Страница:
– Да, хлебнул ты горюшка. Но хорошо, что жив остался. Уйти из фашистской Германии – все равно, что из ада вырваться… Теперь бы тебе отдохнуть хорошенько, домой съездить.
– Рано об этом думать.
– Почему?
– Дело есть одно. Если получится – хорошо, если нет – центральный штаб партизанского движения просить придется… А, может, и ты поможешь? А? По старой дружбе?
– Всегда рад помочь, Сережа! Говори, в чем дело?
– Видишь ли, я все-таки кадровый, военный. Хочу в армию вернуться. Отряд мой теперь остается не у дел, наши места освобождены, в Польшу партизан если перебросят, то не всех…
– Но ты – в таком состоянии… Инвалид, в сущности…
– Это не мешало мне воевать в партизанах, командовать отрядом. Все бывало. Рука ничего, не мешала. Стрелял не хуже других… Но ведь я давал присягу! И в плену я об этом помнил, и потом, в партизанах, не забыл, что я – офицер, временно выбывший из строя. Армия идет на запад. Я ее дождался и должен быть в строю. Скажи, мог бы ты оставить меня в своей бригаде? Кем угодно!
– В принципе – да. Но вопросы такие – переход из партизан в кадровую армейскую часть – решаю не я. Кадровики. Направят ко мне – приму с радостью. Буду просить, чтобы направили. Но послушай меня: после всего пережитого, не лучше ли тебе хоть немного подлечиться? Отдохнуть? Семью навестить?
– Твои солдаты разве меньше моего пережили? А на отдых и лечение их никто не посылает, пока не ранят. Я живой; о семье знаю. Чего еще? Воевать должен!
Ази не знал, что ответить.
Сирота сам наполнил стакан водкой и выпил одним духом. Встал. Надел шапку.
– Ну, вижу, ты стоишь на своем. Дай адрес полевой почты, скажи номер бригады. Выйду на большое начальство. Может, получу направление в твою бригаду. Хотелось бы быть под твоей рукой… И больше не расставаться до конца войны. Сегодня у меня праздник. Если бы не дела, посидел бы у тебя еще. Место спокойное, еды вдоволь, генерал – гостеприимный, кто от этого бежит? Но надо идти. До свиданья, Ази.
Они обнялись.
Потом Сирота и его молчаливый спутник шагнули за порог и пошли, не оглядываясь.
Глава десятая
1
2
Глава одиннадцатая
1
– Рано об этом думать.
– Почему?
– Дело есть одно. Если получится – хорошо, если нет – центральный штаб партизанского движения просить придется… А, может, и ты поможешь? А? По старой дружбе?
– Всегда рад помочь, Сережа! Говори, в чем дело?
– Видишь ли, я все-таки кадровый, военный. Хочу в армию вернуться. Отряд мой теперь остается не у дел, наши места освобождены, в Польшу партизан если перебросят, то не всех…
– Но ты – в таком состоянии… Инвалид, в сущности…
– Это не мешало мне воевать в партизанах, командовать отрядом. Все бывало. Рука ничего, не мешала. Стрелял не хуже других… Но ведь я давал присягу! И в плену я об этом помнил, и потом, в партизанах, не забыл, что я – офицер, временно выбывший из строя. Армия идет на запад. Я ее дождался и должен быть в строю. Скажи, мог бы ты оставить меня в своей бригаде? Кем угодно!
– В принципе – да. Но вопросы такие – переход из партизан в кадровую армейскую часть – решаю не я. Кадровики. Направят ко мне – приму с радостью. Буду просить, чтобы направили. Но послушай меня: после всего пережитого, не лучше ли тебе хоть немного подлечиться? Отдохнуть? Семью навестить?
– Твои солдаты разве меньше моего пережили? А на отдых и лечение их никто не посылает, пока не ранят. Я живой; о семье знаю. Чего еще? Воевать должен!
Ази не знал, что ответить.
Сирота сам наполнил стакан водкой и выпил одним духом. Встал. Надел шапку.
– Ну, вижу, ты стоишь на своем. Дай адрес полевой почты, скажи номер бригады. Выйду на большое начальство. Может, получу направление в твою бригаду. Хотелось бы быть под твоей рукой… И больше не расставаться до конца войны. Сегодня у меня праздник. Если бы не дела, посидел бы у тебя еще. Место спокойное, еды вдоволь, генерал – гостеприимный, кто от этого бежит? Но надо идти. До свиданья, Ази.
Они обнялись.
Потом Сирота и его молчаливый спутник шагнули за порог и пошли, не оглядываясь.
Глава десятая
1
Генерал Вагнер острыми ястребиными глазами впился в карту. Карта наспех нанесенными стрелами и знаками показывала обстановку и скупо рассказывала о событиях последнего времени. События были неутешительными, обстановка ничего хорошего не сулила. За неделю боевых действий немецко-фашистские войска отступили от Витебска до Сморгони. Все попытки задержать русских, контратаковать окончились неудачей. Стрелы, обозначавшие направления контрударов, наткнувшись на встречные удары русских, сгибались, плющились, поворачивали обратно. Гигантский вал русского наступления сметал все на своем пути. Своим холодным практичным умом генерал взвешивал положение группы армий «Центр» и приходил к выводу, что оно незавидное. Еще недавно ему и в голову не могло прийти, что за столь короткий срок будет взломана вся немецкая линия обороны, сооруженная с такой продуманностью и тщательностью.
Особенно мощные оборонительные укрепления были возведены в районе Орши-Витебска. Первая полоса укреплений глубиной от трех до семи километров. Две линии окопов полного профиля, огневые точки, убежища, минные поля… Вторая полоса ничуть не уступала первой, и по западному берегу реки Березины шла еще одна линия укреплений, и все они заблаговременно были заняты войсками.
