Абаринова-Кожухова Елизавета. Поэтический побег

   АННА. Маша, будь добра, забери из прихожей мою шляпку.
   КЕРН(радостно). Ага, до чего докатилась: перед собственной горничной стыдно за свое поведение. Маша, останься!
   АННА. Ступай, Маша.
   КЕРН(топая ногой). А я говорю – останься. Мне нечего скрывать от простого народа!
   АННА(сдержанно). Ермолай Федорович, позволь Маше уйти. Она чистая и невинная девушка…
   КЕРН(перебивает) В отличие от своей хозяйки.
   АННА. И ей совсем ни к чему выслушивать все те вздорные обвинения, которыми ты меня осыпаешь.
   МАША(переводя взгляд с Анны на Федоровича). Ну тад ко ман дарит – уходить, или как?
   КЕРН(как бы пересиливая себя). Разве не слышала – барыня велела забрать из прихожей шляпку. Вот сходи и забери.
   МАША. Как прикажете. (Делает книксен и поспешно уходит).
   КЕРН. А вас, Анна Петровна, я попрошу остаться.
   АННА. Я не понимаю, чего ты от меня хочешь.
   КЕРН (монотонным голосом). Я хочу одного – чтобы ты вела образ жизни, подобающий женщине твоего общественного положения. Чтобы не подавала поводов к грязным пересудам. Чтобы… (Внезапно выхватывает саблю и стучит ею по столу) Отвечай, сучка, у кого была! В глаза мне смотреть! Не врать!! Правду говорить!!!

В дверях показывается испуганная Маша.

   АННА(из последних сил стараясь сохранять спокойствие). Ермолай Федорович, прошу тебя, успокойся. В твои годы вредно так волноваться.
   КЕРН(убирая саблю в ножны, с горьким сарказмом). Мои годы!.. Я все знаю – ты вышла за меня, дабы овладеть моим состоянием, а потом, овдовев, предаться преступным страстям своей порочной натуры. Ну извини, Анна, вот таким вот живучим я оказался. Не оправдал твоих надежд.
   АННА. Что ты такое говоришь!..
   КЕРН. Ага, правда глаза колет? А ты мне зубы не заговаривай. Отвечай, где была!
   АННА(почти сквозь слезы). Что ты хочешь от меня услышать?
   КЕРН. Правду, Аннушка, только правду, и ничего кроме правды. (Анна молчит) Ну что ж, ежели ты забыла, то я тебе помогу вспомнить. Ты была у господина… Ну? У господина Пу… Вспомнила?

Анна молчит. Маша дает ей знак – сначала машет руками, будто крылышками, потом выставляет вперед ножку.

