- Кто такой этот сеньор Гонсалес? - спросил Иешуа.
   - Большой человек, - засмеялся Марк, но почему-то несколько натянуто засмеялся, что-то его беспокоило. - Висенте Руис Гонсалес. Официально - второй президент Мега-корпорации, лидер Движения национального достоинства, почетный сенатор. Неофициально - второй человек в картеле, который и есть Мега-корпорация, а еще - сотни подпольных структур. По сути - хозяин наркобизнеса на северо-западе Южной Америки.
   - Ну, не надо так, - мягко заметил Родригес. - Доказательств-то, увы, нет...
   - У вас нет, вам и увы, - обозлился Марк. - А в Бюро их - выше крыши! Да хрен ли толку? Он же у вас и вправду хозяин жизни: хочет - подарит, хочет отберет. Предъяви мы доказательства - вы его отдадите?
   - У него - иммунитет...
   - Вот-вот. Он и сенатор, и лидер политического движения, и миллиардер, и благотворитель, и отец родной всем сирым и обездоленным. А руки у него в чем?
   - Ну-ну, Марк, кончайте горячку, - успокаивающе сказал Родригес: ему не хотелось скандала. - Руки у сеньора Гонсалеса хорошо ухоженны и пахнут дорогим парфюмом. Вот и падре подтвердит.
   - Не я ему руки целовал, а он мне, - спокойно сказал отец Педро.
   - Интересно бы узнать: где такая идиллия имела место? - все никак не успокаивался Марк.
   - В храме, господин, и нигде больше...
   Иешуа встал.
   - Спасибо за обед. Простите меня за поспешность, но мне надо подготовиться к встрече, подумать, посоветоваться. Педро, хорошо бы вы остались, если нет неотложных дел, хотелось бы задать вам несколько вопросов. С вами, Марк, мы созвонимся чуть позже: вы же остановились в этом отеле, да?.. К вам тоже будут вопросы и просьба. Спасибо, сеньор Родригес, за компанию, было приятно познакомиться. Полагаю, мы еще увидимся.
   Раздал всем сестрам по серьгам, повернулся и ушел к лифтам. Не хочет больше слушать местные ведомственные перепалки - до свидания. Политесы - это не его стихия.
   А Марк, тоже поднявшись из-за стола и подзывая жестом официанта со счетом за обед, спросил у падре:
   - Как я понимаю, мне не найдется места в вашей компании? Я имею в виду завтра...
   - Извините, сеньор Ригерт. - Отец Педро выглядел таким виноватым, что Мари захотелось его пожалеть: погладить по жестким черным волосам, заплетенным на затылке в косичку, потрепать по плечу. - Сеньор Гонсалес согласился встретиться только с Мессией и его учениками. Он слышал о них и видел передачу по ти-ви об избавлении детей из дьявольского плена. Сеньор Гонсалес очень набожный человек, но он редко встречается с незнакомцами. Тут просто случай такой...
   - Я понимаю, - расстроенно сказал Марк.
   Он и вправду понимал, что король колумбийской мафии его не только не примет - безжалостно переедет своим "хаммером", если увидит на пути. Да и ему, крупному сотруднику Бюро, не след лезть в самое логово: чего там делать? Если не арестовывать международного преступника, то и разговаривать не о чем. Но обидно было - чисто по-человечески.
   Что не упустил заметить и отметить хитрый Родригес.
   - Не унывайте, Марк. - Он похлопал Ригерта по плечу. - Даст Бог наговоритесь еще, когда Гонсалеса арестуют и интернируют в Штаты. Правда, сдается мне, что Бог пока - на его стороне... - И он кивнул в сторону отца Педро, тоже спешащего к лифтам вместе с Мари и Крисом.
   - Наговорюсь, не сомневайтесь... - глупо сказал, по-детски, но не нашелся - что поделаешь.
   С каждым случается...
