Страница:
В начале 1730 года он сидел в оставленном двором, угасающем Петербурге и подумывал, кому бы удачнее для себя продать свою шпагу, точнее — циркуль. Прекрасный инженер и фортификатор, сменивший до России четыре армии, он уже почти собрался в привычный путь ландскнехта на поиск счастья и чинов. И вдруг к власти пришла Анна, которой как раз и были нужны такие люди, как он, — не связанные с «боярами»-верховниками и дворянами-прожектерами, преданные служаки. И он начал рьяно служить, не очень задумываясь над моральными проблемами. Миних производил приятное впечатление на непроницательных людей, бывал обворожителен и мил. Его высокая сухощавая фигура была изящна и привлекательна. Но те, кто разбирался в людях, видели в Минихе фальшь и лживость. Но более всего в характере фельдмаршала было заметно безмерное честолюбие и самолюбование. Он мнил себя великим полководцем и, пребывая в этом своем заблуждении, понапрасну положил немало солдат в русско-турецкую войну 1735-1739 годов. В своих мемуарах Миних «скромно» признается, что слава его не имела пределов и что русский народ называл его «Соколом со всевидящим оком» и «Столпом Российской империи». Из дел же Тайной канцелярии известно, что солдаты прозвали его «живодером».
Несомненно, это был горе-полководец. Непродуманные стратегические планы, низкий уровень оперативного мышления, рутинная тактика, ведшие к неоправданным людским потерям, — вот что можно сказать о воинских талантах Миниха, которого от поражения не раз спасал счастливый случай или фантастическое везение. Вместе с тем у Миниха была редкостная способность наживать себе врагов. Он был классический склочник: где бы он ни появлялся, сразу же начинались ссоры и раздоры. Вначале обворожив и расположив собеседника к себе, он затем вдруг резко менял тон, оскорблял и унижал его. В 1736 году Анна была не на шутку обеспокоена состоянием находившейся в походе армии. Речь шла не о поражениях на поле боя. Страшнее турок казались склоки в штабе Миниха, носились слухи о заговоре генералов против своего главнокомандующего. С трудом удалось погасить скандал в ставке русских войск.
Миниху скандалы были нипочем. Вернувшись в столицу, он всегда находил нужные слова, и императрица закрывала глаза на его пакости. Анна прекрасно знала, что, пока у нее есть Миних, армия будет в надежных руках, армия будет ее. В письмах к фельдмаршалу она не случайно называла его "Нам любезноверный». Он таким и был: ради монаршей милости и успешной карьеры он был способен на многое. Миних известен как автор доносов, как следователь по делам политического свойства. Циничный и беспринципный, он по негласному распоряжению Анны организовал за пределами России убийство шведского дипкурьера М. Синклера, совершил немало других преступлений, чтобы угодить повелительнице, получить награду.
Бирон довольно рано раскусил честолюбивые устремления ласкового красавца и стремился не дать Миниху войти в доверие к императрице. Фаворит, человек сугубо штатский, боялся проиграть в глазах Анны этому воину в блестящих латах собственной славы. Бирон не позволил Миниху войти в Кабинет министров, куда тот, естественно, рвался. Раз-другой столкнувшись с непомерными амбициями и претензиями Миниха, Бирон постарался направить всю огромную энергию фельдмаршала на стяжание воинских лавров преимущественно там, где они произрастали, то есть на юге, вдали от Петербурга. Посланный на русско-польскую войну 1733-1735 годов, Миних потом почти непрерывно воевал с турками на юге. Окончательно выскочить из степей на скользкий дворцовый паркет ему удалось лишь в 1740 году, и он-таки сумел ловко подставить ножку своему давнему благодетелю Бирону, арестовав его, правителя России, темной ночью 9 ноября 1740 года. Но об этом будет сказано чуть позже.
Еще один наш герой изображен на картине. Кажется, что он вот-вот нырнет за малиновую портьеру — так ему вреден яркий свет, так он не хочет быть на виду. Одет он неряшливо и некрасиво, но глаза у него умные и проницательные. Это вице-канцлер Андрей Иванович Остерман — одна из ключевых фигур аннинского царствования. Начав при Петре с должности переводчика, скромный выходец из Вестфалии постепенно вырос в фигуру чрезвычайно влиятельную на русском политическом Олимпе. Его отличала фантастическая работоспособность, и, по отзывам современников, он работал днем и ночью, в будни и праздники, чего ни один уважающий себя министр позволить себе, конечно, не мог. Огромный административный опыт помогал ему ориентироваться как во внутренней, так и во внешней политике. Особенно силен он был как дипломат. В течение по крайней мере пятнадцати лет он делал русскую внешнюю политику, и результаты этой деятельности для империи были совсем не плохи. Но Остерман был всегда одинок. Общение с ним было крайне неприятно. Его скрытность и лицемерие были притчей во языцех, а не особенно искусное притворство — анекдотично. Как правило, в самые ответственные или щекотливые моменты своей карьеры он заболевал. Вдруг у него начиналась какая-нибудь подагра или другая плохо контролируемая врачами болезнь, и он надолго сваливался в постель, и вытащить его оттуда не было никакой возможности.
Не без сарказма Бирон писал в апреле 1734 года Кейзерлингу: «Остерман лежит с 18-го февраля и во все время один только раз брился (Андрей Иванович ко всему был страшный грязнуля даже для своего не особенно чистоплотного века. — Е.А.), жалуется на боль в ушах (чтобы не слышать обращенных к нему вопросов. — Е.А.), обвязал себе лицо и голову. Как только получит облегчение в этом, он снова подвергнется подагре, так что, следовательно, не выходит из дому. Вся болезнь может быть такого рода: во-первых, чтобы не давать Пруссии неблагоприятного ответа… во-вторых, турецкая война идет не так, как того желали бы». Но в своем притворстве Остерман знал меру: острый нюх царедворца всегда подсказывал ему, когда нужно, стеная и охая, отправиться во дворец.
