Страница:
Зато в представлениях Греции имеется переправа через речку с мрачным перевозчиком Хароном, также отраженная сказкой. Русская сказка сохранила одну частность — старик предупреждает героя: "Есть на пути три реки широкие, на тех реках три перевоза: на первом перевозе отсекут тебе правую руку, на втором
— левую ногу и на третьем — голову снимут" (Аф. 173). Если откинуть утроение, то мы имеем здесь представление об отрубанни руки при перевозе (ср. Онч. 3). Отрубание руки мы уже встретили как типичный элемент при посвящении. Этим отрубанием лодочник выдает себя за лодочника смерти.
— левую ногу и на третьем — голову снимут" (Аф. 173). Если откинуть утроение, то мы имеем здесь представление об отрубанни руки при перевозе (ср. Онч. 3). Отрубание руки мы уже встретили как типичный элемент при посвящении. Этим отрубанием лодочник выдает себя за лодочника смерти.
7. Пo дереву
Сходное происхождение имеет мотив дерева, по которому попадают на небо. "Взял он мешок и полез на дуб. Лез, лез и взобрался на небо" (Аф. 188). Здесь русская сказка отражает широкое представление, что два мира (а иногда и три — подземный, земной и небесный) соединены деревом. Этому представлению посвящена VII глава работы Штернберга о культе орла у сибирских народов. Самое интересное для нас то, что представление о дереве-посреднике связано с представлением о птице. У якутов каждый шаман имеет "шаманское дерево", т. е. высокий шест с перекладинами наподобие лестницы и с изображением орла на вершине. Это дерево связано с посвящением в шаманы. "Поразительно, — пишет Штернберг, — что у бурят центральный момент посвящения в шаманы — это восхождение на особо воздвигнутое дерево, причем происходит его высшее приобщение к божествам путем бракосочетания с небесной девой… Такое же дерево поменьше воздвигается в его юрте. На нагруднике орочского шамана изображены три мира — верхний, средний и нижний. На нем фигурирует мировое дерево — лиственница, по которой шаман взбирается в верхний мир. Падение шамана с этого дерева вниз повлечет за собой гибель всего мира" (Штернберг 1936, 123). Штернберг исследует название этого дерева у разных сибирских народов и приходит к заключению, что оно означает «дорога». Все эти материалы чрезвычайно интересны, но вывод, который делает Штернберг, должен быть признан весьма сомнительным. Штернберг возводит его к представлениям о священном дереве в Индии, "где каждый Будда, а еще раньше, нужно думать, каждый духовдохновенный, имел, как каждый шаман в Сибири, свое особое дерево, с которым связана его сила, называемое bodhitaru, дерево мудрости, ведовства" (124). Восхождение по дереву к небу, брак с дочерью солнца или восхождение первых людей из преисподней вверх — подобные сюжеты имеются не только в Азии, но и в Америке.
Таким образом, выясняется, что с культом мертвых дерево связано мало, если не считать погребения на деревьях или в стволе деревьев. Но дерево-посредник имеет отношение к шаманскому посвящению и к образу птицы, с одной стороны, и, как видно по материалам Анучина, — к лодке, к колоде, в которую закладывают покойника, — с другой. Все эти связи в этнографии не изучены. В специальных работах о дереве Филпота и Зеленина о дереве как посреднике между двумя мирами не упоминается (Зеленин 1937; Philpot 1897). Но для наших целей достаточно и этих указаний.
Таким образом, выясняется, что с культом мертвых дерево связано мало, если не считать погребения на деревьях или в стволе деревьев. Но дерево-посредник имеет отношение к шаманскому посвящению и к образу птицы, с одной стороны, и, как видно по материалам Анучина, — к лодке, к колоде, в которую закладывают покойника, — с другой. Все эти связи в этнографии не изучены. В специальных работах о дереве Филпота и Зеленина о дереве как посреднике между двумя мирами не упоминается (Зеленин 1937; Philpot 1897). Но для наших целей достаточно и этих указаний.
8. Пo лестнице или ремням
С деревом тесно связана переправа по лестнице. Уже из материалов Штернберга мы видели, что шаманское дерево принимает форму лестницы. В русской сказке горошинка вырастает до неба. "И стала туда лесенка" (См. 43). Эта лестница служит не только для того, чтобы подняться на небо, но и для восхождения на гору. "И тотчас в горе показалась лестница" (Аф. 156). Для нисхождения в подземный мир служат ремни. "Тут он придумал: лошадей своих зарезать и шкуру с них содрать и ремней нарезать, надвязать и кошелку сплесть и туды (т. е. в подземное царство) опускаться" (Худ. 2). В кошелке, сплетенной из лошадиных ремней, мы легко узнаем деформацию шкуры, в которую завертывает себя герой. Влезание на гору может совершаться другим, несколько неожиданным образом: герой входит в пещеру: "Вошел туда — железные когти ему на руки и на ноги сами наделися. Начал на горы взбираться" (129). Птичьи когти вскрывают связь и этого мотива с образом птицы.
