Страница:
К тому же такое словосочетание, как «атака террориста-смертника», способно зафиксировать в терминологических рамках максимально широкое понимание террористических атак, где террорист сознательно расстается со своей жизнью с целью причинения максимального урона врагу. Такие атаки могут быть реализованы с помощью нескольких килограммов взрывчатки «пояса шахида», или же тонн взрывчатых веществ, заложенных в транспортном средстве (автомобиле, грузовике и др.), управляемом смертником, или же путем захвата воздушного судна и превращения его в орудие «камикадзе». Возможен еще один вид атаки смертника, который также может быть включен в объем понятия «терроризм смертников», – в виде безрассудного нападения на более многочисленного врага с одним автоматом в руках без надежды выжить. Однако эта форма «мученической операции» вызывает наибольшие дискуссии по поводу ее характера. Но здесь мы уже вторгаемся в новую тему, а именно проблему определения точного объема понятия «терроризм смертников».
Узкое и широкое определения терроризма смертников
Глава 2
Исламская революция в Иране и отряды басиджей
Узкое и широкое определения терроризма смертников
Разобрав вопрос о терминологических нюансах, мы уже столкнулись с тем, что феномен смертников состоит из различных форм террористических атак и партизанских действий, относимых к военным действиям малой интенсивности. Среди ученых не существует единого мнения по поводу того, что включает в себя понятие «терроризм смертников» (атаки смертников). Одна часть ученых придерживается узкого понимания этого понятия, другая – широкого.
Классическими и наиболее цитируемыми в научной литературе по терроризму смертников стали вторящие друг другу определения израильских исследователей Боаза Ганора и Иорама Швейцера. Первый из них определяет рассматриваемый нами феномен следующим образом: «…Атака смертника – это метод боевых действий, при котором само действие атаки зависит от смерти исполнителя. Это уникальная ситуация, в которой террорист полностью осознает, что, если он себя не убьет, его миссия не будет осуществлена. Он не может завершить миссию и остаться в живых в одно и то же время»[29].
И. Швейцер столь же однозначно выделяет ведущий признак, позволяющий отделить террористическую атаку смертника от близких форм экстремизма. Этот единственный признак заключается в том, гибнет ли исполнитель такой атаки в ее результате или нет. Он считает, что хотя в предыдущие исторические эпохи вплоть до XX века можно обнаружить множество прототипов феномена террористов-смертников (в деятельности иудейских сикариев Палестины I века, средневековой мусульманской секты ассасинов, антиколониальной борьбе в Азии XVIII века, а также арабских палестинских организаций и их коллег из левых экстремистских организаций XX в., совершавших крайне рискованные операции), все же современная его форма существенно отлична от своих предшественников тем, что не оставляет исполнителю никакого шанса на выживание. Она превращает террористов в «человеческие бомбы замедленного действия». В итоге суть «атаки смертника» он определяет так: «Насильственная (violent), политически мотивированная атака, совершаемая в предумышленном состоянии сознания лицом, которое взрывает себя вместе с избранной целью. Преднамеренная неминуемая смерть исполнителя есть предварительное условие успеха этой атаки»[30].
Узкого определения терроризма смертников, а точнее атак смертников придерживаются такие известные западные политологи и социологи, как Р. Пейп, М. Креншоу, М. Блум, С. Атран. Какие виды террористической и полувоенной активности исключаются из границ данного определения этими учеными? Б. Ганор дает по этому поводу подробные комментарии. Из понятия «терроризм смертников» исключаются три вида атак[31].
1. Операции с высоким риском для жизни. В случае такой операции исполнитель приступает к ее осуществлению с осознанием высокой вероятности того, что он будет убит в ходе атаки. Но, несмотря на явную угрозу для его жизни, террористу вовсе не требуется убивать самого себя для успешного выполнения самой атаки. К подобным атакам относятся многие террористические покушения арабов на оккупированных территориях Палестины, характерные для ранней истории первой интифады[32], когда из-за сложности подготовки полноценных атак на территории Израиля арабские повстанцы использовали все возможные им подручные средства для совершения шокирующих актов насилия, от собственной ловкости до холодного оружия.
Атака, которая иногда признается в качестве первого террористического акта смертника в Палестине, произошла в июле 1989 года. Член организации «Палестинский исламский джихад» Абд аль-Хади Ганайем на центральной автобусной станции сел в автобус, следующий из Тель-Авива в Иерусалим, предварительно убедившись, что в салоне отсутствуют арабы. Кроме обычных пассажиров в автобусе находились девять израильских солдат. За несколько метров до обрыва у деревни Абу Гош Ганайем сделал вид, что случайно обронил билет, и потянулся в сторону водителя якобы для того, чтобы его поднять. В следующий же момент он очутился рядом с водителем и со словами «Аллах акбар!» резко повернул руль, направляя автобус в обрыв. В результате автокатастрофы 14 пассажиров погибли, более 30 человек получили увечья. Несмотря на то что исполнитель атаки, по всей видимости, психологически приготовил себя к «мученической смерти», он выжил и был приговорен к 16 пожизненным срокам заключения.
2. Операции, осуществляемые террористами, экипированными «поясами смертников». Б. Ганор так описывает данный вид террористических атак: «В некоторых случаях террористы экипированы „поясами смертников“, взрывчаткой для самоподрыва, если что-либо пойдет не так, например, атака сорвется или силы органов безопасности ворвутся в здание, где террористы держат заложников. Существование подобной взрывчатки и даже решение ее использовать не дают соответствующих оснований для определения этой атаки как атаки смертников, поскольку террористическая атака может случиться и без смерти исполнителя»[33].
Такой вид организации террористической операции хорошо известен нашим соотечественникам по примеру печально известного захвата заложников в Театральном центре на Дубровке в Москве, случившемся в октябре 2002 года (трагедия «Норд-Оста»), в котором в качестве «тяжелой артиллерии» выступали 19 чеченских террористок с «поясами шахидов», окруживших все помещение концертного зала по периметру. Впоследствии в журналистике и научной литературе они были награждены широко известным эпитетом «черные вдовы». Важно отметить, что до террористической операции ее участницы были записаны на видеокамеру с прощальным посланием и обращением к российским властям, что является вполне обычной практикой для смертников в Палестине. По всей видимости, они не питали иллюзий по поводу своего выживания в ходе террористической операции, но их смерть не была необходимым условием успеха операции (к примеру, если предположить, что правительство В. Путина согласилось бы вести переговоры с террористами).
3. Атаки массовых убийств (атаки массового расстрела)[34]. Множество таких атак произошло в Израиле, где их часто приписывают к разряду атак смертников. Суть такой атаки заключается в том, что ее исполнитель проникает в общественное место, заполненное людьми, и с помощью имеющегося у него оружия (как правило, автомата) наносит ранения как можно большему числу окружающих. При этом он не имеет плана отступления и не рассчитывает на возможность остаться в живых после расхода всей амуниции или ответных действий сил правоохранительных органов (или службы безопасности)[35].
Пример такой атаки – массовая стрельба праворадикального израильского экстремиста Баруха Гольдштейна в Хевроне в феврале 1994 года[36], который убил 29 и ранил около 125 мусульман во время молитвы. Гольдштейн расстреливал людей из автомата, пока у него не кончились патроны и его на том же месте не растерзала разъяренная толпа.
Все вышеперечисленные формы операций сопряжены с высокой степенью риска для жизни, чаще всего приводящего к фатальному исходу, но между ними и атаками террористов-смертников в их узком понимании все же пролегает мало различимая, но важная грань. Как справедливо отмечает А. Могадам, первый случай предполагает временной интервал между актом убийства других и актом умирания самого исполнителя операции, тогда как во втором она отсутствует[37]. Из этого факта Б. Ганор делает далеко идущий вывод о различии психологического состояния террористов, принадлежащих к двум типам атак. Первый еще может «цепляться за возможность, что он останется жив в конце битвы. Террорист-смертник такой привилегии не имеет…»[38].
Таким образом, узкое определение «терроризм смертников» включает только один вид технического исполнения террористической атаки – бомбинг смертников, поскольку только при самоподрыве у террориста не остается ни малейшего шанса на выживание, а успешность такой атаки прямым образом зависит от гибели исполнителя.
Другая часть ученых тем не менее придерживается широкого понимания терроризма смертников, включая помимо бомбинга смертников все вышеперечисленные виды атак с высокой степенью риска. К примеру, Л. Рикольфи и П. Кампана в своем исследовании придерживаются следующей формулы: миссии смертников состоят из атак бомбистов-смертников, к которым добавляются все миссии террористов без плана отступления[39].
Аргументы в пользу такого определения границ понятия терроризма смертников обычно сводятся к доказательству того, что техническая сторона осуществления террористического акта мало влияет на фактически идентичное психологическое состояние сознания как бомбистов, так и участников операций с высокой степенью риска. Важно здесь то, что готовность вторых к «мученической» смерти подкрепляется тем фактом, что иногда (на примере палестинского экстремизма) они так же, как и будущие бомбисты-смертники, совершают те же прощальные религиозные ритуалы и записывают свои последние слова в форме видеоролика, афишируемого в пропагандистских целях после операции[40].
Как меняет наши представления о феномене терроризма смертников его широкая дефиниция? Прежде всего она превращает его в более древний социально-политический и культурный феномен. В свете такого видения его истоки можно возвести к иудейским зилотам и сикариям Палестины I века, боровшимся с римским владычеством и местными коллаборационистами с помощью жертвующих собой ревнителей национальной независимости, не говоря уже о крайне фанатичных фидаи[41] исмаилитов-низаритов Персии и Сирии XI–XII веков[42], как правило, сознательно и гордо предававших себя в руки правосудия после коварного убийства политического соперника государства ис-маилитов. Также она расширяет географию терроризма смертников. Скажем, к странам, затронутым атаками смертников, можно отнести имперскую Россию XIX – начала XX веков. Даже при узком определении терроризма смертников та манера, в которой было исполнено последнее покушение на императора Александра II (1 марта 1881 г.) вторым бомбистом после неудачной попытки народовольца Рысакова, безусловно, должна быть отнесена к атаке смертника. Как известно, бомбой, брошенной с максимально близкого расстояния в уцелевшего от первой атаки императора, террорист Гриневицкий не пощадил ни государя, ни себя. Правда, в данном случае стоит учесть, что решение Гриневицкого было ситуативным и ни в коем случае не входило в первоначальный план Исполнительного комитета народовольцев, который следовал принципу по возможности беречь жизни соратников-революционеров во время исполнения террористических актов. Атакой смертника также может именоваться и покушение Степана Балмашева на министра внутренних дел Сипягина в 1901 году, с чего начался новый этап леворадикального терроризма в царской России. Балмашев, переодетый в форму адъютанта, вполне в духе ассасинов, демонстративно остался на месте после вручения министру фальшивой депеши (на самом деле – смертного приговора от социалистов-революционеров) и фатального выстрела в жертву. Судя по всему, смертная казнь после ареста его не страшила, более того, он жаждал стать мучеником за «народное дело».
Употребление широкого определения терроризма смертников выливается в ряд проблем. Во-первых, в нем искусственно объединяются очень различные исторические разновидности экстремизма и терроризма, существовавшие в большом временном промежутке (с эпохи древности до современности). Все эти экстремистские и повстанческие движения культивировали практически одинаковую степень готовности к самопожертвованию у своих последователей. Но на этом сходство между ними заканчивается. Исторические причины, социокультурные детерминанты и мотивы поведения террористов разительно отличны друг от друга в объединяемых в одну рубрику случаях.
Современный терроризм смертников отличен от своих прототипических форм прошлых исторических эпох не только в области изменившихся технических возможностей, значительно повысивших степень поражения противника и позволивших превратить готовность к самопожертвованию в форму террористического покушения, предполагающую практически неизбежную гибель самого исполнителя.
Во-вторых, современный терроризм смертников, взятый в его узком значении, обнаруживает гораздо больше исторических, геополитических и даже социокультурных нитей, связывающих воедино различные организации, которые практиковали в XX веке или же практикуют до сих пор бомбинги смертников по всему миру. Между ними также много идеологических, социальных и культурных различий, но тем не менее объединяющая их практика террористических актов с участием смертников восходит к одному историческому истоку, а ее распространение произошло путем социальной и отчасти идеологической диффузии (в случае радикальных шиитов и суннитов) форм повстанческого действия.
В-третьих, хотя готовность к смерти может быть практически равнозначной как в случае атак бомбистов, так и террористических или военных операций с высокой степенью риска и не предполагающих бегства атакующего, все же между ними пролегает едва различимая, но важная грань. Бомбист-смертник находится в таком расположении духа, которое отвергает любую надежду остаться в живых после выполнения его миссии. Б. Ганор объясняет это психологическое состояние через образ «туннельного зрения». Террорист как бы входит в один конец туннеля, и если он решает пройти до его другого конца и завершить свою миссию, его смерть становится необходимой. У него нет другого выбора: либо он нажимает на кнопку и убивает себя и других людей, либо воздержится и тогда провалит миссию, поскольку ее невозможно выполнить частично[43].
Учитывая выше отмеченные замечания, в дальнейшем мы будем придерживаться узкого определения терроризма смертников как более целесообразного в контексте нашего исследования, посвященного преимущественно той исторической разновидности терроризма смертников, которая связана с развитием радикального ислама в XX–XXI веках.
Классическими и наиболее цитируемыми в научной литературе по терроризму смертников стали вторящие друг другу определения израильских исследователей Боаза Ганора и Иорама Швейцера. Первый из них определяет рассматриваемый нами феномен следующим образом: «…Атака смертника – это метод боевых действий, при котором само действие атаки зависит от смерти исполнителя. Это уникальная ситуация, в которой террорист полностью осознает, что, если он себя не убьет, его миссия не будет осуществлена. Он не может завершить миссию и остаться в живых в одно и то же время»[29].
И. Швейцер столь же однозначно выделяет ведущий признак, позволяющий отделить террористическую атаку смертника от близких форм экстремизма. Этот единственный признак заключается в том, гибнет ли исполнитель такой атаки в ее результате или нет. Он считает, что хотя в предыдущие исторические эпохи вплоть до XX века можно обнаружить множество прототипов феномена террористов-смертников (в деятельности иудейских сикариев Палестины I века, средневековой мусульманской секты ассасинов, антиколониальной борьбе в Азии XVIII века, а также арабских палестинских организаций и их коллег из левых экстремистских организаций XX в., совершавших крайне рискованные операции), все же современная его форма существенно отлична от своих предшественников тем, что не оставляет исполнителю никакого шанса на выживание. Она превращает террористов в «человеческие бомбы замедленного действия». В итоге суть «атаки смертника» он определяет так: «Насильственная (violent), политически мотивированная атака, совершаемая в предумышленном состоянии сознания лицом, которое взрывает себя вместе с избранной целью. Преднамеренная неминуемая смерть исполнителя есть предварительное условие успеха этой атаки»[30].
Узкого определения терроризма смертников, а точнее атак смертников придерживаются такие известные западные политологи и социологи, как Р. Пейп, М. Креншоу, М. Блум, С. Атран. Какие виды террористической и полувоенной активности исключаются из границ данного определения этими учеными? Б. Ганор дает по этому поводу подробные комментарии. Из понятия «терроризм смертников» исключаются три вида атак[31].
1. Операции с высоким риском для жизни. В случае такой операции исполнитель приступает к ее осуществлению с осознанием высокой вероятности того, что он будет убит в ходе атаки. Но, несмотря на явную угрозу для его жизни, террористу вовсе не требуется убивать самого себя для успешного выполнения самой атаки. К подобным атакам относятся многие террористические покушения арабов на оккупированных территориях Палестины, характерные для ранней истории первой интифады[32], когда из-за сложности подготовки полноценных атак на территории Израиля арабские повстанцы использовали все возможные им подручные средства для совершения шокирующих актов насилия, от собственной ловкости до холодного оружия.
Атака, которая иногда признается в качестве первого террористического акта смертника в Палестине, произошла в июле 1989 года. Член организации «Палестинский исламский джихад» Абд аль-Хади Ганайем на центральной автобусной станции сел в автобус, следующий из Тель-Авива в Иерусалим, предварительно убедившись, что в салоне отсутствуют арабы. Кроме обычных пассажиров в автобусе находились девять израильских солдат. За несколько метров до обрыва у деревни Абу Гош Ганайем сделал вид, что случайно обронил билет, и потянулся в сторону водителя якобы для того, чтобы его поднять. В следующий же момент он очутился рядом с водителем и со словами «Аллах акбар!» резко повернул руль, направляя автобус в обрыв. В результате автокатастрофы 14 пассажиров погибли, более 30 человек получили увечья. Несмотря на то что исполнитель атаки, по всей видимости, психологически приготовил себя к «мученической смерти», он выжил и был приговорен к 16 пожизненным срокам заключения.
2. Операции, осуществляемые террористами, экипированными «поясами смертников». Б. Ганор так описывает данный вид террористических атак: «В некоторых случаях террористы экипированы „поясами смертников“, взрывчаткой для самоподрыва, если что-либо пойдет не так, например, атака сорвется или силы органов безопасности ворвутся в здание, где террористы держат заложников. Существование подобной взрывчатки и даже решение ее использовать не дают соответствующих оснований для определения этой атаки как атаки смертников, поскольку террористическая атака может случиться и без смерти исполнителя»[33].
Такой вид организации террористической операции хорошо известен нашим соотечественникам по примеру печально известного захвата заложников в Театральном центре на Дубровке в Москве, случившемся в октябре 2002 года (трагедия «Норд-Оста»), в котором в качестве «тяжелой артиллерии» выступали 19 чеченских террористок с «поясами шахидов», окруживших все помещение концертного зала по периметру. Впоследствии в журналистике и научной литературе они были награждены широко известным эпитетом «черные вдовы». Важно отметить, что до террористической операции ее участницы были записаны на видеокамеру с прощальным посланием и обращением к российским властям, что является вполне обычной практикой для смертников в Палестине. По всей видимости, они не питали иллюзий по поводу своего выживания в ходе террористической операции, но их смерть не была необходимым условием успеха операции (к примеру, если предположить, что правительство В. Путина согласилось бы вести переговоры с террористами).
3. Атаки массовых убийств (атаки массового расстрела)[34]. Множество таких атак произошло в Израиле, где их часто приписывают к разряду атак смертников. Суть такой атаки заключается в том, что ее исполнитель проникает в общественное место, заполненное людьми, и с помощью имеющегося у него оружия (как правило, автомата) наносит ранения как можно большему числу окружающих. При этом он не имеет плана отступления и не рассчитывает на возможность остаться в живых после расхода всей амуниции или ответных действий сил правоохранительных органов (или службы безопасности)[35].
Пример такой атаки – массовая стрельба праворадикального израильского экстремиста Баруха Гольдштейна в Хевроне в феврале 1994 года[36], который убил 29 и ранил около 125 мусульман во время молитвы. Гольдштейн расстреливал людей из автомата, пока у него не кончились патроны и его на том же месте не растерзала разъяренная толпа.
Все вышеперечисленные формы операций сопряжены с высокой степенью риска для жизни, чаще всего приводящего к фатальному исходу, но между ними и атаками террористов-смертников в их узком понимании все же пролегает мало различимая, но важная грань. Как справедливо отмечает А. Могадам, первый случай предполагает временной интервал между актом убийства других и актом умирания самого исполнителя операции, тогда как во втором она отсутствует[37]. Из этого факта Б. Ганор делает далеко идущий вывод о различии психологического состояния террористов, принадлежащих к двум типам атак. Первый еще может «цепляться за возможность, что он останется жив в конце битвы. Террорист-смертник такой привилегии не имеет…»[38].
Таким образом, узкое определение «терроризм смертников» включает только один вид технического исполнения террористической атаки – бомбинг смертников, поскольку только при самоподрыве у террориста не остается ни малейшего шанса на выживание, а успешность такой атаки прямым образом зависит от гибели исполнителя.
Другая часть ученых тем не менее придерживается широкого понимания терроризма смертников, включая помимо бомбинга смертников все вышеперечисленные виды атак с высокой степенью риска. К примеру, Л. Рикольфи и П. Кампана в своем исследовании придерживаются следующей формулы: миссии смертников состоят из атак бомбистов-смертников, к которым добавляются все миссии террористов без плана отступления[39].
Аргументы в пользу такого определения границ понятия терроризма смертников обычно сводятся к доказательству того, что техническая сторона осуществления террористического акта мало влияет на фактически идентичное психологическое состояние сознания как бомбистов, так и участников операций с высокой степенью риска. Важно здесь то, что готовность вторых к «мученической» смерти подкрепляется тем фактом, что иногда (на примере палестинского экстремизма) они так же, как и будущие бомбисты-смертники, совершают те же прощальные религиозные ритуалы и записывают свои последние слова в форме видеоролика, афишируемого в пропагандистских целях после операции[40].
Как меняет наши представления о феномене терроризма смертников его широкая дефиниция? Прежде всего она превращает его в более древний социально-политический и культурный феномен. В свете такого видения его истоки можно возвести к иудейским зилотам и сикариям Палестины I века, боровшимся с римским владычеством и местными коллаборационистами с помощью жертвующих собой ревнителей национальной независимости, не говоря уже о крайне фанатичных фидаи[41] исмаилитов-низаритов Персии и Сирии XI–XII веков[42], как правило, сознательно и гордо предававших себя в руки правосудия после коварного убийства политического соперника государства ис-маилитов. Также она расширяет географию терроризма смертников. Скажем, к странам, затронутым атаками смертников, можно отнести имперскую Россию XIX – начала XX веков. Даже при узком определении терроризма смертников та манера, в которой было исполнено последнее покушение на императора Александра II (1 марта 1881 г.) вторым бомбистом после неудачной попытки народовольца Рысакова, безусловно, должна быть отнесена к атаке смертника. Как известно, бомбой, брошенной с максимально близкого расстояния в уцелевшего от первой атаки императора, террорист Гриневицкий не пощадил ни государя, ни себя. Правда, в данном случае стоит учесть, что решение Гриневицкого было ситуативным и ни в коем случае не входило в первоначальный план Исполнительного комитета народовольцев, который следовал принципу по возможности беречь жизни соратников-революционеров во время исполнения террористических актов. Атакой смертника также может именоваться и покушение Степана Балмашева на министра внутренних дел Сипягина в 1901 году, с чего начался новый этап леворадикального терроризма в царской России. Балмашев, переодетый в форму адъютанта, вполне в духе ассасинов, демонстративно остался на месте после вручения министру фальшивой депеши (на самом деле – смертного приговора от социалистов-революционеров) и фатального выстрела в жертву. Судя по всему, смертная казнь после ареста его не страшила, более того, он жаждал стать мучеником за «народное дело».
Употребление широкого определения терроризма смертников выливается в ряд проблем. Во-первых, в нем искусственно объединяются очень различные исторические разновидности экстремизма и терроризма, существовавшие в большом временном промежутке (с эпохи древности до современности). Все эти экстремистские и повстанческие движения культивировали практически одинаковую степень готовности к самопожертвованию у своих последователей. Но на этом сходство между ними заканчивается. Исторические причины, социокультурные детерминанты и мотивы поведения террористов разительно отличны друг от друга в объединяемых в одну рубрику случаях.
Современный терроризм смертников отличен от своих прототипических форм прошлых исторических эпох не только в области изменившихся технических возможностей, значительно повысивших степень поражения противника и позволивших превратить готовность к самопожертвованию в форму террористического покушения, предполагающую практически неизбежную гибель самого исполнителя.
Во-вторых, современный терроризм смертников, взятый в его узком значении, обнаруживает гораздо больше исторических, геополитических и даже социокультурных нитей, связывающих воедино различные организации, которые практиковали в XX веке или же практикуют до сих пор бомбинги смертников по всему миру. Между ними также много идеологических, социальных и культурных различий, но тем не менее объединяющая их практика террористических актов с участием смертников восходит к одному историческому истоку, а ее распространение произошло путем социальной и отчасти идеологической диффузии (в случае радикальных шиитов и суннитов) форм повстанческого действия.
В-третьих, хотя готовность к смерти может быть практически равнозначной как в случае атак бомбистов, так и террористических или военных операций с высокой степенью риска и не предполагающих бегства атакующего, все же между ними пролегает едва различимая, но важная грань. Бомбист-смертник находится в таком расположении духа, которое отвергает любую надежду остаться в живых после выполнения его миссии. Б. Ганор объясняет это психологическое состояние через образ «туннельного зрения». Террорист как бы входит в один конец туннеля, и если он решает пройти до его другого конца и завершить свою миссию, его смерть становится необходимой. У него нет другого выбора: либо он нажимает на кнопку и убивает себя и других людей, либо воздержится и тогда провалит миссию, поскольку ее невозможно выполнить частично[43].
Учитывая выше отмеченные замечания, в дальнейшем мы будем придерживаться узкого определения терроризма смертников как более целесообразного в контексте нашего исследования, посвященного преимущественно той исторической разновидности терроризма смертников, которая связана с развитием радикального ислама в XX–XXI веках.
Глава 2
ТЕРРОРИЗМ СМЕРТНИКОВ В МИРЕ: ГЕОГРАФИЧЕСКАЯ И КУЛЬТУРНАЯ ЛОКАЛИЗАЦИЯ
Исламская революция в Иране и отряды басиджей
За большинством террористических актов смертников, совершаемых в наши дни исламистами, стоят суннитские экстремистские группировки. Однако, если обратиться к истории вопроса, мы обнаружим, что у истоков мученических операций, связанных с радикальным исламом, стояли не суннитские организации. Новая тактика экстремизма впервые была внедрена шиитскими религиозными фундаменталистами. Ее идейно-культурные корни восходят к Иранской революции, установившей теократический режим (или как его часто именуют ученые – «муллократию», т. е. власть мулл, религиозного «духовенства» ислама[44]) в одной из ключевых стран шиитского ислама.
Культ мученичества, не характерный для суннитской ветви ислама, пришел в современную культуру суннитских исламистов из шиизма путем диффузии религиозных идей и форм повстанческой борьбы. В суннизме всегда чтились мученики, погибшие во время сражения с врагами мусульман, но культ мучеников отсутствовал. Совершенно иная ситуация характерна для шиизма, изначально базировавшегося на чувствах трагического сопереживания и траура по мученически погибшим имамам шиизма, начиная с Али[45], его сына Хусейна (внука основателя ислама Мухаммада) и продолжая другими представителями линии имамов, часто терпевших притеснения от суннитских властителей арабо-мусульманского халифата. Тактика атак смертников, выросшая из религиозной идеи мученичества, была впервые внедрена в практику вооруженного противостояния шиитскими радикалами XX века. Ее духовно-культурным фундаментом стал значительно переосмысленный шиитский культ мученичества.
Эти перемены в религиозной культуре и политической идеологии шиитов достаточно подробно описывает в своем исследовании Фархад Хосрохавар, объясняя, каким образом реинтерпретация шиитского идеала мученичества повлияла на становление современного феномена терроризма смертников, распространившегося в культурах обоих основных течений ислама. Он обращает внимание на то обстоятельство, что идеологи иранской революции, такие, как Салехи Наджаф Абади, Али Шариати, Мортеза Мотаххари, в десятилетия, предшествующие Иранской революции (1960-1970-е), дали новую идеологическую интерпретацию фигуры «Принца мучеников» Хусейна[46].
Прежде стоит сказать, что Хусейн всегда был особым объектом почитания шиитов-имамитов, его гибель на поле сражения в неравном бою с войсками суннитского халифа Иазида I (из династии Умаййадов[47]) поминается в день 10-го числа месяца мухаррама по мусульманскому календарю[48]. Традиционно этот день отмечался шиитами с помощью траурных ритуалов, иногда включавших в себя самоистязания и самобичевания в качестве высшей формы выражения скорби по имаму. Такие ритуалы следует понимать как особый способ приобщения к его мученическому опыту, или психологической интериоризации образа Хусейна, согласно преданию мусульман, погибшего с десятком колотых и рубленых ран на теле. Такие ритуалы были характерны для паломников Кербелы, места гибели Хусейна, и других святых для шиитов городов Ирака не только в Средние века, но продолжают выполняться по сей день после 30-летнего запрета, действовавшего во время авторитарного режима Саддама Хусейна.
По классическим шиитским представлениям Хусейн, как и любой другой имам, обладал качествами непогрешимости и сверхзнания, внушаемого свыше и значительно отличающегося от ограниченного знания простых людей. Его мученическая смерть всегда глубоко почиталась, но имитировать ее было невозможно, поскольку имаму приписывались свойства святого, особой сверхчеловеческой личности, не доступные обычному человеку. Его можно только чтить и преклоняться перед ним, но повторить его путь и его судьбу считалось невозможным.
В интеллектуальной традиции новых шиитских богословов образ Хусейна стал очеловечиваться, приближаться к состоянию обычного смертного, а джихад – прочно привязываться к идее мученичества как его высшей цели (в частности, в учении М. Мотаххари)[49]. Не менее важен был и другой идеологический ход – отделение мученичества как самоценного акта от джихада в идеологических построениях популярного проповедника исламской революции Али Шариати, известного своей симпатией к леворадикальным взглядам. Шариати заявил, что в условиях, когда победа мусульман невозможна (а цель джихада – торжество истинной веры и мусульман), верующий должен стремиться к мученичеству без надежды на успех, чтобы голос угнетенных был услышан в истории, а смерть свидетельствовала о праведности их дела[50]. По мнению богослова, именно так и погиб Хусейн, с сознательным предвкушением собственной смерти.
Таким образом, произошел разрыв с квиетистской[51] традицией почитания мучеников классического имамитского шиизма. Модель мученической смерти Хусейна стала образцом для подражания в глазах молодого поколения мусульман Ирана, готового к активному политическому действию. Новый идеал мученичества лег в основу нормативной модели поведения мусульманина, пропагандируемой в революционном Иране под руководством имама Хомейни, сумевшего сплотить различные слои иранского общества для свержения проамериканского режима последнего иранского шаха династии Пехлеви (в 1979 г.), не имевшего большой популярности в народных массах.
Тот же идеал мученичества вдохновлял отряды народного ополчения «Басидж»[52] на самопожертвование ради родины во время ирано-иракской войны, разразившейся несколько лет спустя после революции (1981–1988). Такие отряды формировались новой властью с целью создания опоры своему режиму и в качестве противовеса традиционной регулярной армии, которая считалась промонархически настроенной. Из среды басиджей вышли первые в современной истории смертники, совершившие акции самопожертвования в ходе военных действий против чужеземного захватчика. Имя пионера современных исламских смертников хорошо известно и распропагандировано в Иране – это 12-летний юноша Мохаммед Хусейн Фахмиде. В 1980 году во время наступления иракских бронетанковых и механизированных дивизий, вступивших в город Хоррамшахр, завязались уличные бои. В одном из них героически проявил себя Мохаммед, бросившийся под танк с ручной гранатой, спрятанной под рубашкой. Сам Хомейни удостоил высочайшей чести юного мученика, назвав его в своей речи «нашим лидером»[53]. Примеру Мохаммед а последовали тысячи других молодых бойцов народного ополчения. Стремление к самопожертвованию достигло своего пика в таком шокирующем явлении, как использование «людских волн», добровольцев, очищавших собственными телами заминированные иракскими войсками поля с целью создания путей для беспрепятственного продвижения регулярных войск.
Культ мученичества, не характерный для суннитской ветви ислама, пришел в современную культуру суннитских исламистов из шиизма путем диффузии религиозных идей и форм повстанческой борьбы. В суннизме всегда чтились мученики, погибшие во время сражения с врагами мусульман, но культ мучеников отсутствовал. Совершенно иная ситуация характерна для шиизма, изначально базировавшегося на чувствах трагического сопереживания и траура по мученически погибшим имамам шиизма, начиная с Али[45], его сына Хусейна (внука основателя ислама Мухаммада) и продолжая другими представителями линии имамов, часто терпевших притеснения от суннитских властителей арабо-мусульманского халифата. Тактика атак смертников, выросшая из религиозной идеи мученичества, была впервые внедрена в практику вооруженного противостояния шиитскими радикалами XX века. Ее духовно-культурным фундаментом стал значительно переосмысленный шиитский культ мученичества.
Эти перемены в религиозной культуре и политической идеологии шиитов достаточно подробно описывает в своем исследовании Фархад Хосрохавар, объясняя, каким образом реинтерпретация шиитского идеала мученичества повлияла на становление современного феномена терроризма смертников, распространившегося в культурах обоих основных течений ислама. Он обращает внимание на то обстоятельство, что идеологи иранской революции, такие, как Салехи Наджаф Абади, Али Шариати, Мортеза Мотаххари, в десятилетия, предшествующие Иранской революции (1960-1970-е), дали новую идеологическую интерпретацию фигуры «Принца мучеников» Хусейна[46].
Прежде стоит сказать, что Хусейн всегда был особым объектом почитания шиитов-имамитов, его гибель на поле сражения в неравном бою с войсками суннитского халифа Иазида I (из династии Умаййадов[47]) поминается в день 10-го числа месяца мухаррама по мусульманскому календарю[48]. Традиционно этот день отмечался шиитами с помощью траурных ритуалов, иногда включавших в себя самоистязания и самобичевания в качестве высшей формы выражения скорби по имаму. Такие ритуалы следует понимать как особый способ приобщения к его мученическому опыту, или психологической интериоризации образа Хусейна, согласно преданию мусульман, погибшего с десятком колотых и рубленых ран на теле. Такие ритуалы были характерны для паломников Кербелы, места гибели Хусейна, и других святых для шиитов городов Ирака не только в Средние века, но продолжают выполняться по сей день после 30-летнего запрета, действовавшего во время авторитарного режима Саддама Хусейна.
По классическим шиитским представлениям Хусейн, как и любой другой имам, обладал качествами непогрешимости и сверхзнания, внушаемого свыше и значительно отличающегося от ограниченного знания простых людей. Его мученическая смерть всегда глубоко почиталась, но имитировать ее было невозможно, поскольку имаму приписывались свойства святого, особой сверхчеловеческой личности, не доступные обычному человеку. Его можно только чтить и преклоняться перед ним, но повторить его путь и его судьбу считалось невозможным.
В интеллектуальной традиции новых шиитских богословов образ Хусейна стал очеловечиваться, приближаться к состоянию обычного смертного, а джихад – прочно привязываться к идее мученичества как его высшей цели (в частности, в учении М. Мотаххари)[49]. Не менее важен был и другой идеологический ход – отделение мученичества как самоценного акта от джихада в идеологических построениях популярного проповедника исламской революции Али Шариати, известного своей симпатией к леворадикальным взглядам. Шариати заявил, что в условиях, когда победа мусульман невозможна (а цель джихада – торжество истинной веры и мусульман), верующий должен стремиться к мученичеству без надежды на успех, чтобы голос угнетенных был услышан в истории, а смерть свидетельствовала о праведности их дела[50]. По мнению богослова, именно так и погиб Хусейн, с сознательным предвкушением собственной смерти.
Таким образом, произошел разрыв с квиетистской[51] традицией почитания мучеников классического имамитского шиизма. Модель мученической смерти Хусейна стала образцом для подражания в глазах молодого поколения мусульман Ирана, готового к активному политическому действию. Новый идеал мученичества лег в основу нормативной модели поведения мусульманина, пропагандируемой в революционном Иране под руководством имама Хомейни, сумевшего сплотить различные слои иранского общества для свержения проамериканского режима последнего иранского шаха династии Пехлеви (в 1979 г.), не имевшего большой популярности в народных массах.
Тот же идеал мученичества вдохновлял отряды народного ополчения «Басидж»[52] на самопожертвование ради родины во время ирано-иракской войны, разразившейся несколько лет спустя после революции (1981–1988). Такие отряды формировались новой властью с целью создания опоры своему режиму и в качестве противовеса традиционной регулярной армии, которая считалась промонархически настроенной. Из среды басиджей вышли первые в современной истории смертники, совершившие акции самопожертвования в ходе военных действий против чужеземного захватчика. Имя пионера современных исламских смертников хорошо известно и распропагандировано в Иране – это 12-летний юноша Мохаммед Хусейн Фахмиде. В 1980 году во время наступления иракских бронетанковых и механизированных дивизий, вступивших в город Хоррамшахр, завязались уличные бои. В одном из них героически проявил себя Мохаммед, бросившийся под танк с ручной гранатой, спрятанной под рубашкой. Сам Хомейни удостоил высочайшей чести юного мученика, назвав его в своей речи «нашим лидером»[53]. Примеру Мохаммед а последовали тысячи других молодых бойцов народного ополчения. Стремление к самопожертвованию достигло своего пика в таком шокирующем явлении, как использование «людских волн», добровольцев, очищавших собственными телами заминированные иракскими войсками поля с целью создания путей для беспрепятственного продвижения регулярных войск.