Гитлер лично интересовался строительством укреплений, придавал им исключительное значение, Белоруссию он называл "воротами Берлина". Он требовал укрепить эти ворота. И что же? Русские распахнули эти ворота настежь. Отступал не только танковый корпус Вагнера – вся армейская группировка «Центр» не выдержала натиска и отходит, а русские прорываются вперед, берут войска фюрера и в клещи, и в тиски, охватывают, окружают, бьют по частям! А сзади действуют партизаны – рвут мосты, минируют дороги, ввязываются в бои с регулярными частями немецкой армии. Какие преграды можно поставить русским? Как задержать? Вся надежда на то, что удастся раньше них отойти на рубеж реки Вилия. Там надо зацепиться, перегруппировать силы. Только там, больше негде!
Неслышно вошел адъютант Макс Зонненталь, доложил о прибытии Динкельштедта.
– Зовите, – сказал Вагнер, не отрываясь от карты.
И даже когда Динкельштедт вошел и поздоровался, он, не оборачиваясь и не отвечая на приветствие, сказал:
– Подойдите сюда, Динкельштедт. Видите, как выглядит линия фронта? Куда мы оттеснены за эти десять дней?
– Враг имеет большой перевес в силах, мой генерал. Даже сейчас его резервы не истрачены, перевес сохраняется, порой просто невозможно удержаться под их натиском.
– Невозможно? Но ведь мы в обороне, и сил у нас вполне достаточно. Просто мы их не можем эффективно использовать, и в этом давайте признаемся!
Вагнер повернулся наконец к Динкельштедту и взглянул в лицо командира дивизии. Никогда он не видел Динкельштедта в таком удрученном состоянии. Лицо бравого генерала, давно небритое, поросло неопрятной щетиной, воспаленные глаза были красны, одежда помята, сапоги давно нечищеные. Динкельштедт перехватил удивленно-презрительный взгляд Вагнера. "Да черт с тобой! – думал он, глядя на карту, где были перечеркнуты названия оставленных корпусом городов Толочин, Плещеницы, Вилейка, – сунулся бы туда, где я был, посмотрел бы тогда я на тебя!"
– Фюрер никогда не простит нам отступления, – сказал Вагнер. – Вы хоть представляете, чем все это кончится?
– Представляю. Но, мой генерал, предположим, что на данном направлении мы отступили по своей вине… Корпус отступил, моя дивизия отступила… Но ведь отступает и вся группа армий "Центр"?! В этом кто виноват?
– Вы о себе подумайте, Динкельштедт. Ваша дивизия отходит под натиском бригады небезызвестного вам генерала Асланова, нашего старого знакомца. И надо признать, этот молодой генерал действует решительнее и изобретательнее, чем вы. Так что не вам рассуждать о том, почему отступает вся группа армий «Центр». Смотрите сюда! Вот Сморгонь. Вот река Вилия. Русские не должны перейти через нее, слышите?
– Но чем я смогу их задержать? От дивизии почти ничего не осталось, господин генерал.
– Дивизия ваша получит подкрепления. Но если и на этот раз не выполнит задачи, пеняйте на себя.
Динкельштедт явился на вызов Вагнера, как на казнь. И то, как Вагнер встретил и принял его, и разговаривал с ним, не сулило ему ничего хорошего. Предчувствие не обманывало Динкельштедта. Он не знал еще, что командир корпуса решил отстранить его от должности, подал рапорт об этом командованию группы армий «Центр», и что ему уже обещали прислать нового командира дивизии, – всего этого он не знал, но внутренне уже примирился с тем, что станет козлом отпущения, и что военная карьера его оборвется на этом.
Особенно мощные оборонительные укрепления были возведены в районе Орши-Витебска. Первая полоса укреплений глубиной от трех до семи километров. Две линии окопов полного профиля, огневые точки, убежища, минные поля… Вторая полоса ничуть не уступала первой, и по западному берегу реки Березины шла еще одна линия укреплений, и все они заблаговременно были заняты войсками.
Гитлер лично интересовался строительством укреплений, придавал им исключительное значение, Белоруссию он называл "воротами Берлина". Он требовал укрепить эти ворота. И что же? Русские распахнули эти ворота настежь. Отступал не только танковый корпус Вагнера – вся армейская группировка «Центр» не выдержала натиска и отходит, а русские прорываются вперед, берут войска фюрера и в клещи, и в тиски, охватывают, окружают, бьют по частям! А сзади действуют партизаны – рвут мосты, минируют дороги, ввязываются в бои с регулярными частями немецкой армии. Какие преграды можно поставить русским? Как задержать? Вся надежда на то, что удастся раньше них отойти на рубеж реки Вилия. Там надо зацепиться, перегруппировать силы. Только там, больше негде!
Неслышно вошел адъютант Макс Зонненталь, доложил о прибытии Динкельштедта.
– Зовите, – сказал Вагнер, не отрываясь от карты.
И даже когда Динкельштедт вошел и поздоровался, он, не оборачиваясь и не отвечая на приветствие, сказал:
– Подойдите сюда, Динкельштедт. Видите, как выглядит линия фронта? Куда мы оттеснены за эти десять дней?
– Враг имеет большой перевес в силах, мой генерал. Даже сейчас его резервы не истрачены, перевес сохраняется, порой просто невозможно удержаться под их натиском.
– Невозможно? Но ведь мы в обороне, и сил у нас вполне достаточно. Просто мы их не можем эффективно использовать, и в этом давайте признаемся!