Анна весьма уважала Остермана за солидность, ученость и обстоятельность. Когда требовался совет по внешней политике, без Остермана было не обойтись. Нужно было лишь набраться терпения и вытянуть из него наилучший вариант решения дела, пропуская мимо ушей все его многочисленные оговорки, отступления и туманные намеки. Остерман устраивал Анну как человек, целиком зависимый от ее милостей. Иностранец, он хотя и взял жену из старинного рода Стрешневых, но, в силу своего нрава и положения, оставался чужаком в среде русской знати. Тем крепче он льнул сильнейшему. Вначале таким был Меншиков, которой Остерман предал ради Петра II и Долгоруких, затем, при Анне, он заигрывал с Минихом и долго добивался расположения Бирона, став его незаменимым помощником и консультантом.
Наконец обратимся к последнему персонажу нашего воображаемого группового портрета. Он стоит за креслом Анны, и кажется, что они о чем-то только что быстро переговорили, но тотчас замолчали, как только приглашенные вельможи заняли свои места перед художником. Да, у них была общая тайна: генерал, который при появлении Миниха, Остермана и Бирона тотчас отступил в тень, был нужен Анне, как и Остерман. Без преувеличения можно сказать, что начальник Тайной канцелярии генерал и граф Андрей Иванович Ушаков держал руку на пульсе страны.
Пожалуй, не было в Тайной канцелярии ни одного сколько-нибудь заметного дела, с которым бы, благодаря Ушакову, не знакомилась императрица. Конечно, она не читала многотомные тетради допросов и записи речей на пытке. Для нее готовили краткие экстракты, Ушаков приносил их императрице и, делая по ним обстоятельные доклады, покорно ожидал резолюции — приговора.
Ушаков был человеком опытным и, как положено людям его профессии, — незаметным. Начав гвардейцем-порученцем при Петре I, он прошел школу П.А. Толстого, помогая ему расследовать дело царевича Алексея и выполняя другие щекотливые поручения в Тайной канцелярии. В числе людей, стоявших ночью 26 июня 1718 года возле плачущего Петра, который давал распоряжение офицерам умертвить своего сына Алексея, стоял и Ушаков. В 1727 году Ушаков попал под следствие по делу Толстого — Девиера, был сослан, но к концу царствования Петра II вновь всплыл на поверхность — такие люди, как известно, не тонут и нужны всем режимам.
Ушаков был преданным служакой, хладнокровным, не сомневающимся исполнителем. Известно дело баронессы Соловьевой, которая, будучи в гостях у самого Андрея Ивановича, за обеденным столом на чем свет стоит ругала своего зятя и, между двумя блюдами, сказала, что тот написал какое-то оскорбительное для чести императрицы письмо. На следующий день гостья Ушакова была арестована, а все письма у нее и в семье ее зятя — крупного государственного чиновника — были изъяты. Граф Ушаков быстро понял вкусы и пристрастия Анны и умело им угождал. Это было нетрудно сделать. С одной стороны, императрица очень не любила своих политических противников или тех, кого таковыми считала, и преследовала их беспощадно, а с другой стороны — она обожала копаться в грязном белье своих иных, особенно тех, кто принадлежал к высшему свету. По делу Соловьевой, к примеру, Ушаков представил «на Веру выписки из писем ее зятя, в которых не было никакого политического криминала, но зато содержалось много „клубнички“: жалоб на непутевое поведение дочери баронессы, описание скандалов и дрязг в семье и т. п. Все это было чрезвычайно интересно императрице.
Следует заметить, что дела, которые поступали к Анне из Тайной канцелярии, не оставляли у императрицы никаких сомнений в том, что русский народ совсем не боготворит ее а даже наоборот, имеет о ее персоне и ее правлении самое неблагоприятное мнение. В десятках дел идет речь об одном и том же: у власти женщина — значит, скоро Россия погибнет, «баба государством управлять не может, так как бабой родилась» и множество вариантов на тему: «У бабы волос длинен, а ум короток». Много было в производстве дел людей, обсуждавших «проблему телесной близости» императрицы с Бироном или высказывавших пожелание возлечь в постель с императрицей. А сколько было людей, которые оказались в Тайной канцелярии за глупый тост, произнесенный за праздничным столом: «Да здравствует Ее императорское величество, хотя она и баба!» Анна спокойно относилась к такой критике — себе цену она знала, но всем, кто болтал о таких вещах, приказывала резать языки беспощадно, ибо была убеждена — нравы исправляются страхом.
Царствование Анны некоторыми историками представлялось как беспредельное господство немцев в России: даже на нашей воображаемой картине из четверых первейших лиц государства трое по происхождению — немцы. Действительно, среди правящей верхушки времен Анны было немало немцев, но почти все они уже давно жили в России. Двери страны для иноземцев широко раскрыл еще Петр Великий. По-разному складывались судьбы тех, кто приезжал в Россию. Одни, заработав деньги, уезжали домой, другие оставались в России, прирастали к этой земле. Среди них были не только ученые Академии наук, но и военные, инженеры, художники, артисты, врачи. Многие из них были талантливы и даже гениальны. В этом длинном ряду архитекторы итальянцы Доменико Трезини, отец и сын Растрелли, немец, гениальный математик Леонард Эйлер, француз-астроном Никола-Жан Делиль, датчанин-мореплаватель Витус Беринг. Здесь упомянуты немногие из тех, кто жил во времена Анны, и речь не идет о тех, кто прославился в другие времена русской истории. Немало иностранцев и среди чиновников, политиков, придворных. Из них почти все, кроме Бирона, еще задолго до 1730 года приехали в Россию: Остерман, Миних давно находились на ключевых местах в управлении империей. Нужно учесть также, что Анна, столкнувшись в начале своего царствования с попыткой ограничить ее власть, поняла, что нужно набрать команду только из надежных людей — таких, на кого она может положиться. Это так естественно для каждого правителя. Ставка на иностранцев, слабо связанных с «боярами" и дворянами, в этом смысле также естественна.
