Страница:
У моей начальственной собеседницы промелькнула некая тень улыбки. – Вы же понимаете, что речь сейчас о другом Тюленёве.
– Значит, вам Михалыч уже успел настучать? – возмутился я.
– Во-первых, я не думаю, что слово «стучать» уместно в отношении уважаемого и пожилого человека, которого зовут не Михалыч, а Иван Михайлович, во-вторых, попробуйте общаться без уголовного сленга, в-третьих, коли вы уже используете это слово, то должны знать, что оно означает тайное сообщение, а Иван Михайлович ничего не скрывает, а честно пытается помочь своему воспитаннику, о чем он вас вчера и предупредил.
– Простите, – смутился я.
Но, умножив меня на ноль, завучиха не остановилась на достигнутом, из полученной величины она решила взять еще и логарифм. Причем по основанию «два».
– Так вот. Своими «двойками» вы, голубчик, портите нам всю отчетность школы, так как понижаете процент успеваемости. Если вы все же не измените своей точки зрения, то я прошу вас предоставить мне журнал индивидуальной работы с неуспевающими, тематический план дополнительных занятий конкретно с Тюленёвым и все конспекты этих занятий. Кроме того, прошу представить отчет о работе с родителями Тюленёва, так как вы должны были предупредить их недели за две до конца четверти. Все это мне хотелось бы видеть сразу после окончания шестого урока.
– Но у меня нет этих планов, мне никто не говорил, что они нужны, – растерянно пробормотал я. Мои войска были разбиты и в панике уходили за Березину.
– Вот и хорошо, – завучиха облегченно откинулась на кресле, – и не надо. – Спросите еще раз Тюленёва, изыщите в нем, так сказать, умственные резервы. Пусть он о физике лыжного бега расскажет, что ли.
Гвардия, опомнившись от натиска противника, заняла последний рубеж на мосту моих педагогических убеждений.
– Вы знаете, Нина Ивановна, я так просто не могу. Я обещал, что, если он не выполнит моих требований, я ему «пару» вкачу. Он не выполнил. Если я ему сейчас «трояк» поставлю, то как же я его дальше буду учить?
– Значит, требования надо было выдвигать приемлемые и ребенка стимулировать к их выполнению! А не вспоминать об этом в конце четверти!
– А я стимулировал! – запротестовал я.
– Значит, плохо стимулировал! – отрезала МЧС.
– Алгоритм такой: ставите «двойку» – ко мне с планами работы, нет планов – к директору.
И по старой смоленской дороге я поплелся к себе в кабинет.
Если бы я выучился на таксидермиста, моим первым чучелом стал бы Тюленёв.
Директор разговаривал по телефону с завхозом, заброшенным в город с утренним автобусом для выбивания угля на зиму. Увидев меня, он махнул рукой на стул. Я сел.
– А если уголь будет таким же, как в прошлый год, то лучше сразу пошли его в ж…у! – этими словами руководитель муниципального общеобразовательного учреждения напутствовал своего зама и злобно бросил трубку.
Затем он не менее злобно посмотрел на стену сквозь меня. Наконец тормоз сработал, стало физически слышно, как потрескивают раскалившиеся тормозные колодки в его мозгах. Но скорость была все еще большой. – Так, в общем надо Тюленёву поставить «тройку». В общем, все! Вопросы есть?
– Есть! Я все же педагог, и мне решать, какую отметку ставить моему ученику! – я стал смелым, как загнанная в угол крыса. – В конце концов, если меня принимают на работу, то мне и должны доверять как специалисту, а если так на меня давить, то зачем я тогда нужен. Пусть вон Чекушкин уроки ведет, он добрый – всем поставит, как вам надо. Будете школой с лучшим качеством образования в районе или даже в мире!
– Это хорошо, что у вас есть убеждения, – зловеще произнес директор, – но очень плохо, когда эти убеждения отстаиваются за счет других.
– Кого же, кроме меня и Тюленёва, это касается? – удивился я.
– Да всех, в общем, касается. Знаете, что по стране идет масштабный проект «Образование»? По этому проекту нам в район дали целых две пары пластиковых лыж. Михалыч под перспективного Тюленёва выпрашивает одну пару в районе. Эти лыжи, между прочим, как корова стоят. А корова в деревне – это состояние. Это первое. Второе. Если успеваемость у нас будет самой низкой в районе, как я буду выпрашивать деньги на теплый туалет? Мне заврайно скажет, у тебя там сплошные двоечники, зачем таким засранцам теплый туалет? Стоят ли ваши принципы теплого туалета? Принципы ваши, туалет– общий. Да и принципы ваши не шибко пострадают, если разобраться. Там не одному Тюленёву надо «двойку» ставить, а еще доброму десятку лоботрясов. Вы им, однако, «троечки»-то налепили. А если всем объективно поставить, то школу закроют и мы все останемся без работы, а дети без образования. В конце-то концов, у Тюленёва, можно сказать, что есть профессия. Вот у вас в седьмом классе была профессия? Нет. А у него есть. Считать, что на вашем предмете свет клином сошелся, – глупо. Вы знаете, что такое коацерваты?
– Что? – удивился я последнему вопросу.
– Коацерваты, – повторил директор.
– Нет, но при чем они тут?
– А притом, что вы это на географии в школе учили, а не знаете. И ничего, живете себе и считаете себя, наверное, полноценным человеком. А географ или биолог так не считает, потому что не может быть счастья у человека, если он про коацерваты не знает. А был бы у вас учитель географии принципиальный и поставил бы вам «двойку», вы бы, может, не физику сейчас преподавали, а географию изучали. Колымы.
Дальше директор снова вернулся к туалетной теме.
– Если здоровье вам позволяет или дом рядом, то вы не почтили бы своим присутствием наш школьный сортир. Сходите, пожалуйста, туда на экскурсию. Рекомендую в декабре. С ветерком под минус двадцать. Утром, пока темно. И подумайте – стоит ли избавление от всего этого всех детей и учителей школы за «тройку» в журнале для одного оболтуса.
Директор меня не убедил. Вор должен сидеть в тюрьме, а двоечник – получать «двойку»! В этом заключается важный воспитательный момент и сермяжная правда. Никто и ничто не может заставить меня поступить иначе. Поставить Тюленёву «тройку» – значит предать свои педагогические убеждения.
В воскресенье мы с Люсей решили прогуляться по увядшему осеннему лесу. Баба Таня к таким праздным прогулкам, естественно, относилась отрицательно.
