Страница:
– Парад провести ровно через месяц – двадцать четвертого июня, – распорядился Верховный и далее продолжил примерно так: – Война еще не кончилась, а Генштаб уже на мирный лад перестроился. Потрудитесь управиться в указанное время. И вот еще – на парад надо вынести гитлеровские знамена и с позором повергнуть их к ногам победителей. Подумайте, как это сделать…» Любопытная деталь, о которой генерал армии Штеменко даже не догадывался. Предложение о том, чтобы во время парада Победы на Красной площади марш сводных полков фронтов завершала колонна солдат, которые несли 200 опущенных знамен разгромленных немецко-фашистских войск и бросали их к подножию Мавзолея, исходило от замечательного советского историка, академика Е. Тарле. В 1930– 1934 гг. ученый был репрессирован. Правда, потом его освободили, раз и навсегда научив крепко держать язык за зубами. Так что товарищ Сталин, умевший удивительным образом «приватизировать» чужие идеи, мог совершенно спокойно не ссылаться на источник.
И еще! Фашистские стяги, которые ровно через 30 дней так эффектно швыряли к подножию мавзолея, многие литераторы потом называли «отбитыми». На самом деле числить их таковыми не совсем точно. У противника не было как у нас: сам погибай, а знамя спасай! И потом, еще в самом начале войны, после того как наши солдаты, несмотря на тяжелейшую обстановку, все же захватили одно из таких знамен, гитлеровское командование стало страховаться. По распоряжению сверху все оригиналы из частей были изъяты и размещены в нескольких хранилищах в глубине Германии. Там-то в 1944—1945 гг. их и «брали в плен» целыми комплектами наступающие войска 1-го Белорусского, 1-го и 3-го Украинских фронтов.
Часть таких знамен, штандартов и стягов – всего около 900 штук – было приказано доставить для использования в парадной процедуре. Специально созданная комиссия отобрала
200 экземпляров. Вплоть до самой торжественной церемонии все они содержались в строго охраняемом помещении в Лефортове. На репетициях же воины, которые должны были швырять гитлеровские знамена на кремлевскую брусчатку, упражнялись с кольями от шатровых армейских палаток. Оригиналы им подвезли в самый последний момент – утром 24-го, когда все участники уже выстроились на площади. Подвезли тщательно обследованными и под строгой охраной: как-никак, перед мавзолеем трофеи должны были кидать, а на нем – самое дорогое, что есть в стране: вождь и его соратники…
Что касается наших знамен, было решено, что сводные полки фронтов, составленные из наиболее отличившихся героев – солдат, сержантов, старшин, офицеров и генералов, понесут впереди свои прошедшие боевой путь и овеянные славой стяги.
Ни о каком Знамени Победы речи в сценарии не было.
Возможность вспомнить о нем на самом верху появилась незадолго до парада, когда Сталин решил, кто будет на нем командовать и кто будет принимать. Из книги «Воспоминания и размышления» Г. Жукова: «Точно не помню, кажется, 18—19 июня меня вызвал к себе на дачу Верховный.
Он спросил, не разучился ли я ездить на коне. Я ответил:
– Нет, не разучился.
– Вот что, вам придется принимать парад Победы. Командовать парадом будет Рокоссовский.
Я ответил:
– Спасибо за такую честь, но не лучше ли парад принимать вам? Вы Верховный Главнокомандующий, по праву и обязанности следует вам принимать парад.
И. В. Сталин сказал:
– Я уже стар принимать парады. Принимайте вы, вы помоложе…» [124]
Оставшиеся до парада дни были у Жукова очень насыщенными. Уже прибыли со всех фронтов специальными поездами в Москву его участники. На Центральном аэродроме им. М. Фрунзе заканчивались строевые тренировки. Рассматривались, утверждались или отвергались последние предложения по проведению церемонии, в том числе и связанные с флагами: например, поднять над Москвой на подвесках аэростатов флаги с изображениями орденов Победы и Красной Звезды. О Знамени Победы опять ни гу-гу.
Целуя знамя в пропыленный шелк…
«Шаг печатать – это вам не в окопах торчать!»
Дембель по-кремлевски
Отстранение неудобных
И еще! Фашистские стяги, которые ровно через 30 дней так эффектно швыряли к подножию мавзолея, многие литераторы потом называли «отбитыми». На самом деле числить их таковыми не совсем точно. У противника не было как у нас: сам погибай, а знамя спасай! И потом, еще в самом начале войны, после того как наши солдаты, несмотря на тяжелейшую обстановку, все же захватили одно из таких знамен, гитлеровское командование стало страховаться. По распоряжению сверху все оригиналы из частей были изъяты и размещены в нескольких хранилищах в глубине Германии. Там-то в 1944—1945 гг. их и «брали в плен» целыми комплектами наступающие войска 1-го Белорусского, 1-го и 3-го Украинских фронтов.
Часть таких знамен, штандартов и стягов – всего около 900 штук – было приказано доставить для использования в парадной процедуре. Специально созданная комиссия отобрала
200 экземпляров. Вплоть до самой торжественной церемонии все они содержались в строго охраняемом помещении в Лефортове. На репетициях же воины, которые должны были швырять гитлеровские знамена на кремлевскую брусчатку, упражнялись с кольями от шатровых армейских палаток. Оригиналы им подвезли в самый последний момент – утром 24-го, когда все участники уже выстроились на площади. Подвезли тщательно обследованными и под строгой охраной: как-никак, перед мавзолеем трофеи должны были кидать, а на нем – самое дорогое, что есть в стране: вождь и его соратники…
Что касается наших знамен, было решено, что сводные полки фронтов, составленные из наиболее отличившихся героев – солдат, сержантов, старшин, офицеров и генералов, понесут впереди свои прошедшие боевой путь и овеянные славой стяги.
Ни о каком Знамени Победы речи в сценарии не было.
Возможность вспомнить о нем на самом верху появилась незадолго до парада, когда Сталин решил, кто будет на нем командовать и кто будет принимать. Из книги «Воспоминания и размышления» Г. Жукова: «Точно не помню, кажется, 18—19 июня меня вызвал к себе на дачу Верховный.
Он спросил, не разучился ли я ездить на коне. Я ответил:
– Нет, не разучился.
– Вот что, вам придется принимать парад Победы. Командовать парадом будет Рокоссовский.
Я ответил:
– Спасибо за такую честь, но не лучше ли парад принимать вам? Вы Верховный Главнокомандующий, по праву и обязанности следует вам принимать парад.
И. В. Сталин сказал:
– Я уже стар принимать парады. Принимайте вы, вы помоложе…» [124]
Оставшиеся до парада дни были у Жукова очень насыщенными. Уже прибыли со всех фронтов специальными поездами в Москву его участники. На Центральном аэродроме им. М. Фрунзе заканчивались строевые тренировки. Рассматривались, утверждались или отвергались последние предложения по проведению церемонии, в том числе и связанные с флагами: например, поднять над Москвой на подвесках аэростатов флаги с изображениями орденов Победы и Красной Звезды. О Знамени Победы опять ни гу-гу.
Целуя знамя в пропыленный шелк…
Полторы сотни самых достойных, прославленных в боях бойцов, сержантов и офицеров 3-й ударной армии уже вовсю готовились в Москве к параду, когда вдруг из штаба 1-го Белорусского фронта по команде в 150-ю дивизию, дислоцирующуюся тогда в Эберсвальде, пришел приказ подготовить Знамя Победы для транспортировки в столицу нашей Родины…
Кто из больших начальников вспомнил о нем в столице – точно неизвестно. Но если исходить из того, кому это было более всего важно из маршалов – командующих фронтами, то получается, что Жукову. Последний, конечно, мог делать это без особой охоты: уж кому-кому, а ему-то не очень было приятно вновь вспоминать и невольно ворошить всю эту так до конца и не распутанную им историю с преждевременным докладом и водружением. Но, видно, кто-то настойчиво наталкивал его на мысль, что не гоже отказываться от предъявления на параде такой замечательной реликвии, особо выделяющей среди прочих фронт, которым он командует.
Среди этих «кого-то», конечно же, был командарм 3-й ударной армии В. Кузнецов и армейские политорганы, действовавшие, кроме всего прочего, через Главпур.
О том, что это все, скорее всего, было именно так, свидетельствовала та суета, которая вдруг разгорелась в политотделе армии сразу же по получении приказа из штаба фронта. Буквально в пожарном порядке командованием решались два главных вопроса. Первый – как оформить Знамя Победы так, чтобы первенство армии было на нем закреплено навеки. Второй – кто, собственно, его понесет на самом параде.
Судя по невиданной – не обремененной ни принятым порядком, ни элементарной правдоподобностью – стремительной процедуре представления Егорова и Кантарии на «Героя» всего за один день, именно они с самого начала планировались на роль почетных знаменосцев. Так оно и произошло. С той только добавкой, что командование и политотдел 3-й ударной армии сочли необходимым подкрепить «правильных героев» еще и небольшим эскортом в лице героев действительных. Из того факта, что всем убывающим в Москву вручили командировочные предписания за подписью начальника политуправления 1-го Белорусского фронта генерал-лейтенанта С. Галаджева, можно с большой долей уверенности предположить: вновь Знамя Победы развернул мощный пропагандистский ветер, поднятый приставленными к Жукову политорганами.
Итак, наступило время проводов святыни в Москву.
Из воспоминаний С. Неустроева: «20 июня 1945 года я, Егоров, Кантария и Съянов в сопровождении начальника политотдела 150-й дивизии подполковника Михаила Васильевича Артюхова приехали в штаб 79-го стрелкового корпуса. Нас встретил начальник политотдела корпуса полковник Крылов. Из 171-й стрелковой дивизии приехал Самсонов. Вся группа, которой поручалось доставить Знамя Победы в Москву, была в сборе».
Далее капитан Неустроев вспоминает знаменательный эпизод, в котором процедура закрепления «исторического первенства» предстает следующим образом: «Полковник Крылов проверил боевую характеристику Знамени Победы, развернул знамя и помрачнел. На нем было написано, что „150 стр. ордена Кутузова 11 ст. Идриц. див.“.
Крылов пристальным взглядом в упор посмотрел на Артюхо-ва и спросил: «Кто вам дал право писать это?» И он ткнул пальцем в цифру 150. Артюхов понял, что надо как-то загладить самовольные действия командования дивизии, и предложил Крылову не стирать надпись, а добавить «79-й стрелковый корпус»… Конфликт был улажен», – заключает свой рассказ Неустроев [125].
На самом деле не совсем, потому что весьма похожая сцена случилась и на уровне политотдела армии. Командир «поарма» Ф. Лисицын в своих воспоминаниях пишет: «Перед самой отправкой Знамени Победы в Москву уже по моему указанию художник дивизионного клуба добавил к написанному ранее: „3 УА 1БФ)“ [126]. Последняя приписка означала: «3-я ударная армия 1-го Белорусского фронта». С такой добавкой вся надпись уже вполне могла удовлетворить даже самого Жукова…
Так что сегодня внимательный посетитель Центрального музея вооруженных сил в Москве, подойдя к стенду, за стеклом которого хранится реликвия, может сам легко заметить, что все три записи на красном полотнище нанесены разными руками…
Но вернемся к воспоминаниям Ф. Лисицына: «20 июня эти герои штурма Рейхстага прибыли на Берлинский аэродром. Там состоялся короткий митинг. Под звуки оркестра я вручил Знамя старшему сержанту Илье Съянову… Во второй половине того же дня посланцы 3-й ударной армии уже прилетели в Москву, на Центральный аэродром» [127].
Кто из больших начальников вспомнил о нем в столице – точно неизвестно. Но если исходить из того, кому это было более всего важно из маршалов – командующих фронтами, то получается, что Жукову. Последний, конечно, мог делать это без особой охоты: уж кому-кому, а ему-то не очень было приятно вновь вспоминать и невольно ворошить всю эту так до конца и не распутанную им историю с преждевременным докладом и водружением. Но, видно, кто-то настойчиво наталкивал его на мысль, что не гоже отказываться от предъявления на параде такой замечательной реликвии, особо выделяющей среди прочих фронт, которым он командует.
Среди этих «кого-то», конечно же, был командарм 3-й ударной армии В. Кузнецов и армейские политорганы, действовавшие, кроме всего прочего, через Главпур.
О том, что это все, скорее всего, было именно так, свидетельствовала та суета, которая вдруг разгорелась в политотделе армии сразу же по получении приказа из штаба фронта. Буквально в пожарном порядке командованием решались два главных вопроса. Первый – как оформить Знамя Победы так, чтобы первенство армии было на нем закреплено навеки. Второй – кто, собственно, его понесет на самом параде.
Судя по невиданной – не обремененной ни принятым порядком, ни элементарной правдоподобностью – стремительной процедуре представления Егорова и Кантарии на «Героя» всего за один день, именно они с самого начала планировались на роль почетных знаменосцев. Так оно и произошло. С той только добавкой, что командование и политотдел 3-й ударной армии сочли необходимым подкрепить «правильных героев» еще и небольшим эскортом в лице героев действительных. Из того факта, что всем убывающим в Москву вручили командировочные предписания за подписью начальника политуправления 1-го Белорусского фронта генерал-лейтенанта С. Галаджева, можно с большой долей уверенности предположить: вновь Знамя Победы развернул мощный пропагандистский ветер, поднятый приставленными к Жукову политорганами.
Итак, наступило время проводов святыни в Москву.
Из воспоминаний С. Неустроева: «20 июня 1945 года я, Егоров, Кантария и Съянов в сопровождении начальника политотдела 150-й дивизии подполковника Михаила Васильевича Артюхова приехали в штаб 79-го стрелкового корпуса. Нас встретил начальник политотдела корпуса полковник Крылов. Из 171-й стрелковой дивизии приехал Самсонов. Вся группа, которой поручалось доставить Знамя Победы в Москву, была в сборе».
Далее капитан Неустроев вспоминает знаменательный эпизод, в котором процедура закрепления «исторического первенства» предстает следующим образом: «Полковник Крылов проверил боевую характеристику Знамени Победы, развернул знамя и помрачнел. На нем было написано, что „150 стр. ордена Кутузова 11 ст. Идриц. див.“.
Крылов пристальным взглядом в упор посмотрел на Артюхо-ва и спросил: «Кто вам дал право писать это?» И он ткнул пальцем в цифру 150. Артюхов понял, что надо как-то загладить самовольные действия командования дивизии, и предложил Крылову не стирать надпись, а добавить «79-й стрелковый корпус»… Конфликт был улажен», – заключает свой рассказ Неустроев [125].
На самом деле не совсем, потому что весьма похожая сцена случилась и на уровне политотдела армии. Командир «поарма» Ф. Лисицын в своих воспоминаниях пишет: «Перед самой отправкой Знамени Победы в Москву уже по моему указанию художник дивизионного клуба добавил к написанному ранее: „3 УА 1БФ)“ [126]. Последняя приписка означала: «3-я ударная армия 1-го Белорусского фронта». С такой добавкой вся надпись уже вполне могла удовлетворить даже самого Жукова…
Так что сегодня внимательный посетитель Центрального музея вооруженных сил в Москве, подойдя к стенду, за стеклом которого хранится реликвия, может сам легко заметить, что все три записи на красном полотнище нанесены разными руками…
Но вернемся к воспоминаниям Ф. Лисицына: «20 июня эти герои штурма Рейхстага прибыли на Берлинский аэродром. Там состоялся короткий митинг. Под звуки оркестра я вручил Знамя старшему сержанту Илье Съянову… Во второй половине того же дня посланцы 3-й ударной армии уже прилетели в Москву, на Центральный аэродром» [127].
«Шаг печатать – это вам не в окопах торчать!»
Вручение знамени рослому Съянову, а не, скажем, мелковатому Неустроеву было еще одним звоночком, предупреждающим о том, что при «утверждении героев» начальство и дальше, исходя «из высших политических соображений», будет в первую очередь руководствоваться хоть фактурой, хоть умением тянуть мысок, и уж только во вторую, а то и третью – действительными заслугами и поступками участников знаменосной группы. Поэтому в Москве капитана Неустроева поджидало сильное потрясение.
Из воспоминаний капитана: «Самолет немного пробежал по полю, остановился, замолчали его двигатели. Кто-то из членов экипажа сразу открыл дверцу, и я увидел, что перед самолетом стоит строй войск. Я не сразу понял, что это почетный караул встречает Знамя Победы. Церемония встречи для меня лично прошла словно в каком-то угаре. Команды… Военный марш… Корреспонденты, фоторепортеры… Машины и машины… Я пришел в себя только тогда, когда нашу группу специальным автобусом доставили в Ворошиловские казармы, где уже целый месяц сводные полки всех фронтов готовились к Параду Победы…
Утро 23 июня. На центральном аэродроме началась генеральная репетиция Парада Победы… Оркестр заиграл военный марш, забили барабаны…
Я шел впереди и высоко нес Знамя Победы. Шел, как мне казалось, четким строевым шагом. Прошел мимо трибуны, где было высшее командование во главе с маршалом Жуковым. Бетонная дорожка была длинная…
Мне никто не сказал, где нужно остановиться или повернуть. Я шел, чеканя шаг, особенно левой ногой, правая на фронте была перебита, болела, и ею ступал осторожно. Зато левая так стучала по асфальту, что удары отдавались в моей голове.
Ассистенты Егоров, Кантария, Съянов шли за мной (Самсонов в генеральной репетиции не участвовал). Я сомневался, надо ли идти дальше, и боялся остановиться. Руки уже не держали древко Знамени – окостенели, поясницу разламывало, ступня левой ноги горела огнем, правая нога не шагала, а волочилась по дороге. Решил остановиться. Посмотрел назад – и кровь ударила в голову: я далеко оторвался от Карельского сводного полка!
Не успел я еще осознать происшедшего, как по боковой дорожке ко мне подъехал на машине какой-то полковник и передал:
– Маршал Жуков приказал Знамя завтра на парад не выставлять. Вам, товарищ капитан, надлежит сейчас же на моей машине отвезти Знамя в Музей Вооруженных сил и передать на вечное хранение, а вы в Ворошиловских казармах получите пропуск на Красную площадь. Будете смотреть парад в качестве гостя.
Я сел в машину и отвез Знамя в музей…» [128]
Уже после отъезда С. Неустроева кто-то из жуковского окружения на трибуне предложил разместить и знамя, и знаменосцев на специально оборудованной автомашине, причем саму реликвию воткнуть древком в макет огромного глобуса – в том месте, где должен находиться Берлин. Но маршал тут же эту идею зарубил. Правда, некоторое время спустя это обстоятельство совсем не помешало некоторым мемуаристам утверждать, что они чуть ли не собственными глазами видели все это на историческом параде. С их легкой руки образ стал кочевать из одной публикации в другую. Так, некий грузовик-знаменосец возник в книге бывшего начальника политотдела 3-ей ударной армии Ф. Лисицына, ставшего к моменту ее написания генерал-лейтенантом в отставке. Уже после выхода книги по подсказке со стороны автор эту неточность во втором издании устранил…
Таким образом, хоть незадолго перед торжественным мероприятием и возникла идея поставить на марше впереди сводных полков привезенное из Берлина знамя Военного совета № 5, но на параде его не несли. Да и сам парад все участники группы почетного караула смотрели с гостевой трибуны.
Была ли тому причиной только хромота Неустроева – кто теперь скажет? Хотя и без этой беды было ясно, что и он, и его только что прибывшие товарищи по части шагистики, да еще под музыку, от всех остальных участников из сводных полков безнадежно отстали: те уже месяц как занимались строевой подготовкой.
Кроме того, не исключено, что и у самого Жукова после всей этой истории с преждевременными докладами и «знаменосной каруселью» вокруг Рейхстага на душе кошки скребли. Не будем забывать и то, что окончательный вариант легенды был еще не до конца утвержден в верхах: ее последний вариант за подписью командарма Кузнецова попадет в Главпур только после 2 июля, то есть неделю спустя после парада.
Так или иначе, сводный полк 1-го Белорусского фронта под своими боевыми знаменами с блеском пройдет по Красной площади. Будут в его полководческой шеренге и заслуженные, но сильно разгневавшие Жукова своей «нерасторопностью» в бою генералы танковых войск С. Богданов и М. Катуков. Будут в этих победных рядах и славные солдаты, старшины, офицеры 3-й ударной армии, штурмовавшие Рейхстаг.
Вот только не будет среди маршировавших никого, кто более всего при этом штурме отличился.
Степан Неустроев потом писал, что не обиделся. И был счастлив уже хотя бы тем, что присутствовал и все собственными глазами видел.
Правда, через много лет как-то все же признался, что, когда «отбраковали», про себя с горечью подумал: «Как в атаку идти, так Неустроев первый, а вот на парад не гожусь!»
Из воспоминаний капитана: «Самолет немного пробежал по полю, остановился, замолчали его двигатели. Кто-то из членов экипажа сразу открыл дверцу, и я увидел, что перед самолетом стоит строй войск. Я не сразу понял, что это почетный караул встречает Знамя Победы. Церемония встречи для меня лично прошла словно в каком-то угаре. Команды… Военный марш… Корреспонденты, фоторепортеры… Машины и машины… Я пришел в себя только тогда, когда нашу группу специальным автобусом доставили в Ворошиловские казармы, где уже целый месяц сводные полки всех фронтов готовились к Параду Победы…
Утро 23 июня. На центральном аэродроме началась генеральная репетиция Парада Победы… Оркестр заиграл военный марш, забили барабаны…
Я шел впереди и высоко нес Знамя Победы. Шел, как мне казалось, четким строевым шагом. Прошел мимо трибуны, где было высшее командование во главе с маршалом Жуковым. Бетонная дорожка была длинная…
Мне никто не сказал, где нужно остановиться или повернуть. Я шел, чеканя шаг, особенно левой ногой, правая на фронте была перебита, болела, и ею ступал осторожно. Зато левая так стучала по асфальту, что удары отдавались в моей голове.
Ассистенты Егоров, Кантария, Съянов шли за мной (Самсонов в генеральной репетиции не участвовал). Я сомневался, надо ли идти дальше, и боялся остановиться. Руки уже не держали древко Знамени – окостенели, поясницу разламывало, ступня левой ноги горела огнем, правая нога не шагала, а волочилась по дороге. Решил остановиться. Посмотрел назад – и кровь ударила в голову: я далеко оторвался от Карельского сводного полка!
Не успел я еще осознать происшедшего, как по боковой дорожке ко мне подъехал на машине какой-то полковник и передал:
– Маршал Жуков приказал Знамя завтра на парад не выставлять. Вам, товарищ капитан, надлежит сейчас же на моей машине отвезти Знамя в Музей Вооруженных сил и передать на вечное хранение, а вы в Ворошиловских казармах получите пропуск на Красную площадь. Будете смотреть парад в качестве гостя.
Я сел в машину и отвез Знамя в музей…» [128]
Уже после отъезда С. Неустроева кто-то из жуковского окружения на трибуне предложил разместить и знамя, и знаменосцев на специально оборудованной автомашине, причем саму реликвию воткнуть древком в макет огромного глобуса – в том месте, где должен находиться Берлин. Но маршал тут же эту идею зарубил. Правда, некоторое время спустя это обстоятельство совсем не помешало некоторым мемуаристам утверждать, что они чуть ли не собственными глазами видели все это на историческом параде. С их легкой руки образ стал кочевать из одной публикации в другую. Так, некий грузовик-знаменосец возник в книге бывшего начальника политотдела 3-ей ударной армии Ф. Лисицына, ставшего к моменту ее написания генерал-лейтенантом в отставке. Уже после выхода книги по подсказке со стороны автор эту неточность во втором издании устранил…
Таким образом, хоть незадолго перед торжественным мероприятием и возникла идея поставить на марше впереди сводных полков привезенное из Берлина знамя Военного совета № 5, но на параде его не несли. Да и сам парад все участники группы почетного караула смотрели с гостевой трибуны.
Была ли тому причиной только хромота Неустроева – кто теперь скажет? Хотя и без этой беды было ясно, что и он, и его только что прибывшие товарищи по части шагистики, да еще под музыку, от всех остальных участников из сводных полков безнадежно отстали: те уже месяц как занимались строевой подготовкой.
Кроме того, не исключено, что и у самого Жукова после всей этой истории с преждевременными докладами и «знаменосной каруселью» вокруг Рейхстага на душе кошки скребли. Не будем забывать и то, что окончательный вариант легенды был еще не до конца утвержден в верхах: ее последний вариант за подписью командарма Кузнецова попадет в Главпур только после 2 июля, то есть неделю спустя после парада.
Так или иначе, сводный полк 1-го Белорусского фронта под своими боевыми знаменами с блеском пройдет по Красной площади. Будут в его полководческой шеренге и заслуженные, но сильно разгневавшие Жукова своей «нерасторопностью» в бою генералы танковых войск С. Богданов и М. Катуков. Будут в этих победных рядах и славные солдаты, старшины, офицеры 3-й ударной армии, штурмовавшие Рейхстаг.
Вот только не будет среди маршировавших никого, кто более всего при этом штурме отличился.
Степан Неустроев потом писал, что не обиделся. И был счастлив уже хотя бы тем, что присутствовал и все собственными глазами видел.
Правда, через много лет как-то все же признался, что, когда «отбраковали», про себя с горечью подумал: «Как в атаку идти, так Неустроев первый, а вот на парад не гожусь!»
Дембель по-кремлевски
С окончанием большой и кровавой войны смягченная общим смертельным риском и боевым братством армейская субординация вновь довольно резко отделила военачальников от рядовых.
А самых авторитетных полководцев расставил по местам сам Сталин. Уж очень большую силу и авторитет они набрали с точки зрения Вождя во время судьбоносных оборонительных боев и победоносных наступлений. И то, что теперь под рукой у этих ставших народными героями маршалов и генералов находилась мощная, численностью аж в 11 миллионов 365 тысяч человек армия людей с психологией победителей и соответствующим чувством достоинства, внушало Сталину особые опасения. Вынужденно умерять свое фантастическое властолюбие лозунгом «Отечество в опасности!» уже не было никакой нужды. Теперь Вождь снова не только мог, но и считал должным подогнуть народ и дисциплинировать армию так, чтобы без его на то воли в стране и пикнуть никто не смел.
К тому же, покрасовавшись на параде, маршалы и генералы сами догадались, что необходимо самым срочным образом отметить выдающиеся заслуги Верховного Главнокомандующего. Как догадались и кто подсказал – существует несколько версий. В околокремлевских кругах уже не первый день муссировались по крайней мере два предложения. Первое – переименовать столицу СССР в город Сталиндар. И второе – присвоить вождю звание Генералиссимуса Советского Союза. Говорят, что последнее предложение обсуждалось неоднократно. И каждый раз Сталин предлагал этого не делать. Так это было или нет, но факт остается фактом. От передачи своего имени Москве всесильный хозяин Кремля категорически отказался. Видно, не очень-то ему был нужен еще один Сталинград или Сталинабад. А вот стать Генералиссимусом все же себя уговорил. И сделал это таким образом, что не оставил никаких сомнений, для чего ему такой титул нужен. Из воспоминаний маршала И. Конева: «Очень интересной была реакция Сталина на наше предложение… На заседании Политбюро, где обсуждался этот вопрос, присутствовали Жуков, Василевский, я и Рокоссовский (если не ошибаюсь). Сталин сначала отказывался, но мы настойчиво выдвигали это предложение. Я дважды говорил об этом. И должен сказать, что в этот момент искренне считал это необходимым и заслуженным. Мотивировали мы тем, что по статуту русской армии полководцу, одержавшему большие победы, победоносно окончившему кампанию, присваивается такое звание.
Сталин несколько раз прерывал нас, говорил: «Садитесь», – а потом сказал о себе в третьем лице:
– Хотите присвоить товарищу Сталину генералиссимуса. Зачем это нужно товарищу Сталину? Товарищу Сталину это не нужно. Товарищ Сталин и без этого имеет авторитет. Это вам нужны звания для авторитета. Товарищу Сталину не нужны никакие звания для авторитета. Подумаешь, нашли звание для товарища Сталина – генералиссимус… Вы маршалы, и я маршал, вы что, меня хотите выставить из маршалов? В какие-то генералиссимусы? Что это за звание? Переведите мне.
Пришлось тащить разные исторические книги и статуты и объяснять, что это в четвертый раз в истории русской армии после Меньшикова и еще кого-то и Суворова.
В конце концов, он согласился. Но во всей этой сцене была очень характерная для поведения Сталина противоречивость: пренебрежение ко всякому блеску, ко всякому формальному чинопочитанию и в то же время чрезвычайное высокомерие, прятавшееся за той скромностью, которая паче гордости».
Весьма важный, уточняющий штрих в эту сцену внесло свидетельство Рокоссовского, который потом вспоминал, что Сталин согласие дал после того, как он заявил: «Товарищ Сталин, вы маршал, и я маршал, вы меня наказать не сможете!»
В точку попал многомудрый Рокоссовский. Более всех самых звонких званий Сталину было важно исключительное право всех казнить или миловать. Так что через три дня после парада Победы 27 июня 1945 г . специальным Указом Президиума Верховного Совета СССР главный в стране специалист в партийной и международной области, лучший друг детей и физкультурников стал еще и генералиссимусом в сфере военных наук. Накануне Сталина «уговорили» принять еще и второй орден «Победы» (ну как же: у Жукова и Василевского уже были два). От вторичного присвоения Золотой Звезды Героя Советского Союза без пяти минут генералиссимус отказался наотрез, резонно заявив: «Я же в атаку с винтовкой наперевес не ходил и героизма не проявлял».
Тех же, кто во время войны «находился» и не раз «проявлял», Сталин решил побыстрее развести в разные стороны. Часть армии под страшным секретом литерными эшелонами уже перебрасывалась через всю страну на восток: там требовалось самым срочным образом разобраться с Японией и успеть – пока все не прибрали к рукам янки – утвердиться в Дальневосточном регионе. Судьбу незадействованных в новой войне солдат и офицеров, больше теперь нужных не армии, а разрушенному народному хозяйству, решили буквально в канун парада в Москве, на сессии Верховного Совета СССР. Заслушав на ней доклад начальника Генерального штаба генерала армии А. Антонова, депутаты приняли Закон о демобилизации старших возрастов личного состава действующей армии. По этому закону, например, уже в конце 1945 г . «маковская» четверка уменьшилась ровно наполовину: старослужащие Загитов и Бобров, начавшие тянуть армейскую лямку еще до войны, отправились по домам. Для остальных демобилизация оттянулась на два, а то и три года.
А самых авторитетных полководцев расставил по местам сам Сталин. Уж очень большую силу и авторитет они набрали с точки зрения Вождя во время судьбоносных оборонительных боев и победоносных наступлений. И то, что теперь под рукой у этих ставших народными героями маршалов и генералов находилась мощная, численностью аж в 11 миллионов 365 тысяч человек армия людей с психологией победителей и соответствующим чувством достоинства, внушало Сталину особые опасения. Вынужденно умерять свое фантастическое властолюбие лозунгом «Отечество в опасности!» уже не было никакой нужды. Теперь Вождь снова не только мог, но и считал должным подогнуть народ и дисциплинировать армию так, чтобы без его на то воли в стране и пикнуть никто не смел.
К тому же, покрасовавшись на параде, маршалы и генералы сами догадались, что необходимо самым срочным образом отметить выдающиеся заслуги Верховного Главнокомандующего. Как догадались и кто подсказал – существует несколько версий. В околокремлевских кругах уже не первый день муссировались по крайней мере два предложения. Первое – переименовать столицу СССР в город Сталиндар. И второе – присвоить вождю звание Генералиссимуса Советского Союза. Говорят, что последнее предложение обсуждалось неоднократно. И каждый раз Сталин предлагал этого не делать. Так это было или нет, но факт остается фактом. От передачи своего имени Москве всесильный хозяин Кремля категорически отказался. Видно, не очень-то ему был нужен еще один Сталинград или Сталинабад. А вот стать Генералиссимусом все же себя уговорил. И сделал это таким образом, что не оставил никаких сомнений, для чего ему такой титул нужен. Из воспоминаний маршала И. Конева: «Очень интересной была реакция Сталина на наше предложение… На заседании Политбюро, где обсуждался этот вопрос, присутствовали Жуков, Василевский, я и Рокоссовский (если не ошибаюсь). Сталин сначала отказывался, но мы настойчиво выдвигали это предложение. Я дважды говорил об этом. И должен сказать, что в этот момент искренне считал это необходимым и заслуженным. Мотивировали мы тем, что по статуту русской армии полководцу, одержавшему большие победы, победоносно окончившему кампанию, присваивается такое звание.
Сталин несколько раз прерывал нас, говорил: «Садитесь», – а потом сказал о себе в третьем лице:
– Хотите присвоить товарищу Сталину генералиссимуса. Зачем это нужно товарищу Сталину? Товарищу Сталину это не нужно. Товарищ Сталин и без этого имеет авторитет. Это вам нужны звания для авторитета. Товарищу Сталину не нужны никакие звания для авторитета. Подумаешь, нашли звание для товарища Сталина – генералиссимус… Вы маршалы, и я маршал, вы что, меня хотите выставить из маршалов? В какие-то генералиссимусы? Что это за звание? Переведите мне.
Пришлось тащить разные исторические книги и статуты и объяснять, что это в четвертый раз в истории русской армии после Меньшикова и еще кого-то и Суворова.
В конце концов, он согласился. Но во всей этой сцене была очень характерная для поведения Сталина противоречивость: пренебрежение ко всякому блеску, ко всякому формальному чинопочитанию и в то же время чрезвычайное высокомерие, прятавшееся за той скромностью, которая паче гордости».
Весьма важный, уточняющий штрих в эту сцену внесло свидетельство Рокоссовского, который потом вспоминал, что Сталин согласие дал после того, как он заявил: «Товарищ Сталин, вы маршал, и я маршал, вы меня наказать не сможете!»
В точку попал многомудрый Рокоссовский. Более всех самых звонких званий Сталину было важно исключительное право всех казнить или миловать. Так что через три дня после парада Победы 27 июня 1945 г . специальным Указом Президиума Верховного Совета СССР главный в стране специалист в партийной и международной области, лучший друг детей и физкультурников стал еще и генералиссимусом в сфере военных наук. Накануне Сталина «уговорили» принять еще и второй орден «Победы» (ну как же: у Жукова и Василевского уже были два). От вторичного присвоения Золотой Звезды Героя Советского Союза без пяти минут генералиссимус отказался наотрез, резонно заявив: «Я же в атаку с винтовкой наперевес не ходил и героизма не проявлял».
Тех же, кто во время войны «находился» и не раз «проявлял», Сталин решил побыстрее развести в разные стороны. Часть армии под страшным секретом литерными эшелонами уже перебрасывалась через всю страну на восток: там требовалось самым срочным образом разобраться с Японией и успеть – пока все не прибрали к рукам янки – утвердиться в Дальневосточном регионе. Судьбу незадействованных в новой войне солдат и офицеров, больше теперь нужных не армии, а разрушенному народному хозяйству, решили буквально в канун парада в Москве, на сессии Верховного Совета СССР. Заслушав на ней доклад начальника Генерального штаба генерала армии А. Антонова, депутаты приняли Закон о демобилизации старших возрастов личного состава действующей армии. По этому закону, например, уже в конце 1945 г . «маковская» четверка уменьшилась ровно наполовину: старослужащие Загитов и Бобров, начавшие тянуть армейскую лямку еще до войны, отправились по домам. Для остальных демобилизация оттянулась на два, а то и три года.
Отстранение неудобных
Для многих участников штурма Рейхстага, оставленных на действительной, это обернулось заметным осложнением отношений с непосредственным, а то и с еще более высокопоставленным начальством. Причин тому было несколько. Одни не вписались или даже не хотели вписываться в созданный командованием и политорганами миф. Другие хоть и помалкивали, но все равно оставались при этом нежелательными свидетелями. Третьи, оказавшись волей случая на виду у всей страны, вызвали у своих менее замеченных наверху командиров острый приступ ревности. Нечто подобное произошло с Неустроевым. После парада Победы Главное политическое управление командировало его на Урал. В Свердловском обкоме партии капитану вручили план встреч с рабочими прославленных заводских коллективов, которые своим трудом ковали победу, обеспечивали фронт боевой техникой. Более месяца Неустроев ездил по Уралу: из района в район, с завода на завод, со встречи на встречу, где люди внимательно слушали его рассказ о берлинских боях, о штурме Рейхстага. В конце командировки Неустроев, получив соответствующее разрешение обкома, на несколько дней заехал в родные места, в деревню Талицу. Горькой получилась встреча с домом. Позже капитан вспоминал: «Мы отдали фронту все. Сами едим картошку, и ту не досыта, – говорили мне земляки, когда у меня заходил разговор по душам. – Но это бы ничего. Горе людское в другом… Мало вернется домой… единицы, почти в каждом доме похоронки. Вот в чем беда…»
[129]И действительно, к кому бы из своих друзей или знакомых ни заходил комбат на своей малой родине, везде только и слышал одно и то же страшное слово: убит…
Сколько же лучших своих сыновей оставила на полях сражений Россия!
Только в конце августа вернулся капитан Неустроев в Германию, к месту своей службы. А там – новый сюрприз.
Из воспоминаний С. Неустроева: «Полковник Зинченко встретил меня упреками: „Где был два месяца? Кто тебе разрешил? Почему я ничего не знал?“ – и т. д. и т. п. Я был вынужден резко ответить ему: „Главное политическое управление Советской Армии командировало меня на Урал. А вот почему они не попросили у вас разрешения, вы, товарищ полковник, сами спросите у них“. После моего ответа Зинченко окончательно вышел из себя. Вскоре командир полка добился от генерала Шатилова согласия перевести меня в 469-й полк к полковнику Мо-чалову… В то время мне было непонятно, для чего это делал Федор Матвеевич… Истинную причину перевода мне объяснил полковник Мочалов… После моего доклада по прибытии он спросил: „Ну что, Зинченко тебя выгнал?“ – „Да нет, товарищ полковник, не выгнал, а просто обиделся на меня, что я уехал без его ведома на Урал“. – „Брось, Неустроев, оправдывать полковника Зинченко. Я его знаю, он любит быть только первым. Война закончилась, батальон в атаки поднимать не надо – вот и выгнал. Ты ему сейчас не нужен…“» [130]
Ревность ревностью, а думается, был у полковника Зинченко еще один повод для недовольства, навеянный с дивизионного и корпусного штабов, а может даже и из самого Главпура. Невольно оказавшись вдали от контролирующего командного ока, комбат на своих многочисленных встречах с уральскими рабочими, конечно же, рассказывал правду и о штурме, и о водружении знамени. Что, естественно, шло вразрез с уже вовсю утверждавшейся начальственной версией. Правда, еще не все было ладно с исполнителями. Зато со Знаменем Победы в Москве уже разобрались. Стяг, так и не допущенный к участию в параде 24 июня 1945 г ., вместе со знаменами тех частей и соединений, которые по окончании войны расформировывались, находился на вечном хранении в Центральном музее Красной Армии (так он тогда назывался). Трофейные фашистские флаги, которые бросали к подножию мавзолея Ленина и ногам стоящих на нем Сталина и его соратников, также переправили в хранилище музея. Знамя Победы с 12 июля 1945 г . появилось в экспозиции одного из залов. Несколько позже к нему «под бочок» скромно пристроили несколько штурмовых флажков – из тех немногих, что сохранились на Рейхстаговском фронтоне. Потом все оттенили и несколькими сваленными в витрине трофейными полотнищами (их сегодня в Центральном музее хранится около 800). О тех же знаменах, которые под свист пуль, рискуя жизнью, несли к Рейхстагу маковцы и другие непосредственные участники штурма, предпочли вообще не поминать. Так оказалось покойней для официальной версии, которую хоть и топорно, но весьма удобно для себя слепили ее создатели и вдохновители.
А дальше случилось то, что должно было случиться. Миллионы людей, мало что знавших о фактах достаточно непростой и совсем неоднозначной биографии Знамени Победы, совершенно искренне и потому легко сделали его настоящим символом. И что теперь с того, что кто-то в чинах и званиях, в силу слепых обстоятельств или по прямому расчету бросил на его алое полотнище некрасивую тень? Ведь миллионы солдат нашей тогдашней необъятной Родины, дошедшие и не дошедшие до Рейхстага, знаменами собственных частей и соединений передали ему и свет своей личной негасимой надежды на победу, и алый цвет своей собственной пролитой за нее крови.
А сколько за эти пролетевшие десятилетия поколений – уже их дети, внуки и правнуки – искренне связали с этим стягом память о своих отцах и матерях, личное представление об их трагичной и одновременно героической жизни?
Нет! Не может чья-то, пусть даже очень авторитетная и расчетливая ложь перевесить, принизить, перечеркнуть такую веру. И поэтому правильно, по-моему, Указом Президента РФ от 15 апреля 1996 г . бывшему Знамени Военного совета 3-й ударной армии был присвоен статус национальной реликвии.
Но только историческая правда тому не помеха. А всего лишь справедливое воздание должного всем и каждому в соответствии с конкретными поступками и делами. И еще хороший урок нам, потомкам. Потому что вольно, исключительно в собственных интересах, распорядившись с еще не ставшим символом неодушевленным предметом, верховная власть точно так же обошлась и с живыми людьми…
Сколько же лучших своих сыновей оставила на полях сражений Россия!
Только в конце августа вернулся капитан Неустроев в Германию, к месту своей службы. А там – новый сюрприз.
Из воспоминаний С. Неустроева: «Полковник Зинченко встретил меня упреками: „Где был два месяца? Кто тебе разрешил? Почему я ничего не знал?“ – и т. д. и т. п. Я был вынужден резко ответить ему: „Главное политическое управление Советской Армии командировало меня на Урал. А вот почему они не попросили у вас разрешения, вы, товарищ полковник, сами спросите у них“. После моего ответа Зинченко окончательно вышел из себя. Вскоре командир полка добился от генерала Шатилова согласия перевести меня в 469-й полк к полковнику Мо-чалову… В то время мне было непонятно, для чего это делал Федор Матвеевич… Истинную причину перевода мне объяснил полковник Мочалов… После моего доклада по прибытии он спросил: „Ну что, Зинченко тебя выгнал?“ – „Да нет, товарищ полковник, не выгнал, а просто обиделся на меня, что я уехал без его ведома на Урал“. – „Брось, Неустроев, оправдывать полковника Зинченко. Я его знаю, он любит быть только первым. Война закончилась, батальон в атаки поднимать не надо – вот и выгнал. Ты ему сейчас не нужен…“» [130]
Ревность ревностью, а думается, был у полковника Зинченко еще один повод для недовольства, навеянный с дивизионного и корпусного штабов, а может даже и из самого Главпура. Невольно оказавшись вдали от контролирующего командного ока, комбат на своих многочисленных встречах с уральскими рабочими, конечно же, рассказывал правду и о штурме, и о водружении знамени. Что, естественно, шло вразрез с уже вовсю утверждавшейся начальственной версией. Правда, еще не все было ладно с исполнителями. Зато со Знаменем Победы в Москве уже разобрались. Стяг, так и не допущенный к участию в параде 24 июня 1945 г ., вместе со знаменами тех частей и соединений, которые по окончании войны расформировывались, находился на вечном хранении в Центральном музее Красной Армии (так он тогда назывался). Трофейные фашистские флаги, которые бросали к подножию мавзолея Ленина и ногам стоящих на нем Сталина и его соратников, также переправили в хранилище музея. Знамя Победы с 12 июля 1945 г . появилось в экспозиции одного из залов. Несколько позже к нему «под бочок» скромно пристроили несколько штурмовых флажков – из тех немногих, что сохранились на Рейхстаговском фронтоне. Потом все оттенили и несколькими сваленными в витрине трофейными полотнищами (их сегодня в Центральном музее хранится около 800). О тех же знаменах, которые под свист пуль, рискуя жизнью, несли к Рейхстагу маковцы и другие непосредственные участники штурма, предпочли вообще не поминать. Так оказалось покойней для официальной версии, которую хоть и топорно, но весьма удобно для себя слепили ее создатели и вдохновители.
А дальше случилось то, что должно было случиться. Миллионы людей, мало что знавших о фактах достаточно непростой и совсем неоднозначной биографии Знамени Победы, совершенно искренне и потому легко сделали его настоящим символом. И что теперь с того, что кто-то в чинах и званиях, в силу слепых обстоятельств или по прямому расчету бросил на его алое полотнище некрасивую тень? Ведь миллионы солдат нашей тогдашней необъятной Родины, дошедшие и не дошедшие до Рейхстага, знаменами собственных частей и соединений передали ему и свет своей личной негасимой надежды на победу, и алый цвет своей собственной пролитой за нее крови.
А сколько за эти пролетевшие десятилетия поколений – уже их дети, внуки и правнуки – искренне связали с этим стягом память о своих отцах и матерях, личное представление об их трагичной и одновременно героической жизни?
Нет! Не может чья-то, пусть даже очень авторитетная и расчетливая ложь перевесить, принизить, перечеркнуть такую веру. И поэтому правильно, по-моему, Указом Президента РФ от 15 апреля 1996 г . бывшему Знамени Военного совета 3-й ударной армии был присвоен статус национальной реликвии.
Но только историческая правда тому не помеха. А всего лишь справедливое воздание должного всем и каждому в соответствии с конкретными поступками и делами. И еще хороший урок нам, потомкам. Потому что вольно, исключительно в собственных интересах, распорядившись с еще не ставшим символом неодушевленным предметом, верховная власть точно так же обошлась и с живыми людьми…