Мы видим здесь разнообразные, ассимилирующиеся друг с другом формы для поднятия вверх и для опускания вниз. Все приведенные формы сравнительно поздние и легко выдают свое первоначальное происхождение из других форм, в частности от животных. И хотя боги, спускающиеся по веревке с неба, или в преисподнюю, встречаются уже довольно рано, в погребальных обычаях лестницы встречаются только в стадии, соответствующей Египту. У древних египтян при некоторых мумиях найдены миниатюрные лесенки, по которым души могли спускаться и восходить на небо (Штернберг 1936, 34). Эта лесенка, конечно, волшебная, ею можно пользоваться, только зная магические формулы. Эта лесенка находится в ведении Сета. "Сет стоит в связи с солнечным богом и его группой, и соответственно с этим старое учение представляет Сета распорядителем лестницы, при помощи которой умерший может подыматься к солнечному богу — лестницы, по которой он сам однажды поднялся" (Breasted 40). В "Книге мертвых" (гл. 53) мы читаем: "Слава тебе, о лестница бога, слава тебе, о лестница Сета. Установись, о лестница бога, установись, о лестница Сета…". Эти механические средства переправы (лестницы, ремни, веревки, цепи, крюки и т. д.) представляют собой деформацию более ранних представлений. Данная форма переправы, точно так же, как и предыдущие, указывает на то, что здесь отражены представления о переправе в иной мир.
Мы видим здесь разнообразные, ассимилирующиеся друг с другом формы для поднятия вверх и для опускания вниз. Все приведенные формы сравнительно поздние и легко выдают свое первоначальное происхождение из других форм, в частности от животных. И хотя боги, спускающиеся по веревке с неба, или в преисподнюю, встречаются уже довольно рано, в погребальных обычаях лестницы встречаются только в стадии, соответствующей Египту. У древних египтян при некоторых мумиях найдены миниатюрные лесенки, по которым души могли спускаться и восходить на небо (Штернберг 1936, 34). Эта лесенка, конечно, волшебная, ею можно пользоваться, только зная магические формулы. Эта лесенка находится в ведении Сета. "Сет стоит в связи с солнечным богом и его группой, и соответственно с этим старое учение представляет Сета распорядителем лестницы, при помощи которой умерший может подыматься к солнечному богу — лестницы, по которой он сам однажды поднялся" (Breasted 40). В "Книге мертвых" (гл. 53) мы читаем: "Слава тебе, о лестница бога, слава тебе, о лестница Сета. Установись, о лестница бога, установись, о лестница Сета…". Эти механические средства переправы (лестницы, ремни, веревки, цепи, крюки и т. д.) представляют собой деформацию более ранних представлений. Данная форма переправы, точно так же, как и предыдущие, указывает на то, что здесь отражены представления о переправе в иной мир.
9. Пpu помощи вожатого
То же можно сказать, когда героя ведут в иной мир. Мы здесь касаемся широкого круга представлений о вожатом, души. "Волчица побежала, и вслед за ней поскакал царевич" (Аф. 161). "Ступай вверх по морю, попадется тебе серебряная птичка золотой хохолок: куда она полетит, туда и ты иди" (130). Мы опять видим того же животного вида водителя, что и в других формах. Если сравнить три случая: 1) герой превращается в птицу и улетает (136), 2) герой садится на птицу и улетает (128), 3) герой видит птицу и следует за ней (130), — то здесь мы имеем расщепление, раздвоение героя. И действительно, ведение героя есть поздняя форма. Его нет, например, в американских мифах. Там, где уже развилось индивидуальное шаманство, таким водителем является шаман. Но и он применяет известные нам средства передвижения. Гольдский шаман говорил Штернбергу: "Разные души надо водить разными путями: если гольд по происхождению оленевод, то его душу надо возить на оленях, а если собаковод — то на собаках; иных приходится везти на лодке" (Штернберг 1936, 328).
Там, где охота вообще перестает играть производственную роль, водитель душ антропоморфизируется, но не теряет своей первоначальной связи с животным. В Египте, например, в позднее время таким водителем был Осирис. "Осирис, богов водитель, проходит через Туат (подземный мир), он проламывается сквозь горы, он прорывается сквозь скалы, он радует сердце каждого khu" (Книга мертвых, XV, 84). Но это, несомненно, более позднее явление. Более ранним является представление о жуке, в которого мертвый иногда превращался, но который впоследствии стал водителем. "Я вошел в дом царя посредством жука, который привел меня сюда" (Книга мертвых, XV, 247).