Говоря о некоем «немецком засилье» в России времен Анны, забывают, что в первых рядах, вместе с немцами, оказалось немало и русских: Ягужинский, Феофан Прокопович, Волынский, Ушаков, Черкасский. Никакой особой «немецкой партии» при дворе Анны не существовало. Немцы никогда не были едины. В борьбе за привилегии, пожалования, власть курляндец Бирон, ольденбуржец Миних, вестфалец Остерман, лифляндцы Левенвольде готовы были перегрызть друг другу горло. «Клубок друзей" у подножия любого трона всегда без национальности. Вот как испанский посланник де Лириа характеризует одну из ключевых фигур начала аннинского царствования графа К.Г. Левенвольде: „Он не пренебрегал никакими средствами и ни перед чем не останавливался в преследовании личных выгод, в жертву которым готов был принести лучшего друга и благодетеля. Задачей его жизни был личный интерес. Лживый и криводушный, он был чрезвычайно честолюбив и тщеславен, не имел религии и едва ли даже верил в Бога“. То же самое можно сказать о многих, тесной толпой окружавших трон, будь то русские или иностранцы. Об отсутствии какого-то заграничного влияния на курс правительства Анны свидетельствует много фактов. Так, внешняя политика при Анне в сравнении со временами Петра Великого не претерпела существенных перемен и уж никак не была отступлением от его имперских принципов. Наоборот, можно говорить лишь о развитии этих принципов. В 1726 году, благодаря усилиям Остермана, Россия заключила союз с Австрией. Ось Петербург — Вена придала устойчивости внешней политике России: в основе союза лежали долговременные интересы войны с Турцией на юге, а также общность интересов в Польше и Германии. Так было нащупано центральное направление внешней политики, и Россия следовала ему весь XVIII век.
Тридцатые годы, то есть эпоха Анны, не выпадали из этого ряда. Именно в эти годы был сделан серьезный шаг к будущим разделам Польши. Первого февраля 1733 года Умер шестидесятичетырехлетний польский король Август II. Польше началось «бескоролевье» — отчаянная борьба за власть. Эта борьба контролировалась согласованными действиями России и Австрии. Союзники «оберегали» дворянскую демократию Речи Посполитой, чтобы не дать усилиться королевской власти, а значит, и польской государственности. Ситуация осложнялась тем, что в борьбу за престол ввязался некогда изгнанный из Польши Петром I экс-король Станислав I Лещинский. Заручившись поддержкой зятя — французского короля Людовика XV, он приехал в Польшу. Россия отреагировала решительно и бескомпромиссно: «По верному нашему благожелательству к Речи Посполитой и к содержанию [в] оной покоя благополучия и к собственному в том натуральному великому интересу [избрания Станислава] никогда допустить не можем". Таков был окончательный вердикт русского правительства. Срочно к польской границе была двинута русская армия.
Тридцать первого июля русские войска с двух направлений вторглись в Польшу, а в августе их примеру последовали австрийцы. Союзникам не удалось предотвратить выборы Станислава на собрании всей польской шляхты, но почти сразу же вновь избранный король бежал в Гданьск — к Варшаве подошли войска русского генерала Петра Ласси. Вольный город дал убежище Станиславу, рассчитывая на приход французской эскадры с десантом. Расчет оказался неверен — превосходство русских и австрийцев оказалось подавляющим. Началась осада Гданьска. Ласси был заменен Минихом. В мае 1734 года французы высадились на берег и почти сразу же были смяты русскими войсками, после чего французский флот покинул Балтику.
В конце июня Гданьск сдался, Лещинский же накануне бежал в крестьянском платье за границу. К этому времени в Польше полыхала гражданская война. Сторонники России, поощряемые деньгами, поспешно избрали на польский трон сына покойного короля Августа II. Новый король Август III, поддержанный русским корпусом, начал борьбу со сторонниками Станислава. Противники жгли, разоряли города и села, убивали и грабили их жителей. К осени 1734 года, опираясь на русские штыки, Август III взгромоздился на польский трон. Отныне стало ясно, что судьба польской государственности уже мало зависит от самих поляков. Россиян Австрия в этой войне, называемой войной «за польское наследство», сделали решительный шаг к будущему разделу этого принадлежащего только полякам наследства.
Результатом успешной польско-русской войны 1733 — 1734 годов стало еще одно «приращение» к Российской империи. Война резко ослабила Польшу — сюзерена Курляндии, и Бирон, несмотря на ворчание Пруссии, спокойно прибрал к рукам курляндскую корону. С этого момента Курляндия перестала быть спорной территорией — для всех стало ясно: ее хозяева сидят в Петербурге. И когда в 1762 году к власти пришла Екатерина II, она вернула герцогскую корону Бирону — в его лояльности России не приходилось сомневаться: Курляндия была наша!
Осенью 1735 года Россия неожиданно начала воину против Турции. В XVIII веке это была вторая, после Прутского похода 1711 года, русско-турецкая война. А всего же за два века противостояния с 1676-го по 1878 год турки и русские проливали кровь друг друга в одиннадцати войнах. Это была борьба за господство над Черным морем, Балканами, Кавказом, за торжество одной веры над другой. Борьба с «неверными»за расширение земель ислама для одних для других была борьбой с «басурманами», за изгнание их из Константинополя, который к тому времени уже для доброго десятка поколений турок был родным Стамбулом.
Главнокомандующий русской армии Миних составил план войны, которая через четыре года должна была увенчаться триумфальным вступлением русских войск в Константинополь и водружением креста на храм Святой Софии — поруганной святыни православия. Как и много раз позже, жизнь показала нереальность подобных планов, хотя начало войны было успешным — весной 1736 года сдалась сильная крепость в устье реки Дон — Азов, и в мае наступил черед вассала Турции — Крымского ханства. Русские войска через Перекоп вторглись на Крымский полуостров.
Русские войска беспрепятственно углубились в Крым, татары отступили в горы, запылали крымские аулы и города, был разграблен и сожжен великолепный ханский дворец в столице Крымского ханства городе Бахчисарае. Но вскоре повальная смертность от дизентерии, жары, недоедания стала опустошать ряды русской армии, и она поспешно покинула Крым, устилая путь трупами своих солдат. Впоследствии, в ходе войны, русские еще дважды вторгались в Крым, уничтожая все, что не удалось уничтожить в первый раз. В военных действиях против турок, которые развернулись в Причерноморье и Молдавии, преимущество было на русской стороне.
