в том, что он был очень даже сосредоточен. Сосредоточен на ней!
   Гибсон пытался отвлечься, не обращать внимания на охватившее его возбуждение. Он то двигался по комнате, то присаживался на корточки, наводя камеру на всех семерых женщин. Но каждый раз в объективе оказывалась Хлоя.
   Он пытался вспомнить, какие позы должны были принимать девушки. Но его голова оставалась пустой. Хотя нет, не совсем пустой. Был там один образ. Одно тело.
   Очень сексуальное тело.
   Настоящее тело. В отличие от остальных шести. Казалось, Хлоя реагирует на его указания не только движениями. Она была открытой незащищенной. Гиб сказал: «Любовник», и она вспыхнула. Он сказал: «Поцелуй» и увидел желание на ее лице.
   – Да, – подытожил Гибсон. – Вот так. И еще круче. Круче, дорогуша.
   Все дружно посмотрели на него.
   – Э… дорогуши, – поправился Гиб и улыбнулся девушкам. Но смотрел он только на Хлою.
   И тут из приемной донесся шум голосов. «Туда нельзя!», а следом: «Нет, можно. Я опоздала!»
   Дверь распахнулась, и в комнату ворвалась Таша, очень известная модель, с которой Гибсон много раз работал.
   – А, Гибзон, прости! Это такзи! Оно сломалось! Этот такзист! Он заяфил, что не отпустит меня, пока я не заплачу! А я гофорю: «Никаких денег! Ты не отвез меня туда, куда мне надо!» А он схватил меня! Я закричала! А он гофорит, что я его обманула! Ой! – Она тряхнула копной огненно-рыжих волос. – Эти полицаи! Они никогда не фыслушают! Думаешь, они будут слушать красивую дефушку, ага? Нет! Они слушали этого тупого такзиста!
   Во время всего этого гневного монолога Таша срывала с себя одежду. Сначала обтягивающий топ, затем крохотный лифчик. Резкий взмах ноги, и босоножка упала на пол. За ней последовала вторая. Таша расстегнула мини-юбку и стянула ее с узких бедер.
   – Я же гофорю, эти полицаи ничего не понимают! – Она взмахнула трусиками для пущего эффекта и улыбнулась Гибсону. – Начинаем, да? Я готова!
   Наступила мертвая тишина. Гибсон стоял, разинув рот.
   Он отвернулся от Таши, обнаженной, прекрасной и совершенно не дрожащей, и посмотрел на окружающих ее женщин.
   Его взгляд перемещался с одного тела, на другое. С одного лица, на следующее. Они смотрели на него, затем друг на друга. Судя по их взглядам, они делали то же самое – считали.
   Один. Два. Три. Четыре. Пять. Шесть.
   Гиб снова взглянул на Хлою. Дрожащую. Испуганную. Краснеющую. Семь.
   А вместе с Ташей…
   Восемь.
   Восемь?
   – Минуточку, – сказал Гибсон. – Тут что-то не так. Если здесь должна быть Таша…
   – Естестфенно, я должна быть здесь!
   Гибсон продолжил:
   – Значит кто-то тут лишний.
   Все дружно повернулись к Хлое.
   Она закрыла руками грудь и юркнула за стол. Ее лицо и все тело стало таким же багровым, как волосы Таши. Весь ее прежний румянец ни в какое сравнение не шел с тем, что случилось сейчас.
   – Ты не модель. – Гибсон окинул ее обвиняющим взглядом.
   – Модель? Конечно, нет!
   Этого он от нее не ожидал. Он полагал, что она проникла сюда обманом, желая прославиться, пытаясь воспользоваться подвернувшейся возможностью. Такое уже случалось.
   Ее откровенный ответ сбил его с толку. Если она не модель, то какого черта делает здесь и зачем раздевалась?
   – Кто ты?
   – Я же сказала. – Казалось, она в отчаянии. – Я Хлоя. Хлоя Мэдсен. Твоя сестра прислала меня…
   – Моя сестра? Тебя Джина прислала?
   Она кивнула головой. Гиб заметил, что ее груди, прикрытые ладонями, качнулись тоже. Он закрыл глаза.
   Открыв их снова, он увидел, что Хлоя успела схватить один из халатов, наваленных кучей на столе, и надела его.
   – Да. Меня Джина прислала. Чтобы я работала с тобой. Была твоей помощницей.
   – Помощницей, – повторил Гиб.
   – Да, – решительно подтвердила Хлоя. – Она сказала, что ты согласился. Разве нет?
   О, Боже! Гиб скрипнул зубами.
   – Наверное, – процедил он.
   – Всего лишь… наверное? – удивилась Хлоя.
   – Ну ладно, я согласился, – буркнул Гиб.
   Но только потому, что соглашался с любыми предложениями Джины. Он был перед ней в долгу. Их родители погибли, когда Гибу было тринадцать лет, а Джине двадцать. Она поставила его на ноги, ради него бросила колледж, а позже оплатила его учебу в университете. Она заботилась о нем и поддерживала на протяжении всей его жизни.
   Он ни в чем не смог бы ей отказать.
   Но иногда, в особых случаях, он давал ей понять, что не хочет делать то, о чем она просит. И она не настаивала.
   До сих пор.
   Разозлившись… на Джину, на Хлою, на себя, или на всех вместе, Гиб воскликнул:
   – Но если ты собиралась работать моей помощницей, какого черта тебе понадобилось раздеваться?
   – Ты же сам мне приказал!
   Так просто? Гиб изумленно уставился на нее.
   – То есть, если бы я вывел тебя на улицу и сказал: «Снимай одежду, Хлоя Мэдсен», ты бы подчинилась?
   – Конечно, нет! – Ее лицо, к некоторому удовольствию Гиба, стало еще более пунцовым. – Но, – добавила она через секунду, – Джина предупредила меня, что я должна буду делать все, что ты мне скажешь, выполнять любые твои распоряжения. – Пауза. – Относящиеся к работе.
   Их взгляды встретились.
   Надо отдать ей должное, она не опустила глаз. Хлоя Мэдсен была борцом и так просто не отступала.
   Она тяжело дышала, и Гибсон видел, как вздымаются ее груди под мягкой ворсистой тканью. Он слишком хорошо помнил их обнаженными.
   Хлоя Мэдсен не была белокожей, как большинство блондинок. Ее груди были теплого медового оттенка, с темно-розовыми сосками. Теперь она надежно прикрыла их толстым махровым халатом. Лучше бы не прикрывала.
   Гиб сомневался, что ему когда-либо еще удастся увидеть ее в голом виде. И это к лучшему, – решил он, вспомнив о том, какое впечатление она на него производила.
   – Почему ты взял эту дефушку? – Таша перевела взгляд с Гибсона на Хлою. – Ты не можешь взять ее! Я зедьмая дефушка! – Она подбоченилась и окинула его яростным взглядом.
   – Таша… – попытался урезонить ее Гибсон.
   Она бросилась ему на шею и смачно поцеловала в губы.
   – Ты начнешь заново, да? Ты простишь свою Ташу?
   – Да, – машинально ответил Гиб, вырываясь из ее объятий. Его взгляд снова упал на застывшую Хлою. Она все еще смотрела на него, а он смотрел на нее, не двигаясь с места.
   – Гибзон, – нетерпеливо окликнула его Таша.
   Он повернулся к ней.
   – А?
   Она топнула босой ногой.
   – Когда начнем?
   – Ах, да. Зе… сейчас. – Наконец-то Гибсону удалось оторвать свой взгляд от Хлои Мэдсен. – Мы начинаем. Повторяем все сначала, – обратился он к остальным женщинам. – Расслабьтесь. Вы знаете, что надо делать.
   Они снова начали двигаться по кругу. Таша с легкостью влилась в хоровод. Гибсон с радостью заметил, что она не дрожит.
   – А как же я? – спросила Хлоя. – Что мне делать?
   Гибсон снова взглянул на нее. Мысленным взором он видел все, что скрывается под ее белым махровым халатом.
   – Возвращайся домой.
* * *
   Возвращаться домой?
   Домой?
   Да она не посмеет и носа показать в Коллервиле, штат Айова!
   Хлоя скорчилась в маленькой кабинке для переодевания, слушая, как Гибсон Уокер своим грубоватым, чувственным баритоном приказывает моделям потягиваться и скользить. Точно так же он приказывал и ей.
   О, Боже. Она прижала ладони к щекам, словно пытаясь стереть с них румянец. Тщетно.
   Все ее тело пылало. Горело изнутри. Если так называемые «приливы» похожи на это, ей не хотелось бы дожить до климакса.
   Впрочем, она и не доживет. Потому что умрет со стыда.
   Хлоя оделась, дыша, словно загнанная лошадь. Ее руки так сильно дрожали, что пуговицы на платье она застегнула с большим трудом. Она сунула ноги в босоножки и поняла, что вряд ли сумеет завязать ремешки. Ее помада смазалась, но Хлоя и не пыталась ее подновить.
   Наконец она была готова. Одета. Защищена. И совершенно не способна покинуть эту кабинку.
   Она не сможет вернуться в студию. Ни за что на свете не осмелится снова предстать перед Гибсоном Уокером.
   Хлоя чувствовала себя униженной.
   А он разозлился.
   Но из-за чего он злится? Ведь это ей пришлось раздеваться, а не ему!
   О чем она только думала? По-видимому, ни о чем. Если бы Хлоя задумалась хоть на секунду, то поняла бы, что фотографу такого калибра, как Гибсон Уокер, вовсе не к чему снимать тупую, неуклюжую деревенщину из Айовы!
   Но в тот момент, когда его приказ звенел у нее в ушах, Хлоя вспомнила слова Джины о том, что Гибсон может попросить ее позировать, когда он будет устанавливать свет. Она просто не так поняла!
   Чертово недоразумение.
   Хлоя хихикнула.
   Смешного было мало. Ее обида, испытанные ею чувства унижения и стыда были слишком сильными. Но, честно говоря, она видела в этом и забавную сторону.
   Что бы сказал Дэйв?
   Естественно, он ничего не узнает, потому что Хлоя никогда и ни за что ему этого не расскажет! Дэйв Шелтон, ее жених, и без того был полон сомнений насчет ее летней работы в «столице разврата». Он так до сих пор и не понял, зачем ей вообще понадобилось ехать в Нью-Йорк.
   – Нью-Йорк? Ты хочешь в Нью-Йорк? Что ты там забыла? – не однажды спрашивал он ее.
   – Это чудесный, прекраснейший город. В нем так много интересного. Я всего лишь хочу там побывать. Ничего плохого со мной не случится, – убеждала его Хлоя.
   Ничего особенного и не случилось, но все же ему незачем знать, как она разгуливала перед своим работодателем, в чем мать родила!
   Но он и не узнает.
   Если только Гибсон Уокер ему не скажет.
   Не скажет ведь?!
   От этой мысли Хлою снова бросило в жар. Только бы не сказал!
   – Целуемся, дамочки. Округляем губки, – услышала она.
   Хлоя спрятала лицо в ладони, вспомнив, как глядела на него, чмокая губами. Святые небеса! Лучше бы она умерла.
   И, наконец, Гибсон произнес:
   – Ладно, это все. Большое спасибо. По-моему, мы отлично поработали.
   Модели начали оживленно переговариваться, причем рыжая девица с забавным акцентом тараторила громче всех. Только и слышно было: «Гибзон то» да «Гибзон это». А Гибсон ей отвечал, грубовато и совершенно равнодушно, как будто ему каждый день приходилось иметь дело с голыми красавицами.
   Вообще-то, так оно и было!
   Раздались звуки шлепающих по полу босых ног. Модели направились к кабинкам для переодевания и начали открывать двери. Кто-то дернул дверь кабинки, где пряталась Хлоя.
   – Я н-не готова, – выдавила она.
   Она никогда не будет готова. Если б можно было, так и просидела бы в кабинке до конца своих дней.
   Ее пальцы дрожали уже меньше. Так что Хлоя застегнула платье до самой верхней пуговицы. Затем одернула подол, затянула пояс и глубоко вздохнула.
   Она пыталась придать себе вид благоразумной, сдержанной, уверенной женщины. Впрочем, так она и выглядела, если не обращать внимания на растрепавшиеся светлые волосы и лихорадочный румянец на щеках.
   Но несколько секунд назад все было гораздо хуже!
   Через дверь Хлоя слышала, как одеваются девушки. Они смеялись и болтали. Двери кабинок начали хлопать.
   – Пока, Гиб!
   – Увидимся!
   – Счастливо, Гиб.
   Они ушли, осталась только тишина. И Гибсон Уокер.
   Хлоя знала, что приближается момент истины.
   Хотя ее прыжки по комнате в голом виде тоже можно было назвать моментом истины. Чего же ей бояться после этого? Пока у нее остаются две возможности. Она может тайком улизнуть, сесть на первый же самолет, летящий в Айову, и признать свое поражение. Или взглянуть в лицо мужчине, ожидающему ее за дверью, убедить его в том, что из нее выйдет отличная помощница, начать работать и спокойно прожить остаток лета.
   Судя по всему, выбора у нее нет.
   Хлоя хотела провести это лето в Нью-Йорке. Ради этого лета она перевернула вверх тормашками и собственную жизнь, и жизнь Дэйва. Она убеждала его, что для нее это что-то вроде паломничества.
   Он не понял. Впрочем, Хлоя и не ждала от него понимания. Но если все то, что она ему наговорила, было правдой, она не может вернуться домой.
   Хлоя глубоко вздохнула, скрестила пальцы на удачу и открыла дверь.
* * *
   – Я заказал тебе билет на самолет, – сообщил Гиб, как только дверь отворилась. – Ты вылетишь в шесть, в девять будешь в Чикаго. Еще час останется в запасе. Ты успеешь на последний рейс в Дубук и приземлишься в четверть двенадцатого. Можешь позвонить кому-нибудь, чтобы тебя встретили.
   Гибсон окинул ее быстрым взглядом, словно проверяя, одета ли она, и уставился на кучу хлама, скопившуюся на его столе за последние двенадцать часов.
   Не дождавшись ответа, он снова посмотрел на нее, стараясь не сводить глаз с ее лица. К несчастью, там были еще и губы. Вот черт.
   Хлоя мрачно на него взглянула.
   – Я заплачу, – равнодушно добавил Гибсон, почти уверенный, что ее беспокоит цена.
   – Не… не в этом дело. Просто… я не могу вернуться домой.
   – Что? – Гиб вскинул брови. – Что значит, не можешь вернуться? Естественно, можешь!
   Но Хлоя Мэдсен решительно покачала головой.
   – Нет. Я не могу вернуться до пятнадцатого августа.
   – Тебя что, изгнали из Айовы до пятнадцатого августа?
   Хотя он не был в Айове лет двенадцать, вряд ли они там ввели закон, запрещающий кому-либо возвращаться.
   – Я обещала, что вернусь пятнадцатого августа, – заявила Хлоя с таким видом, будто это что-то объясняло.
   – Ну и что? Там же есть телефон? Позвони и предупреди, что приедешь раньше. Звони сейчас же и скажи, что возвращаешься сегодня вечером.
   Но она покачала головой.
   – Не могу.
   – Почему?
   Хлоя Мэдсен глядела на него, ломая пальцы. Ее фиолетовые глаза часто-часто моргали.
   – Прекрати! – рявкнул Гиб.
   – Что прекратить? – искренне удивилась она.
   – Плакать. Не смей плакать.
   Хлоя вскинула голову.
   – Я никогда не плачу.
   Гибсон фыркнул в ответ. Он не собирался спорить по этому поводу.
   – Я не плачу, – решительно повторила Хлоя, правильно поняв его реакцию. – Тем более из-за работы, – уточнила она через секунду. Она помолчала, а затем глубоко вздохнула. Ее грудь поднялась и опустилась.
   Гиб зажмурился. Он отвернулся, направился к двери, открыл ее и подождал, пока Хлоя выйдет.
   Эдит, студийный менеджер все еще сидела за своим столом. Она взглянула на него с любопытством. Гиб надеялся, что она не станет убеждать Хлою продолжать спор.
   – Я знаю, что сглупила сегодня, – произнесла Хлоя мягким, но решительным голосом. – Но когда мы с Джиной разговаривали о моей работе, я пообещала выполнять все, что требуется от ассистента. А она предупредила, что иногда мне придется выступать в роли модели. Я должна была понять, что ты не готовишься к съемке, а уже начал снимать. Но я думала, что… этого от меня и ждали. А когда ты сказал, чтобы я или делала, что велено, или садилась на свой самолет и летела домой… ну, я просто не могла вернуться домой!
   – Почему?
   Она посмотрела на него как на дебила.
   – Потому что не могла! После всей этой кутерьмы… – Хлоя умолкла, поджала губы и не произнесла больше ни слова.
   – Кутерьмы? – напомнил ей Гиб. Какой еще кутерьмы?
   Но она не ответила.
   – Слушай, это честно была ошибка. Я чувствую себя полной дурой. Я, небось, и выглядела как дура.
   Нет, она выглядела… неотразимой. Гиб не думал, что сможет когда-нибудь забыть Хлою Мэдсен, скользящую обнаженной по его студии. Но вряд ли ей будет приятно это услышать.