   Иешуа беседовал с отцом Педро долго, почти два часа, и один на один. Даже Мари с Крисом не пустил в номер. Падре ушел счастливый и просветленный, как заметила Мари, коротающая время в холле за бокалом мартини. Она не очень понимала, что значит "просветленный", но отец Педро прямо-таки парил над мраморным полом, легко подметал его черной сутаной, а черные глаза его странно горели, будто Иешуа во время беседы вкрутил туда пару лампочек от карманного фонаря.
   Коли Педро ушел, Мари сочла для себя возможным подняться на этаж и позвонить в номер к Учителю. Там уже были Крис и Марк.
   Иещуа сердито сказал Мари:
   - Где тебя носит? Я звонил в номер - пусто.
   Мари не оправдывалась, села в кресло, стала слушать. Обсуждали меры безопасности, которые не волновали Иешуа, но весьма беспокоили Марка и Криса.
   - Возьмете радио, - говорил Марк, - Крис возьмет, вы не хотите мараться не марайтесь. Я буду держать наготове вертолеты и людей.
   - Зачем? - спрашивал Иешуа терпеливо.
   - Я не верю ни вашему святоше, ни тем более Гонсалесу.
   - Напрасно. Педро - чистый человек, можете мне поверить. А Гонсалес... Что он мне может сделать?
   - Например, убить.
   - Зачем? Окотитесь, Марк, Гонсалесу просто-напросто любопытно пообщаться с тем, кого называют Иисусом Христом. Педро сказал: он очень набожен. Для набожного католика встреча с Сыном Божьим - представляете, Марк!.. Нет, нам там ничего не грозит. И потом, я всегда могу защитить себя и своих друзей.
   - От автоматов?
   - От чего угодно.
   - Ах да, я ж забыл: Эфиопия, Нью-Йорк... Но послушайте, Учитель, я по службе не имею права рисковать человеком, который прилетел ко мне по рекомендации моего босса. Согласитесь с этим и возьмите радио.
   - Давайте, - вмешался в бессмысленный спор Крис, - я возьму. Только нас там для начала обыщут и найдут все ваши радиопримочки. Вы еще предложите нам пару "глоков"...
   Сошлись на трех микростанциях, которые Марк собирался поутру вживить в одежду гостей. Уверил:
   - Они сами себя экранируют. Найти их вряд ли можно...
   - Как быть с Родригесом? - спросил Крис.
   - А что Родригес? - удивился Марк. - До Гонсалеса ему - как до Бога. Что тот решил, для Родригеса - истина в последней инстанции. Ну, пошлет в Боготу донесение о вашей встрече, это по правилам, пошлет и ляжет спать. Гонсалес нормальный служака нашим и вашим, обычная история в Колумбии. Хорошо хоть не мешает работать...
   На том и разошлись спать.
   А ровно в шесть утра, пока солнце еще не было горячим, как раскаленная сковорода, пока еще дул с гор ночной ветерок, отправились в путь на двух "хаммерах", пунктуально присланных Гонсалесом, на двух могучих пожирателях дорог, road gluttons, выкрашенных по местной тропической моде в белый цвет: Иешуа и Мари - в одной машине, Крис и отец Педро - во второй. Сопровождающих было тоже двое - здоровенные индейцы в полотняных грязно-белых штанах, в просторных рубахах навыпуск. И - никакого оружия на первый взгляд. Хотя, быть может, оно было скрыто как раз под рубахами.
   Индейцы молча поклонились Иешуа и отцу Педро, одинаково низко поклонились, не разделяя для себя реального и хорошо зна-емого местного священника и неведомого Мессию, как говорят - Сына Божьего. Гость - это серьезно, необходимо блюсти вежливость, а падре - это близкий человек, издавна уважаемый. Народу на Пласа де ля Либертад в этот час было мало, отъезд прошел практически незаметно, только Марк Ригерт снимал его из окна своего номера, а звук писали радиомикрофоны, тщательно и хитро вшитые в одежду всех троих путешественников.
