Страница:
На пути 150-й дивизии такой естественной преградой оказался канал Фридляндер-Штром. Накануне выскочившие к нему передовые подразделения полка Зинченко с ходу канал преодолеть не смогли. А ведь по ситуации главная цель атаки – город Кунерсдорф, который по замыслу Верховного командования они должны были взять еще накануне днем, находился как раз в двух километрах за каналом. Еще совсем недавно этот городок, живописно расположившийся на поросших лесом высотах, конечно же, был обыкновенным мирным населенным пунктом. Но теперь он смотрел на наших бойцов черными зрачками амбразур многочисленных дотов, дзотов, укрытых железобетонными колпаками пулеметных гнезд.
И перекрывал своей смертоносной системой огня выход из приодерской поймы всему корпусу.
Не знаю, какая выдержка потребовалась Зинченко, чтобы не пороть горячку, а подумать, поискать такое решение, которое бы позволило, невзирая на отсутствие спецсредств, перебросить полк через водную преграду и как можно быстрее – дабы не дать противнику возможность легко расстрелять наступающие цепи – сблизиться с ним на дистанцию рукопашного боя…
И ведь нашел! Углядел, что «фрицы» опрометчиво оставили невырубленными высокие деревья по обеим сторонам канала.
По его приказу 18 апреля в 8.30 утра буквально с первыми залпами нашей артиллерии и под прикрытием ее огненного вала группа саперов и специально выделенных им в помощь бойцов переправилась через водную преграду. Вторая такая же группа осталась на «нашем» берегу. По общей команде обе группы сноровисто начали валить деревья с таким расчетом, чтобы их вершины крепко сплелись аккурат посреди водной глади. По этим импровизированным мосткам канал перемахнули батальон Неустроева и другие пехотные подразделения из первого эшелона атаки. Вслед за ними на вражеский берег скоро переместился весь полк. Артиллерию и минометы переправили на самодельных плотах…
На других участках дивизии нашли свои варианты переправы. Накануне вечером канал попытались преодолеть два наших танка. Попытка окончилась неудачей: оба остались на дне, только макушки башен обозначились над поверхностью воды. Чем не готовые опоры? В ночь на 18-е саперы навели по ним переправу. А к утру по ней двинулись пехота и техника…
Дальше был тяжелый кровопролитный бой, в котором эта техника, к сожалению, буксовала и топла. Словом, толку от нее было по минимуму. Так что все задачи в очередной раз пришлось решать все той же безотказно проходимой матушке-пехоте. Дальше уже судьба распоряжалась. И тоже понятно – как! Уже в какие-то первые четверть часа схватки Зинченко только офицеров, большая часть которых были опытные, прослужившие в полку со дня его формирования воины, потерял семь человек.
Так что утешал лишь оперативный результат. А также то, что верно избранная тактика не оставила эти жертвы совсем уж напрасными. К 15.00 Кунерсдорф был взят.
Для развития успеха и наращивания силы удара командир корпуса Переверткин ввел в действие свежую 207-ю дивизию, которая, пройдя через боевые порядки честно сделавшего свое дело, но изрядно поредевшего 756-го полка, продолжила успешное продвижение вперед – к третьей, последней полосе обороны, прикрывающей подступы к Берлину.
«Давай! Жми! Коль требуют вожди…»
Назад, в незабываемый 1941-й
«Казнь» Ющука
Где много крику, там мало смысла
Глава 3
Как за Россию заплатили Россией
И перекрывал своей смертоносной системой огня выход из приодерской поймы всему корпусу.
Не знаю, какая выдержка потребовалась Зинченко, чтобы не пороть горячку, а подумать, поискать такое решение, которое бы позволило, невзирая на отсутствие спецсредств, перебросить полк через водную преграду и как можно быстрее – дабы не дать противнику возможность легко расстрелять наступающие цепи – сблизиться с ним на дистанцию рукопашного боя…
И ведь нашел! Углядел, что «фрицы» опрометчиво оставили невырубленными высокие деревья по обеим сторонам канала.
По его приказу 18 апреля в 8.30 утра буквально с первыми залпами нашей артиллерии и под прикрытием ее огненного вала группа саперов и специально выделенных им в помощь бойцов переправилась через водную преграду. Вторая такая же группа осталась на «нашем» берегу. По общей команде обе группы сноровисто начали валить деревья с таким расчетом, чтобы их вершины крепко сплелись аккурат посреди водной глади. По этим импровизированным мосткам канал перемахнули батальон Неустроева и другие пехотные подразделения из первого эшелона атаки. Вслед за ними на вражеский берег скоро переместился весь полк. Артиллерию и минометы переправили на самодельных плотах…
На других участках дивизии нашли свои варианты переправы. Накануне вечером канал попытались преодолеть два наших танка. Попытка окончилась неудачей: оба остались на дне, только макушки башен обозначились над поверхностью воды. Чем не готовые опоры? В ночь на 18-е саперы навели по ним переправу. А к утру по ней двинулись пехота и техника…
Дальше был тяжелый кровопролитный бой, в котором эта техника, к сожалению, буксовала и топла. Словом, толку от нее было по минимуму. Так что все задачи в очередной раз пришлось решать все той же безотказно проходимой матушке-пехоте. Дальше уже судьба распоряжалась. И тоже понятно – как! Уже в какие-то первые четверть часа схватки Зинченко только офицеров, большая часть которых были опытные, прослужившие в полку со дня его формирования воины, потерял семь человек.
Так что утешал лишь оперативный результат. А также то, что верно избранная тактика не оставила эти жертвы совсем уж напрасными. К 15.00 Кунерсдорф был взят.
Для развития успеха и наращивания силы удара командир корпуса Переверткин ввел в действие свежую 207-ю дивизию, которая, пройдя через боевые порядки честно сделавшего свое дело, но изрядно поредевшего 756-го полка, продолжила успешное продвижение вперед – к третьей, последней полосе обороны, прикрывающей подступы к Берлину.
«Давай! Жми! Коль требуют вожди…»
К сожалению, все несомненные успехи, все многочисленные случаи беззаветной солдатской доблести, героизма и командирской находчивости в массе наступающих частей и соединений уже никак не могли в полной мере компенсировать коренной недочет высшего командования.
Более того, они только оттенили к третьему дню операции очевидное: решение идти напролом изначально было ошибочным и даже порочным.
Полагаю, что уж кому-кому, а Г. Жукову это стало понятно первому. Но что-либо коренным образом изменить он уже не мог. И не потому, что не был способен к переосмыслению. И даже не потому, что не собирался отказываться от соперничества с И. Коневым. Все было гораздо серьезнее. Ведь с самого начала, предложив И. Сталину ускоренный вариант наступления, командующий 1-м Белорусским фронтом сам сжег за собой все мосты. Теперь им же названные в кремлевских кабинетах сроки и даты стояли на особом контроле Главковерха. А значит, топором зависли над головой маршала.
Что делать? Будучи личностью особого, крутого замеса, Г. Жуков мог на равных сражаться с любым противником. На любом поле брани. И в любых кабинетах.
Но только не на кремлевском ковре перед гневными очами Вождя…
Ну что ж! Не первый и не последний в нашей истории раз: непродуманные решения и нереальные сроки принимает высшее политическое и военное руководство. А крайними – с отметкой «неполно соответствующий» – оказываются нижестоящие командиры и личный состав.
Характерна в этом отношении директива, которую Г. Жуков разослал «командармам и командирам всех корпусов 1-го Белорусского фронта» по итогам второго дня наступления.
В этом документе маршал буквально обрушился на командующих двух своих гвардейских танковых объединений и их подчиненных.
«Эти армии, – сурово чеканил Жуков, – второй день действуют неумело и нерешительно, топчась перед слабым противником. Командарм Катуков и его командиры корпусов Ющук, Дремов… за ходом боя и за действиями своих войск не наблюдают, отсиживаясь далеко в тылах (10—12 км). Обстановки эти генералы не знают и плетутся в хвосте событий…»
И далее, естественно, «я требую…».
Сегодня, конечно, интересно читать, что в ряду всего прочего командующий фронтом, за плечами которого руководство важнейшими операциями Великой Отечественной войны, требует: «…Всем командармам находиться на НП командиров корпусов, ведущих бой на главном направлении, а командирам корпусов находиться в бригадах и дивизиях 1-го эшелона на главном направлении. Нахождение в тылу войск категорически запрещаю…» [34]
Итак, оказывается, вперед, с шашкой на «броне»!
Более того, они только оттенили к третьему дню операции очевидное: решение идти напролом изначально было ошибочным и даже порочным.
Полагаю, что уж кому-кому, а Г. Жукову это стало понятно первому. Но что-либо коренным образом изменить он уже не мог. И не потому, что не был способен к переосмыслению. И даже не потому, что не собирался отказываться от соперничества с И. Коневым. Все было гораздо серьезнее. Ведь с самого начала, предложив И. Сталину ускоренный вариант наступления, командующий 1-м Белорусским фронтом сам сжег за собой все мосты. Теперь им же названные в кремлевских кабинетах сроки и даты стояли на особом контроле Главковерха. А значит, топором зависли над головой маршала.
Что делать? Будучи личностью особого, крутого замеса, Г. Жуков мог на равных сражаться с любым противником. На любом поле брани. И в любых кабинетах.
Но только не на кремлевском ковре перед гневными очами Вождя…
Ну что ж! Не первый и не последний в нашей истории раз: непродуманные решения и нереальные сроки принимает высшее политическое и военное руководство. А крайними – с отметкой «неполно соответствующий» – оказываются нижестоящие командиры и личный состав.
Характерна в этом отношении директива, которую Г. Жуков разослал «командармам и командирам всех корпусов 1-го Белорусского фронта» по итогам второго дня наступления.
В этом документе маршал буквально обрушился на командующих двух своих гвардейских танковых объединений и их подчиненных.
«Эти армии, – сурово чеканил Жуков, – второй день действуют неумело и нерешительно, топчась перед слабым противником. Командарм Катуков и его командиры корпусов Ющук, Дремов… за ходом боя и за действиями своих войск не наблюдают, отсиживаясь далеко в тылах (10—12 км). Обстановки эти генералы не знают и плетутся в хвосте событий…»
И далее, естественно, «я требую…».
Сегодня, конечно, интересно читать, что в ряду всего прочего командующий фронтом, за плечами которого руководство важнейшими операциями Великой Отечественной войны, требует: «…Всем командармам находиться на НП командиров корпусов, ведущих бой на главном направлении, а командирам корпусов находиться в бригадах и дивизиях 1-го эшелона на главном направлении. Нахождение в тылу войск категорически запрещаю…» [34]
Итак, оказывается, вперед, с шашкой на «броне»!
Назад, в незабываемый 1941-й
Перечитываешь сегодня этот документ и, наткнувшись на дату «18 апреля 1945 года», отказываешься верить собственным глазам. Словно писалось это не за две недели до конца войны и не близ Берлина, а нервно выкрикнуто в разгромном для нас 41-м, на мосту через типично среднерусскую речку Ловать, где зло растерянный генерал П. Курочкин «учил уму-разуму» палкой по спине только что вышедшего из боя лейтенанта Н. Иванова…
Но ведь на этот раз не на шутку разошедшийся военачальник школил не попавшегося ему под горячую руку лейтенантика, а искушенных в ратном деле, прошедших славный боевой путь командиров и комкоров.
Взять, к примеру, того же М. Катукова. Ведь именно он, выходец, между прочим, из среднего командного звена 1-й Конной Армии, талантливо использовал навыки маневренной конной атаки в новых, насыщенных бронетехникой условиях. Именно его 4-я танковая бригада за действия во время битвы под Москвой первой в механизированных частях заслужила звание гвардейской. Именно его армия через два года внесла неоценимый вклад в успешные действия наших войск в ходе битвы на Курской дуге.
И вот теперь опытнейшего командира, дважды Героя Советского Союза, который где бы ни воевал: на Украине ли, в ходе крупнейших Львовско-Сандомирской, Висло-Одерской,
Восточно-Померанской операций – без всяких понуканий сверху и так всегда располагал свой КП в головном корпусе или даже бригаде, призывали «не отсиживаться в тылу», обвиняли «в нерешительности и неумелости» «перед слабым»(?!) противником.
А генерал-полковник С. Богданов? Подло оклеветанный и жестоко репрессированный в 1938 г ., он был выпущен из тюрьмы только тогда, когда над страной нависли грозные тучи, а засадившие его за решетку «ворошиловские стрелки» продемонстрировали свою полную полководческую несостоятельность. Реабилитированный лишь в 1968 г . (т. е., по существу, посмертно), С. Богданов за годы войны победоносно провел свои соединения от Москвы до Берлина. Он был дважды удостоен Золотой Звезды Героя Советского Союза. В 1944 г . на знамени руководимой им 2-й танковой армии появился гвардейский знак.
Но, оказывается, и этот испытанный тюрьмой и огнем военачальник, если верить директиве Г. Жукова, – «нерешительный», «не знающий обстановки» и «топчущийся перед слабым противником» [35].
А между тем и Богданов, и Катуков – эти два храбрейших, обладающих уникальным полководческим даром генерала, презрев оскорбительные окрики и понукания, стиснув зубы, упорно торили своими танковыми колоннами дорогу к Берлину. Именно они вместе с опаленными войной командирами других родов войск, принимая нестандартные решения и варьируя направления ударов в сражениях на подступах к Берлину, оперативно более или менее выправили ситуацию.
Не хочется думать, что своими задокументированными для истории окриками Г. Жуков предусмотрительно готовил своих генералов на роль «козлов отпущения», чтобы в случае чего можно было оправдаться перед тем же Верховным:
«Виноват! Но что можно сделать с такими недотепами… »
Предполагаю, что, скорее всего, просто подстегивал, дабы хоть как-то сблизить происходящее с имеющимся у Сталина графиком. Только вот реальность упорно не хотела вписываться в планы и желания Г. Жукова.
И оттого маршал еще более распалялся…
Но ведь на этот раз не на шутку разошедшийся военачальник школил не попавшегося ему под горячую руку лейтенантика, а искушенных в ратном деле, прошедших славный боевой путь командиров и комкоров.
Взять, к примеру, того же М. Катукова. Ведь именно он, выходец, между прочим, из среднего командного звена 1-й Конной Армии, талантливо использовал навыки маневренной конной атаки в новых, насыщенных бронетехникой условиях. Именно его 4-я танковая бригада за действия во время битвы под Москвой первой в механизированных частях заслужила звание гвардейской. Именно его армия через два года внесла неоценимый вклад в успешные действия наших войск в ходе битвы на Курской дуге.
И вот теперь опытнейшего командира, дважды Героя Советского Союза, который где бы ни воевал: на Украине ли, в ходе крупнейших Львовско-Сандомирской, Висло-Одерской,
Восточно-Померанской операций – без всяких понуканий сверху и так всегда располагал свой КП в головном корпусе или даже бригаде, призывали «не отсиживаться в тылу», обвиняли «в нерешительности и неумелости» «перед слабым»(?!) противником.
А генерал-полковник С. Богданов? Подло оклеветанный и жестоко репрессированный в 1938 г ., он был выпущен из тюрьмы только тогда, когда над страной нависли грозные тучи, а засадившие его за решетку «ворошиловские стрелки» продемонстрировали свою полную полководческую несостоятельность. Реабилитированный лишь в 1968 г . (т. е., по существу, посмертно), С. Богданов за годы войны победоносно провел свои соединения от Москвы до Берлина. Он был дважды удостоен Золотой Звезды Героя Советского Союза. В 1944 г . на знамени руководимой им 2-й танковой армии появился гвардейский знак.
Но, оказывается, и этот испытанный тюрьмой и огнем военачальник, если верить директиве Г. Жукова, – «нерешительный», «не знающий обстановки» и «топчущийся перед слабым противником» [35].
А между тем и Богданов, и Катуков – эти два храбрейших, обладающих уникальным полководческим даром генерала, презрев оскорбительные окрики и понукания, стиснув зубы, упорно торили своими танковыми колоннами дорогу к Берлину. Именно они вместе с опаленными войной командирами других родов войск, принимая нестандартные решения и варьируя направления ударов в сражениях на подступах к Берлину, оперативно более или менее выправили ситуацию.
Не хочется думать, что своими задокументированными для истории окриками Г. Жуков предусмотрительно готовил своих генералов на роль «козлов отпущения», чтобы в случае чего можно было оправдаться перед тем же Верховным:
«Виноват! Но что можно сделать с такими недотепами… »
Предполагаю, что, скорее всего, просто подстегивал, дабы хоть как-то сблизить происходящее с имеющимся у Сталина графиком. Только вот реальность упорно не хотела вписываться в планы и желания Г. Жукова.
И оттого маршал еще более распалялся…
«Казнь» Ющука
Пример командира 11-го танкового корпуса И. И. Ющука, который в жуковском ряду «худших» занял место сразу же за своим шефом – командармом Катуковым, в этом отношении весьма показателен.
Оба крайне раздражали командующего фронтом тем, что, получив от него очередную выволочку, упрямо продолжали следовать проверенному в боях правилу танкистов: рви везде, где можешь, получил отпор – не «упирайся рогом», не лезь на рожон, ищи обхода…
Что с того, что под Зееловом обход у Катукова обозначился на правом фланге, и тот, приняв на себя тяжелую ответственность, снял корпус Ющука, прикрылся истребительной артиллерией и двинул в обход Зееловских высот с северо-запада!
Что толку, что в последующие дни этот маневр позволил 1-й Гвардейской, хоть и с тяжелыми боями, но все же сделать тот шаг, на который в жуковском окружении изначально делали ставку – вырваться на оперативный простор?
Г. Жукову, которому все плохо, что недостаточно быстро, этот очевидный успех – только соль на рану. Так что он его как бы даже и не заметил.
Зато очень даже разглядел ночную задержку возле следующего за Зееловом укреппункта – в районе городка Мюнхеберг.
Катуков тогда времени на оправдания перед высоким начальством тратить не стал – не до того было. А вот через год на военно-научной конференции напомнил: «Наступила ночь, и вот начался кошмар: идут волны наших бомбардировщиков и сгружают свой груз на мой штаб, на колонны и на боевые порядки… жгут наши танки и транспорт, убивают людей. (Из-за) этого мы на 4 часа прекратили наступление, которое развивалось очень успешно» [36].
Напомним то, о чем, видно, запамятовал командующий фронтом: когда Катуков доложил Жукову об инциденте, тот просто отмахнулся. И пришлось проблему эту – странно и горько сегодня о том писать – танкистам решать самим. Как? Да так: взяли и сбили первого попавшегося налетчика. Оказался самолет «Бостон». Наш, конечно! И только тогда танкистам поверили. «Правда, пока доказывали, – вспоминает Катуков, – …у меня штаб горит, окна вылетают. Машина загорелась, снаряды рвутся в моем бронетранспортере…» [37]
Вот так в борьбе с «объективными» и «субъективными» трудностями велось наше наступление на Берлин.
Велось, между прочим, все время имея впереди основных сил армии Катукова тот самый 11-й Гвардейский танковый корпус Ющука, который так лихо трепали с воздуха наши «сталинские соколы». Между тем, первые тумаки – сначала Ющуку, а потом всему корпусу достались лично от командующего фронтом еще 18 апреля, когда 11-й танковый вел тяжелейшие бои в районе Зеелова. Тогда Г. Жуков через голову командарма Катукова, то есть демонстративно нарушив уставную субординацию, объявил генерал-полковнику Ющуку «служебное несоответствие». Основание? Да все то же: «плохо работает», «нерешителен»…
А между тем как раз с 18 апреля именно его корпус, где нужно маневрируя, где нужно тараня, неуклонно двигался вперед вдоль железной дороги Берлин – Зеелов, являющейся как бы горизонтальной осью «Запад—Восток». И, увлекая за собой «в пелетоне» остальных, в начале третьей декады апреля с ходу завязал бои на восточных окраинах Берлина.
Казалось, такой результат мог удовлетворить самого требовательного военачальника. Тем более, что и в Кремле, похоже, смягчились: запросили список особо отличившихся частей и соединений для поздравительного приказа Верховного Главнокомандующего по случаю успешного продвижения к берлинским рубежам. Но, испытав чувство некоторого облегчения относительно собственной участи, Жуков только повысил спрос с подчиненных. Успехи таких, как Ющук, суровый маршал и раньше воспринимал как должное. А уж теперь тем более. Ведь это нисколько не меняло самого для него «больного»: на шестой день операции наши войска находились там, где, по его расчетам и обещаниям Сталину, они должны были бы находиться уже «на второй день ввода в прорыв». Поэтому Г. Жуков сделал все от него зависящее, чтобы даже само название «11-й Гвардейский танковый корпус» не попало в приказ. И не «расчесало раны» ни в Кремле, ни в собственной душе.
В отношении лично себя Ющук подобную «сиятельную» несправедливость еще бы стерпел. Но тут глубоко обидели его танкистов. И он дерзко, с нарушением уставной субординации послал комфронтом шифрограмму с заявлением, что подобное неупоминание «непонятно личному составу корпуса» [38]. В ответ Г. Жуков размашисто, карандашом начертил наискосок по шифрограмме: «Тов. Ющуку. 11ТК действовал плохо, поэтому он и не упомянут в приказе т. Сталина. Если 11ТК будет действовать плохо и в дальнейшем, то Вы лично будете заменены более энергичным и требовательным командиром, а о корпусе не будет сказано ни одного слова. Жуков. 24.04».
«Вот уж напугал ежа голой жопой!» – так наверняка подумал про себя Ющук. И постарался побыстрее утопить обиду в круговерти навалившихся на его плечи дел.
«Не до ордена – была бы Родина! Вот только как ребятам в глаза смотреть?»
Оба крайне раздражали командующего фронтом тем, что, получив от него очередную выволочку, упрямо продолжали следовать проверенному в боях правилу танкистов: рви везде, где можешь, получил отпор – не «упирайся рогом», не лезь на рожон, ищи обхода…
Что с того, что под Зееловом обход у Катукова обозначился на правом фланге, и тот, приняв на себя тяжелую ответственность, снял корпус Ющука, прикрылся истребительной артиллерией и двинул в обход Зееловских высот с северо-запада!
Что толку, что в последующие дни этот маневр позволил 1-й Гвардейской, хоть и с тяжелыми боями, но все же сделать тот шаг, на который в жуковском окружении изначально делали ставку – вырваться на оперативный простор?
Г. Жукову, которому все плохо, что недостаточно быстро, этот очевидный успех – только соль на рану. Так что он его как бы даже и не заметил.
Зато очень даже разглядел ночную задержку возле следующего за Зееловом укреппункта – в районе городка Мюнхеберг.
Катуков тогда времени на оправдания перед высоким начальством тратить не стал – не до того было. А вот через год на военно-научной конференции напомнил: «Наступила ночь, и вот начался кошмар: идут волны наших бомбардировщиков и сгружают свой груз на мой штаб, на колонны и на боевые порядки… жгут наши танки и транспорт, убивают людей. (Из-за) этого мы на 4 часа прекратили наступление, которое развивалось очень успешно» [36].
Напомним то, о чем, видно, запамятовал командующий фронтом: когда Катуков доложил Жукову об инциденте, тот просто отмахнулся. И пришлось проблему эту – странно и горько сегодня о том писать – танкистам решать самим. Как? Да так: взяли и сбили первого попавшегося налетчика. Оказался самолет «Бостон». Наш, конечно! И только тогда танкистам поверили. «Правда, пока доказывали, – вспоминает Катуков, – …у меня штаб горит, окна вылетают. Машина загорелась, снаряды рвутся в моем бронетранспортере…» [37]
Вот так в борьбе с «объективными» и «субъективными» трудностями велось наше наступление на Берлин.
Велось, между прочим, все время имея впереди основных сил армии Катукова тот самый 11-й Гвардейский танковый корпус Ющука, который так лихо трепали с воздуха наши «сталинские соколы». Между тем, первые тумаки – сначала Ющуку, а потом всему корпусу достались лично от командующего фронтом еще 18 апреля, когда 11-й танковый вел тяжелейшие бои в районе Зеелова. Тогда Г. Жуков через голову командарма Катукова, то есть демонстративно нарушив уставную субординацию, объявил генерал-полковнику Ющуку «служебное несоответствие». Основание? Да все то же: «плохо работает», «нерешителен»…
А между тем как раз с 18 апреля именно его корпус, где нужно маневрируя, где нужно тараня, неуклонно двигался вперед вдоль железной дороги Берлин – Зеелов, являющейся как бы горизонтальной осью «Запад—Восток». И, увлекая за собой «в пелетоне» остальных, в начале третьей декады апреля с ходу завязал бои на восточных окраинах Берлина.
Казалось, такой результат мог удовлетворить самого требовательного военачальника. Тем более, что и в Кремле, похоже, смягчились: запросили список особо отличившихся частей и соединений для поздравительного приказа Верховного Главнокомандующего по случаю успешного продвижения к берлинским рубежам. Но, испытав чувство некоторого облегчения относительно собственной участи, Жуков только повысил спрос с подчиненных. Успехи таких, как Ющук, суровый маршал и раньше воспринимал как должное. А уж теперь тем более. Ведь это нисколько не меняло самого для него «больного»: на шестой день операции наши войска находились там, где, по его расчетам и обещаниям Сталину, они должны были бы находиться уже «на второй день ввода в прорыв». Поэтому Г. Жуков сделал все от него зависящее, чтобы даже само название «11-й Гвардейский танковый корпус» не попало в приказ. И не «расчесало раны» ни в Кремле, ни в собственной душе.
В отношении лично себя Ющук подобную «сиятельную» несправедливость еще бы стерпел. Но тут глубоко обидели его танкистов. И он дерзко, с нарушением уставной субординации послал комфронтом шифрограмму с заявлением, что подобное неупоминание «непонятно личному составу корпуса» [38]. В ответ Г. Жуков размашисто, карандашом начертил наискосок по шифрограмме: «Тов. Ющуку. 11ТК действовал плохо, поэтому он и не упомянут в приказе т. Сталина. Если 11ТК будет действовать плохо и в дальнейшем, то Вы лично будете заменены более энергичным и требовательным командиром, а о корпусе не будет сказано ни одного слова. Жуков. 24.04».
«Вот уж напугал ежа голой жопой!» – так наверняка подумал про себя Ющук. И постарался побыстрее утопить обиду в круговерти навалившихся на его плечи дел.
«Не до ордена – была бы Родина! Вот только как ребятам в глаза смотреть?»
Где много крику, там мало смысла
Темп наступления между тем нарастал даже не по дням – по часам. Все дороги были плотно забиты войсковыми колоннами. Частенько буквально рядом с ними вспыхивал жаркий бой. Но мало кто из рвущихся вперед обращал на это внимание. Все спешило, двигалось, ускорялось только в одном направлении – к Берлину. Машины и отдельные подводы, по каким-либо причинам возвращавшиеся в тыл и мешавшие общему движению, массой людей и техники сталкивались в кювет, дабы не мешали мощно катившимся вперед основным наступающим силам.
Вместе с бронетехникой, традиционно совмещающей в себе «огонь и маневр», резко прибавила и полевая артиллерия. «В той же 136-й бригаде, – вспоминал после войны М. Минин, – огневые позиции артбатарей и взводов менялись с таким расчетом, чтобы только четвертая часть орудий находилась в пути. В это время вся остальная артиллерия стреляла по противнику или находилась в полной готовности немедленно открыть огонь. Новые огневые позиции занимались в непосредственной близости от переднего края, а иногда и в тылу крупных немецких опорных пунктов, блокированных нашей пехотой».
Теперь уже не столько управленческая неразбериха, сколько стремительно меняющаяся обстановка мешала традиционные понятия фронта и тыла.
Не раз случалось так, что та же артиллерия вдруг оказывалась в передовых порядках пехоты, а то и впереди… танков. Потом на улицах Берлина такое случалось сплошь и рядом.
Для воинов 136-й артбригады дата 20 апреля 1945 г . оказалась особенно памятной.
В этот день в 13.10 второй дивизион бригады совершил первый залп по Берлину [39]. Поскольку в тылу у артиллеристов шел жаркий бой с участием танков, опытный командир батареи – капитан И. Миркин – приказал два орудия нацелить на город, а два других развернуть в противоположную сторону. И очень своевременно это сделал. Потому что не успел рассеяться дым от первых двух знаменательных выстрелов, как тут же пришлось отбиваться от нападения с тыла. Предусмотрительно развернутые на прямую наводку третье и четвертое орудия немедленно открыли огонь по фашистским танкам и заставили их срочно ретироваться…
Интересно, что памятный первым залпом по столице фашистской Германии день 20 апреля оказался особенным сразу по двум причинам.
Во-первых, они испортили день рождения Гитлеру, который тот отмечал, забившись в свой бункер глубоко под землей. Когда ему доложили об обстреле русскими центра Берлина из дальнобойных пушек, он тут же связался по телефону с главным штабом ВВС и приказал авиации «немедленно подавить эту дальнобойную батарею». Но руки у фюрера оказались коротки: его авиация уже не могла выполнить приказ…
Второе событие, на первый взгляд более локальное, оказалось весьма знаковым для описываемых в данной книге событий.
Дело в том, что начиная с утра «пушкари» – сослуживцы наших героев из дивизионной разведки, метко поддержали огоньком наступление 171-й стрелковой дивизии под командованием полковника А. Негоды. Как и в соседней 150-й «шатиловской», в составе данного полка (порядковый номер 380) нашлось подразделение, которое ровно через десять дней примет активное участие в штурме Рейхстага. А поведет его в бой уверенно выдвинувший к берлинской окраине свой батальон лейтенант К. Самсонов. Помните: тот самый, что во время летних 1944 г . боев под Ригой занял место павшего смертью храбрых капитана Михаила Ивасика.
Конечно, таких солдат уже не нужно было подгонять. Все, что в данной ситуации требовалось от командования, – так это грамотное управление и эффективная поддержка всеми средствами, коими в изобилии снабдила страна свою армию для последней битвы.
К сожалению, если говорить об управлении – как на начальном этапе берлинской операции, так и ближе к ее завершению – сверху вниз слишком часто летели директивы, смысл которых в основном сводился к двум фразам: «вперед» и «любой ценой».
Как раз в то время, когда 136-я артбригада вела огонь по германской столице, командарм 3-й ударной В. Кузнецов получил телеграмму от Жукова, которая заканчивалась категорическим требованием: утром 21 апреля войскам фронта ворваться в пределы Большого Берлина. Во исполнение этого приказа армия вела безостановочное наступление всю ночь. По весьма разумному распоряжению Кузнецова войска армии не ввязывались во фронтальные бои за населенные пункты и узлы обороны, а обходили их, двигаясь только вперед. И утром 21 числа, перерезав окружную Берлинскую автостраду, подошли к северо-восточной окраине города. Однако ворвавшись на пристрелянные, перегороженные баррикадами берлинские улицы, танковые группировки столкнулись с весьма серьезной проблемой.
Да, наши танкисты уже много раз овладевали крупными городами. Но делали это методом маневра, обхода, вынуждая противника к отступлению или даже бегству.
Здесь же им пришлось «вытанцовывать» на зажатых городскими постройками площадках, где ограниченные в маневре тяжелые машины оказались на прицеле у противника. И стали удобной мишенью для сравнительно нового для нас и весьма эффективного оружия заброневого действия – их стали в упор расстреливать фаустпатронами (по-немецки «панцерфауст»).
Казалось, уже имеющийся в нашей армии богатый опыт подсказывал, что в условиях уличных боев крупные бронетанковые соединения лучше «размельчить» и передать в стрелковые батальоны. О том, что в таком штурмовом отряде, усиленном отделением саперов, батареей орудий среднего калибра для прямой наводки и обязательно тяжелыми самоходками или ротой танков, воевать и легче, и эффективнее, стало очевидно уже при первых же огневых контактах на берлинских «плацах» и «штрассах».
Очевидно, о таком сберегающем бронетехнику от безнаказанного расстрела «панцерфаустами» соединении и говорил в своем рапорте командующему 3-й ударной армией подчиненный ему командир 9-го танкового корпуса И. Кириченко.
Ответная реакция командарма В. Кузнецова оказалась вполне «жуковской». В своем боевом распоряжении от 21.04.45 командарм среагировал так: «Вы плохо выполняете не только мои приказы, но и тов. Жукова. Прикажите командирам бригад возглавить на головных танках свои бригады и повести их в атаку на Берлин, иначе ни чести, ни славы своего корпуса Вы не завоюете.
О «панцерфаустах» будете потом рассказывать детям. Кузнецов» [40].
О том, что потом рассказывали «дяди детям», мы еще узнаем.
А пока задержимся на секундочку и проникнемся ощущением совершеннейшего абсурда: опытный, толковый военачальник, за спиной которого и богатейший четырехлетний опыт войны, и постижение высшей научной мысли в Академии им. М. В. Фрунзе, сбивается на то, что вряд ли позволял себе в те времена, когда еще в царской армии служил прапорщиком. Ведь даже Полевой устав 1916 г . строго предписывал: командир не должен находиться впереди своего атакующего подразделения. Про академию и говорить нечего: вот где требовали перво-наперво крепко усвоить, что дело командира – управлять боем, а не «махать шашкой верхом на головном танке».
Вместе с бронетехникой, традиционно совмещающей в себе «огонь и маневр», резко прибавила и полевая артиллерия. «В той же 136-й бригаде, – вспоминал после войны М. Минин, – огневые позиции артбатарей и взводов менялись с таким расчетом, чтобы только четвертая часть орудий находилась в пути. В это время вся остальная артиллерия стреляла по противнику или находилась в полной готовности немедленно открыть огонь. Новые огневые позиции занимались в непосредственной близости от переднего края, а иногда и в тылу крупных немецких опорных пунктов, блокированных нашей пехотой».
Теперь уже не столько управленческая неразбериха, сколько стремительно меняющаяся обстановка мешала традиционные понятия фронта и тыла.
Не раз случалось так, что та же артиллерия вдруг оказывалась в передовых порядках пехоты, а то и впереди… танков. Потом на улицах Берлина такое случалось сплошь и рядом.
Для воинов 136-й артбригады дата 20 апреля 1945 г . оказалась особенно памятной.
В этот день в 13.10 второй дивизион бригады совершил первый залп по Берлину [39]. Поскольку в тылу у артиллеристов шел жаркий бой с участием танков, опытный командир батареи – капитан И. Миркин – приказал два орудия нацелить на город, а два других развернуть в противоположную сторону. И очень своевременно это сделал. Потому что не успел рассеяться дым от первых двух знаменательных выстрелов, как тут же пришлось отбиваться от нападения с тыла. Предусмотрительно развернутые на прямую наводку третье и четвертое орудия немедленно открыли огонь по фашистским танкам и заставили их срочно ретироваться…
Интересно, что памятный первым залпом по столице фашистской Германии день 20 апреля оказался особенным сразу по двум причинам.
Во-первых, они испортили день рождения Гитлеру, который тот отмечал, забившись в свой бункер глубоко под землей. Когда ему доложили об обстреле русскими центра Берлина из дальнобойных пушек, он тут же связался по телефону с главным штабом ВВС и приказал авиации «немедленно подавить эту дальнобойную батарею». Но руки у фюрера оказались коротки: его авиация уже не могла выполнить приказ…
Второе событие, на первый взгляд более локальное, оказалось весьма знаковым для описываемых в данной книге событий.
Дело в том, что начиная с утра «пушкари» – сослуживцы наших героев из дивизионной разведки, метко поддержали огоньком наступление 171-й стрелковой дивизии под командованием полковника А. Негоды. Как и в соседней 150-й «шатиловской», в составе данного полка (порядковый номер 380) нашлось подразделение, которое ровно через десять дней примет активное участие в штурме Рейхстага. А поведет его в бой уверенно выдвинувший к берлинской окраине свой батальон лейтенант К. Самсонов. Помните: тот самый, что во время летних 1944 г . боев под Ригой занял место павшего смертью храбрых капитана Михаила Ивасика.
Конечно, таких солдат уже не нужно было подгонять. Все, что в данной ситуации требовалось от командования, – так это грамотное управление и эффективная поддержка всеми средствами, коими в изобилии снабдила страна свою армию для последней битвы.
К сожалению, если говорить об управлении – как на начальном этапе берлинской операции, так и ближе к ее завершению – сверху вниз слишком часто летели директивы, смысл которых в основном сводился к двум фразам: «вперед» и «любой ценой».
Как раз в то время, когда 136-я артбригада вела огонь по германской столице, командарм 3-й ударной В. Кузнецов получил телеграмму от Жукова, которая заканчивалась категорическим требованием: утром 21 апреля войскам фронта ворваться в пределы Большого Берлина. Во исполнение этого приказа армия вела безостановочное наступление всю ночь. По весьма разумному распоряжению Кузнецова войска армии не ввязывались во фронтальные бои за населенные пункты и узлы обороны, а обходили их, двигаясь только вперед. И утром 21 числа, перерезав окружную Берлинскую автостраду, подошли к северо-восточной окраине города. Однако ворвавшись на пристрелянные, перегороженные баррикадами берлинские улицы, танковые группировки столкнулись с весьма серьезной проблемой.
Да, наши танкисты уже много раз овладевали крупными городами. Но делали это методом маневра, обхода, вынуждая противника к отступлению или даже бегству.
Здесь же им пришлось «вытанцовывать» на зажатых городскими постройками площадках, где ограниченные в маневре тяжелые машины оказались на прицеле у противника. И стали удобной мишенью для сравнительно нового для нас и весьма эффективного оружия заброневого действия – их стали в упор расстреливать фаустпатронами (по-немецки «панцерфауст»).
Казалось, уже имеющийся в нашей армии богатый опыт подсказывал, что в условиях уличных боев крупные бронетанковые соединения лучше «размельчить» и передать в стрелковые батальоны. О том, что в таком штурмовом отряде, усиленном отделением саперов, батареей орудий среднего калибра для прямой наводки и обязательно тяжелыми самоходками или ротой танков, воевать и легче, и эффективнее, стало очевидно уже при первых же огневых контактах на берлинских «плацах» и «штрассах».
Очевидно, о таком сберегающем бронетехнику от безнаказанного расстрела «панцерфаустами» соединении и говорил в своем рапорте командующему 3-й ударной армией подчиненный ему командир 9-го танкового корпуса И. Кириченко.
Ответная реакция командарма В. Кузнецова оказалась вполне «жуковской». В своем боевом распоряжении от 21.04.45 командарм среагировал так: «Вы плохо выполняете не только мои приказы, но и тов. Жукова. Прикажите командирам бригад возглавить на головных танках свои бригады и повести их в атаку на Берлин, иначе ни чести, ни славы своего корпуса Вы не завоюете.
О «панцерфаустах» будете потом рассказывать детям. Кузнецов» [40].
О том, что потом рассказывали «дяди детям», мы еще узнаем.
А пока задержимся на секундочку и проникнемся ощущением совершеннейшего абсурда: опытный, толковый военачальник, за спиной которого и богатейший четырехлетний опыт войны, и постижение высшей научной мысли в Академии им. М. В. Фрунзе, сбивается на то, что вряд ли позволял себе в те времена, когда еще в царской армии служил прапорщиком. Ведь даже Полевой устав 1916 г . строго предписывал: командир не должен находиться впереди своего атакующего подразделения. Про академию и говорить нечего: вот где требовали перво-наперво крепко усвоить, что дело командира – управлять боем, а не «махать шашкой верхом на головном танке».
Глава 3
Цена победы
Как за Россию заплатили Россией
Трудно подсчитать, сколько сил и слов потратила наша официальная историография, чтобы доказать, что только так, по-сталински, мы и могли победить в той войне. Поджигая фашистскую бронетехнику, а заодно и самих себя бутылками с зажигательной смесью. Бросаясь под гусеницы немецких «тигров» со связкой гранат. Вступая в воздушные и танковые тараны. Вызывая огонь на себя и закрывая собственным телом гитлеровские огневые точки. Конечно, в определенных случаях, особенно в трудные первые годы войны, когда не хватало ни боеприпасов, ни техники, ни толковых командиров, частенько только такая смертельная жертвенность бойца могла спасти ситуацию. Но в переломном 1944-м или победном 1945-м, когда у нас хватало и снарядов, и артиллерии, и опытных офицеров, зачем надо было пропагандировать самоубийство как некое стахановское движение? Ведь для подавления дзота хватит нескольких снарядов. Для защиты танков от неизбежного уничтожения достаточно командирского умения своевременно внести изменения в тактику и организацию боя. Однако для сталинских методов войны такие «тонкости» были не характерны. Массовый героизм рядового и офицерского состава не столько умело использовали, сколько нещадно эксплуатировали. А мысль, что у патриота должны быть какие-то иные возможности для подавления огневой точки, кроме как упасть на амбразуру, так и не овладела высшими армейскими умами по существу до сих пор.
В действиях же маршала Жукова девиз «любой ценой» воплощался с особой беспощадностью. Иллюстрация тому – эпизод из уже послевоенной истории. 12 августа 1945 г . по приглашению Жукова в Москву прибыл командующий союзными силами в Европе генерал Дуайт Эйзенхауэр. В беседе с маршалом он поинтересовался, как Красная Армия преодолевала минные поля. Георгий Константинович охотно объяснил: сначала на минное поле бросали пехоту, которая своими телами подрывала противопехотные мины, затем в образовавшиеся проходы пускали саперов, которые обезвреживали противотанковые мины и расчищали путь танкам. «Я живо вообразил себе, – вспоминал Эйзенхауэр, – что случилось бы, если бы какой-нибудь американский или британский командир придерживался подобной практики… »
А у нас – ничего, вполне привычно придерживались!
Вот потому-то полвека и писалась история Великой Отечественной войны совершенно в духе поэмы А. Твардовского «Василий Теркин»: города сдавали солдаты, брали их генералы, а Великую Победу вдохновил, организовал и преподнес Отечеству лично товарищ Сталин. Как он на самом деле к ней готовился и приближал – ни гу-гу. Так же как и о страшных потерях среди многочисленной армии вырванных из мирной жизни людей в офицерских погонах и их солдат, объединенных одним общим для всех званием – «чернорабочие войны».
А ведь именно они – в меру отпущенного каждому судьбой, часто вопреки тяжелейшим обстоятельствам и пустым, бестолковым приказам с самого верха – продолжали честно и мужественно исполнять свой солдатский долг.
И в конце концов вытащили на себе судьбу берлинского сражения. Да и всей войны…
Правда, и цену за то заплатили немалую.
Настолько немалую, что власти без малого четыре десятилетия морочили современникам голову взятыми с потолка, но весьма им удобными, более или менее пристойно выглядевшими цифрами в духе пресловутых сталинских «семи миллионов». Подлинную статистику при этом все эти годы надежно держали за семью архивными печатями как страшную гостайну.
Тайна действительно была не для слабонервных. Это стало ясно, когда в 1993 г . вышел сборник «Гриф секретности снят. Потери вооруженных сил в войнах, боевых действиях и военных конфликтах». Генштаб, правда, почти тут же скорректировал их в сторону серьезного (в 1,4 раза) увеличения. И это, судя по всему, не в последний раз. Но процитируем хотя бы уже опубликованное для всеобщего пользования. И только по Берлинской операции.
В действиях же маршала Жукова девиз «любой ценой» воплощался с особой беспощадностью. Иллюстрация тому – эпизод из уже послевоенной истории. 12 августа 1945 г . по приглашению Жукова в Москву прибыл командующий союзными силами в Европе генерал Дуайт Эйзенхауэр. В беседе с маршалом он поинтересовался, как Красная Армия преодолевала минные поля. Георгий Константинович охотно объяснил: сначала на минное поле бросали пехоту, которая своими телами подрывала противопехотные мины, затем в образовавшиеся проходы пускали саперов, которые обезвреживали противотанковые мины и расчищали путь танкам. «Я живо вообразил себе, – вспоминал Эйзенхауэр, – что случилось бы, если бы какой-нибудь американский или британский командир придерживался подобной практики… »
А у нас – ничего, вполне привычно придерживались!
Вот потому-то полвека и писалась история Великой Отечественной войны совершенно в духе поэмы А. Твардовского «Василий Теркин»: города сдавали солдаты, брали их генералы, а Великую Победу вдохновил, организовал и преподнес Отечеству лично товарищ Сталин. Как он на самом деле к ней готовился и приближал – ни гу-гу. Так же как и о страшных потерях среди многочисленной армии вырванных из мирной жизни людей в офицерских погонах и их солдат, объединенных одним общим для всех званием – «чернорабочие войны».
А ведь именно они – в меру отпущенного каждому судьбой, часто вопреки тяжелейшим обстоятельствам и пустым, бестолковым приказам с самого верха – продолжали честно и мужественно исполнять свой солдатский долг.
И в конце концов вытащили на себе судьбу берлинского сражения. Да и всей войны…
Правда, и цену за то заплатили немалую.
Настолько немалую, что власти без малого четыре десятилетия морочили современникам голову взятыми с потолка, но весьма им удобными, более или менее пристойно выглядевшими цифрами в духе пресловутых сталинских «семи миллионов». Подлинную статистику при этом все эти годы надежно держали за семью архивными печатями как страшную гостайну.
Тайна действительно была не для слабонервных. Это стало ясно, когда в 1993 г . вышел сборник «Гриф секретности снят. Потери вооруженных сил в войнах, боевых действиях и военных конфликтах». Генштаб, правда, почти тут же скорректировал их в сторону серьезного (в 1,4 раза) увеличения. И это, судя по всему, не в последний раз. Но процитируем хотя бы уже опубликованное для всеобщего пользования. И только по Берлинской операции.