Там, где охота вообще перестает играть производственную роль, водитель душ антропоморфизируется, но не теряет своей первоначальной связи с животным. В Египте, например, в позднее время таким водителем был Осирис. "Осирис, богов водитель, проходит через Туат (подземный мир), он проламывается сквозь горы, он прорывается сквозь скалы, он радует сердце каждого khu" (Книга мертвых, XV, 84). Но это, несомненно, более позднее явление. Более ранним является представление о жуке, в которого мертвый иногда превращался, но который впоследствии стал водителем. "Я вошел в дом царя посредством жука, который привел меня сюда" (Книга мертвых, XV, 247).
10. Заключение
Какие же выводы можно сделать из рассмотренных форм? Первый и основной вывод тот, что все способы переправы имеют одинаковое происхождение: они отражают представление о странствовании умершего в загробный мир. Второй вывод: разнообразие форм часто может быть рассмотрено как наслоение более поздних на другие, более ранние формы. Смена эта вызвана сменой форм производства. Древнейшая форма есть тотемическое представление о превращении человека в свое тотемное животное. С отмиранием тотемизма формы эти меняются. С появлением ездовых животных и усовершенствованием способов передвижения начинают меняться сперва формы переправы (на птицу садятся), а потом и самые животные: появляются олень и конь. Конь первоначально ассимилируется с птицей, равно как у народов, не знавших коня, — лодка, создавая гибридные формы. Фигура умершего раздваивается на везущего и везомого или ведущего и ведомого. С переходом на земледелие водитель антропоморфизируется и обожествляется, но животная природа водителя еще ясна из рудиментов и параллелей. Даже такие формы, как лестница, дерево и ремень, обнаруживают при сопоставлениях свою первоначальную животную форму.
Глава VII. У огненной реки
I. Змей в сказке
1. Облик змея
В центре внимания этой главы будет стоять фигура змея. В частности, нас займет мотив змееборства. Каждому, хоть немного знакомому с материалами по змею, ясно, что это — одна из наиболее сложных и неразгаданных фигур мирового фольклора и мировой религии. Весь облик змея и его роль в сказке слагаются из ряда частностей. Каждая такая частность должна быть объяснена. Частность, однако, непонятна без целого; целое, в свою очередь, слагается из частностей. Способы изложения могут быть различны. Мы поступим следующим образом. Прежде всего мы изложим сказочный материал, дадим характеристику змея по сказке, совершенно не привлекая никакого сравнительного материала. Только после этого мы привлечем сравнительный материал, но уже в ином порядке. Мы рассмотрим сперва наиболее древние, архаические соответствия, а затем более новые и поздние.
Каким же представляет себе создатель или слушатель сказки змея? Оказывается, что змей в сказке, в подлинной народной русской сказке, никогда не описывается. Мы знаем, как выглядит змей, но знаем это не по сказкам. Если бы мы пожелали нарисовать змея только по материалам сказки, то это было бы затруднительно. Но некоторые черты внешнего облика змея все же могут быть вырисованы.
Змей прежде всего и всегда — существо многоголовое. Число голов различно, преобладают 3, 6, 9, 12 голов, но попадаются и 5 и 7. Это — основная, постоянная, непременная черта его. Все другие черты упоминаются лишь иногда, иногда они и не приводятся, так, например, не всегда говорится, что змеи — существо летучее. Он летает по воздуху: "Вдруг видят: в версте от них летит змей" (Аф. 131). "Прилетел змей, начал виться над царевною" (171). Но тем не менее крылья его почти никогда в связи с полетом не упоминаются, можно бы думать, что он витает по воздуху без крыльев. Тело его сказкой также не описывается.
Чешуйчатый ли он или гладкий или покрытый шкурой — этого мы не знаем. Когтистые лапы и длинный хвост с острием, излюбленная деталь лубочных картинок, в сказках, как правило, отсутствуют. Полет змея иногда напоминает полет яги. "Поднималась сильная буря, гром гремит, земля дрожит, дремучий лес долу преклоняется: летит трехглавый змей" (Аф. 129, вариант). Во всем афанасьевском сборнике крылья упоминаются только один раз: змей уносит царевну "на своих огненных крыльях" (131).
По-видимому, такое отсутствие описания свидетельствует о том, что сказочнику образ змея не совсем ясен. Он иногда ассимилируется с обликом героя и представлен всадником. Под змеем в этих случаях конь обычно спотыкается.
Змей существо огневое. "Летит на него лютый змей, огнем палит, смертью грозит" (155). Как извергается этот огонь — мы опять не знаем. О коне, например, мы подробно знаем, что огонь, искры и дым исходят из ноздрей и ушей. Здесь этого нет. Тем не менее можно сказать, что эта связь змея с огнем — постоянная черта его. "Змей пламенем палит, когтями рвет" (Худ. 119). Этот огонь змей носит в себе и извергает его: "Тут змей испустил из себя пламя огненное, хочет сжечь царевича" (Аф. 562). "Я твое царство огнем сожгу, пеплом развею" (271). Это — постоянная формула угрозы змея. В одном случае змею соответствует огненный царь (206): "Не доезжая до его царства, верст 30 уж огнем жжет".