Но война все же шла не по плану Миниха. Потери были огромны — не менее ста тысяч человек, причем люди гибли не под пулями турок и стрелами татар, а от болезней, от непривычно жаркого климата. Ведение боевых действий не было продумано, снабжение солдат — из рук вон плохо. Миних не сумел приспособиться к особым условиям войны на юге, не щадил солдат, которые, повинуясь указам фельдмаршала, двигались по степи в огромном каре и от жары, пыли, усталости и голода замертво падали в строю. Но самым серьезным недостатком Миниха было полное неумение использовать результаты достигнутых побед. Все завоеванные крепости (кроме Азова) пришлось оставить, каждая кампания начиналась не с завоеванных рубежей, а из глубокого тыла.
Не были согласованы военные действия со вступившей в войну Австрией. Неудачной оказалась и дипломатическая работа. На мирном конгрессе 1738 года в маленьком украинском городе Немирове Россия предъявила туркам чрезмерные территориальные требования, и переговоры сорвались Белградский мир 1739 года, заключенный от имени России французскими дипломатами, не был победоносным. Россия получила лишь Азов, некоторые территории на Украине и надежды на будущий успех в новой войне за Черноморское побережье, так как южное направление имперской политики с той поры стало наиболее перспективным и многообещающим для России.
Теперь коснемся внутренних дел, для императрицы невыносимо скучных. Принципы внутренней политики были сформулированы под сильным влиянием событий начала 1730 года, точнее — под воздействием дворянского движения. Пойти на политические уступки дворянству и поделиться с ним властью царица, разумеется, не могла, но и не учитывать их многочисленных претензий к самодержцу также не решилась. Это и определило направление внутренней политики на 30-е годы XVIII века. Именно тогда российскому дворянству, которое, если следовать рассуждениям обличителей режима немецких временщиков, должно было стонать под игом иностранных эксплуататоров, начали делать такие послабления, о которых при Петре Великом было трудно и помыслить. Для начала в 1732 году по инициативе немца Миниха русские офицеры были уравнены в жалованье с иностранцами — ведь раньше русские на тех же должностях получали денег в два раза меньше.
В 1736 году вышел указ, который, по мнению С. М. Соловьева, «составил эпоху в истории русского дворянства». Указ отменял прежние петровские тягостные для дворян условия пожизненной службы. Теперь дворянин мог до двадцати лет прохлаждаться дома, а не тянуть, как при Петре, солдатскую лямку с четырнадцати — пятнадцати лет. По новому закону срок службы дворянина был ограничен двадцатью пятью годами, более того — дворянин мог оставить одного из своих сыновей дома «для ведения хозяйства».
Это была подлинная революция в служилых обязанностях русского дворянина. Теперь он мог поступить в организованный в 1731 году Минихом Кадетский корпус и по окончании его выйти офицером, не проходя долгого и мучительного солдатства в гвардии. Еще благоприятнее для дворян были указы 1730-го и 1731 годов. Они отменяли петровский указ о единонаследии, по которому право получать отцовское наследство имел только старший сын, а все остальные должны были искать средства для жизни на службе. Теперь, при Бироне, этот крайне тягостный для дворян петровский закон был отменен. Тем самым были сняты важные ограничения с распоряжения земельной собственностью. Эти указы расширяли права дворян, приближали их к знаменитой грамоте о вольности российского дворянства 1762 года.
В эти годы не пошатнулось и экономическое положение России. Наоборот, во времена Анны и Бирона оно продолжало улучшаться. Если в 1720 году Россия выплавила десять тысяч тонн чугуна (а Англия — семнадцать тысяч), то в 1740 году выплавка возросла до двадцати пяти тысяч тонн (а в Англии — до семнадцати тысяч трехсот). Выплавка чугуна на Урале с 1729-го по 1740 год выросла с двухсот пятидесяти трех до четырехсот десяти тысяч пудов, вывоз железа за аннинское время увеличился более чем в пять раз, а хлеба — в двадцать два раза. Резко увеличились и объемы торговли через Петербург и другие порты.
В 1739 году было принято новое горно-промышленное законодательство — Берг-регламент, над которым работал саксонский специалист Шемберг. Этот закон резко стимулировал промышленное предпринимательство, началась массовая приватизация казенной промышленности — путь, по которому в конце своего царствования пошел Петр I. В целом экономика, построенная Петром 1 на преимущественном использовании крепостного труда, во время Анны продолжала развиваться, укрепляя самодержавный режим и всю структуру социальных отношений.
Тридцатые годы XVIII века стали временем оживления Петербурга: он опять стал столицей, и это способствовало его процветанию. В царствование Анны строительству столицы уделялось внимания не меньше, чем при Петре. Для Анны город стал тем же, чем и для других Романовых, — резиденцией, парадным фасадом империи. Ни денег, ни сил для его украшения не жалели. Шумны были его улицы и площади. Особенно оживленной была Нева — ее заполняли сотни судов и лодок. Сверху по реке, от Ладожского озера, везли в столицу бесчисленные товары — богатство России, а с Запада в Неву входили суда разных стран, чтобы пристать к причалам торгового порта.
Неподалеку от него, на Неве, в треугольнике между Стрелкой Васильевского острова, Петропавловской крепостью и Зимним дворцом, на этой огромной, созданной самой природой водной площади, устраивались зимой на льду молебны у проруби в день Водосвятия, проводились парады армии, фейерверки, празднества, народные гулянья. Летом водная площадь пестрела флагами, парусами и цветными бортами кораблей и лодок. Столица всегда пышно отмечала утвержденные законом и принятые Православной Церковью праздники, и небо над городом блистало от фейерверочных огней. С высокого балкона на народное веселье и огненное великолепие в небе, на весь этот город благосклонно смотрела высокая, тучная женщина в роскошной царской шубе. Ее жизнь была уже навсегда связана с этим городом, с этими берегами…
Истинным украшением города была Академия наук. В сущности, самой Анне наука была не нужна. Она отлично бы обошлась и без Академии, но ее завел в России Петр, и Академия добавляла престижа власти императрицы. Наконец, Анна видела, что и от ученых бывает польза: они могут наладить лесопильную мельницу на верфи, найти руды, устроить праздничный фейерверк, составить карту России. А какие интересные вещи можно увидеть в телескоп! Например, кольца на Сатурне или пятна на Луне. С огромным удовольствием императрица посещала и Кунсткамеру, рассматривала диковинные коллекции, доставленные экспедицией Мессершмидта из Сибири, трогала таинственные окаменелости, с замиранием сердца крутилась, сидя на скамеечке, внутри сферы гигантского Готторпского глобуса, видя вокруг себя и под собой звездную карту вселенной. С брезгливостью и любопытством — уже в который раз! — Анна рассматривала коллекцию препарированных и заспиртованных человеческих органов, зародышей — знаменитая коллекция Рюйша.
