Васильев Борис Львович. Иванов катер. Капля за каплей. Не стреляйте белых лебедей. Летят мои кони…

   - Гиблое место, - вздохнул шкипер. - Даже птица стороной облетает.
   - Одна береза, - сказал Сергей.
   - Ель первым же ледоходом свалило, - пояснил шкипер. - А береза все держится: корни глубокие.
   - Береза - русское дерево, - улыбнулся Вася.
   - Вот это ты верно сказал, Василий, верно, - подхватил Михалыч. - Я в Германии воевал, город Штеттин. Ранило меня там, осколком ранило. В госпиталь там поместили, так уж я насмотрелся. Не та береза, нет, не та! Духу нету, совсем духу нету, поверишь ли? Весна была, цветень самая, а - не пахли. Ничем не пахли.
   - В Сибири тоже не пахнут, - сказал Сергей. - Может, порода такая.
   - А почему она белая? - спросил Вася. - Смысл ведь какой-то должен быть, правда? У всех кора темная, а у нее - белая. Как тело. Зачем?
   - Для красоты, - убежденно сказал шкипер. - Природа все для красоты делает, сама себя украшает. Смысл у нее в красоте.
   - Ну? - усомнился Вася. - Это ты, Григорьич, того…
   - Нет, брат, точно говорю. Возьми ты дерево любое, травинку, былиночку какую: красота! Ведь красота же, ведь человек сроду ничего лучше не придумал и не придумает.
   - Чепуха, - сказал Сергей. - Целесообразность - вот что в природе главное. Целесообразность! Для пользы жизни.
   - Целесообразность? - переспросил шкипер. - Ну, а зачем лисе хвост? Для какой такой целесообразности?
   - Может, следы заметать? - засмеялся Михалыч.
   - А рога сохатому? - не слушая, продолжал шкипер. - Ведь как мучается с ними, как бедует! А птичкам тогда как же с целесообразностью-то твоей?… По целесообразности им всем серенькими быть полагается, а они - радостные!…
   - Или - бабочки, - вставил Иван. - Прямо как цветы полевые.
   - Нет, парень, природа-то помудрее нас с тобой будет. Куда помудрее! Это мы, люди то есть, еле-еле до целесообразности доперли и обрадовались: вот он, закон! И хотим, чтобы все в мире по этому закону строилось. А есть законы повыше этой самой целесообразности, повыше пользы. Просто понять мы их не можем. только и всего. Клади направо, Трофимыч: вон там, к обрывчику, и пристанем.
   У обрыва они зачалили катер за корявый березовый пень и по сходням сошли на берег.
   Шли по травянистому болоту, узко сдавленному черным непролазным осинником. Холодная сырость вызывала озноб, липла к телу, затрудняла дыхание. Почва мягко чавкала под ногами, и вода подступала к голенищам кирзовых сапог.
   Сонные болотные комары, потревоженные шагами, тучами поднимались с земли. Еще не согретые солнцем, вяло оседали на одежде, заползали в швы. Женщины наглухо завернулись в платки, оставив только узкие щелки для глаз.
   - Чуешь, как пахнет? - спросил вдруг Иван.
   Влажный застоявшийся воздух был пропитан густым, приторно-тяжелым запахом.
   - Багульник, - пояснил Иван. - Дурман тайги.
   - Моль его не выносит, - сказал шкипер. - Моль, клоп - вся нечисть домашняя. Старуха моя пучки по всем углам держит, и на барже у нас - как в больнице.
   Они все шли и шли, и болоту не видно было конца. Так же грузно оседала под ногами почва, так же хлюпала вода и чуть слышно позванивала жесткая осока. Шкипер убирал с дороги сухие ломкие сучья осин.
   Так протопали они километра три, а потом лес расступился, и перед ними открылась заросшая осокой поляна. Воды здесь было поменьше и осока повыше, но сапоги все равно утопали по самые голенища.
   - Луконина топь, - сказал шкипер. - Вот с того угла и почнем, пока не жарко. А вы, бабоньки, палите костер да варганьте косцам еду.
   Еленка, Лида и молчаливая Паша пошли к опушке, а мужчины начали отбивать косы. Вздрагивающий звон поплыл над болотом.
   - Ты к жалу тяни, к жалу!… - суетливо подсказывал Михалыч Сергею. - От пяточки с наклоном да вперед, вперед, к носку…
   - Ну, с богом, мужики! - торжественно сказал шкипер и широко, от плеча махнул косой.
   С жестким хрустом осела под взмахом осока и, подхваченная пяткой, отлетела влево. Еще взмах - и следующая охапка пристроилась к первой, образуя начало валка.
   - Пошли!… - в восторге закричал Михалыч, взмахивая косой. - Раз!… Раз!…
   Он шел чуть согнувшись, прямо ставя ступни и приседая при каждом взмахе. Коса ходила легко, и так же легко, похрустывая, рушилась осока и ровным валком укладывалась слева от косца. Он на шаг продвигался вперед, одновременно вынося косу, и с каждым махом рос валок, а по голой, начисто выбритой топи потянулись две параллельные полосы пробороненной ступнями почвы. Полосы эти быстро наполнялись водой.
   Иван и Вася тоже начали косить. Движения их были плавны и свободны, и со стороны казалось, что труд этот прост.
   "Подведу я их, - подумал Сергей, примериваясь для первого маха. - Широко шагают, черти…"
   Он с силой полоснул косой и обрадовался, когда осока покорно легла, срезанная остро отточенным лезвием. Шагнул, полоснул снова - и снова она рухнула, устилая путь. Ему пришлось подбирать ее полотном косы и оттаскивать в сторону, но он не останавливался, а шел и шел вперед.
   - Хорошо!… - крикнул Михалыч. - Ах, хорошо!…
   - Погоди, не то к вечеру запоешь! - отозвался Вася.
   - Знаем мы эти песенки, Вася! Певали!… - Михалыч воткнул держан в болото, торопясь, стащил с себя сырой ватник.
   Шкипер уже заново отбивал косу. Иван остановился тоже, вытер полотно пучком осоки, проверил пальцем.
   - Наждак, а не осока.
   - Осока добрая, - сказал шкипер. - До кустов дойдем - перекурим. Так, мужики?
   Никто не отозвался. Косцы неторопливо двигались вперед, и осока с размеренным хрустом укладывалась в ровные, строгие валки.
   Шкипер первым дошел до кустов, отбил полотно, не торопясь вернулся по прокосу назад, к началу. За ним по одному вернулись остальные; только Сергей еще топтался где-то в середине, и извилистые рельсы его пути были густо усыпаны осокой. Косцы закурили из Васиной пачки, а Михалыч прошел к Сергею. Постоял сзади, посмотрел, тронул за плечо.
   - Погоди, парень, погоди. Тужишься ты, косу таскаешь - не надо. Ты свободней держи. И пяточку к земле клони, пяточку самую. Она тебе травку и подберет, и в валок снесет. Гляди.
   Он оттеснил чуть задохнувшегося Сергея, сделал несколько махов, не переставая поучать:
   - В замах идешь - силу отпускай, не трать попусту. А вниз повел - на себя резче прими. Тогда коса сама и срежет и уберет.
   - Иди, покурим!… - позвал Иван. - Слышь, Сергей!…
   - Не заработал еще! - отозвался Сергей, вновь становясь на место. - Докошу - покурю.
   - Не гони, - сказал шкипер. - Здесь призов не дают.
   Покурив, они снова взялись за косы, и вскоре Михалыч догнал Сергея. Они почти не разговаривали: пройдя гон, возвращались, курили, отбивали косы и снова шли косить. Выбившись из их ритма, Сергей так и остался в одиночестве. Теперь он и косил один, и курил один, с каждым заходом ощущая, как наливается усталостью отвыкшее от таких нагрузок тело.
   Взошло солнце. Косцы разделись до пояса: комары щадили в работе, атакуя только на перекурах. Зато пестрый злой овод все чаще жалил потные спины.
   Женщины развели костер. Паша готовила завтрак, а Еленка и Лида уже сгребали осоку в копны, чтобы она зря не мокла в воде.
   - Завтракать, мужики!… - крикнула Паша.
   Косцы враз остановились, обтерли мокрые косы и воткнули держаки в топь. Только Сергей продолжал косить. Шкипер подошел, положил руку на его голое потное плечо:
   - Отдышись, парень.
   - До кустов дойду…
   - Весь день впереди. Намахаешься.
   Сергей покорно воткнул косу и пошел к костру, чувствуя, как плывет и качается под ногами топь. У опушки Вася и Михалыч умывались в глубокой луже.
   - Ополоснись, Серега, - сказал Вася. - Сразу посвежеет.
   Сергей подошел, нехотя зачерпнул пригоршню холодной желтой воды, протер лицо.
   - Зла мужицкая работка? - улыбнулся Михалыч.
   - Приспособится, - сказал Вася. - Тут хитрости нету.
   - Есть хитрость!… - возразил Михалыч. - В городе все быстрей норовят, все наскоком, все нахрапом. Нетерпеливые вы. А у нас так нельзя, не-ет, нельзя! У нас силу сберечь надо. Но - умеючи, умеючи, значит. Вот это и есть мужицкая хитрость.
   Паша сварила ведро картошки с тушенкой, и они начисто выскребли ведро, напились чаю и сразу вернулись на недокошенные полосы.
   - Ну, мужики, до обеда должны все скосить, - сказал шкипер. - Если осилим, - значит, выхватим это сенцо у бога из самой запазушки.
   - Не у бога, а у колхоза имени Первого мая, - улыбнулся Вася.
   - Сроду здесь колхоз не косил и косить не будет, - сказал Иван. - А траве зря пропадать не положено.
   Солнце вставало все выше, топь звенела полчищами слепней. От болота поднимался пар, пот струйками тек по спинам косцов; они все чаще отходили к опушке, где бил родник, и пили холодную желтую воду.
   - Как нога? - спросил шкипер. - Отдохнул бы.
   - Ничего. - Иван сполоснул лицо, улыбнулся: - Погодка-то, а? Как заказанная…
   Он врал, когда улыбался. Ногу ломило до пояса, он давно уже косил, стараясь не опираться на нее, но боль росла. Лечь бы сейчас, вытянуться - тогда отпустит. Но он не давал себе спуску. Никогда не давал: только начни болеть - и тело припомнит все осколки и пули, все контузии и ржавые сухари с болотной водой. Только распусти вожжи - не встанешь.
   Поэтому он деловито ел за обедом пропахшую горьким осиновым дымом похлебку. Ел насильно: его мутило от боли и усталости.
   - Не могу, - сказал Сергей и бросил ложку. - В глотку не лезет.
   Он откинулся на кучу ломкого хвороста и закрыл глаза. Плыло, качалось болото…
   - Попей.
   Он открыл глаза: Еленка протягивала большую эмалированную кружку.
   - Выпей, - повторила она. - Нельзя же ничего не есть.
   - Ослабнешь, - сказал Иван.
   Сергей хлебнул: в кружке было молоко. Прохладное, густое, почему-то чуть горьковатое.
   - Больше не коси, - сказал Вася. - Что осталось, мы с Михалычем подберем, а вы копешки готовьте. Пудика по три потянем, Михалыч?
   - Потянем, чего же не потянуть?…
   Поначалу сгребать мокрую осоку показалось делом почти пустяковым. Но осока была не просто тяжелой; она была цепкой, как колючая проволока, пласты ее упорно свивались в большие вязкие комья, в которых намертво запутывались грабли.
   - Ты руками, Сережа, - сказала Еленка.
   Руки ее уже были порезаны в кровь, до волдырей искусаны комарами. Но она двигалась легко и гибко, словно не чувствуя усталости.
   - Здоровая ты девка, - сказал Сергей.
   - Привычная…
   Через час с дальнего конца топи вернулись Михалыч и Вася. Сунули держаки кос в раскисшую землю:
   - Готово, Игнат Григорьич.
   - Ну что, мужики, отдохнем полчасика, а? - спросил шкипер. - Отдохнем, покурим и - двинем.
   - Конечно, отдохните, - сказала Лида. - Нам тут еще грести и грести.
   Косцы побрели к костру, а Сергей еще дергал, пинал, волок проклятую осоку. Еленка мягко отобрала у него грабли.
   - Покури. Главный труд впереди, Сережа.
   Пошатываясь, Сергей подошел к костру и почти рухнул на хворост. Вася протянул ему папиросу, он взял ее и держал в руке, как свечку: не было сил прикурить.
   - Воровство - это когда корысть есть, - сказал шкипер, мельком глянув на него. - Украсть, продать да прогулять - вот воровство. Так я мыслю, Трофимыч?
   - Мысль с совестью в разладе, - вздохнул Иван. - Я горючее тоннами тащу, Григорьич - траву, Вася…
   - Краску! - засмеялся Вася. - Облез наш лайнер, как апрельский кот, глядеть невозможно. Лидуха пилит: давай, мол, подновим, давай, мол, выкрасим. Пошел я краску добывать, а мне говорят: не положено. Ремонтные работы - зимой, сейчас средств нет. Я говорю: за мой счет. Все равно, говорят, не положено. Ну, плюнул я, сунул кладовщику на пол-литра, и краска сразу нашлась.
   - А я гвозди, гвозди так добывал, - подхватил Михалыч. - Крыша прохудилась, ремонту требует, а гвоздей в продаже нет. Я туда, я сюда - нету! Пришлось со стройки захватить. Несу домой, а душа трясется. Страх ведь, страх!…
   - От бесхозяйственности все, - вздохнул Вася, - Почему в Юрьевце, скажем, гвозди есть, а у нас нету? Что стоит завезти их вовремя?
   - Расторопности мало, это ты, Вася, правильно говоришь, - сказал Иван. - И расторопности мало, и желания, и умения: вот и выходит, где - завал, а где - нехватка.
   - Нет, это не воровство, - убежденно сказал шкипер. - Ну, а внутри-то мышка, конечно, скребет, это ты верно сказал, Трофимыч. Живет в нас эта мышка, будь она трижды неладна, и ворочается, и сна не дает. В старину тоже так случалось, но тогда способ знали, как эту мышку из души выжить.
   - Что за способ? - спросил Вася.
   - Каялись.
   - Глупость это, Игнат Григорьич!
   - Не скажи, Вася. Когда невмоготу - откровение требуется. Груз с души снять нужно, поделиться, очиститься. Без покаяния умереть боялись, очень боялись.
   - Перед людьми надо ответ держать, а не перед попом, - сказал Иван.
   Все молчали. Михалыч неуверенно улыбнулся.
   - Пошли тягать. - Шкипер достал из мешка веревки. - Берите снасть, "муравьи.
   Женщины помогали увязывать мокрую осоку, рывком подавали на плечи. Веревки намертво вонзались в тело, выламывая спину, и мужчины, оступаясь, медленно брели по болоту.
   Иван упал под первой копной: подвела нога. Упал неудачно, не мог встать, а только дергался, шепотом ругаясь. Вася, бросив осоку, кинулся, поднял:
   - Оставь вязанку. Потом подберу.
   - Ладно, Вася. Допру.
   Вася шел сбоку, уголком глаза наблюдая за Иваном и вовремя подставляя плечо, когда Иван оступался. Поэтому они подошли к берегу последними: шкипер и Михалыч уже сматывали веревки, а Сергей сидел на своей ноше, опустив голову.
   - Не ходи больше, Трофимыч, - сказал старик. - Отдышишься - тут попрыгай: сходни наладь, с катера все прими.
   Иван кивнул: он понимал, что в этом деле не помощник. Выпростал из-под осоки веревку, сел рядом с Сергеем.
   Михалыч, шкипер и Вася уже скрылись в лесу: чавканье сапог постепенно замирало вдали. Иван закурил, протянул пачку Сергею.
   - Живот что-то схватило, - виновато соврал Сергей.
   - Иди на катер.
   - Ничего. - Сергей встал. - Отпускает вроде.
   Пошел назад, сматывая на ходу веревку. Хвост ее долго волочился сзади, подскакивая на кочках.
   На подходе встретились Михалыч и Вася: с новыми ношами они шли к катеру. Михалыч разминулся молча, а Вася сказал:
   - С дальнего конца копешки бери.
   - Портянка сбилась. - Сергей поспешно и неуверенно улыбнулся. - Переобувался там…
   Последние охапки несли уже в сумерках. Черные осины тревожно звенели по сторонам. Сергей шел последним, пропустив вперед Лиду и Пашу.
   Почти в темноте перетаскали осоку на катер. Это были последние усилия: даже Вася перестал улыбаться. Иван накрыл старым брезентом сырую, остро пахнущую болотом кучу.
   - Отдыхайте.
   Они вповалку улеглись на брезенте, и Сергей сразу же провалился в полудремоту. Слышал, как застучал двигатель, как, отваливая, плавно качнулся катер и пошел вверх, натужно гудя мотором.
   - Свалили! - выдохнул Вася. - Здорово это, когда своего достигнешь. Вроде уважение к себе самому поднимается.
   - Дело вы для меня великое сделали, ребята, - тихо сказал старик. - Я за это…
   - Ты нам за это покурить раздобудь, на том и сочтемся, - сказал Вася.
   - Держи. - Сергей достал мятую пачку. - Не знаю, целы ли.
   - Целые. Закуришь, Игнат Григорьич?
   - Можно.
   - Катер!… - крикнул Михалыч.
   Сзади нагонял катер. С палубы его кричали что-то, неслышное за шумом двигателя, махали фонарем.
   Теперь уже все толпились возле рубки: колхозный катер вечерами патрулировал по реке.
   - Плакала наша работка… - вздохнул Михалыч. - Ах ты господи, вот ведь не повезло, так не повезло…
   И опять все замолчали, потому что молчал Иван, а ему одному принадлежало сейчас право решать. Но Иван упрямо держал максимальные обороты: катер дрожал как в лихорадке.
   Справа открылся чуть видный в темноте пологий болотистый остров. Иван прижался вплотную к берегу: здесь течение было не таким сильным, но патрульный катер упорно шел в кильватере.
   - Далеко? - спросил Иван, не оглядываясь.
   - Метров триста, - сказал Вася. - Не уйдем, Трофимыч: у них и мотор посильнее, и катер не нагружен.
   - Гаси топовые!… - крикнул Иван.
   Сергей щелкнул выключателем, погасли опознавательные фонари, и тут же Иван стремительно заложил катер вправо, уходя в протоку.
   - Куда?… - закричал шкипер. - Мель там, Иван! Мель!…
   - Как крикну, все на левый борт, - сказал Иван, до рези в глазах всматриваясь в черную, заросшую камышом протоку. - Все - на один борт, поняли?
   - Врежемся, Трофимыч, - сказал Вася. - Еще днище пропорешь.
   - Все - на левый борт, как крикну, - повторил Иван. - Все - и бабы тоже. Готовьтесь. Только бы травы на винт не намотало…
   Патруль чуть отстал: видно, капитан его не хотел рисковать в темноте, понимая, что все равно запер Ивана в ловушку.
   - На борт!… - крикнул Иван, круто кладя руль. - На борт!…
   Все кинулись к борту, и "Волгарь", развернувшись, боком лег на волну, задирая винт. Днище скребнуло по грунту, катер дернуло раз, другой, третий, но, дергаясь, он пробивался вперед, поднимая винтом тучи песка и ила. Мокрая груда осоки, дрогнув, медленно поползла к борту, но катер, дернувшись еще раз, прошел мель, и Иван тут же выровнял его и погнал вперед, уходя в темноту.
   - Ушли!… - торжествующе закричал Михалыч.
   - Да, Трофимыч… - Старик покрутил головой. - Всю жизнь на воде провел, а о таком не слыхивал. Орел ты, Иван Трофимыч.
   - Лещ так перекаты проходит, - смущенно улыбаясь, сказал Иван. - Замечал, Григорьич? Весной, когда на нерест идет. Встретит мель, ляжет на бок, хвостом работает и - вперед, вперед. Вот нагляделся я, значит, и - пригодилось. А вообще это скверно - убегать от закона. Очень скверно…
   С перегрузкой на баржу все вышло гладко, и утром "Волгарь" стоял у диспетчерской, как всегда. Начались будни: обеды на ходу в грохочущем кубрике и простой, когда можно было половить рыбу для обеда; нудная буксировка плотов и доставка приказов; проводка барж и перевозка мелких случайных грузов. В понедельник директор отдал приказ, и Сергей начал регулярные занятия по радиотехнике. Он относился к ним очень серьезно, тщательно готовился, чертил схемы.
   Вечерами Иван оставался один: Сергей уговорил Еленку заниматься в кружке. Отогнав катер к затопленной барже, Иван уходил к старикам и сидел там допоздна: помог шкиперу убрать сено, расширил закуток для телки, а когда не было работы, беседовал со шкипером или просто молча курил. Он не спешил теперь на катер.
   На неделе зашла Паша: Федору стало лучше, он просил Ивана навестить его. В среду занятий не было, и они пошли втроем: Иван считал, что Сергей должен познакомиться с бывшим помощником.
   - Должен так должен, - нехотя согласился Сергей. - Не знаю, капитан, будет ли ему приятно.
   Никифоров лежал в отдельной палате. Лежал на животе, неудобно вытянув подвешенную на шнурах руку в гипсе. Худое лицо его заросло щетиной, глаза ввалились. Он встретил их приветливо, но говорил так мало и неохотно, что они вскоре заторопились.
   - Погоди, Иван Трофимыч, - вдруг спохватился Федор, когда они уже подошли к дверям. - Останься на два слова, а?
   Сергей и Еленка вышли, а Иван вернулся к Никифорову и сел на табурет возле его головы. Федор молчал.
   - Может, лекарство какое нужно или еще что? - спросил Иван.
   - Да не в этом дело, - вздохнул Федор. - Тут, понимаешь, баба моя в суд подавать надумала. Нажужжали ей, понимаешь.
   - Не знаю, - сказал Иван, подумав. - Может быть, правильно.
   - Да что правильно, что? - зло дернулся Федор. - Ты меры прими, понял? Она у меня дура, ей что наговорят, то она и делает. А я позора такого…
   - Ты, Федя, взвесь все, - мягко перебил Иван. - Ты подумай.
   - Так ведь на тебя же - в суд-то!…
   - Ну и что? - Иван помолчал. - Если б я преступление совершил, тогда… И тогда было бы правильно, Федя.
   - Дурак ты, капитан!… - Федор дернулся, скрипнул зубами. - Ты, это, не сердись. Не давай ты ей воли, Трофимыч. Позор выйдет. Один позор.
   - Посоветоваться бы надо, Федя. С юристом.
   - Не надо. Не хочу я этого. Не хочу!… Обещаешь?
   - Ладно, Федя.
   - Ну, затем и звал. А сейчас иди. Сестру покличь: боли, мол, начались…
   В Юрьевец для консультаций приехал профессор из самой Костромы. Иван случайно узнал об этом и кинулся в больницу. Главврач, недовольно хмурясь, написал записку, предупредив, что профессор - человек занятой и вряд ли согласится ехать в такую даль. И Иван тут же решил, что уговорить заезжую знаменитость сможет только Сергей.
   - Понимаешь, я две недели Сашка не видал…
   - Что за вопрос, капитан! - улыбнулся помощник. - Надо - значит, надо.
   Иван выправил документы на рейс, долго объяснял, как идти, куда швартоваться, где искать профессора. Потом отдал чалку и стоял на берегу, пока катер не скрылся за дальним поворотом.
   Налегая на палку, он медленно взбирался по крутой тропинке к поселку. Конечно, можно было пройти до лестницы и подняться по ней, но Иван всегда ходил только здесь. Это была тропинка его детства - узкая, утоптанная до бетонной твердости: даже палка не оставляла следов. Когда-то он на одном дыхании взлетал наверх, а теперь полз с остановками, приволакивая хромую ногу.
   Наверху он оглянулся, но катера не увидел даже за первой излучиной: видно, шел "Волгарь" куда ходче своего капитана.
   У ворот бревенчатого, в три окна дома он остановился. Низкий штакетник захлестнула малина, и с улицы двор не проглядывался. Иван одернул пиджак, застегнул на горле ворот рубахи, пригладил волосы и распахнул калитку.
   За столом в палисаднике полная женщина перебирала клубнику. Она без улыбки посмотрела на Ивана, неторопливо заправила под косынку подбитую проседью прядь.
   - Здравствуй, Иван.
   - Здравствуй, Надя, - Иван присел, вытянув усталую ногу. - А где же Сашок?
   - Сынок! - крикнула женщина. - Сынок, папа пришел!…
   Прибежал Сашок, и они долго и старательно мастерили планер, руководствуясь крохотным чертежиком из "Юного техника".
   - Ты, сынок, когда с мелочью какой работаешь - клеишь, к примеру, крючок к леске привязываешь или еще что, - языком зубы считай, - говорил Иван, оклеивая бумагой легкие крылья.
   - А зачем?
   - Для порядка. Сосчитал в одну сторону, тогда считай в другую. Глядишь, и не порвешь ничего, не сломаешь. Работа, Сашок, терпеливых любит, слушается их.
   Это был его день. Он выторговал его, когда сын еще ползал по полу, и в такие дни они были только вдвоем: строили, чинили, бродили по лесу или ловили рыбу. Он просто учил сына тому, что знал сам. Поначалу казалось, что знаний этих много - целая жизнь, - но год от году становилось все труднее, и Иван с горечью чувствовал, как гаснет в сыне восхищение его рабочей сноровкой…
   Профессор долго читал записку, все время нервно встряхивая листок.
   - Это далеко?
   - Шесть часов ходу, - сказал Сергей. - Против течения.
   - Против течения - это очень хорошо, - неожиданно усмехнулся профессор. - В девять вечера зайдите за мной. Сюда.
   Он сунул записку в карман и пошел наверх: на лестничной площадке ждали двое в белых халатах.
   - Спасибо! - с опозданием крикнул Сергей, а Еленка испуганно дернула его за рукав:
   - Тише!…
   Они вышли на улицу.
   - А вдруг поможет? - вздохнула Еленка. - Знаешь, мне Пашу жалко. И Федю, конечно, но Пашу - жальче.
   - Она и сама жалкая, - сказал Сергей. - Живет голову втянув, словно вот-вот кто-то ударить должен.
   - Так оно и есть, Сережа… - Еленка по-бабьи поджала губы. - Доля у баб такая - каждую минуту удара ждать.
   Сергей посмотрел на нее, расхохотался, вдруг шутливо обнял.
   - Пусти… - Еленка высвободилась и, чувствуя, что краснеет, поспешно отвернулась. - Может, в кино пойдем?
   В кассах широкоэкранного кинотеатра толпились люди. Сергей быстро разобрался, в каком окошке дают на текущий сеанс, занял очередь. Еленка стояла рядом, искоса остро, изучающе поглядывая на соседей.
   - Смотри, смотри! - не выдержав, зашептала она. - Чулки красные, а туфельки - черные…
   - Ну и что? - спросил Сергей, бесцеремонно оглядев проходившую мимо девушку.
   - Смешно. Как гусыня.
   - Ты бы не надела?
   - Да что ты!… - Еленка тихо рассмеялась. - Что же тут хорошего?
   - Мне нравится, - сказал Сергей.
   - Красные ноги?… - поразилась она.
   - Красивые ноги, - поправил он.
   - А-а… - смущенно протянула Еленка и замолчала. Потом спросила вдруг: - А когда коленки торчат, тоже нравится?
   - Если красивые?
   - Что же в них может быть красивого? Коленки и коленки…
   - У тебя, например, красивые, - улыбнулся он.
   Еленка поспешно отвернулась. Сергей усмехнулся: ему нравилось вгонять ее в краску.
   Очередь двигалась медленно, и Сергей уже начал поглядывать на часы: до сеанса оставалось десять минут.
   - Там без очереди не пускайте! - крикнул он.
   - Все нормально, - лениво отозвались от кассы.
   У дверей раздался шум, очередь заколыхалась, и хриплый бас пьяно и весело прокричал:
   - Кто последний, что дают?…
   Сквозь толпу ломился лохматый рослый мужик в серой, вольно распахнутой на груди рубахе.
   - Расступись, народ!…
   - Рычало… - прошелестело в очереди, и люди начали вжиматься в стенку.
   - Пьяный…
   - А он и не просыхает…
   Рычало пролез к кассе, загородил окошко:
   - Что осталось, красавица?
   Очередь послушно молчала. Что-то неразборчиво ответила кассирша, и вновь пророкотал хриплый бас Рычалы:
   - А интересно?
   Сергей вдруг шагнул вперед, схватил за плечо Рычалу, рванул к себе:
   - А ну, убирайся отсюда!…
   - Я?… - Рычало непонимающе моргал пьяными глазками. - Это ты - мне?… - Он чуть ворохнул плечом, сбросил руку, повернулся, огромный, уверенный. - Ах ты, морячок-дурачок!…