   Ехали по вполне приличной дороге на юг от Медельина в сторону Ла-Эстрельи. С одной стороны дорогу сжимали рыжие горы, с другой - деревья, но ни те, ни другие не посягали на ее ровное полимерное полотно.
   - Интересно, давно существует трасса? - вроде бы в никуда задала вопрос Мари.
   И сопровождающий их индеец неожиданно ответил на скверном английском:
   - Два года. Дорога идет до Боготы и дальше - в Кали. Ездить приходится часто, сеньор Гонсалес не любит летать.
   - Сеньор Гонсалес построил дорогу для себя? - не отставала Мари, вежливо перейдя на испанский.
   - Для всех, - уже по-испански пояснил индеец. - За проезд по ней не берут денег, а пользуются ею все, у кого есть транспорт. Сеньор Гонсалес считает, что благосостояние страны можно определить по тому, какие у нее дороги. В Колумбии теперь много хороших дорог.
   И умолк. Вежливо уел нахальную иностранку.
   Иешуа положил ладонь на руку Мари: помолчи, мол. Она замолчала. И терпела до самого финиша, когда свернули с основной трассы вправо - на такое же хорошее шоссе, через пяток километров упершееся в шлагбаум с вышкой на обочине и с колючкой Бруно, тянущейся по верху бетонного, чужеродно смотрящегося здесь забора, в лес - вправо и влево. На вышке торчали два стража, вооруженные крупнокалиберным пулеметом Томпсона, а внизу машины встречал целый взвод одетых в камуфляжную форму бойцов с тяжелыми "ингремами".
   Индеец высунулся в окно, что-то сказал встречающим на незнакомом языке, старший из них ответил, махнул рукой. Тут же подкатили большое горизонтальное зеркало на колесах, оснащенное датчиками, подсунули его под днище первого "хаммера", потом - второго, старший опять что-то сказал, опять махнул рукой, шлагбаум взлетел вверх, и машины помчались дальше.
   - Магдалена-Торрес, - почтительно произнес индеец. - Резиденция сеньора Гонсалеса.
   Приняли к сведению. Пока никакой резиденции видно не было - джунгли и джунгли. Но минут через пять "хаммеры" вырвались из полутьмы леса на залитое солнцем пространство, которое оказалось гигантским стриженым газоном, буквально - огромным полем для гольфа, холмистым, с флажками, обозначающими лунки, с забытым электрокаром на горке, с живописно бегущей дорогой, повторяющей рельеф местности, явно вырубленной в джунглях, явно созданной рукотворно. И Мари ошалело подумала: сколько ж труда вложено в смешную и довольно вздорную идею создать кусочек Англии посреди колумбийского тропического леса!
   А на тоже рукотворной горке виден был розово-белый дом о трех этажах, этакое милое швейцарское шале, помещенное на кусочек Англии посреди Колумбии, а вокруг него росли стриженные под бобрик кусты, цвели розы, пели птицы, на высокой мачте перед домом ветер легко трепал желто-сине-красный колумбийский флаг и ниже - еще один: голубой с золотым гербом посередине. Скорее всего хозяйский.
   "Хаммеры" промчались по дороге мимо стриженых кустов, выскочили на совсем не крохотную площадь, разбитую перед шале - с фонтаном посередине, с мраморными белыми статуями - что твой фонтан Треви в Риме. Он фуговал метров на десять в небо, мелкие струи постреливали по периметру, а на мраморных ступенях дома стоял невысокий поджарый человек, седой, коротко стриженный, в таких же белых полотняных брюках, как у индейцев-провожатых - только в чистых и аккуратно отглаженных, в такой же свободной рубахе, в сандалиях, приветливо махал рукой, улыбался, дымил гигантской сигарой, а рядом стояли две женщины: одна постарше, другая - совсем юная, одетые в одинаковые белые платья до полу и в немыслимо широкополые шляпы с немыслимыми же цветами на полях. А ступенькой ниже сидел юный колумбийский гражданин лет семи, ковырял в носу одной рукой, а другой держал мороженое на палочке, которое не забывал лизать.
