Страница:
С яблоками Еленка обернулась быстро: дежурила знакомая девчонка и без разговоров взяла мешочек. Впрочем, Никифоров считался тяжелым, лежал в отдельной палате, и доктор, вопреки обыкновению, пустил к нему жену еще до завтрака. Все эти новости сестра выпалила Еленке и ушла.
От больницы Еленка спустилась к рынку, купила мяса и, завернув его в припасенную газету, пошла на катер.
Поставив вариться мясо, Еленка переоделась и принялась за уборку. Открыв люк в кубрике, выколотила диваны, вытащила наверх одеяла и подушки. Потом достала швабру и, надев на босу ногу галоши, принялась с ожесточением скрести маленькое суденышко.
- Чего расстаралась, соседка? - спросила с ближайшего катера пожилая женщина-матрос. - До Ноябрьских далеко…
- Да я так. - Еленка почему-то смутилась и отвечала, не поднимая лица. - Все равно пока без работы стоим.
- А Никифоров как?
- Не видала я его, родных только пускают. Девчонка там знакомая работает, говорит, плохо, мол.
Вопрос любопытной соседки - нет, не о Никифорове, другой, - застал Еленку врасплох. Еще вчера она и не думала об уборке, но сегодня на борт должен был вступить кто-то посторонний, и ей хотелось по-хозяйски блеснуть чистотой, порядком и сытным обедом.
Где-то в глубине души она хотела, чтобы неизвестный оказался молодым и веселым, но думала об этом робко, словно тайком от самой себя, потому что и для нее и для Ивана куда было бы проще, если бы он был местным, имел на берегу дом, семью и все связанные с этим интересы. Такой человек не мог нарушить установившийся на катере порядок, и жизнь не требовала бы ни перемен, ни ухищрений. Все текло бы своим чередом - даже ее редкие ночные свидания с Иваном…
Размышляя об этом, она выдраила до блеска старый катерок и спустилась вниз, где на крохотной печурке кипел обед. Она успела только приподнять крышку, как на палубе гулко грохнуло, катерок качнуло и незнакомый голос громко спросил:
- Разрешите войти?
Она поспешно накрыла кастрюлю, вытерла руки и, старательно оправив платье, с опозданием крикнула:
- А кто там?
И полезла наверх, заранее смущаясь, потому что голос был насмешливым и молодым. Еще из рубки - сквозь стекло - она увидела рослого парня с чемоданом и вещмешком.
- Здравствуйте, - очень тихо сказала она.
- Привет, хозяйка. - Парень в упор разглядывал ее серыми глазами. - Будем знакомы: Прасолов Сергей Павлович.
- Лапушкина, - сказала она и, стесняясь, подала руку ковшиком, на мгновение. Потом спросила: - К нам, значит?
- К вам. - Он поймал ее взгляд, улыбнулся вдруг, как выстрелил: - Как вахта идет, товарищ Лапушкина?
От прямого, вызывающего взгляда, от вопроса, сбивающего на игривый, неравноправный тон, Еленка совсем сникла и, пробормотав что-то, торопливо спустилась в кубрик. Здесь она опять принялась за обед, все время с непонятной тревогой прислушиваясь к шагам над головой. Зная, каким звоном отзывается каждый шов палубы, она безошибочно определяла, что он делает там, наверху: тонко взвизгнула плохо смазанная петля носового люка, скрипнула дверь рубки, грохнул пол машинного отделения.
Парень грохотал по-хозяйски, не стесняясь, не спрашивая, что где лежит. Тяжело взревел двигатель, катерок мелко затрясся, но Сергей не выключал ход, а придирчиво гонял старенький мотор на всех оборотах, выслушивая каждый цилиндр. Он больше не беспокоил ее и не выходил из машинного отделения. Заглушив движок, звякал ключами, изредка что-то насвистывая. Даже когда пришел Иван, не вылез навстречу, а гулко крикнул снизу:
- Капитан, спуститесь-ка!…
Иван ушел к нему, и они долго не появлялись. Еленка сготовила обед, накрыла на стол, а их все не было, только голоса неразборчиво гукали в звонком трюме да дважды взревел запущенный двигатель.
Они спустились вместе - умытые, с розовыми, натертыми полотенцем лицами.
- Ну, я же сразу сказал, что в пятом цилиндре палец люфтует! - почему-то очень радостно говорил Сергей. - И форсуночки проверить не грех: подача паршиво отрегулирована, для дяди…
- Обедать, - сказала она, то снимая, то снова накрывая кастрюлю крышкой. - Стынет.
- С мясом! - улыбнулся Иван. - Ну, Еленка, расстаралась ты сегодня.
- Что же я! - крикнул Сергей и кинулся на палубу.
Он тут же вернулся с мешком и чемоданом.
- Для первого знакомства. - И со стуком поставил на стол бутылку водки.
- Это ты, парень, зря, - сказал Иван. - У нас закон: только по праздникам.
- Я, капитан, законы соблюдаю. - Сергей зубами надорвал пробку. - Ты что, матрос, два стакана ставишь?
- Выпей с нами, Еленка, - сказал Иван. - За знакомство.
Они выпили, и Сергей с Иваном завели длинный разговор о двигателе, который следовало бы перебрать, о работе, которую невозможно спланировать, о простоях и премиальных, переработках и выходных, и Еленка вскоре совсем освоилась, потому что новый помощник не обращал на нее никакого внимания.
- Вот ты говоришь: смесь богатая, - сказал слегка захмелевший Иван. - Ладно, богатая. Так. А есть резон регулировать? Есть резон экономить? Нету такого резона, потому что тут не об экономии думать надо, а наоборот: куда лишнее горючее деть.
- Много? - спросил Сергей.
- Две тонны вот тут. - Иван похлопал себя по шее. - Движок старый, масло жрет в три горла, а кто с этим считается? Нормы единые - по отношению к топливу. Вот и приходится из-за масла нормы завышать: пишешь "сто моточасов", а на самом-то деле хорошо, если полсмены отработал.
- Да и самому, наверно, не без выгоды, - усмехнулся Сергей. - Ты, капитан, не хмурься: нам теперь в одном кубрике щи хлебать.
- Катер наш на побегушках, и платят нам повременно, - сказал Иван, закуривая. - Просто глупость получается, вот какое дело. И не хотел бы, а сам собственной рукой каждый месяц моточасы приписываю, иначе без масла останусь.
- А если назад, на нефтянку сдать? Мол, излишки?
- За излишки, парень, хлестче бьют, чем за перерасход.
- Да, капитан, тут повертишься! - засмеялся Сергей. - Ладно, что-нибудь сообразим: докажу, что не зря ты меня на крыльце подобрал… - Он прошелся, хлопнул по железному ящику в углу. - А что же музыка не работает?
- Перегорела музыка, - сказал Иван. - Надо бы радиста.
- Считай, что нашел. - Сергей подсел к приемнику. - Я на флоте кем только не был… - Он свинтил барашки, снял крышку: обнаружилась затянутая паутиной пустота. - А где же передатчик? Или не выдавали?
- Выдавали, - улыбнулся Иван. - В начале навигации все выдают - и приемник и передатчик. Приемник мы берем: известия послушать или музыку, а передатчик снимаем и - обратно на склад. Мороки с ним уйма, ответственность, а радистов на весь затон - два человека.
- Темные вы люди! - не то шутя, не то серьезно сказал Сергей. - Подай-ка мне, матрос, отвертку да батарейку с наушниками. В чемодане они.
Еленка не сразу поняла, что он обращается к ней: так запросто, походя прозвучала эта просьба.
- Подай, что просят, - сказал Иван. - Значит, разбираешься? Золотые, видать, руки.
- А это поглядим - золотые они или оловянные.
Работать он умел: не суетился, не ошибался в инструменте, не тратил силу там, где нужна была сноровка. Простучав с помощью батарейки цепи, нашел сгоревшее сопротивление, опять послал Еленку за какой-то коробкой, разыскал в этой коробке нужную деталь и кое-как, временно, поставил ее на место.
- На соплях, - улыбнувшись, пояснил он. - Раздобудь паяльник, матрос, сделаю намертво.
Иван недоверчиво хмыкнул, но Сергей тут же поймал "Маяк". В динамике что-то потрескивало, но слушать было можно.
- Вот и вся беда, - сказал Сергей, навешивая щитки на работающий приемник.
Они долго слушали музыку. Сергей попытался было подсвистывать, но поймал недовольный взгляд Ивана, замолчал и слушал дальше уже серьезно. И Еленке понравилось, что он поглядывает на Ивана с уважением, не выпячивает своих привычек, а подлаживает их под жизнь того кубрика, в котором ему теперь и спать, и щи хлебать…
Как только концерт кончился, Иван поднялся, щелкнул выключателем.
- Теперь полчаса объяснять будут, почему музыка хороша. Подай-ка костылек, Еленка.
Еленка подала стоявшую у трапа палку, спросила:
- Далеко ли собрались?
- Стариков надо проведать. - Иван глянул на Сергея. - Айда с нами, а?
Пошли втроем. Иван с помощником шли впереди, говорили о работе, о рейсах, о глубине судового хода и мелях, обозначенных по всему плесу сухими жердями. Разговор был серьезным, и Еленка не решилась их окликнуть, задержавшись у ларька. Купила конфет старухе в гостинец, а потом долго бежала следом, потому что шли они широко и, увлеченные разговором, не заметили, что она отстала. Догнала возле баржи-такелажки, да и то потому, что Иван остановился.
- Гляди, парень, вот в этих хоромах настоящие волгари живут, потомственные, - сказал он, указывая палкой на старую, замшелую баржу. - Здесь теперь склад такелажный, а хозяин - шкипер, значит, - с хозяйкой жилье себе оборудовал. Утеплил, ну, печку я им сложил, и - живут!
- А зимой?
- И зимой тоже. Прежде на брандвахту переселялись, а теперь не хотят. Приросли к этой барже, как чага к березе. Да и то, деваться старикам особо некуда: было два сына - война забрала, а дочь в городе Ленинграде живет, замужем. Ну, и опять же в Ленинграде вода другая, а тому, кто на Волге вырос, это не все равно.
- Скотинка у них тут, - улыбнулась Еленка. - Кот Васька, собака Дружок да коза Машка. Невелик зоопарк, а есть каждый день просит.
- Люди они старые, а значит, с чудинкой, - сказал Иван. - Ты учти это, Сергей.
- Будет сделано, капитан. Не у бабы-яги росли, понимаем…
Иван первым ступил на хлюпающие сходни, и, как только чмокнули они под его тяжестью, тотчас же настороженно тявкнула собачонка.
- Свои, Дружок, свои! - крикнула Еленка, проходя вслед за Иваном на баржу.
Собака подошла, ткнулась в ноги Еленке, обнюхала Сергея и, степенно помахивая хвостом, проводила до тяжелой двери. Иван стукнул в дверь палкой, приоткрыл, крикнул в сумрак коридорчика:
- Можно, хозяева?
Никто не отозвался, но они, не задерживаясь, прошли этот коридорчик, и Иван постучал в следующую дверь - такую же тяжелую, срубленную, вероятно, еще в прошлом веке.
- Кого бог несет? - донесся из-за двери скрипучий старушечий голос, показавшийся Сергею неприветливым.
При этих словах Иван распахнул дверь и посторонился, пропуская Еленку и помощника.
Они вошли в кухню, крохотную из-за громоздкой русской печи. В кухне стоял тяжелый корабельный стол, который не дрогнул бы и от десятибалльного шторма, и такие же, рубленные топором, лавки.
У квадратного оконца сидела сухонькая, чистенькая старушка с черными, живыми и, как опять показалось Сергею, недобрыми глазами. Строго поджав губы, она молча смотрела на них.
- Здравствуй, Авдотья Кузьминична, - сказал Иван и подал старухе руку. - Вот нового помощника привел для знакомства.
- К чаю поспели, - сказала старуха, сунув Сергею жесткую, как наждак, ладонь и расцеловавшись с Еленкой. - А познакомиться - еще познакомимся: до ледостава далеко.
Сказавши это, она отвернулась и начала доставать из стенного шкафчика граненые стаканы.
Еленка осталась помогать ей, а мужчины прошли в комнату; в проеме вместо двери висела ситцевая занавеска. Здесь стояла кровать с множеством подушек, платяной самодельный шкаф, дерматиновый диван, несколько стульев и стол - точная копия того, кухонного. За столом сидел грузный, в седых космах старик и читал толстую растрепанную книгу. При виде вошедших он аккуратно заложил книгу листочком и снял круглые железные очки.
- Здорово, капитан, - сорванным голосом сказал он. - Слыхал уж и про беду твою, и про удачу.
Старик крепко пожал им руки, они сели, и Иван спросил с удивлением:
- Что сипишь-то, Игнат Григорьич? Простыл?
- Да вот… - Старик покашлял, покосился на занавеску, помял пальцами большой, заросший седой куделью кадык. - Должно, так…
- Где там! - крикнула из кухни старуха. - Напился в Петров день да все песни играл, как молодой!
Старик смущенно крякнул, но спорить не стал. Закурил предложенную Иваном папиросу, глянул на Сергея выцветшими, но еще по-молодому пристальными глазами:
- Волгарь?
- Саратовский.
- Или там работы нет?
- Работа везде есть, - осторожно ответил Сергей.
- Посторонитесь-ко, - сказала Еленка, внося кипящий самовар.
Она поставила самовар на стол, опять пошла на кухню. Старик крикнул вдогонку:
- Мать, а мать, пошуруй-ка в шкапчике!…
- Шурую, - отозвалась старуха. - Ты уж тут так прошуровал, что и глядеть-то не на что.
- Не надо, Игнат Григорьич, - поспешно сказал Иван. - Не хлопочите.
- Твое дело, Ваня, гостевое, - сказал шкипер, вставая. - А нам для знакомства обычай велит.
Он прошел на кухню. Сергей ударил кулаком в ладонь, зашипел:
- Неладно получается, капитан. Старики, понимаешь, шуруют, а мы… Давай я сбегаю?
- Ох, напрасно все это! - вздохнул Иван. - Не к месту, не ко времени… Да и не достанешь уже: закрыто.
- Это я-то не достану? - улыбнулся Сергей. - Засекай время, капитан…
В дверях он столкнулся со шкипером: старик торжественно нес четвертинку:
- Такой, стало быть, нынче улов, мужики… Ты куда это, парень?
- Четверть часа поскучайте, - сказал Сергей и вышел.
Он вернулся быстрее, чем обещал: вошел красный, запыхавшийся, но довольный. Молча поставил на стол бутылку, сел слева от шкипера.
- Выпить захочется - так и парилка не нужна, - улыбнулся старик.
Стол был уже накрыт: сопел самовар, стояли стаканы, соленая щука, вяленый лещ, грузди прошлогоднего засола - уже склеенные, пожухлые, моченая брусника, отварные, крепенькие - одна к одной - сыроежки в уксусе.
- Все теперь на вино горазды, - сказала старуха. - Что мужики пьют да бабам подносят - это не удивительно, а вот что бабы пьют да мужикам подносят - это уж совсем на удивление.
- Вот я тебе, мать, и поднесу, чтоб меньше удивлялась, - улыбнулся шкипер и налил старухе на донышко граненого стакана. - Ну, гости дорогие, выпьем, как говорится, за хлеб да за сено, за пол да за стены, за мышку, за кошку, за нашу дворняжку да за козу Машку.
Мужчины выпили, а женщины только пригубили и тут же отставили стаканы подальше.
- Кушайте, гости дорогие, - сказала старуха и, отломив корочку хлеба, стала жевать ее передними уцелевшими зубами.
Еленка ухаживала за ней, выбирая кусочки помягче и повкуснее. Авдотья Кузьминична принимала эти знаки внимания с царственной невозмутимостью.
- Мы с тобой на той неделе по чернику пойдем, - сказала она. - Как, Иван, отпустишь матроса-то?
- Да какая тебе черника сейчас! - засмеялся шкипер. - Ноги убьете да комаров покормите - вот и вся добыча.
- Сегодня у нас что? - спросила Авдотья Кузьминична и сама же важно пояснила: - Сегодня у нас семнадцатое, по-старому - день Андрея Наливы и память иконы божьей матери Ганатской. Через четыре дня - Казанская. А на Казанскую, считай, так: поспела черника, поспела и рожь. Зажинки в старину начинались, песни по вечерам молодежь играла, и хороводы водили в поле.
- Это же когда было-то, мать? - улыбаясь, спросил шкипер. - Это тогда было, когда мы еще без химии жили. А теперь все смешалось и календарь твой недействительный.
- То не мой календарь, а божий, - строго сказала старуха. - Земля по божьему календарю творит.
- Ну, насчет приметы это верно, - сказал старик, сдаваясь. - Коли черника, то и рожь. Это верно.
- А насчет леща какая примета, Игнат Григорьич? - спросил Иван. - Пообещал я, понимаешь, Никифорову мальчонке…
- Лещ вообще-то берет, - сказал шкипер. - Однако жара стоит, звон в воздухе, а он этого не любит. В глубину ушел, к стрежню поближе. Попробуй с плотов, что против Никольских островов зачалены.
- А на приваду что?
- Кашку свари покруче: пшенку либо перловку. Анисовых капель добавь маленько, чтобы дух по воде шел. А червей я тебе дам.
Червей старик разводил сам в железном ящике, подсыпал им мучицы и спитого чаю, раз в два дня поливал разведенным молоком. Черви у него росли крупные, вертлявые, ярко-красные - один в один, не в пример бледным и тощим обитателям супесных берегов.
- Давай, мать, за молоком завтра навостряйся, - озабоченно сказал старик. - Пятые сутки червей одним чаем потчую.
- А что же Машка-то ваша? - спросила Еленка. - Или забастовала?
Старуха горестно вздохнула, а шкипер засмеялся:
- Тю-тю наша Машка! Продали мы Машку-то свою. Аккурат в Петровки и продали.
- Продали?… - ахнула Еленка. - Да как же так?
- Расскажи, мать. Повесели гостей! - смеялся шкипер.
- Смеху тут немного, - вздохнула старуха. - А дело было так. Задумала я козленочка поиметь…
- Это она задумала, она!… - хохотал шкипер. - Не Машка, Трофимыч, а она!
- Да будет тебе, - отмахнулась старуха. - Ну, покормила я свою Машку, почистила, причесала - ладненькая такая козочка стала, аккуратненькая. Григорьич ей рюмочку поднес - заиграла моя Машка, как молодая: копытцами бьет, глаз имеет, трепещет вся. Ну, думаю, быть мне с козленочком. Привела ее на пункт, фельдшеру предъявила. Осмотрел ее фельдшер, огладил. "Давай, говорит, Кузьминична, с богом на святое дело. Сейчас, говорит, Борьку приведу". Отвел он меня во дворик, указал, куда Машку привязать, а сам ушел. Привязала, стою. Обошлось, думаю, не углядел фельдшер, что Машка-то ровня мне будет, если по козлиному веку считать. Только это я порадовалась, фельдшер козла вводит, Борьку то есть. Глянула я: батюшки светы, бугай! Ну, чистый бугай: грудь колесом, рога как оглобли и землю копытом роет. "Не мешай ему, - говорит фельдшер, - Кузьминична: дело он свое знает, породы знатнеющей, только, говорит, с норовом, паразит". Впустил он, значит, его, а сам пошел: дела, мол. Ну, я стою, жду. И Борька стоит. И Машка моя вздыхает, ножками перебирает, глаз на меня косит: перепугалась, видать. Машенька, говорю, касаточка, не бойся, говорю. Он, говорю, только с виду такой архаровец, а так - козлик как козлик. Только это я сказала, Борька вдруг фыркнул этак насмешливо, подскочил да как с разгона даст Машке в бок. Машка - и ножки кверху, а он, паразит, развернулся да этим же манером мне в зад рожищами-то своими! Я и с копыт долой. Валяемся вместе с Машкой в пыли, а он отошел в сторонку и ровно смеется над нами. Поднялась я: пойдем, говорю, Машка, домой. Видно, говорю, стары мы с тобой стали: фельдшера еще обмануть можем, а уж козлов этих чертовых…
- Разобрался козел-то! - весело кричал старик. - Сразу, брат, и разобрался, и меры принял!…
- Вот и решили мы Машку продать, - вздохнула старуха, не обращая внимания на шумную веселость мужа. - В Петров день и продали. Наревелась я, как веревку-то из полы в полу передавала, а этот, - она кивнула на шкипера, - только водку глотал да песни орал с радости.
- С горя, мать, с горя! - сказал шкипер. - И мне Машку жалко, но обновление в жизни должно быть.
- Неужели продали? - тихо спросила Еленка, все еще не веря.
- Уговорил, - опять вздохнула старуха. - Неделю балабонил: телка, говорит, купим.
- Телок-то получше будет, - сказал вдруг Сергей.
- Да, - сказал старик, закуривая, - коза - ту хоть газетами корми, а коровке сенцо подавай.
- Ну, вот и на попятный, - пригорюнилась Авдотья Кузьминична. - Ну, ровно чуяла я…
- Будет, мать, у тебя телок, будет, - сказал шкипер. - Я от своего слова сроду еще не отказывался. А что сено теперь дороже молочка, так это тоже надо учесть.
- Без коровушки и дом не дом, а так, общежитие, - тихо сказала старуха. - Ты вот, Еленка, не понимаешь этого, а когда зимой-то стоит она за стеной да вздыхает, до того тепло на душе становится, до того радостно… Это ведь скотина добрая, незлобивая, а уж такая ласковая, такая привязчивая, что и человек рядом с нею ровно оттаивает. И уж не о суетности мирской, а о вечном думает, о добром…
- Христианка ты у меня, мать, - улыбнулся шкипер. - Чуть что - сразу по Писанию.
- Крестьянка, - строго поправила старуха. - Крестьянка я, Игнаша, крестьянская дочь.
- А ты, Игнат Григорьич, с колхозом насчет сена не говорил? - спросил Иван. - Может, столкуешься: выделят деляночку. А с покосом мы тебе всегда поможем.
- Покос не вопрос, да осока в цене высока, - улыбнулся шкипер. - Тыщу лет деды наши осоку эту с низин выводили, а мы ее обратно единым махом.
- Как это так? - спросил Сергей.
- Просто, парень: пойму затопили. Все заливные луга, все низиночки да ложки под воду ушли, а остались одни косогоры, где сроду ничего, кроме бурьяна, и не росло.
- Да, убили красу, - вздохнула старуха.
- Странные это рассуждения, - сказал Сергей. - Много чего, конечно, жалко, но не это же главное. Главное - электроэнергия. Энергия, а не цветочки в девичьи веночки. А потом - чего старое-то жалеть? Отгуляло и - не брыкайся!…
- О сегодняшнем дне все стараемся, - перебил шкипер. - Сегодня купить на рупь пятаков, а завтра - хоть трава не расти. Так?
- Не так! - резко сказал Сергей. - Энергия - это и сегодня, и завтра, и вообще… Красоты не будет, да? Ну, этой не будет, так другая будет, велика ли важность.
- Ладно, отложим красоту. - Шкипер надел очки и достал книгу, которую читал до их прихода. - Парень, я вижу, ты деловой, и красота тебе - как безногому валенки. Давай и мы по-деловому рассудим. Знаешь ли ты, парень, что такое луг вырастить? Не год на это уходит, не сто лет - тысяча. Тысячу лет люди луга эти пестовали, кочкарник да лютик всякий на нет сводили, кусты корчевали, болота сбрасывали. И лугам цены не было, и скот нагуливался тут такой, какой сейчас только на выставке и увидишь. Теперь же луга эти под воду ушли карасям на утеху, низины позатопило, и всего в приплоде имеем одну осоку да болотный мох.
- Ежи пропали, - сказала вдруг старуха. - Раньше ежей в лесу было - тьма-тьмущая, а теперь совсем пропали.
- Сырость, - подтвердил старик. - Боровая дичь да зверье начисто из этих мест ушли. А лес с ними сжился, они ему помогали, он их кормил. А сейчас что будет? Утка тебе семян не разнесет - для этого белка нужна, глухарь, тетерев. И с этой стороны лесу - полный карачун, и через сотни лет внуки наши одну сплошную ольху вдоль всей Волги увидят - там, где на нашей еще памяти мачтовые сосны шумели.
- Да все устроится, - сказал Сергей. - Ну, напортачили, конечно, это есть, а панику поднимать не стоит. Сейчас в наших руках техника, атом, химия - все исправим, дайте срок!…
Старик угрюмо молчал.
- Домой! - сказал Иван и встал. - Спасибо вам, хозяева, за хлеб-соль, за ласку…
Ночь выдалась черная, звездная, густая. Ивана чуть пошатывало, и Еленка вела его под руку. Сергей шел сзади, сунув руки в карманы. В сонной тишине тяжело ударил запоздалый жерех.
Разбудили их рано: в четвертом часу гулко загрохотало над головой:
- Эй, хозяева, к диспетчеру на полных оборотах!…
В кубрике было еще темно. Еленка сидя натянула платье, соскочила на холодный пол. Иван уже возился наверху, открывая задраенные на ночь люки.
- Видать, в Красногорье пойдем, - сказал он. - Туда пораньше надо, пока плотами ход не заставили. Отдавай чалку, Сергей.
Сергей спрыгнул на баржу, отпутал разлохмаченный старый канат, спросил:
- А завтракать?
- На ходу. - Иван запустил двигатель. - Еленка покормит по очереди.
До десяти они без отдыха сновали по реке: ходили в Красногорье, возили приказ в контору, проволоку на вторую сплоточную, монтеров в самые верховья: там открывался хлебный ларек. Хлопот было много, а еще больше - криков и недовольства, потому что всем было некогда, а старенький катерок никак не мог одновременно поспеть в разные концы.
- Вот глупость-то! - сердился Сергей. - За каждым нарядом к диспетчеру мотаться - это ж придумать надо!
Катер стоял у причала: надобность в нем вдруг схлынула. Из кубрика появилась Еленка. Выплеснула помои, сказала ворчливо:
- Люльку бы забросили, что ли.
Иван снял с крыши рубки снасть, вместе с Сергеем собрал дуги в крестовину, натянул сеть.
- Маловата люлька-то, - сказал Сергей.
- В норме, - пояснил Иван. - Полтора на полтора больше инспекция не велит.
Он закинул люльку с кормы, подождал, пока она ляжет на дно, закрепил веревку за леер.
- И ловится? - спросил Сергей.
- На еду хватало.
Помолчали, Сергей, покурив, кинул окурок за борт, спросил:
- Поглядеть?
- Погляди, - сказал Иван.
Сергей прошел на корму, намотал на руку веревку, рывком поднял из воды. Край зацепился за обшивку, дуги спружинили, подбросив в воздух брызги и двух небольших подлещиков, серебряно блеснувших на солнце.
- Я ж говорю, мала сеть!…
- Не рви, - сказал Иван. - Тащи спокойно, рыба целее будет.
За сорок минут поймали полтора десятка окуней и подлещиков - мелких и тощих. Иван не удержался:
- Федор на это дело мастак был…
- Трофимыч! - крикнули из окна диспетчерской. - Давай пока к нефтянке!…
- Ну, считай, еще пятьсот литров на мою шею, - вздохнул Иван.
Сергей вытащил люльку, положил ее на корме, отдал чалку. Иван завел двигатель, стал отводить катер кормой вперед, разворачиваясь. Сергей заглянул в рубку:
- Дай постоять.
- Становись. - Иван отошел в сторону, сдвинув к стенке высокий табурет на трех ножках. - Держи пока на створы.
Сергей стоял за штурвалом, чуть расставив ноги, ссутулившись. Поначалу он нарочно повалял катер с борта на борт, проверяя, как он слушается руля и велик ли свободный ход. Катерок рыскнул несколько раз, но выровнялся и точно, как по нитке, пошел на створы. Иван молчал, приглядываясь к помощнику: все в нем, начиная с позы, убеждало, что парень ходил по воде.
- Клади направо, к мыску.
Сергей заложил так, что катер не пришлось подравнивать.
Иван одобрительно улыбнулся:
- Ловко.
- На том и держимся! - весело ответил Сергей.
От больницы Еленка спустилась к рынку, купила мяса и, завернув его в припасенную газету, пошла на катер.
Поставив вариться мясо, Еленка переоделась и принялась за уборку. Открыв люк в кубрике, выколотила диваны, вытащила наверх одеяла и подушки. Потом достала швабру и, надев на босу ногу галоши, принялась с ожесточением скрести маленькое суденышко.
- Чего расстаралась, соседка? - спросила с ближайшего катера пожилая женщина-матрос. - До Ноябрьских далеко…
- Да я так. - Еленка почему-то смутилась и отвечала, не поднимая лица. - Все равно пока без работы стоим.
- А Никифоров как?
- Не видала я его, родных только пускают. Девчонка там знакомая работает, говорит, плохо, мол.
Вопрос любопытной соседки - нет, не о Никифорове, другой, - застал Еленку врасплох. Еще вчера она и не думала об уборке, но сегодня на борт должен был вступить кто-то посторонний, и ей хотелось по-хозяйски блеснуть чистотой, порядком и сытным обедом.
Где-то в глубине души она хотела, чтобы неизвестный оказался молодым и веселым, но думала об этом робко, словно тайком от самой себя, потому что и для нее и для Ивана куда было бы проще, если бы он был местным, имел на берегу дом, семью и все связанные с этим интересы. Такой человек не мог нарушить установившийся на катере порядок, и жизнь не требовала бы ни перемен, ни ухищрений. Все текло бы своим чередом - даже ее редкие ночные свидания с Иваном…
Размышляя об этом, она выдраила до блеска старый катерок и спустилась вниз, где на крохотной печурке кипел обед. Она успела только приподнять крышку, как на палубе гулко грохнуло, катерок качнуло и незнакомый голос громко спросил:
- Разрешите войти?
Она поспешно накрыла кастрюлю, вытерла руки и, старательно оправив платье, с опозданием крикнула:
- А кто там?
И полезла наверх, заранее смущаясь, потому что голос был насмешливым и молодым. Еще из рубки - сквозь стекло - она увидела рослого парня с чемоданом и вещмешком.
- Здравствуйте, - очень тихо сказала она.
- Привет, хозяйка. - Парень в упор разглядывал ее серыми глазами. - Будем знакомы: Прасолов Сергей Павлович.
- Лапушкина, - сказала она и, стесняясь, подала руку ковшиком, на мгновение. Потом спросила: - К нам, значит?
- К вам. - Он поймал ее взгляд, улыбнулся вдруг, как выстрелил: - Как вахта идет, товарищ Лапушкина?
От прямого, вызывающего взгляда, от вопроса, сбивающего на игривый, неравноправный тон, Еленка совсем сникла и, пробормотав что-то, торопливо спустилась в кубрик. Здесь она опять принялась за обед, все время с непонятной тревогой прислушиваясь к шагам над головой. Зная, каким звоном отзывается каждый шов палубы, она безошибочно определяла, что он делает там, наверху: тонко взвизгнула плохо смазанная петля носового люка, скрипнула дверь рубки, грохнул пол машинного отделения.
Парень грохотал по-хозяйски, не стесняясь, не спрашивая, что где лежит. Тяжело взревел двигатель, катерок мелко затрясся, но Сергей не выключал ход, а придирчиво гонял старенький мотор на всех оборотах, выслушивая каждый цилиндр. Он больше не беспокоил ее и не выходил из машинного отделения. Заглушив движок, звякал ключами, изредка что-то насвистывая. Даже когда пришел Иван, не вылез навстречу, а гулко крикнул снизу:
- Капитан, спуститесь-ка!…
Иван ушел к нему, и они долго не появлялись. Еленка сготовила обед, накрыла на стол, а их все не было, только голоса неразборчиво гукали в звонком трюме да дважды взревел запущенный двигатель.
Они спустились вместе - умытые, с розовыми, натертыми полотенцем лицами.
- Ну, я же сразу сказал, что в пятом цилиндре палец люфтует! - почему-то очень радостно говорил Сергей. - И форсуночки проверить не грех: подача паршиво отрегулирована, для дяди…
- Обедать, - сказала она, то снимая, то снова накрывая кастрюлю крышкой. - Стынет.
- С мясом! - улыбнулся Иван. - Ну, Еленка, расстаралась ты сегодня.
- Что же я! - крикнул Сергей и кинулся на палубу.
Он тут же вернулся с мешком и чемоданом.
- Для первого знакомства. - И со стуком поставил на стол бутылку водки.
- Это ты, парень, зря, - сказал Иван. - У нас закон: только по праздникам.
- Я, капитан, законы соблюдаю. - Сергей зубами надорвал пробку. - Ты что, матрос, два стакана ставишь?
- Выпей с нами, Еленка, - сказал Иван. - За знакомство.
Они выпили, и Сергей с Иваном завели длинный разговор о двигателе, который следовало бы перебрать, о работе, которую невозможно спланировать, о простоях и премиальных, переработках и выходных, и Еленка вскоре совсем освоилась, потому что новый помощник не обращал на нее никакого внимания.
- Вот ты говоришь: смесь богатая, - сказал слегка захмелевший Иван. - Ладно, богатая. Так. А есть резон регулировать? Есть резон экономить? Нету такого резона, потому что тут не об экономии думать надо, а наоборот: куда лишнее горючее деть.
- Много? - спросил Сергей.
- Две тонны вот тут. - Иван похлопал себя по шее. - Движок старый, масло жрет в три горла, а кто с этим считается? Нормы единые - по отношению к топливу. Вот и приходится из-за масла нормы завышать: пишешь "сто моточасов", а на самом-то деле хорошо, если полсмены отработал.
- Да и самому, наверно, не без выгоды, - усмехнулся Сергей. - Ты, капитан, не хмурься: нам теперь в одном кубрике щи хлебать.
- Катер наш на побегушках, и платят нам повременно, - сказал Иван, закуривая. - Просто глупость получается, вот какое дело. И не хотел бы, а сам собственной рукой каждый месяц моточасы приписываю, иначе без масла останусь.
- А если назад, на нефтянку сдать? Мол, излишки?
- За излишки, парень, хлестче бьют, чем за перерасход.
- Да, капитан, тут повертишься! - засмеялся Сергей. - Ладно, что-нибудь сообразим: докажу, что не зря ты меня на крыльце подобрал… - Он прошелся, хлопнул по железному ящику в углу. - А что же музыка не работает?
- Перегорела музыка, - сказал Иван. - Надо бы радиста.
- Считай, что нашел. - Сергей подсел к приемнику. - Я на флоте кем только не был… - Он свинтил барашки, снял крышку: обнаружилась затянутая паутиной пустота. - А где же передатчик? Или не выдавали?
- Выдавали, - улыбнулся Иван. - В начале навигации все выдают - и приемник и передатчик. Приемник мы берем: известия послушать или музыку, а передатчик снимаем и - обратно на склад. Мороки с ним уйма, ответственность, а радистов на весь затон - два человека.
- Темные вы люди! - не то шутя, не то серьезно сказал Сергей. - Подай-ка мне, матрос, отвертку да батарейку с наушниками. В чемодане они.
Еленка не сразу поняла, что он обращается к ней: так запросто, походя прозвучала эта просьба.
- Подай, что просят, - сказал Иван. - Значит, разбираешься? Золотые, видать, руки.
- А это поглядим - золотые они или оловянные.
Работать он умел: не суетился, не ошибался в инструменте, не тратил силу там, где нужна была сноровка. Простучав с помощью батарейки цепи, нашел сгоревшее сопротивление, опять послал Еленку за какой-то коробкой, разыскал в этой коробке нужную деталь и кое-как, временно, поставил ее на место.
- На соплях, - улыбнувшись, пояснил он. - Раздобудь паяльник, матрос, сделаю намертво.
Иван недоверчиво хмыкнул, но Сергей тут же поймал "Маяк". В динамике что-то потрескивало, но слушать было можно.
- Вот и вся беда, - сказал Сергей, навешивая щитки на работающий приемник.
Они долго слушали музыку. Сергей попытался было подсвистывать, но поймал недовольный взгляд Ивана, замолчал и слушал дальше уже серьезно. И Еленке понравилось, что он поглядывает на Ивана с уважением, не выпячивает своих привычек, а подлаживает их под жизнь того кубрика, в котором ему теперь и спать, и щи хлебать…
Как только концерт кончился, Иван поднялся, щелкнул выключателем.
- Теперь полчаса объяснять будут, почему музыка хороша. Подай-ка костылек, Еленка.
Еленка подала стоявшую у трапа палку, спросила:
- Далеко ли собрались?
- Стариков надо проведать. - Иван глянул на Сергея. - Айда с нами, а?
Пошли втроем. Иван с помощником шли впереди, говорили о работе, о рейсах, о глубине судового хода и мелях, обозначенных по всему плесу сухими жердями. Разговор был серьезным, и Еленка не решилась их окликнуть, задержавшись у ларька. Купила конфет старухе в гостинец, а потом долго бежала следом, потому что шли они широко и, увлеченные разговором, не заметили, что она отстала. Догнала возле баржи-такелажки, да и то потому, что Иван остановился.
- Гляди, парень, вот в этих хоромах настоящие волгари живут, потомственные, - сказал он, указывая палкой на старую, замшелую баржу. - Здесь теперь склад такелажный, а хозяин - шкипер, значит, - с хозяйкой жилье себе оборудовал. Утеплил, ну, печку я им сложил, и - живут!
- А зимой?
- И зимой тоже. Прежде на брандвахту переселялись, а теперь не хотят. Приросли к этой барже, как чага к березе. Да и то, деваться старикам особо некуда: было два сына - война забрала, а дочь в городе Ленинграде живет, замужем. Ну, и опять же в Ленинграде вода другая, а тому, кто на Волге вырос, это не все равно.
- Скотинка у них тут, - улыбнулась Еленка. - Кот Васька, собака Дружок да коза Машка. Невелик зоопарк, а есть каждый день просит.
- Люди они старые, а значит, с чудинкой, - сказал Иван. - Ты учти это, Сергей.
- Будет сделано, капитан. Не у бабы-яги росли, понимаем…
Иван первым ступил на хлюпающие сходни, и, как только чмокнули они под его тяжестью, тотчас же настороженно тявкнула собачонка.
- Свои, Дружок, свои! - крикнула Еленка, проходя вслед за Иваном на баржу.
Собака подошла, ткнулась в ноги Еленке, обнюхала Сергея и, степенно помахивая хвостом, проводила до тяжелой двери. Иван стукнул в дверь палкой, приоткрыл, крикнул в сумрак коридорчика:
- Можно, хозяева?
Никто не отозвался, но они, не задерживаясь, прошли этот коридорчик, и Иван постучал в следующую дверь - такую же тяжелую, срубленную, вероятно, еще в прошлом веке.
- Кого бог несет? - донесся из-за двери скрипучий старушечий голос, показавшийся Сергею неприветливым.
При этих словах Иван распахнул дверь и посторонился, пропуская Еленку и помощника.
Они вошли в кухню, крохотную из-за громоздкой русской печи. В кухне стоял тяжелый корабельный стол, который не дрогнул бы и от десятибалльного шторма, и такие же, рубленные топором, лавки.
У квадратного оконца сидела сухонькая, чистенькая старушка с черными, живыми и, как опять показалось Сергею, недобрыми глазами. Строго поджав губы, она молча смотрела на них.
- Здравствуй, Авдотья Кузьминична, - сказал Иван и подал старухе руку. - Вот нового помощника привел для знакомства.
- К чаю поспели, - сказала старуха, сунув Сергею жесткую, как наждак, ладонь и расцеловавшись с Еленкой. - А познакомиться - еще познакомимся: до ледостава далеко.
Сказавши это, она отвернулась и начала доставать из стенного шкафчика граненые стаканы.
Еленка осталась помогать ей, а мужчины прошли в комнату; в проеме вместо двери висела ситцевая занавеска. Здесь стояла кровать с множеством подушек, платяной самодельный шкаф, дерматиновый диван, несколько стульев и стол - точная копия того, кухонного. За столом сидел грузный, в седых космах старик и читал толстую растрепанную книгу. При виде вошедших он аккуратно заложил книгу листочком и снял круглые железные очки.
- Здорово, капитан, - сорванным голосом сказал он. - Слыхал уж и про беду твою, и про удачу.
Старик крепко пожал им руки, они сели, и Иван спросил с удивлением:
- Что сипишь-то, Игнат Григорьич? Простыл?
- Да вот… - Старик покашлял, покосился на занавеску, помял пальцами большой, заросший седой куделью кадык. - Должно, так…
- Где там! - крикнула из кухни старуха. - Напился в Петров день да все песни играл, как молодой!
Старик смущенно крякнул, но спорить не стал. Закурил предложенную Иваном папиросу, глянул на Сергея выцветшими, но еще по-молодому пристальными глазами:
- Волгарь?
- Саратовский.
- Или там работы нет?
- Работа везде есть, - осторожно ответил Сергей.
- Посторонитесь-ко, - сказала Еленка, внося кипящий самовар.
Она поставила самовар на стол, опять пошла на кухню. Старик крикнул вдогонку:
- Мать, а мать, пошуруй-ка в шкапчике!…
- Шурую, - отозвалась старуха. - Ты уж тут так прошуровал, что и глядеть-то не на что.
- Не надо, Игнат Григорьич, - поспешно сказал Иван. - Не хлопочите.
- Твое дело, Ваня, гостевое, - сказал шкипер, вставая. - А нам для знакомства обычай велит.
Он прошел на кухню. Сергей ударил кулаком в ладонь, зашипел:
- Неладно получается, капитан. Старики, понимаешь, шуруют, а мы… Давай я сбегаю?
- Ох, напрасно все это! - вздохнул Иван. - Не к месту, не ко времени… Да и не достанешь уже: закрыто.
- Это я-то не достану? - улыбнулся Сергей. - Засекай время, капитан…
В дверях он столкнулся со шкипером: старик торжественно нес четвертинку:
- Такой, стало быть, нынче улов, мужики… Ты куда это, парень?
- Четверть часа поскучайте, - сказал Сергей и вышел.
Он вернулся быстрее, чем обещал: вошел красный, запыхавшийся, но довольный. Молча поставил на стол бутылку, сел слева от шкипера.
- Выпить захочется - так и парилка не нужна, - улыбнулся старик.
Стол был уже накрыт: сопел самовар, стояли стаканы, соленая щука, вяленый лещ, грузди прошлогоднего засола - уже склеенные, пожухлые, моченая брусника, отварные, крепенькие - одна к одной - сыроежки в уксусе.
- Все теперь на вино горазды, - сказала старуха. - Что мужики пьют да бабам подносят - это не удивительно, а вот что бабы пьют да мужикам подносят - это уж совсем на удивление.
- Вот я тебе, мать, и поднесу, чтоб меньше удивлялась, - улыбнулся шкипер и налил старухе на донышко граненого стакана. - Ну, гости дорогие, выпьем, как говорится, за хлеб да за сено, за пол да за стены, за мышку, за кошку, за нашу дворняжку да за козу Машку.
Мужчины выпили, а женщины только пригубили и тут же отставили стаканы подальше.
- Кушайте, гости дорогие, - сказала старуха и, отломив корочку хлеба, стала жевать ее передними уцелевшими зубами.
Еленка ухаживала за ней, выбирая кусочки помягче и повкуснее. Авдотья Кузьминична принимала эти знаки внимания с царственной невозмутимостью.
- Мы с тобой на той неделе по чернику пойдем, - сказала она. - Как, Иван, отпустишь матроса-то?
- Да какая тебе черника сейчас! - засмеялся шкипер. - Ноги убьете да комаров покормите - вот и вся добыча.
- Сегодня у нас что? - спросила Авдотья Кузьминична и сама же важно пояснила: - Сегодня у нас семнадцатое, по-старому - день Андрея Наливы и память иконы божьей матери Ганатской. Через четыре дня - Казанская. А на Казанскую, считай, так: поспела черника, поспела и рожь. Зажинки в старину начинались, песни по вечерам молодежь играла, и хороводы водили в поле.
- Это же когда было-то, мать? - улыбаясь, спросил шкипер. - Это тогда было, когда мы еще без химии жили. А теперь все смешалось и календарь твой недействительный.
- То не мой календарь, а божий, - строго сказала старуха. - Земля по божьему календарю творит.
- Ну, насчет приметы это верно, - сказал старик, сдаваясь. - Коли черника, то и рожь. Это верно.
- А насчет леща какая примета, Игнат Григорьич? - спросил Иван. - Пообещал я, понимаешь, Никифорову мальчонке…
- Лещ вообще-то берет, - сказал шкипер. - Однако жара стоит, звон в воздухе, а он этого не любит. В глубину ушел, к стрежню поближе. Попробуй с плотов, что против Никольских островов зачалены.
- А на приваду что?
- Кашку свари покруче: пшенку либо перловку. Анисовых капель добавь маленько, чтобы дух по воде шел. А червей я тебе дам.
Червей старик разводил сам в железном ящике, подсыпал им мучицы и спитого чаю, раз в два дня поливал разведенным молоком. Черви у него росли крупные, вертлявые, ярко-красные - один в один, не в пример бледным и тощим обитателям супесных берегов.
- Давай, мать, за молоком завтра навостряйся, - озабоченно сказал старик. - Пятые сутки червей одним чаем потчую.
- А что же Машка-то ваша? - спросила Еленка. - Или забастовала?
Старуха горестно вздохнула, а шкипер засмеялся:
- Тю-тю наша Машка! Продали мы Машку-то свою. Аккурат в Петровки и продали.
- Продали?… - ахнула Еленка. - Да как же так?
- Расскажи, мать. Повесели гостей! - смеялся шкипер.
- Смеху тут немного, - вздохнула старуха. - А дело было так. Задумала я козленочка поиметь…
- Это она задумала, она!… - хохотал шкипер. - Не Машка, Трофимыч, а она!
- Да будет тебе, - отмахнулась старуха. - Ну, покормила я свою Машку, почистила, причесала - ладненькая такая козочка стала, аккуратненькая. Григорьич ей рюмочку поднес - заиграла моя Машка, как молодая: копытцами бьет, глаз имеет, трепещет вся. Ну, думаю, быть мне с козленочком. Привела ее на пункт, фельдшеру предъявила. Осмотрел ее фельдшер, огладил. "Давай, говорит, Кузьминична, с богом на святое дело. Сейчас, говорит, Борьку приведу". Отвел он меня во дворик, указал, куда Машку привязать, а сам ушел. Привязала, стою. Обошлось, думаю, не углядел фельдшер, что Машка-то ровня мне будет, если по козлиному веку считать. Только это я порадовалась, фельдшер козла вводит, Борьку то есть. Глянула я: батюшки светы, бугай! Ну, чистый бугай: грудь колесом, рога как оглобли и землю копытом роет. "Не мешай ему, - говорит фельдшер, - Кузьминична: дело он свое знает, породы знатнеющей, только, говорит, с норовом, паразит". Впустил он, значит, его, а сам пошел: дела, мол. Ну, я стою, жду. И Борька стоит. И Машка моя вздыхает, ножками перебирает, глаз на меня косит: перепугалась, видать. Машенька, говорю, касаточка, не бойся, говорю. Он, говорю, только с виду такой архаровец, а так - козлик как козлик. Только это я сказала, Борька вдруг фыркнул этак насмешливо, подскочил да как с разгона даст Машке в бок. Машка - и ножки кверху, а он, паразит, развернулся да этим же манером мне в зад рожищами-то своими! Я и с копыт долой. Валяемся вместе с Машкой в пыли, а он отошел в сторонку и ровно смеется над нами. Поднялась я: пойдем, говорю, Машка, домой. Видно, говорю, стары мы с тобой стали: фельдшера еще обмануть можем, а уж козлов этих чертовых…
- Разобрался козел-то! - весело кричал старик. - Сразу, брат, и разобрался, и меры принял!…
- Вот и решили мы Машку продать, - вздохнула старуха, не обращая внимания на шумную веселость мужа. - В Петров день и продали. Наревелась я, как веревку-то из полы в полу передавала, а этот, - она кивнула на шкипера, - только водку глотал да песни орал с радости.
- С горя, мать, с горя! - сказал шкипер. - И мне Машку жалко, но обновление в жизни должно быть.
- Неужели продали? - тихо спросила Еленка, все еще не веря.
- Уговорил, - опять вздохнула старуха. - Неделю балабонил: телка, говорит, купим.
- Телок-то получше будет, - сказал вдруг Сергей.
- Да, - сказал старик, закуривая, - коза - ту хоть газетами корми, а коровке сенцо подавай.
- Ну, вот и на попятный, - пригорюнилась Авдотья Кузьминична. - Ну, ровно чуяла я…
- Будет, мать, у тебя телок, будет, - сказал шкипер. - Я от своего слова сроду еще не отказывался. А что сено теперь дороже молочка, так это тоже надо учесть.
- Без коровушки и дом не дом, а так, общежитие, - тихо сказала старуха. - Ты вот, Еленка, не понимаешь этого, а когда зимой-то стоит она за стеной да вздыхает, до того тепло на душе становится, до того радостно… Это ведь скотина добрая, незлобивая, а уж такая ласковая, такая привязчивая, что и человек рядом с нею ровно оттаивает. И уж не о суетности мирской, а о вечном думает, о добром…
- Христианка ты у меня, мать, - улыбнулся шкипер. - Чуть что - сразу по Писанию.
- Крестьянка, - строго поправила старуха. - Крестьянка я, Игнаша, крестьянская дочь.
- А ты, Игнат Григорьич, с колхозом насчет сена не говорил? - спросил Иван. - Может, столкуешься: выделят деляночку. А с покосом мы тебе всегда поможем.
- Покос не вопрос, да осока в цене высока, - улыбнулся шкипер. - Тыщу лет деды наши осоку эту с низин выводили, а мы ее обратно единым махом.
- Как это так? - спросил Сергей.
- Просто, парень: пойму затопили. Все заливные луга, все низиночки да ложки под воду ушли, а остались одни косогоры, где сроду ничего, кроме бурьяна, и не росло.
- Да, убили красу, - вздохнула старуха.
- Странные это рассуждения, - сказал Сергей. - Много чего, конечно, жалко, но не это же главное. Главное - электроэнергия. Энергия, а не цветочки в девичьи веночки. А потом - чего старое-то жалеть? Отгуляло и - не брыкайся!…
- О сегодняшнем дне все стараемся, - перебил шкипер. - Сегодня купить на рупь пятаков, а завтра - хоть трава не расти. Так?
- Не так! - резко сказал Сергей. - Энергия - это и сегодня, и завтра, и вообще… Красоты не будет, да? Ну, этой не будет, так другая будет, велика ли важность.
- Ладно, отложим красоту. - Шкипер надел очки и достал книгу, которую читал до их прихода. - Парень, я вижу, ты деловой, и красота тебе - как безногому валенки. Давай и мы по-деловому рассудим. Знаешь ли ты, парень, что такое луг вырастить? Не год на это уходит, не сто лет - тысяча. Тысячу лет люди луга эти пестовали, кочкарник да лютик всякий на нет сводили, кусты корчевали, болота сбрасывали. И лугам цены не было, и скот нагуливался тут такой, какой сейчас только на выставке и увидишь. Теперь же луга эти под воду ушли карасям на утеху, низины позатопило, и всего в приплоде имеем одну осоку да болотный мох.
- Ежи пропали, - сказала вдруг старуха. - Раньше ежей в лесу было - тьма-тьмущая, а теперь совсем пропали.
- Сырость, - подтвердил старик. - Боровая дичь да зверье начисто из этих мест ушли. А лес с ними сжился, они ему помогали, он их кормил. А сейчас что будет? Утка тебе семян не разнесет - для этого белка нужна, глухарь, тетерев. И с этой стороны лесу - полный карачун, и через сотни лет внуки наши одну сплошную ольху вдоль всей Волги увидят - там, где на нашей еще памяти мачтовые сосны шумели.
- Да все устроится, - сказал Сергей. - Ну, напортачили, конечно, это есть, а панику поднимать не стоит. Сейчас в наших руках техника, атом, химия - все исправим, дайте срок!…
Старик угрюмо молчал.
- Домой! - сказал Иван и встал. - Спасибо вам, хозяева, за хлеб-соль, за ласку…
Ночь выдалась черная, звездная, густая. Ивана чуть пошатывало, и Еленка вела его под руку. Сергей шел сзади, сунув руки в карманы. В сонной тишине тяжело ударил запоздалый жерех.
Разбудили их рано: в четвертом часу гулко загрохотало над головой:
- Эй, хозяева, к диспетчеру на полных оборотах!…
В кубрике было еще темно. Еленка сидя натянула платье, соскочила на холодный пол. Иван уже возился наверху, открывая задраенные на ночь люки.
- Видать, в Красногорье пойдем, - сказал он. - Туда пораньше надо, пока плотами ход не заставили. Отдавай чалку, Сергей.
Сергей спрыгнул на баржу, отпутал разлохмаченный старый канат, спросил:
- А завтракать?
- На ходу. - Иван запустил двигатель. - Еленка покормит по очереди.
До десяти они без отдыха сновали по реке: ходили в Красногорье, возили приказ в контору, проволоку на вторую сплоточную, монтеров в самые верховья: там открывался хлебный ларек. Хлопот было много, а еще больше - криков и недовольства, потому что всем было некогда, а старенький катерок никак не мог одновременно поспеть в разные концы.
- Вот глупость-то! - сердился Сергей. - За каждым нарядом к диспетчеру мотаться - это ж придумать надо!
Катер стоял у причала: надобность в нем вдруг схлынула. Из кубрика появилась Еленка. Выплеснула помои, сказала ворчливо:
- Люльку бы забросили, что ли.
Иван снял с крыши рубки снасть, вместе с Сергеем собрал дуги в крестовину, натянул сеть.
- Маловата люлька-то, - сказал Сергей.
- В норме, - пояснил Иван. - Полтора на полтора больше инспекция не велит.
Он закинул люльку с кормы, подождал, пока она ляжет на дно, закрепил веревку за леер.
- И ловится? - спросил Сергей.
- На еду хватало.
Помолчали, Сергей, покурив, кинул окурок за борт, спросил:
- Поглядеть?
- Погляди, - сказал Иван.
Сергей прошел на корму, намотал на руку веревку, рывком поднял из воды. Край зацепился за обшивку, дуги спружинили, подбросив в воздух брызги и двух небольших подлещиков, серебряно блеснувших на солнце.
- Я ж говорю, мала сеть!…
- Не рви, - сказал Иван. - Тащи спокойно, рыба целее будет.
За сорок минут поймали полтора десятка окуней и подлещиков - мелких и тощих. Иван не удержался:
- Федор на это дело мастак был…
- Трофимыч! - крикнули из окна диспетчерской. - Давай пока к нефтянке!…
- Ну, считай, еще пятьсот литров на мою шею, - вздохнул Иван.
Сергей вытащил люльку, положил ее на корме, отдал чалку. Иван завел двигатель, стал отводить катер кормой вперед, разворачиваясь. Сергей заглянул в рубку:
- Дай постоять.
- Становись. - Иван отошел в сторону, сдвинув к стенке высокий табурет на трех ножках. - Держи пока на створы.
Сергей стоял за штурвалом, чуть расставив ноги, ссутулившись. Поначалу он нарочно повалял катер с борта на борт, проверяя, как он слушается руля и велик ли свободный ход. Катерок рыскнул несколько раз, но выровнялся и точно, как по нитке, пошел на створы. Иван молчал, приглядываясь к помощнику: все в нем, начиная с позы, убеждало, что парень ходил по воде.
- Клади направо, к мыску.
Сергей заложил так, что катер не пришлось подравнивать.
Иван одобрительно улыбнулся:
- Ловко.
- На том и держимся! - весело ответил Сергей.