Каким же представляет себе создатель или слушатель сказки змея? Оказывается, что змей в сказке, в подлинной народной русской сказке, никогда не описывается. Мы знаем, как выглядит змей, но знаем это не по сказкам. Если бы мы пожелали нарисовать змея только по материалам сказки, то это было бы затруднительно. Но некоторые черты внешнего облика змея все же могут быть вырисованы.
Змей прежде всего и всегда — существо многоголовое. Число голов различно, преобладают 3, 6, 9, 12 голов, но попадаются и 5 и 7. Это — основная, постоянная, непременная черта его. Все другие черты упоминаются лишь иногда, иногда они и не приводятся, так, например, не всегда говорится, что змеи — существо летучее. Он летает по воздуху: "Вдруг видят: в версте от них летит змей" (Аф. 131). "Прилетел змей, начал виться над царевною" (171). Но тем не менее крылья его почти никогда в связи с полетом не упоминаются, можно бы думать, что он витает по воздуху без крыльев. Тело его сказкой также не описывается.
Чешуйчатый ли он или гладкий или покрытый шкурой — этого мы не знаем. Когтистые лапы и длинный хвост с острием, излюбленная деталь лубочных картинок, в сказках, как правило, отсутствуют. Полет змея иногда напоминает полет яги. "Поднималась сильная буря, гром гремит, земля дрожит, дремучий лес долу преклоняется: летит трехглавый змей" (Аф. 129, вариант). Во всем афанасьевском сборнике крылья упоминаются только один раз: змей уносит царевну "на своих огненных крыльях" (131).
По-видимому, такое отсутствие описания свидетельствует о том, что сказочнику образ змея не совсем ясен. Он иногда ассимилируется с обликом героя и представлен всадником. Под змеем в этих случаях конь обычно спотыкается.
Змей существо огневое. "Летит на него лютый змей, огнем палит, смертью грозит" (155). Как извергается этот огонь — мы опять не знаем. О коне, например, мы подробно знаем, что огонь, искры и дым исходят из ноздрей и ушей. Здесь этого нет. Тем не менее можно сказать, что эта связь змея с огнем — постоянная черта его. "Змей пламенем палит, когтями рвет" (Худ. 119). Этот огонь змей носит в себе и извергает его: "Тут змей испустил из себя пламя огненное, хочет сжечь царевича" (Аф. 562). "Я твое царство огнем сожгу, пеплом развею" (271). Это — постоянная формула угрозы змея. В одном случае змею соответствует огненный царь (206): "Не доезжая до его царства, верст 30 уж огнем жжет".
2. Связь с водой в сказке
Но есть и другая стихия, с которой связан змей. Эта стихия — вода. Он не только огненный царь, но и водяной царь. Эти две черты вовсе не исключают друг друга, они часто соединяются. Так, например, водяной царь присылает письмо за тремя черными печатями и требует Марфу-царевну, он грозит, что "людей всех прибьет и все царство огнем сожжет" (125). Таким образом, водяная и огненная стихии не исключают друг друга. Эта водяная природа змея сказывается даже в его имени. Он "змей черноморский". Он живет в воде. Когда он подымается из воды, то за ним и вода подымается. "Тут утка крякнула, берега звякнули, море взболталось, море всколыхалось, — лезет чуда-юда мосальская губа" (136). "Вдруг змей начал выходить, вода за ним хлынула на три аршина" (125). В одной сказке он спит на камне в море, он храпит, "и як храпе, да того на семь верст аж волна бье" (132).
3. Связь с горами
Но змей имеет и другое название — он «Змей-Горыныча». Он живет в горах. Такое местопребывание не мешает ему в то же время быть морским чудовищем. "Вдруг туча надвинулась, ветер зашумел, море всколыхалося — из синя моря змей выходит, в гору подымается" (155). И хотя слова "в гору" и могут означать просто "на берег", но все же двух типов змея, горного и водяного, установить нельзя. Иногда он живет на горах, но когда герой к нему приближается, он выходит из воды. "Едут год они, едут два, проехали три царства, синеются-виднеются горы высокие, между гор степи песчаные: то земля змея лютого" (Аф. 560). Пребывание на горах обычная черта змея.
4. Змей-похититель
Каковы же теперь действия змея? В основном змею свойственны две функции. Первая: он похищает женщин. Похищение обычно бывает молниеносно и неожиданно. У царя три дочери, они гуляют в прекрасном саду. "Вот змий черноморский и повадился туда летать. Однажды дочери царские припоздали в саду, засмотрелись на цветы; вдруг — откуда ни взялся — змий черноморский, и унес их на своих огненных крыльях" (131).
Но змей — не единственный похититель. Он не может быть рассмотрен без некоторых других похитителей, которые действуют совершенно так же, как и змей. В роли похитителя может фигурировать, например, Кощей Бессмертный. "В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь. У этого царя было три сына, все они были на возрасте. Только мать их вдруг унес Кош Бессмертный" (156).
Иногда похитителем является птица. "На ту пору прилитела Жар-Птиця, схватила их матушку и унесла за тридевять земель, за тридевять морей в свое царство" (См. 31).
Особенно часто в качестве воздушного похитителя является ветер или вихрь. Однако сопоставление подобных случаев показывает, что за вихрем обычно кроется или змей, или Кощей, или птица. Вихрь может быть рассмотрен как похититель, потерявший свой животный или змеиный или иной образ. Похищает вихрь, а когда герой разыскивает царевну, то оказывается, что Она во власти змея (См. 160). "Ведь это не вихрь, а змей лютый", — прямо говорится в сказке (Аф. 560). Такие выражения, как "Кощей страшным вихрем вылетел в окно" (159), показывают, какими путями шла потеря животного образа. "Вдруг сделался сильный ветер, поднялся клубом песок, вырвало из рук няньки дитятю и унесло неизвестно куда" (Худ. 53). Здесь нет животного облика, однако разысканная царевна оказывается во власти орла.
Когда дальше в роли похитителя выступают черти, нечистые духи и г. д., то эти случаи представляют собой дальнейшую деформацию под влиянием современных сказочнику религиозных представлений.
Но змей — не единственный похититель. Он не может быть рассмотрен без некоторых других похитителей, которые действуют совершенно так же, как и змей. В роли похитителя может фигурировать, например, Кощей Бессмертный. "В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь. У этого царя было три сына, все они были на возрасте. Только мать их вдруг унес Кош Бессмертный" (156).
Иногда похитителем является птица. "На ту пору прилитела Жар-Птиця, схватила их матушку и унесла за тридевять земель, за тридевять морей в свое царство" (См. 31).
Особенно часто в качестве воздушного похитителя является ветер или вихрь. Однако сопоставление подобных случаев показывает, что за вихрем обычно кроется или змей, или Кощей, или птица. Вихрь может быть рассмотрен как похититель, потерявший свой животный или змеиный или иной образ. Похищает вихрь, а когда герой разыскивает царевну, то оказывается, что Она во власти змея (См. 160). "Ведь это не вихрь, а змей лютый", — прямо говорится в сказке (Аф. 560). Такие выражения, как "Кощей страшным вихрем вылетел в окно" (159), показывают, какими путями шла потеря животного образа. "Вдруг сделался сильный ветер, поднялся клубом песок, вырвало из рук няньки дитятю и унесло неизвестно куда" (Худ. 53). Здесь нет животного облика, однако разысканная царевна оказывается во власти орла.
Когда дальше в роли похитителя выступают черти, нечистые духи и г. д., то эти случаи представляют собой дальнейшую деформацию под влиянием современных сказочнику религиозных представлений.
5. Поборы змея
Функции змея не ограничиваются тем, что он пожирает или уносит девушку, или в виде нечистой силы вселяется в живую и мучает ее, или — в мертвую и заставляет ее пожирать живых. Иногда он является с угрозами, осаждает город и требует себе женщину для супружества или для съедения насильно, в виде дани. Этот мотив вкратце можно назвать поборами змея. Мотив этот очень распространен, и черты его довольно единообразны. В основном дело сводится к следующему: герой попадает в чужую страну, видит, что все люди ходят "такие кручинные", и от случайных людей он узнает, что змей ежегодно (или каждый месяц и т. д.) требует по девушке, и что ныне настала очередь царской дочери. В этих случаях — это нужно подчеркнуть — змей всегда выступает как водяное существо. Царевна уже выведена к морю. "Ему сказали, что у царя их одна и есть дочь — прекрасная царевна Полюша, и ее-то и поведут завтра к змею на съедение; в этом царстве дают каждый месяц семиглавому змею по девице… Ныне наступила очередь до царской дочери"; ее ведут к морю (Аф. 171).