   Идиллия. Голсуорси, "Сага о Форсайтах". Тургенев, "Дворянское гнездо". Или территориально и тематически ближе: Маркес, "Осень патриарха".
   - Прибыли, - сказал индеец, выпрыгнул наружу и открыл гостям дверь.
   ДЕЙСТВИЕ- 1, ЭПИЗОД-3
   КОЛУМБИЯ, МАГДАЛЕНА-ТОРРЕС. 2157 год от Р.Х., месяц сентябрь
   (Продолжение)
   Висенте Руис Гонсалес, Очень Большой Человек - будем считать это титулом или званием! - лично спустился со ступеней своего швейцарско-колумбийского шале, чтобы приложиться к руке Иисуса Христа, Сына Божьего, вздумавшего посетить душную южноамериканскую глухомань, задрипанную, по меркам любого исторического периода, Колумбию, где из всех природных богатств в завидном товарном количестве произрастали только колумбийские песо, ко времени жатвы превращавшиеся в американские доллары. Висенте Руис Гонсалес, Очень Большой Человек, был замечательным селекционером, на чьих полях эта любимая человечеством культура колосилась и цвела вне зависимости от погоды. И вот ведь забавный курьез: как все Очень Большие Люди, Висенте Руис Гонсалес подспудно, где-то, быть может, на уровне поджелудочной железы, ощущал смутное беспокойство, необъяснимое с точки зрения здравого смысла, не говоря уж о научных объяснениях, которое выливалось в красивую показную набожность, сопровождающуюся точно отмеренной благотворительной щедростью.
   Короче, Гонсалес старательно верил в Бога, в Его Сына, в Божью Матерь, и явление в мир как раз Сына Божьего - будь он трижды самозванцем, как до сих пор, несмотря на зримые и полезные чудеса, считали многие Очень Большие Люди, стало для Гонсалеса счастливой возможностью лично доказать свою преданность Божественной Семье. Тем более что милое криминальное понятие "семья", который век гуляющее по странам и народам, не миновало и Колумбию - с ее типично латинской приверженностью к династийным связям. Так было и так продолжалось ныне. Семья Гонсалесов. Семья Фуэнтес - это, как уже знал Иешуа, первый человек в картеле, Анхель Сесар Фуэнтес. Семья Норенья - это был президент страны, но у него тоже имелась семья, члены которой славно исполняли разные государственные обязанности. И, наконец, семья Иешуа Назаретянина, Иисуса Христа, самая известная и самая чтимая из известных и чтимых в Колумбии. И кому какая разница, что папа у Иешуа был простым плотником, мама, как теперь пишут, домохозяйкой, социальное происхождение, как видите, подкачало! Повторим: кто об этом помнит? Важно не реальное происхождение, а декларированное "городу и миру". Какое оно у Иисуса? Вот-вот... А если вспоминать давнее и прочно забытое, то Висенте-Руис был когда-то пятым сыном в полунищей семейке крестьянина из ближних окрестностей дыры по имени Ярумаль, первый раз сел за разбой, когда ему стукнуло пятнадцать, потом еще и еще, но теперь-то он сенатор, блин, лидер партии! И портрет старого, давно, слава богу, покойного папы Гонсалеса, висящий в гостевом зале шале над камином из белого мрамора, представлял гостям благородного предка, этакого седовласого и седоусого ранчеро, если и не богатого, то состоятельного настолько, чтобы воспитать сына в лучших традициях лучших южноамериканских семей. Портрет был и вправду хорош.
   - Это Эль Кано? - спросила Мари, увидев работу. Кто такой Эль Кано, ни Иешуа, ни Крис не ведали, как не ведали о столь глубоких познаниях девушки в современной южноамериканской живописи, зато хозяева мгновенно оценили приятную для них искусствоведческую эрудицию гостьи, сеньор Гонсалес прямо-таки расплылся в улыбке:
   - Он самый. Мировая знаменитость! Оказал мне высокую честь. Он соблаговолил написать также мой портрет, портреты моей жены и детей.