Вагнер повернулся наконец к Динкельштедту и взглянул в лицо командира дивизии. Никогда он не видел Динкельштедта в таком удрученном состоянии. Лицо бравого генерала, давно небритое, поросло неопрятной щетиной, воспаленные глаза были красны, одежда помята, сапоги давно нечищеные. Динкельштедт перехватил удивленно-презрительный взгляд Вагнера. "Да черт с тобой! – думал он, глядя на карту, где были перечеркнуты названия оставленных корпусом городов Толочин, Плещеницы, Вилейка, – сунулся бы туда, где я был, посмотрел бы тогда я на тебя!"
– Фюрер никогда не простит нам отступления, – сказал Вагнер. – Вы хоть представляете, чем все это кончится?
– Представляю. Но, мой генерал, предположим, что на данном направлении мы отступили по своей вине… Корпус отступил, моя дивизия отступила… Но ведь отступает и вся группа армий "Центр"?! В этом кто виноват?
– Вы о себе подумайте, Динкельштедт. Ваша дивизия отходит под натиском бригады небезызвестного вам генерала Асланова, нашего старого знакомца. И надо признать, этот молодой генерал действует решительнее и изобретательнее, чем вы. Так что не вам рассуждать о том, почему отступает вся группа армий «Центр». Смотрите сюда! Вот Сморгонь. Вот река Вилия. Русские не должны перейти через нее, слышите?
– Но чем я смогу их задержать? От дивизии почти ничего не осталось, господин генерал.
– Дивизия ваша получит подкрепления. Но если и на этот раз не выполнит задачи, пеняйте на себя.
Динкельштедт явился на вызов Вагнера, как на казнь. И то, как Вагнер встретил и принял его, и разговаривал с ним, не сулило ему ничего хорошего. Предчувствие не обманывало Динкельштедта. Он не знал еще, что командир корпуса решил отстранить его от должности, подал рапорт об этом командованию группы армий «Центр», и что ему уже обещали прислать нового командира дивизии, – всего этого он не знал, но внутренне уже примирился с тем, что станет козлом отпущения, и что военная карьера его оборвется на этом.
2
На дороге разорвался немецкий снаряд, и секунду спустя что-то сильно и резко ударило Мустафу по ноге. Мустафа упал лицом в песок. Сгоряча он не почувствовал боли, сел. Осколок снаряда ударил ему в голень. Мустафа осторожно коснулся раны; пальцы окунулись в теплую кровь. Что делать? Сзади оставался молчаливый лес, впереди была река Вилия… Товарищи остались позади… Они-то и послали Мустафу за помощью. Как ни тяжела рана, нельзя вернуться назад. Надо переправиться через Вилию, доставить донесение командира роты Тетерина командиру бригады Асланову. Судьба товарищей, оставшихся на западном берегу, зависела сейчас от него, Мустафы.
Мустафа перевязал ногу прямо поверх брюк. Но кровь никак не останавливалась. Он прополз метров десять-пятнадцать, нарвал в канаве пригоршню листьев подорожника. Обложил ими рану поверх бинта и еще раз перевязал носовым платком. Не помогло. Тогда он снял платок, смотал бинт, выжал с них кровь, снова обложил рану листьями, замотал бинтом и сверху стянул платком. Выше раны он стянул ногу ремнем. Кровь, кажется, унялась. Он поднялся, добрел до ближайшего дерева, сломал толстую ветвь, обломал сучья. Опираясь на эту палку, доковылял до берега. На песке отчетливо виднелись следы танковых гусениц – это три тридцатьчетверки Тетерина вчерашним вечером переправились тут на западный берег Вилии. Вон торчит и хворостина, которую воткнул сопровождавший танкистов кудрявый подросток-партизан, чтобы обозначить место переправы.
В последние дни сопротивление немцев усилилось, вновь активизировалась вражеская авиация, и как раз в эти дни продвижение советских частей, в том числе танкистов Черепанова, замедлилось. Командование группы армий «Центр» полагало, что причиной тому именно возросшее сопротивление немецких войск, что меры, принятые им, наконец-то приносят плоды: советские войска остановлены!
Действительно, танковые и механизированные войска, в том числе соединение Черепанова, снизили темп наступления, но по другой причине: на исходе оказалось горючее и смазочные масла. Их везли из далеко отставших тылов машинами, доставляли до полевых аэродромов самолетами… Но Ази Асланов, наученный горьким опытом, всегда имел в запасе и горючее, и масла. Во всяком случае, в баках его машин горючее еще было. Получив приказ форсировать Вилию и освободить важный опорный пункт немцев город Сморгонь, он не стал ждать дозаправок. Взяв с собой Тетерина, вышел в разведку к берегу Вилии. Тут, недалеко от реки, их встретили партизаны из отряда Сироты, от которых Асланов узнал, что мост на реке Вилия немцами взорван, однако есть место, где танки могут пройти вброд. Двое партизан, сели на броню переднего танка, чтобы показать танкистам это мелкое место.
Три танка вышли к берегу реки. Один из партизан разделся и прошел до середины реки. Асланов прикинул: да, тут действительно неглубоко, танки пройдут. Сойдя со своего «виллиса», Асланов пересел в танк лейтенанта Тетерина; один за другим танки перешли на другой берег. Их никто не заметил. Асланов даже не ожидал, что так легко и беспрепятственно можно перейти реку.
Западный берег Вилии был лесистый, удобный для маскировки и для засад. Командир бригады сам выбрал место для танков; поставил их примерно в ста-двухстах метрах друг от друга, велел занять оборону.
Немцы не сразу узнали о переправе танков Асланова на западный берег, и вообще они не ожидали, что советские танки так скоро подойдут и форсируют Вилию вброд.
Ази Асланов, очень довольный тем, что без боя, без потерь удалось захватить кусок западного берега реки, приказал роте Тетерина удерживать этот клочок земли до подхода главных сил, а сам вернулся на восточный берег, чтобы переправить через Вилию всю бригаду, пока немцы ничего не проведали.