6. Змей — охранитель границ
В этих случаях змей пребывает у реки. Часто эта река огненная. Через речку ведет мост. Речка эта имеет свое название: она называется река Смородинка, мост всегда калиновый. Герой поджидает змея под мостом. "Приходит самая полночь, и пошли они под калиновый мост, на огненную реку" (134). Эта река — граница. Через мост перейти невозможно. Змей охраняет этот мост. Перейти через него можно, только убив змея. "И поехали… путем-дорогой, и подъехавши к Крашеному мосту, по которому никто благополучно не проезжал, привелось им тут ночевать" (См. 150). Здесь вспоминается яга: она тоже хранитель входа. Яга охраняет периферию, змей охраняет самое сердце тридесятого царства. Некоторые аксессуары особенно ярко напоминают ягу: "Приехали они к огненной реке, через реку мост лежит, а кругом реки огромный лес" (Аф. 138). У реки иногда стоит избушка. Но в ней уже никто не обитает, в ней не расспрашивают и не угощают. Тем не менее она иногда ассимилируется с избушкой яги, она иногда стоит на курьих ножках. Забора нет, кости не насажены на колья, а валяются кругом: "Приезжают к реке Смородине; по всему берегу лежат кости человеческие, по колено будет навалено! Увидали они избушку, вошли в нее — пустехонька, и вздумали тут остановиться" (137). И уже только после боя о герое говорится: "Сам пошел через мост на другую сторону" (562).
7. Змей-поглотитель
Эта сторожевая роль змея иногда особо подчеркнута: "Там есть широкая река, через реку калиновый мост, под тем мостом живет 12-главый змей. Не пропускает он ни конного, ни пешего, всех пожирает" (562). Намерение змея выражено гораздо резче, чем намерение яги; его цель — проглотить, съесть героя. "Прощайся теперь с белым светом да полезай скорей сам в мою глотку — тебе же легче будет" (155). "Съем тебя и с косточками". Змей, обладающий царевной, также стремится проглотить героя, о чем царевна его предупреждает: "он тебя съест". Такие выражения, как "хочет совсем проглотить его" (562), повторяются очень часто. Даже после боя эта опасность еще не совсем миновала. Наоборот, именно после боя эта опасность становится особенно страшной. Уже после того, как змей убит, сказка вводит мать или тещу змея, единственная функция которой — угроза проглотить героя, и угроза эта иногда осуществляется. Итак, образ змея двоится. Мы имеем здесь змеиху-поглотительницу. Она преследует героя, нагоняет его, "поспешает за ним третья змея, и пустила свою пасть от земли до неба… как спастись?" Он бросает ей в пасть трех коней, потом трех соколов и трех хортов (борзых). Она все же нагоняет. Он бросает ей в пасть двух товарищей. Наконец, он доходит до кузнецов, которые хватают ее горячими клещами за язык и тем спасают его (Аф. 134).
В другой сказке герой бросает ей в пасть три пуда соли (135). Есть сказка, в которой змеиха обращается огромной свиньей и проглатывает двух братьев вместе с конями. Герой опять спасается у кузнецов. Они тащат ее клещами за язык и бьют прутьями. "Взмолилась ему свинья: "Буря-богатьгрь, пусти мою душеньку на покаяние!"… — "А зачем моих братьев проглотила?" — "Я твоих братьев сейчас отдам". Он схватил ее за уши; свинья харкнула — и выскочили оба брата и с лошадьми" (136).
В другой сказке герой бросает ей в пасть три пуда соли (135). Есть сказка, в которой змеиха обращается огромной свиньей и проглатывает двух братьев вместе с конями. Герой опять спасается у кузнецов. Они тащат ее клещами за язык и бьют прутьями. "Взмолилась ему свинья: "Буря-богатьгрь, пусти мою душеньку на покаяние!"… — "А зачем моих братьев проглотила?" — "Я твоих братьев сейчас отдам". Он схватил ее за уши; свинья харкнула — и выскочили оба брата и с лошадьми" (136).
8. Опасность сна
При встрече со змеем одна опасность подстерегает героя: опасность сна, засыпания. Эту опасность мы видели также и при встрече с ягой. "Шли они, шли, и пришли в дремучий густой лес. Только взошли в него, сильный сон стал одолевать их. Фролка-Сидень вытащил из кармана табакерку, постукал, открыл ее и пихнул в нос охапку табаку, потом зашумел:
"Эй, братцы, не уснем, не воздремаем, идите дальше!" (131). Этот сон — наваждение. "Царевич стал по мосту похаживать, тросточкой постукивать, выскочил кувшинчик и начал перед ним плясать; он на него засмотрелся и заснул крепким сном". Ложный герой засыпает, истинный герой — никогда. "Буря-богатьгрь наплевал — нахаркал на него и разбил на мелкие части" (136). В сказке, записанной на Онежском заводе, мать змеев, помогающая героям, говорит им: "Теперь вы отправляйтесь в дорогу… Ну только спать не ложитесь у моря, а то мой сын будет лететь и увидит коней и вас, и вы будете спавши, вы будете побижены, а если не будете спать, то он с вами ничего не сделает, не осилеет он вас двоих" (Он. зав. 144). Во время боя братья героя находятся в избушке и неизменно засыпают, несмотря на предостережение героя. Деформацию этого мотива мы имеем, когда братья с вечера напиваются пьяными и просыпают встречу со змеем, тогла как герой бьется.