   - Дорогое удовольствие, - заметила Мари, зная, по-видимому, во что ценит свой труд мировая знаменитость.
   - Что не сделаешь для сохранения семейных традиций, - уклончиво и малопонятно отговорился хозяин. - Память - она дороже любых денег...
   И тут до странности некуртуазно, не в струю плавно потекшей светской беседы повел себя Иешуа, представитель славной семьи плотников из Назарета.
   - Давайте прекратим пустые разговоры, - сказал он. - Я ничего не понимаю в живописи и не могу, сеньор Гонсалес, оценить ваше приобретение. Уж извините. Я просил падре Педро... - туг он на миг запнулся, впервые осознав забавность сочетания слова и имени, но - только на миг, - ...устроить нашу встречу, чтобы я мог получить более-менее внятные ответы на интересующие меня сегодня вопросы. Иными словами - понять, как устроен наркобизнес. Пусть - в общих чертах...
   Молчание повисло ощутимо. В таких случаях обычно вспоминают ангела, который куда-то тихо пролетел.
   Впрочем, реакция на ангела была разной.
   Падре Педро - действительно, специально не придумаешь! - мучительно покраснел, глаза его выразили неподдельное и огромное чувство вины, замешенное на чувстве стыда и чувстве негодования. Этакая гремучая смесь, не взрывающаяся, впрочем.
   Крис укоризненно посмотрел на Учителя: ну да, ну, все правда, но зачем же рубить с размаху? Зачем же говорить вору, чти он вор, если тебе от него что-то нужно? Ведь выгонят сейчас, и никаких ответов никто не получит...
   Мари просто улыбалась: ей-то как раз нравилась бесхитростная на вид прямота Учителя. Хотя тот, кто внутри, вел себя нервно: что-то чувствовал, что-то подозревал, но пока не понимал - что именно...
   А Гонсалес ничем не показал, что гость совершил, как утверждают французы, faux pas, то есть бестактность. Он мельком глянул на падре, потом на Мари, тоже улыбнулся - еле-еле, краешками губ, - и сказал мягко, почти интимно:
   - Вряд ли я могу быть вам полезен, Мессия. Боюсь, что падре кое-что недопонял... И, кстати, зачем вам эта информация, тем более - в общих чертах? В таком виде она имеется в любой книге про наркобизнес, которых за последние два столетия появилось прорва. Даже в моей библиотеке можно какие-то найти... Приказать?
   - Не надо, - ответил Иешуа. - Я все же уверен, что именно вы поможете мне. Не стоит лукавить. Я знаю, кто вы, и не падре рассказал мне о том. Он просто добрый человек и считает вас тоже добрым и благородным. Он всех считает добрыми и благородными. Его право. Но мне это право не подходит. Поверьте, сеньор Гонсалес, в моих силах - усадить вас на кресло, зафиксировать на минутку и насильно считать всю нужную мне информацию. И ненужную тоже - вообще всю, которую вы накопили за жизнь! И ваши воины не сумеют мне помешать: они полежат тихонько в ваших красивых кустах в парке и в вашем красивом лесу, пока я не покину поместье. Но я не хочу насильно. Я пришел не с войной, но с миром. Я даже готов выпить с вами вина, если оно найдется в доме, - хотя Чили неподалеку, а там, я знаю, делают хорошие вина, - и поднять тост за упокой вашего отца, - он кивнул в сторону портрета, - и за здравие вашей прелестной семьи. Соглашайтесь, сеньор Гонсалес. Хотя... Я не стану лгать, утверждая, что вы совсем ничем не рискуете. Все может статься. Жизнь покажет. Но обещаю: о моих возможных действиях вы узнаете первым. Информация в обмен на информацию. Справедливо?..
   Гонсалес молчал. Вышеуказанный тихий ангел летал туда-сюда, благо холл в доме хозяина был достаточен и для полетов ангелов.