Несомненно, это был горе-полководец. Непродуманные стратегические планы, низкий уровень оперативного мышления, рутинная тактика, ведшие к неоправданным людским потерям, — вот что можно сказать о воинских талантах Миниха, которого от поражения не раз спасал счастливый случай или фантастическое везение. Вместе с тем у Миниха была редкостная способность наживать себе врагов. Он был классический склочник: где бы он ни появлялся, сразу же начинались ссоры и раздоры. Вначале обворожив и расположив собеседника к себе, он затем вдруг резко менял тон, оскорблял и унижал его. В 1736 году Анна была не на шутку обеспокоена состоянием находившейся в походе армии. Речь шла не о поражениях на поле боя. Страшнее турок казались склоки в штабе Миниха, носились слухи о заговоре генералов против своего главнокомандующего. С трудом удалось погасить скандал в ставке русских войск.
Миниху скандалы были нипочем. Вернувшись в столицу, он всегда находил нужные слова, и императрица закрывала глаза на его пакости. Анна прекрасно знала, что, пока у нее есть Миних, армия будет в надежных руках, армия будет ее. В письмах к фельдмаршалу она не случайно называла его "Нам любезноверный». Он таким и был: ради монаршей милости и успешной карьеры он был способен на многое. Миних известен как автор доносов, как следователь по делам политического свойства. Циничный и беспринципный, он по негласному распоряжению Анны организовал за пределами России убийство шведского дипкурьера М. Синклера, совершил немало других преступлений, чтобы угодить повелительнице, получить награду.
Бирон довольно рано раскусил честолюбивые устремления ласкового красавца и стремился не дать Миниху войти в доверие к императрице. Фаворит, человек сугубо штатский, боялся проиграть в глазах Анны этому воину в блестящих латах собственной славы. Бирон не позволил Миниху войти в Кабинет министров, куда тот, естественно, рвался. Раз-другой столкнувшись с непомерными амбициями и претензиями Миниха, Бирон постарался направить всю огромную энергию фельдмаршала на стяжание воинских лавров преимущественно там, где они произрастали, то есть на юге, вдали от Петербурга. Посланный на русско-польскую войну 1733-1735 годов, Миних потом почти непрерывно воевал с турками на юге. Окончательно выскочить из степей на скользкий дворцовый паркет ему удалось лишь в 1740 году, и он-таки сумел ловко подставить ножку своему давнему благодетелю Бирону, арестовав его, правителя России, темной ночью 9 ноября 1740 года. Но об этом будет сказано чуть позже.
Еще один наш герой изображен на картине. Кажется, что он вот-вот нырнет за малиновую портьеру — так ему вреден яркий свет, так он не хочет быть на виду. Одет он неряшливо и некрасиво, но глаза у него умные и проницательные. Это вице-канцлер Андрей Иванович Остерман — одна из ключевых фигур аннинского царствования. Начав при Петре с должности переводчика, скромный выходец из Вестфалии постепенно вырос в фигуру чрезвычайно влиятельную на русском политическом Олимпе. Его отличала фантастическая работоспособность, и, по отзывам современников, он работал днем и ночью, в будни и праздники, чего ни один уважающий себя министр позволить себе, конечно, не мог. Огромный административный опыт помогал ему ориентироваться как во внутренней, так и во внешней политике. Особенно силен он был как дипломат. В течение по крайней мере пятнадцати лет он делал русскую внешнюю политику, и результаты этой деятельности для империи были совсем не плохи. Но Остерман был всегда одинок. Общение с ним было крайне неприятно. Его скрытность и лицемерие были притчей во языцех, а не особенно искусное притворство — анекдотично. Как правило, в самые ответственные или щекотливые моменты своей карьеры он заболевал. Вдруг у него начиналась какая-нибудь подагра или другая плохо контролируемая врачами болезнь, и он надолго сваливался в постель, и вытащить его оттуда не было никакой возможности.
Не без сарказма Бирон писал в апреле 1734 года Кейзерлингу: «Остерман лежит с 18-го февраля и во все время один только раз брился (Андрей Иванович ко всему был страшный грязнуля даже для своего не особенно чистоплотного века. — Е.А.), жалуется на боль в ушах (чтобы не слышать обращенных к нему вопросов. — Е.А.), обвязал себе лицо и голову. Как только получит облегчение в этом, он снова подвергнется подагре, так что, следовательно, не выходит из дому. Вся болезнь может быть такого рода: во-первых, чтобы не давать Пруссии неблагоприятного ответа… во-вторых, турецкая война идет не так, как того желали бы». Но в своем притворстве Остерман знал меру: острый нюх царедворца всегда подсказывал ему, когда нужно, стеная и охая, отправиться во дворец.
Анна весьма уважала Остермана за солидность, ученость и обстоятельность. Когда требовался совет по внешней политике, без Остермана было не обойтись. Нужно было лишь набраться терпения и вытянуть из него наилучший вариант решения дела, пропуская мимо ушей все его многочисленные оговорки, отступления и туманные намеки. Остерман устраивал Анну как человек, целиком зависимый от ее милостей. Иностранец, он хотя и взял жену из старинного рода Стрешневых, но, в силу своего нрава и положения, оставался чужаком в среде русской знати. Тем крепче он льнул сильнейшему. Вначале таким был Меншиков, которой Остерман предал ради Петра II и Долгоруких, затем, при Анне, он заигрывал с Минихом и долго добивался расположения Бирона, став его незаменимым помощником и консультантом.
