Страница:
[73].
Прервусь буквально на секунду на этом эпизоде и напомню читателю о том, о чем на войне дал себе слово забыть сам Михаил Петрович, – о то остро пронзающей, то сутками не покидающей его тупой боли в опухающих от ревматических приступов ногах. Тех самых, что еще четыре года назад давали ему полное право и на «бронь», и на комиссование. И на которых он в ту штурмовую апрельскую ночь 1945-го, выполняя смертельно опасное задание, так рискованно балансировал между жизнью и смертью…
Упомяну и еще об одном. Ни в одном из боевых эпизодов – ни на пути к Рейхстагу, ни, забегая вперед, во время его штурма – никто из его рядовых участников, ни капитан Маков, ни сам Минин ни разу не вспомнили об особом вроде бы статусе младшего сержанта. А ведь он нес под своей кожанкой сразу два победных стяга, полученных в бригаде и корпусе. Так что по логике, а точнее по ситуации, полагалось его особо охранять да оберегать.
Однако не было даже такой мысли в солдатских умах. Все были заняты своим обычным ратным трудом на войне. А водружение, как понимал каждый, должно было лишь достойно венчать их тернистый, рисковый путь…
Положение у авангарда на плацдарме тем временем становилось все более критическим. Пока еще пара составляющих его взводов отчаянно отбивала контратаки превосходящих сил противника. Но силы явно таяли. А впереди ждал рассвет. И неизбежный – ввиду того, что атакующие лежали перед противником как на плацу – расстрел. Так что предвестники подмоги – разведчики из группы Макова поспели исключительно вовремя. Воссоединившись с «десантниками» и оценив обстановку, М. Минин и еще четыре разведчика остались сражаться на плацдарме. А пятого с докладом отправили назад, к Макову.
Переданная капитаном в штаб корпуса информация помогла командованию внести необходимую конкретность в действия наступающих частей и подразделений. Артиллерия, точно скорректированная на засеченные разведчиками основные узлы вражеского сопротивления на линии здания швейцарского посольства – «дом Гиммлера» – Кроль-опера, перешла к прицельному, а потому весьма эффективному подавлению противника.
Под ее прикрытием за свою нелегкую муравьиную работу принялись саперы. Потому что раз за разом с верхних точек и закрытых позиций в районе Тиргартен-парка немцы пытались продолбить поврежденный пролет моста. И каждый раз саперы, пусть частично, но его восстанавливали. Танки через провал на мосту, конечно, перескочить не могли. Зато пехота, а по нему скоро переправились на левый берег все подразделения 380-й и 756-й стрелковых полков, а также резервный 674-й полк под командованием А. Плеходанова, пошла почти без задержек. Да и пушки уже можно было перетащить на руках.
В результате зацепившимся за плацдарм бойцам стало немного полегче. Через бойницы заделанных кирпичом и мешками с песком окон «дома Гиммлера» по наступающим еще били немецкие автоматы и пулеметы. Но огневые точки швейцарского посольства огрызались все слабее и слабее.
И неудивительно! Ведь жестокие, то и дело переходящие врукопашную схватки шли уже внутри здания. Там медленно, но верно дожимая врага, расчищали от него помещение за помещением, этаж за этажом роты батальонов старшего лейтенанта К. Самсонова, С. Неустроева и влившиеся в их ряды добровольцы из группы капитана Макова.
Нелегкими оказались эти отвоеванные у противника метры. И без летящих навстречу пуль ориентироваться в темных лабиринтах незнакомого помещения было сложновато. А ведь за каждым углом, за каждым поворотом наступающих ждал выбор только между двумя вариантами: или ты, или тебя.
Уже развиднелось, когда в выгоревших, развороченных недрах здания швейцарского посольства стали постепенно смолкать последние выстрелы и гранатные разрывы.
Еще одно поле битвы осталось за нашим уже двенадцатые сутки спавшим лишь урывками солдатом…
29 апреля. Утро. На пороге центрального сектора
29 апреля. Середина дня. На волосок от гибели
29 апреля. Середина дня. На земле и под землей
29 апреля. Вечер. НП с видом на Королевскую площадь
Прервусь буквально на секунду на этом эпизоде и напомню читателю о том, о чем на войне дал себе слово забыть сам Михаил Петрович, – о то остро пронзающей, то сутками не покидающей его тупой боли в опухающих от ревматических приступов ногах. Тех самых, что еще четыре года назад давали ему полное право и на «бронь», и на комиссование. И на которых он в ту штурмовую апрельскую ночь 1945-го, выполняя смертельно опасное задание, так рискованно балансировал между жизнью и смертью…
Упомяну и еще об одном. Ни в одном из боевых эпизодов – ни на пути к Рейхстагу, ни, забегая вперед, во время его штурма – никто из его рядовых участников, ни капитан Маков, ни сам Минин ни разу не вспомнили об особом вроде бы статусе младшего сержанта. А ведь он нес под своей кожанкой сразу два победных стяга, полученных в бригаде и корпусе. Так что по логике, а точнее по ситуации, полагалось его особо охранять да оберегать.
Однако не было даже такой мысли в солдатских умах. Все были заняты своим обычным ратным трудом на войне. А водружение, как понимал каждый, должно было лишь достойно венчать их тернистый, рисковый путь…
Положение у авангарда на плацдарме тем временем становилось все более критическим. Пока еще пара составляющих его взводов отчаянно отбивала контратаки превосходящих сил противника. Но силы явно таяли. А впереди ждал рассвет. И неизбежный – ввиду того, что атакующие лежали перед противником как на плацу – расстрел. Так что предвестники подмоги – разведчики из группы Макова поспели исключительно вовремя. Воссоединившись с «десантниками» и оценив обстановку, М. Минин и еще четыре разведчика остались сражаться на плацдарме. А пятого с докладом отправили назад, к Макову.
Переданная капитаном в штаб корпуса информация помогла командованию внести необходимую конкретность в действия наступающих частей и подразделений. Артиллерия, точно скорректированная на засеченные разведчиками основные узлы вражеского сопротивления на линии здания швейцарского посольства – «дом Гиммлера» – Кроль-опера, перешла к прицельному, а потому весьма эффективному подавлению противника.
Под ее прикрытием за свою нелегкую муравьиную работу принялись саперы. Потому что раз за разом с верхних точек и закрытых позиций в районе Тиргартен-парка немцы пытались продолбить поврежденный пролет моста. И каждый раз саперы, пусть частично, но его восстанавливали. Танки через провал на мосту, конечно, перескочить не могли. Зато пехота, а по нему скоро переправились на левый берег все подразделения 380-й и 756-й стрелковых полков, а также резервный 674-й полк под командованием А. Плеходанова, пошла почти без задержек. Да и пушки уже можно было перетащить на руках.
В результате зацепившимся за плацдарм бойцам стало немного полегче. Через бойницы заделанных кирпичом и мешками с песком окон «дома Гиммлера» по наступающим еще били немецкие автоматы и пулеметы. Но огневые точки швейцарского посольства огрызались все слабее и слабее.
И неудивительно! Ведь жестокие, то и дело переходящие врукопашную схватки шли уже внутри здания. Там медленно, но верно дожимая врага, расчищали от него помещение за помещением, этаж за этажом роты батальонов старшего лейтенанта К. Самсонова, С. Неустроева и влившиеся в их ряды добровольцы из группы капитана Макова.
Нелегкими оказались эти отвоеванные у противника метры. И без летящих навстречу пуль ориентироваться в темных лабиринтах незнакомого помещения было сложновато. А ведь за каждым углом, за каждым поворотом наступающих ждал выбор только между двумя вариантами: или ты, или тебя.
Уже развиднелось, когда в выгоревших, развороченных недрах здания швейцарского посольства стали постепенно смолкать последние выстрелы и гранатные разрывы.
Еще одно поле битвы осталось за нашим уже двенадцатые сутки спавшим лишь урывками солдатом…
29 апреля. Утро. На пороге центрального сектора
Как ни спешили бойцы овладеть последним еще остававшимся за гитлеровцами районом центрального Берлина, мысль высшего военного командования их все равно опережала.
Поэтому не совсем точен был генерал Шатилов в своих мемуарах, когда писал, что решение о штурме Рейхстага было принято буднично: «без звона литавр и барабанного боя».
То, что было «буднично» – может, и так. Но вот «литавры», как свидетельствуют документы, очень даже «рокотали». И доносился этот рокот с самого верха. Во всяком случае, обсуждая вечером 28 апреля с командующим 150-й дивизией дальнейшие планы, Переверткин уже был письменно озадачен командармом Кузнецовым по поводу Рейхстага. Так что, задушевно беседуя с Шатиловым, он не столько принимал решение, сколько готовился к исполнению приказа командующего армией. Доказательство чему – сохранившееся в архиве боевое распоряжение Переверткина как раз от 28 числа. В этом документе, направленном командирам дивизии Шатилову и Негоде, командир корпуса предписывал: 150-й стрелковой дивизии – одним стрелковым полком оборона на р. Шпрее, двумя стрелковыми полками продолжать наступление с задачей форсировать Шпрее и овладеть западной частью Рейхстага… 171-й стрелковой дивизии – продолжать наступление в своих границах с задачей форсировать Шпрее и овладеть восточной частью Рейхстага…
Однако утром следующего дня боевая действительность сразу же стала отодвигать этот столь вожделенный для всех момент «овладения».
В ночь с 28 на 29 апреля, используя самое темное время суток, к сражавшимся в посольском квартале бойцам Неустроева, Сам-сонова и группы Макова добавился батальон капитана В. Давыдова.
Вместе с ним через кое-как заделанный саперами провал на мосту Мольтке удалось перебросить несколько орудий полевой артиллерии. И даже, как утверждает в своих воспоминаниях начальник политотдела Лисицын, находившийся в тот момент на КП 79-го корпуса, «десятка полтора танков и самоходных артиллерийских установок» [74]. При этом не совсем понятно, как ночью столь тяжелые машины смогли «перескочить» через кое-как заделанный разрыв на мосту. И уж тем более сделать это утром, когда на рассвете немцы снова стали простреливать мост с флангов.
«Мало еще наших войск на том берегу реки, – не скрывая досады, говорил Переверткин Лисицыну. – Корпусу поставлена задача к исходу дня расширить плацдарм, переправить на южный берег все, что только возможно. Пытаемся это делать, но фашисты ни на минуту не прекращают обстрела моста» [75].
Ситуация для тех, кто находился на плацдарме, выглядела еще более сложной, чем с корпусного командного пункта.
Это только по карте казалось, что батальонам Неустроева и Самсонова достаточно сделать всего один бросок и они врываются на Королевскую площадь, в самый центр квадрата, который на плане этой самой командирской карты помечен цифрой «105». И действительно, от моста Мольтке до западного фасада Рейхстага оставалось не более 500—550 метров. А чтобы к нему выйти, требовалась вроде бы самая малость – проскочить по не очень длинному проходу между торцевыми сторонами зданий швейцарского посольства и «дома Гиммлера».
Но легко сказать – «проскочить»! Первое, правда, уже было отбито. Но из «дома Гиммлера» по-прежнему летела навстречу наступавшим настоящая лавина огня и стали.
Что при этом могло остаться от переброшенной, если верить данным Лисицына, ночью бронетехники, можно только догадываться. Ведь с рассветом даже перебегавшие по брусчатке пехотинцы были у стрелявших из «дома Гиммлера» как на ладони. Бей – не хочу! Что же говорить о танках – этой весьма уязвимой для фаустников цели!
Да и чем они могли помочь штурмовым группам, сражающимся внутри зданий? Разве что перенести огонь на «дом Гиммлера». И «обработать» его перед атакой уже получившим приказ на штурм бойцам из батальона Неустроева и группы Макова.
Самсонов между тем оставался со своими ребятами «зачищать» другие здания бывшего посольского квартала. Часть автоматчиков его батальона уже подобралась к окнам, которые выходили на Королевскую площадь.
К окнам, из которых открывался примерно тот же самый вид, но из «дома Гиммлера», еще только предстояло пробиться. И путь к ним обещал стать не менее, а скорее всего и еще более тяжелым и кровавым. Ведь еще совсем недавно из расположенных в Имперском министерстве внутренних дел кабинетов во все концы рейха и обширные оккупированные территории отправлялись секретные пакеты и шифровки с приказами арестовывать, расстреливать, вешать, сжигать тысячи, сотни тысяч людей. Поэтому засевшие в квартале эсэсовцы пощады не ждали. И огрызались отчаянно. С чердака, из окон и подвалов били крупнокалиберные пулеметы. Огненными трассами летели фаустпатроны. Разрывы снарядов усиливали пожары с фасадов, выходящих на набережную Шпрее.
На рассвете на временном НП Неустроева в швейцарском посольстве появился комполка Зинченко. Вопрос, который волновал его больше всего, касался боеспособности батальона. Неустроев доложил, как было: 40 человек убиты; тяжелораненые, в том числе два командира рот, эвакуированы; легкораненые в тыл идти отказались и остались в строю.
Выслушав доклад капитана и затвердив вынужденные назначения на должности выбывших ротных, полковник достал из кармана кисет и, набив трубку, сказал (далее цитирую по рассказу самого Неустроева): «Крепись, Степан, теперь уже недолго…
И через некоторое время продолжил:
– Командир дивизии сегодня передал в наш полк знамя Военного совета армии, чтобы его установили на Рейхстаге. Это великая честь.
Перед уходом в штаб полка Зинченко поставил перед моим батальоном задачу: в 10.00 атаковать «дом Гиммлера» и ворваться в него. Генерал Шатилов пообещал ввести в бой 674-й полк, который должен был полностью овладеть зданием министерства внутренних дел» [76].
За три часа до этого приданная 150-й дивизии артиллерийская группа произвела из-за Шпрее очередной огневой налет. После многочисленных за прошедшие сутки обстрелов из орудий и «катюш» растянувшееся на целый квартал и превращенное в цитадель шестиэтажное здание МВД, сложенное, вообще-то, из красного кирпича, приобрело темно-бурый, густозакопченный вид. Казалось, что после такого мощного артиллерийского удара все живое, находящееся около превращенных в бойницы окон, было сметено.
Однако когда неустроевский батальон и маковцы, выскочив из проемов посольского здания, бросились в атаку, их встретил по-прежнему исключительно плотный автоматно-пулеметный огонь.
И это несмотря на то, что загодя почти на каждое окно, выходящее из швейцарского посольства на «дом Гиммлера», поставили или бойца с пулеметом, или меткого стрелка, или нескольких автоматчиков, чтобы они непрерывно били по противоположным окнам, независимо от того, есть ли там кто-либо или нет. Рассчитывали на то, чтобы не дать ни одному гитлеровцу высунуться. Те и не высовывались. Но только до той поры, пока наши бойцы не пошли в атаку. И уж тут-то патронов не пожалели.
Словом, завязался тягучий встречный бой…
Поэтому не совсем точен был генерал Шатилов в своих мемуарах, когда писал, что решение о штурме Рейхстага было принято буднично: «без звона литавр и барабанного боя».
То, что было «буднично» – может, и так. Но вот «литавры», как свидетельствуют документы, очень даже «рокотали». И доносился этот рокот с самого верха. Во всяком случае, обсуждая вечером 28 апреля с командующим 150-й дивизией дальнейшие планы, Переверткин уже был письменно озадачен командармом Кузнецовым по поводу Рейхстага. Так что, задушевно беседуя с Шатиловым, он не столько принимал решение, сколько готовился к исполнению приказа командующего армией. Доказательство чему – сохранившееся в архиве боевое распоряжение Переверткина как раз от 28 числа. В этом документе, направленном командирам дивизии Шатилову и Негоде, командир корпуса предписывал: 150-й стрелковой дивизии – одним стрелковым полком оборона на р. Шпрее, двумя стрелковыми полками продолжать наступление с задачей форсировать Шпрее и овладеть западной частью Рейхстага… 171-й стрелковой дивизии – продолжать наступление в своих границах с задачей форсировать Шпрее и овладеть восточной частью Рейхстага…
Однако утром следующего дня боевая действительность сразу же стала отодвигать этот столь вожделенный для всех момент «овладения».
В ночь с 28 на 29 апреля, используя самое темное время суток, к сражавшимся в посольском квартале бойцам Неустроева, Сам-сонова и группы Макова добавился батальон капитана В. Давыдова.
Вместе с ним через кое-как заделанный саперами провал на мосту Мольтке удалось перебросить несколько орудий полевой артиллерии. И даже, как утверждает в своих воспоминаниях начальник политотдела Лисицын, находившийся в тот момент на КП 79-го корпуса, «десятка полтора танков и самоходных артиллерийских установок» [74]. При этом не совсем понятно, как ночью столь тяжелые машины смогли «перескочить» через кое-как заделанный разрыв на мосту. И уж тем более сделать это утром, когда на рассвете немцы снова стали простреливать мост с флангов.
«Мало еще наших войск на том берегу реки, – не скрывая досады, говорил Переверткин Лисицыну. – Корпусу поставлена задача к исходу дня расширить плацдарм, переправить на южный берег все, что только возможно. Пытаемся это делать, но фашисты ни на минуту не прекращают обстрела моста» [75].
Ситуация для тех, кто находился на плацдарме, выглядела еще более сложной, чем с корпусного командного пункта.
Это только по карте казалось, что батальонам Неустроева и Самсонова достаточно сделать всего один бросок и они врываются на Королевскую площадь, в самый центр квадрата, который на плане этой самой командирской карты помечен цифрой «105». И действительно, от моста Мольтке до западного фасада Рейхстага оставалось не более 500—550 метров. А чтобы к нему выйти, требовалась вроде бы самая малость – проскочить по не очень длинному проходу между торцевыми сторонами зданий швейцарского посольства и «дома Гиммлера».
Но легко сказать – «проскочить»! Первое, правда, уже было отбито. Но из «дома Гиммлера» по-прежнему летела навстречу наступавшим настоящая лавина огня и стали.
Что при этом могло остаться от переброшенной, если верить данным Лисицына, ночью бронетехники, можно только догадываться. Ведь с рассветом даже перебегавшие по брусчатке пехотинцы были у стрелявших из «дома Гиммлера» как на ладони. Бей – не хочу! Что же говорить о танках – этой весьма уязвимой для фаустников цели!
Да и чем они могли помочь штурмовым группам, сражающимся внутри зданий? Разве что перенести огонь на «дом Гиммлера». И «обработать» его перед атакой уже получившим приказ на штурм бойцам из батальона Неустроева и группы Макова.
Самсонов между тем оставался со своими ребятами «зачищать» другие здания бывшего посольского квартала. Часть автоматчиков его батальона уже подобралась к окнам, которые выходили на Королевскую площадь.
К окнам, из которых открывался примерно тот же самый вид, но из «дома Гиммлера», еще только предстояло пробиться. И путь к ним обещал стать не менее, а скорее всего и еще более тяжелым и кровавым. Ведь еще совсем недавно из расположенных в Имперском министерстве внутренних дел кабинетов во все концы рейха и обширные оккупированные территории отправлялись секретные пакеты и шифровки с приказами арестовывать, расстреливать, вешать, сжигать тысячи, сотни тысяч людей. Поэтому засевшие в квартале эсэсовцы пощады не ждали. И огрызались отчаянно. С чердака, из окон и подвалов били крупнокалиберные пулеметы. Огненными трассами летели фаустпатроны. Разрывы снарядов усиливали пожары с фасадов, выходящих на набережную Шпрее.
На рассвете на временном НП Неустроева в швейцарском посольстве появился комполка Зинченко. Вопрос, который волновал его больше всего, касался боеспособности батальона. Неустроев доложил, как было: 40 человек убиты; тяжелораненые, в том числе два командира рот, эвакуированы; легкораненые в тыл идти отказались и остались в строю.
Выслушав доклад капитана и затвердив вынужденные назначения на должности выбывших ротных, полковник достал из кармана кисет и, набив трубку, сказал (далее цитирую по рассказу самого Неустроева): «Крепись, Степан, теперь уже недолго…
И через некоторое время продолжил:
– Командир дивизии сегодня передал в наш полк знамя Военного совета армии, чтобы его установили на Рейхстаге. Это великая честь.
Перед уходом в штаб полка Зинченко поставил перед моим батальоном задачу: в 10.00 атаковать «дом Гиммлера» и ворваться в него. Генерал Шатилов пообещал ввести в бой 674-й полк, который должен был полностью овладеть зданием министерства внутренних дел» [76].
За три часа до этого приданная 150-й дивизии артиллерийская группа произвела из-за Шпрее очередной огневой налет. После многочисленных за прошедшие сутки обстрелов из орудий и «катюш» растянувшееся на целый квартал и превращенное в цитадель шестиэтажное здание МВД, сложенное, вообще-то, из красного кирпича, приобрело темно-бурый, густозакопченный вид. Казалось, что после такого мощного артиллерийского удара все живое, находящееся около превращенных в бойницы окон, было сметено.
Однако когда неустроевский батальон и маковцы, выскочив из проемов посольского здания, бросились в атаку, их встретил по-прежнему исключительно плотный автоматно-пулеметный огонь.
И это несмотря на то, что загодя почти на каждое окно, выходящее из швейцарского посольства на «дом Гиммлера», поставили или бойца с пулеметом, или меткого стрелка, или нескольких автоматчиков, чтобы они непрерывно били по противоположным окнам, независимо от того, есть ли там кто-либо или нет. Рассчитывали на то, чтобы не дать ни одному гитлеровцу высунуться. Те и не высовывались. Но только до той поры, пока наши бойцы не пошли в атаку. И уж тут-то патронов не пожалели.
Словом, завязался тягучий встречный бой…
29 апреля. Середина дня. На волосок от гибели
В помещения первого этажа «дома Гиммлера» стрелковые роты батальона Неустроева и добровольцы группы Макова пробились только в 13.00. Да и то смогли при этом захватить лишь несколько комнат на первом этаже. Впрочем, для решения самого Неустроева переместить свой штаб поближе к наступающим бойцам этого было вполне достаточно. Нужно было только как можно резвее преодолеть открытое и потому хорошо простреливаемое пространство от посольского здания до пролома в стене «дома Гиммлера» – примерно метров полста. Юркий ординарец комбата П. Пятницкий перебежал удачно. И из-за груды битого кирпича махнул своему командиру рукой: дескать, давай!
Вот как описал дальнейшее сам С. Неустроев: «Я метнулся к нему и неожиданно упал. Мне показалось, что сзади кто-то дернул меня за полы. Я сильно ударился грудью об асфальт и не мог вздохнуть. С трудом приподнялся и, напрягая силы, рванул плащ-палатку. Она сползла с моих плеч. Только теперь я обнаружил, что зацепился плащ-палаткой за прут, торчащий в кирпичной стенке, через которую я перепрыгнул.
Не могу припомнить, как я очутился за грудой кирпича рядом с Петей…
– А здорово получилось, товарищ комбат! Вы везучий! – оживленно заговорил он. – Как только вы успели упасть? Смотрю, перед вами так и задымилось поперек дороги – пулеметная очередь. Аж искры посыпались. Вы залегли, а он, гад, так и шпарит из пулемета перед вашей головой метра за два. А когда сделали бросок ко мне, фриц опять чесанул. И прямо по плащ-палатке… а вы уже успели перебежать. Везучий!» [77].
Эх, Петя, Петя! Знал бы он, что все везение его командира заключалось в большой, явно не по росту его невысокого хозяина плащ-палатке. Эту просторную накидку, уломав прижимистого командира хозвзвода, «организовал» комбату не кто иной, как сам Петя. И уж давно следовало бы ее сменить на другую, по плечу. Да все в горячке наступления как-то руки не доходили. Но спасибо ординарцу! Хоть и не облегчила существование его хозяйственная нерасторопность. Но жизнь-то ведь спасла!
Да, великое на войне дело – везение. А еще – солдатская выручка, которая в тот близкий к Победе, но страшно тяжелый день спасла жизнь и капитану Макову. Причем дважды.
Первый раз, еще ранним утром, когда перебежками стали выдвигаться из-за угловой стены швейцарского посольства к «дому Гиммлера». Именно в этот момент крупнокалиберный снаряд ударил в стену как раз над капитаном. Как среагировал Алексей Бобров – уму непостижимо! Но факт остается фактом: чуть ли не в ту же секунду он ухватил Макова за кожанку и с силой оттолкнул в сторону. Командир остался цел и невредим. А вот сам Бобров отскочить не успел. И оказался под кирпичной глыбой. Когда ребята его оттащили в сторону, у Алексея кровь шла горлом…
Однако железной выносливости оказался организм у разведчика. Под стать, так сказать, характеру. Потому что не прошло и двадцати минут, как, немного оклемавшись и все еще превозмогая последствия тяжелой контузии, он с обнаженным кортиком снова оказался в самом центре рукопашной схватки.
Второй раз, и опять же Бобров, спас жизнь командиру днем. Он и Маков отстреливались в одной из комнат, когда вдруг через дверной проем прямо к ним под ноги влетела немецкая граната. Алексей среагировал молниеносно: схватив ее за длинную деревянную ручку, он буквально за мгновение до взрыва успел вышвырнуть «фашистский подарок» в окно.
Сколько еще судьба продолжала бы благоволить маковцам, неизвестно. Совершенно не факт, что все они не полегли бы в стенах этого мрачного берлинского дома. Но группу спас приказ Переверткина. Чем ближе подбирались передовые части его корпуса к центру 105-го квадрата, тем чаще перекраивались разграничительные линии между ними. И тем больше усложнялось управление. Более того, в этой ситуации от артиллеристов, стрелявших – в силу сложившихся условий городского боя – в основном с закрытых позиций, требовалась исключительная точность ведения огня. В противном случае, артиллерия могла поразить и своих. Поэтому, вспомнив о добровольцах-разведчиках, Переверткин во время очередной связи с Маковым дал капитану задание «по специальности» – выйти из боя и выдвинуть группу поближе к Королевской площади для разведки опорных пунктов врага и корректировки огня наших батарей.
Теперь капитану пришлось срочно собирать и выводить из «дома Гиммлера» уже успевших втянуться в комнатные бои Загитова, Лисименко, Боброва и Минина.
Между тем бой с особой силой все больше и больше распространялся за господство и во всех других зданиях правительственного квартала. Большая плотность застройки, пожары, обвалы стен сильно затрудняли и ограничивали действия наступающих подразделений. Но через проломы стен, подвалы, первые этажи мелкими группами наши бойцы отвоевывали комнату за комнатой, здание за зданием. В этих условиях разведчикам группы Макова, чтобы добраться до удобных для наблюдения точек, приходилось присоединяться то к одной, то к другой штурмовым группам, участвуя с ними в рукопашных схватках и разделяя все связанные с этими действиями риски. В одной из таких схваток группа чуть не потеряла Минина. Вот как об этом вспоминал сам Михаил Петрович: «Когда послышался страшной силы грохот падающих кирпичных глыб, у меня мелькнула тревожная мысль, что сейчас все мы погибнем. Командир решительно скомандовал:
– В укрытие!
В какой-то миг я увидел рядом крохотное глухое помещение с чуть приоткрытой дверью и сразу туда влетел. Заметив на единственном маленьком окне железную решетку, мгновенно решил, что если руинами завалит дверь, то мне отсюда одному не выбраться, и останусь я, как в ловушке. Резким движением я оттолкнул дверь, и в этот момент груда кирпича обрушилась на асфальт. Серая пыль на несколько минут повисла сплошной тучей в воздухе и полностью заслонила свет. Во дворе воцарились мрак и зловещая тишина. Я с ужасом подумал: неужели, кроме меня, все товарищи погибли? Но, к великому счастью, беда обошла нас стороной. Когда улеглась пыль, один за другим добровольцы стали выпрыгивать из оконных и дверных проемов, а некоторые за это время успели побывать и в подвалах» [78].
Вот как описал дальнейшее сам С. Неустроев: «Я метнулся к нему и неожиданно упал. Мне показалось, что сзади кто-то дернул меня за полы. Я сильно ударился грудью об асфальт и не мог вздохнуть. С трудом приподнялся и, напрягая силы, рванул плащ-палатку. Она сползла с моих плеч. Только теперь я обнаружил, что зацепился плащ-палаткой за прут, торчащий в кирпичной стенке, через которую я перепрыгнул.
Не могу припомнить, как я очутился за грудой кирпича рядом с Петей…
– А здорово получилось, товарищ комбат! Вы везучий! – оживленно заговорил он. – Как только вы успели упасть? Смотрю, перед вами так и задымилось поперек дороги – пулеметная очередь. Аж искры посыпались. Вы залегли, а он, гад, так и шпарит из пулемета перед вашей головой метра за два. А когда сделали бросок ко мне, фриц опять чесанул. И прямо по плащ-палатке… а вы уже успели перебежать. Везучий!» [77].
Эх, Петя, Петя! Знал бы он, что все везение его командира заключалось в большой, явно не по росту его невысокого хозяина плащ-палатке. Эту просторную накидку, уломав прижимистого командира хозвзвода, «организовал» комбату не кто иной, как сам Петя. И уж давно следовало бы ее сменить на другую, по плечу. Да все в горячке наступления как-то руки не доходили. Но спасибо ординарцу! Хоть и не облегчила существование его хозяйственная нерасторопность. Но жизнь-то ведь спасла!
Да, великое на войне дело – везение. А еще – солдатская выручка, которая в тот близкий к Победе, но страшно тяжелый день спасла жизнь и капитану Макову. Причем дважды.
Первый раз, еще ранним утром, когда перебежками стали выдвигаться из-за угловой стены швейцарского посольства к «дому Гиммлера». Именно в этот момент крупнокалиберный снаряд ударил в стену как раз над капитаном. Как среагировал Алексей Бобров – уму непостижимо! Но факт остается фактом: чуть ли не в ту же секунду он ухватил Макова за кожанку и с силой оттолкнул в сторону. Командир остался цел и невредим. А вот сам Бобров отскочить не успел. И оказался под кирпичной глыбой. Когда ребята его оттащили в сторону, у Алексея кровь шла горлом…
Однако железной выносливости оказался организм у разведчика. Под стать, так сказать, характеру. Потому что не прошло и двадцати минут, как, немного оклемавшись и все еще превозмогая последствия тяжелой контузии, он с обнаженным кортиком снова оказался в самом центре рукопашной схватки.
Второй раз, и опять же Бобров, спас жизнь командиру днем. Он и Маков отстреливались в одной из комнат, когда вдруг через дверной проем прямо к ним под ноги влетела немецкая граната. Алексей среагировал молниеносно: схватив ее за длинную деревянную ручку, он буквально за мгновение до взрыва успел вышвырнуть «фашистский подарок» в окно.
Сколько еще судьба продолжала бы благоволить маковцам, неизвестно. Совершенно не факт, что все они не полегли бы в стенах этого мрачного берлинского дома. Но группу спас приказ Переверткина. Чем ближе подбирались передовые части его корпуса к центру 105-го квадрата, тем чаще перекраивались разграничительные линии между ними. И тем больше усложнялось управление. Более того, в этой ситуации от артиллеристов, стрелявших – в силу сложившихся условий городского боя – в основном с закрытых позиций, требовалась исключительная точность ведения огня. В противном случае, артиллерия могла поразить и своих. Поэтому, вспомнив о добровольцах-разведчиках, Переверткин во время очередной связи с Маковым дал капитану задание «по специальности» – выйти из боя и выдвинуть группу поближе к Королевской площади для разведки опорных пунктов врага и корректировки огня наших батарей.
Теперь капитану пришлось срочно собирать и выводить из «дома Гиммлера» уже успевших втянуться в комнатные бои Загитова, Лисименко, Боброва и Минина.
Между тем бой с особой силой все больше и больше распространялся за господство и во всех других зданиях правительственного квартала. Большая плотность застройки, пожары, обвалы стен сильно затрудняли и ограничивали действия наступающих подразделений. Но через проломы стен, подвалы, первые этажи мелкими группами наши бойцы отвоевывали комнату за комнатой, здание за зданием. В этих условиях разведчикам группы Макова, чтобы добраться до удобных для наблюдения точек, приходилось присоединяться то к одной, то к другой штурмовым группам, участвуя с ними в рукопашных схватках и разделяя все связанные с этими действиями риски. В одной из таких схваток группа чуть не потеряла Минина. Вот как об этом вспоминал сам Михаил Петрович: «Когда послышался страшной силы грохот падающих кирпичных глыб, у меня мелькнула тревожная мысль, что сейчас все мы погибнем. Командир решительно скомандовал:
– В укрытие!
В какой-то миг я увидел рядом крохотное глухое помещение с чуть приоткрытой дверью и сразу туда влетел. Заметив на единственном маленьком окне железную решетку, мгновенно решил, что если руинами завалит дверь, то мне отсюда одному не выбраться, и останусь я, как в ловушке. Резким движением я оттолкнул дверь, и в этот момент груда кирпича обрушилась на асфальт. Серая пыль на несколько минут повисла сплошной тучей в воздухе и полностью заслонила свет. Во дворе воцарились мрак и зловещая тишина. Я с ужасом подумал: неужели, кроме меня, все товарищи погибли? Но, к великому счастью, беда обошла нас стороной. Когда улеглась пыль, один за другим добровольцы стали выпрыгивать из оконных и дверных проемов, а некоторые за это время успели побывать и в подвалах» [78].
29 апреля. Середина дня. На земле и под землей
В результате совместных ударов войск 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов отбивавшиеся от них и окруженные в центре вражеские соединения с часу на час должны были оказаться рассеченными на три части.
Вспоминает маршал И. Конев: «Уже несколько раз казалось, что узкие горловины, соединяющие эти группировки, вот-вот будут ликвидированы. Горловина между группировкой, зажатой в северной части Берлина, и группировкой в районе Тиргартена сузилась всего до 1200 метров . Другая была еще уже – 500 метров .
И только наличие широкой развитой сети подземных путей сообщения и других подземных коммуникаций все еще позволяло неприятелю своевременно маневрировать оставшимися небольшими резервами и перебрасывать их из одного района в другой» [79].
Впрочем, не только немцы пользовались этими подземельями. Подлинной находкой стали они и для наших солдат, особенно разведчиков.
Из рассказа командира разведки 322-го отдельного артиллерийского дивизиона особой мощности старшего лейтенанта В. Чернышева: «Конечно, и там можно было напороться на засаду. Где только в ту пору ни шли жаркие, переходящие врукопашную схватки: на улицах, в домах, на крышах, в тоннелях, на станциях метрополитена. Однако именно по подземельям – в случае удачи – можно было сравнительно быстро, спустившись, скажем, в подвал одного дома, пройти по переходу в подвал соседнего. А оттуда оказаться в коллекторе или подземном вестибюле метро. И так обойти чуть ли не целый район.
Конечно, подобные «экскурсии» требовали максимальной концентрации внимания.
Но, с другой стороны, на войне, как и в жизни: не всегда самый прямой путь ведет к удаче.
Бои шли уже в самом центре, когда я получил приказ выдвинуться со своей группой вперед, в район Франкфуртераллее. Задание было обычным: провести разведку возможных целей в полосе первого эшелона атаки подразделений 5-й ударной армии.
Какую-то часть пути – там, где это было возможно, преодолели на своем «додже». А близ линии непосредственного противостояния, где машину без труда могли подбить, спешились. Дальше я решил двигаться в нужном для нас направлении по подземельям. Немецким владел неплохо. Поэтому расспросил местных жителей. Те с несколько неожиданной для меня готовностью довольно толково объяснили, где лучше спуститься.
Спустились. И попали на винный склад – в просторное, с мощными цементными стенами подвальное помещение, уставленное гигантскими, вмещающими по 5 тыс. литров «содержательной» жидкости бочками. Вокруг этого богатства деловито сновала целая толпа наших солдат. Судя по веселому оживлению, многие из них уже начали отмечать неминуемую Победу. Штопором при этом, понятное дело, никто не пользовался. Шлепали из автоматов в бочки – кто одиночным, а кто и очередью. И дружно подставляли котелки.
Вино из бочек, соответственно, струячило не только в котелки и глотки, но и мимо. Причем в таких объемах, что не просто залило пол, а уже захлестывало и за голенища. Шлепая по этому «морю разливанному», у меня даже зародилось нехорошее подозрение, что кое-кто уже оказался и на его дне…
Поэтому, от греха подальше, я поспешил увести своих орлов в длинную, мрачноватую галерею, которая удачно уходила как раз в нужном для нас направлении.
Однако и тут не обошлось без искушений. Галерея также оказалась хранилищем вина, но только в бутылках. И следовавшие за мной разведчики – народ, как известно, уже в силу своей профессии страшно любопытный – принялись на ходу и не очень-то со стороны заметно прихватывать посуду со стеллажей, отбивать горлышки и, прихлебывая, «уточнять», чем ее содержимое отличается друг от друга.
К счастью, их проделку я обнаружил достаточно быстро. И по привычке математически прикинув объемы «уточняемого», «среднюю емкость» личного состава и предполагаемую длину галереи, с ужасом понял: если бы дело пошло так и дальше, на поверхность своими ногами вышел бы я один…
Поэтому мешкать не стал, а всю эту дегустацию алкогольного бесхоза пресек самым решительным образом.
В конце концов группа свое задание выполнила.
А вот для тех, кто застрял в подвале, история с трофейной выпивкой кончилась трагически. То ли от высокой концентрации винных паров и кем-то брошенной спички, то ли по какой другой неведомой причине в подвале произошел мощнейший взрыв и все, в нем находившиеся, погибли…»
Данное свидетельство В. Чернышева любопытно как иллюстрация применения со стороны противника еще одного весьма специфического «тайного оружия». Рассчитывая на то, что легкий доступ к алкоголю деморализует противника и скажется на его боеспособности, германские военные власти распорядились специально не уничтожать склады, где хранились вино и спиртосодержащая продукция, на пути наступающей Красной Армии. Наступления это, конечно, не остановило. Но не принесло ничего хорошего ни тем красноармейцам, которые поддались искушению, ни особенно местному населению женского пола. У некоторых «героев», причем в большинстве случаев, как раз у тех, кто не сильно отличался на передовой, в победном кураже тормоза частенько отказывали…
Но есть и другое чрезвычайно важное для нас в берлинских воспоминаниях старшего лейтенанта.
Начиная с раннего утра 29 апреля его разведгруппа действовала в боевых порядках 5-й ударной армии. В отличие от соединений 3-й ударной армии, передовые части которой уже почти вплотную подошли к Рейхстагу с северо-запада, войска генерала Берзарина продвигались к нему прямо с противоположной юго-восточной стороны. На этом пути им еще предстояло брать штурмом целый ряд сильно укрепленных узлов сопротивления, в том числе Имперскую канцелярию, в глубоком подземелье которой находился личный бункер Гитлера. Таким образом, рассказ Валентина Денисовича дополняет общую картину происходившего на подступах к последнему оплоту и символу фашистской Германии важными деталями, придает ей необходимую для объективного понимания ситуации панорамность и объем.
К тому же с оперативной точки зрения взятие расположенных вдоль Геринг-штрассе узлов сопротивления в зданиях гестапо, министерства авиации и, наконец, самой Имперской канцелярии было не менее важно, чем захват Рейхстага. Вот почему командование 322-го артиллерийского дивизиона особой мощности сочло необходимым срочно перебросить свою разведку к этим объектам, дабы та «осветила» их для успешного поражения.
Правда, в отличие от предыдущих рейдов, пробираться к ним пришлось не столько по подземельям, сколько по верхним этажам, чердачным помещениям и крышам. К министерству авиации, например, разведчики подобрались почти вплотную, заняв позицию на чердаке соседнего дома. Все остальные здания вокруг буквально кишели немцами. А это вроде ничье. Да и обзор открывался оттуда хороший. Так что данные по цели ушли в дивизион точнейшие. Да и результат, можно сказать, наблюдали собственными глазами. Благо по мощи взрыва ни с чем не перепутаешь: там, где «русская граната» легла, – сразу видно…
Правда, наших разведчиков гитлеровцы довольно быстро обнаружили. И не вступая в схватку, ограничились тем, что в доме, где те себе временный НП обустроили, подожгли нижние этажи.
По этой причине группе пришлось отходить по крышам соседних домов. С «фейерверками», шумом, стрельбой. Сложно, одним словом.
Зато с Имперской канцелярией все обошлось и без суперпушек особого дивизиона. Во всяком случае, когда через день к вечеру Чернышев выдвинулся туда со своей группой, объект уже был взят…
Вспоминает маршал И. Конев: «Уже несколько раз казалось, что узкие горловины, соединяющие эти группировки, вот-вот будут ликвидированы. Горловина между группировкой, зажатой в северной части Берлина, и группировкой в районе Тиргартена сузилась всего до 1200 метров . Другая была еще уже – 500 метров .
И только наличие широкой развитой сети подземных путей сообщения и других подземных коммуникаций все еще позволяло неприятелю своевременно маневрировать оставшимися небольшими резервами и перебрасывать их из одного района в другой» [79].
Впрочем, не только немцы пользовались этими подземельями. Подлинной находкой стали они и для наших солдат, особенно разведчиков.
Из рассказа командира разведки 322-го отдельного артиллерийского дивизиона особой мощности старшего лейтенанта В. Чернышева: «Конечно, и там можно было напороться на засаду. Где только в ту пору ни шли жаркие, переходящие врукопашную схватки: на улицах, в домах, на крышах, в тоннелях, на станциях метрополитена. Однако именно по подземельям – в случае удачи – можно было сравнительно быстро, спустившись, скажем, в подвал одного дома, пройти по переходу в подвал соседнего. А оттуда оказаться в коллекторе или подземном вестибюле метро. И так обойти чуть ли не целый район.
Конечно, подобные «экскурсии» требовали максимальной концентрации внимания.
Но, с другой стороны, на войне, как и в жизни: не всегда самый прямой путь ведет к удаче.
Бои шли уже в самом центре, когда я получил приказ выдвинуться со своей группой вперед, в район Франкфуртераллее. Задание было обычным: провести разведку возможных целей в полосе первого эшелона атаки подразделений 5-й ударной армии.
Какую-то часть пути – там, где это было возможно, преодолели на своем «додже». А близ линии непосредственного противостояния, где машину без труда могли подбить, спешились. Дальше я решил двигаться в нужном для нас направлении по подземельям. Немецким владел неплохо. Поэтому расспросил местных жителей. Те с несколько неожиданной для меня готовностью довольно толково объяснили, где лучше спуститься.
Спустились. И попали на винный склад – в просторное, с мощными цементными стенами подвальное помещение, уставленное гигантскими, вмещающими по 5 тыс. литров «содержательной» жидкости бочками. Вокруг этого богатства деловито сновала целая толпа наших солдат. Судя по веселому оживлению, многие из них уже начали отмечать неминуемую Победу. Штопором при этом, понятное дело, никто не пользовался. Шлепали из автоматов в бочки – кто одиночным, а кто и очередью. И дружно подставляли котелки.
Вино из бочек, соответственно, струячило не только в котелки и глотки, но и мимо. Причем в таких объемах, что не просто залило пол, а уже захлестывало и за голенища. Шлепая по этому «морю разливанному», у меня даже зародилось нехорошее подозрение, что кое-кто уже оказался и на его дне…
Поэтому, от греха подальше, я поспешил увести своих орлов в длинную, мрачноватую галерею, которая удачно уходила как раз в нужном для нас направлении.
Однако и тут не обошлось без искушений. Галерея также оказалась хранилищем вина, но только в бутылках. И следовавшие за мной разведчики – народ, как известно, уже в силу своей профессии страшно любопытный – принялись на ходу и не очень-то со стороны заметно прихватывать посуду со стеллажей, отбивать горлышки и, прихлебывая, «уточнять», чем ее содержимое отличается друг от друга.
К счастью, их проделку я обнаружил достаточно быстро. И по привычке математически прикинув объемы «уточняемого», «среднюю емкость» личного состава и предполагаемую длину галереи, с ужасом понял: если бы дело пошло так и дальше, на поверхность своими ногами вышел бы я один…
Поэтому мешкать не стал, а всю эту дегустацию алкогольного бесхоза пресек самым решительным образом.
В конце концов группа свое задание выполнила.
А вот для тех, кто застрял в подвале, история с трофейной выпивкой кончилась трагически. То ли от высокой концентрации винных паров и кем-то брошенной спички, то ли по какой другой неведомой причине в подвале произошел мощнейший взрыв и все, в нем находившиеся, погибли…»
Данное свидетельство В. Чернышева любопытно как иллюстрация применения со стороны противника еще одного весьма специфического «тайного оружия». Рассчитывая на то, что легкий доступ к алкоголю деморализует противника и скажется на его боеспособности, германские военные власти распорядились специально не уничтожать склады, где хранились вино и спиртосодержащая продукция, на пути наступающей Красной Армии. Наступления это, конечно, не остановило. Но не принесло ничего хорошего ни тем красноармейцам, которые поддались искушению, ни особенно местному населению женского пола. У некоторых «героев», причем в большинстве случаев, как раз у тех, кто не сильно отличался на передовой, в победном кураже тормоза частенько отказывали…
Но есть и другое чрезвычайно важное для нас в берлинских воспоминаниях старшего лейтенанта.
Начиная с раннего утра 29 апреля его разведгруппа действовала в боевых порядках 5-й ударной армии. В отличие от соединений 3-й ударной армии, передовые части которой уже почти вплотную подошли к Рейхстагу с северо-запада, войска генерала Берзарина продвигались к нему прямо с противоположной юго-восточной стороны. На этом пути им еще предстояло брать штурмом целый ряд сильно укрепленных узлов сопротивления, в том числе Имперскую канцелярию, в глубоком подземелье которой находился личный бункер Гитлера. Таким образом, рассказ Валентина Денисовича дополняет общую картину происходившего на подступах к последнему оплоту и символу фашистской Германии важными деталями, придает ей необходимую для объективного понимания ситуации панорамность и объем.
К тому же с оперативной точки зрения взятие расположенных вдоль Геринг-штрассе узлов сопротивления в зданиях гестапо, министерства авиации и, наконец, самой Имперской канцелярии было не менее важно, чем захват Рейхстага. Вот почему командование 322-го артиллерийского дивизиона особой мощности сочло необходимым срочно перебросить свою разведку к этим объектам, дабы та «осветила» их для успешного поражения.
Правда, в отличие от предыдущих рейдов, пробираться к ним пришлось не столько по подземельям, сколько по верхним этажам, чердачным помещениям и крышам. К министерству авиации, например, разведчики подобрались почти вплотную, заняв позицию на чердаке соседнего дома. Все остальные здания вокруг буквально кишели немцами. А это вроде ничье. Да и обзор открывался оттуда хороший. Так что данные по цели ушли в дивизион точнейшие. Да и результат, можно сказать, наблюдали собственными глазами. Благо по мощи взрыва ни с чем не перепутаешь: там, где «русская граната» легла, – сразу видно…
Правда, наших разведчиков гитлеровцы довольно быстро обнаружили. И не вступая в схватку, ограничились тем, что в доме, где те себе временный НП обустроили, подожгли нижние этажи.
По этой причине группе пришлось отходить по крышам соседних домов. С «фейерверками», шумом, стрельбой. Сложно, одним словом.
Зато с Имперской канцелярией все обошлось и без суперпушек особого дивизиона. Во всяком случае, когда через день к вечеру Чернышев выдвинулся туда со своей группой, объект уже был взят…
29 апреля. Вечер. НП с видом на Королевскую площадь
К концу дня границы «тысячелетнего рейха» скукожились всего до нескольких объектов, находящихся внутри «квадрата 105». Важнейшими из них были Рейхстаг и Имперская канцелярия. До нее от здания министерства авиации, к которому несколько часов назад подобралась группа лейтенанта Чернышева, было всего несколько сот метров. Конечно, на четвертом году войны такое с трудом укладывалось в сознании, но уже не километры, а именно метры отделяли теперь советского солдата от Имперской канцелярии, от заглубленного под ней бетонного логова Адольфа Гитлера. О том, что происходило в бункере в эти часы и минуты, рейхсминистр вооружений Альберт Шпеер вспоминал так: «Потолок прямо-таки сотрясался от взрывающихся поблизости мощных авиабомб – песчаная берлинская почва создавала почти идеальные условия для распространения взрывной волны. В эти минуты Гитлер, дрожа всем телом, плотно прижимался к спинке кресла. Какая разительная перемена произошла с бесстрашно сражавшимся на фронтах Первой мировой войны ефрейтором кайзеровской армии! Гитлер разваливался буквально на глазах. Он превратился в один сплошной комок нервов и полностью перестал владеть собой»