"Эй, братцы, не уснем, не воздремаем, идите дальше!" (131). Этот сон — наваждение. "Царевич стал по мосту похаживать, тросточкой постукивать, выскочил кувшинчик и начал перед ним плясать; он на него засмотрелся и заснул крепким сном". Ложный герой засыпает, истинный герой — никогда. "Буря-богатьгрь наплевал — нахаркал на него и разбил на мелкие части" (136). В сказке, записанной на Онежском заводе, мать змеев, помогающая героям, говорит им: "Теперь вы отправляйтесь в дорогу… Ну только спать не ложитесь у моря, а то мой сын будет лететь и увидит коней и вас, и вы будете спавши, вы будете побижены, а если не будете спать, то он с вами ничего не сделает, не осилеет он вас двоих" (Он. зав. 144). Во время боя братья героя находятся в избушке и неизменно засыпают, несмотря на предостережение героя. Деформацию этого мотива мы имеем, когда братья с вечера напиваются пьяными и просыпают встречу со змеем, тогла как герой бьется.
9. Изначальный противник
Самому бою обычно предшествуют хвастливые перебранки. Хвастает змей, но и герой за словом в карман не лезет: "Я посажу тебя на ладонь одною рукою, прихлопну другою — костей не найдут" (Аф. 560).
В течение этой перебранки оказывается, однако, одно очень важное обстоятельство: противник змею есть: этот противник — герой сказки. Змей каким-то образом знает о существовании героя. Мало того, он знает, что он погибнет от руки именно этого героя. Можно выразиться еще точнее: ни от какой другой руки змей погибнуть не может, он бессмертен и непобедим. Между героем и змеем есть какая-то связь, начавшаяся где-то за пределами рассказа. Эта связь началась раньше, чем начинается рассказ. "Во всем свете нет мне другого соперника, кроме Ивана-царевича… да он еще молод, даже ворон костей его сюда не занесет" (Аф. 129, вар.).
В течение этой перебранки оказывается, однако, одно очень важное обстоятельство: противник змею есть: этот противник — герой сказки. Змей каким-то образом знает о существовании героя. Мало того, он знает, что он погибнет от руки именно этого героя. Можно выразиться еще точнее: ни от какой другой руки змей погибнуть не может, он бессмертен и непобедим. Между героем и змеем есть какая-то связь, начавшаяся где-то за пределами рассказа. Эта связь началась раньше, чем начинается рассказ. "Во всем свете нет мне другого соперника, кроме Ивана-царевича… да он еще молод, даже ворон костей его сюда не занесет" (Аф. 129, вар.).
10. Бой
Мы ожидаем, что бой, как кульминационный пункт всей сказки, будет описан с подъемом, с деталями, подчеркивающими силу и удаль героя. Но это не в стиле сказки. В противоположность героическому эпосу многих народов, где бой, битва есть центральное место песни и описывается иногда даже с некоторыми длиннотами, сказка проста и коротка. Самый бой подробно не описывается. "Буря-богатырь разошелся, боевой палицей размахнулся — три головы ему снес" (136). Есть, однако, некоторые подробности, которые требуют особого внимания. Змей никогда не пытается убить героя оружием или лапами, или зубами: он пытается вбить его в землю и этим его уничтожить. "Чудо-юдо стал одолевать его, по колено вогнал его в сырую землю". Во втором бою "забил по пояс в сырую землю". Змея же можно уничтожить, только срубив все его головы. Но головы эти имеют чудесное свойство: они вновь вырастают. "Срубил чуду-юду девять голов; чудо-юдо подхватил их, черкнул огненным пальцем — головы опять приросли" (137). Только после того, как срублен огненный палец, герою удается срубить все головы.
Третий бой — самый страшный. Братья, как уже указано, спят в это время в избушке. У избушки привязан конь. В решительный момент герой бросает в избушку шляпу или сапог. От этого избушка рассыпается, и конь спешит на помощь своему владельцу. Это — также постоянная черта в изображении боя: только конь (или другой помощник, например, охота, свора героя) может убить змея. "Жеребцы прибежали и вышибли змея из седла вон" (136). "Богатырский конь бросился на побоище и начал змея зубами грызть и копытами топтать" (129, вар.). "Звери бросились на него и разорвали в клочки" (201). "Одна лошадь поднялась на дыбы и змею на плечи взвалилась, а другая по боку ударила копытами, и змей свалился, и лошади притисли змея ногами. Вот лошади-то! (Он. зав. 145).