Наконец обратимся к последнему персонажу нашего воображаемого группового портрета. Он стоит за креслом Анны, и кажется, что они о чем-то только что быстро переговорили, но тотчас замолчали, как только приглашенные вельможи заняли свои места перед художником. Да, у них была общая тайна: генерал, который при появлении Миниха, Остермана и Бирона тотчас отступил в тень, был нужен Анне, как и Остерман. Без преувеличения можно сказать, что начальник Тайной канцелярии генерал и граф Андрей Иванович Ушаков держал руку на пульсе страны.
Пожалуй, не было в Тайной канцелярии ни одного сколько-нибудь заметного дела, с которым бы, благодаря Ушакову, не знакомилась императрица. Конечно, она не читала многотомные тетради допросов и записи речей на пытке. Для нее готовили краткие экстракты, Ушаков приносил их императрице и, делая по ним обстоятельные доклады, покорно ожидал резолюции — приговора.
Ушаков был человеком опытным и, как положено людям его профессии, — незаметным. Начав гвардейцем-порученцем при Петре I, он прошел школу П.А. Толстого, помогая ему расследовать дело царевича Алексея и выполняя другие щекотливые поручения в Тайной канцелярии. В числе людей, стоявших ночью 26 июня 1718 года возле плачущего Петра, который давал распоряжение офицерам умертвить своего сына Алексея, стоял и Ушаков. В 1727 году Ушаков попал под следствие по делу Толстого — Девиера, был сослан, но к концу царствования Петра II вновь всплыл на поверхность — такие люди, как известно, не тонут и нужны всем режимам.
Ушаков был преданным служакой, хладнокровным, не сомневающимся исполнителем. Известно дело баронессы Соловьевой, которая, будучи в гостях у самого Андрея Ивановича, за обеденным столом на чем свет стоит ругала своего зятя и, между двумя блюдами, сказала, что тот написал какое-то оскорбительное для чести императрицы письмо. На следующий день гостья Ушакова была арестована, а все письма у нее и в семье ее зятя — крупного государственного чиновника — были изъяты. Граф Ушаков быстро понял вкусы и пристрастия Анны и умело им угождал. Это было нетрудно сделать. С одной стороны, императрица очень не любила своих политических противников или тех, кого таковыми считала, и преследовала их беспощадно, а с другой стороны — она обожала копаться в грязном белье своих иных, особенно тех, кто принадлежал к высшему свету. По делу Соловьевой, к примеру, Ушаков представил «на Веру выписки из писем ее зятя, в которых не было никакого политического криминала, но зато содержалось много „клубнички“: жалоб на непутевое поведение дочери баронессы, описание скандалов и дрязг в семье и т. п. Все это было чрезвычайно интересно императрице.
Следует заметить, что дела, которые поступали к Анне из Тайной канцелярии, не оставляли у императрицы никаких сомнений в том, что русский народ совсем не боготворит ее а даже наоборот, имеет о ее персоне и ее правлении самое неблагоприятное мнение. В десятках дел идет речь об одном и том же: у власти женщина — значит, скоро Россия погибнет, «баба государством управлять не может, так как бабой родилась» и множество вариантов на тему: «У бабы волос длинен, а ум короток». Много было в производстве дел людей, обсуждавших «проблему телесной близости» императрицы с Бироном или высказывавших пожелание возлечь в постель с императрицей. А сколько было людей, которые оказались в Тайной канцелярии за глупый тост, произнесенный за праздничным столом: «Да здравствует Ее императорское величество, хотя она и баба!» Анна спокойно относилась к такой критике — себе цену она знала, но всем, кто болтал о таких вещах, приказывала резать языки беспощадно, ибо была убеждена — нравы исправляются страхом.
Царствование Анны некоторыми историками представлялось как беспредельное господство немцев в России: даже на нашей воображаемой картине из четверых первейших лиц государства трое по происхождению — немцы. Действительно, среди правящей верхушки времен Анны было немало немцев, но почти все они уже давно жили в России. Двери страны для иноземцев широко раскрыл еще Петр Великий. По-разному складывались судьбы тех, кто приезжал в Россию. Одни, заработав деньги, уезжали домой, другие оставались в России, прирастали к этой земле. Среди них были не только ученые Академии наук, но и военные, инженеры, художники, артисты, врачи. Многие из них были талантливы и даже гениальны. В этом длинном ряду архитекторы итальянцы Доменико Трезини, отец и сын Растрелли, немец, гениальный математик Леонард Эйлер, француз-астроном Никола-Жан Делиль, датчанин-мореплаватель Витус Беринг. Здесь упомянуты немногие из тех, кто жил во времена Анны, и речь не идет о тех, кто прославился в другие времена русской истории. Немало иностранцев и среди чиновников, политиков, придворных. Из них почти все, кроме Бирона, еще задолго до 1730 года приехали в Россию: Остерман, Миних давно находились на ключевых местах в управлении империей. Нужно учесть также, что Анна, столкнувшись в начале своего царствования с попыткой ограничить ее власть, поняла, что нужно набрать команду только из надежных людей — таких, на кого она может положиться. Это так естественно для каждого правителя. Ставка на иностранцев, слабо связанных с «боярами" и дворянами, в этом смысле также естественна.
Говоря о некоем «немецком засилье» в России времен Анны, забывают, что в первых рядах, вместе с немцами, оказалось немало и русских: Ягужинский, Феофан Прокопович, Волынский, Ушаков, Черкасский. Никакой особой «немецкой партии» при дворе Анны не существовало. Немцы никогда не были едины. В борьбе за привилегии, пожалования, власть курляндец Бирон, ольденбуржец Миних, вестфалец Остерман, лифляндцы Левенвольде готовы были перегрызть друг другу горло. «Клубок друзей" у подножия любого трона всегда без национальности. Вот как испанский посланник де Лириа характеризует одну из ключевых фигур начала аннинского царствования графа К.Г. Левенвольде: „Он не пренебрегал никакими средствами и ни перед чем не останавливался в преследовании личных выгод, в жертву которым готов был принести лучшего друга и благодетеля. Задачей его жизни был личный интерес. Лживый и криводушный, он был чрезвычайно честолюбив и тщеславен, не имел религии и едва ли даже верил в Бога“. То же самое можно сказать о многих, тесной толпой окружавших трон, будь то русские или иностранцы. Об отсутствии какого-то заграничного влияния на курс правительства Анны свидетельствует много фактов. Так, внешняя политика при Анне в сравнении со временами Петра Великого не претерпела существенных перемен и уж никак не была отступлением от его имперских принципов. Наоборот, можно говорить лишь о развитии этих принципов. В 1726 году, благодаря усилиям Остермана, Россия заключила союз с Австрией. Ось Петербург — Вена придала устойчивости внешней политике России: в основе союза лежали долговременные интересы войны с Турцией на юге, а также общность интересов в Польше и Германии. Так было нащупано центральное направление внешней политики, и Россия следовала ему весь XVIII век.