На западном берегу Вилии остались экипажи трех машин, пятнадцать солдат и офицеров. Жерла танковых пушек смотрели на Сморгонь. А за тыл танкисты были спокойны, оттуда вот-вот подойдет бригада.
Весь день прошел спокойно. Ночью явственно слышался шум моторов видимо, танки врага тоже подтягивались к Сморгони. Тетерин усилил охрану и выслал разведку. Вернувшись, разведчики подтвердили догадку: немцы выдвигают к Сморгони войска.
Но и утро следующего дня прошло спокойно. Однако вскоре немцы начали выдвигать свои силы к реке, и тут-то они вышли на танки Тетерина и заметили их. Пехота осторожно стала обтекать советские машины, а так как танкисты еще не открывали огня, у немцев появился соблазн врасплох захватить их. Танкисты подпустили противника на расстояние в несколько десятков метров, и в упор ударили из пулеметов.
Вражеские автоматчики отхлынули. А через полчаса стоявший в дозоре стрелок-радист Мустафа Велиханов доложил, что со стороны Сморгони, из лесу, под прикрытием самоходных орудий «фердинанд», идут автоматчики. Слева, полем, шли к реке немецкие танки. Что мог предпринять Тетерин тремя танками против таких сил? Он приказал экипажам действовать скрытно, подпускать врага как можно ближе, бить наверняка, маневрировать, следить друг за другом, поддерживать друг друга, и если будет невмоготу, отходить к месту переправы. Радировать о создавшемся положении он не рискнул: немцы засекут не только его, но и месторасположение бригады, – и поэтому приказал ефрейтору Мустафе Велиханову доставить командиру бригады срочное донесение…
Осколок подсек Мустафу в самом начале пути. Мустафе было тяжело, но он помнил, что товарищам трудно, они могут погибнуть, если не подойдет помощь… Кое-как доковылял он до берега, не раздеваясь, вошел в воду. Холодная вода схватила ногу как обручем, от боли перехватило дыхание, и на минуту Мустафа остановился. В глазах мутилось. Рука с автоматом бессильно упала в воду, и он чуть было не упустил оружие. Наконец, собравшись с последними силами, по горло в воде, он стал пробиваться к берегу.
Выйдя на берег, упал. Земля вздрагивала и гудела от близких ударов пушек: это Тетерки вел неравный бой с врагом, и каждый удар своей и вражеской пушки Мустафа ощущал всем телом, прижатым к земле лицом. "Гибнут ребята, – возникала в гудящей голове тревожная мысль. И с этой мыслью Мустафа заставлял себя вставать. Так, падая и поднимаясь, он постепенно удалялся от берега. Он обессилел, от потери крови дрожал, стуча зубами. Мокрая одежда была как железная.
Но каждый раз, когда гремели орудия, ноги Мустафы словно наливались новой силой и тянули его вперед; он говорил себе: "Иди! Ты должен дойти!" Однако скоро силы совсем иссякли, он упал посреди дороги, не смог больше подняться и потерял сознание.
… Генерал Асланов был в своей боевой машине впереди большой колонны танков к переправе через Вилию. Хорошо, что он вовремя заметил: кто-то, лежит посреди дороги, и остановился. Адъютант комбрига Смирнов узнал в лежащем Мустафу Велиханова.
Вышел из машины и командир бригады. Под ногой солдата растеклась лужица крови. Солдат лежал как убитый, но, приглядевшись, генерал заметил, что он дышит.
– Живой!
Мустафа услышал и узнал голос генерала. Раз живой, надо встать. Но смог только приоткрыть глаза. Не смог ничего сказать. Смирнов снял с Мустафы шлем и вытащил из-под подкладки измятую записку. Мустафа показал глазами: отдай генералу. И, поскольку Смирнов снова правильно его понял, удовлетворенно закрыл глаза.
– В медсанчасть его. На моем "виллисе"! – сказал Асланов и развернул записку.
"До десятка танков и самоходок идут на, нас. Буду держаться, но жду подкреплений. Гвардии лейтенант Тетерин".
Свернув записку, генерал положил ее в карман. По звукам выстрелов он знал, где идет бой. Танки Тетерина отвечали немцам активно. Держатся. Молодцы!
Он занял место в командирском танке и передал приказ: "Реку форсируем вброд. Обходим немцев с двух сторон. Быть готовыми к открытию огня с ходу. Полный вперед!"
Через десять-пятнадцать минут танки Асланова на полной скорости врезались в воду; в водоворотах песка, камня, воды неслись они на западный берег; один батальон устремился влево, другой вправо; танки окружали противника, который втянулся в бой с Тетериным…
Покончив с противником у реки, бригада устремилась на Сморгонь, а после Сморгони открылась дорога на столицу Литвы – Вильнюс, и все соединение Черепанова повернуло туда.
Мустафа перевязал ногу прямо поверх брюк. Но кровь никак не останавливалась. Он прополз метров десять-пятнадцать, нарвал в канаве пригоршню листьев подорожника. Обложил ими рану поверх бинта и еще раз перевязал носовым платком. Не помогло. Тогда он снял платок, смотал бинт, выжал с них кровь, снова обложил рану листьями, замотал бинтом и сверху стянул платком. Выше раны он стянул ногу ремнем. Кровь, кажется, унялась. Он поднялся, добрел до ближайшего дерева, сломал толстую ветвь, обломал сучья. Опираясь на эту палку, доковылял до берега. На песке отчетливо виднелись следы танковых гусениц – это три тридцатьчетверки Тетерина вчерашним вечером переправились тут на западный берег Вилии. Вон торчит и хворостина, которую воткнул сопровождавший танкистов кудрявый подросток-партизан, чтобы обозначить место переправы.