Бой, конечно, кончается победой героя. Но после боя нужно выполнить еще одно дело: змея нужно окончательно уничтожить. Змея или его головы нужно сжечь. "А туловище скатил в огненную реку" (Аф. 134). "Все части, подобрав, сжег, а пепел развеял по полю" (132). "Наклал костер, сжег змея в пепел и пустил по ветру" (129, вар.). Иногда они бросаются в море или кладутся под мост, или закапываются, и на них кладется камень.
Несколько иначе, с небольшими отступлениями, протекает бой, когда змей обладает женщиной и герой до боя видит царевну и говорит с ней. Часто это — три сестры, которые прячут героя до появления змея. Но чаще царевна живет в необычайном дворце. Она, например, живет "на горах в алмазном дворце" (Аф. 129, вар.). Герой в таких случаях до боя почти всегда засыпает, в особенности в сказках, где царевна выведена змею на съедение. Он спит богатырским сном, положив голову на колени царевны, и его трудно бывает разбудить. Таким образом мы видим в сказке двоякую природу сна. С одной стороны, перед боем или во время боя спят ложные богатыри. С другой стороны, спит перед боем именно герой. Природа этого сна из самой сказки не ясна и требует специального рассмотрения.
Этим исчерпываются основные, типичные черты змея, и мы перейдем к историческому изучению его.
Третий бой — самый страшный. Братья, как уже указано, спят в это время в избушке. У избушки привязан конь. В решительный момент герой бросает в избушку шляпу или сапог. От этого избушка рассыпается, и конь спешит на помощь своему владельцу. Это — также постоянная черта в изображении боя: только конь (или другой помощник, например, охота, свора героя) может убить змея. "Жеребцы прибежали и вышибли змея из седла вон" (136). "Богатырский конь бросился на побоище и начал змея зубами грызть и копытами топтать" (129, вар.). "Звери бросились на него и разорвали в клочки" (201). "Одна лошадь поднялась на дыбы и змею на плечи взвалилась, а другая по боку ударила копытами, и змей свалился, и лошади притисли змея ногами. Вот лошади-то! (Он. зав. 145).
Бой, конечно, кончается победой героя. Но после боя нужно выполнить еще одно дело: змея нужно окончательно уничтожить. Змея или его головы нужно сжечь. "А туловище скатил в огненную реку" (Аф. 134). "Все части, подобрав, сжег, а пепел развеял по полю" (132). "Наклал костер, сжег змея в пепел и пустил по ветру" (129, вар.). Иногда они бросаются в море или кладутся под мост, или закапываются, и на них кладется камень.
Несколько иначе, с небольшими отступлениями, протекает бой, когда змей обладает женщиной и герой до боя видит царевну и говорит с ней. Часто это — три сестры, которые прячут героя до появления змея. Но чаще царевна живет в необычайном дворце. Она, например, живет "на горах в алмазном дворце" (Аф. 129, вар.). Герой в таких случаях до боя почти всегда засыпает, в особенности в сказках, где царевна выведена змею на съедение. Он спит богатырским сном, положив голову на колени царевны, и его трудно бывает разбудить. Таким образом мы видим в сказке двоякую природу сна. С одной стороны, перед боем или во время боя спят ложные богатыри. С другой стороны, спит перед боем именно герой. Природа этого сна из самой сказки не ясна и требует специального рассмотрения.
Этим исчерпываются основные, типичные черты змея, и мы перейдем к историческому изучению его.
11. Литература о змее
О змее существует огромная литература. Здесь невозможно ее не только критически охватить, но даже назвать. Могут быть упомянуты только группы ее. И тем не менее вопрос о происхождении образа змея и мотива змееборства не может считаться решенным. Все эти работы распределяются на известные категории, и эти категории, уже как таковые, принципы и приемы их, обрекают работы на неудачу. Так, есть категория работ, в которых фигура змея рассматривается как реминисценция о некогда существовавших доисторических животных. Эти работы уже потому ошибочны, что, как это установлено совершенно точно, человек появился на земном шаре уже после того, как эти животные вымерли. Этого не отрицает, например, Бельше, но он думает, что человек восстановил представление о них по костям (Bolsche). Такое утверждение нелепо само по себе, но оно еще и потому не соответствует действительности, что образ крылатого змея — явление позднее. Он сложился на наших глазах, и процесс его образования может быть прослежен. Но эти труды все же содержат какую-то теорию, какую-то попытку объяснить явление по существу. Такую же попытку содержат работы иной категории, а именно работы адептов мифологической, в частности солярной, теории (Siecke 1907; Frobenius 1904). Полемизировать с этой теорией бесполезно. Зике, например, утверждает, что змей — это темная половина луны, а герой — светлая. Надо, однако, сказать, что авторы этих работ очень добросовестно привлекают и собирают материалы, нисколько их не искажая и не подгоняя под теорию. Поэтому материалы этих работ могут быть спокойно использованы — они до некоторой степени освобождают нас от черной работы собирания материала.