Тридцатые годы, то есть эпоха Анны, не выпадали из этого ряда. Именно в эти годы был сделан серьезный шаг к будущим разделам Польши. Первого февраля 1733 года Умер шестидесятичетырехлетний польский король Август II. Польше началось «бескоролевье» — отчаянная борьба за власть. Эта борьба контролировалась согласованными действиями России и Австрии. Союзники «оберегали» дворянскую демократию Речи Посполитой, чтобы не дать усилиться королевской власти, а значит, и польской государственности. Ситуация осложнялась тем, что в борьбу за престол ввязался некогда изгнанный из Польши Петром I экс-король Станислав I Лещинский. Заручившись поддержкой зятя — французского короля Людовика XV, он приехал в Польшу. Россия отреагировала решительно и бескомпромиссно: «По верному нашему благожелательству к Речи Посполитой и к содержанию [в] оной покоя благополучия и к собственному в том натуральному великому интересу [избрания Станислава] никогда допустить не можем". Таков был окончательный вердикт русского правительства. Срочно к польской границе была двинута русская армия.
Тридцать первого июля русские войска с двух направлений вторглись в Польшу, а в августе их примеру последовали австрийцы. Союзникам не удалось предотвратить выборы Станислава на собрании всей польской шляхты, но почти сразу же вновь избранный король бежал в Гданьск — к Варшаве подошли войска русского генерала Петра Ласси. Вольный город дал убежище Станиславу, рассчитывая на приход французской эскадры с десантом. Расчет оказался неверен — превосходство русских и австрийцев оказалось подавляющим. Началась осада Гданьска. Ласси был заменен Минихом. В мае 1734 года французы высадились на берег и почти сразу же были смяты русскими войсками, после чего французский флот покинул Балтику.
В конце июня Гданьск сдался, Лещинский же накануне бежал в крестьянском платье за границу. К этому времени в Польше полыхала гражданская война. Сторонники России, поощряемые деньгами, поспешно избрали на польский трон сына покойного короля Августа II. Новый король Август III, поддержанный русским корпусом, начал борьбу со сторонниками Станислава. Противники жгли, разоряли города и села, убивали и грабили их жителей. К осени 1734 года, опираясь на русские штыки, Август III взгромоздился на польский трон. Отныне стало ясно, что судьба польской государственности уже мало зависит от самих поляков. Россиян Австрия в этой войне, называемой войной «за польское наследство», сделали решительный шаг к будущему разделу этого принадлежащего только полякам наследства.
Результатом успешной польско-русской войны 1733 — 1734 годов стало еще одно «приращение» к Российской империи. Война резко ослабила Польшу — сюзерена Курляндии, и Бирон, несмотря на ворчание Пруссии, спокойно прибрал к рукам курляндскую корону. С этого момента Курляндия перестала быть спорной территорией — для всех стало ясно: ее хозяева сидят в Петербурге. И когда в 1762 году к власти пришла Екатерина II, она вернула герцогскую корону Бирону — в его лояльности России не приходилось сомневаться: Курляндия была наша!
Осенью 1735 года Россия неожиданно начала воину против Турции. В XVIII веке это была вторая, после Прутского похода 1711 года, русско-турецкая война. А всего же за два века противостояния с 1676-го по 1878 год турки и русские проливали кровь друг друга в одиннадцати войнах. Это была борьба за господство над Черным морем, Балканами, Кавказом, за торжество одной веры над другой. Борьба с «неверными»за расширение земель ислама для одних для других была борьбой с «басурманами», за изгнание их из Константинополя, который к тому времени уже для доброго десятка поколений турок был родным Стамбулом.
Главнокомандующий русской армии Миних составил план войны, которая через четыре года должна была увенчаться триумфальным вступлением русских войск в Константинополь и водружением креста на храм Святой Софии — поруганной святыни православия. Как и много раз позже, жизнь показала нереальность подобных планов, хотя начало войны было успешным — весной 1736 года сдалась сильная крепость в устье реки Дон — Азов, и в мае наступил черед вассала Турции — Крымского ханства. Русские войска через Перекоп вторглись на Крымский полуостров.
Русские войска беспрепятственно углубились в Крым, татары отступили в горы, запылали крымские аулы и города, был разграблен и сожжен великолепный ханский дворец в столице Крымского ханства городе Бахчисарае. Но вскоре повальная смертность от дизентерии, жары, недоедания стала опустошать ряды русской армии, и она поспешно покинула Крым, устилая путь трупами своих солдат. Впоследствии, в ходе войны, русские еще дважды вторгались в Крым, уничтожая все, что не удалось уничтожить в первый раз. В военных действиях против турок, которые развернулись в Причерноморье и Молдавии, преимущество было на русской стороне.
Но война все же шла не по плану Миниха. Потери были огромны — не менее ста тысяч человек, причем люди гибли не под пулями турок и стрелами татар, а от болезней, от непривычно жаркого климата. Ведение боевых действий не было продумано, снабжение солдат — из рук вон плохо. Миних не сумел приспособиться к особым условиям войны на юге, не щадил солдат, которые, повинуясь указам фельдмаршала, двигались по степи в огромном каре и от жары, пыли, усталости и голода замертво падали в строю. Но самым серьезным недостатком Миниха было полное неумение использовать результаты достигнутых побед. Все завоеванные крепости (кроме Азова) пришлось оставить, каждая кампания начиналась не с завоеванных рубежей, а из глубокого тыла.