   - Вы смелый человек, Мессия, - сказал наконец Гонсалес. Мягкое, плюшевое, улыбчивое лицо его стало жестким и каменным, Хотя улыбка не исчезла, все еще жила на губах, но какой-то подчиненной жизнью, словно ее нищенкой, из милости пустили на этот красно-коричневый, как колумбийские Кордильеры, камень лица.
   - Отнюдь нет, - не согласился Иешуа. Вот у него улыбка прямо-таки хозяйничала на лице. - Я не смелый, вы употребили неверный и обидный термин. Одобрение смелости подразумевает возможное наличие трусости, а я лишен и того и другого. Что вы можете сделать мне? Убить? Вряд ли получится: мне не страшны людские средства уничтожения себе подобных. Пытать? Во-первых, это глупо: я умею не чувствовать боли. А во-вторых, вам меня не взять. Я уйду, когда захочу, и пройду сквозь любые препоны. И сумею защитить моих друзей - это, к слову, о возможном шантаже...
   - Однажды вы все-таки позволили себя убить, - сказал Гонсалес.
   Они стояли друг против друга: один большой и сильный, a другой маленький, немолодой и внешне совсем не страшный. И разговор шел спокойно, на полутонах. Идиллия...
   -Было, - засмеялся Иешуа. - Но вы правы: именно позволил. Для того чтобы воскреснуть и вознестись и, к сожалению, породить весь тот бардак, который вы называете Святой Церковью. Хотелось бы попытаться исправить слом в Истории. Поможете?
   Он употребил термин своего учителя и Апостола - Петра, термин его Службы Времени, целью существования которой и было единственно исправление в Истории сломав. Представьте, что бросок во времени показал страшное: отец и мать... кого?.. ну, например, великого Леонардо не встретились и великий не родился. Как это изменит Историю? Трудно просчитать, легче исправить этот слом в ней, легче послать в прошлое одного из пятнадцати Мастеров Службы и сделать так, чтобы родители встретились, а Леонардо родился. Очень конкретный и точный термин - слом, а Иешуа употребил его не по отношению к факту, а вообще - к Истории в целом и к истории Церкви в частности. Он имел в виду, что она, хрупкая История, просто сломалась, когда он, Иисус Христос, вознесся и покинул землю, а неумные, неопытные, недобросовестные, наконец, ученики, начали корежить задуманное и заложенное в фундамент Христом и все городить по-своему.
   Но кто бы возражал против такого употребления профессионального термина? Петра - чтобы возмутиться и поправить - рядом с Иешуа не случилось.
   И Гонсалес так же понял. Сказал, усаживаясь в кожаное кресло перед камином и приглашая остальных - кресел и диванов вокруг хватало:
   - Вам виднее, Мессия, но я-то, грешный, не вижу, что сломано в нашей Церкви. Она для меня нерушима и свята. В чем я смогу вам помочь? Вы хотите знать все про наркобизнес, как его называют журналисты? Но зачем вам эти знания? Чем они помогут вам?.. Ну, хорошо, я действительно имею отношение к этому бизнесу, я знаю его подробности. Но боюсь, что мы по-разному смотрим на его суть. Для вас он - преступление против людей. Для меня - просто бизнес, во-первых, и посильная помощь людям, во-вторых... Погодите, не перебивайте, я знаю, что вы хотите возразить... Да-да, помощь людям! Не всем. Всем наркотики не требуются. Они нужны слабым, боящимся, страдающим, больным. Они - мир для них. Пусть иллюзорный, пусть в итоге конечный, но до конца - счастливый и бестревожный... Вы бывали в Диснейленде?.. Не бывали... Там полно сумасшедших аттракционов, и цель едва ли не всех - напугать человека, вызвать бешеный приток адреналина в кровь, создать иллюзию того, что он, человек аттракционе, находится на грани аварии, на краю гибели. Но это всего лишь иллюзия, поскольку у каждого есть просчитанная страховка: то ли ремень безопасности, то ли решетка, закрывающая кабинку, то ли еще что-то. Бывает, конечно, что ремень рвется, а решетка откидывается на лету. Что ж, даже на аттракционах живет риск - минимальный, а все же!.. А что такое жизнь на земле? Тот же аттракцион, только страховок - никаких, и не для тела страховок - для души, и риск огромен, тем более что аттракцион под названием "Жизнь" очень стар и изношен. Сколько он существует? По Библии - шесть тысячелетий. А по Дарвину - и того больше...