   АННА(радостно). А, вспомнила! Я была у господина Путниня, у нашего сапожника. На примерке.
   КЕРН. У какого сапожника, что ты плетешь? (Срывается на крик) У Пушкина ты была, у Пушкина, у Пушкина!
   АННА(побледнев). У какого Пушкина?
   КЕРН(свирепо). Не прикидывайся дурой – и без того умом не блещешь. Тебе напомнить, кто такой Пушкин? Изволь. Виршеплет, за предосудительные писания сосланный в Псковскую губернию! И вместо того чтобы каждодневно благодарить нашего всемилостивейшего Государя, что не отправил его в Сибирь, на рудники, сей щелкопер сбежал с места ссылки и заявился в Ригу!
   АННА(упавшим голосом). Откуда ты знаешь?
   КЕРН(не без некоторой спеси). А мы не такие дураки, за которых нас тут кое-кто держит. Мы поставлены блюсти государственную выгоду, и мы ее блюдем. А ты даже себя соблюсти не можешь – едва тебя этот писака поманил, так ты и поскакала, будто похотливая кошка. (С ехидством) Или скажешь, что и это неправда? (Анна молчит) Ну что ж, теперь, по всем правилам, господина Пушкина следует схватить и препроводить куда следует. (Радостно) То есть в ближайший острог!
   АННА(устало). Ну и что ж вы этого не делаете?
   КЕРН. Ха, ну как же – великого стихотворца, да в острог. Чтобы потом всякие умники в столичных салонах шумели да заграничным послам жалились, что в нашей стране душат свободное слово. А придворные бабы обоего пола Его Величеству докучали – мол, прости ты, царь-батюшка, стихотворца неразумного, он же не со зла сбежал, просто невмоготу стало в деревне зимой скучать. А что наш Государь? Сам баба, тряпка! Либералишка… (Звонят часы, заглушая очевидное ругательство) Ежели бы мы, истинные патриоты, его не удерживали, так он давно бы уже все государство по ветру пустил! Разве такой Государь нужен России? Вот Иван Грозный – это я понимаю, вот он был царь так уж царь! Да если бы твой Пушкин позволил себе хоть сотую долю своих безобразий, так знаешь что Иван Васильевич бы с ним сделал? Не знаешь? Колесовал бы, на кол посадил! А знаешь, что он делал с неверными женами?.. (Немного успокоившись) А наш-то, Александр Павлович, не выдержит, да и простит. Вот и будет твой Пушкин в героях ходить да в великомучениках. (С затаенной завистью) Бабы на него налетят, будто мухи на кучу варенья!.. А вот вам! (Подносит к носу Анны Петровны фигу) Пускай убирается в свою сраную Европу!
   АННА. В какую Европу?
   КЕРН. А ты думала, что он сюда приехал, чтоб на твои глаза бесстыжие поглядеть? Размечталась! Как говорит наша Маша, йоку вайрс небус. Иными словами – все, кончились твои шуточки, господин Пушкин! Добро пожаловать в просвещенную Европу! Кому ты там нужен? Да у них такого добра и без тебя хватает. (Со все нарастающей злобой) Чтоб ты сгнил в своей Европе! Чтоб ты околел, как паршивая собака, под поганым забором в каком-нибудь Амстердаме! Сволочь! Мошенник! Ублюдок!..
   АННА(не выдержав). Как ты можешь так оскорблять человека, не сделавшего тебе никакого зла? Ты пользуешься тем, что он в своем положении не может дать достойного ответа! Это низко, подло!..
   КЕРН(удовлетворенно потирая руки). Вот, Аннушка, ты себя и выдала. Добродетельная и верная! (Визжит) Блудница! Распутница! Потаскуха! Маука! Падауза! Иеласмейта! (Дальнейшее заглушает длительный перезвон часов).
   АННА(затыкая уши). Нет, я больше не выдержу! Когда это кончится?.. (Быстро уходит).
   КЕРН(передразнивая Анну). Ах, я не выдержу! Ох, когда это кончится? Не дождетесь, сударыня! Я теперь долго жить буду тебе назло!

СЦЕНА ПЯТАЯ

Императорские апартаменты. АЛЕКСАНДР ПАВЛОВИЧ, сидя за столом, изучает какие-то бумаги, перед ним, почтительно склонившись, стоит АРАКЧЕЕВ.

   АЛЕКСАНДР(отрываясь от чтения). Да вы присаживайтесь, Алексей Андреич.
   АРАКЧЕЕВ. Разве я смею сидеть в присутствии Вашего Величества?
   АЛЕКСАНДР. Садитесь, граф, садитесь, в ногах правды нет.
   АРАКЧЕЕВ. Ну, только если вы настаиваете… (Присаживается на краешек стула).
   АЛЕКСАНДР(как бы равнодушно). Да, так что же наш стихотворец Пушкин?
   АРАКЧЕЕВ. Не будет ли Вашему Величеству угодно уточнить, который – дядя или племянник?
   АЛЕКСАНДР. Разумеется, племянник. (С притворным вздохом) Я тут подумал – не слишком ли сурово мы с ним обошлись? Все мы в молодости были подвержены заблуждениям… Как вы полагаете, Алексей Андреич, не настало ли время освободить его из ссылки?
   АРАКЧЕЕВ. Как будет угодно Вашему Величеству, но ко мне поступили сведения, что он уже, гм, сам себя освободил.
   АЛЕКСАНДР(изображая удивление). В каком смысле?
   АРАКЧЕЕВ. Самовольно оставил родовое имение Михайловское и отбыл в направлении Риги.
   АЛЕКСАНДР. Вот как! Надеюсь, он уже задержан?
   АРАКЧЕЕВ(с едва заметной хитрецой). А куда торопиться, Ваше Величество? Задержать его мы всегда успеем. А так есть надежда, что он выведет на своих сообщников.
   АЛЕКСАНДР. Ну и как, уже вывел?
   АРАКЧЕЕВ. В настоящее время господин Пушкин проживает в одной из гостиниц Риги и ждет корабля, плывущего за границу. (Листает бумаги) Единственный, вернее единственная, с кем он, по последним сведениям, встречался – это супруга коменданта Рижской крепости госпожа Керн.
   АЛЕКСАНДР(как бы удивленно). Неужели Анна Петровна – его сообщница? Вот уж приятная неожиданность для Ермолая Федоровича!
   АРАКЧЕЕВ. До отплытия остались считанные дни, и мы еще успеем его задержать. Разумеется, если Ваше Величество не распорядитесь иначе.
   АЛЕКСАНДР(с деланным равнодушием). Поступайте как знаете. (Помолчав) У вас все, Алексей Андреич?
   АРАКЧЕЕВ(с заминкой). Государь, осмелюсь еще раз доложить вам, что в стране зреет противогосударственный заговор. И если мы вовремя не предпримем надлежащих мер…
   АЛЕКСАНДР. Знаю, знаю. Вам не терпится расквитаться с господином… как его… Рылеевым за его глупую сатиру.
   АРАКЧЕЕВ(чуть уязвленно). Ну причем тут сатира, Ваше Величество. На такие мелочи я не стал бы и внимания обращать. Но господин Рылеев в числе главных заговорщиков. И кабы он один! Вот когда в Кишиневе был схвачен господин Раевский…
   АЛЕКСАНДР (изумленно). Генерал? Николай Николаевич?
   АРАКЧЕЕВ. Нет-нет, майор Раевский. (Заглядывает в бумаги) Некто Владимир Федосеевич. Тоже, кстати сказать, стихотворец и большой приятель господина Пушкина.
   АЛЕКСАНДР(с прорвавшейся неприязнью). Вот уж воистину: куда ни плюнешь – а попадешь в Пушкина. (Помолчав) Не удивлюсь, если окажется, что и он состоит в этом вашем заговоре.
   АРАКЧЕЕВ(осторожно). По имеющимся сведениям, лично господин Пушкин ни к каким тайным обществам не принадлежит, хотя – что есть, то есть – близок со многими заговорщиками.
   АЛЕКСАНДР. Ну и куда он бежать собрался – уж не в Грецию ли?
   АРАКЧЕЕВ. Сначала в Голландию, а куда потом – неизвестно. Но не исключено, что и в Грецию.
   АЛЕКСАНДР. Не иначе как туда. (С легким сарказмом) Сражаться за свободу под началом разбойника Байрона.
   АРАКЧЕЕВ. Помилуйте, Ваше Величество, лорд Байрон в прошлом году скончался!
   АЛЕКСАНДР. Вот как? А я и не знал. (Смиренно) Ну что же, буду молиться, чтобы его мятежная душа нашла утешение.
   АРАКЧЕЕВ. Не вы одни, Государь. (Смотрит в бумаги) Едва до господина Пушкина дошла сия печальная весть, как он отправился в ближайшую к Михайловскому церковь, где и заказал панихиду за упокой души раба Божия Георгия.
   АЛЕКСАНДР. Очень мило… (После паузы, неожиданно) А что Чаадаев?
   АРАКЧЕЕВ. В каком смысле, Ваше Величество?
   АЛЕКСАНДР. Он ведь тоже теперь за границей?
   АРАКЧЕЕВ. Так точно. Путешествует по Европе. (Доверительно) И знаете, Государь, я даже отчасти рад, что господина Чаадаева нет в России – он-то как раз чуть ли не опаснее других.
   АЛЕКСАНДР(рассеянно). Я помню… После прискорбных событий в Семеновском полку генерал Васильчиков направил этого Чаадаева ко мне курьером с известием о бунте. И вы даже не представляете, Алексей Андреич, что он мне тогда наговорил!
   АРАКЧЕЕВ. Я же говорю – опасный вольнодумец.
   АЛЕКСАНДР. Может быть, он и с Пушкиным близок?
   АРАКЧЕЕВ. Еще бы нет, Ваше Величество! Он-то и внушил Пушкину свои вольтерьянские идеи. А вы знаете, какие стишки посвятил Чаадаеву господин Пушкин?
   АЛЕКСАНДР. Не имею понятия.
   АРАКЧЕЕВ. «И на обломках самовластья Напишут наши имена». Каково, Ваше Величество?
   АЛЕКСАНДР. Вот уж два сапога пара – один распространяет возмутительные мысли, другой пишет возмутительные стишки… Я уж не говорю о дерзком и предосудительном поведении господина Пушкина – думаете, я не знаю про его амурные похождения в Одессе?
   АРАКЧЕЕВ(невинным тоном). Я так полагаю, что в случае исчезновения Пушкина многие мужья в России вздохнут с облегчением.
   АЛЕКСАНДР(осторожно подбирая слова). Алексей Андреич, если вы считаете нужным… или возможным допустить, как вы изволили выразиться, исчезновение из России известного вам лица, то прошу вас и в дальнейшем не упускать его из поля зрения.
   АРАКЧЕЕВ. Разумеется, Ваше Величество.
   АЛЕКСАНДР. И еще – до тех пор, пока не получите верных сведений о том, что его нет в России, ничего не говорите Ее Величеству.
   АРАКЧЕЕВ (с чуть заметной улыбкой). Понимаю, Государь.
   АЛЕКСАНДР. А вот я вас не понимаю, Алексей Андреич! Третьего дня я наградил вас орденом, а вы мне опять его вернули. Поймите, это ведь неуважение к Царю и Престолу. (Аракчеев непроницаемо молчит) Только, ради бога, не говорите мне, что граф Аракчеев служит не для наград, а единственно ради своего Государя и Отечества.
   АРАКЧЕЕВ. А я этого и не говорю, Ваше Величество.
   АЛЕКСАНДР(ворчливо). Ну, и на том спасибо.
   АРАКЧЕЕВ. Простите за назойливость, Ваше Величество, но я опять о заговоре. Потомки проклянут наши имена, если мы не пресечем его, пока не поздно. Вот на что вы должны обратить свое высочайшее внимание, а не на этого ничтожного Пушкина! Одно ваше слово…
   АЛЕКСАНДР. А вы не преувеличиваете?
   АРАКЧЕЕВ. Скорее преуменьшаю, Ваше Величество! (Роется в портфеле, протягивает Александру увесистую стопку бумаг) Здесь подробные сообщения о том, какие речи их вожаки произносят в кругу своих единомышленников!
   АЛЕКСАНДР(с нарочитой брезгливостью принимает стопку и сразу отодвигает в угол стола). И охота вам собирать всякие доносы.
   АРАКЧЕЕВ(притворно вздыхает). Увы, Государь, без этого в нашем богоспасаемом отечестве никак невозможно. (Почтительно-напористо) Стало быть, я могу надеяться, что Ваше Величество прикажете принять надлежащие меры?
   АЛЕКСАНДР(задумчиво). Не мне их судить… Не мне.
   АРАКЧЕЕВ. А кому же, Ваше Величество?
   АЛЕКСАНДР(не слушая, говорит как бы сам с собой). Господи, как все надоело! Уйти бы от государственных дел, жить где-нибудь вдали от людской суеты, возделывать огород, удить рыбу, молиться за спасение своей грешной души…
   АРАКЧЕЕВ(с улыбкой). В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов.
   АЛЕКСАНДР(очнувшись). В Саратов? Причем тут Саратов?
   АРАКЧЕЕВ. А это из новой комедии, ходящей в списках. Некоего… (Заглядывает в бумаги) Некоего Александра Сергеевича…
   АЛЕКСАНДР. Как, он еще и комедии пишет?
   АРАКЧЕЕВ(невозмутимо). Грибоедова.
   АЛЕКСАНДР(задумчиво). Да нет, зачем в Саратов? Лучше бы куда-нибудь в Сибирь, поселиться, понимаешь, в избушке, на лесной заимке… А с бунтовщиками пусть Константин Павлович разбирается. Хотя нет, он и сам на престол не особо рвется. Ну, тогда, стало быть, Николай Павлович…
   АРАКЧЕЕВ(деликатно кашлянув). Ваше Величество, будут ли еще указания?
   АЛЕКСАНДР(скороговоркой). Нет-нет, Алексей Андреич, больше ничего, благодарю за дельный доклад.

Аракчеев неслышно удаляется. Александр отодвигает все бумаги в сторону.

   АЛЕКСАНДР(глядя в никуда). Не мне их судить, не мне…

СЦЕНА ШЕСТАЯ

Снова комната в гостинице. Вещи почти сложены, посреди стоит открытый чемодан с рукописями. Вновь, как и в третьей сцене, через приоткрытое окно слышна грустная песня. Пушкин сидит за столом и пишет.

   ПУШКИН. «…Нынче я имею удовольствие испытать приятные минуты, известные всякому путешественнику, когда в чемодане все уложено и в комнате валяются только веревочки, бумажки да разный сор, когда человек не принадлежит ни к дороге, ни к сидению на месте, видит из окна проходящих, плетущихся людей…» (Откидывается на спинку стула) Ну вот, нынче вечером взойду на корабль, а завтра – в путь…

Из коридора слышен женский голос: – Кур те атродас Вулфа кунгс?

   ПУШКИН(с тревогой). Кому это здесь понадобился Вулфа кунгс? Голос как будто не Анны Петровны. (Стук в дверь) Заходите, на заперто!

Входит МАША.

   МАША. Здравствуйте, Вулфа кунгс!
   ПУШКИН(вскакивая из-за стола). Здравствуйте, сударыня! Не ведаю, кто вы, но благодарен, что посетили меня в моем уединении.
   МАША (плотно прикрыв дверь). Здравствуйте, Пушкина кунгс! (Критически оглядывает Пушкина) А я вас представляла себе совсем другим…
   ПУШКИН. Каким же?
   МАША. Ну, таким большим, умным…
   ПУШКИН(весело смеясь). А оказалось, что я и не большой, и не умный? Вот уж покорнейше благодарю, сударыня!
   МАША. Ах, пиедодиет, я всегда говорю так нэапдомати… необдуманно.
   ПУШКИН. Ну, теперь вы все про меня знаете – и что я Вулфа кунгс, и что я Пушкина кунгс, и что не совсем такой, каким вы меня представляли. А вот я про вас ничего не знаю. Откройтесь же мне, таинственная незнакомка!
   МАША. Что-что?
   ПУШКИН. Как вас, милая барышня, звать-величать? (Целует ей ручку).
   МАША(в смущении отдергивая руку). Марите. Но Аннас кундзе зовет меня просто Маша.
   ПУШКИН. А, так твоя хозяйка – Анна Петровна Керн?
   МАША(радостно). Ну да!
   ПУШКИН(чуть погрустнев). Понимаю – Анна Петровна прислала тебя, чтобы передать прощальный привет…
   МАША. Нэ, нэ! (Заговорщически понизив голос). Она хочет придти сама и послала меня вперед – узнать, здесь ли вы, и проверить, не следят ли за гостиницей.
   ПУШКИН. Следят? Но для чего?!
   МАША. Федорович хитрый… (Смотрит в окно) Кажется, никого нет. Ну, я пойду. Скажу Аннас кундзей, что путь свободен.
   ПУШКИН. Постой, Маша. (Прислушивается) Тут весь день кто-то песню поет. Одну и ту же, и все так печально. Скажи мне, о чем она?
   МАША (удивленно). На что вам?
   ПУШКИН. Мне надобно знать.
   МАША. О, Пушкина кунгс, это очень грустная песенка. Про то, как виенс пуйсис… один парень встретил на берегу Даугавы прекрасную девушку и от одного взгляда полюбил ее…
   ПУШКИН. Погоди, Маша, не так скоро. (Записывает).
   МАША. Ну вот, а потом девушка исчезла, а он все ее никак не мог позабыть. Ходил, бедный, думал о ней, вспоминал… (Вздыхает) Но потом, конечно, понемногу забыл. И вот однажды снова ее встретил, и снова старое чувство, как это лучше сказать, в нем загорелось. (Пауза)
   ПУШКИН. А дальше?
   МАША. И все.
   ПУШКИН(помолчав). Да, удивительная песня.
   МАША. Так я пойду? А то Аннас кундзе уж, наверное, байги беспокоится.
   ПУШКИН. Да-да, ступай, Маша. И передавай поклон Анне Петровне. Скажи, чтобы не приходила, раз уж твой Федорович такую слежку завел.
   МАША. Да я уж ей говорила…
   ПУШКИН. Маша, ты позволишь мне на прощание тебя поцеловать?
   МАША(радостно-удивленно). Вам? Ну протамс!
   ПУШКИН(трижды целуя Машу). Ну, прощай, Маша. Не поминай лихом!
   МАША. Ардиеву, Пушкина кунгс! (Уходит).
   ПУШКИН(мечтательно). Ах, какая девушка! (Заглядывает в записи) Вот уж воистину – народ, поющий такие песни, достоин лучшей участи. И самое обидное, что эти песни так и забудутся, утонут в сонной Лете. (Задумывается) Кажется, Дельвиг родом из этих краев. А коли не сам, так его пращуры – почтенные бароны. Вот и попрошу его, чтоб занялся записью и исследованием здешних песен. А не возьмется Дельвиг, так другой барон сыщется. То есть исследователь… (Подходит к окну, прислушивается) А собственно, чего медлить? Все равно я тут дурью маюсь, а до вечера далеко. (Смотрит в запись) «Один пуйсис, то есть парень встретил на берегу Даугавы прекрасную девушку…» Жаль, не спросил у Маши, поется ли песня от лица самого юноши, или нет. Ну ладно, по ходу дела сообразим. Значит, так: «Тебя однажды я увидел На бреге Даугавы крутом…» Тебя однажды я увидел… Нет, вяло, не убеждает. (Смотрит в окно) Да и берега у Даугавы совсем не крутые. «На бреге Даугавы пологом Тебя однажды встретил я». Ага, уже лучше. Но непременно ли нужно упоминать Даугаву – ведь эта история могла произойти на брегах и Рейна, и Гвадалквивира, и даже Волги. «На берегу реки бурливой…» (Просматривает запись) Хотя причем тут река? Речь ведь не о реке, а о чувстве!.. «Я видел дивное виденье…» Вот-вот, это уже почти как раз то, что нужно. Хотя пока не очень благозвучно. А если чуть иначе – «Я помню чудное мгновенье»? (Лихорадочно записывает) Так, так. «Я помню чудное мгновенье, Явилась ты передо мной». Или лучше так: «Передо мной явилась ты, Как мимолетное виденье, Как гений чистой красоты». Как там дальше? – «Ходил, бедный, думал о ней, вспоминал…» Так и запишем: «В томленьях грусти безнадежной, В тревогах шумной суеты Звучал мне долго…»

Стук в дверь.

   ПУШКИН(недовольно). Ну вот всегда так – едва вдохновение нахлынет, как тут же кто-нибудь придет и все испортит… (Снова стук) Да входите же!

Входит АННА ПЕТРОВНА. Она в темном платье и в вуали. Пушкин прячет рукопись.

   АННА(откинув вуаль) Кажется, вы меня не очень-то ждали, Александр Сергеич.
   ПУШКИН(бросаясь к ней навстречу). Вы правы, Анна Петровна – не ждал, но втайне надеялся на встречу, хоть понимал всю несбыточность надежд!
   АННА(присаживаясь). Я не могла не исполнить последней воли отъезжающего. (С улыбкой светской дамы) А вы, кажется, совсем вскружили голову моей Маше.
   ПУШКИН. Анна Петровна, а разве Маша вам не передавала моих слов, чтобы вы сюда не приходили. Раз это так опасно…
   АННА(сухо). Не беспокойтесь, Александр Сергеич – вашему отплытию ничто не угрожает.
   ПУШКИН. Нет-нет, Анна Петровна, речь не обо мне. Я не хочу неприятностей для вас.
   АННА(с горечью). Эти, как вы говорите, «неприятности» мне приходится выслушивать чуть ли не каждодневно. Так уж лучше за дело, чем просто так, оттого что у Ермолая Федоровича дурное настроение. (Вздыхает) А оно у него всегда такое…
   ПУШКИН. Чем бы вас развлечь? А, знаю! (Подбегает к чемодану, роется в рукописях).
   АННА. Что это у вас?
   ПУШКИН(с гордостью). Моя новая пиеса – «Борис Годунов». Я начал ее сочинять еще в Михайловском. (Перебирает листы) Чего бы вам почитать? Ну вот хоть это. Ночь. Келья в Чудовом монастыре. Пимен пишет перед лампадой.

 
Еще одно последнее сказанье
И летопись окончена моя.
Исполнен долг, завещанный от Бога
Мне, грешному. Недаром многих лет
Свидетелем Господь меня поставил
И книжному искусству вразумил:
Когда-нибудь монах трудолюбивый
Найдет мой труд усердный, безыменный;
И, пыль веков от хартий отряхнув,
Правдивые сказанья перепишет,
Да ведают потомки православных
Земли родной минувшую судьбу,
Своих царей великих поминают
За их труды, за славу, за добро;
А за грехи, за темные деянья
Спасителя смиренно умоляют…

 

   Ну, как?
   АННА(искренне). Очень хорошо! Но как-то непохоже на то, что вы писали прежде.
   ПУШКИН. А кто вам сказал, уважаемая Анна Петровна, что Пушкин должен всегда писать одинаково? Это Его Сиятельство граф Дмитрий Иванович Хвостов может себе позволить писать одинаково плохо. На собственные средства издавать свои опусы, потом скупать весь тираж, сжигать в печке и приступать к новым изданиям. Не хочу себя зря возвеличивать, но я все-таки настоящий поэт. И если Господь Бог наделил меня даром слова, то уж наверное не затем, чтобы всю жизнь сочинять легковесные стишки на забаву невзыскательной публике. Нет, я не отрекаюсь ни от одной строчки из написанного ранее, но считаю, что нельзя стоять на месте надобно идти вперед.
   АННА. Александр Сергеич, а вы уверены, что публика станет это читать?
   ПУШКИН. Поэт должен следовать своему призванию, а не потребам публики!
   АННА. Но ведь этак можно всех читателей растерять.
   ПУШКИН. Да-да, вы правы, Анна Петровна – это уж меня малость занесло. Конечно, поэт должен брать во внимание настроения публики, но лишь настолько, чтобы вовсе не утратить ее благосклонности. Приходится искать некий средний путь – но как это порой тяжко! Вдохновение тебя несет в горние выси, а ты должен себя шпорить: вот этого не поймет читатель. А вот это не пропустит цензор. (Вздыхает) Вот «Бориса» точно не пропустит. Будут искать то, чего там вовсе и нет и, разумеется, найдут. Придется издавать за границей – в надежде, что когда-нибудь наступит день, когда мое главное произведение прочтут и в России.
   АННА. Главное?
   ПУШКИН. На сегодня – да. Наверное, потом, при работе над каждым последующим, мне будет казаться, что оно главное, но теперь это – «Борис Годунов». (Немного помолчав) Николай Михайлович Карамзин – вот кому я первому отправлю свой труд. Его «История Государства Российского» побудила меня взяться за эту трагедию. Именно его суждение, как суждение поэта и ученого, станет для меня основным мерилом… (Бережно укладывает рукопись в чемодан) Хотя, если откровенно, то я не совсем уверен, смогу ли завершить работу там, на чужбине.
   АННА. Отчего же?
   ПУШКИН. Видите ли, Анна Петровна, сочинять свою пиесу я начал среди дремучих лесов Псковского края, где древние городища, старинные монастыри, да что там – сам воздух пропитан дыханием былых веков!..
   АННА(улыбаясь). Там русский дух, там Русью пахнет…
   ПУШКИН(серьезно). И знаете, я не совсем уверен, что вдали от всего этого буду способен писать трагедию о Российской старине с прежним подъемом и вдохновением. Вот что, пожалуй, более всего гнетет меня.
   АННА. Но другого выхода у вас нет, Александр Сергеевич. Я не могу вам всего открыть, но знаю, что в России вам житья не дадут.