Другой пример: я вхожу утром в класс. Зинка Фокина налетает на меня и тут же начинает читать мне нотацию; я спокойно щёлкаю в кармане рычажком и выключаю голос Фокиной на весь день…
   Мне очень хотелось изобрести такой аппарат, но дальше названия у меня почему-то дело не пошло, может быть, потому, что я не по-настоящему хотел изобрести такой аппарат? – Или вот в прошлом году, в последний день летних каникул, перед тем как лечь спать, мне, например, ужасно захотелось стать взрослым, но не через пятнадцать – двадцать лет, как становятся все нормальные люди, а назавтра же. Скажем, так: спать ты ложишься ещё мальчишкой, просыпаешься утром, смотришь – ты уже взрослый, с усами, и в школу идти не надо… Желание моё было ужасно сильным, я даже во сне только об этом и думал. Утром первого сентября я проснулся, конечно, пораньше. Смотрю – лежу в постели таким же, как уснул, без усов, и надо идти в школу…
   Были у меня и другие сильные желания, но ни одно из них, конечно, не захватывало меня вот так, по-настоящему, как желание превратиться из человека в воробья!..
   Итак, когда я скомандовал Косте «начали» и зажмурился, я решил, что не открою глаза до тех пор, пока мне не покажется, что я уже превратился в воробья.
   Я сидел на лавочке, не шевелясь, не отвлекаясь, не размышляя ни о чём постороннем, и думал только об одном: «Как бы мне скорее превратиться в воробья». Я ждал наступления этого момента с такой силой, с какой не ждал даже начала летних каникул. А то, что во дворе с минуты на минуту должен был появиться Мишка Яковлев, только удесятеряло мои силы и намерения.
   Сначала я сидел на лавочке просто так, как сидят все обыкновенные люди, и не чувствовал ничего особенного. В голову по-прежнему лезли всякие неприятные человеческие мысли: и про двойку, и про арифметику, и про Мишку Яковлева, но я старался обо всём этом не думать. Я считал, что если уж я решил твёрдо превратиться в воробья, то и думать надо только исключительно о чем-нибудь воробьином. Через некоторое время я заметил, что у меня в голове наконец-то вместо человеческих мыслей стали появляться и нечеловеческие. Так, например, мне внезапно захотелось немного пощебетать на воробьином языке.
   Вслед за мыслями стали возникать сами по себе разные нечеловеческие желания и намерения: то мне хотелось спорхнуть с лавочки и немного полетать по воздуху, то посидеть на самой вершине берёзы, то немного пожить в скворечнике…
   А когда я, по привычке, попробовал опять подумать о чем-нибудь человеческом, то у меня, к моему удивлению, на этот раз ничего не получилось. Арифметика мне показалась глупейшим занятием. Двойка почему-то вообще перестала меня расстраивать и потеряла всякое значение, а Мишка Яковлев стал мне представляться не знаменитым на всю школу отличником, а каким-то неуклюжим и несчастным существом, которое не умеет делать даже такой простой вещи, как летать по воздуху.
   В это самое время у меня по ногам начали ползать мурашки. Они ползли все скорее и скорее. Потом побежали по спине, по рукам, по всему телу. Вдруг совершенно неожиданно мне захотелось поклевать овса. Да, да! Овса! Нечищеного, сырого овса! И чтобы он лежал на земле в пыли. И чтоб его было много, этого овса, очень много. В общем, столько, чтобы я мог наклеваться досыта.
   Сижу я на лавочке с закрытыми глазами, по телу у меня мурашки, словно сумасшедшие, носятся, как ребята на большой перемене, а я сижу и думаю: «Интересно, что же означают эти мурашки и этот овёс? Мурашки – это ещё мне понятно, это я, наверное, ноги отсидел, а при чём здесь овёс?»
   Я даже мамину овсяную кашу на молоке с вареньем и ту ел дома всегда без всякого удовольствия. Почему же мне хочется сырого овса? Я ведь всё-таки человек, а не лошадь?
   Сижу, думаю, гадаю, но ничего сам себе объяснить не могу, потому что глаза у меня плотно закрыты, и от этого в голове совершенно темно и неясно.
   Тогда я подумал: «Уж не случилось ли со мной чего-нибудь такого…» – и поэтому решил осмотреть себя с ног до головы…
   Затаив дыхание я чуть-чуть приоткрыл глаза и первым делом взглянул на свои ноги. Смотрю – у меня вместо ног, одетых я ботинки, босые воробьиные лапы, и этими лапами я стою босиком на лавочке, как самый заправский воробей. Я открыл глаза пошире, смотрю – вместо рук у меня крылья. Открываю глаза ещё больше, верчу головой, гляжу – сзади торчит хвост. Это что же получается? Получается, что я всё-таки превратился в воробья!
* * *
   Я – воробей! Я больше не Баранкин! Я самый настоящий, самый что ни на есть воробейный воробей! Так вот почему мне так вдруг захотелось овса: овёс – любимое кушанье лошадей и воробьёв! Всё понятно! Нет, не всё понятно! Это что же выходит? Значит, моя мама была, права. Значит, если по-на-сто-я-ще-му захотеть, то можно действительно всего достичь и всего добиться!
   Вот это открытие!
   О таком открытии стоит, пожалуй, прочирикать на весь двор. Да что на весь двор – на весь город, даже на весь мир!
   Я распустил свои крылья! Я выкатил грудь! Я повернулся в сторону Кости Малинина – и замер с разинутым клювом.
   Мой друг Костя Малинин продолжал сидеть на лавочке, как самый обыкновенный человек… Косте Малинину не удалось превратиться в воробья!.. Вот тебе раз!



СОБЫТИЕ ДЕСЯТОЕ


Что на воробьином языке означает…


   Косте Малинину не удалось превратиться в воробья!
   Он пыжился, жмурился, всё время ощупывал себя руками, чуть слышно шептал себе под нос: «Вот я! Вот я! Превращаюсь в воробья!» – и все безрезультатно. А ещё торопил меня, а ещё кричал на весь двор: «Давай скорее превращаться в воробьёв! Давай быстрее! Давай сейчас же!» А сам как был Малининым, так и остался. Только покраснел как рак, и больше ничего.
   – Малинин! – закричал я на Костю. – В чём дело? Почему ты не превращаешься в воробья?..
   Но вместо этих слов из моего рта вылетело обыкновенное воробьиное чириканье: «Чик-чирик! Чьвит-чьвит! Чиу-чиу!»
   Повернув голову, Костя посмотрел в мою сторону и с изумлением вытаращил глаза.
   – Баранкин! – сказал он. – Это ты, Баранкин?..
   – Чио! Чио! Чья! Чья! – ответил я ему по-воробьиному, что означало: «Конечно, я! Не узнаешь, что ли?!»
   Убедившись, что я не вру и что я уже действительно не я, а самый настоящий воробей, Малинин покраснел ещё больше – наверное, от зависти! – и чуть не расплакался.
   – Как же это у тебя получилось? – спросил он, часто моргая глазами.
   Я сказал:
   – Чень-чень-чень! Чик-чик-чик!.. (Очень просто! Чик! Чик! Чик! И готово!) Затем между мною и Костей произошёл следующий разговор на разных языках:
   Костя (со слезами на глазах). Значит, превратился! Вот здорово! А почему же я не превратился?
   Я. Чирик! Чим-чирим! (Откуда я знаю!) Чирик-чи-чвить-чить! (Наверное, хотел не по-настоящему!) Костя. Что ты на меня чвикаешь? Говори по-человечески!
   Я. Р-р-р-чик! Чуть-чуть-чьвим-чим! (Как же я могу говорить по-человечески, если я воробей!) Чепчик! Чи-чи-нип!
* * *
   Костя. Ещё «чепчиком» обзывает!
   А я совсем его и не обзывал «чепчиком». Я ему сказал: "Не падай духом, Малинин! Ещё раз попытайся».
   Костя стал ругать меня за то, что я, не дожидаясь его, превратился в воробья, но я ему не стал ничего чирикать в ответ. Мне самому тоже было это неприятно. Уговаривались вместе превратиться в воробьёв – и вот вам, пожалуйста. Конечно, быть воробьём одному не так интересно, как вдвоём.
   Я махнул крылом. Взлетел. Уселся на заборе злой-презлой и повернулся спиной к Косте Малинину. И надо же было, чтобы в эту минуту на улице из-за угла показался на велосипеде Мишка Яковлев. Я схватился крыльями за голову. Всё пропало! Теперь Малинин уж ни за что не успеет превратиться в воробья!
   – Вот я! Вот я! Превращаюсь в воробья! – донёсся до меня снизу голос Кости Малинина.
   Не сводя глаз с Мишки Яковлева, я крикнул Косте с забора:
   – Чим-чим-чим! Чер-чилим! Чер-чилим! Чересчур! Чересчур! (Поздно! Мишка на велосипеде едет! Сейчас он тебя учиться поведёт!) Сам чирикаю и вижу, как Мишка уже въехал во двор и к лавочке подъезжает, на которой сидит несчастный Костя Малинин, то есть не сидит, а должен был сидеть… Я говорю «должен был», потому что, когда Мишка Яковлев подрулил к лавочке, Кости на скамейке уже не было. Вместо Кости на скамейке стоял на полусогнутых лапах воробей, и, судя по всему, этот воробей был не воробей, а бывший Костя Малинин. Значит, пока я переживал и уже ни во что не верил, Костя Малинин взял и тоже превратился в воробья со второй, а может, и с третьей попытки. Впрочем, неважно, с какой попытки, важно, что превратился.
* * *
   – Костя, – крикнул Мишка, слезая с велосипеда, – Малинин! Ты куда спрятался? Странно! По-моему, я его только что видел на лавочке. Конечно, видел. Вот его учебники и тетради!
   Мишка собрал тетради и учебники и, не обращая никакого внимания на рядом сидящего воробья (который был вовсе не воробей, а Костя Малинин – вот смехота!), оглядел весь двор, потом посмотрел на наше окно, из которого показалась голова моей мамы.
   – Здравствуй, Миша! – сказала мама. – А где же Юра и Костя?
   – А я как раз хотел вас об этом спросить! – сказал Яковлев. – Учебники и лопаты на лавочке лежат, а их нет…
   – Вот сорванцы! – сказала мама. – Наверное, на улицу убежали… Ты, Миша, заходи в комнату, они сейчас вернутся!
   Мишка положил Костины учебники на седло и скрылся в подъезде, а я слетел с забора на лавочку к Косте Малинину.
   – Ир-чик! Ир-чик! Чуть-чуть-чуть! – сказал я Косте. (Молодец, Малинин! Превратился всё-таки!) На что мне Костя прочирикал:
   – Че-че-че? (Честное слово?) – Че-че-че! – сказал я. – Чуф-чуф-чуф! Чи-чи-чи! (Честное слово! Открой глаза и увидишь!) И Костя открыл свои голубые, как у девчонки, глаза… Глаза у него так и остались голубыми! Воробей с голубыми глазами! Здорово!
   Стоит на лапках, качается, хвостом сам себе равновесие помогает держать и от удивления прийти в себя никак не может.
   А я вытер крылом пот со лба и сказал:
   – Всё в порядке! (Ч-уфф!) – Ч-уфф! (Всё в порядке!) – сказал Костя Малинин и тоже вытер крылом лоб.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента