Страница:
Шансов в такой кромешной темноте, в совершенно незнакомом помещении, без плана найти нужный выход на крышу было не так уж и много. Но сразу же выручило то, что у предусмотрительного Загитова оказался ручной трофейный фонарик. Именно он, подсвечивая дорогу, обнаружил слева от входа дверь, а за ней ведущую наверх лестницу, которая во многих местах была разрушена. Так что пришлось пробираться через проломы, ориентируясь на сигналы Загитова. Снова вернусь к воспоминаниям М. П. Минина: «Ринулись по лестнице. Впереди Загитов. Я от него только слышу: „Миша, за мной! Миша, за мной!“ Дальше Лисименко, Бобров… Мы не знали, что нас впереди ждет, что с нами будет. Но такое было настроение, такая приподнятость духа, что мы попросту забыли об опасности. Но сказывалось, что мы были из одного дивизиона, знали друг друга много лет. И поэтому действовали слаженно, с головой. Все коридоры, которые выходили на лестницу, забрасывали гранатами Ф-1 и прочесывали автоматными очередями. Мы уже были на втором этаже, когда снизу на помощь нам уже устремились многие воины из стрелковых подразделений. Часть из них сразу же залегла у входов в коридоры, чтобы не допустить проникновения противника на лестницу, а остальные бежали с нами наверх.
По пути я случайно наткнулся на торчащую из стенки тонкостенную трубку. Сильно рванул ее на себя, и она легко отломилась. «Сгодится в качестве древка знамени», – подумал я.
Когда достигли чердака, нужно было скорее находить выход на крышу. После того, как прочесали чердак автоматными очередями и бросили в темноту несколько гранат, Г. Загитов посветил фонариком и сразу обнаружил невдалеке грузовую лебедку, две массивные пластинчатые цепи которой уходили наверх. Звенья гигантской цепи были такой величины, что в них свободно входила ступня ноги. Куда она могла привести, мы, конечно, не знали. Но, действуя наугад, один за другим вчетвером лезем по цепи наверх. Как всегда, впереди Гиза Загитов, а за ним – я со знаменем. Чтобы удобнее было лезть, «древко» я держал в зубах, автомат за спиной, а в правой руке пистолет. Метра четыре лезли по цепи, пока не достигли слухового окна, через которое и выбрались на крышу. Вблизи в темноте еле виднелся силуэт небольшой башни, к которой я и Загитов стали прикреплять Красное знамя. Вдруг на фоне огненного зарева от разорвавшегося на крыше снаряда А. Лисименко заметил наш дневной ориентир – «Богиню победы», как мы тогда назвали скульптурную группу.
Несмотря на артиллерийский обстрел, решили водрузить Красное знамя именно наверху этой скульптуры – с нее в дневное время знамя будет видно очень хорошо. Здесь же на крыше в темноте почти на ощупь написал на полотне знамени свое имя и имена товарищей.
Чтобы привязать знамя к металлическому «древку», Загитов разорвал свой носовой платок на тесемки. Этими тесемками мы привязали два угла полотнища к трубке. Обдирая в кровь руки о зазубрины многочисленных пробоин от осколков снарядов, с помощью товарищей я залез на круп бронзового коня. Нашел отверстие в короне великанши и закрепил в нем «древко». Чтобы знамя не упало, «древко» привязал к короне теми же тесемками от носового платка Загитова. Длинных и более прочных тесемок можно было нарвать и из самого полотна знамени, но мы в спешке не догадались этого сделать.
Только тогда, когда была полностью выполнена боевая задача (было это около 22.30 —22.40 по местному времени), я почувствовал всю опасность своего положения. Я продолжал стоять на бронзовом коне, держась за корону великанши. На крыше Рейхстага рвались снаряды и мины. От взрывных волн качалась бронзовая скульптура. Мне казалось, что вздыбленный конь свисает над фронтоном и вот-вот вся эта бронзовая громадина вместе со мной грохнет вниз.
Как только я слез с коня, мы все обнялись и решили немедленно доложить В. Макову о водружении Знамени Победы. Я, Загитов и Лисименко остались на крыше, а Бобров стремглав бросился вниз… »
Из радиорассказа В. Макова: «Было примерно без четверти одиннадцать, когда вижу, в отблеске пламени бежит ко мне Лешка Бобров. Видно, по моей заметной кожаной куртке опознал. Подлетает и говорит: „Капитан!.. “ А дальше – то ли от бега, то ли от волнения выговорить не может, задыхается. Я ему: ты чего, мол, запыхался? А он только выдохнул: „Флаг водрузили!“
Я:
– Как водрузили?
Тут и все окружающие меня солдаты услыхали, что «артиллеристы водрузили знамя», обступили Боброва, стали интересоваться…
– Ну, – говорю, – момент ответственный. Надо же докладывать командиру корпуса. Веди к ребятам!»
Поднялись наверх. Вылезли на крышу. И при свете отдельных вспышек вижу, как в ореоле, статуя великанши на коне, а у нее на короне полощется кусок красного полотна. Ну, факт налицо – флаг водружен! Подбежал, ребят расцеловал. Оставил Боброва, Минина и Лисименко охранять знамя. А сам с Загитовым стал спускаться. Когда преодолевали какой-то пролом, откуда-то – не совсем ясно, откуда, потому что в помещении звук резонирует, раздалась очередь. Видно, сначала целились в Загитова, потому что я успел упасть. А обернулся – Гизи лежит окровавленный. Вернулся, наклонился над ним: «Жив?» – «Живой…» Быстренько разорвал индивидуальный пакет, сложил бинт, подсунул Гизе под гимнастерку. Взвалил на плечи. Кое-как спустились вместе вниз. А там санинструкторы подбежали. Я говорю: «Девчата, перевяжите его!»
Присутствовавший при этом Неустроев потом отмечал, что Маков, только что переживший два совершенно противоположных чувства – радостное в связи с водружением и тревожное в связи с не ясной еще судьбой тяжело раненного товарища, – тут же по рации вышел на связь с командованием корпуса. Потом свидетели этого доклада с обеих сторон – и стоящий рядом с капитаном Неустроев, и оказавшийся в тот момент у рации в штабе 79-го корпуса начальник армейского политотдела Лисицын, в один голос вспоминали, что при докладе Макова буквально распирало от избытка чувств. Не стесняясь в выборе слов, он кричал в трубку: «Товарищ 10. Докладывает „Дозор-5“. Ваш приказ выполнен: мои парни первыми водрузили Знамя Победы наверху Рейхстага в корону какой-то бляди!»
В ночь с 30 апреля на 1 мая. Ведущие и ведомые
Сам Неустроев появился в Рейхстаге после того, как где-то около половины одиннадцатого на его НП в «доме Гиммлера» загудел зуммер полевого телефона. Из Рейхстага звонил начштаба батальона, старший лейтенант К. Гусев. Он доложил, что новый НП готов, роты и отдельные штурмовые группы сражаются в глубине Рейхстага, но накал спадает и дальше бой вести рискованно – можно перестрелять своих.
Первым, кого встретил в вестибюле пробравшийся в Рейхстаг Неустроев, был командир одной из рот батальона, капитан Ярунов. Он доложил, что основная часть батальона Самсонова находится у арки северного входа. А к южному, «депутатскому» подъезду выдвинулись роты батальона капитана Давыдова. Водружение знамени разведчиками Макова, конечно, воодушевляло. Но бой за Рейхстаг только-только разворачивался. И Зинченко, пока обстановка была более или менее спокойная, тут же под покровом темноты решил навестить Давыдова, чтобы согласовать вопросы взаимодействия. Капитана Неустроев обнаружил метрах в ста-ста пятидесяти от Рейхстага в большой воронке от фугасного снаряда или бомбы – здесь у Давыдова был наблюдательный пункт. Как вспоминает Степан Неустроев, комбат ознакомил гостя с обстановкой на своем участке и сообщил, что полностью вводить батальон в Рейхстаг считает рискованным: фашисты могут контратаковать со стороны Бранденбургских ворот. Поэтому решил ввести в вестибюль южного входа только роту лейтенанта П. Гречишникова и взвод, которым командовал утром пропавший, но теперь объявившийся Рахимжан Кошкарбаев. Свои основные силы Давыдов расположил у Рейхстаговской стены фронтом на юг, поскольку именно оттуда можно было каждую минуту ждать контратаки…
Успокоенный, что правый фланг прикрыт, Неустроев не без приключений, но в общем-то благополучно пробрался и к старшему лейтенанту Самсонову. Тот тоже действовал продуманно. Роты его батальона заняли оборону вдоль северной стороны Рейхстага, с внешней стороны здания. По существу, первая половина задачи по захвату Рейхстага была выполнена: ворвавшиеся в здание роты и группы были надежно прикрыты от контратак с флангов. Теперь – почти без опаски оказаться в западне – можно было без излишней суеты разбираться с противником в самом Рейхстаге. Расставшись с Самсоновым, Неустроев так торопился в расположение своего батальона, что, чтобы не плутать в темноте, рискнул подсвечивать себе дорогу карманным фонариком. И весь путь нет-нет, да и вздрагивал: по такому светящемуся пятну не только немцы, но даже свои могли запросто полоснуть пулеметной очередью. Но обошлось…
В Рейхстаге тем временем «солдатский телеграф» разнес весть о «водружении знамени над Рейхстагом артиллеристами» по всему батальону. Несколько бойцов сразу же присоединились к «маковцам», чтобы помочь с организацией обороны на чердаке. Другие же в редкие минуты затишья просто заскакивали на секундочку глянуть на водруженное знамя. Поскольку Минин на листке бумаги из школьной тетради записал и тех, и других, сегодня можно сказать, что на крыше у знамени в те часы и минуты побывало не менее двух десятков человек.
Очень скоро их присутствие оказалось совсем не лишним. Как и поддержка извне. Примерно в 12 часов ночи (или, как отмечено в журнале боевых действий 380-го полка, в два часа по московскому времени) в Рейхстаг вступили бойцы из батальона старшего лейтенанта К. Самсонова. Часть сил комбат по-прежнему держал снаружи, расположив их вдоль северного торца, чтобы отразить возможную контратаку противника с этого направления. Другая же часть соединилась с «неустроевцами». В их рядах оказалась и штурмовая группа майора М. Бондаря, которая до сих пор в основном вела наблюдение и по рации из здания швейцарского посольства передавала сведения в штаб корпуса.
Именно Бондаря, как офицера штаба корпуса, М. Минин пригласил засвидетельствовать факт водружения первого знамени на Рейхстаге. В сопровождении младшего сержанта М. Бондарь, захватив с собой двух своих бойцов, повторил весь путь «четверки» наверх, на крышу. Здесь, у задней ноги бронзового коня по его приказу подчиненные установили свой собственный флаг…
Сразу же после этого установившееся было затишье вновь взорвалось автоматными очередями и разрывами гранат.
Потому что немцы, просачиваясь мобильными группами по только им знакомым ходам и переходам, начали выбираться из подвалов наверх. В разных местах сначала на первом, а затем и на втором этажах здания завязались жаркие, переходящие порой врукопашную, схватки. Многим в те минуты запомнился Алексей Бобров. Высокого роста, подтянутый, с зычным, как говорится, «командирским» голосом, он появлялся в самых опасных местах. И личным примером, точной подсказкой сразу же вносил в действия бойцов осмысленность и особую пробивную силу.
Помимо Боброва, пришлось повоевать и остальным участникам знаменосной четверки. Несколько раз, поочередно меняясь у знамени, они участвовали в отражении контратак фашистов.
Несмотря на страшный риск, во время одного из затиший Саша Лисименко ухитрился спуститься вниз, чтобы навестить Загитова. И хотя тот чувствовал себя очень неважно (пуля, как потом установили пораженные врачи, пробив партбилет и колодочку медали «За отвагу», прошла навылет всего в одном сантиметре от сердца), но, получив первую медицинскую помощь, от эвакуации категорически отказался. Более того, упросил Сашу помочь добраться до ребят, участвовал с ними в отражении нескольких атак. Пока снова не потерял сознание и по категоричному приказу Макова не был вместе с очередной партией раненых переправлен в «дом Гиммлера», где размещалась полковая санчасть.
Далеко за полночь во время очередной паузы в Рейхстаг прибыл командир 756-го стрелкового полка полковник Ф. Зинченко. Неустроев в это время, разрешив личному составу батальона попеременно отдохнуть, как раз занимался отправкой раненых в тыл. Зинченко вошел в здание в сопровождении большой группы автоматчиков и сразу же обратился к комбату:
– Капитан, доложите обстановку!
Во время доклада вдруг выяснилось, что комполка заботила не только обстановка. Из воспоминаний С. Неустроева: «Полковника интересовало знамя. Я пытался ему объяснить, что знамен много… и доложил, что флажки ротные, взводные и отделений установлены в расположении их позиций.
– Не то говоришь, товарищ комбат, – резко оборвал меня Зинченко. – Я спрашиваю, где Знамя Военного совета армии под номером пять? Я же приказал начальнику разведки полка капитану Кондрашеву, чтоб Знамя шло в атаку с 1-й ротой! – возмущался полковник.
Стали выяснять, расспрашивать, оказалось, что Знамя осталось в штабе полка, в «доме Гиммлера». Зинченко позвонил по телефону начальнику штаба майору Артемию Григорьевичу Казакову и приказал:
– Немедленно организуйте доставку Знамени Военного совета в Рейхстаг! Направьте его с проверенными, надежными солдатами из взвода разведки…
Вскоре в вестибюль вбежали два наших разведчика – сержант Егоров и младший сержант Кантария. Они развернули алое полотнище…» [106].
Какому времени соответствовало это «вскоре», Неустроев уточнил 52 года спустя в одном из своих последних интервью – «в третьем часу ночи».
М. П. Минин в своих воспоминаниях также отмечает, что, сменившись на крыше с поста у знамени и спустившись в вестибюль, стал случайным свидетелем прибытия двух разведчиков в период «между тремя—четырьмя часами».
Есть целый ряд и других свидетельств, из которых, по крайней мере, очевидно одно: сержанты Егоров и Кантария появились в Рейхстаге после прибытия комполка Зинченко.
И соответственно, спустя несколько часов после того, как фасад у парадного входа украсили многочисленные флажки штурмовавших Рейхстаг солдат, а на крыше взвилось корпусное знамя, водруженное разведчиками из группы Макова.
Но вернемся к воспоминаниям Неустроева: «Командир полка поставил перед ними задачу:
– Немедленно на крышу Рейхстага! Где-то на высоком месте, чтобы было видно издалека, установите знамя. Да прикрепите его покрепче, чтобы не оторвало ветром.
Минут через двадцать Егоров и Кантария вернулись.
– В чем дело?!! – гневно спросил их полковник.
– Там темно, у нас нет фонарика, мы не нашли выход на крышу, – смущенным и подавленным голосом ответил Егоров.
Полковник Зинченко с минуту молчал. Потом заговорил тихо, с нажимом на каждый слог.
– Верховное Главнокомандование Вооруженных Сил Советского Союза от имени Коммунистической партии, нашей социалистической Родины и всего советского народа приказало нам водрузить Знамя Победы над Берлином. Этот исторический момент наступил… а вы… не нашли выход на крышу!
Полковник Зинченко резко повернулся ко мне:
– Товарищ комбат, обеспечьте водружение Знамени Победы над Рейхстагом!
Я приказал лейтенанту Бересту:
– Пойдешь вместе с разведчиками и на фронтоне, над парадным подъездом, привяжешь знамя, чтоб его было видно с площади и из «дома Гиммлера».
Про себя с раздражением подумал: «Пусть им любуются тыловики и высокое начальство».
Берест, Егоров и Кантария направились к лестнице, ведущей на верхние этажи. Путь им расчищали автоматчики из роты Съянова. И почти сразу же откуда-то сверху послышались стрельба и грохот разрывов гранат, но через минуту или две все стихло…
Прошло с полчаса. Берест и разведчики все не возвращались. Мы с нетерпением ожидали их внизу, в вестибюле.
Минуты тянулись медленно. Но вот, наконец, на лестнице послышались шаги, ровные, спокойные и тяжелые. Так мог ходить только Берест.
Алексей Прокопьевич доложил:
– Знамя Победы установили на бронзовой конной скульптуре на фронтоне главного подъезда. Привязали ремнями. Не оторвется. Простоит сотни лет!» [107].
Как и все находившиеся тогда в Рейхстаге, лейтенант Берест, не очень хорошо разбираясь в расположении помещений, да еще и в темноте все же действительно вывел Егорова и Кантарию на крышу. Но не на ту видимую начальству со стороны Королевской площади западную сторону, где уже полоскалось на ветру знамя, водруженное «маковцами», а на совершенно противоположную, восточную. Там тоже над подъездом возвышался фронтон. А над ним возвышалась скульптура конного рыцаря кайзера Вильгельма.
Забегая вперед, заметим, что Егорову и Кантарии повезло не только в том, что немцы в это время огонь ослабили, но и в том, что благодаря Бересту они закрепили Знамя Военного совета на той стороне, с которой к Рейхстагу подходили части 5-й ударной армии генерала Берзарина. Здесь огонь противника был много слабее. И к исходу следующих суток, когда лавина вражеских снарядов смела с западной стороны многие доставленные сюда с таким риском красные флаги, в том числе и тот, что первыми водрузили на крыше «маковцы», Знамя Военного совета – целым и невредимым – осталось гордо полоскаться на ветру над дымящимся Берлином…
1 мая. В начале нового дня. Затишье перед бурей
По пути я случайно наткнулся на торчащую из стенки тонкостенную трубку. Сильно рванул ее на себя, и она легко отломилась. «Сгодится в качестве древка знамени», – подумал я.
Когда достигли чердака, нужно было скорее находить выход на крышу. После того, как прочесали чердак автоматными очередями и бросили в темноту несколько гранат, Г. Загитов посветил фонариком и сразу обнаружил невдалеке грузовую лебедку, две массивные пластинчатые цепи которой уходили наверх. Звенья гигантской цепи были такой величины, что в них свободно входила ступня ноги. Куда она могла привести, мы, конечно, не знали. Но, действуя наугад, один за другим вчетвером лезем по цепи наверх. Как всегда, впереди Гиза Загитов, а за ним – я со знаменем. Чтобы удобнее было лезть, «древко» я держал в зубах, автомат за спиной, а в правой руке пистолет. Метра четыре лезли по цепи, пока не достигли слухового окна, через которое и выбрались на крышу. Вблизи в темноте еле виднелся силуэт небольшой башни, к которой я и Загитов стали прикреплять Красное знамя. Вдруг на фоне огненного зарева от разорвавшегося на крыше снаряда А. Лисименко заметил наш дневной ориентир – «Богиню победы», как мы тогда назвали скульптурную группу.
Несмотря на артиллерийский обстрел, решили водрузить Красное знамя именно наверху этой скульптуры – с нее в дневное время знамя будет видно очень хорошо. Здесь же на крыше в темноте почти на ощупь написал на полотне знамени свое имя и имена товарищей.
Чтобы привязать знамя к металлическому «древку», Загитов разорвал свой носовой платок на тесемки. Этими тесемками мы привязали два угла полотнища к трубке. Обдирая в кровь руки о зазубрины многочисленных пробоин от осколков снарядов, с помощью товарищей я залез на круп бронзового коня. Нашел отверстие в короне великанши и закрепил в нем «древко». Чтобы знамя не упало, «древко» привязал к короне теми же тесемками от носового платка Загитова. Длинных и более прочных тесемок можно было нарвать и из самого полотна знамени, но мы в спешке не догадались этого сделать.
Только тогда, когда была полностью выполнена боевая задача (было это около 22.30 —22.40 по местному времени), я почувствовал всю опасность своего положения. Я продолжал стоять на бронзовом коне, держась за корону великанши. На крыше Рейхстага рвались снаряды и мины. От взрывных волн качалась бронзовая скульптура. Мне казалось, что вздыбленный конь свисает над фронтоном и вот-вот вся эта бронзовая громадина вместе со мной грохнет вниз.
Как только я слез с коня, мы все обнялись и решили немедленно доложить В. Макову о водружении Знамени Победы. Я, Загитов и Лисименко остались на крыше, а Бобров стремглав бросился вниз… »
Из радиорассказа В. Макова: «Было примерно без четверти одиннадцать, когда вижу, в отблеске пламени бежит ко мне Лешка Бобров. Видно, по моей заметной кожаной куртке опознал. Подлетает и говорит: „Капитан!.. “ А дальше – то ли от бега, то ли от волнения выговорить не может, задыхается. Я ему: ты чего, мол, запыхался? А он только выдохнул: „Флаг водрузили!“
Я:
– Как водрузили?
Тут и все окружающие меня солдаты услыхали, что «артиллеристы водрузили знамя», обступили Боброва, стали интересоваться…
– Ну, – говорю, – момент ответственный. Надо же докладывать командиру корпуса. Веди к ребятам!»
Поднялись наверх. Вылезли на крышу. И при свете отдельных вспышек вижу, как в ореоле, статуя великанши на коне, а у нее на короне полощется кусок красного полотна. Ну, факт налицо – флаг водружен! Подбежал, ребят расцеловал. Оставил Боброва, Минина и Лисименко охранять знамя. А сам с Загитовым стал спускаться. Когда преодолевали какой-то пролом, откуда-то – не совсем ясно, откуда, потому что в помещении звук резонирует, раздалась очередь. Видно, сначала целились в Загитова, потому что я успел упасть. А обернулся – Гизи лежит окровавленный. Вернулся, наклонился над ним: «Жив?» – «Живой…» Быстренько разорвал индивидуальный пакет, сложил бинт, подсунул Гизе под гимнастерку. Взвалил на плечи. Кое-как спустились вместе вниз. А там санинструкторы подбежали. Я говорю: «Девчата, перевяжите его!»
Присутствовавший при этом Неустроев потом отмечал, что Маков, только что переживший два совершенно противоположных чувства – радостное в связи с водружением и тревожное в связи с не ясной еще судьбой тяжело раненного товарища, – тут же по рации вышел на связь с командованием корпуса. Потом свидетели этого доклада с обеих сторон – и стоящий рядом с капитаном Неустроев, и оказавшийся в тот момент у рации в штабе 79-го корпуса начальник армейского политотдела Лисицын, в один голос вспоминали, что при докладе Макова буквально распирало от избытка чувств. Не стесняясь в выборе слов, он кричал в трубку: «Товарищ 10. Докладывает „Дозор-5“. Ваш приказ выполнен: мои парни первыми водрузили Знамя Победы наверху Рейхстага в корону какой-то бляди!»
В ночь с 30 апреля на 1 мая. Ведущие и ведомые
Сам Неустроев появился в Рейхстаге после того, как где-то около половины одиннадцатого на его НП в «доме Гиммлера» загудел зуммер полевого телефона. Из Рейхстага звонил начштаба батальона, старший лейтенант К. Гусев. Он доложил, что новый НП готов, роты и отдельные штурмовые группы сражаются в глубине Рейхстага, но накал спадает и дальше бой вести рискованно – можно перестрелять своих.
Первым, кого встретил в вестибюле пробравшийся в Рейхстаг Неустроев, был командир одной из рот батальона, капитан Ярунов. Он доложил, что основная часть батальона Самсонова находится у арки северного входа. А к южному, «депутатскому» подъезду выдвинулись роты батальона капитана Давыдова. Водружение знамени разведчиками Макова, конечно, воодушевляло. Но бой за Рейхстаг только-только разворачивался. И Зинченко, пока обстановка была более или менее спокойная, тут же под покровом темноты решил навестить Давыдова, чтобы согласовать вопросы взаимодействия. Капитана Неустроев обнаружил метрах в ста-ста пятидесяти от Рейхстага в большой воронке от фугасного снаряда или бомбы – здесь у Давыдова был наблюдательный пункт. Как вспоминает Степан Неустроев, комбат ознакомил гостя с обстановкой на своем участке и сообщил, что полностью вводить батальон в Рейхстаг считает рискованным: фашисты могут контратаковать со стороны Бранденбургских ворот. Поэтому решил ввести в вестибюль южного входа только роту лейтенанта П. Гречишникова и взвод, которым командовал утром пропавший, но теперь объявившийся Рахимжан Кошкарбаев. Свои основные силы Давыдов расположил у Рейхстаговской стены фронтом на юг, поскольку именно оттуда можно было каждую минуту ждать контратаки…
Успокоенный, что правый фланг прикрыт, Неустроев не без приключений, но в общем-то благополучно пробрался и к старшему лейтенанту Самсонову. Тот тоже действовал продуманно. Роты его батальона заняли оборону вдоль северной стороны Рейхстага, с внешней стороны здания. По существу, первая половина задачи по захвату Рейхстага была выполнена: ворвавшиеся в здание роты и группы были надежно прикрыты от контратак с флангов. Теперь – почти без опаски оказаться в западне – можно было без излишней суеты разбираться с противником в самом Рейхстаге. Расставшись с Самсоновым, Неустроев так торопился в расположение своего батальона, что, чтобы не плутать в темноте, рискнул подсвечивать себе дорогу карманным фонариком. И весь путь нет-нет, да и вздрагивал: по такому светящемуся пятну не только немцы, но даже свои могли запросто полоснуть пулеметной очередью. Но обошлось…
В Рейхстаге тем временем «солдатский телеграф» разнес весть о «водружении знамени над Рейхстагом артиллеристами» по всему батальону. Несколько бойцов сразу же присоединились к «маковцам», чтобы помочь с организацией обороны на чердаке. Другие же в редкие минуты затишья просто заскакивали на секундочку глянуть на водруженное знамя. Поскольку Минин на листке бумаги из школьной тетради записал и тех, и других, сегодня можно сказать, что на крыше у знамени в те часы и минуты побывало не менее двух десятков человек.
Очень скоро их присутствие оказалось совсем не лишним. Как и поддержка извне. Примерно в 12 часов ночи (или, как отмечено в журнале боевых действий 380-го полка, в два часа по московскому времени) в Рейхстаг вступили бойцы из батальона старшего лейтенанта К. Самсонова. Часть сил комбат по-прежнему держал снаружи, расположив их вдоль северного торца, чтобы отразить возможную контратаку противника с этого направления. Другая же часть соединилась с «неустроевцами». В их рядах оказалась и штурмовая группа майора М. Бондаря, которая до сих пор в основном вела наблюдение и по рации из здания швейцарского посольства передавала сведения в штаб корпуса.
Именно Бондаря, как офицера штаба корпуса, М. Минин пригласил засвидетельствовать факт водружения первого знамени на Рейхстаге. В сопровождении младшего сержанта М. Бондарь, захватив с собой двух своих бойцов, повторил весь путь «четверки» наверх, на крышу. Здесь, у задней ноги бронзового коня по его приказу подчиненные установили свой собственный флаг…
Сразу же после этого установившееся было затишье вновь взорвалось автоматными очередями и разрывами гранат.
Потому что немцы, просачиваясь мобильными группами по только им знакомым ходам и переходам, начали выбираться из подвалов наверх. В разных местах сначала на первом, а затем и на втором этажах здания завязались жаркие, переходящие порой врукопашную, схватки. Многим в те минуты запомнился Алексей Бобров. Высокого роста, подтянутый, с зычным, как говорится, «командирским» голосом, он появлялся в самых опасных местах. И личным примером, точной подсказкой сразу же вносил в действия бойцов осмысленность и особую пробивную силу.
Помимо Боброва, пришлось повоевать и остальным участникам знаменосной четверки. Несколько раз, поочередно меняясь у знамени, они участвовали в отражении контратак фашистов.
Несмотря на страшный риск, во время одного из затиший Саша Лисименко ухитрился спуститься вниз, чтобы навестить Загитова. И хотя тот чувствовал себя очень неважно (пуля, как потом установили пораженные врачи, пробив партбилет и колодочку медали «За отвагу», прошла навылет всего в одном сантиметре от сердца), но, получив первую медицинскую помощь, от эвакуации категорически отказался. Более того, упросил Сашу помочь добраться до ребят, участвовал с ними в отражении нескольких атак. Пока снова не потерял сознание и по категоричному приказу Макова не был вместе с очередной партией раненых переправлен в «дом Гиммлера», где размещалась полковая санчасть.
Далеко за полночь во время очередной паузы в Рейхстаг прибыл командир 756-го стрелкового полка полковник Ф. Зинченко. Неустроев в это время, разрешив личному составу батальона попеременно отдохнуть, как раз занимался отправкой раненых в тыл. Зинченко вошел в здание в сопровождении большой группы автоматчиков и сразу же обратился к комбату:
– Капитан, доложите обстановку!
Во время доклада вдруг выяснилось, что комполка заботила не только обстановка. Из воспоминаний С. Неустроева: «Полковника интересовало знамя. Я пытался ему объяснить, что знамен много… и доложил, что флажки ротные, взводные и отделений установлены в расположении их позиций.
– Не то говоришь, товарищ комбат, – резко оборвал меня Зинченко. – Я спрашиваю, где Знамя Военного совета армии под номером пять? Я же приказал начальнику разведки полка капитану Кондрашеву, чтоб Знамя шло в атаку с 1-й ротой! – возмущался полковник.
Стали выяснять, расспрашивать, оказалось, что Знамя осталось в штабе полка, в «доме Гиммлера». Зинченко позвонил по телефону начальнику штаба майору Артемию Григорьевичу Казакову и приказал:
– Немедленно организуйте доставку Знамени Военного совета в Рейхстаг! Направьте его с проверенными, надежными солдатами из взвода разведки…
Вскоре в вестибюль вбежали два наших разведчика – сержант Егоров и младший сержант Кантария. Они развернули алое полотнище…» [106].
Какому времени соответствовало это «вскоре», Неустроев уточнил 52 года спустя в одном из своих последних интервью – «в третьем часу ночи».
М. П. Минин в своих воспоминаниях также отмечает, что, сменившись на крыше с поста у знамени и спустившись в вестибюль, стал случайным свидетелем прибытия двух разведчиков в период «между тремя—четырьмя часами».
Есть целый ряд и других свидетельств, из которых, по крайней мере, очевидно одно: сержанты Егоров и Кантария появились в Рейхстаге после прибытия комполка Зинченко.
И соответственно, спустя несколько часов после того, как фасад у парадного входа украсили многочисленные флажки штурмовавших Рейхстаг солдат, а на крыше взвилось корпусное знамя, водруженное разведчиками из группы Макова.
Но вернемся к воспоминаниям Неустроева: «Командир полка поставил перед ними задачу:
– Немедленно на крышу Рейхстага! Где-то на высоком месте, чтобы было видно издалека, установите знамя. Да прикрепите его покрепче, чтобы не оторвало ветром.
Минут через двадцать Егоров и Кантария вернулись.
– В чем дело?!! – гневно спросил их полковник.
– Там темно, у нас нет фонарика, мы не нашли выход на крышу, – смущенным и подавленным голосом ответил Егоров.
Полковник Зинченко с минуту молчал. Потом заговорил тихо, с нажимом на каждый слог.
– Верховное Главнокомандование Вооруженных Сил Советского Союза от имени Коммунистической партии, нашей социалистической Родины и всего советского народа приказало нам водрузить Знамя Победы над Берлином. Этот исторический момент наступил… а вы… не нашли выход на крышу!
Полковник Зинченко резко повернулся ко мне:
– Товарищ комбат, обеспечьте водружение Знамени Победы над Рейхстагом!
Я приказал лейтенанту Бересту:
– Пойдешь вместе с разведчиками и на фронтоне, над парадным подъездом, привяжешь знамя, чтоб его было видно с площади и из «дома Гиммлера».
Про себя с раздражением подумал: «Пусть им любуются тыловики и высокое начальство».
Берест, Егоров и Кантария направились к лестнице, ведущей на верхние этажи. Путь им расчищали автоматчики из роты Съянова. И почти сразу же откуда-то сверху послышались стрельба и грохот разрывов гранат, но через минуту или две все стихло…
Прошло с полчаса. Берест и разведчики все не возвращались. Мы с нетерпением ожидали их внизу, в вестибюле.
Минуты тянулись медленно. Но вот, наконец, на лестнице послышались шаги, ровные, спокойные и тяжелые. Так мог ходить только Берест.
Алексей Прокопьевич доложил:
– Знамя Победы установили на бронзовой конной скульптуре на фронтоне главного подъезда. Привязали ремнями. Не оторвется. Простоит сотни лет!» [107].
Как и все находившиеся тогда в Рейхстаге, лейтенант Берест, не очень хорошо разбираясь в расположении помещений, да еще и в темноте все же действительно вывел Егорова и Кантарию на крышу. Но не на ту видимую начальству со стороны Королевской площади западную сторону, где уже полоскалось на ветру знамя, водруженное «маковцами», а на совершенно противоположную, восточную. Там тоже над подъездом возвышался фронтон. А над ним возвышалась скульптура конного рыцаря кайзера Вильгельма.
Забегая вперед, заметим, что Егорову и Кантарии повезло не только в том, что немцы в это время огонь ослабили, но и в том, что благодаря Бересту они закрепили Знамя Военного совета на той стороне, с которой к Рейхстагу подходили части 5-й ударной армии генерала Берзарина. Здесь огонь противника был много слабее. И к исходу следующих суток, когда лавина вражеских снарядов смела с западной стороны многие доставленные сюда с таким риском красные флаги, в том числе и тот, что первыми водрузили на крыше «маковцы», Знамя Военного совета – целым и невредимым – осталось гордо полоскаться на ветру над дымящимся Берлином…
1 мая. В начале нового дня. Затишье перед бурей
После того, как полковник Зинченко, его заместитель по политчасти подполковник Ефимов, капитан Кондрашев, Егоров и Кантария ушли на КП полка в «дом Гиммлера», в Рейхстаге за старшего снова остался С. Неустроев. Сделав необходимые распоряжения и почувствовав, что просто падает от усталости и напряжения, комбат решил хоть на часок прикурнуть.
Но поспать не удалось. С внешней стороны Рейхстага – там, где находились южный вход и Королевская площадь, раздался грохот. Противник обрушил на здание ураганный артиллерийский огонь. Рейхстаг затрясло… Бойцы во всех ротах были подняты. Все ждали контратаки…
Неустроев позвонил комбату Давыдову. Дежурный связист на его НП ответил, что капитан подойти не может, – батальон отбивается от наступающего врага. Связи с Самсоновым не было. Но, судя по треску автоматных очередей и уханью орудий с северной стороны, там тоже шел бой. Сбывалось то, о чем предупреждал по-военному мудрый Давыдов: враг пытался атаковать с флангов. И, кстати, не только с флангов. Немцы резко усилили огонь по Королевской площади, явно стремясь отсечь ворвавшихся в Рейхстаг от поддержки второго эшелона и тылов. На площади стало светло, как днем. Ее освещали пожары, бушевавшие в прилегающих к Рейхстагу домах. Настоящее сражение шло у здания «Кроль-оперы»…
Над воюющими в здании германского парламента нависла угроза оказаться «в мышеловке». Но батальоны Давыдова и Самсонова, без чьей грамотной, самоотверженной поддержки батальон Неустроева вряд ли закрепился бы в Рейхстаге, сделали свое дело. Автоматно-пулеметным огнем и буквально собственными телами бойцы этих подразделений прикрыли сражающихся в здании солдат от опасных фланговых контратак.
Видимо, осознав, что прорваться к Рейхстагу и соединиться с его гарнизоном не удастся, где-то около четырех часов ночи противник ослабил огонь, а затем и вовсе затих. Далее перестрелки на Королевской площади возникали лишь эпизодически. Изредка над Рейхстагом пролетал и разрывался где-то в стороне наш или немецкий снаряд.
К этому времени основная часть батальонов Давыдова и Самсонова переместилась в Рейхстаг. Вместе с бойцами Неустроева это была довольно внушительная сила. А в здание через парадный подъезд входили все новые и новые подразделения. Всем при этом хотелось как-то по-особому обозначить свое присутствие и даже участие. Многие стали доставать и на всех более или менее заметных местах прикреплять свои знамена и штурмовые флажки – так их потом назовут историки.
А новые пехотные подразделения – и с ними представители других родов войск и частей 79-го корпуса – все прибывали и прибывали. В результате боевые порядки подразделений опять стали смешиваться. Создавалась опасная скученность, неразбериха.
Неустроев, находясь по этой причине в крайне возбужденном состоянии, метался по Рейхстагу с маузером в руке и на правах неформального коменданта пытался восстановить порядок. Для него было абсолютно ясно, что для обороны Рейхстага и отражения возможных фашистских контратак вполне достаточно оставить в здании один полк или боеспособный усиленный батальон. Свои соображения капитан доложил по телефону Зинченко. А уж с подачи последнего комдив Шатилов срочно связался со штабом корпуса. Переверткин с приказом не замешкался. Потому что не прошло и часа, как из Рейхстага были выведены все подразделения, кроме батальона Неустроева.
Очень скоро стало ясно, что командование при этом впало в другую крайность. Ведь в процессе штурма батальон Неустроева уменьшился на треть. Но в тот момент уже многим казалось: самое тяжелое позади. Так что столь решительное устранение из Рейхстага всех лишних вроде бы было вполне оправданно…
В начале шестого утра группа капитана Макова, как выполнившая свою задачу, получила из штаба корпуса приказ «на выход». Первые лучи солнца хоть и с трудом, но пробивались сквозь дым пожарищ, когда, сняв охранение у знамени, капитан и четверо разведчиков вышли на пустынную Королевскую площадь. Задержавшись около одной из колонн, Маков выдохнул: «Конец, ребятки!» Похоже, говорил он это не только скучковавшимся около него четверым разведчикам. Но и всем тем солдатам, кому не довелось дойти до Берлина, дожить до этого долгожданного дня. Потому что вытащил из кармана огрызок карандаша и медленно вывел на колонне: «Мы за все отомстили!»
Вот такая вышла очень большая и очень грустная радость. Из радиовоспоминаний В. Макова: «Конечно, счастье переполняло наши сердца. Оглянувшись, мы увидели, что закопченное, почти черное от копоти здание Рейхстага во многих местах расцвечено красными полотнищами и флажками. Флагов было много. Они алели, как маки в саду… »
Впрочем, был в это время в группе еще один человек, которому было совсем не до красот. Речь идет о младшем сержанте М. Минине. Дело в том, что на исходе ночи осматривавшие здание разведчики из батальона Неустроева обнаружили в стене первого этажа дверь. Они открыли ее и увидели широкую, уходящую куда-то вниз мраморную лестницу с массивными чугунными перилами. Настороженно спустившись по ней в подвальное помещение, бойцы оказались в большом бетонном зале. И тут же попали под пулеметный огонь. Пятеро убиты сразу. А трое чудом уцелевших принесли в штаб батальона малоприятную весть.
Хотя из подвала вроде бы никто не показывался и не контратаковал, комбат Неустроев приказал на всякий случай закидать этот подозрительный вход гранатами. По команде капитана вместе с остальными Минин успел с лестничной площадки вниз бросить одну гранату Ф-1. И выдернув предохранительную чеку, уже было примерился швырнуть вслед вторую, как вдруг последовало неустроевское: «Отставить!»
Выдержав паузу и убедившись, что противник отошел в глубь подземных лабиринтов, Неустроев отправил туда новую группу разведчиков. А большую часть остальных бойцов стянул вокруг самого выхода. Находясь в плотном окружении сослуживцев и не имея по этой причине возможности освободиться от опасной ноши, Минин довольно долгое время так и перемещался по Рейхстагу, крепко зажав в правой руке гранату с уже выдернутой чекой. И не без усилия разжал совершенно затекшие пальцы только тогда, когда, выбравшись с ребятами на притихшую Королевскую площадь, с облегчением швырнул смертельно опасную и совершенно ему очертеневшую «железку» в затопленный водой канал…
И еще из воспоминаний Минина: «При выходе из Рейхстага мы внимательно осмотрели всю местность, прилегающую к этому зданию с запада, юга и севера. Утро было солнечным и тихим. На Королевской площади – ни одного человека. Одинокие и искореженные немецкие зенитные орудия, вкопанные в землю, напоминали о том, что здесь вчера поздним вечером шло ожесточенное сражение. Наших танков и артиллерии в районе площади было не видно… »
По пути в штаб Маков, Минин, Бобров и Лисименко зашли в находившийся в «доме Гиммлера» медсанбат и захватили с собой Загитова. Зия, после краткого отдыха, уже немного пришел в себя и, как уверял, чувствовал себя «вполне нормально». Минин закинул за спину его автомат, а Саша Лисименко, взяв друга под руку, помог тому двигаться. Так без особых происшествий – только на мосту Мольтке неизвестно откуда по ним были выпущены две короткие пулеметные очереди, но, к счастью, все мимо – добрались до командного пункта 79-го стрелкового корпуса, где сделали небольшую остановку. По прибытии в штаб Маков сразу же отправился докладывать Переверткину. Генерал во время рассказа капитана своих чувств не скрывал. Из радиорассказа В. Макова: «Командир корпуса сразу при мне позвонил командиру 136-й артбригады полковнику Писареву и приказал не мешкая приготовить на оставшихся в живых четырех разведчиков представление к присвоению звания Героя Советского Союза. Ну и на меня начальнику штаба сказал, чтобы подготовили материал. Конечно, было очень приятно, что оценили. Но ведь когда согласились стать добровольцами и шли на штурм Рейхстага, никто не думал ни о славе, ни о наградах. Просто нужно было выполнить приказ. Понимали при этом, что войне вот-вот конец, что Победа – вопрос дней. Но кому-то надо было. Предложили нам. Если не мы, пошли бы другие… »
Вернувшись от Переверткина к разведчикам, капитан сразу же сообщил: «Командир корпуса очень доволен боевыми действиями группы. И за проявленный героизм при водружении первого Знамени Победы приказал всех нас пятерых представить к званию „Героев“, а остальных участников штурмовой группы – к ордену Ленина».
Но поспать не удалось. С внешней стороны Рейхстага – там, где находились южный вход и Королевская площадь, раздался грохот. Противник обрушил на здание ураганный артиллерийский огонь. Рейхстаг затрясло… Бойцы во всех ротах были подняты. Все ждали контратаки…
Неустроев позвонил комбату Давыдову. Дежурный связист на его НП ответил, что капитан подойти не может, – батальон отбивается от наступающего врага. Связи с Самсоновым не было. Но, судя по треску автоматных очередей и уханью орудий с северной стороны, там тоже шел бой. Сбывалось то, о чем предупреждал по-военному мудрый Давыдов: враг пытался атаковать с флангов. И, кстати, не только с флангов. Немцы резко усилили огонь по Королевской площади, явно стремясь отсечь ворвавшихся в Рейхстаг от поддержки второго эшелона и тылов. На площади стало светло, как днем. Ее освещали пожары, бушевавшие в прилегающих к Рейхстагу домах. Настоящее сражение шло у здания «Кроль-оперы»…
Над воюющими в здании германского парламента нависла угроза оказаться «в мышеловке». Но батальоны Давыдова и Самсонова, без чьей грамотной, самоотверженной поддержки батальон Неустроева вряд ли закрепился бы в Рейхстаге, сделали свое дело. Автоматно-пулеметным огнем и буквально собственными телами бойцы этих подразделений прикрыли сражающихся в здании солдат от опасных фланговых контратак.
Видимо, осознав, что прорваться к Рейхстагу и соединиться с его гарнизоном не удастся, где-то около четырех часов ночи противник ослабил огонь, а затем и вовсе затих. Далее перестрелки на Королевской площади возникали лишь эпизодически. Изредка над Рейхстагом пролетал и разрывался где-то в стороне наш или немецкий снаряд.
К этому времени основная часть батальонов Давыдова и Самсонова переместилась в Рейхстаг. Вместе с бойцами Неустроева это была довольно внушительная сила. А в здание через парадный подъезд входили все новые и новые подразделения. Всем при этом хотелось как-то по-особому обозначить свое присутствие и даже участие. Многие стали доставать и на всех более или менее заметных местах прикреплять свои знамена и штурмовые флажки – так их потом назовут историки.
А новые пехотные подразделения – и с ними представители других родов войск и частей 79-го корпуса – все прибывали и прибывали. В результате боевые порядки подразделений опять стали смешиваться. Создавалась опасная скученность, неразбериха.
Неустроев, находясь по этой причине в крайне возбужденном состоянии, метался по Рейхстагу с маузером в руке и на правах неформального коменданта пытался восстановить порядок. Для него было абсолютно ясно, что для обороны Рейхстага и отражения возможных фашистских контратак вполне достаточно оставить в здании один полк или боеспособный усиленный батальон. Свои соображения капитан доложил по телефону Зинченко. А уж с подачи последнего комдив Шатилов срочно связался со штабом корпуса. Переверткин с приказом не замешкался. Потому что не прошло и часа, как из Рейхстага были выведены все подразделения, кроме батальона Неустроева.
Очень скоро стало ясно, что командование при этом впало в другую крайность. Ведь в процессе штурма батальон Неустроева уменьшился на треть. Но в тот момент уже многим казалось: самое тяжелое позади. Так что столь решительное устранение из Рейхстага всех лишних вроде бы было вполне оправданно…
В начале шестого утра группа капитана Макова, как выполнившая свою задачу, получила из штаба корпуса приказ «на выход». Первые лучи солнца хоть и с трудом, но пробивались сквозь дым пожарищ, когда, сняв охранение у знамени, капитан и четверо разведчиков вышли на пустынную Королевскую площадь. Задержавшись около одной из колонн, Маков выдохнул: «Конец, ребятки!» Похоже, говорил он это не только скучковавшимся около него четверым разведчикам. Но и всем тем солдатам, кому не довелось дойти до Берлина, дожить до этого долгожданного дня. Потому что вытащил из кармана огрызок карандаша и медленно вывел на колонне: «Мы за все отомстили!»
Вот такая вышла очень большая и очень грустная радость. Из радиовоспоминаний В. Макова: «Конечно, счастье переполняло наши сердца. Оглянувшись, мы увидели, что закопченное, почти черное от копоти здание Рейхстага во многих местах расцвечено красными полотнищами и флажками. Флагов было много. Они алели, как маки в саду… »
Впрочем, был в это время в группе еще один человек, которому было совсем не до красот. Речь идет о младшем сержанте М. Минине. Дело в том, что на исходе ночи осматривавшие здание разведчики из батальона Неустроева обнаружили в стене первого этажа дверь. Они открыли ее и увидели широкую, уходящую куда-то вниз мраморную лестницу с массивными чугунными перилами. Настороженно спустившись по ней в подвальное помещение, бойцы оказались в большом бетонном зале. И тут же попали под пулеметный огонь. Пятеро убиты сразу. А трое чудом уцелевших принесли в штаб батальона малоприятную весть.
Хотя из подвала вроде бы никто не показывался и не контратаковал, комбат Неустроев приказал на всякий случай закидать этот подозрительный вход гранатами. По команде капитана вместе с остальными Минин успел с лестничной площадки вниз бросить одну гранату Ф-1. И выдернув предохранительную чеку, уже было примерился швырнуть вслед вторую, как вдруг последовало неустроевское: «Отставить!»
Выдержав паузу и убедившись, что противник отошел в глубь подземных лабиринтов, Неустроев отправил туда новую группу разведчиков. А большую часть остальных бойцов стянул вокруг самого выхода. Находясь в плотном окружении сослуживцев и не имея по этой причине возможности освободиться от опасной ноши, Минин довольно долгое время так и перемещался по Рейхстагу, крепко зажав в правой руке гранату с уже выдернутой чекой. И не без усилия разжал совершенно затекшие пальцы только тогда, когда, выбравшись с ребятами на притихшую Королевскую площадь, с облегчением швырнул смертельно опасную и совершенно ему очертеневшую «железку» в затопленный водой канал…
И еще из воспоминаний Минина: «При выходе из Рейхстага мы внимательно осмотрели всю местность, прилегающую к этому зданию с запада, юга и севера. Утро было солнечным и тихим. На Королевской площади – ни одного человека. Одинокие и искореженные немецкие зенитные орудия, вкопанные в землю, напоминали о том, что здесь вчера поздним вечером шло ожесточенное сражение. Наших танков и артиллерии в районе площади было не видно… »
По пути в штаб Маков, Минин, Бобров и Лисименко зашли в находившийся в «доме Гиммлера» медсанбат и захватили с собой Загитова. Зия, после краткого отдыха, уже немного пришел в себя и, как уверял, чувствовал себя «вполне нормально». Минин закинул за спину его автомат, а Саша Лисименко, взяв друга под руку, помог тому двигаться. Так без особых происшествий – только на мосту Мольтке неизвестно откуда по ним были выпущены две короткие пулеметные очереди, но, к счастью, все мимо – добрались до командного пункта 79-го стрелкового корпуса, где сделали небольшую остановку. По прибытии в штаб Маков сразу же отправился докладывать Переверткину. Генерал во время рассказа капитана своих чувств не скрывал. Из радиорассказа В. Макова: «Командир корпуса сразу при мне позвонил командиру 136-й артбригады полковнику Писареву и приказал не мешкая приготовить на оставшихся в живых четырех разведчиков представление к присвоению звания Героя Советского Союза. Ну и на меня начальнику штаба сказал, чтобы подготовили материал. Конечно, было очень приятно, что оценили. Но ведь когда согласились стать добровольцами и шли на штурм Рейхстага, никто не думал ни о славе, ни о наградах. Просто нужно было выполнить приказ. Понимали при этом, что войне вот-вот конец, что Победа – вопрос дней. Но кому-то надо было. Предложили нам. Если не мы, пошли бы другие… »
Вернувшись от Переверткина к разведчикам, капитан сразу же сообщил: «Командир корпуса очень доволен боевыми действиями группы. И за проявленный героизм при водружении первого Знамени Победы приказал всех нас пятерых представить к званию „Героев“, а остальных участников штурмовой группы – к ордену Ленина».