В последние дни сопротивление немцев усилилось, вновь активизировалась вражеская авиация, и как раз в эти дни продвижение советских частей, в том числе танкистов Черепанова, замедлилось. Командование группы армий «Центр» полагало, что причиной тому именно возросшее сопротивление немецких войск, что меры, принятые им, наконец-то приносят плоды: советские войска остановлены!
Действительно, танковые и механизированные войска, в том числе соединение Черепанова, снизили темп наступления, но по другой причине: на исходе оказалось горючее и смазочные масла. Их везли из далеко отставших тылов машинами, доставляли до полевых аэродромов самолетами… Но Ази Асланов, наученный горьким опытом, всегда имел в запасе и горючее, и масла. Во всяком случае, в баках его машин горючее еще было. Получив приказ форсировать Вилию и освободить важный опорный пункт немцев город Сморгонь, он не стал ждать дозаправок. Взяв с собой Тетерина, вышел в разведку к берегу Вилии. Тут, недалеко от реки, их встретили партизаны из отряда Сироты, от которых Асланов узнал, что мост на реке Вилия немцами взорван, однако есть место, где танки могут пройти вброд. Двое партизан, сели на броню переднего танка, чтобы показать танкистам это мелкое место.
Три танка вышли к берегу реки. Один из партизан разделся и прошел до середины реки. Асланов прикинул: да, тут действительно неглубоко, танки пройдут. Сойдя со своего «виллиса», Асланов пересел в танк лейтенанта Тетерина; один за другим танки перешли на другой берег. Их никто не заметил. Асланов даже не ожидал, что так легко и беспрепятственно можно перейти реку.
Западный берег Вилии был лесистый, удобный для маскировки и для засад. Командир бригады сам выбрал место для танков; поставил их примерно в ста-двухстах метрах друг от друга, велел занять оборону.
Немцы не сразу узнали о переправе танков Асланова на западный берег, и вообще они не ожидали, что советские танки так скоро подойдут и форсируют Вилию вброд.
Ази Асланов, очень довольный тем, что без боя, без потерь удалось захватить кусок западного берега реки, приказал роте Тетерина удерживать этот клочок земли до подхода главных сил, а сам вернулся на восточный берег, чтобы переправить через Вилию всю бригаду, пока немцы ничего не проведали.
На западном берегу Вилии остались экипажи трех машин, пятнадцать солдат и офицеров. Жерла танковых пушек смотрели на Сморгонь. А за тыл танкисты были спокойны, оттуда вот-вот подойдет бригада.
Весь день прошел спокойно. Ночью явственно слышался шум моторов видимо, танки врага тоже подтягивались к Сморгони. Тетерин усилил охрану и выслал разведку. Вернувшись, разведчики подтвердили догадку: немцы выдвигают к Сморгони войска.
Но и утро следующего дня прошло спокойно. Однако вскоре немцы начали выдвигать свои силы к реке, и тут-то они вышли на танки Тетерина и заметили их. Пехота осторожно стала обтекать советские машины, а так как танкисты еще не открывали огня, у немцев появился соблазн врасплох захватить их. Танкисты подпустили противника на расстояние в несколько десятков метров, и в упор ударили из пулеметов.
Вражеские автоматчики отхлынули. А через полчаса стоявший в дозоре стрелок-радист Мустафа Велиханов доложил, что со стороны Сморгони, из лесу, под прикрытием самоходных орудий «фердинанд», идут автоматчики. Слева, полем, шли к реке немецкие танки. Что мог предпринять Тетерин тремя танками против таких сил? Он приказал экипажам действовать скрытно, подпускать врага как можно ближе, бить наверняка, маневрировать, следить друг за другом, поддерживать друг друга, и если будет невмоготу, отходить к месту переправы. Радировать о создавшемся положении он не рискнул: немцы засекут не только его, но и месторасположение бригады, – и поэтому приказал ефрейтору Мустафе Велиханову доставить командиру бригады срочное донесение…
Осколок подсек Мустафу в самом начале пути. Мустафе было тяжело, но он помнил, что товарищам трудно, они могут погибнуть, если не подойдет помощь… Кое-как доковылял он до берега, не раздеваясь, вошел в воду. Холодная вода схватила ногу как обручем, от боли перехватило дыхание, и на минуту Мустафа остановился. В глазах мутилось. Рука с автоматом бессильно упала в воду, и он чуть было не упустил оружие. Наконец, собравшись с последними силами, по горло в воде, он стал пробиваться к берегу.
Выйдя на берег, упал. Земля вздрагивала и гудела от близких ударов пушек: это Тетерки вел неравный бой с врагом, и каждый удар своей и вражеской пушки Мустафа ощущал всем телом, прижатым к земле лицом. "Гибнут ребята, – возникала в гудящей голове тревожная мысль. И с этой мыслью Мустафа заставлял себя вставать. Так, падая и поднимаясь, он постепенно удалялся от берега. Он обессилел, от потери крови дрожал, стуча зубами. Мокрая одежда была как железная.
Но каждый раз, когда гремели орудия, ноги Мустафы словно наливались новой силой и тянули его вперед; он говорил себе: "Иди! Ты должен дойти!" Однако скоро силы совсем иссякли, он упал посреди дороги, не смог больше подняться и потерял сознание.
… Генерал Асланов был в своей боевой машине впереди большой колонны танков к переправе через Вилию. Хорошо, что он вовремя заметил: кто-то, лежит посреди дороги, и остановился. Адъютант комбрига Смирнов узнал в лежащем Мустафу Велиханова.
Вышел из машины и командир бригады. Под ногой солдата растеклась лужица крови. Солдат лежал как убитый, но, приглядевшись, генерал заметил, что он дышит.
– Живой!