– Чо там делать? Грибов нет, ягод тоже. Чего впустую по лесу бродить? Далеко только не ходите, тут за огородом погуляйте, а то начнете блудить, уйдете в Паклинские леса, ищи вас там до заговенья.
Строго следуя наказу, мы вышли за огород и стали дрейфовать вдоль опушки. Скоро мы наткнулись на тропинку, уходящую вверх на самый высокий господствующий над деревней взгорок.
Тропинка была более чем странной. Посередине она была слегка взрыта, как будто по ней недавно пробежало небольшое стадо баранов. Слева и справа от этой полосы тянулись еще две узкие полоски, состоящие из множества неглубоких отверстий, как будто кто-то с маниакальным упорством долго тыкал в землю шпагой. Будь я уфологом, то обязательно бы написал статью об инопланетянах, гуляющих по ночам на паучьих ножках.
Пройдя половину подъема вдоль этой тропинки, мы устали и сели отдохнуть. Мой талант следопыта и фантазия уфолога не успели проявиться во всей своей красе, так как стала известна причина загадочного следа. Вверх по горе бежал Тюленёв-спортсмен. Он ритмично пыхтел, как хорошо отлаженный паровоз. В руках его мелькали лыжные палки, поэтому издалека было похоже, что он вбегает в гору на лыжах. Когда же лыжник приблизился, стало понятно, что лыжи он надеть забыл. Увидев нас, он уменьшил скорость, а потом перешел на шаг.
– Здравствуйте! – сказал Тюленёв, вытирая пот тыльной стороной тряпичной перчатки.
– Привет, – ответил я, – это у тебя тренировка?
– Да.
– И сколько ты пробегаешь?
– Еще четыре круга осталось. Каждый – по три кэмэ.
– Ничего себе! И сколько всего?
– В первую тренировку – пятнадцать.
– А что, еще и вторая есть? – искренне удивился я.
– Только в воскресенье. Скоро сезон, надо объемы мотать.
– Тяжело? – сочувственно спросил я, так как не представлял, как можно ребенку столько бегать, да еще в гору.
– Не очень. Только вот мозоли достают. Зимой на лыжах почему-то мозолей никогда не бывает, а летом, когда на роллерах или имитацию бегаешь, все руки истерешь!
Тюленёв снял свои дешевые, купленные в хозмаге перчатки с синими пупырышками, и я с ужасом увидел, что все его руки в пластырях, а на правой руке из-под пластыря бежит кровь…
Тюленёву за первую четверть я поставил «трояк». И за вторую четверть, и за год. А педагогическим убеждениям я не изменял, просто сами эти убеждения как-то вдруг изменились.
А кто недоволен, пусть возьмет палки и побегает вместе с Тюленёвым.
Четверть вторая. Vivace
Ноябрь
Наступили настоящие зимние холода. Распотрошенная тракторами дорога замерзла и стала походить на карликовую копию гималайского хребта. Его пересечение требовало значительной координации движений и равновесия.
Для свиней наступила Варфоломеевская ночь, по всей деревне стоял поросячий визг, противно пахло паленым. Снег укрыл многочисленные помойки, создаваемые жителями на задах своих огородов. Наверное, природа устает от свинства россиян и поэтому надолго задергивает загаженную землю постоянно обновляемым покрывалом, чтобы солнце отдохнуло от вида везде разбросанных банок, пакетов и прочей бытовой дряни.
После пытки выставления итоговых оценок за четверть наконец-то наступили долгожданные каникулы. Слов нет – это кайф! Приятно пройтись по тихим школьным этажам, где никто тебя не пытается сбить с ног, не орет в ухо. И идешь ты не на боевой вылет к седьмому «Б» классу, а в учительскую обстоятельно точить лясы и перемывать кости отсутствующим в данный момент коллегам. А вместо проверки тетрадей и подготовки к урокам очень приятно до одурения гонять с охламонами мяч на стадионе или играть в волейбол в спортзале.
В естественной среде обитания охламоны ведут себя не так, как на уроке, а как нормальные, понимающие русскую речь люди. Поэтому с удивлением обнаруживаешь в них не только недостатки, но, как ни странно, достоинства. Например, Черепанов на футбольном поле просто бог. Он настолько хорошо играет в футбол, что я начал более снисходительно смотреть на его маленькие человеческие слабости, такие как незнание физики и воровство сигарет в сельмаге.
Однако наступившее внеземное блаженство оказалось слегка испорчено думами о будущем. Одна из таких мыслей приобрела назойливый характер умственного зуда. Это дума об Оценке. Хотелось избежать мучений с ее выставлением в конце четверти, чтобы не было конфликтов с учениками, администрацией и, самое главное, с самим собой.
Зуд завершился созданием гениальной, как мне тогда казалось, десятибалльной системы оценивания. Ее использование по замыслу педагога-новатора должно позволить официально отделить «тройку с плюсом» от «тройки с минусом», а «четверку с плюсом» сблизить с «пятеркой с минусом». Вместо уточнения скудных деревенских новостей в учительской я засел в кабинете.
В результате был рожден и торжественно прибит к стене плакат общей площадью 0,6 м2. В начертанных на нем скрижалях отныне и навеки четко определяются критерии оценки. Издалека они очень похожи на десять заповедей. Вблизи же можно прочитать следующее:
Критерии оценки по физике:
10 – превосходно;
9 – отлично, лучше некуда;
8 – отлично, но можно и лучше;
7– хорошо, почти отлично;
6 – хорошо;
5 – так себе;
4 – удовлетворительно, на грани фола;
3 – плохо, но бывает и хуже;
2 – хуже некуда;
1 – ни бе, ни ме, ни кукареку.
Однажды по возвращении из школы на крыльце своего дома я обнаружил трезвого, а потому до крайности грустного Чекушкина. Увидев меня, он встал и изобразил некое подобие полупоклона, выражая высочайшую степень почтения и уважения.
– Не проси, не дам! – вместо приветствия сразу выпалил я.
Но Чекушкин, будучи в потребности опохмелиться, был лучшим переговорщиком всех времен и народов.
– Пойми! – он приложил руки к груди. – Человек, если он человек, должен помогать другому человеку в беде. Всегда! Таков закон жизни! И неважно, отчего у него эта беда, от стихийного бедствия или от собственной душевной слабости.
Далее мне было указано на фатальное стечение двух обстоятельств: на стихийное бедствие в виде Чекушкиной жены, нашедшей опохмельную заначку, и некоторую душевную слабость самого Чекушки, выражавшуюся в очередном усиленном стремлении к спиртному.
Через десять минут я сдался и направился в свою комнату, чтобы дать денег Чекушкину на чудесное возрождение его погибающего организма.
Но денег, оставленных мною утром перед работой в ящике стола, не было. Я перерыл все ящики и все места, куда я мог бы в задумчивости затолкнуть полученную накануне зарплату.
– Нет денег, – озадаченно сказал я вожделеющему Чекушке.
– Эх ты! На чекушку жмешься! – опечаленный несовершенством моей души Чекушкин удалился.
Я снова принялся искать деньги, пока со всей отчетливостью не понял, что их украли. И сделать это могла только Люся, которую с ключами от дома я посылал за забытыми мною тетрадями.
Люся появилась ближе к вечеру, судя по всему – в хорошем настроении. Она загадочно улыбалась и прятала что-то за спиной.
– Люся, – мрачно спросил я, – ты брала у меня деньги?
– Да, – на удивление просто созналась она.
– Ты украла у меня всю зарплату! – не выдержал я спокойного тона. – А потом приходишь как ни в чем не бывало!
Улыбка исчезла с ее лица.
– Я не украла, а взяла! – возмущенно крикнула она и бросила на стол целлофановый кулек с конфетами. – Вот. Просто сладкого захотелось, а это я вам же купила!
– На всю зарплату конфет! Да еще целый килограмм! Да ты меня совсем что ли за идиота принимаешь! Мне что, теперь у себя дома деньги надо прятать!
– Я конфет не килограмм купила, а много, на всю нашу группу рассчитывала!
Губы ее задрожали, но она быстро справилась с секундной слабостью и обычным, немного развязным тоном нараспев произнесла: – Ладно, извините. Хотела всем сделать приятно, я же не знала, что вы такой жадный!
Она резко развернулась к двери и подчеркнуто торжественно вышла, высоко задирая голову.
– Я не жадный, а ты просто воровка! – успел крикнуть я вслед Люсе.
Опомнившись, через минуту я бросился за ней, но Люся бежала со всех ног и ее стриженая голова мелькала в самом конце улицы.
Услужливая память подленько подсунула мне достаточно давнюю и уже забытую мною беседу с одной их трех Люськиных воспитательниц, и чувство стыда физически ощутимо заполнило грудную клетку.
После одного из педсоветов Люськина воспитательница подошла ко мне, деликатно взяв за локоток, отвела в угол и сказала: – Люся у вас часто бывает.
По интонации было непонятно, это вопрос или утверждение.
– Да, – ответил я, а потом агрессивно добавил: – А что, нельзя?
– Можно, конечно, – вздохнула она, – но поймите, эти дети в такой ситуации подсознательно начинают считать вас родителем, хотите вы этого или нет. А потом она сделает что-нибудь плохое, например, разобьет у вас дорогую хрустальную вазу, вы же родному ребенку простите, а ей – нет. Пара таких случаев, и вы будете тяготиться ее посещениями и в конце концов дадите ей от ворот поворот. А она живой человек, ребенок. И так в жизни натерпелась. Вы готовы стать ей вместо отца?
– Нет, – растерялся я, – такой вопрос мне даже и в голову не приходил, да и вазы у меня не то что дорогой, а никакой нет.
– Неважно. Пример с вазой может быть и неудачный, но вы меня прекрасно поняли. Поэтому вы уж ее сразу перестаньте у себя дома привечать.
– Да что они, с бабой Таней сговорились что ли! – подумал я тогда. Теперь я вдруг понял, как они обе оказались правы! А я оказался полным дураком! Или сволочью!
Чужим детям ошибок не прощают и скидки на их недостатки не делают, как хорошо изначально к ним бы ни относились. Люся этот урок усвоила быстро и в гости ко мне уже больше не приходила, даже после объяснения и примирения.
Началась вторая четверть. Сразу неудачно. Великолепная система оценивания под варварским административным напором рухнула в первую же неделю, хотя дети оценили нововведение по достоинству.
– Прикольно! – оценил Леха Урванцев. Остальные, для виду подумав, согласились. По взаимному удовольствию я начал ставить девятки, восьмерки, семерки, шестерки. В тетради. В дневники. И в ЖУРНАЛ!!!
Большего надругательства над святым для каждого педагога документом история еще не знала. В среду кощунство было обнаружено МЧС. В четверг над восьмерками и семерками рыдали классные руководители. Грех мой был так велик, что меня даже не ругали. Слов не было таких, чтобы выразить всю бездонную глубину моего святотатства.
Все педагоги были вооружены половинками безопасной бритвы когда-то существовавшей фирмы «Нева» и посажены в учительской для экзекуции над моим оценкотворчеством. Педагоги, как хирурги, выскребывали мои веселые оценки из своих журналов. Абортация плода моих каникулярных педагогических размышлений сопровождалась шутками и дружным ржанием.
Начал Глобус. Пыхтя от усердия, он еле справлялся со своим инструментом, кажущимся очень маленьким в его огромных лапах. В очередной раз уронив скальпель на пол, он недружелюбно взглянул на меня и произнес: – Воистину сказано, голова, не занятая работой, – мастерская диавола. Не давать Петровичу зимних каникул, пусть хоть уголь в кочегарке грузит.
– Ну что вы, Валерий Андреевич, Алексей Петрович на этом не должен остановиться! – душевно предположила Мензурка. – Следующий раз он что-нибудь более интересное введет, например аббревиатуру. Я даже могу предположить некоторые из них: доснопр – достоин нобелевской премии или дебнувиз – дебил, нуждающийся в изоляции.
– Точно! – подхватила УШУ, – представляете, какой простор для творчества, можно ввести очхорзад и задползад.
– И что это будет означать? – преувеличенно заинтересованно спрашивает кто-то.
Очхорзад – очень хорошо решает задачи, а задползад – напротив, означает, что с задачами полная задница.
Когда все отсмеялись, вступила ГАИ: – Петрович, наверное, в университете круглым девяточником был?
– А почему не десяточником? – услужливо спросил кто-то.
– Потому что по заполнению журнала у нашего молодого новатора, скорее всего, было «хуже некуда» или даже «кукареку».
Так я получил первую боевую кличку – Девяточник, которая, по моему мнению, мне не подходила.
За массовую смехотерапию учительского коллектива мне надо было бы дать премию. Но администрация была несколько другого мнения. В пятницу перед уроками ко мне зашел Черпак. Мои оценочные заповеди он молча изучал минуты три. Затем вынес вердикт «Плакат убрать» и направился к выходу. Но мое молчаливое несогласие так сверлило его спину что он не вынес, обернулся и пояснил: – «Хуже некуда» – это значит, что некуда хуже, а оказывается, что есть куда – «кукареку» еще хуже. Чем же эти два критерия отличаются? Непонятно. Кроме молодого и задорного стеба, особых принципиальных отличий от существующей системы оценки я не увидел. Правда, градаций отличной оценки стало больше, а неудовлетворительной – меньше. Гуманизм – это хорошо. Дурость – это плохо. В общем, система у вас «так себе», то есть неважно, но можно значительно хуже. Именно поэтому очень прошу, согласовывайте все ваши эксперименты со мной, чтобы нам потом в районо за ваше творчество не мекать, не бекать и не кукарекать!
Мензурка оказалась права, я не смог остановиться на достигнутом. В результате, как принято говорить, анализа литературы, немногочисленно представленной в школьной библиотеке, я нашел то, что искал. Рейтинговая система – спасение нации!
Все воскресенье я производил арифметические расчеты и чертил на ватмане таблицу.
В понедельник я понес сей труд на суд администрации.
В кабинете была представлена вся исполнительная власть в лице директора и завуча. Законодательная власть в форме попечительского или какого другого совета была номинальной, поэтому в расчет не бралась.
– Что это такое за восемь тысяч рублей? – вопрошал директор у МЧС в момент моего появления.
Она быстро взглянула: – A-а, это Солнечная система. Надо посоветоваться, будем брать или нет. Мне, кажется, что дорого.
– Да, восемь тысяч за Солнечную систему – многовато, – вздохнул директор. – Но нам за эти деньги можно что-то другое купить, например, мячи футбольные?
– Нет, конечно. По этой статье осталась только Солнечная система. Сказали, берите, пока дают.
– И то верно, на халяву уксус можно стаканами пить и хлорку ложками хлебать! – выдал довольно известную сентенцию Черпак и поставил свою закорючку в счете.
Так обыденно нашей школой была куплена Солнечная система: светило, планеты, астероиды и всякая прочая мелочь в пределах орбиты Плутона.
Наконец, император всея Солнечной системы заметил меня: – Здравствуйте, Алексей Петрович. Что-то принесли посмотреть? – он кивнул на свернутый ватман в моей руке.
– Рейтинговая система! – я развернул ватман на столе.
– Так! На этот раз рейтинговая система, – опасливо произнес Черпак и задумчиво потер подбородок. – И в чем смысл? В двух словах.
– Если коротко, то так: оценка ставится не как среднее арифметическое, а по сумме всех набранных баллов. Например, ученик, набравший более 75 баллов, получает «5», больше 55 баллов – «4», не менее 35 баллов – «3». Баллы ставятся за выполнение любого задания: за работу на уроке, за контрольную работу, за высказывание оригинальной идеи решения задачи, за изготовление самодельного прибора, за ремонт физического оборудования, за участие в физической олимпиаде. При этом выставляемые баллы соответствуют традиционным оценкам, исключение составляют отметки «2» и «1», которые я буду ставить за выполнение очень легких и несложных заданий. Результаты будут отображаться на этом планшете, чтобы все могли видеть.
– Что это даст? – спросила МЧС.
– О, это даст много чего! – воодушевился я и вывалил все заготовленные аргументы.
– Во-первых, система имеет достаточно большое число градаций. По набранной сумме баллов можно наблюдать даже малые изменения в активности ученика. Троечник троечнику будет рознь, а уж отличник отличнику – и подавно.
Во-вторых, теперь я смогу более гибко учитывать сложность и значимость различных заданий. За решение сложной задачи я могу поставить и 10 баллов, а за изготовление самодельного прибора – и все 12. Я даже мытье пола в кабинете могу 1 баллом оценить.
В-третьих, ученику всегда предоставляется возможность выполнить не сделанное вовремя задание и получить за него баллы. Результат не будет зависеть от отдельных оценок. Надо будет получать отметки на каждом уроке, а не несколько раз в четверть.
В-четвертых, каждый всегда может сравнить свои результаты со средним по классу результатом. Четкое распределение мест по рейтингу позволяет организовать капиталистическое соревнование как между отдельными учениками, так и между группами и целыми классами.
В-пятых, я лишаюсь соблазна решить проблемы выставлением «двоек» и «колов», и мне надо будет придумывать систематичный ежеурочный контроль.
В-шестых, чтобы у тех, кто двоечник по существу, не вышли «двойки» в натуре, придется пыхтеть дополнительно. И учителю, и ученику. Надо балл набрать любыми способами, хоть передвиганием шкафов. Я тогда Тюленёва-спортсмена даже привлеку, он не за махание лыжными палками «трояк» получит!
В-седьмых, выставляемая отметка за четверть зависит только от набранного рейтинга, а следовательно, является однозначной и объективной. Учитель не может изменить итоговую отметку по собственному усмотрению или под внешним давлением администрации или там Михалыча, например.
– Это получается, что «двойками» и «тройками» можно и «пять» в конце получить? – возмутилась МЧС.
– В теории – да. На практике просто не успеть. Поэтому результат не должен сильно отличаться от традиционного. Вот видите, – я показал на ватман. – В четверти каждый должен обязательно получить по
10 оценок. Это и так почти на каждом уроке. Если он одни «колы» будет получать, как же он успеет 55 баллов набрать? Так как?
Директор и завучиха ответили одновременно.
– Да!
– Нет!
– Ну почему, нет, Маргарита Николаевна? Пусть попробует! – встал на мою сторону директор, – нет худа без добра, мы энергию товарища используем в мирных целях и под контролем. В отчетах разных об инновации будем говорить, у нас с ними, с инновациями, как-то туговато.
– А как все же с оценками в журнале быть? – задала убойный вопрос МЧС, – опять будем «семерки» ставить? Да и представьте картину: у ученика в журнале стоит четыре «пятерки», а итоговая – «два»! Это, видите ли, потому, что он рейтинг не набрал. Вас родители и воспитатели съедят, а я – первая.
– Мда! – крякнул директор. Я понуро начал сворачивать разлинованный ватман.
– Постойте, – остановила меня Маргарита Николаевна, – если вы в журнал будете выставлять не все, а только отметки за контрольные, лабораторные работы и за зачеты, то итоговые оценки будут им соответствовать. Никто и не догадается, что они выставлены как-то по-другому.
– Значит, вам Михалыч уже успел настучать? – возмутился я.
– Во-первых, я не думаю, что слово «стучать» уместно в отношении уважаемого и пожилого человека, которого зовут не Михалыч, а Иван Михайлович, во-вторых, попробуйте общаться без уголовного сленга, в-третьих, коли вы уже используете это слово, то должны знать, что оно означает тайное сообщение, а Иван Михайлович ничего не скрывает, а честно пытается помочь своему воспитаннику, о чем он вас вчера и предупредил.
– Простите, – смутился я.
Но, умножив меня на ноль, завучиха не остановилась на достигнутом, из полученной величины она решила взять еще и логарифм. Причем по основанию «два».
– Так вот. Своими «двойками» вы, голубчик, портите нам всю отчетность школы, так как понижаете процент успеваемости. Если вы все же не измените своей точки зрения, то я прошу вас предоставить мне журнал индивидуальной работы с неуспевающими, тематический план дополнительных занятий конкретно с Тюленёвым и все конспекты этих занятий. Кроме того, прошу представить отчет о работе с родителями Тюленёва, так как вы должны были предупредить их недели за две до конца четверти. Все это мне хотелось бы видеть сразу после окончания шестого урока.
– Но у меня нет этих планов, мне никто не говорил, что они нужны, – растерянно пробормотал я. Мои войска были разбиты и в панике уходили за Березину.
– Вот и хорошо, – завучиха облегченно откинулась на кресле, – и не надо. – Спросите еще раз Тюленёва, изыщите в нем, так сказать, умственные резервы. Пусть он о физике лыжного бега расскажет, что ли.
Гвардия, опомнившись от натиска противника, заняла последний рубеж на мосту моих педагогических убеждений.
– Вы знаете, Нина Ивановна, я так просто не могу. Я обещал, что, если он не выполнит моих требований, я ему «пару» вкачу. Он не выполнил. Если я ему сейчас «трояк» поставлю, то как же я его дальше буду учить?
– Значит, требования надо было выдвигать приемлемые и ребенка стимулировать к их выполнению! А не вспоминать об этом в конце четверти!
– А я стимулировал! – запротестовал я.
– Значит, плохо стимулировал! – отрезала МЧС.
– Алгоритм такой: ставите «двойку» – ко мне с планами работы, нет планов – к директору.
И по старой смоленской дороге я поплелся к себе в кабинет.
Если бы я выучился на таксидермиста, моим первым чучелом стал бы Тюленёв.
Директор разговаривал по телефону с завхозом, заброшенным в город с утренним автобусом для выбивания угля на зиму. Увидев меня, он махнул рукой на стул. Я сел.
– А если уголь будет таким же, как в прошлый год, то лучше сразу пошли его в ж…у! – этими словами руководитель муниципального общеобразовательного учреждения напутствовал своего зама и злобно бросил трубку.
Затем он не менее злобно посмотрел на стену сквозь меня. Наконец тормоз сработал, стало физически слышно, как потрескивают раскалившиеся тормозные колодки в его мозгах. Но скорость была все еще большой. – Так, в общем надо Тюленёву поставить «тройку». В общем, все! Вопросы есть?
– Есть! Я все же педагог, и мне решать, какую отметку ставить моему ученику! – я стал смелым, как загнанная в угол крыса. – В конце концов, если меня принимают на работу, то мне и должны доверять как специалисту, а если так на меня давить, то зачем я тогда нужен. Пусть вон Чекушкин уроки ведет, он добрый – всем поставит, как вам надо. Будете школой с лучшим качеством образования в районе или даже в мире!
– Это хорошо, что у вас есть убеждения, – зловеще произнес директор, – но очень плохо, когда эти убеждения отстаиваются за счет других.
– Кого же, кроме меня и Тюленёва, это касается? – удивился я.
– Да всех, в общем, касается. Знаете, что по стране идет масштабный проект «Образование»? По этому проекту нам в район дали целых две пары пластиковых лыж. Михалыч под перспективного Тюленёва выпрашивает одну пару в районе. Эти лыжи, между прочим, как корова стоят. А корова в деревне – это состояние. Это первое. Второе. Если успеваемость у нас будет самой низкой в районе, как я буду выпрашивать деньги на теплый туалет? Мне заврайно скажет, у тебя там сплошные двоечники, зачем таким засранцам теплый туалет? Стоят ли ваши принципы теплого туалета? Принципы ваши, туалет– общий. Да и принципы ваши не шибко пострадают, если разобраться. Там не одному Тюленёву надо «двойку» ставить, а еще доброму десятку лоботрясов. Вы им, однако, «троечки»-то налепили. А если всем объективно поставить, то школу закроют и мы все останемся без работы, а дети без образования. В конце-то концов, у Тюленёва, можно сказать, что есть профессия. Вот у вас в седьмом классе была профессия? Нет. А у него есть. Считать, что на вашем предмете свет клином сошелся, – глупо. Вы знаете, что такое коацерваты?
– Что? – удивился я последнему вопросу.
– Коацерваты, – повторил директор.
– Нет, но при чем они тут?
– А притом, что вы это на географии в школе учили, а не знаете. И ничего, живете себе и считаете себя, наверное, полноценным человеком. А географ или биолог так не считает, потому что не может быть счастья у человека, если он про коацерваты не знает. А был бы у вас учитель географии принципиальный и поставил бы вам «двойку», вы бы, может, не физику сейчас преподавали, а географию изучали. Колымы.
Дальше директор снова вернулся к туалетной теме.
– Если здоровье вам позволяет или дом рядом, то вы не почтили бы своим присутствием наш школьный сортир. Сходите, пожалуйста, туда на экскурсию. Рекомендую в декабре. С ветерком под минус двадцать. Утром, пока темно. И подумайте – стоит ли избавление от всего этого всех детей и учителей школы за «тройку» в журнале для одного оболтуса.
Директор меня не убедил. Вор должен сидеть в тюрьме, а двоечник – получать «двойку»! В этом заключается важный воспитательный момент и сермяжная правда. Никто и ничто не может заставить меня поступить иначе. Поставить Тюленёву «тройку» – значит предать свои педагогические убеждения.
В воскресенье мы с Люсей решили прогуляться по увядшему осеннему лесу. Баба Таня к таким праздным прогулкам, естественно, относилась отрицательно.
– Чо там делать? Грибов нет, ягод тоже. Чего впустую по лесу бродить? Далеко только не ходите, тут за огородом погуляйте, а то начнете блудить, уйдете в Паклинские леса, ищи вас там до заговенья.
Строго следуя наказу, мы вышли за огород и стали дрейфовать вдоль опушки. Скоро мы наткнулись на тропинку, уходящую вверх на самый высокий господствующий над деревней взгорок.
Тропинка была более чем странной. Посередине она была слегка взрыта, как будто по ней недавно пробежало небольшое стадо баранов. Слева и справа от этой полосы тянулись еще две узкие полоски, состоящие из множества неглубоких отверстий, как будто кто-то с маниакальным упорством долго тыкал в землю шпагой. Будь я уфологом, то обязательно бы написал статью об инопланетянах, гуляющих по ночам на паучьих ножках.
Пройдя половину подъема вдоль этой тропинки, мы устали и сели отдохнуть. Мой талант следопыта и фантазия уфолога не успели проявиться во всей своей красе, так как стала известна причина загадочного следа. Вверх по горе бежал Тюленёв-спортсмен. Он ритмично пыхтел, как хорошо отлаженный паровоз. В руках его мелькали лыжные палки, поэтому издалека было похоже, что он вбегает в гору на лыжах. Когда же лыжник приблизился, стало понятно, что лыжи он надеть забыл. Увидев нас, он уменьшил скорость, а потом перешел на шаг.
– Здравствуйте! – сказал Тюленёв, вытирая пот тыльной стороной тряпичной перчатки.
– Привет, – ответил я, – это у тебя тренировка?
– Да.
– И сколько ты пробегаешь?
– Еще четыре круга осталось. Каждый – по три кэмэ.
– Ничего себе! И сколько всего?
– В первую тренировку – пятнадцать.
– А что, еще и вторая есть? – искренне удивился я.
– Только в воскресенье. Скоро сезон, надо объемы мотать.
– Тяжело? – сочувственно спросил я, так как не представлял, как можно ребенку столько бегать, да еще в гору.
– Не очень. Только вот мозоли достают. Зимой на лыжах почему-то мозолей никогда не бывает, а летом, когда на роллерах или имитацию бегаешь, все руки истерешь!
Тюленёв снял свои дешевые, купленные в хозмаге перчатки с синими пупырышками, и я с ужасом увидел, что все его руки в пластырях, а на правой руке из-под пластыря бежит кровь…
Тюленёву за первую четверть я поставил «трояк». И за вторую четверть, и за год. А педагогическим убеждениям я не изменял, просто сами эти убеждения как-то вдруг изменились.
А кто недоволен, пусть возьмет палки и побегает вместе с Тюленёвым.
Четверть вторая. Vivace
Ноябрь
Политик не представляет большинство, а создает большинство.
Стюарт Холл
Наступили настоящие зимние холода. Распотрошенная тракторами дорога замерзла и стала походить на карликовую копию гималайского хребта. Его пересечение требовало значительной координации движений и равновесия.
Для свиней наступила Варфоломеевская ночь, по всей деревне стоял поросячий визг, противно пахло паленым. Снег укрыл многочисленные помойки, создаваемые жителями на задах своих огородов. Наверное, природа устает от свинства россиян и поэтому надолго задергивает загаженную землю постоянно обновляемым покрывалом, чтобы солнце отдохнуло от вида везде разбросанных банок, пакетов и прочей бытовой дряни.
После пытки выставления итоговых оценок за четверть наконец-то наступили долгожданные каникулы. Слов нет – это кайф! Приятно пройтись по тихим школьным этажам, где никто тебя не пытается сбить с ног, не орет в ухо. И идешь ты не на боевой вылет к седьмому «Б» классу, а в учительскую обстоятельно точить лясы и перемывать кости отсутствующим в данный момент коллегам. А вместо проверки тетрадей и подготовки к урокам очень приятно до одурения гонять с охламонами мяч на стадионе или играть в волейбол в спортзале.
В естественной среде обитания охламоны ведут себя не так, как на уроке, а как нормальные, понимающие русскую речь люди. Поэтому с удивлением обнаруживаешь в них не только недостатки, но, как ни странно, достоинства. Например, Черепанов на футбольном поле просто бог. Он настолько хорошо играет в футбол, что я начал более снисходительно смотреть на его маленькие человеческие слабости, такие как незнание физики и воровство сигарет в сельмаге.
Однако наступившее внеземное блаженство оказалось слегка испорчено думами о будущем. Одна из таких мыслей приобрела назойливый характер умственного зуда. Это дума об Оценке. Хотелось избежать мучений с ее выставлением в конце четверти, чтобы не было конфликтов с учениками, администрацией и, самое главное, с самим собой.
Зуд завершился созданием гениальной, как мне тогда казалось, десятибалльной системы оценивания. Ее использование по замыслу педагога-новатора должно позволить официально отделить «тройку с плюсом» от «тройки с минусом», а «четверку с плюсом» сблизить с «пятеркой с минусом». Вместо уточнения скудных деревенских новостей в учительской я засел в кабинете.
В результате был рожден и торжественно прибит к стене плакат общей площадью 0,6 м2. В начертанных на нем скрижалях отныне и навеки четко определяются критерии оценки. Издалека они очень похожи на десять заповедей. Вблизи же можно прочитать следующее:
Критерии оценки по физике:
10 – превосходно;
9 – отлично, лучше некуда;
8 – отлично, но можно и лучше;
7– хорошо, почти отлично;
6 – хорошо;
5 – так себе;
4 – удовлетворительно, на грани фола;
3 – плохо, но бывает и хуже;
2 – хуже некуда;
1 – ни бе, ни ме, ни кукареку.
Однажды по возвращении из школы на крыльце своего дома я обнаружил трезвого, а потому до крайности грустного Чекушкина. Увидев меня, он встал и изобразил некое подобие полупоклона, выражая высочайшую степень почтения и уважения.
– Не проси, не дам! – вместо приветствия сразу выпалил я.
Но Чекушкин, будучи в потребности опохмелиться, был лучшим переговорщиком всех времен и народов.
– Пойми! – он приложил руки к груди. – Человек, если он человек, должен помогать другому человеку в беде. Всегда! Таков закон жизни! И неважно, отчего у него эта беда, от стихийного бедствия или от собственной душевной слабости.
Далее мне было указано на фатальное стечение двух обстоятельств: на стихийное бедствие в виде Чекушкиной жены, нашедшей опохмельную заначку, и некоторую душевную слабость самого Чекушки, выражавшуюся в очередном усиленном стремлении к спиртному.
Через десять минут я сдался и направился в свою комнату, чтобы дать денег Чекушкину на чудесное возрождение его погибающего организма.
Но денег, оставленных мною утром перед работой в ящике стола, не было. Я перерыл все ящики и все места, куда я мог бы в задумчивости затолкнуть полученную накануне зарплату.
– Нет денег, – озадаченно сказал я вожделеющему Чекушке.
– Эх ты! На чекушку жмешься! – опечаленный несовершенством моей души Чекушкин удалился.
Я снова принялся искать деньги, пока со всей отчетливостью не понял, что их украли. И сделать это могла только Люся, которую с ключами от дома я посылал за забытыми мною тетрадями.
Люся появилась ближе к вечеру, судя по всему – в хорошем настроении. Она загадочно улыбалась и прятала что-то за спиной.
– Люся, – мрачно спросил я, – ты брала у меня деньги?
– Да, – на удивление просто созналась она.
– Ты украла у меня всю зарплату! – не выдержал я спокойного тона. – А потом приходишь как ни в чем не бывало!
Улыбка исчезла с ее лица.
– Я не украла, а взяла! – возмущенно крикнула она и бросила на стол целлофановый кулек с конфетами. – Вот. Просто сладкого захотелось, а это я вам же купила!
– На всю зарплату конфет! Да еще целый килограмм! Да ты меня совсем что ли за идиота принимаешь! Мне что, теперь у себя дома деньги надо прятать!
– Я конфет не килограмм купила, а много, на всю нашу группу рассчитывала!
Губы ее задрожали, но она быстро справилась с секундной слабостью и обычным, немного развязным тоном нараспев произнесла: – Ладно, извините. Хотела всем сделать приятно, я же не знала, что вы такой жадный!
Она резко развернулась к двери и подчеркнуто торжественно вышла, высоко задирая голову.
– Я не жадный, а ты просто воровка! – успел крикнуть я вслед Люсе.
Опомнившись, через минуту я бросился за ней, но Люся бежала со всех ног и ее стриженая голова мелькала в самом конце улицы.
Услужливая память подленько подсунула мне достаточно давнюю и уже забытую мною беседу с одной их трех Люськиных воспитательниц, и чувство стыда физически ощутимо заполнило грудную клетку.
После одного из педсоветов Люськина воспитательница подошла ко мне, деликатно взяв за локоток, отвела в угол и сказала: – Люся у вас часто бывает.
По интонации было непонятно, это вопрос или утверждение.
– Да, – ответил я, а потом агрессивно добавил: – А что, нельзя?
– Можно, конечно, – вздохнула она, – но поймите, эти дети в такой ситуации подсознательно начинают считать вас родителем, хотите вы этого или нет. А потом она сделает что-нибудь плохое, например, разобьет у вас дорогую хрустальную вазу, вы же родному ребенку простите, а ей – нет. Пара таких случаев, и вы будете тяготиться ее посещениями и в конце концов дадите ей от ворот поворот. А она живой человек, ребенок. И так в жизни натерпелась. Вы готовы стать ей вместо отца?
– Нет, – растерялся я, – такой вопрос мне даже и в голову не приходил, да и вазы у меня не то что дорогой, а никакой нет.
– Неважно. Пример с вазой может быть и неудачный, но вы меня прекрасно поняли. Поэтому вы уж ее сразу перестаньте у себя дома привечать.
– Да что они, с бабой Таней сговорились что ли! – подумал я тогда. Теперь я вдруг понял, как они обе оказались правы! А я оказался полным дураком! Или сволочью!
Чужим детям ошибок не прощают и скидки на их недостатки не делают, как хорошо изначально к ним бы ни относились. Люся этот урок усвоила быстро и в гости ко мне уже больше не приходила, даже после объяснения и примирения.
Началась вторая четверть. Сразу неудачно. Великолепная система оценивания под варварским административным напором рухнула в первую же неделю, хотя дети оценили нововведение по достоинству.
– Прикольно! – оценил Леха Урванцев. Остальные, для виду подумав, согласились. По взаимному удовольствию я начал ставить девятки, восьмерки, семерки, шестерки. В тетради. В дневники. И в ЖУРНАЛ!!!
Большего надругательства над святым для каждого педагога документом история еще не знала. В среду кощунство было обнаружено МЧС. В четверг над восьмерками и семерками рыдали классные руководители. Грех мой был так велик, что меня даже не ругали. Слов не было таких, чтобы выразить всю бездонную глубину моего святотатства.
Все педагоги были вооружены половинками безопасной бритвы когда-то существовавшей фирмы «Нева» и посажены в учительской для экзекуции над моим оценкотворчеством. Педагоги, как хирурги, выскребывали мои веселые оценки из своих журналов. Абортация плода моих каникулярных педагогических размышлений сопровождалась шутками и дружным ржанием.
Начал Глобус. Пыхтя от усердия, он еле справлялся со своим инструментом, кажущимся очень маленьким в его огромных лапах. В очередной раз уронив скальпель на пол, он недружелюбно взглянул на меня и произнес: – Воистину сказано, голова, не занятая работой, – мастерская диавола. Не давать Петровичу зимних каникул, пусть хоть уголь в кочегарке грузит.
– Ну что вы, Валерий Андреевич, Алексей Петрович на этом не должен остановиться! – душевно предположила Мензурка. – Следующий раз он что-нибудь более интересное введет, например аббревиатуру. Я даже могу предположить некоторые из них: доснопр – достоин нобелевской премии или дебнувиз – дебил, нуждающийся в изоляции.
– Точно! – подхватила УШУ, – представляете, какой простор для творчества, можно ввести очхорзад и задползад.
– И что это будет означать? – преувеличенно заинтересованно спрашивает кто-то.
Очхорзад – очень хорошо решает задачи, а задползад – напротив, означает, что с задачами полная задница.
Когда все отсмеялись, вступила ГАИ: – Петрович, наверное, в университете круглым девяточником был?
– А почему не десяточником? – услужливо спросил кто-то.
– Потому что по заполнению журнала у нашего молодого новатора, скорее всего, было «хуже некуда» или даже «кукареку».
Так я получил первую боевую кличку – Девяточник, которая, по моему мнению, мне не подходила.
За массовую смехотерапию учительского коллектива мне надо было бы дать премию. Но администрация была несколько другого мнения. В пятницу перед уроками ко мне зашел Черпак. Мои оценочные заповеди он молча изучал минуты три. Затем вынес вердикт «Плакат убрать» и направился к выходу. Но мое молчаливое несогласие так сверлило его спину что он не вынес, обернулся и пояснил: – «Хуже некуда» – это значит, что некуда хуже, а оказывается, что есть куда – «кукареку» еще хуже. Чем же эти два критерия отличаются? Непонятно. Кроме молодого и задорного стеба, особых принципиальных отличий от существующей системы оценки я не увидел. Правда, градаций отличной оценки стало больше, а неудовлетворительной – меньше. Гуманизм – это хорошо. Дурость – это плохо. В общем, система у вас «так себе», то есть неважно, но можно значительно хуже. Именно поэтому очень прошу, согласовывайте все ваши эксперименты со мной, чтобы нам потом в районо за ваше творчество не мекать, не бекать и не кукарекать!
Мензурка оказалась права, я не смог остановиться на достигнутом. В результате, как принято говорить, анализа литературы, немногочисленно представленной в школьной библиотеке, я нашел то, что искал. Рейтинговая система – спасение нации!
Все воскресенье я производил арифметические расчеты и чертил на ватмане таблицу.
В понедельник я понес сей труд на суд администрации.
В кабинете была представлена вся исполнительная власть в лице директора и завуча. Законодательная власть в форме попечительского или какого другого совета была номинальной, поэтому в расчет не бралась.
– Что это такое за восемь тысяч рублей? – вопрошал директор у МЧС в момент моего появления.
Она быстро взглянула: – A-а, это Солнечная система. Надо посоветоваться, будем брать или нет. Мне, кажется, что дорого.
– Да, восемь тысяч за Солнечную систему – многовато, – вздохнул директор. – Но нам за эти деньги можно что-то другое купить, например, мячи футбольные?
– Нет, конечно. По этой статье осталась только Солнечная система. Сказали, берите, пока дают.
– И то верно, на халяву уксус можно стаканами пить и хлорку ложками хлебать! – выдал довольно известную сентенцию Черпак и поставил свою закорючку в счете.
Так обыденно нашей школой была куплена Солнечная система: светило, планеты, астероиды и всякая прочая мелочь в пределах орбиты Плутона.
Наконец, император всея Солнечной системы заметил меня: – Здравствуйте, Алексей Петрович. Что-то принесли посмотреть? – он кивнул на свернутый ватман в моей руке.
– Рейтинговая система! – я развернул ватман на столе.
– Так! На этот раз рейтинговая система, – опасливо произнес Черпак и задумчиво потер подбородок. – И в чем смысл? В двух словах.
– Если коротко, то так: оценка ставится не как среднее арифметическое, а по сумме всех набранных баллов. Например, ученик, набравший более 75 баллов, получает «5», больше 55 баллов – «4», не менее 35 баллов – «3». Баллы ставятся за выполнение любого задания: за работу на уроке, за контрольную работу, за высказывание оригинальной идеи решения задачи, за изготовление самодельного прибора, за ремонт физического оборудования, за участие в физической олимпиаде. При этом выставляемые баллы соответствуют традиционным оценкам, исключение составляют отметки «2» и «1», которые я буду ставить за выполнение очень легких и несложных заданий. Результаты будут отображаться на этом планшете, чтобы все могли видеть.
– Что это даст? – спросила МЧС.
– О, это даст много чего! – воодушевился я и вывалил все заготовленные аргументы.
– Во-первых, система имеет достаточно большое число градаций. По набранной сумме баллов можно наблюдать даже малые изменения в активности ученика. Троечник троечнику будет рознь, а уж отличник отличнику – и подавно.
Во-вторых, теперь я смогу более гибко учитывать сложность и значимость различных заданий. За решение сложной задачи я могу поставить и 10 баллов, а за изготовление самодельного прибора – и все 12. Я даже мытье пола в кабинете могу 1 баллом оценить.
В-третьих, ученику всегда предоставляется возможность выполнить не сделанное вовремя задание и получить за него баллы. Результат не будет зависеть от отдельных оценок. Надо будет получать отметки на каждом уроке, а не несколько раз в четверть.
В-четвертых, каждый всегда может сравнить свои результаты со средним по классу результатом. Четкое распределение мест по рейтингу позволяет организовать капиталистическое соревнование как между отдельными учениками, так и между группами и целыми классами.
В-пятых, я лишаюсь соблазна решить проблемы выставлением «двоек» и «колов», и мне надо будет придумывать систематичный ежеурочный контроль.
В-шестых, чтобы у тех, кто двоечник по существу, не вышли «двойки» в натуре, придется пыхтеть дополнительно. И учителю, и ученику. Надо балл набрать любыми способами, хоть передвиганием шкафов. Я тогда Тюленёва-спортсмена даже привлеку, он не за махание лыжными палками «трояк» получит!
В-седьмых, выставляемая отметка за четверть зависит только от набранного рейтинга, а следовательно, является однозначной и объективной. Учитель не может изменить итоговую отметку по собственному усмотрению или под внешним давлением администрации или там Михалыча, например.
– Это получается, что «двойками» и «тройками» можно и «пять» в конце получить? – возмутилась МЧС.
– В теории – да. На практике просто не успеть. Поэтому результат не должен сильно отличаться от традиционного. Вот видите, – я показал на ватман. – В четверти каждый должен обязательно получить по
10 оценок. Это и так почти на каждом уроке. Если он одни «колы» будет получать, как же он успеет 55 баллов набрать? Так как?
Директор и завучиха ответили одновременно.
– Да!
– Нет!
– Ну почему, нет, Маргарита Николаевна? Пусть попробует! – встал на мою сторону директор, – нет худа без добра, мы энергию товарища используем в мирных целях и под контролем. В отчетах разных об инновации будем говорить, у нас с ними, с инновациями, как-то туговато.
– А как все же с оценками в журнале быть? – задала убойный вопрос МЧС, – опять будем «семерки» ставить? Да и представьте картину: у ученика в журнале стоит четыре «пятерки», а итоговая – «два»! Это, видите ли, потому, что он рейтинг не набрал. Вас родители и воспитатели съедят, а я – первая.
– Мда! – крякнул директор. Я понуро начал сворачивать разлинованный ватман.
– Постойте, – остановила меня Маргарита Николаевна, – если вы в журнал будете выставлять не все, а только отметки за контрольные, лабораторные работы и за зачеты, то итоговые оценки будут им соответствовать. Никто и не догадается, что они выставлены как-то по-другому.