   - И наркотики, по-вашему, это страховка? - спросила Мари.
   - Ни в коем случае! Никакой страховки нет и быть не может. Разве что деньги, но и они не спасают душу... Наркотики - это возможность для человека забыть, что он крутится на "чертовом колесе", и получить покой и тишину. В Диснейленде все просто: не хочешь крутиться - не покупай билет, сиди на лавочке, лижи мороженое. А в жизни с колеса не слезешь. И только наркотики дают человеку спасительную иллюзию покоя. Тому, естественно, дают, кто в ней нуждается...
   И опять Мари вмешалась, потому что Иешуа слушал и молчал, не пытался прервать монолог хозяина.
   - А то вы не вербуете все новых и новых нуждающихся...
   И опять хозяин знал ответ:
   - Вербуем? Ох, никого я не вербую, я слишком далек от этого, не мое это, не мое... Но кто-то там далеко от меня - да, вербует. Но ведь вас он не завербовал, а, девушка? И вот юного чернокожего сеньора - тоже. И еще миллионы и миллионы незавербованных - почему? Да потому что завербовать, как вы выражаетесь, можно только тех, кто этого хочет сам. Иначе - кто нуждается в иллюзии, как бы он того ни скрывал от себя...
   - А почему дамы стоят? - вдруг спросил Иешуа. - И почему нет вина? Или его вообще нет?
   - Ох, простите меня, простите, - заволновался Гонсалес. Хлопнул в ладоши. Тут же в дверях появился человек в белых штанах и просторной рубахе (форма здесь, что ли, такая?). - Мигуэль! Вино, фрукты, сок гостям - быстро... И что там у тебя с обедом?
   - Все в порядке, патрон, все будет вовремя.
   - Выполняй... - И к дамам, как назвал их Иешуа: - Можете присесть вместе с нами. Позвольте представить: моя жена Инее, моя дочь Соледад, а сын... - Сына давно не было. Сбежал с мороженым на свободу. - Сын еще мал, чтобы понять, кто почтил визитом наш дом, простите ему бегство...
   И жена Инее, и дочь Соледад последовательно, прежде чем сесть на краешки кресел, припали губами сначала к руке Иешуа, потом - к руке Педро. Иешуа чуть заметно поморщился, Педро принял поцелуй как должное.
   - Рад встретить в сердце тропического леса столь милых дам, - сказал Иешуа, и Мари с удивлением на него посмотрела: откуда он выудил такой великосветский оборот? А Иешуа уже к хозяину обратился - с похожим недоумением: - Вы не производите впечатления полуграмотного крестьянина, сменившего когда-то мотыгу на кольт. А ведь так оно и было, верно?.. Откуда способность к элоквенции, сеньор Гонсалес?
   Провокация, конечно! Не знал Гонсалес такого богатого слова, как элоквенция. Но природная сметка просто-напросто не позволила ему в том признаться.
   - Природа, Мессия. Она у нас очень богата, вы видели и еще уввдите. А мы, человеки, - часть природы, плоть и кровь ее. И ведь говорится в Первом послании Апостола Павла к коринфянам: "Не сама ли природа учит вас..." Сама, сама... А что, заметно?
   Что заметно - Иешуа не понял или не захотел понять. Сказал задумчиво:
   - Читал я это послание. Цитата, правда, не очень к месту, там природа учит всего лишь, что растить волосы - это бесчестье для мужа, да и сомнителен мне этот Павел. Кто такой?.. Но тем не менее ваше объяснение я принял. И впрямь: природа ваша лучше иного университета.