Мустафа услышал и узнал голос генерала. Раз живой, надо встать. Но смог только приоткрыть глаза. Не смог ничего сказать. Смирнов снял с Мустафы шлем и вытащил из-под подкладки измятую записку. Мустафа показал глазами: отдай генералу. И, поскольку Смирнов снова правильно его понял, удовлетворенно закрыл глаза.
– В медсанчасть его. На моем "виллисе"! – сказал Асланов и развернул записку.
"До десятка танков и самоходок идут на, нас. Буду держаться, но жду подкреплений. Гвардии лейтенант Тетерин".
Свернув записку, генерал положил ее в карман. По звукам выстрелов он знал, где идет бой. Танки Тетерина отвечали немцам активно. Держатся. Молодцы!
Он занял место в командирском танке и передал приказ: "Реку форсируем вброд. Обходим немцев с двух сторон. Быть готовыми к открытию огня с ходу. Полный вперед!"
Через десять-пятнадцать минут танки Асланова на полной скорости врезались в воду; в водоворотах песка, камня, воды неслись они на западный берег; один батальон устремился влево, другой вправо; танки окружали противника, который втянулся в бой с Тетериным…
Покончив с противником у реки, бригада устремилась на Сморгонь, а после Сморгони открылась дорога на столицу Литвы – Вильнюс, и все соединение Черепанова повернуло туда.
Глава одиннадцатая
1
Немцы лихорадочно укрепляли подступы к Вильнюсу и сам город. Через Вильнюс шло снабжение войск на северо-западном и центральном участках Восточного фронта. Вильнюс с его густой сетью коммуникаций связывал группы армии «Центр» и «Север»; Вильнюс прикрывал Прибалтику и позволял угрожать советским войскам, наступавшим в рижском направлении. Наконец, в политическом плане потеря Вильнюса, одной из столиц союзных республик, приобретала особый резонанс. Гитлер приказал любой ценой отстоять Вильнюс. Для руководства обороной города по его указанию прилетел генерал-лейтенант Штахель, который развил бурную деятельность. За короткий срок на подступах к Вильнюсу выросли мощные заграждения, в том числе противотанковые. В самом городе множество домов старинной постройки были приспособлены к обороне, в подвалах установлены пулеметы, на чердаках засели снайперы. К городу стягивались надежные части.
Войска Третьего Белорусского фронта наступали на Вильнюс с двух направлений – с востока и юго-востока. Бригада Ази Асланова и полк самоходной артиллерии вырвались вперед; танкистам и самоходчикам удалось захватить аэродром, на котором стояло тридцать два самолета. Овладев железнодорожной станцией, они первыми из частей фронта ворвались в Вильнюс и завязали бои на улицах города. Фашисты до последней возможности вели борьбу за каждую улицу, за каждый переулок, за каждый дом. Особенно досаждали наступающим артиллеристы, снайперы и истребители танков.
Но, несмотря на яростное сопротивление, наши части все настойчивее пробивались к центру города, шаг за шагом сокрушая узлы вражеской обороны.
Капитан Григориайтис воевал в родном городе.
О том, что он хотел увидеть родной дом, капитан говорил генералу еще до боев за город. Асланов сказал, что сделает все возможное, чтобы он увиделся с родными, но всячески сдерживал нетерпение комбата, чтобы тот не полез на родную улицу раньше времени.
И вот, судя по всему, эта улица была очищена от противника, и капитан напомнил комбригу о своей просьбе.
– Я не забыл, капитан. Оставь за себя заместителя. Один не ходи, возьми трех-четырех проворных бойцов, мало ли какая может быть неожиданность.
Григориайтис взял с собой двух автоматчиков, а из разведчиков Керима Керимова, Александра Павлова, Шарифа Рахманова, который уже с месяц служил во взводе разведки и чувствовал себя среди разведчиков как рыба в воде.
Улицы, ведущие к центру города, усыпаны битым кирпичом и камнем, обломками бревен, остатками разбитых заграждений. Под ногами хрустит битое стекло. Стены зияют дырами от снарядов, штукатурка и камень испещрены следами пуль и осколков. И все же в центре меньше разрушений, чем на окраинах. Григориайтис шел, настороженно оглядываясь, с трудом узнавая знакомые улицы и дома.
Через шесть-семь кварталов группа во главе с капитаном, миновав гостиницу «Вильнюс», вышла на проспект Георгия. До дома Григориайтиса оставалось совсем немного, когда пули просвистели в вершке от головы капитана, и прогремела автоматная очередь, капитан споткнулся.
– Вы ранены, товарищ капитан?
– Нет, обошлось. Но осторожно, ребята: кое-где остались еще фашисты.
С противоположной стороны улицы ударил пулемет. Капитан и его бойцы успели заскочить в двери разбитого здания, осмотрелись. Похоже, они рановато двинулись в путь, улицы от врага не очищены, чего доброго, подстрелят на пороге родного дома, да и бойцы пострадают.
Григориайтис примирился с мыслью, что к своему дому надо пробиваться с боем. Он приказал разведчикам затаиться, наблюдать, выискивать, откуда бьет враг, и сам привычным взглядом осматривал противоположную сторону улицы. Вот он, мерзавец, на третьем этаже, бьет из наполовину заложенного мешками окна.
Керим Керимов и Шариф Рахманов переговаривались по-азербайджански.
– Ты цел? – спросил Керим.
– Кажется, да. А очередь прошла рядом.
– В рубашке родился.
– Тебе смешно? – вскинулся Шариф. – Меня не случай бережет… Э-э, да ты все равно не поймешь! Вот здесь, понимаешь, есть кое-что понадежнее брони. – Шариф стукнул себя по груди, нащупал мешочек с кораном, успокоился, хотел было показать коран Кериму, но, заметив, что позади стоит Павлов, передумал, рука замерла. Ни к чему знать другим… бог весть что подумают. Пусть лучше Керим, этот насмешник, чеснок ленкоранский, думает о себе, а он сам о себе позаботится. Капитан, между тем, сунул пистолет в кобуру и обернулся к Шарифу:
– Дай-ка мне автомат. Диск полный?
– Пострелять можно. Недавно набил.
Капитан долго и терпеливо наблюдал за вражеским пулеметчиком, и, едва тот зазевался, дал длинную очередь. Подождал немного. Окно безмолвствовало.
– Все; накрылся, – сказал Шариф. – Но хотите, проверим? – и он выставил в окно на обломке палки свою пилотку.
– Товарищ капитан, не реагируют! Пристукнули вы прохвоста, а?
Они подождали, не заявит ли как-то о себе противник, осмотрелись, по одному вышли из дому и стали пробираться дальше.
Город выглядел чужим, настороженным, жители не могли еще показаться на свет божий, и Григориайтис в который раз подумал, все ли в порядке дома, встретит ли он мать.
Встреча произошла раньше, чем он ожидал, и не дома, до которого оставались считанные шаги.
– Смотрите, – сказал сержант Павлов. – Что это? Из подвала большого кирпичного здания валил густой черный дым.
Перебежав через улицу, разведчики попытались было заглянуть в подвал через узкое низкое оконце. Ничего не было видно из-за дыма, но крики, детский плач, кашель доносились до слуха.
– Несомненно, там люди, – сказал Григориайтис. – Рахманов, Павлов, обследуйте все вокруг, осмотрите двор! Керимов, выбейте стекла в окнах, чтобы воздух туда попадал, а то задохнутся. Ищите вход в подвал.
На дверях подвала висел огромный замок. Автоматчики сбили его прикладами. Не входя, Григориайтис крикнул:
– Кто тут есть? Не бойтесь, мы свои!..
Он повторил это по-литовски, и тогда в подвале поднялась суматоха, крики: "Помогите. Задыхаемся!"
Услыхав эти сдавленные голоса, Григориайтис дал знак разведчикам войти. Едкий дым разъедал глаза, и ничего не было видно. Ощупью, держась за стены, разведчики спустились вниз. Григориайтис время от времени спрашивал на литовском языке:
– Где вы? Откликнитесь!
– Здесь… здесь…
Наконец, наткнулись на людей и стали выводить их во двор. Стариков и детей вытаскивали почти на руках. Шарифу попалась под руку совершенно обессилевшая старая женщина, которую он, уже почти ничего не видя и давясь кашлем, вытащил во двор.
Едва открыв глаза, женщина сказала:
– Там еще есть люди. Много… Дети, старики. Их надо спасти.
Капитан ходил в дальнем углу подвала. Сквозняк постепенно рассеивал дым, стало легче дышать, и разведчики одного за другим вытаскивали полузадохнувшихся людей во двор, клали их у стены, и тут они постепенно приходили в себя, судорожно глотая свежий воздух.
– Проверить еще раз все углы, – сказал капитан. Шариф на последнем заходе вытащил щупленькую старушку с изможденным сухим лицом. Женщина что-то говорила. Шариф не мог понять что, пожимал плечами.
– Скажите по-русски, мамаша. Знаете немного по-русски?
– Воды, воды…
Шариф обернулся мгновенно; в руках у него было полное ведро, и в нем плавала консервная банка.
– Пей, мамаша, пей, оживешь, и вы пейте, спасенные граждане, – говорил Шариф, обходя вытащенных из подвала.
– Знаете, в чем дело? – спросил разведчиков Григориайтис. – Немцы согнали их в подвал и бросили туда зажженную дымовую шашку… И закрыли на замок. Еще несколько минут, и люди задохнулись бы. В чем провинились старики, женщины и дети, эти подлецы не спрашивают. Убивают любыми способами, и все…
Они стояли как раз около старой женщины, которую вынес из подвала Шариф. Женщина, придя в себя, вглядывалась в лица военных; голос старшего был ей очень знаком; она приподнялась на локтях, вгляделась в него и вдруг вскрикнула:
Войска Третьего Белорусского фронта наступали на Вильнюс с двух направлений – с востока и юго-востока. Бригада Ази Асланова и полк самоходной артиллерии вырвались вперед; танкистам и самоходчикам удалось захватить аэродром, на котором стояло тридцать два самолета. Овладев железнодорожной станцией, они первыми из частей фронта ворвались в Вильнюс и завязали бои на улицах города. Фашисты до последней возможности вели борьбу за каждую улицу, за каждый переулок, за каждый дом. Особенно досаждали наступающим артиллеристы, снайперы и истребители танков.
Но, несмотря на яростное сопротивление, наши части все настойчивее пробивались к центру города, шаг за шагом сокрушая узлы вражеской обороны.
Капитан Григориайтис воевал в родном городе.
О том, что он хотел увидеть родной дом, капитан говорил генералу еще до боев за город. Асланов сказал, что сделает все возможное, чтобы он увиделся с родными, но всячески сдерживал нетерпение комбата, чтобы тот не полез на родную улицу раньше времени.
И вот, судя по всему, эта улица была очищена от противника, и капитан напомнил комбригу о своей просьбе.
– Я не забыл, капитан. Оставь за себя заместителя. Один не ходи, возьми трех-четырех проворных бойцов, мало ли какая может быть неожиданность.
Григориайтис взял с собой двух автоматчиков, а из разведчиков Керима Керимова, Александра Павлова, Шарифа Рахманова, который уже с месяц служил во взводе разведки и чувствовал себя среди разведчиков как рыба в воде.
Улицы, ведущие к центру города, усыпаны битым кирпичом и камнем, обломками бревен, остатками разбитых заграждений. Под ногами хрустит битое стекло. Стены зияют дырами от снарядов, штукатурка и камень испещрены следами пуль и осколков. И все же в центре меньше разрушений, чем на окраинах. Григориайтис шел, настороженно оглядываясь, с трудом узнавая знакомые улицы и дома.
