Дня за три до Нового года, глухой морозной ночью, в селе Николаевке, качнув стылую тишину, гулко ахнули два выстрела. Раз за разом… Из крупнокалиберного ружья. И кто-то крикнул:
   — Даешь сердце!
   Эхо выстрелов долго гуляло над селом. Залаяли собаки.
   Утром выяснилось: стрелял ветфельдшер Александр Иванович Козулин.
   Ветфельдшер Козулин жил в этом селе всего полгода. Но даже когда он только появился, он не вызвал у николаевцев никакого к себе интереса. На редкость незаметный человек. Лет пятидесяти, полный, рыхлый… Ходил, однако, скоро. И смотрел вниз. Торопливо здоровался и тотчас опускал глаза. Разговаривал мало, тихо, неразборчиво и все как будто чего-то стыдился. Точно знал про людей какую-то тайну и боялся, что выдаст себя, если будет смотреть им в глаза. Не из страха за себя, а из стыда и деликатности. Он даже бабам не понравился, хоть они уважают мужиков трезвых и тихих. Еще не нравилось, что он — одинок. Почему одинок, никто не знал, но только это нехорошо — в пятьдесят лет ни семьи, никого.
   И вот этот-то человек выскочил за полночь из дома и дважды саданул из ружья в небо. И закричал про сердце.
   Недоумевали.
   В полдень на ветучасток к Козулину приехал грузный, с красным, обветренным лицом участковый милиционер.
   — Здравствуй, товарищ Козулин!
   Козулин удивленно посмотрел на милиционера.
   — Здравствуйте.
   — Надо будет… это… проехать в сельсовет. Протокол составить.
   Козулин виновато поискал что-то глазами на полу.
   — Какой протокол? Для чего?
   — Что?
   — Протокол-то зачем? Я не понял.
   — Стреляли вчера? Вернее, ночью.
   — Стрелял.
   — Вот надо протокол составить. Предсельсовета хочет это… побеседовать с вами. Чего стрельбу-то открыли? Испугались, что ль, кого?
   — Да нет… Победа большая в науке, я отсалютовал.
   Участковый с искренним интересом, весело смотрел на фельдшера.
   — Какая победа?
   — В науке.
   — Ну?
   — Я отсалютовал. А что тут такого? Я — от радости.
   — Салют в Москве производят, — назидательно пояснил участковый. — А здесь — это нарушение общественного порядка. Мы боремся с этим.
   Козулин снял халат, надел пальто, шапку и видом своим показал, что он готов ехать объясняться.
   У ворот ветучастка стоял мотоцикл с коляской.
   Предсельсовета ждал их.
   — Это, оказывается, ночью-то, салют был, — заговорил участковый и опять весело посмотрел на Козулина. — Мне вот товарищ Козюлин объяснил…
   — Козулин, — поправил фельдшер.
   — А?
   — Правильно — Козулин.
   — А какая раз… А-а! — понял участковый и засмеялся. И тяжело сел в большое кожаное кресло. И вынул из планшета бланк протокола. — Извиняюсь, я без умысла.
   Председатель скрипнул хромовыми сапогами, поправил рукой ремень гимнастерки (из другого рукава свисала аккуратная лакированная ладонь протеза), пригласил фельдшера:
   — Садись, товарищ Козулин.
   Козулин тоже сел в глубокое кресло.
   — Так что случилось-то? Почему стрельба была?
   — Вчера в Кейптауне человеку пересадили сердце, — торжественно произнес Козулин. И замолчал. Председатель и участковый ждали — что дальше? — От мертвого человека — живому, — досказал Козулин.
   У участкового вытянулось лицо.
   — Что, что?
   — Живому человеку пересадили сердце мертвого. Трупа.
   — Что, взяли выкопали труп и…
   — Да зачем же выкапывать, если человек только умер! — раздраженно воскликнул Козулин. — Они оба в больнице были, но один умер…
   — Ну, это бывает, бывает, — снисходительно согласился председатель, — пересаживают отдельные органы. Почки… и другие.
   — Другие — да, а сердце впервые. Это же — сердце!
   — Я не вижу прямой связи между этим… патологическим случаем и двумя выстрелами в ночное время, — строго заметил председатель.
   — Я обрадовался… Я был ошеломлен, когда услышал, мне попалось на глаза ружье, я выбежал во двор и выстрелил…
   — В ночное время.
   — А что тут такого?
   — Что? Нарушение общественного порядка трудящихся.
   — Во сколько это было? — строго спросил участковый.
   — Не знаю точно. Часа в три.
   — Вы что, до трех часов радио слушаете?
   — Не спалось, слушал…
   Участковый многозначительно посмотрел на председателя.
   — Какая это Москва в три часа говорит? — строго спросил он.
   — «Маяк».
   — «Маяк» всю ночь говорит, — подтвердил председатель, но внимательно смотрел на фельдшера. — Кто вам дал право в три часа ночи булгатить село выстрелами?
   — Простите, не подумал в тот момент… Я — шизя.
   — Кто? — не понял милиционер.
   — Шизя. На меня, знаете, находит… Теряю самоконтроль. — Фельдшер как бы в раздумье потрогал лоб, потом глаза — пальцами. — Ширво коло ширво… Зубной порошок и прочее.
   Милиционер и председатель недоуменно переглянулись.
   — Простите, — еще раз сказал фельдшер.
   — Да мы-то простим, товарищ Козулин, — участливо произнес председатель, — а вот как трудящиеся-то? Им, некоторым, вставать в пять утра. Вы же человек с образованием, вы же должны понимать такие вещи.
   — Кстати, — по-доброму оживился участковый, — а чего вы-то салютовать кинулись? Ведь это не по вашей части победа-то — вы же ветеринар. Не кобыле же сердце пересадили.
   — Не смейте так говорить! — закричал вдруг фельдшер. И покраснел. Помолчал и тихо и горько спросил: — Зачем вы так?
   Некоторое время все молчали. Первым заговорил председатель.
   — Горячиться не надо. Конечно, это большое достижение ученых. Дело не в том, кому пересадили, все мы, в конце концов, животный мир, важно само достижение. Тем более что это произошло на человеке. Но, товарищ Козулин, еще раз говорю вам: эта ваша самодеятельность с салютом в ночное время — грубое нарушение покоя. Мало ли еще будет каких достижений! Вы нам всех граждан психопатами сделаете. Раз и навсегда запомните это. Кстати, как у вас с дровами?
   Фельдшер растерялся от неожиданного вопроса.
   — Спасибо, пока есть. У меня пока все есть. Мне здесь хорошо. — Фельдшер мял в руках шапку, хмурился. Ему было стыдно за свой выкрик. Он посмотрел на участкового. — Простите меня — не сдержался…
   Участковый смутился.
   — Да ну, чего там…
   Председатель засмеялся.
   — Ничего. Кто, как говорят, старое помянет, тому глаз вон.
   — Но кто забудет, — шутливо погрозил участковый, — тому два долой! Протокол составлять не будем, но запомним. Так, товарищ Козулин?
   — При чем тут протокол, — сказал председатель. — Интеллигентный товарищ…
   — Интеллигентный-то интеллигентный… а дойдет до наших в отделении…
   — Мы вас не задерживаем, товарищ Козулин, — сказал председатель. — Идите работайте. Заходите, если что понадобится.
   — Спасибо. — Фельдшер поднялся, надел шапку, пошел к выходу
   На пороге остановился… Обернулся. И вдруг сморщился, закрыл глаза и неожиданно громко — как перед батальоном — протяжно скомандовал:
   — Рр-а-вняйсь! С'ирра-a!
   Потом потрогал лоб и глаза и сказал тихо:
   — Опять нашло… До свидания. — И вышел.
   Милиционер и председатель еще некоторое время сидели, глядя на дверь. Потом участковый тяжело перевалился в кресле к окну, посмотрел, как фельдшер уходит по улице.
   — У нас таких звали: контуженный пыльным мешком из-за угла, — сказал он.
   Председатель тоже смотрел в окно.
   Ветфельдшер Козулин шел, как всегда, скоро. Смотрел вниз.
   — Ружье-то надо забрать у него, — сказал председатель. — А то черт его знает…
   Участковый хэкнул.
   — Ты что, думаешь, он, правда, «с приветом»?
   — А что?
   — Придуривается! Я по глазам вижу…
   — Зачем? — не понял председатель. — Для чего ему? Сейчас-то?..
   — Ну как же — никакой ответственности. А вот спроси сейчас справку — нету. Голову даю на отсечение: никакой справки, что он шизя, нету. А билет есть. Ты говоришь: ружье… У него наверняка охотничий билет есть. Давай на спор: сейчас поеду, проверю — билет есть. И взносы уплачены. Давай?
   — Все же я не пойму: для чего ему надо на себя наговаривать?
   Участковый засмеялся.
   — Да просто так — на всякий случай. Мало ли — коснись: что, чего? — я шизя. Знаем мы эти штучки!