Не были согласованы военные действия со вступившей в войну Австрией. Неудачной оказалась и дипломатическая работа. На мирном конгрессе 1738 года в маленьком украинском городе Немирове Россия предъявила туркам чрезмерные территориальные требования, и переговоры сорвались Белградский мир 1739 года, заключенный от имени России французскими дипломатами, не был победоносным. Россия получила лишь Азов, некоторые территории на Украине и надежды на будущий успех в новой войне за Черноморское побережье, так как южное направление имперской политики с той поры стало наиболее перспективным и многообещающим для России.
Теперь коснемся внутренних дел, для императрицы невыносимо скучных. Принципы внутренней политики были сформулированы под сильным влиянием событий начала 1730 года, точнее — под воздействием дворянского движения. Пойти на политические уступки дворянству и поделиться с ним властью царица, разумеется, не могла, но и не учитывать их многочисленных претензий к самодержцу также не решилась. Это и определило направление внутренней политики на 30-е годы XVIII века. Именно тогда российскому дворянству, которое, если следовать рассуждениям обличителей режима немецких временщиков, должно было стонать под игом иностранных эксплуататоров, начали делать такие послабления, о которых при Петре Великом было трудно и помыслить. Для начала в 1732 году по инициативе немца Миниха русские офицеры были уравнены в жалованье с иностранцами — ведь раньше русские на тех же должностях получали денег в два раза меньше.
В 1736 году вышел указ, который, по мнению С. М. Соловьева, «составил эпоху в истории русского дворянства». Указ отменял прежние петровские тягостные для дворян условия пожизненной службы. Теперь дворянин мог до двадцати лет прохлаждаться дома, а не тянуть, как при Петре, солдатскую лямку с четырнадцати — пятнадцати лет. По новому закону срок службы дворянина был ограничен двадцатью пятью годами, более того — дворянин мог оставить одного из своих сыновей дома «для ведения хозяйства».
Это была подлинная революция в служилых обязанностях русского дворянина. Теперь он мог поступить в организованный в 1731 году Минихом Кадетский корпус и по окончании его выйти офицером, не проходя долгого и мучительного солдатства в гвардии. Еще благоприятнее для дворян были указы 1730-го и 1731 годов. Они отменяли петровский указ о единонаследии, по которому право получать отцовское наследство имел только старший сын, а все остальные должны были искать средства для жизни на службе. Теперь, при Бироне, этот крайне тягостный для дворян петровский закон был отменен. Тем самым были сняты важные ограничения с распоряжения земельной собственностью. Эти указы расширяли права дворян, приближали их к знаменитой грамоте о вольности российского дворянства 1762 года.
В эти годы не пошатнулось и экономическое положение России. Наоборот, во времена Анны и Бирона оно продолжало улучшаться. Если в 1720 году Россия выплавила десять тысяч тонн чугуна (а Англия — семнадцать тысяч), то в 1740 году выплавка возросла до двадцати пяти тысяч тонн (а в Англии — до семнадцати тысяч трехсот). Выплавка чугуна на Урале с 1729-го по 1740 год выросла с двухсот пятидесяти трех до четырехсот десяти тысяч пудов, вывоз железа за аннинское время увеличился более чем в пять раз, а хлеба — в двадцать два раза. Резко увеличились и объемы торговли через Петербург и другие порты.
В 1739 году было принято новое горно-промышленное законодательство — Берг-регламент, над которым работал саксонский специалист Шемберг. Этот закон резко стимулировал промышленное предпринимательство, началась массовая приватизация казенной промышленности — путь, по которому в конце своего царствования пошел Петр I. В целом экономика, построенная Петром 1 на преимущественном использовании крепостного труда, во время Анны продолжала развиваться, укрепляя самодержавный режим и всю структуру социальных отношений.
Тридцатые годы XVIII века стали временем оживления Петербурга: он опять стал столицей, и это способствовало его процветанию. В царствование Анны строительству столицы уделялось внимания не меньше, чем при Петре. Для Анны город стал тем же, чем и для других Романовых, — резиденцией, парадным фасадом империи. Ни денег, ни сил для его украшения не жалели. Шумны были его улицы и площади. Особенно оживленной была Нева — ее заполняли сотни судов и лодок. Сверху по реке, от Ладожского озера, везли в столицу бесчисленные товары — богатство России, а с Запада в Неву входили суда разных стран, чтобы пристать к причалам торгового порта.
Неподалеку от него, на Неве, в треугольнике между Стрелкой Васильевского острова, Петропавловской крепостью и Зимним дворцом, на этой огромной, созданной самой природой водной площади, устраивались зимой на льду молебны у проруби в день Водосвятия, проводились парады армии, фейерверки, празднества, народные гулянья. Летом водная площадь пестрела флагами, парусами и цветными бортами кораблей и лодок. Столица всегда пышно отмечала утвержденные законом и принятые Православной Церковью праздники, и небо над городом блистало от фейерверочных огней. С высокого балкона на народное веселье и огненное великолепие в небе, на весь этот город благосклонно смотрела высокая, тучная женщина в роскошной царской шубе. Ее жизнь была уже навсегда связана с этим городом, с этими берегами…
Истинным украшением города была Академия наук. В сущности, самой Анне наука была не нужна. Она отлично бы обошлась и без Академии, но ее завел в России Петр, и Академия добавляла престижа власти императрицы. Наконец, Анна видела, что и от ученых бывает польза: они могут наладить лесопильную мельницу на верфи, найти руды, устроить праздничный фейерверк, составить карту России. А какие интересные вещи можно увидеть в телескоп! Например, кольца на Сатурне или пятна на Луне. С огромным удовольствием императрица посещала и Кунсткамеру, рассматривала диковинные коллекции, доставленные экспедицией Мессершмидта из Сибири, трогала таинственные окаменелости, с замиранием сердца крутилась, сидя на скамеечке, внутри сферы гигантского Готторпского глобуса, видя вокруг себя и под собой звездную карту вселенной. С брезгливостью и любопытством — уже в который раз! — Анна рассматривала коллекцию препарированных и заспиртованных человеческих органов, зародышей — знаменитая коллекция Рюйша.