Через шесть-семь кварталов группа во главе с капитаном, миновав гостиницу «Вильнюс», вышла на проспект Георгия. До дома Григориайтиса оставалось совсем немного, когда пули просвистели в вершке от головы капитана, и прогремела автоматная очередь, капитан споткнулся.
– Вы ранены, товарищ капитан?
– Нет, обошлось. Но осторожно, ребята: кое-где остались еще фашисты.
С противоположной стороны улицы ударил пулемет. Капитан и его бойцы успели заскочить в двери разбитого здания, осмотрелись. Похоже, они рановато двинулись в путь, улицы от врага не очищены, чего доброго, подстрелят на пороге родного дома, да и бойцы пострадают.
Григориайтис примирился с мыслью, что к своему дому надо пробиваться с боем. Он приказал разведчикам затаиться, наблюдать, выискивать, откуда бьет враг, и сам привычным взглядом осматривал противоположную сторону улицы. Вот он, мерзавец, на третьем этаже, бьет из наполовину заложенного мешками окна.
Керим Керимов и Шариф Рахманов переговаривались по-азербайджански.
– Ты цел? – спросил Керим.
– Кажется, да. А очередь прошла рядом.
– В рубашке родился.
– Тебе смешно? – вскинулся Шариф. – Меня не случай бережет… Э-э, да ты все равно не поймешь! Вот здесь, понимаешь, есть кое-что понадежнее брони. – Шариф стукнул себя по груди, нащупал мешочек с кораном, успокоился, хотел было показать коран Кериму, но, заметив, что позади стоит Павлов, передумал, рука замерла. Ни к чему знать другим… бог весть что подумают. Пусть лучше Керим, этот насмешник, чеснок ленкоранский, думает о себе, а он сам о себе позаботится. Капитан, между тем, сунул пистолет в кобуру и обернулся к Шарифу:
– Дай-ка мне автомат. Диск полный?
– Пострелять можно. Недавно набил.
Капитан долго и терпеливо наблюдал за вражеским пулеметчиком, и, едва тот зазевался, дал длинную очередь. Подождал немного. Окно безмолвствовало.
– Все; накрылся, – сказал Шариф. – Но хотите, проверим? – и он выставил в окно на обломке палки свою пилотку.
– Товарищ капитан, не реагируют! Пристукнули вы прохвоста, а?
Они подождали, не заявит ли как-то о себе противник, осмотрелись, по одному вышли из дому и стали пробираться дальше.
Город выглядел чужим, настороженным, жители не могли еще показаться на свет божий, и Григориайтис в который раз подумал, все ли в порядке дома, встретит ли он мать.
Встреча произошла раньше, чем он ожидал, и не дома, до которого оставались считанные шаги.
– Смотрите, – сказал сержант Павлов. – Что это? Из подвала большого кирпичного здания валил густой черный дым.
Перебежав через улицу, разведчики попытались было заглянуть в подвал через узкое низкое оконце. Ничего не было видно из-за дыма, но крики, детский плач, кашель доносились до слуха.
– Несомненно, там люди, – сказал Григориайтис. – Рахманов, Павлов, обследуйте все вокруг, осмотрите двор! Керимов, выбейте стекла в окнах, чтобы воздух туда попадал, а то задохнутся. Ищите вход в подвал.
На дверях подвала висел огромный замок. Автоматчики сбили его прикладами. Не входя, Григориайтис крикнул:
– Кто тут есть? Не бойтесь, мы свои!..
Он повторил это по-литовски, и тогда в подвале поднялась суматоха, крики: "Помогите. Задыхаемся!"
Услыхав эти сдавленные голоса, Григориайтис дал знак разведчикам войти. Едкий дым разъедал глаза, и ничего не было видно. Ощупью, держась за стены, разведчики спустились вниз. Григориайтис время от времени спрашивал на литовском языке:
– Где вы? Откликнитесь!
– Здесь… здесь…
Наконец, наткнулись на людей и стали выводить их во двор. Стариков и детей вытаскивали почти на руках. Шарифу попалась под руку совершенно обессилевшая старая женщина, которую он, уже почти ничего не видя и давясь кашлем, вытащил во двор.
Едва открыв глаза, женщина сказала:
– Там еще есть люди. Много… Дети, старики. Их надо спасти.
Капитан ходил в дальнем углу подвала. Сквозняк постепенно рассеивал дым, стало легче дышать, и разведчики одного за другим вытаскивали полузадохнувшихся людей во двор, клали их у стены, и тут они постепенно приходили в себя, судорожно глотая свежий воздух.
– Проверить еще раз все углы, – сказал капитан. Шариф на последнем заходе вытащил щупленькую старушку с изможденным сухим лицом. Женщина что-то говорила. Шариф не мог понять что, пожимал плечами.
– Скажите по-русски, мамаша. Знаете немного по-русски?
– Воды, воды…
Шариф обернулся мгновенно; в руках у него было полное ведро, и в нем плавала консервная банка.
– Пей, мамаша, пей, оживешь, и вы пейте, спасенные граждане, – говорил Шариф, обходя вытащенных из подвала.
– Знаете, в чем дело? – спросил разведчиков Григориайтис. – Немцы согнали их в подвал и бросили туда зажженную дымовую шашку… И закрыли на замок. Еще несколько минут, и люди задохнулись бы. В чем провинились старики, женщины и дети, эти подлецы не спрашивают. Убивают любыми способами, и все…
Они стояли как раз около старой женщины, которую вынес из подвала Шариф. Женщина, придя в себя, вглядывалась в лица военных; голос старшего был ей очень знаком; она приподнялась на локтях, вгляделась в него и вдруг вскрикнула: